В данный период одним из наименее поддерживаемых высказываний о России как на Западе, так и в самой России является тезис о ее европейскости. Европейцы, слишком американизированные, воспринимают Россию как чужую, далекую цивилизацию и опасную страну. Молодежь уже не представляет, что Старый Свет можно мыслить самостоятельно, то есть отдельно от США. Среди более взрослых людей это понимание сохраняется, но в большинстве случаев оно редуцируется к левому антиамериканизму. С другой стороны, попытки россиян найти другие пути и другие модели для описания своей национальной специфики вполне понятны, учитывая нынешнюю сложную обстановку.
В то время как Европа слишком американизирована, Россия во многих отношениях остается советской. Обвинения ее в советизме со стороны Запада очень актуальны. В данном случае под «советизмом» или «неосоветизмом» подразумеваются:
- отсутствие гражданской и политической свободы, иными словами, аспект, характеризующий каждое тоталитарное государство как таковое и ни одно в частности (таким образом, также камуфлируется или отрицается мягкий контроль над гражданами, осуществляемый в либеральных демократиях);
- центральная роль государства в наиболее важных сферах, таких как экономика;
- империализм (который, в свою очередь, в либерализме путают с идеей «империи» в соответствии с теорией о том, что «демократии не провоцируют войны» или «демократии не воюют друг с другом»).
В России эти критические замечания хорошо известны (и выдвинуты контраргументы), поэтому здесь они не будут рассмотрены. В данной статье под «неосоветизмом» мы не подразумеваем ни вышеперечисленные аспекты, ни ностальгию по СССР, ни ее более крайние и противоречивые явления, такие как «православный социализм», «православный сталинизм» и т. д. Напротив, речь идет обо всех теориях, геополитических и социальных проектах и моделях личного поведения, понимаемых как отрицание, реакция или даже преодоление советского прошлого и его наследия, но на самом деле имеющих большое сходство с ним. В основном это связано с неправильной интерпретацией СССР как национального (русского) государства, закрепившейся, если выразиться юнгианским языком, на уровне «коллективного бессознательного». Именно этим объясняются и специфика поиска национальной идеи, который Россия ведет с эпохи перестройки, а также необузданность и легкость, с которыми происходит переход от одной теории к другой. Отождествление СССР с (русским) национальным государством заставляет совершать исторические, культурные и философские пируэты, направленные на совмещение достаточно различных и часто несовместимых элементов, что определяет синкретический характер подхода, на который мы обратим внимание.
В этой работе тезис о европейскости России будет продемонстрирован в негативном ключе, то есть по принципу разделения общих проблем и кризисов: таким образом обратим внимание на актуальные вопросы, а затем сформулируем конкретные предложения. Анализ «позитивных» аргументов отвлек бы наше исследование от этой практической цели. По той же причине не будут анализироваться и обоснованные возражения против этой позиции: спешим уточнить, что рассматриваемый тезис не предполагает неполноценности и ее подчинения другим странам. Не подтверждается и теория России как «щита» западноевропейской цивилизации от Азии, которая многими аргументируется на основе весьма своеобразной интерпретации некоторых отрывков неоконченной критической статьи «О ничтожестве литературы русской» А. С. Пушкина.
Объединяет сегодня Россию и Старый Свет кризис устоявшихся («традиционных») поведенческих, семейных, общественных, культурных этнических порядков.
Близость Европы и России сводится не только к общим проблемам, но касается и специфики реакций на них и предлагаемых решений. Поскольку правильная критика наиболее ярких и своеобразных проявлений господствующих в западных обществах тенденций хорошо известна читателям, мы сосредоточимся на втором полюсе, то есть на России. Надеюсь, российский читатель не усомнится в том, что любая разумная и конструктивная критика предполагает глубокий интерес и уважение к рассматриваемой теме. В конце мы рассмотрим выражение «новая Европа» и его практическое содержание. Не лишним будет предположить, что наша идея — это повторное предложение проекта «Большой Европы», переосмысленное в контексте нынешнего кризиса. Необходимо и важно, чтобы это единство было воспринято обеими сторонами хотя бы на общественном и культурном уровне. Поэтому возможные пути экономической и политической реализации этого проекта рассматриваться не будут.
В связи со сказанным далее мы предлагаем кратко рассмотреть следующие вопросы, обусловленные вышеупомянутым советским «бессознательным»: традиционные ценности, вопрос техники, дугинский вариант евразийства, красно-коричневые идеи, “многонациональнофилию” и, наконец, идею освобождения так называемого третьего мира. Сразу уточним, что в одной статье эти темы невозможно раскрыть полностью, поэтому проанализировано лишь несколько примеров из каждого пункта.
Для большинства людей традиционные ценности означают общую модель поведения, состоящую из превознесения семейных ценностей и ответственного отношения к обществу, а также патриотического отношения к родине. В данном случае мы сосредоточимся прежде всего на семейных ценностях, поскольку в силу своего основополагающего характера они подвержены наслоению самых разных идей и смыслов. Под семейными ценностями мы понимаем стремление к созданию семейной ячейки, скрепленной брачными узами. Целью семьи, разумеется, является размножение. Таковы основные столпы современной традиционной российской семейной этики. То, как достигаются эти два результата, не воспринимается как решающий фактор. К примеру, несмотря на некоторые тенденции последнего времени, большинство молодых россиян заключают свой союз перед лицом государства, а не в церкви. Если говорить уже о потомстве, то, помимо зачатия как результата сношения, существуют и другие возможности его завести, доступные любой паре даже бесплатно. Следовательно, поведением, входящим в конфликт с идеей семьи, является соответственно: незаинтересованность и/или прерывание брачных уз (никак не обсуждаемое “марьяжфри”[1] и развод), а также незаинтересованность и/или прерывание беременности (широко известное чайлдфри[2] и аборт).
