С. П. Шевырёв. Беседы Баадера

Степан Петрович ШЕВЫРЁВ
ХРИСТИАНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Беседы Баадера

Братие, блюдитеся,
да никто же вас будет прелщая
философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому,
по стихиям мiра, а не по Христе.

Посл. к Кол. Гл. 2. ст. 8.

Франц фон Баадер принадлежит к числу замечательнейших мыслителей Германии современ­ной – и занимает первое место между теми, которые задали себе решение важнейшего вопроса: как при­мирить Философию с Религиею? Вникнув в учение Баадера и сравнив его с учением других Философов Немецких, можно смело сказать, что Баадер глубже, чем все другие, постиг истинное начало Хри­стиянской Философии и черпает в самом источнике. Шеллинг и Гегель отдавали справедливость Баадеру. Шеллинг сознается сам, что в своем новом учении о религиозной Философии он заимствовал некоторые основания у Баадера1; Гегель в предисловии ко второму изданию своей Логики с особенным уважением отзывается о его учении и даже вменяет себе в достоинство то, что Баадер в некоторых пунктах согласен с его системою2.

Баадер не основал особенной школы Философии в Германии по той причине, что не развил учения своего в виде полной логической системы, как то сделал Шеллинг и потом еще с большею сла­вою Гегель. Причина тому заключается конечно не в том, чтобы Баадер был не тверд в своем начале философском; нет, – она заключается в полемическом характере, который должно было принять учение Баадера по местным отношениям. Касательно Религии, вся Германия делится на Протестантскую и Римско-Католическую или правильнее Папистическую: Баадер не принадлежит ни к той, ни к другой стороне. Он не протестант, он – сильный и резкий противник Папизма; – но он кафолик в настоящем смысле этого слова – и всего более сочувствует учению Восточной Церкви. Баадер желал бы развить в своем отечестве, в Баварии, это чисто-кафолическое начало Християнской Религии – и освободить южную Германию от Римской Диктатуры, говоря его собственными сло­вами. Он думает, что в этом и заключается назначение его отечества, что Баварцы и вообще Германцы южные по своему особенному характеру имеют к тому призвание: есть люди в Баварии, сочувствующие Баадеру; но политические и религиозные отношения правительства препятствуют исполнению его мыслей. Живучи в такой стране, где Папизм имеет сильное влияние и даровитого представителя в лице Гёрреса, – Баадер, разумеется, должен направлять все свои усилия против сего учения. Но отсюда никак не должно заключать, чтобы он наклонен был к протестантизму, как заключали то некоторые протестанты. Баадер не ведет такой полемики с сими последними потому только, что учение их не имеет доступа в Баварской столице, а потому не опасно.

Такое положение не протестанта, не паписта, ко­нечно весьма не выгодно в той стране, которая бы­ла сценою Реформации, где до сих пор надобно принадлежать к тому или другому знамени, где обе стороны доселе утверждаются настойчиво в своих крайностях, и где кажется невозможною никакая благоразумная средина между тем и дру­гим направлением.

Также не выгодно положение Баадера и по месту, какое занимает он в мiре философии. Он не сочувствует ни Шеллингову учению, даже и в новом его виде, тем еще менее Гегелеву, в котором он видит одну из крайностей Протестан­тизма и против которого ведет жаркую полемику. Он решительно отвергает притязания Гегелева учения на связь с Християнством – и доказывает, что здесь примирение невозможно.

Такое полемическое отношение Баадера к своим современникам, как сказал я, было главною при­чиною того, почему он не развил начал своей Философии в одну полную систему. Но если кто вникнет в сие учение, то конечно найдет в нем, несмотря на рапсодический его характер, единство духа и верность одному Християнскому началу. К тому же прибавим, что дух истины заключается конечно не в системе, органически построенной: си­стема есть более или менее диалектическая хитрость ума; в ее тонкостях и сплетениях часто видны бывают уловки мысли человеческой, признающей противоречие за необходимый закон для того только, чтобы избегнуть упрека в противоречии. Началам Платоновой Философии более сочувствовало мыслящее человечество, нежели началам Аристотеля, а между тем Платон был только рапсодист-Философ, Аристотель же – творец первой логической си­стемы.

