Александр Репников: СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ РУССКИХ КОНСЕРВАТОРОВ КОНЦА XIX – НАЧАЛА ХХ вв.

Александр Репников: СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ РУССКИХ КОНСЕРВАТОРОВ КОНЦА XIX – НАЧАЛА ХХ вв.

28 января в ИДК состоялся семинар А.В. Репникова, доктора исторических наук, главного специалиста Центра по разработке и реализации межархивных программ документальных публикаций федеральных архивов Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). Предлагаем Вашему вниманию авторскую редакцию сделанного на семинаре доклада. 

На рубеже XIX — XX вв. русские консерваторы были вынуждены искать ответы на вызовы времени, к которым относилось: усиление крестьянского землевладения, превратившегося в угрозу помещичьим хозяйствам; оформление прослойки крестьян-общинников, морально и отчасти материально готовых к выходу из крестьянского «мира»; ускорение развития промышленности, угрожавшее созданием диспропорций между ней и аграрным хозяйством; возрастание материальной мощи отечественной буржуазии и приток иностранного капитала; введение новой системы денежного обращения («золотого монометаллизма»); распространение социалистических идей, во многом ставшее реакцией на развитие капитализма; оформление и рост рабочего класса.

Большинство консерваторов считали, что крестьянская община в силу традиций коллективизма, связана с самодержавной формой правления. Еще К. Н. Леонтьев видел положительный момент в том, что, освободившись от личной власти помещиков, крестьянский мир остался зависим от общины, разложение которой было бы, по мнению мыслителя, трагедией, поскольку неизбежно привело бы к расслоению крестьянства, и в итоге повлияло на прочность всей самодержавной системы. Если в 1860–е годы из консервативного лагеря раздавались голоса с критикой общины, но уже в 1880–е годы ситуация меняется. Леонтьев, например, считал, что общинные отношения построены на особом, религиозном понимании бытия. «Обязательная форма общины связана с самодержавной формой правления. А индивидуализм рано или поздно неизбежно и даже неприметно ведет к конституции, то есть к полнейшему господству капиталистов, банкиров и адвокатов!».

Отношение консервативных мыслителей к общине было весьма неоднородным. С одной стороны, нельзя было не видеть, что община выступала в качестве сдерживающего фактора для роста производительности труда, с другой стороны, общинные традиции, и, прежде всего круговая порука, способствовали определенной консервации крестьянского мира, сохранению патриархальных и традиционных начал. Как отмечает историк Твардовская, «временное сохранение общинного землевладения имело свой смысл. Община помогала крестьянину пережить первые, самые трудные пореформенные десятилетия, несколько смягчив остроту противоречий переходного периода от одного строя к другому…», однако «проблема общины — столь же социально-экономическая, сколь и политическая, государственная, так и не была решена консервативной мыслью».

Аграрную проблематику подробно разрабатывал С. Ф. Шарапов, выпустивший по данному вопросу целый ряд работ. В 2010 г. в издательстве РОССПЭН под редакцией А.В. Репникова выйдет научное издание сборника работ С.Ф. Шарапова, куда вошла значительная часть его произведений, посвященных экономическим проблемам. Выступая за некапиталистический путь модернизации сельского хозяйства, Шарапов последовательно отстаивал существование общины, являвшейся, по его мнению, последним прибежищем русских исторических идеалов. «Только благодаря своей уцелевшей общине, своему миру, и стало Великорусское племя племенем государственным … Все остальные Славянские племена вместе со своей общиной потеряли … и свою государственную независимость … Русская община, и только она выдержала и помогла выдержать государству», писал Шарапов.

Община, по его мнению, это не просто «мертвый» хозяйственный механизм. Ее существование имеет огромное духовное и воспитательное значение для ее членов, не случайно Шарапов употреблял в одном ряду слова «община» и «соборность». Он считал, что община способствует быстрому распространению различных полезных технических нововведений. Конечно, сначала община крайне настороженно относится к любым новациям, но зато всякое частное улучшение, произведенное в общине, подхватывается затем всей остальной массой. В то время как «община обладает тысячью орудиями самосохранения», отдельный хозяин «страшно неустойчив». Что касается происходившей деградации общины, то она связана не с ее естественным вырождением, а с отсутствием продуманной государственной системы покровительства общинному землевладению. Считая, что разрушение дворянского землевладения повлечет за собой дальнейшее падение уважения крестьян к собственности, а разрушение общины подорвет в народе начала коллективизма, Шарапов утверждал, что финансовая поддержка нужна в первую очередь не тем немногим крестьянам, которые ушли на хутор или в отруб, а самой общине. Вот тогда, при сохранении общинной формы землевладения, постепенно, с ростом культуры, сам собой произойдет естественный переход к подворному владению. В «Открытом письме к П. А. Столыпину» Шарапов обвинил реформатора в том, что он заимствовал аграрную программу «у кадет». Однако, при всей резкой критике аграрной реформы Столыпина и антипатии к премьеру, последний представлялся Шарапову большим государственником, чем Витте.

Шарапов надеялся, что государство сумеет удержать управленческие традиции за дворянским сословием. Реформа 1861 года привела к тому, что помещики, оставшиеся без рабочей силы были вынуждены или обращаться в земельных ростовщиков, или же попытаться любой ценой заполучить себе в качестве наемного работника крестьянина, отрывая его от собственного хозяйства. Чем хуже было положение крестьянина, тем больше было у помещика шансов заполучить его к себе. Выход из этого замкнутого круга Шарапов видел в создании взаимовыгодного союза помещика и свободного крестьянина. Дальнейшую перспективу дворянства он определял следующим образом: «Сословие абсолютно бескорыстное, совершенно лишенное классового эгоизма. Все живут более или менее для себя и имеют свои интересы. Интерес дворянства — интерес общий: государства, земли, народности. Все говорят за себя — дворянство говорит за всех». Необходимость «удержания земли» за дворянством Шарапов оправдывал необходимостью просвещения массы в отношении развития земледельческой культуры. В своем имении Сосновка Шарапов небезуспешно попытался воплотить в жизнь изложенные выше идеи просвещения крестьян, но в итоге всем этим проектам было суждено разбиться от столкновения с реальностью происходившего в России модернизационного процесса.