Вопросы, исторически понимаемые как решающие для традиционной семейной идеи, — это развод и аборт. Кризис инстинкта или, по мнению других исследователей, желания создавать семью, то есть нами называемое “марьяжфри” и чайлдфри[3] — новое явление. Вопросы развода и абортов в целом можно рассматривать с разных точек зрения: религиозной и светской. Религиозная перспектива, по сути, включает в себя не только наиболее распространенное монотеистическое видение. Все «традиционные» взгляды здесь проанализировать невозможно, таковое исследование потребовало бы написания нескольких монографий. Поэтому, здесь мы обратим внимание только на конкретный итальянский случай, надеясь, что эти рассуждения заинтересуют российского читателя. В Италии в 1974 и 1981 годах состоялись аброгативные референдумы, по вопросам о разводе и об абортах соответственно. Политической силой, сумевшей вызвать общественную дискуссию, приведшую к легализации этих двух практик, стала Радикальная партия (возглавляемая Марко Паннеллой), которую можно определить как «либертарианскую».
Позиции основных «правых» партий (Христианско-демократическая партия, Итальянское социальное движение и др.) того времени очевидны, но интересно рассмотреть позиции прогрессивных, то есть левых партий. В вопросе легализации развода, например, ИКП (Итальянская коммунистическая партия) раскололась, тогда как в вопросе разрешения аборта такие интеллектуалы, как Пьер Паоло Пазолини (которого в 1949 году выгнали из ИКП за его гомосексуальность) и Норберто Боббио (член Итальянской социалистической партии), ясно выступили против. В вопросе с разводом многие коммунисты, даже ограничиваясь гражданским браком, считали, что он может подорвать единство семьи, и это дестабилизирует общество и ухудшит положение пролетариев. Получается, что немалое количество коммунистов защищали, если можно так выразиться, «традиционную пролетарскую семью». В отношении абортов, напротив, позиция ИКП была гораздо более единой. Интересно заметить, что в Италии легализация абортов была победой радикалов, а не коммунистов (или «красных» в целом), хотя позже они, как это часто случается, попытались это представить как свой собственный триумф. Эти позиции свидетельствуют о фундаментальности данных вопросов для понятия семьи.
После рассмотрения итальянского опыта по главным вопросам семейных ценностей, мы можем обратиться к российской практике, ограничиваясь современной обстановкой, которая нас интересует. Общеизвестно, что количество разводов и абортов в России весьма велико. Несмотря на акцент на «традиционных ценностях», в центре которых стоит семья, когда немногие политики или общественные деятели от слов переходят к делу, то есть к формулированию конкретных политических предложений, направленных на отмену аборта (о разводе и речь не идет), реакция общества и большинства партий (независимо от их политической ориентации и культурной традиции) едина, сильна и негативна. Это наиболее важный показатель – дело не столько в том, что Россия (а точнее РСФСР) в 1920 году впервые в истории человечества легализовала право на аборт, сколько в том, что общее отношение к этой теме особо не изменилось. Опредмечивание человеческого, то есть идея о том, что человек может являться не только целью, но также и средством, глубоко связана с вопросом о технике, который будет рассмотре далее. Более того, когда обсуждаются традиционные семейные ценности, мало кто обращает внимание, что в России также разрешены суррогатное материнство, искусственное и экстракорпоральное оплодотворение, что воспринимается обществом вполне спокойно и объясняется этой же расчеловечивающей опредмечивающей логикой. Область репродуктологии очень развита и российские клиники привлекают и многих иностранных пациентов, чего, наоборот, нельзя сказать о многих европейских странах.
Что касается вопроса техники, цифровизация услуг для граждан, доступность мобильных приложений и с ними связанных сервисов – всё это, как и многое другое, сильно отличает РФ от ведущих стран того же Евросоюза. В России даже пенсионеры регулярно пользуются тем, что для многих европейцев скорее фантастика. В большинстве западноевропейских стран системы быстрых платежей не существует, а с помощью банковских приложений можно только перевести деньги со счета на счет. К тому же, в отличие от России, деньги, объем перевода которых также сильно ограничен, будут получены лишь через какое-то время. Но это лишь один пример. Учитывая нынешний глобальный контекст и дух нашего времени, это, конечно, хорошо, ведь во многих случаях «отказ от цивилизации» не решает проблемы, а усугубляет их. С другой стороны, стоит повторить, что отношение к технологиям — глубоко связанная с традиционными ценностями тема.
То, что технологии уже перестали быть средством, а человек — целью, трагичнее ощущают именно западноевропейцы, что объясняется спецификой европейской и российской секуляризации. В первом случае она состоит из имманентных и светских версий христианского мировоззрения, отличающихся лишь отрицанием Бога и собственного религиозно-трансцендентного происхождения, при этом называющих себя по-другому, а в российском случае — это отражение советского государственного атеизма. То, что было «атеистическим», сегодня называется «светским». Неудивительно, что в России противостояние цифровизации обычно объясняется лишь политическими и правовыми рисками, причем чаще всего тогда, когда обсуждаются ее наиболее яркие применения (как оплаты по биометрии, например, но и это отталкивает лишь немногих). То, что человек может стать средством, а не целью, то, что «человечность» в конечном счёте не может и не должна быть редуцирована или вовсе заменена, – особо не пугает людей. В связи с этим интересно вспомнить, что на инаугурации Сергея Собянина Патриарх Московский и всея Руси Кирилл заявил, что «роботы никогда не будут управлять людьми».
Мало кто согласится с необходимостью устанавливать пределы технологического и цифрового прогресса исключительно на основе философских аргументов. Напротив, молодой европеец это одобрит, хотя в большинстве случаев в связи с этим откажется проследить свое неприятие до идеи Бога и творения, но предпочтет идею «Человека», которая, как хорошо известно из истории последних двух столетий, приобрела характер сначала религии, а затем идеологии (вещи не совпадающие). Если кантовский разум признал свои пределы, говоря о научной невозможности доказать существование Бога, то в моральной сфере он не смог избежать возвращения к этому основанию. Более того, даже если на мгновение отбросить вызывающую разногласие идею Бога, важно отметить, что кантовский разум определил человека в терминах цели: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству»[4]. Показательно, на основе личного опыта автора, как люди ведут диалог с голосовым помощником Алисой, а не просто выражают просьбы или приказы. К тому же, очень часто они обсуждают со своими друзьями или знакомыми, как лучше с ней общаться. С этой точки зрения европейский подход очень отсталый, основанный на логике просьбы. В этом и заключается главная суть, объясняющая специфику современного российского подхода к технологиям. Именно из-за этих отличий в ожиданиях от машины в России все чаще приходится сталкиваться с диаметрально противоположной оппозицией: отрицанием прогресса, разрушением техники “лопатой”. Если бы техника понималась только как средство и существовала дистанция между человеческим и техническим, то не проявлялось бы и желания от нее отказаться. Честности ради следует добавить, что во многих случаях за собственной культурной спецификой у европейцев скрываются лень и привязанность к привычкам — аспект, не лишенный той же иррациональности, что и в «отказе от цивилизации».