Книга, из которой Баадер почерпал дух сво­его учения, была Евангелие. B течение 12-ти лет, он ежедневно каждое утро читает Новый Завет – и таким постоянным чтением только он мог на­питать дух свой учением Христовым, так что все мысли его вращаются в этой сфере. Отцы Церкви ему также знакомы. Из философов Немецких он преимущественно изучал Иакова Бёма: он сожалеет, что Философия Германская впоследствии изменила тому Християнскому направлению, ко­торое дал ей сей знаменитый муж, по всем пра­вам достойно именуемый Тевтонским Филосо­фом (Philosophus Teutonicus).

Во время пребывания моего в Мюнхене, я имел случай коротко познакомиться с Баадером – и в течении бесед, продолжавшихся почти три месяца, принять из уст его начала его Философского учения. Несмотря на свои семьдесят лет, Баадер сохранил еще свежесть сил физических, быстроту и живость мысли, и ясность выразительного слова. Странное явление заметно в нем: его сочинения писаны слогом очень темным, как большею частию сочинения всех Философов Германии, – а ме­жду там изустное изложение его имеет при всей глубине мысли совершенно прозрачную ясность. Бе­седы Баадера со мною имели предметом книгу, им в то время изданную: Revision der Philosopheme der Hegel’schen Schule bezglich auf das Christenthum, nebst zehn Thesen aus einer religisen Philosophic. Stuttgart. 1839. (Пересмотр Философских поло­жений Гегелевой школы относительно Християнства, с присовокуплением десяти тезисов из религиозной Философии). Вменяю себе в обязанность передать результаты моих бесед просвещенным Русским читателям. Я изложу их в том же рапсодическом виде, в каком оне происходили: это не был полный курс Философии. Это были отдельные разговоры о предметах Религии и Философии, разговоры, связанные однако между собою одним духом и верные во всем одной Християнской мысли, одному началу. В этих отрывках можно видеть и дух и наружный характер учения Баадера. Некоторые мысли его дали мне повод к дальнейшему развитию их: в следующих афориз­мах я позволяю себе выводить иногда и последствия, истекающие из Баадерова учения и применять их к разным явлениям.

***

Есть три рода знания: 1) эмпирическое, опытное, заключенное в самом предмете и тесно к нему при­кованное; 2) теоретическое, абстрактное или отвлечен­ное, возвышенное над предметом, от него отре­шенное, – и 3) спекулятивное или умозрительное, заключенное также в предмете, но возведенном в дух наш, внутренно приобретенном. Во всякой науке сии три рода знания должны соединяться: вся­кую науку должно пройти сначала эмпирически, потом теоретически – и наконец спекулятивно.

Новая Философия спекулятивная, начиная с Де­карта, основателя умозрения, полагает условием, началом знания – сомнение, которое, по учению Картезиянцев, есть первый шаг к приобретению зна­ния. Отсюда ложная мысль, что для снискания знания надобно поколебать и уничтожить веру; отсюда раздор между Наукою и Религиею; отсюда по иным невозможность Християнской Философии. – Но что есть сомнение? – Отрицание, отвержение. – Отрицая и отвергая беспрерывно, ум человеческий может ли утвердить что-нибудь, узнать? – Нет, начало знанию вера, а не сомнение: этот пункт чрезвы­чайно важен. С него начинается разделение Фило­софии на Християнскую и не-Християнскую. – Человек, по природе своей, сначала верит: это признают и самые Картезиянцы; но вместо того, чтобы признать эту веру за основу знания, лжефилософ хочет от нее отделаться, как от чего-то мешающего, ненужного. – Отсюда заблуждения Протес­тантизма, думающего, что невозможно совместить разум с Богословием; отсюда ложные мысли о вос­питании народном, которые не так давно один Англиканский Епископ, в палате Лордов, выразил в речи своей против Лорда Брума, не в шутку говоря: «Наука очень хороша для людей высшего сословия и высшей учености: она может для них заменить (?) Религию; но простому народу толь­ко посредством Религии может быть обеспечено нравственное образование». – Вот до каких нелепых заключений может довести ложь первоначального положения!