Неоднозначным было отношение лидеров правых партий к проблеме крестьянского малоземелья. Во-первых, консервативные идеологи не только ставили под вопрос существование малоземелья, но и отмечали, что «дело в огромном большинстве случаев не в абсолютном малоземелье, а в недостаче земли для сохранения стародавних форм экстенсивного хозяйства, не соответствующего более ни изменившимся условиям жизни, ни современной численности населения» (А. С. Ермолов).

В. И. Гурко сообщал факты, которые опровергали прямую связь между малоземельем и радикализацией крестьянства. По его сведениям, из 3710 домохозяев, входивших в состав сельских обществ, участвовавших в беспорядках в Дмитровском уезде Курской губернии, 983 человека владели купленной землей в размере 4773 десятин. Среди грабителей были крестьяне, имеющие 40, 50 и даже 70 десятин. Тем, кто активно выступал за дополнительное наделение крестьян землей, Гурко указывал, что желание равномерно и правильно распределить имущественные богатства не должно опережать само накопление этих богатств. Сначала нужно накопить богатства в значительных размерах, а затем уже приступить к изысканию способа правильного и равномерного их распределения. Иными, словами, надо воспитать в крестьянине чувство хозяина, и отказавшись от попыток дать ему какие-либо готовые ценности «сверху», развивать в нем способности самому вырабатывать эти ценности.

Во-вторых, при сохранении устаревших методов ведения хозяйства, увеличение крестьянского надела не могло компенсировать техническую отсталость, а, следовательно, существование крупных модернизированных помещичьих хозяйств с новейшей техникой выгодно и помещикам, и крестьянам.

После начала аграрной реформы в рядах консервативных сторонников Столыпина произошел раскол. Поддержали реформу М. О. Меньшиков, В. В. Шульгин, В. М. Пуришкевич, Н. Е. Марков и др. Газета Красноярского отдела Союза русского народа «Сусанин», комментируя выступление Столыпина по земельному вопросу, писала: «Там, где собственность не уважается, нельзя ждать порядка и спокойствия. Как заставить человека отдать даром или продать землю, если он сам желает на ней хозяйствовать? Это явная невозможность и несправедливость. Помещики такие же русские подданные, как и крестьяне, и их утеснять нельзя».

Консерваторы предлагали решать земельный вопрос, руководствуясь не только сиюминутными политическими страстями, но и научным анализом, а также здравым смыслом, и некоторые их высказывания сложно оспорить. Так, правые специалисты-аграрники утверждали, что проблема российского сельского хозяйства заключалась не в малоземелье крестьян, а в экстенсивных методах ведения сельского хозяйствования. Это наблюдение перекликается и с выводами ряда других современных исследователей, но далеко не все правые поддерживали идею Столыпина о разрушении общины и насаждении хуторов. Известно, что очень активная оппозиция столыпинской реформе исходила как раз из рядов правых.

Убежденным критиком общины, призвавшим к ее разрушению и поддержавшим столыпинскую «ставку на сильного», был Меньшиков, считавший индивидуальное хозяйство «единственно разумным». Наследие Меньшикова противоречиво и его взгляды на экономические проблемы неоднозначны. Чтобы в них разобраться, надо тщательно проанализировать эволюцию Меньшикова. Однако, до сих пор есть те, кто в принципе не приемлет любое научное изучение его наследия. Например, автор журнала «Альтернативы» М.И. Воейков в 2002 году аргументируя свое несогласие с публикацией материалов о М.О. Меньшикове пишет: «Зачем лишний раз пропагандировать черносотенные взгляды». Даже сам факт публикации статьи о правом публицисте для такого критика уже нечто немыслимое, поскольку «смешно и глупо вести научную дискуссию с черносотенной идеологией». Раньше, для обоснования своей позиции, было принято ссылаться на мнение В.И. Ленина. Нынешний исследователь, симпатизирующий социалистической идее, почему-то ссылается на мнение П.Б. Струве (который в эмиграции стал «консерватором» и националистом, председательствовал на монархическом антисоветском съезде и писал позитивные статьи про «апологета самодержавия» — К.Н. Леонтьева). А что же тогда делать с М.О. Меньшиковым, книги которого выходят в сегодняшней России многотысячными тиражами? Проигнорировать сам факт существования этого публициста? Автор отвечает: «такую идеологию и таких лидеров… в России можно только презирать». Разумеется, такой подход является чисто политическим и не имеет ничего общего с наукой. Попробуем без гнева и пристрастия посмотреть, что же предлагал Меньшиков, оговорившись, что далеко не все из его выводов мы одобряем. Меньшиков полагал, что с переходом «от общинного владения к подворному с расселением деревень на поселки» удастся выйти из кризиса, поскольку «кулаки» и «мироеды» — это хотя и «враги крестьянскому быту», но вовсе не паразиты. В меньшковской интерпретации этих понятий — «мироед» поедает «мир», как здоровый «хищник», который забрался «в слабое человеческое стадо», выступая в роли своеобразного «санитара». Кулаки же вообще являются «собирателями земли русской» и «маленькими Иванами Калитами». Это наиболее самостоятельные хозяева, деятельные, трудолюбивые, предприимчивые, твердые, «как стиснутый кулак». Они враждебны «миру», но не потому, что агрессивны по отношению к нему, а потому, что деятельны, активны, способны самоотверженно трудиться и уже самим этим фактом раздражают тех слабохарактерных крестьян, которые не имеют ни ума, ни хозяйственной сметки. «Хозяином, как артистом, нужно родиться, и тогда это счастье. Для того же огромного большинства, которые рождаются работниками, быть хозяином — обуза, — обуза изнурительная, непосильная».