Трактовка традиционных семейных ценностей в наше эпоху не может не учесть такой актуальный вопрос, как гомосексуализм. Он связан с двумя вышеупомянутыми пунктами, а именно созданием семьи и потомства. В этом вопросе большинство российского населения, независимо от возраста, уровня образования, интеллектуальной ориентации и политических взглядов, объединяет сугубо негативное отношением к предоставлению любых прав однополым парам. Именно это и убедило многих европейцев и американцев в том, что нынешний конфликт между коллективным Западом и Россией — противостояние двух разных цивилизаций. Это мнение разделяют как левые европейцы, справедливо считающие РФ наследницей СССР, так и правые европейцы, видящие в РФ (некритично ими отождествляемой с Россией) наследницу Российской империи (понимаемую в довольной советизированном и модернистском смысле) – таким образом противопоставляют себя “либералам”, “прогрессистам” и “глобалистам”. Поэтому единственным параметром, представляющим Россию консервативной или традиционной страной, является ее политика в отношении гражданских союзов и браков однополых пар. Вопрос предоставления этих прав однополым парам все считают решающим фактором, не оставляющим сомнений и удовлетворяющим как тех, кто выступает за современную политическую деятельность России, так и тех, кто против нее. Однако, около 10 лет назад гомосексуальные пары в России могли легко иметь детей при условии, что ребёнок был сыном или дочерью одного из партнёров. Противостояние более радикальным проявлениям «либерализма» и «глобализма» является относительно недавней тенденцией в российской политике, так что трудно говорить о какой-либо то ли «существующей», то ли «восстанавливаемой» традиции в России. Подобно явлениям, которые мы рассмотрим ниже, позиция защиты традиционной семьи от этих тенденций как в Европе, так и в России характеризует людей, не только имеющих разные представления о таких значительных вопросах, как аборты и разводы, но и придерживающихся совершенно разных образов жизни.
Если для присоединения к традиционалистам достаточно выступать против требований ЛГБТ[5] , то ими могут стать почти все: не раз разводившиеся, прелюбодеи, и даже не желающие иметь детей люди. Получается “негативная” идентичность. Если ею ограничиться, то довольно трудно обосновать противостояние России с Западом как “столкновение двух цивилизаций”. Более того, о недостаточности этой позиции говорит и тот факт, что многие интерпретации традиционных ценностей в конечном итоге сводятся к мерам, направленным на улучшение демографической обстановки. Речь идет о поддержке семьи и общественном консерватизме, который в прошлом веке, особенно в Европе, назвали бы “буржуазным” и который вполне объясним, учитывая нынешнюю сложную геополитическую ситуацию. Не ограничиваясь критическим аспектом наших замечаний, следует отметить, что защита естественной семьи в наши дни — это уже немало.
В Европе понятие семьи почти полностью релятивизировано во имя всеобщего исторического фатализма, которого придерживается каждый «здравомыслящий» интеллектуал, тогда как на самом деле это часть центробежной силы, разрушающей с 68-го года все виды «традиционных» индивидуальных и общественных отношений. Следует отдать должное молодым россиянам — их готовности и желанию создать семью, даже если это нелегко с материальной точки зрения. В Европе же молодые люди (и не только, поскольку средний возраст вступления в брак становится все выше), независимо от их материального положения, часто не хотят семьи, не хотят иметь детей, выступая тем самым против жизни как таковой. Это “танатофильское” отношение касается и других вопросов, опять же служащих поводом для положительной оценки российского общества с традиционных позиций: например, общее негативное отношение к наркотикам (приводящих к «смерти» способностей индивидуума). Напротив, каждый «здравомыслящий» человек в Европе считает, что государство должно их легализовать, поскольку любое этическое высказывание со стороны государства — абсолютное зло. На Западе гегелевская теория этического государства ныне демонизирована. Идея о том, что государство может выработать и защитить не только «формальные» (как следует из либерализма), а также «содержательные» принципы, предполагающие любую ценностную оценку, истолкована исключительно в тоталитарном смысле. Для господствующей либеральной точки зрения «этичность» государства — прямое наследие тоталитарных режимов прошлого века.
Окончание следует
[1] В последнее время стала предметом общественного внимания тема чайлдфри (пропаганда которого запрещена в РФ). Мы считаем, что заслуживает такого же внимания и тенденция, которая может быть определена неологизмом «марьяжфри». В случае «чайлдфри» (пропаганда которого запрещена в РФ) речь идет о парах или семьях, не желающих иметь детей. Под «марьяжфри» подразумевается отсутствие желания у пар разного возраста заключить брачный союз вне зависимости от отношения к теме потомства.
[2] Пропаганда которого запрещена в РФ.
[3] Пропаганда которого запрещена в РФ.
[4] Кант И., Соч., т. 4, ч. 1, М., 1965. С. 270.
[5] Признана экстремистской организацией и запрещена в РФ.
Новая Европа как единство американизма и советизма. Часть II
Тот факт, что в центре политического и общественного внимания здесь находятся «традиционные» ценности — это хорошо, но, с другой стороны, необходимо добавить, что их распространение и реальное усвоение зависят от глубокого и длительного процесса десоветизации. Однако настоящего «перекрещивания» части общества, исторически исповедующей христианство, после распада СССР все-таки не произошло.
Уже проведенное выше сравнение европейцев и русских может послужить поводом для уточнения поддерживаемой нами идеи о русской цивилизации. Сегодня в Европе говорят о «Западе», имея в виду и Старый Свет, и США: лишь немногие специалисты говорят о «Западах», выделяя несколько видов даже в самой Европе.