Нет, знанию в человеке начало – вера, откровение, а не сомнение. Вот первое основание Християнской Философии.

Замечательно, что ложное учение о сомнении, как начале знания, вышло из Франции – из такой земли, которая как будто к тому назначена была, чтобы все разрушать, все отрицать.

***

Человек, в начале, к добру или к истине, ко­торая ему указана, чувствует склонность (Neigung), производящую в нем требование (Sollicitation)…

Склонность не есть еще влечение (Neigung it noch kein Trieb)… Но берегитесь отвергать эту склон­ность и убивать ее сомнением. В ней начало Веры. Если ж она отвергнется, то человек внутри себя лжет самому себе, а эта ложь не может остаться без вредных последствий.

Выражусь примером: вы хотите написать пись­мо к другу теперь; вы отложили его до завтра… Завтра уж вы чувствуете менее воли написать его. После завтра еще менее… и вам уж надобно бо­роться с враждебным первой склонности чувством, с противодействием, что уже стоит больших усилий… Совершенно то же самое явление и в том, что выше сказано.

Сомнение в характере нашего века. Многие те­перь сомнениями прикрывают внутреннее отчаяние: дьявол не хочет казаться дьяволом и принимает другую форму, а не свою. Иначе от него убежали бы. – Так современные скептики под личиною остроумных сомнений скрывают бездну отчаяния, в которой легко погибнуть.

***

Человеку мало знать: он стремится еще к тому, чтобы узнанное им было узнано и другими. Он не может знать только для себя: он должен знать и для других. Основа же всему его знанию, и чрез себя и чрез других, есть уверенность в том, что Бог его знает. – Вот начало совести (conscientia): глубоко значение этого предлога со, кото­рый по-Немецки выражается частицею ge или mit (Gewissen – Mitwissen)! Совесть есть сознание того, что Бог с нами сообщается в знании нашем.

Вышесказанное о необходимости человека сообщать ближнему знаемое – подтверждается словами Евангелия: Дайте и дастся вам. Сюда же относится и притча о талантах. Давшие приобрели вдвое: скрывший та­лант все потерял. Таково богатство, такова плодо­витость даров духовных. Здесь Християнское на­чало и для Политической Экономии.

В магнетизме истощается тогда магнетизер, ко­гда объект не принимает силы магнетической; но чем более он принимает, тем более сил у ма­гнетизера.

Бог сам говорит устами пророка: Глагол Мой не возвратится ко Мне тощ. (Ис. LV. 11).

Дары духа всеобщи; дары природы раздельны. Первые могут принадлежать всем желающим; вторые кому-нибудь исключительно.

Человек должен по существу своему отдавать все, что в себя принимает: свидетельствует его дыхание, беспрерывно им вбираемое и выдаваемое. Здесь уже начало любви: эгоизм в человеке, су­дя по первоначальному назначению человека, назна­чению, которого следы и в настоящем бытии его видны, – кажется невозможен, по крайней мере несогласен с его существом.

***

Чем более мы любим предмет, тем более слу­жим ему, и чем более служим ему, тем более его любим. Мать меньше любит ребенка, когда он только что родился; но чем более кладет о нем забот и попечений, чем более служит ему, тем более его любит. Мы сделали добро несча­стному: мы уже принимаем в нем большее участие. Не даром сказано в Евангелии: люби ближнего как самого себя. Любовь чем более дает, тем более умножается. Таково богатство души.

***

Кто не с Богом, тот против Бога. Бог не знает juste milieu. В человеке равнодушие к Бо­гу тотчас производит Феофобию. – Бог как скала неподвижен: кто простирает к Нему объятия, того Он принимает; но отталкивает того, кто думает Его от себя оттолкнуть.