В первую очередь государство должно помогать сильному хозяину, профессионалу и человеку дела. У русских ослаблен рефлекс цели, им присуще множество недостатков, «русский человек не любит регулярной работы изо дня в день, как привыкли западные европейцы … Русский человек готов сегодня себя замучить на страде, лишь бы завтра ему был предоставлен полный праздник … Невозможно нам брать западную цивилизацию и оставлять прежние методы труда». После того, как наиболее трудолюбивые крестьяне получили возможность выходить на отруба, в общине останутся только те, кто не может или не хочет работать, останутся «люди стада». Такая община должна или изжить сама себя или же сделать все что бы «задушить» более преуспевающего соседа — собственника. Предвидя подобное развитие ситуации, Меньшиков предупреждал о неизбежной волне террора против «кулаков».

В то время, как Шарапов доказывал, что «национальный характер Великоросса» немыслим без общины, без улицы, без «тесного соседства», Меньшиков, словно в противовес ему, не жалея черных красок, описывал деревенскую «жизнь на виду», дикие нравы улицы, пренебрежение крестьян к чужой собственности, нищую, опустившуюся общинную деревню, которая по его мнению, после отмены крепостного права не смогла выдержать испытание свободой.

Меньшиков пишет о том, что «в крепостное время народный труд и быт регулировались культурным надзором; преследуя лень, распутство и бродяжничество, помещики ставили народ в условия достаточного питания и здорового режима. После 61 года народ был брошен без призора. Устои семьи пошатнулись, молодежь потянулась на фабрики». О неоднозначных последствиях отмены крепостного права писал и Тихомиров, отмечавший, что после уничтожения крепостного права «пришлось перестраивать все другие отношения в государстве. А бесспорное мерило правды исчезло, и вся страна разбилась в понимании ее (т.е. правды)… в умах затуманилось ощущение правды … и к новым берегам пришлось плыть “без руля и без ветрил”. Крепостное право сменилось аграрной анархией. «Раскрепостили помещиков от государственной службы и народ от помещиков, и свободный труд сделался тяжелее подневольного … во всех сословиях свобода труда понизила его производительность и само счастье труда … Принудительный труд держал народное напряжение на сравнительно высоком уровне и в русле налаженных методов. Принудительный труд поддерживал культуру на достаточной высоте. Освобождение всех классов уронило напряжение народное, уронило количество труда и его качество, растратило привычку к труду и саму работоспособность. Свободные от труда дворяне выродились в… Маниловых и Обломовых. Свободные от труда крестьяне выродились в горьких пьяниц и лентяев на казенном “способии”».

По мнению Меньшикова, «на великий акт освобождения от крепостной неволи народ — свободный народ! — ответил: 1) быстрым развитием пьянства, 2) быстрым развитием преступности… 3) быстрым развитием разврата, 4) быстрым развитием безбожия и охлаждением к церкви, 5) бегством из деревни в города, прельщавшие… притонами и кабаками, 6) быстрой потерей всех дисциплин — государственной, семейной, нравственно-религиозной и превращением в нигилиста». О повальной преступности, пьянстве и разврате в посткрепостнической деревне неоднократно писал Родионов: «Деревня одичала и озверела, и всего больше одичала и озверела молодежь … Точно все помешались и принялись истреблять друг друга. В крестьянской среде, особенно между молодежью, убийства стали обычным явлением. Среди них это даже не считается преступлением, а перешло в обычное времяпровождение … Тут уже поднимается брат на брата, сын на отца, отец на сына … такая война ведет к одичанию, к анархии, то есть к полному распадению государства, когда уже не будет существовать ни властей, ни суда, а следовательно, и порядка, потому что некому будет охранять и поддерживать порядок. Тогда восторжествуют лихие люди, потерявшие стыд и совесть». В схожем ключе рассуждал о событиях происходящих после отмены крепостного права и В. Л. Величко: «Надо было своевременно же принять обдуманные меры к ограждению освобожденных рабов от новых форм эксплуатации… Одним из крупнейших последствий водворения правового порядка где бы то ни было, является воцарение буржуазии над всеми остальными народными классами и слоями… Когда «законным» путем упраздняются все перегородки, мешавшие господству беспринципных денег, то расшатываются и принципы, на которых зиждется государственная власть, и обычаи, более глубоко, чем легко обходимый закон, нормирующие народную жизнь; сводится к нулю даже самая свобода, нуждающаяся для реального, а не бумажного только осуществления, в идейной защите со стороны лиц, независимых от власти денег».

Попытки восприятия новой реальности, порожденной модернизацией предприняты в трудах Тихомирова: «Истинные экономические принципы — состоят …в развитии производительной силы, т. е., между прочим, в развитии высоты человека, так как в общей системе национальной производительности огромное значение имеет не только умственная, но и нравственная сила». Тихомиров в равной степени критикует, как буржуазные принципы хозяйствования, так и социалистическую теорию экономики, которая, по его мнению, отрицает свободный труд и частную собственность. Тихомиров считал частную собственность неотъемлемым правом человека. Он выдвигал тезис о необходимости сочетания частной и коллективной форм собственности основанных на свободе труда, утверждая, что «только незыблемость личного права делает прочным право коллективное». Отрицая необходимость установления права на труд, которое, по его мнению, можно осуществить только в социалистическом обществе Тихомиров предполагал, что в этом случае данное право превращается в обязанность. Таким образом, в социалистическом обществе, как считал Тихомиров, невозможным оказывается свободный труд, без которого не может быть и свободы личности.

Тихомиров отводил государству (и конкретно — самодержцу) роль арбитра в регулировании социальных отношений. Ведь только самодержец, с точки зрения консерваторов, мог заявлять о себе, как о выразителе интересов всей нации в целом. Критикуя на примере Англии теорию «общегражданского» государства, Тихомиров утверждал, что, ограничив сферу деятельности государства пределами сугубо политической жизни, английское правительство породило в социальной сфере анархию и вседозволенность, предоставив хорошо сплоченному сословию предпринимателей возможность беззастенчивой эксплуатации пролетариата. «Рабочие сначала не верили такому перевороту, осыпали правительство жалобами, обращались и к королю. Но ничего из этого не выходило… Государство отказывалось им помогать. Являлась мысль стать самим на его место». Так была подготовлена почва для социалистических учений и виновата в этом власть, устранившаяся от регулирования социальной политики. Возникновением профессиональных рабочих организаций воспользовались социалисты, которые были едины с рабочими в выражении протеста «против той новой формы государственности, которая отрекалась от обязательной связи с социальным строем и кипящими в нем запросами классовых интересов».