В России распространено более точное выражение «коллективный Запад», предполагающее сплочение отличных друг от друга обществ, хотя общая идея та же: Европа и США не только являются частью одного геополитического и военного блока, но и принадлежат к одной цивилизации, а значит, культурно взаимозаменяемы.
На самом деле отождествление Старого Света и США — для европейской истории явление новое, и тот факт, что сегодня мало кто, особенно среди молодежи, понимает, что можно мыслить Европу без США, свидетельствует о ее глубоком нынешнем культурном и духовном кризисе. Как мы уже говорили, в этой статье невозможно обсудить все факторы, обуславливающие или опровергающие принадлежность России к европейской цивилизации, — это давнишний вопрос, обсуждавшийся на протяжении веков многими авторами, и сегодня являющийся весьма актуальным. Поэтому ограничимся констатацией того факта, что в целом принадлежность России к европейской цивилизации не означает отрицания ее силы, свободы и специфики.
Интересное следствие этого, на котором мы также не будем останавливаться, касается междоусобного характера нынешнего противостояния Европы и России и, значит, «двойного» междоусобного характера противостояния России и Украины. Как бы ни пытались снизить значимость русской культуры советские и неосоветские интерпретации, до революции некоторые европейские философы, как Ницше, с готовностью признавали, что первым идею смерти Бога сформулировал русский писатель, — а именно Ф. М. Достоевский. Более того, подобная принадлежность не означает полной культурной однородности, о чем свидетельствуют уже приведенные сравнения, касающиеся в основном видов секуляризации.
Действительно, даже между «Западами» и «Европами», существуют глубокие различия: с этой точки зрения, секуляризация католических и православных стран более схожа, чем протестантских, особенно до 1917-го года. Исторически тезис о европейскости России вызывал противодействие со стороны славянофилов и евразийцев[1]. На данный момент представители наиболее известной сегодня в публичном пространстве версии евразийства, — Дугин и ученики. Здесь мы ограничимся только этой версией евразийства, и, в большей степени, спецификой коммуникационных стратегий ее представителей. Дугинизм характеризует стремление монополизировать как евразийскую, так и правую идею. Это становится очевидным, если вспомнить обсуждение о присвоении возглавляемого самим Дугиным учебного центра имени русского философа И. A. Ильина. В этом случае российская правая мысль «спасена» от банальнейшей, на самом деле старой, но крайне актуальной и сегодня — как в России, так и на Западе — reductio ad Hitlerum (“редукция к Гитлеру”), — потому что «евразиатизирована»[2]. Таким образом, продвигаются не столько доктрина Ильина и русская правая идея как таковые, но их евразийский и интернационализированный вариант. Евразийская попытка, направленная на распространение мысли религиозного философа в обществе вопреки советскому до сих пор сильно влияющему чтению, претендует на эксклюзивность. Теории Ильина «очищены» от самых тривиальных и поверхностных советских (и либеральных) прочтений, — иными словами, они просто денацифицированы и дефашизированы.
Однако почему русская правая идея должна быть евразийской и евразиатизирующей?
Если сегодня мы больше привыкли к евразийской монополизации левого мышления путем своеобразной по содержанию отсылки к славянофильской традиции, то попытка сделать то же самое с правым носит более инновационный характер. Объединение так называемых крайне «правых» и «левых» в сильно синкретическое и релятивистское культурно-философское скопление якобы оправдано холизмом языка Традиции, хотя холизм и релятивизм/синкретизм — это, разумеется, совершенно разные вещи (то же самое касается гегелевского синтеза, слишком часто понимаемого как категория, включающая в себя всё, то есть как сумма всех позитивов и всех негативов).
Подобный подход также имеет тот недостаток, что слишком сильно настаивает на «негативном» моменте в определении национального самосознания: между тем, решающим фактором для «евразийскости» России является не столько то, что она на самом деле является таковой, сколько то, что она не является страной западной. Это негативная фаза диалектики любви-ненависти, вытекающей из самосозданного советского комплекса неполноценности по отношению к Западу, повлиявшего на распад СССР и приведшего к противоположному капиталистическому и либеральному перегибу ельцинской эпохи. Из демонизации 1990-х годов часто следуют предложения, более или менее открыто ссылающиеся на опыт социалистического прошлого. В этом случае, однако, не учитывают, что вынужденная чрезмерная либерализация 1990-х годов объясняется предшествующим социалистическим эксцессом. В качестве терапии нам предлагают основную причину болезни. В общем, не вполне понятна и проблематичность этой позиции: в 1990-е годы Россия, как и прочие европейские страны, зациклилась на другой разновидности «западной» модели, во многом чуждой и неприемлемой, — американской.
Ярко антизападный характер всех идей и теорий, определяющих, по их мнению, образность национального самосознания, приводит к очевидным противоречиям. В пример можно привести концепцию «Москва — Третий Рим». Евразийцы общаются с американскими и европейскими «антисистемными» силами, также выступающими против либерализма и глобализма (стоит напомнить, что среди них не только правые). Отсылкой к идее Москвы как третьего Рима евразийцы обосновывают образ России как оплота христианства и традиционных ценностей и, следовательно, защитницы «подлинной» традиционной европейской культуры. Данная коммуникационная стратегия весьма ситуативна, так как либо Россия совпадает с Евразией и, поэтому «Москва — Третий Рим» является альтернативой Западу, либо не понятна необходимость уравнения России с Евразией и отказа от всех западнических или просто западнофильских взглядов (чтобы не уклоняться от темы статьи, мы не будем останавливаться на трудностях, возникающих при совмещении примата православной традиции для России в случае ее евразийской сущности). В целом, справедливая критика европоцентризма и его преодоление не обязательно ведет к отрицанию одного, нескольких или всех элементов, исторически и традиционно считающихся частью национальной культуры рассматриваемой в каждом конкретном случае страны. Тезис о том, что из кризиса евроцентризма обязательно следует, что Россия — не европейская страна, упрощенческий. Напротив, влияние этого феномена на Россию свидетельствует о причастности русского мира к европейскому. Более того, евразийство не решает проблему безудержного стремления ко всему иностранному, просто предлагая других «идолов». В советское время говорилось, что Запад должен учиться у СССР, потом – наоборот (только РФ, а не СССР).