Кто не за Меня, тот против Меня, сказал Спа­ситель.

Кто любит Бога, тот любит и Его творения. Не­правы те асцеты, которые говорят, что любовь к творению есть грех. Она – следствие любви к Богу; но ничего не надобно любить вне Бога и без Бога.

Когда человек хочет наслаждаться тварью от­дельно, не в Боге, – тогда тварь остановится для него кумиром: такая любовь есть идолослужение. (Глубокомысленно производство Немецкого слова ergtzen от Gеtz, кумир). При таком обожании твари в ней самой, Бог становится человеку тя­жестью. Вот почему в человеке рождается стремление отрешиться от сей тяжести, но он не мо­жет: ибо тварь привязана к Богу. Отсюда про­исходит в нем отвращение от Бога: вот на­чало Феофобии и Христофобии, которая овладела некоторыми современными умами. То же явление видим мы здесь, какое в гидрофобии. Тварь бежит той стихии, от которой только могла бы принять исцеление и подкрепление: в природе символ великой!

Только то ненавидит друг друга, что назна­чено было для любви взаимной. Es hasst sich nur das, was sich lieben sollte3. Человек любит жен­щину; вдруг делается к ней равнодушен; в нем загорелась любовь к другой; прежнее чув­ство находится в разногласии с новым – и вот зародыш ненависти. Пример любви, превращаю­щейся в ненависть – чудная психическая трагедия, которая ожидает еще генияльного поэта.

Как всякая истинная любовь к твари и радость о ней имеет корень свой в любви к Богу и в радости о Нем: так все пренебрежение твари, ненависть к ней, доходящая до жажды убийства, имеет начало свое в ненависти к Богу: – так пер­вый и последний человекоубийца есть вместе убийца и Христа. Превосходно связаны в Евангелии обе главные заповеди: любовь к Богу и любовь к бли­жнему. Одна в другой содержится, и одна без дру­гой быть не может. – Дьявол, ненавистник Бо­га, есть вместе и человекоубийца, по словам Евангелия (человекоубийца бе искони).

Любовь к самому себе нам дана мерою любви к ближнему. Любовь к Богу должна обнимать оба чувства. Самоубийство противно любви: вот почему оно есть величайшая нелепость в Християнской трагедии и может быть названо развалиною языче­ства в новом искусстве. Странно, что мы, Християне, смотрим всегда так хладнокровно на это теа­тральное самоубийство: мы видим в нем un coup de thatre, условную форму трагической катастрофы.

***

Баадер занимается теперь сочинением об Эро­тике, в котором он изложит теорию Християнской любви. – В новом искусстве, в Християнской Поэзии, как изображаема была любовь? Согласно ли с началами любви истинно Християнской? – Вот вопрос еще нетронутый. Немцы не предложили на то никакого настоящего разрешения. – Отличить лю­бовь Християнскую от любви языческой чрезвычай­но важно. Даже у самого Шекспира самоубийство Ро­мео есть языческое дело, а между тем эта трагедия исчерпала, как кажется, любовь новую, любовь мiра романтического. Главная мысль Баадера в этом сочинении будет состоять в том, чтобы очистить в вопросе об истинной любви элемент Християнский от всех языческих преданий. В России это, может быть, возможнее нежели где-нибудь.

Заметить должно также, что все Немецкие Эсте­тики, говоря о красоте, ни слова не говорят о любви, как будто любовь нисколько не участвует в воспринятии ощущений изящных. Прекрас­ное мы прежде всего любим – и без любви к нему нет полного им наслаждения. Платон в этом отношении гораздо далее пошел, чем Ав­тора Немецких Эстетик. Он один говорит о любви, возбуждаемой красотою. От того-то Немецкие Эстетики не в силах возбудить любви к пре­красному – и развить это чувство. Я многого ожидаю от Эротики Баадера, в которой должны быть по­ложены начала новой Християнской Эстетике.