По мнению Тихомирова, монарх в России находится над классовыми интересами. Ему, «обнимающему отеческим попечением весь народ», не составит труда стать организатором профсоюзного движения, ведь смог же самодержец провести более сложное освобождение крестьян в 1861 году. Отказ государства от вмешательства в социальную сферу, так же как и исполнение монархом роли арбитра в регулировании отношений между различными социальными слоями, должны были привести к установлению и укреплению «социального мира». Именно «через государя» рабочие могли бы получить свои права и статус, точно так же как получили их «через государя» крестьяне согласно Манифесту 19 февраля 1861 года. Думается, что Тихомиров, вольно или невольно преувеличивал надсословный и надклассовый характер российской монархии, хотя определенные шаги в направлении решения рабочего вопроса были сделаны еще в 1880-х годах.

Сама постановка рабочего вопроса свидетельствовала о несомненном компоненте новизны, привнесенном Тихомировым в социально-политическую теорию консерватизма. По словам Гурко, этот консервативный мыслитель был «едва ли не … духовным отцом системы, получившей название “зубатовщины”». Он не только занимался теоретическими разработками рабочего вопроса, но и предполагал проведение активной пропаганды своих идей в рабочей среде. Для того, что бы воздействовать на рабочих нужно издание, специально ориентированное только на них. «Я все мечтаю о рабочей газете (с рабочей редакцией). Не подойдешь к ним … Этакая обида. А ведь рабочие — это мой самый близкий (по духу) класс. Я крестьян мало знаю, и не сумел бы с ними сойтись. А рабочие мне свои люди. То есть, конечно, они могут меня и расстрелять, но это другой разговор: стреляют не одних чужих, а и своих. Это не мешает мне быть с ними близким, знать их и уметь с ними жить и говорить», — писал Тихомиров Суворину.

Тихомиров доказывал, что затягивание решения рабочего вопроса породило «две одинаково неправильные тенденции» — анархическую и социал-демократическую. По его мнению, эти идеи были «вложены» революционной интеллигенцией в рабочую среду извне. На самом деле русский рабочий — это не пролетарий, а гражданин, то есть член всего общества, а не только группы людей, принадлежащих к одной профессии. Следовательно, он должен думать об интересах всего общества в целом. «Если рабочий чувствует себя гражданином, то он о своих частных интересах или об интересах своего класса будет заботиться путем благоустройства всего общества и государства». Гражданин, «борясь против эксплуататоров», ставит своей целью улучшение жизни всех социальных слоев в обществе, в отличие от пролетария, который заботится только об интересах той профессиональной группы, к которой он сам принадлежит. Вместе с тем Тихомиров подчеркивал, что объединявшиеся в профессиональные организации рабочие стремятся быть в государстве не простым «гражданином», а «именно рабочим», точно так же и капиталисты стремятся захватить государство «именно как буржуа». С одной стороны, Тихомиров утверждал, что русские рабочие являются на заводы только «на заработки», имея в деревне свои участки земли, и поэтому по своему социальному положению «ни в каком случае не пролетарии», с другой стороны, он не мог игнорировать постепенное складывание в России рабочего класса. Оставалось одно — «вписать» этот нарождавшийся рабочий класс в рамки традиционного самодержавно-иерархического государства.

Публикации по рабочему вопросу создали Тихомирову в консервативном лагере славу знатока данной проблемы. Впоследствии Столыпин пригласил его из Москвы в Петербург в качестве консультанта, предоставив должность в Главном управлении по делам печати. Позднее Тихомиров стал членом совета этого управления с пожалованием чина статского советника (в ряде публикаций ошибочно указывается, что Тихомиров был тайным советником), хотя на практике он должен был заниматься именно рабочим вопросом. Тихомиров написал премьеру ряд записок по рабочему вопросу, а также ряд статей и брошюр, посвященных этой теме. Он доказывал, что рабочие организации — это естественное явление, и нужно использовать их во благо государства и самодержавия: «Если государство идет твердо к тому, чтобы создать строй, справедливо обеспечивающий самостоятельность и интересы рабочих, и капиталистов, и всех прочих классов, то организация рабочих, как и всех других классов, с каждым шагом вперед, настолько же умножает силы и авторитет государства, насколько умножаются силы этого отдельного класса».

Аналогичные мысли приходили в голову и многим другим консерваторам. Например, А.Г. Щербатов писал в 1907 году: «Фабричные и заводские рабочие должны добиваться в Государственной думе получения прав отдельного самостоятельного сословного строя» в результате чего, «фабрично-заводское рабочее сословие тем самым приобретет право объединяться в областных, городских и посадских обществах, иметь свои самостоятельные общественные управления, приобретать в общественную собственность имущество, иметь своих выборных голов, старшин и старост, собираться для обсуждения своих нужд и ходатайствовать на законном основании от имени… всего сословия перед правительством об удовлетворении своих потребностей».