Теперь РФ должна учиться у других (якобы) евразийских государств-цивилизаций (Ирана, Индии, Китая, Северной Кореи), как ей лучше быть собой. Таким образом, неизбежно меняющиеся геополитические друзья-противники абсолютизированы и философски представлены как важнейшие составляющие евразийского многополярного мира. В большинстве случаев «друзья»-представители многополярного мира, которые либо все еще угнетаются, либо уже восстали против Запада, соответствуют (исторически недавним) противникам США. Результат — слегка десоциализированный (ниже будет дано определение данного прилагательного) советский интернационализм, применяемый на уровне как внешней, так и внутренней политики.
Прежде чем продолжить, уточним, что ниже высказанными аргументами не отрицается ни агрессивность западных стран, ни стремление к сохранению мирового господства США. Поразительно, что для многих признание данных реалий сводится исключительно к определенной идее о России и многополярном мире, оценке советского периода и так далее. Путаница между геополитическим и культурно-цивилизационным уровнями усугубляется поверхностностью релятивистского и синкретического метода, на основе которого устанавливается, какие страны являются самостоятельными и независимыми цивилизациями-государствами, а значит, представителями многополярного мира. Происходит это следующим образом: рассматриваются некоторые из наиболее известных концептов культурной традиции каждой страны-кандидата в евразийский, многополярный и якобы традиционный Пантеон.
Один из примеров: Северная Корея в настоящее время является не только геополитическим союзником РФ, но и цивилизацией, находящейся в силу своей специфики в особых отношениях с Россией-Евразией. Для доказательства этой онтологической, метафизической и историко-дестинальной связи достаточно очень краткого обсуждения понятия «чучхэ» и его стремительного сравнения с хайдеггеровским Dasein (Хайдеггер, хотя, пока не доказано обратное, немец и культурно «европеец», для евразийцев остается «универсальным» параметром сравнения, не теряющим своей валидности даже после критики вестернизации русского-евразийского мира). К этому следует добавить, что возможность существования политического, геополитического и даже военного антагонизма между полюсами освободившегося мира — не рассмотрена. То, что это геополитическое сближение — явный сигнал Китаю (что не удивляет, учитывая историю отношений СССР с этими двумя государствами), даже не принимается во внимание: только что «приобретенный брат» (Северная Корея) не может не ужиться с недавно приобретенным, то есть с Китаем. Такое упрощение не имеет лишь практико-инструментальных мотивов, но способствует сведению «Другого» к себе и путанице разных понятий.
Евразийский вариант идеи многополярного мира является десоциализированной версией идеи о «братских социалистических народах». Несколько десятилетий назад не только в СССР считали, что народы мира смогут стать братскими только при переходе на социалистическое устройство государства или, если рассматривать мягкую версию этого аргумента, при преодолении «структурных», «экономических» и «классовых противоречий» собственной системы. Это навязывало идею о том, что страна может реализовать свое предназначение, только став социалистической или «разрешив» свои экономические противоречия определенным и однозначным образом.
Сегодня точно так же геополитическое поведение весьма разных стран и их соответствующих культур рассмотрено согласно исключающей логике, больше не основанной на социалистической идеологии и на марксизме (что выражено прилагательным «десоциализированный»), а лишь на антиамериканизме и антизападничестве. Принадлежность к многополярному миру предопределяется выбором рассматриваемой страны «традионалистского» и «евразийского» пути. Реализация евразийского многополярного проекта, очевидно, является прерогативой России-Евразии, неслучайно ведущей за всех борьбу с глобализмом.
Геополитическая и культурная независимость каждой страны, таким образом, сводится к ее антиамериканизму и антизападничеству. Народы — либо рабы глобализма и США, либо свободны и принадлежат к евразийскому многополярному миру, — третьего не дано. Значит, к ним может быть применен в ином виде тот самый «неоколониальный» подход, который по отношению к западным странам сами евразийцы называют «вестернизацией» и яростно критикуют. Похоже, что совсем недавно Япония (!!!) также получила статус кандидата. Из-за абсолютизации геополитических союзников или противников возникают трудности с вероятным будущим изменением их ролей. Однако все легко решаемо. В отношении бывших антагонистов можно будет просто заявить, что, как это уже происходит сегодня, никто не выступает против подлинного (традиционного) «Запада», но исключительно против «Запада» «прогрессивного испорченного». О бывших друзьях можно будет сказать, что они отклонились от своей миссии, развратившись, — именно как современный Запад.
Интересное последствие сказанного касается применения мер ядерного устрашения, к которым призывают сторонники Дугина. Получается, что эти меры направлены исключительно против модернистского, но не классическо-христианского Запада. Короче говоря, все возможно, каждая страна в любой момент может стать другом или врагом, слугой Бога и слугой Сатаны.
Подобный культурный синкретизм использован и для закрепления некоторых якобы общепринятых «постулатов» современного российского сознания. Яркий пример — реабилитация фигуры И. В. Джугашвили. Его наследие целиком одобрено евразийцами, поскольку благодаря ему стал возможен «традиционный», «славянофильский» и «евразийский» поворот СССР. Неосоветский характер этих интерпретаций очевиден. Традиционализм Джугашвили объясняется принятыми мерами в области семейной политики (временный запрет на аборты и осложнение процедуры расторжения брака), а славянофильство и евразийскость — противостоянием Западу, под которым понимаются и Европа, и США. Получается лишь немного более доработанная версия красно-коричневой идеи Джугашвили как Отца и Спасителя отечества, клеймящая фашистом или предателем любого, кто осмеливается выдвигать даже не критические, а просто иные, альтернативные взгляды и оценки.
Опять же, советский опыт в целом оценивается положительно не столько по его «положительному» содержанию, сколько по его антизападничеству. По мнению других, такой «разрыв» с западным элементом ярко характеризует и первое поколение большевиков (Ульянов, Бронштейн): в любом случае, результатом становится полное оправдание действий революционеров и отрицание антирусского характера этих действий.