В любви к красоте должно отличить начало духовное от эгоистического, ведущего к кумирослужению перед красотою, которое проповедуется новыми Эстетиками. В этом различении должен быть зародыш Эстетики Християнской. В прекрасном есть божественное, говорит Платон. Сие-то божественное мы должны любить в прекрасном.

Отношение, которое существует между любовью нашею к Богу и любовью к твари, о чем говорено выше, должно определить и настоящую Християнскую любовь к изящному. Оно-то оправдывает и сей эпизод о началах Християнского учения об изящном, который мы себе здесь позволили.

***

Отношение человека к Богу может быть отмечено следующими пятью ступенями. – Человек мыслит, желает и действует или в Боге, или с Богом, или чрез Бога, или без Бога, или против Бога: но в последнем случае он остается при одном только покушении.

***

Философы Германии, схватившись за какое-нибудь положение, делают из него оцепление, – и уж никто и ничто преступить не смей их карантинной цепи. Так у Канта существо и форма; у Фихте – Я и не-Я; у Шеллинга полярность в его натураль­ной философии. В умах, не самомыслящих, но подражающих мыслителям великим, такие положения оцепляют до того мыслящую способность, что ум не принимает уже никакого предмета, никако­го понятия, не спросив предварительно: к объ­ективному или к субъективному мipy они относятся?

***

Шеллинг (здесь говорится о прежнем Шеллин­ге, о натуралисте-философе, а не о новом, пре­образованная система которого еще не приведена во всеобщую известность) – Шеллинг признавал бы­тие (das Seyn) в действительности и бытие возмож­ное (das Knnen-Seyn) в идее. Оба бытия соединя­ются в тождестве по Шеллингу; но так как они по противоположности своей действительно соединиться не могут, – то природа, представляющая бытие действительное, без духа, вмещающего бытие возможное, является у Шеллинга трупом.

Гегель не признает ни отвлеченного бытия, ни отвлеченного небытия: он видит во всем мiре одно только возникновение (изменяющееся бытие) (das Werden) – и все сущее есть только момент непрерывно со­вершающегося действия, объемлющего собою всю жизнь вселенной. Главный деятель мiрового действия есть идея; она стремится проявить себя духом; сначала она проявляет природу, – но будучи недовольна этим проявлением, она идет далее, и низводя природу на низкую степень какой-то неудачи стремления, проявляет дух, в котором достигает своей цели. Таким образом дух, по учению Гегелеву, мо­жет явиться только посредством отпадения от природы – и поставлен в какое-то враждебное с нею отношение. Природа для идеи является тяжестью, от которой она должна отвязать­ся, чтобы проявить себя свободным духом. По­тому-то дух у Гегеля, отрицающий природу, есть призрак также лишенный жизни, как природа – труп Шеллингов.

Дух-призрак и природа-труп: вот великие результаты натурализма Шеллингова, спиритуализма Гегелева.

Ссора духа с природою есть разрушение мiра. Бог создал мiр; Гегель разрушает его своею Логикой, и пирует на этих развалинах, потешаясь осколками природы и ловя призрак идею.

У Гегеля природа есть самоотрицание идеи. Идея Гегелева есть идея отрешенная от природы, но не свободная от нее (eine naturlose Idee, keine naturfreie). Так и природа у него чужда идеи. Есть различие между отрешенным от природы и свободным  от нее (naturlos и naturfrei). Искусный наездник, владеющий конем, независим от коня, но не отрешен от него. Так и идея в духе должна быть свободна от природы, но не отрешена от нее.

Такое отношение духа и природы в Гегелевой Философии было главною причиною того, почему она до сих пор осталась совершенно бесплодною для наук естественных.

***

Также ложно и убийственно отрешил Гегель понятие (Begriff) от чувства (Gefhl). По Гегелю понятие рождается на развалинах чувства: это логи­чески выраженный софизм Руссо: lorsqu’on commen­ce penser, on cesse de sentir, et vice vers? Поня­тие у Гегеля отрешено, а не освобождено от чув­ства. (Der Begriff von Hegel ist ein gefhlloser, kein gefhlfreier Begriff).