Тихомиров отмечал особую специфику российского пролетариата. Русские рабочие, еще вчера «пришлые из деревни», не могут за короткий срок перестроить свое сознание и зачастую, вступая в городскую и промышленную жизнь, чувствуют себя инородным телом. Им необходимо помочь, а оказать помощь должно государство. В ряде работ Тихомиров предлагал установить «гармонию» сельского хозяйства и промышленности, исключавшую преобладание «фабрики» над «землей». Предполагалось, что рабочие организации должны иметь «тесную связь своих членов» с деревней. Рабочим общинам должно было предоставлено право скупать землю, оставляемую теми крестьянами, которые уходили в город. Таким образом, постепенно создавался находившийся в распоряжении рабочей общины земельный фонд. Привычная опора в виде участка земли всегда могла быть предоставлена тем рабочим, которые в силу преклонных лет или полученных увечий уже не могли работать на фабрике. Зная о возможности получения такого участка вместо пенсии, или вместе с ней, рабочий чувствовал бы свою защищенность. Ему было бы выгодно честно трудиться на фабрике, не обращая внимания на обещания социалистов пропагандистов. Предполагалось также вместе с крестьянскими общинами устраивать в деревнях некий аналог санаториев для рабочих и приютов для семей оставшихся без кормильцев. Прошедшие школу профессиональной деятельности рабочие могли бы с помощью личного примера и опыта положительно влиять на грубые деревенские нравы как в сторону улучшения быта, так и в сторону просвещения крестьян. Связь городских рабочих с деревенскими собратьями помогала бы вчерашнему крестьянину почувствовать себя полноправным членом общества.

В будущем каждая отдельная фабрика должна была представлять для государства профессионально-территориальную «общину», а все рабочие этой фабрики должны были быть объединены в рамках единой организации. Таким образом, рабочие союзы должны стать в России не только профессиональным учреждением, но и «некоторой общиной», объединяющей фабрично-заводских рабочих «во всех главных отраслях их нужд». Из этого следовало разделение рабочих на «организованных» и «неорганизованных». Поскольку рабочему, который пришел в город на заработки, и рассчитывал в дальнейшем заниматься сельским хозяйством, а не работой на фабрике было сложно понять, что «чрезмерные требования, способные разорить фабрику», невыгодны для самих рабочих. Наибольшее преобладание должны были получить постоянные рабочие, заинтересованные в развитии и процветании промышленности, дающей им средства к существованию. Не случайно именно высокооплачиваемые рабочие, отрицательно относившиеся к забастовкам, пополняли собой ряды правых партий. Создание рабочих общин способствовало бы в дальнейшем формированию рабочего сословия, которое заняло бы определенное место в государственной иерархии. В особые корпоративные группы объединялись не только рабочие, но и администрация, техники и даже хозяева. «Права хозяина и рабочих должны быть одинаково ограждены не только наказаниями за произвол и узурпацию, но созданием внутренней организации, обеспечивающей возможность их постоянного соглашения». Тихомиров оговаривался, что эта цель не заключает в себе ничего революционного, и не требует какого-либо переворота в социально-политической жизни России. Рабочие это — «особый класс», «четвертое сословие», а, следовательно, необходимо создание «новой сословности».

Консерваторы выступали за осуществление государством патерналистской роли в регулировании отношений фабрикантов и пролетариев. Это совпадало и с ожиданиями значительной части населения. В критике «язв капитализма» правые иногда были единодушие с левыми. «Государственный надзор и вмешательство может обеспечить рабочих от эксплуатации, то есть несправедливых притязаний хозяина, может создать надлежащее посредничество в спорных случаях… Государство может систематическими мерами достигать обеспеченности фабричного населения посредством развития в нем собственности, поддержания прочных семей, учреждения пенсиона старикам и т. д.», считал Тихомиров. Отметим, что монархические организации так же писали в своих программах о необходимости государственного страхования рабочих на случай смерти, увечья, болезни или старости; затрагивали вопросы сокращения рабочего дня и упорядочения условий труда. О необходимости государственной заботы о рабочих писал С. Н. Сыромятников: «Русское правительство не есть правительство фабрикантов и заводчиков. Рабочий такой же русский гражданин, как и заводчик, помещик, и его интересы так же дороги Государю, как и интересы каждого из нас… И в государстве Царя — плотника, исповедующего веру Христа — ремесленника, труд не может быть отдан в жертву капиталу».

Особую точку зрения высказывал М.О. Меньшиков. С одной стороны, он выступал против буржуазного духа, который, по его мнению, начал обессиливать и разлагать Российское государство. Главными составляющими этого духа являются культ наживы, бездуховность, эгоизм и отрицание национальных традиций. «Если хоть на секунду отрешиться от сковывающего старые общества лицемерия и спросить: какое мы чтим божество? Какую власть? То культурнейшие страны обязаны ответить: божество наше — знание, уважаемая власть — капитал». На смену вере в Бога приходит знание, на смену традиции — прогресс. С другой стороны, «больной» цивилизации города Меньшиков противопоставлял «здоровую» деревенскую цивилизацию. «Городская культура, беспрерывно ломая семью и совершенно не давая сложиться роду, в сущности крошит всякое органическое строение в обществе… В этой кромешной свалке карьер и профессий, построенных не на семье, не на земле, гибнут лучшие человеческие силы». Городская культура, основанная на разделении труда, лишает сам труд творческого начала. Крестьянин оставляет пусть бедное, но свое хозяйство и идет на фабрику, где добровольно «превращается в инструмент или станок для инструмента». Уверенный в себе, уважаемый в деревне и чувствующий себя главой в семье, он обезличивается сразу же после прихода на работу в город. Подобное обезличивание, превращение в «живую машину» может грозить и людям творческих профессий, которые ради куска хлеба «приковывают» себя к письменному столу, и многочисленным служащим, вынужденным изо дня в день выполнять одну и ту же работу. Меньшиков с неподдельным ужасом замечает, что человек, живущий свободно и сам себе довлеющий это совершенно невозможное явление для буржуазного общества. Каждый человек должен иметь свой «маленький престол», свой, только ему принадлежащий «независимый удел». Только тогда он будет иметь живую, а не «машинную» душу. «Только в деревне, на просторе и в тишине природы, при органическом срастании с землею, при культуре бедной и скромной, возможно восстановление души человека и ее власти».