Поэтому не случайно, что в политико-культурных «красно-коричневых» движениях и партиях в конечном итоге преобладает именно левая составляющая: если в случае с евразийством это на первый взгляд менее очевидно, то этого нельзя сказать о «прилепинстве» и, если рассматривать итальянский случай, о таких образованиях, как «Italia sovrana e popolare» (Суверенная и народная Италия), появившемся из объединения различных «антисистемных» движений, в том числе вдохновленного идеями известного итальянского философа Диего Фузаро «Ancora Italia» (Снова Италия).
Релятивистский, синкретический и инструментальный характер таких движений проявляется также в их временной ограниченности: если поверить в высказывания разбросанных по всему мира красно-коричневых, согласно которой все антисистемные силы вместе могут победить общего врага (для упрощения допустим, что у них есть один и тот же враг), как бы они организовали себя после окончательной победы?
На чем могли бы сойтись приверженцы в высшей степени несоответствующих, открыто друг друга отрицающих взглядов? Исторически именно левые авторы настаивали на необходимости включить всех в борьбу против системы (капитализма), независимо от их позиции по любым другим вопросам (вспомните Антонио Грамши).
Рассмотренная необузданная евразийская потребность в символах и идолах не ограничивается российским контекстом, но применяется и к (некоторым) западным политикам. В эти дни, разумеется, фокус внимания евразийцев (и, в общем, всероссийский) направлен на Трампа. Если Дугин канонизирует Трампа (возможно, на следующей неделе, как и на прошлой, возобновятся разговоры о необходимости и неизбежности Армагеддона), то один из его известных учеников, Максим Медоваров, считает Трампа абсолютным злом. Разнообразие позиций и внутренняя диалектика — показатель высокого уровня здоровья одной школы мысли, культурно-философского движения и т.д. Однако тут речь идет о совсем противоположных тезисах. То, что они исходят, надо полагать, из одних и тех же принципов, подтверждает относительный и синкретический характер их метода.
Обращение к традиционным ценностям, как мы видели, характеризует суть евразийского подхода. В зависимости от своей «традиционности» страна может стать одним из многочисленных полюсов многополярного мира, а различные исторические теории и личности рассматриваются положительно или отрицательно. Таким образом, все, о чем мы говорили до сих пор, относится и к евразийской трактовке традиционных ценностей. И в этом случае евразийцы часто усложняют ситуацию, пытаясь сбалансировать «азиатофильский» уклон своей мысли с основополагающей ролью православной традиции для истории и культуры России. аже если предположить, что все ценности, называемые сегодня «традиционными», исторически и фактически таковыми являются, не все традиционные ценности религиозны и, наоборот, не все религиозные и, тем более, церковные ценности — традиционны. Некритичное принятие сложности этих смысловых пластов сказывается на поддерживаемых аргументах в спорах, затрагивающих таковые ценности. В качестве доказательства сказанного можно проанализировать аргументы, выдвигаемые недавно в спорах о преподавании эволюционизма в школах и о его отношении с креационизмом. Вопрос намеренно ставится в терминах, мягко говоря, пугающих. Действительно, не обсуждается ни возможность введения преподавания альтернативных научных или дополнительных к дарвинизму теорий (до сих пор дарвинистский эволюционизм не решил проблему появления жизни, то есть перехода от неорганической материи к органической), ни философских и теологических доктрин, разработанных в связи с подобными вопросами (в случае католицизма одним из многих примеров, хотя поныне весьма спорных именно с религиозной точки зрения, является де Шарден[3]). Напротив, проблема была резко и упрощенчески сведена к aut aut следующего рода: либо эволюционизм, то есть наука как таковая, либо Писания, то есть религия.
Отсылка к Священному Писанию сводится к якобы буквальному переложению и повторению его содержания: допущены лишь самые банальные и поверхностные интерпретации. Дословное толкование считается единственно верным. Всем известно, что и сторонники дословного толкования (не только Священного Писания) разделяются на несколько течений. Более того, история христианской, а также исламской экзегезы, показывает, что и смысловой подход, естественно, сам по себе не является ошибочным и еретическим. Таким образом, религия намеренно представлена в виде духовно обоснованного невежества. Возникает мысль, что быть «консерватором», «традиционалистом» или просто верующим предполагает отрицание разума и что вера никогда не должна на него опираться.
Иными словами, подтверждено глубоко укоренившееся сегодня лево-прогрессивное предубеждение, что любая форма религиозности или духовности соответствует мракобесию. Преподавание других научных теорий или сопоставление науки и веры в случае эволюционизма также не противоречит светскости государства: вместо этого, как обычно, получились искусственные дебаты, отвлекающие от сути вопроса. Тезисы различных «фракций» (эволюционистов и креационистов) не имеют отношения к существу рассматриваемой темы. Такая коммуникационная стратегия фокусирует внимание страны, ее интеллектуальную и духовную энергию на несуществующих или второстепенных проблемах. В обоих случаях результат один и тот же: деградация и нивелирование интеллектуальных дебатов в правом лагере.
Другой пример — дискуссия о квадроберах. Очевидно, что в данной тенденции воплощен опредмечивающий и неоязыческий дух нашего времени. С другой стороны, мысль о том, что квадроберы являются одним из сильнейших и опаснейших его проявлений — просто смешна. Тот факт, что обсуждение сосредотачивается на эпифеноменистических аспектах, свидетельствует об отказе от осознавания причин этих явлений и, следовательно, о бесполезности предлагаемых решений.