Множество крестьян, которые приходят в город, способны, в лучшем случае, «пройти обучение» в двух «институтах» — на фабрике или в казарме. В свободное от службы и работы время город манит доверчивых и жаждущих новых впечатлений крестьян не библиотеками и музеями, а кабаками и публичными домами. Но даже если бы у крестьян и была возможность познавательного отдыха, то нет гарантии в том, что крестьянин предпочел библиотеку кабаку. Постоянная монотонная и тяжелая фабричная работа и тяжелые условия жизни толкали людей к грубым, примитивным и жестоким развлечениям, в которых они искали возможность хотя бы на время «забыть» о своих тяготах. Меньшиков предупреждал о том, что, вступив на капиталистический путь развития, Россия не застрахована от тех социальных потрясений, которые вызвал на Западе рабочий вопрос. В России реальность жизни рабочего удручающая: вместо своего дома, где ты хозяин — чужое помещение, где живут другие семьи, невозможность нормальной (в том числе интимной) жизни. Отсюда — психология бродяги, маргинала, человека, которого окружают чужие люди и чужие вещи. Ко всему прочему — тягостное ощущение себя лишним человеком, оторванным от «корней» и «выброшенным» во враждебный мир. Человеком, который делает на работе то, что ему прикажут, не чувствуя личной заинтересованности в своем труде. О каком чувстве собственника, чувстве хозяина можно говорить в этом случае? «Инстинкт собственности в его чистой, благородной форме доступен только человеку, выделывающему предметы собственности для себя, а не покупающему их за деньги… Только та вещь истинно своя, в которую вложена часть самого себя…».

Однако, Меньшиков не идеализировал деревенскую жизнь. Деревня, по его мнению, была «отравлена» городской культурой. На смену волевым представителям русского крестьянства, способным и на бунт, и на подвиг, пришли их слабые потомки, способные только к пьянству и разврату, мечтающие при первой возможности уехать из деревни в большие города, не уважающие традиции и веру предков. На смену отмененному крепостному праву приходят новые «крепостнические отношения со стороны сильных людей». Свободная конкуренция помогает выживать сильнейшим, это, по Меньшикову, «дарвиновский отбор жизнеспособных». Государство, обеспечивая «свободу соревнования» тем самым обеспечивает и «свободу самоопределения каждого». Если одни используют эту свободу для государственного и своего блага, а другие бездельничают, пьянствуют и живут в нищете, то это еще не повод для возмущения таким положением вещей. Впоследствии в дневнике он разовьет эту мысль: «Подобно блондинам и брюнетам, верующим или неверующим, умным или глупым, типы бедных и богатых — рождаются. Кто по натуре своей богат, то даже родившись в подвале, он в большинстве случаев выберется из нищеты и добьется богатства … кто по натуре бедняк, то родившись в семье миллионера, он всю жизнь будет безотчетно стремиться к бедности». В каждом социальном слое, по мнению Меньшикова, должны выдвигаться профессионалы, прошедшие естественный отбор. Именно они и составят в итоге новую аристократию. Уже после Октябрьской революции Меньшиков вывел причину гибели России из «истощения власти», то есть аристократии, и перечислил способности, которыми должны были быть наделены истинные аристократы, «не по титулу только, а по существу». Это умение: «1) работать по 16 часов в сутки, 2) выносить всякую погоду, 3) не бояться никакой опасности, 4) одолевать настойчиво всякие затруднения, 5) радоваться, как древние герои и витязи, что судьба посылает сильного врага, искать его, а не прятаться от него».

Объектом постоянной критики со стороны консерваторов служил порядок денежного обращения, установившийся в России в результате реформ С. Ю. Витте. Еще Н. Я. Данилевский полагал, что попытки подъема кредитной денежной единицы разменом на металлические деньги аналогичны попытками наполнить жидкостью сосуд с открытым краном и даже «будь у нас золотые деньги», их курс при невыгодном балансе будет низок. Попытавшись «связать славянофильское учение с данными экономической науки», Шарапов предложил провести ликвидацию золотой валюты и ввести «абсолютные деньги». Эти деньги должны были находиться в распоряжении центрального государственного учреждения, регулирующего денежное обращение. Причем государство должно выпускать только необходимое количество денежных знаков, а денежная единица должна была представлять некоторую постоянную, совершенно отвлеченную меру ценностей (бумажный рубль). Шарапов считал, что введение золотой валюты пагубно еще и тем, что лишило земледельцев оборотного капитала, так как при наличии бумажных денег можно прибегнуть к эмиссии, а после возвращения кредита изъять бумажные деньги из обращения. В утопии «Через полвека» Шарапов рисует следующую картину будущего: «Металлические деньги … вышли из употребления вовсе. Их теперь нет нигде … даже и бумажные деньги становятся редкостью. У каждого … есть открытый счет в приходской казне, а в кармане — чековая книжка».

Золотой капитал всего человечества, по мнению Г.В. Бутми, составляет лишь незначительную часть суммы всех его капиталов. Банковские капиталы тоже обеспечены золотом лишь частично. Остальная их часть обеспечивается долгами людей (векселя), учреждений (акции) и государств (процентные бумаги), иными словами «вся сумма денежного богатства банкиров, лишь в незначительной части представляя самостоятельное металлическое богатство, почти полностью составлена из долгов остального человечества». После реформы деньги в два раза выросли в цене по отношению к товарам потому, что «банкиры сказали: серебряные деньги — не деньги. Денег стало вдвое меньше. Товаров осталось столько же. Деньги по отношению к товарам стали вдвое дороже. За тот же денежный долг приходится расплачиваться двойным количеством товаров — двойным количеством произведения труда». Таким образом, по мнению Бутми, денежная реформа «обогащает небольшую группу банкиров», среди которых много евреев за счет всего остального человечества. Что же касается международной политики, то денежная реформа выгода Англии, которая как мировой озаботилась тем, чтобы все народы были обязаны платить ей проценты самой дорогой монетой в мире, то есть золотом. Против золотой валюты для России выступал и близкий Шарапову по взглядам Фролов А., доказывавший, что в значительной мере валютный курс определяется ценами на хлеб и золотой монометаллизм выгоден Англии, а не России.

Две работы, посвященные финансовой политике России, и вызвавшие положительные отзывы в правой печати написал А. Д. Нечволодов. Как и Бутми он писал о ростовщической природе золотых денег и связывал реформы в сфере денежного обращения с деятельностью масонов, которые, по-видимому, «уже окончательно распяли человечество на золотом кресте». Для обеспечения финансовой безопасности России он призывал отказаться от золотой валюты, и перейти на неразменные бумажные деньги, оставив расчет на золото только для международной торговли и для платежей по нашим внешним займам. Нечволодов полагал, что если Россия не будет делать новых внешних займов, то золото, получаемое от заключения торгового баланса в нашу пользу, вместе с золотом, ежегодно добываемым из недр земли, позволит производить эти платежи. Но вновь выпущенные деньги должны пойти на удовлетворение насущных потребностей государственной жизни, для необходимого укрепления внешнего положения и для экономического возрождения. Основная идея Нечволодова совпадала с выводами Шарапова: «Во всяком случае, для России, — утверждал Нечволодов, безотлагательный переход к бумажным, неразменным на золото, деньгам, является в настоящее время неизбежным, и всякое промедление грозит, как нашей самостоятельности в международном отношении, так и кровавым столкновениям на экономической почве внутри империи».

Отмена золотой валюты и возвращение к серебряному рублю, установленному манифестом Александра I от 20 июня 1810 года, по мнению Нечволодова, должны были привести к увеличению количества денежных знаков в Российской империи; прекращению роста внешней задолженности «и дальнейшего порабощения России иностранному капиталу»; возрождению сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности «путем предоставления дешевого кредита за определенный учетный процент всем представителям производительного труда».

Отрицательно относились консерваторы и к предпринятому Витте привлечению в Россию иностранных капиталов, утверждая, что эти капиталы не работают на экономику России, оставляя основную часть доходов от производств в руках иностранцев. Например, Тихомирова беспокоило, что в решении рабочего вопроса в России на первое место государством ставились интересы крупного капитала (зачастую — иностранного). Отсюда вытекали его критические отзывы об излишней, как он считал, приверженности правительства Витте внешним займам и ставке на усиленное привлечение иностранного капитала, который, по мнению Тихомирова, «должен играть только служебную роль». Гурко также неоднократно писал об опасности привлечения иностранного капитала, считая, что этот капитал в России не остается, а лишь временно находится «на побывке» и затем возвращается за рубеж к законному владельцу, ничего не сделав для подъема российской экономики.

Критически по вопросу привлечения иностранного капитала в Россию был настроен Шарапов, считавший, что «иностранный капитал идет к нам не только как деньги, но и как знание, как предприимчивость. Он идет к нам не служить нам, а хозяйничать над нами, распоряжаться и мертвыми “естественными” богатствами, и живым человеческим трудом, а при сильном наплыве этого капитала, распоряжаться, кроме того, и целыми отраслями промышленности или торговли, а иногда властно приказывать и самой государственной власти». Князь Щербатов, поддерживая своего единомышленника, провозглашал, что «главный враг России — иностранный капитал», перед которым «заискивают Русские Государственные люди; ездят к нему на поклон в иностранные финансовые центры, как в былые времена Русские Князья ездили в Орду, представителей его встречают чуть не с Царским почетом… Он всасывается теперь во весь жизненный строй России: он проникает во все виды промышленности и в города, и в деревню. И его стотысячная армия — более многочисленная, как Русское Дворянство, управляет русским народом в силу власти, наиболее угнетающей — власти экономической».

Даже Дусинский, в большей степени интересовавшийся внешней политикой, не оставил этого вопроса без внимания, «так как экономическая независимость и самостоятельность составляют один из важных и необходимых элементов фактической общей независимости, то, естественно, постоянной целью экономической политики страны должна, принципиально, считаться автаркия… Этот идеал и должен быть постоянно нашей путеводной звездой в запутанном лабиринте экономической политики, и к нему мы должны идти постепенно, но неуклонно…». Очень много об этой проблеме рассуждал Меньшиков, также призывавший к автаркии: «Когда к нам вторгаются иностранные капиталы, мы знаем, что не для нашей, а для своей выгоды они пришли в Россию, и что вернутся они нагруженные нашим же добром. Но товар иностранный есть скрытая форма капитала — он всегда возвращается за границу, обросший прибылью. Сознавая это, не следует слишком жалеть, если Россия окажется замкнутой. Немножко отдохнуть от иноземной корысти, немножко эмансипировать от Европы нам не мешает». Об этом же с осуждением писал В. Строганов: «Мы стали делать долги. Это было очень соблазнительно, но до тех пор, пока уплата одних только процентов по ним выросла до такой колоссальной суммы, которая потребовала изысканий новых средств на ее покрытие. Словом, получается какой-то заколдованный круг, из которого нет выхода».

Нечволодов также считал, что привлечение иностранных капиталов сводится к эксплуатации этими капиталами отечественных богатств и рабочих рук страны, а затем к вывозу за границу золота, приобретенного в стране за продажу продуктов производства. При этом общее благосостояние местности, где возникают крупные капиталистические производства, обязательно понижается. Таким образом, результаты привлечения иностранного капитала «весьма плачевны». Это — понижение общего благосостояния в прилежащей местности и высасывание золота из страны. Иностранные капиталы (вместе с займами) участвуют в государственной задолженности в сумме около 5.800 млн рублей и за 20 летний период Россия уплатила процентов и срочного погашения на иностранные капиталы, вложенные в государственные и частнопромышленные бумаги, около 4372 млн рублей. Если к этой цифре добавить расходы русских за границей, составляющие за 20 лет около 1370 млн. рублей, то окажется, что Россия за 20-летний период с 1882 по 1901 год уплатила за границу около 5740 млн рублей. То есть, по подсчетам Нечволодова, Россия уплачивает иностранцам в каждые 6,5 лет своеобразную дань, равную по величине контрибуции, уплаченной Францией своей победительнице Германии (в 1900 и 1901 годы платежи иностранцам составили ежегодно около 380 млн рублей).