Коммуникативные стратегии евразийцев как нельзя лучше подтверждают состояние «второй религиозности»[4] (в смысле Шпенглера и Эволы), а значит, упадочный характер культурно-общественного дискурса в целом (не только российского, разумеется, а также европейского). При этом мы не утверждаем, что это неизбежное следствие отстаиваемых ими теорий: под выражением «коммуникативная стратегия» подразумевается именно намеренный и сознательный акт, направленный на продвижение определенного образа себя и собственной мысли. Евразийцы выбирают именно те методы, которые мы здесь анализируем, поскольку они, очевидно, позволяют добиться хороших результатов в краткосрочной перспективе. Главная цель — монополизация общественно-культурных дебатов. Основные усилия направлены именно на правые идеи, которые еще не были переработаны ни красно-коричневыми, ни самими евразийцами. То, что многие «правые» авторы переведены на русский язык и изучены именно ими, не отменяет того, что существуют применения этих идей (или любых, считающихся столь же «правыми»), которые выходят из-под их монополии. Этим объясняются их попытки совместить все: правых и левых, белых и красных, православие и евразийство, церковь и государство или, точнее, их представления о правых, левых и т. д. Неодуховный характер этого подхода заключается в очень сильной потребности в определенности метафизических, духовных и религиозных оснований, которая, однако, находит удовлетворение в разнообразии и непосредственности найденных ответов и их синкретическом смешении согласно ситуативно определяемым принципам, что, в свою очередь, отражается в мессианском и апокалиптическом тонах дискурса евразийцев.
“Mногонациональнофилия” не может быть объяснена только очевидной нуждой в общественном порядке и борьбой с любыми формами расизма, фундаментализма или дискриминации. Россию и Европу характеризуют культурный релятивизм и индифферентизм, «анационализм» в случае приезжих и «антинационализм» в случае автохтонов. Когда обсуждается тема мигрантов, то большинство политических партий, общественных движений и граждан равнодушно относится к месту происхождения этих людей, так как обсуждение отличий или сходств с коренными приравнивается расово-религиозной дискриминации, что обуславливает второй пункт, а действительно — демонизацию главенствующих этическо-культурных реалий данной страны.
Другими словами, Россия, как и остальная Европа, разделяет то настроение, на которое в последнее время стали указывать многие ученые, а именно — ойкофобия.
Россию и Европу объединяют также и одинаковые проблемы: одна из самых острых — управление миграционными потоками преимущественно суннитского населения (у американцев тоже есть трудности с иммиграцией с Юга, поэтому многие, не только по этому фактору, справедливо говорят о противостоянии глобального Севера и Юга как о действительно сущностной проблеме). В большинстве разновидностей мультикультурализма диалог с другим понимается как предполагающий самоотречение. В этом случае евразийская позиция с чисто практической точки зрения более эффективна, поскольку она всеобъемлюща, хотя, по той же причине, временна и неокончательна. Демонизация национального элемента и религии, когда речь идет о коренных народах, является предметом ежедневных дискуссий как в странах Старого Света, так и в России: в первом случае источником такого отношения является либерализм, а во втором — советское наследие. Неслучайно либерализм и социализм, исключая личную жизнь и экономическую сферу, очень похожи как проявления Модерна, что обуславливает преемственность советского социализма и либерализма в РФ.
Советское наследие очевидно проявляется и в идее защиты и освобождения стран так называемого третьего мира несмотря на то, что имеются и более недавние интерпретации этого феномена. В связи с этим не следует смешивать два разных уровня: геополитический и культурный. То, что Россия геополитически заинтересована в восстании многих африканских стран против западного неоколониализма, совершенно понятно, другое дело — приписывать этому восстанию судьбоносно-мессианский смысл, понятый как призвание к борьбе с «ур-глобализмом». Эта тема также очень тесно связана с построением многополярного мира. Справедливое утверждение нового мирового порядка, а также превалирование внешнеполитических интересов над внутренними (что, очевидно, не является новым аспектом в истории России), часто осмысливается посредством рассмотренных выше подходов, интернационализирующих понятие национального интереса.
Сторонники многополярности как в Европе, так и в России в основном делятся на тех, кто видит в России, с одной стороны, наследницу Советского Союза, а с другой — (СССР и) Российской империи и на этом основании ошибочно считают её уже традиционным государством. Следует отметить, что реальная борьба глобального Юга состоит в том, чтобы освободиться от внешних препятствий для того, чтобы стать полностью похожим на нынешний коллективный Запад, иными словами, стать таким же материалистичным, потребительским, но, в отличие от второго, не обязательно капиталистическим миром. Вопрос очень актуален, особенно с практической точки зрения, ведь в последнее время даже в России стали обсуждать с одной стороны привлечение африканской рабочей силы, а с другой, риски «африканизации»: пролистывая вакансии в интернете можно увидеть, что, например, работа в ресторанах быстрого питания требует знания французского языка.
* * *
Во многих европейских языках, как и в русском, существует определённая семантическая взаимозаменяемость терминов «консервативный» и «традиционный». Conservāre на латыни значит просто «сохранять». Данное понятие предполагает только то, что нам нечто предшествовало. Однако оно ничего не говорит о сущности сохраняемого. Предшествовавшее просто дано, и мы решили его сохранить. В то время как понятие традиции (от латыни traditio-onis, «передача»), как это ни парадоксально, предполагает определённую «активность» и прямую связь с прошлым. Традиция — это передача нам наследия предыдущих поколений ими самими.
Поэтому сохранять гораздо проще, так как это не обязательно требует активной работы над собственным сознанием. Для сохранения субъекту достаточно быть таким, какой он есть, не применяя никакого критического подхода или «картезианской переустановки»: речь идет лишь о том, чтобы поддерживать переданную позицию, не выходя за его пределы, не рассматривая его с третьей стороны. В этом случае интеллектуальная деятельность ограничивается исключительно формулированием новых «ярлыков» и пара-содержаний, применяемых к данному взгляду: индивид работает только на поверхностном уровне, никак не углубляясь. Напротив, осмысление “Традиции” (не будем останавливаться на том, что нет единогласных позиций о подлинной русской Традиции и об интерпретациях выдвигаемых моделей) предполагает критический анализ того, что было унаследовано (слегка видоизменённое либеральным образом 1990-ми годами советское наследие), а значит, и определенный ответ на судьбоносный вопрос: Что делать?
«Отказ от цивилизации» — не решение проблемы, но то же самое можно сказать и о «действии ради действия». В последние 40 лет, то есть со времен перестройки, Россия находится в неустанном поиске своей национальной идеи: этот процесс не закончился, и он имеет огромное значение для будущего страны. С другой стороны, та легкость, с которой переходят от одного предложения к другому, от одной модели к другой, — показатель определенной нестабильности и неокончательности. Подходы, по понятным практическим причинам интерпретирующие все версии национальной идеи в унитарном смысле, реализовывают то, что мы попытались описать в этой статье, — стратегии «неосоветского синкретизма».