Но далеко не все консерваторы рассуждали таким образом. Так, лидер правой оппозиции в Государственном Совете П. Н. Дурново полагал, что «Россия слишком бедна и капиталами, и промышленною предприимчивостью, чтобы могла обойтись без широкого притока иностранных капиталов. Поэтому известная зависимость от того или другого иностранного капитала неизбежна для нас до тех пор, пока промышленная предприимчивость и материальные средства населения не разовьются настолько, что дадут возможность совершенно отказаться от услуг иностранных предпринимателей и их денег. Но, пока мы в них нуждаемся, немецкий капитал выгоднее для нас, чем всякий другой».

Еще одной важной темой в экономических концепциях русских правых была забота об отечественном производителе. Вязигин указывал, что сокращение выпуска отечественной продукции в пользу увеличения импортных товаров зарубежного происхождения является одним из последствий забастовок, то есть организаторы забастовки вольно или невольно «ведут упорно русского рабочего в страшную кабалу иностранным предпринимателем…». Меньшиков утверждал, что отечественного производителя душат в угоду Западу. В целом ряде статей он доказывал необходимость автаркии для России, поскольку «как бы роскошно не поднялась наша собственная промышленность, известная доступность иностранной будет угнетать ее». Иностранная продукция, которая «отличается и дешевизною, и доброкачественностью» вытесняет отечественные товары. Следовательно, нужно закрыть границы, поскольку сближение с Европой разорило Россию и разучило ее обслуживать свои собственные нужды, лишило экономической независимости, превратив в государство, «в течение двухсот лет вывозящее только сырье». В то время, как подлинное народное счастье заключается не в том, чтобы вывозить хлеб (при этом «народу в целом его составе приходится недоедать») и потреблять чужие товары, а в том, чтобы выпускалось достаточно своих собственных товаров. Для этого у России вполне хватает и территории, и экономического потенциала. Следовательно, нужно закрыть границы, а «замкнутость дает богатству регулирующий принцип, обыкновенно расстраиваемый внешней торговлей … замкнутые страны, если они культурно организованы, способны только богатеть».

Взгляд на Россию как на крестьянскую и земледельческую страну присутствует в программных документах большинства правых партий начала ХХ века. Программа Русской монархической партии предлагала для улучшения положения крестьян развивать культуру сельского хозяйства (об этом же, кстати, неоднократно говорил в своих выступлениях и В. А. Бобринский, предупреждавший, что отсутствие у мужика культуры обработки земли легко может обернуться голодом), и решать вопрос путем «правильной организации переселенческого дела», учитывая при этом, «что переселение крестьян может быть для них лишь добровольным, причем особенно желательны переселения и помещиков-дворян, так как вообще правильное сельское хозяйство возможно лишь при зрело обдуманной комбинации крупного и мелкого землевладения».

Вместе с тем, Шарапов признавал, что «капитализм идет своим ходом и несет свои приемы. Устранить этот капитализм нельзя, не пришло время, не в социалисты же идти в самом деле! Капитализм должен логически завершить свой круг; бюрократизм его не остановит и намордника на него не наденет». В подобных выводах Шарапов был не одинок. Меньшиков сетовал на черносотенцев за то, что они выступали с критикой роста фабрично-заводской промышленности, полагая, что без развития промышленности Россия не сможет оставаться великой державой. В сходном ключе высказывался и Щербатов, для которого усиление промышленного потенциала России было однозначно связано с усилением ее позиций на мировой арене. Но, даже признавая, что «капитализм идет», консерваторы не могли принять его в той форме, в которой он реализовывался на рубеже веков в России. За редким исключением (Меньшиков, Марков, Пуришкевич) они не приняли и Столыпинской аграрной реформы, защищая общину. Однако это не значит, что консерваторы не пытались приспособиться к происходившим в стране переменам. По мнению одних идеологов монархического движения, государство должно было активно вмешиваться в экономику. Иной точки зрения придерживались консерваторы, выступавшие против активного вмешательства государства в экономическую деятельность (в том числе и в деятельность буржуазии). «Государство должно стремиться не к расширению своей хозяйственной деятельности, а, наоборот, к всемерному ее сокращению… Хозяйственная свобода — вот, что должно стать лозунгом нашего времени», провозглашал Гурко. Российскими предпринимателям нужно опираться и на нравственные ценности: «Способность создавать богатство выше самого богатства. Оно в виде меновых ценностей отходит на второй план, уступая духовным, нравственным способностям, составляющим «умственный капитал» человека» (Л.А. Тихомиров). Наличие богатства само по себе не является грехом. Иоанн Восторгов утверждал: «Слово Божие нигде не говорит нам, чтобы богатство было само по себе грех, а бедность — добродетель. Если бедность не порок, то и богатство — не укоризна… Господь не запрещает богатства, … но вместе с тем Господь заповедует человеку труд и труд». Если буржуазия будет использовать свои капиталы во благо государства, то, следовательно, она так же полезна для самодержавия, как и другие сословия. Только самодержец, по мнению консерваторов, мог, с одной стороны сдерживать стремление буржуазии к политической власти, а с другой — способствовать экономическому развитию страны.

Выступления консерваторов против финансовой политики правительства Витте (Шарапов, Бутми, Нечволодов) диктовались не только такими субъективными причинами, как, например, нелюбовь к реформатору Витте, но и искренним стремлением защитить традиционные слои российского общества и отечественного производителя. В целом, протекционистские и отчасти изоляционистские идеи правых в экономической сфере были ответами на модернизационный вызов и на социалистическую «альтернативу слева». Признавая отчасти правоту социалистических идей, там, где речь шла о критике буржуазно-капиталистических отношений, правые пытались отвлечь общественное сознание на путь умеренного социал-реформизма. По мере осознания того факта, что их социально-экономические предложения остаются безответными и в обществе, и в правительстве, в среде консерваторов росли самые пессимистические предчувствия относительно будущего России, которой они прочили кабальную зависимость от иностранного капитала, «дикий» капитализм или социалистическую революцию.

Источник: http://dynacon.ru/content/articles/376/