В последние годы, помимо различных западнофильских и славянофильских идей, получила распространение позиция, представляющая собой альтернативу: Россия не смотрит ни на Запад и ни на Восток, а на себя. С геополитической точки зрения эта идея отражает состояние страны: с одной стороны, военное противостояние с коллективным Западом, с другой — объективные и понятные трудности, связанные с поворотом на Восток. Однако с культурной точки зрения это мало что меняет: ведь даже когда Россия смотрит только на себя, она делает это, применяя определенную точку зрения, то есть определенные представления о себе, которые на данный момент у нее сложились. Утверждение, что Россия не является ни Европой и ни Азией (или не состоит только из европейского или азиатского элемента), многими разделяется. С другой стороны, тот факт, что этот тезис так активно обсуждается, свидетельствует о том, что поныне нет общего согласия относительно характеристик, на которых основывается уникальность русского культурного кода.
Прибавим к этому актуальнейшую наивность впервые избавившегося от Бога и от любых ограничений человека, согласно которой для того, чтобы что-то получилось, достаточно это: 1) счесть правильным и положительным; 2) рационально распланировать; 3) осуществлять. Если что-то идет не по плану, то под сомнение ставится не справедливость и обоснованность намерения, а суть и интенсивность использованных для его реализации методов. С такой логикой обращаются и к советскому прошлому: «коммунизм не состоялся, потому что не было достаточно социализма», «социалистические идеалы справедливы, но их неправильно применяли» и т. д. Вера во всемогущество Человека, пережившая конец идеологий прошлого века, в советском случае возникла из конкретных интерпретаций и разработок философии космизма Н.Ф. Фёдорова. Идея человеческого всемогущества в сочетании с негативной формулировкой свободы («свобода», понятая как отсутствие ограничений, то есть «свобода от») обосновывает именно синкретический подход, согласно которому объединение теорий, практик и опытов, принадлежащих к разным контекстам и традициям (которые могут и отрицать только что указанные принципы), не только возможно, но, с прагматической и утилитарной точек зрения, ведет к максимуму выгоды, понимаемой как арифметическая сумма рассматриваемых элементов. Именно в этом и состоит суть нами проанализированной «неодуховности».
Чтобы преодолеть необходимость в таком культурном синкретизме, нужно смириться с «советским» как таковым: пока СССР более или менее осознанно не перестанет восприниматься как национальное (русское) государство, то нетерпение, нестабильность и разнообразие поисков самоопределения не могут утихнуть. Поэтому важно понимать каждый феномен, в том числе и приоритет внешнеполитических целей с точки зрения внутренней значимости.
Идея новой Европы как Большой Европы не совпадает с восстановлением «Старой» Большой Европы, обсуждение которой поэтому и откладывается. Иными словами, в настоящее время единство Большой Европы не может быть основано на актуализации общего классическо-христианского наследия, поскольку, как мы надеемся, здесь нам удалось показать, что оно находится в глубоком кризисе. Тезис о том, что оно может быть восстановлено в ближайшее время (или что это уже произошло), то есть что оно опять может стать чем-то живым и органичным, идеальной моделью, к которой можно постоянно обращаться с целью самопонимания и направления собственного будущего — весьма наивен. Лучше разработать прагматичную повестку дня, основанную на реалистичной оценке участвующих сторон. Мы говорили, что общей ошибкой 1990-х годов стал выбор американской модели, бывшей тогда в моде, и помешавшей созданию Большой Европы, в основном по вине западноевропейских стран.
Тот факт, что западноевропейские страны поныне сильно американизированы, не противоречит необходимости встать на самостоятельный путь: отказ от применения навязываемых новых моделей из-за океана и нежелание двигаться в этом направлении – условие будущего правильного курса. Избрание Трампа — хорошая (но и преувеличиваемая) возможность, хотя, к сожалению, очень маловероятно, что она будет соответствующим образом понята Старым Светом.
Что касается России, тот факт, что в центре политического и общественного внимания здесь находятся «традиционные» ценности — это хорошо, но, с другой стороны, необходимо добавить, что их распространение и реальное усвоение зависят от глубокого и длительного процесса десоветизации. Однако настоящего «перекрещивания» части общества, исторически исповедующей христианство, после распада СССР все-таки не произошло. Под термином «перекрещивание» имеется в виду не столько факт формального воцерковления (хотя он тоже важен), сколько закрепление необходимого для усиления традиционных ценностей особого «коллективного бессознательного».
[1] Данную категорию принято использовать для описания появившихся в первых десятилетиях прошлого века позиций.
[2] «Reductio ad Hitlerum» так же характеризует либералов, что обусловлено уже рассмотренной демонизацией этического государства как такового, то есть любого альтернативного вида государства.
[3] По этому поводу в православном катехизисе написано: «идея эволюции в обыденном сознании связывается с именем Чарльза Дарвина, так учат в российских школах и вузах. На самом деле эта идея гораздо древнее, её автором считается Анаксимандр Милетский. В Новое время термин «эволюция» в том значении, в каком мы его понимаем, ввёл англиканский богослов Метью Хейл (Matthew Hale, 1609-1676). В работе, которая называлась «Первоначальное происхождение человеческого рода, рассмотренное и испытанное согласно свету природы», Хейл пишет: «Мы не должны воображать, что все виды и роды были сотворены в той форме, в какой мы видим их сегодня. Нет, сотворены были только те виды и роды, которые мы зовём архетипами. А остальные развились (в оригинале здесь стоит слово evolve), эволюционировали из них под влиянием множества обстоятельств. Возможно, ныне различные виды были первично одним видом, но приобрели некоторые случайные различия с течением времени». Богослов XVII столетия делает важный вывод, что видовое разнообразие — это следствие естественных процессов, которые шли уже после Божественного творения первоначальных исходных форм (архетипов)».
[4] Для упрощения наших рассуждений в дальнейшем будем использовать формулировку «неодуховность».
https://politconservatism.ru/
Отправляя сообщение, Вы разрешаете сбор и обработку персональных данных. Политика конфиденциальности.