Понятие не может быть без чувства, так как знание без чувства религиозного. Не имея сего последнего, но, нуждаясь в каком-нибудь чувстве, Философы заменяют его животным.

Отсюда сухость ново-германской Философии, умерщ­вляющей душу в ее жизни, в чувстве; отсюда бездна, поставленная между знанием и верою, меж­ду наукою и Религиею, между философиею и Християнством.

Понятие должно быть независимо от чувства животного в человеке, и непременно соединено с чув­ством высшим, которое есть свет в человеке. Ибо в нас два чувства: чувство низшее и чувство выс­шее, чувство эгоистическое, жизненное – и чувство духовное, всеобъемлющее. Из первого страсти; из второго, под влиянием высшим, пророчества, видения, любовь, вера. Первое омрачает и, оцепляя внутреннего человека, убивает мысль; второе греет и освещает. – Так знанию необходимо нужна вера, как беспрерывное подкрепление – и философ не может знать без веры, хотя в самого себя.

***

Должно Гегелю отдать справедливость в том, что он поставил дух выше природы. Этим он взял уже верх над философами-натуралистами, которые в природе полагали настоящее бытие. Он думал тем философию свою сделать Християнскою. – Но Гегель пошел далее – и уничтожил природу перед духом, поссорил ее с ним, вме­сто того, чтобы ее подчинить духу. У него природа является препятствием, а не служит орудием для духа, который должен перескочить чрез нее, что­бы явиться во всей полноте своей и самобытно­сти. Гегель, подобно Иакову Бёму, отличил идею от природы; но не отличил в природе самой природы от начала ее, как это сделал Бём.

***

Слова Баадера из книги его: Revision der Philosopheme der Hegel’schen Schule (стран. 7 и 8).

«Если Гегель пошел в своем начале глубже нежели Шеллинг, как основатель натуральной Философии, – то конечно не проник он еще так глубоко, как предшественник обоих, философ Тевтонский (Philosophus Teutonicus), который не только учил тому, как идея открылась через природу, но показал, как неоткровенная идея и еще неоткровенное начало природы, только посредством взаимного сочетания, в целости своей откры­ваются или осуществляются. Но так как до сих пор вовсе не знали сего открытия Иакова Бёма (я разумею открытие начала природы), – то и не могли никак отрешиться от мысли о двойстве ме­жду идеальным и реальным, из коих последнее смешивали с естественным. Гегель, правда, желал выйти из этого двойства, но как же поступил он? – Он утвердил всегдашнюю их неприми­римость – и природа у него явилась в следствие идеи, которая отказалась сама от себя. И так, хо­тя Гегель и соглашается в том с И. Бёмом, что признает идею чем-то от начала природы ис­кони отличным, хотя от одной и той же при­чины происходящим, – но с самого же первого шага он в том уже отходит от философа Тевтонского, что начало природы является у не­го не простым началом или побуждением к природе, но самою природою, уже готовою, до­вершенною, созданием происшедшим через какое-то грешное отпадение идеи от самой себя. Отсюда Гегелева школа извлекла то следствие, что боже­ственная идея, дабы опять возвратить свою самосущность, должна действовать природе враждебно и убийственно, и сбрасывать с себя создание, как не­нужную, как неудавшуюся личинку. Все это про­изошло от смешения самого начала с тем, что сим началом условливается: против сего-то смешения дал предохранение И. Бём, доказав, что откровение или осуществление идеи, как бытия для себя, у­словливается через бытие начала природы не для себя, а для идеи. Начало природы служит идее и в ней только получает свою истинную действительность и цельность: если же вы отнимете у него служение идее, то оно не достигает своей действительности: отсюда проистекает в нем жажда Танталова осу­ществиться особо для самого себя, как нечто от идеи отпадшее и вне ее быть для себя хотящее».

И так Гегель смешал начало природы с самою природою – и вот чем он разнится от И. Бёма, сего истинного основателя Германской Философии и Теософии; вот почему невозможно у Гегеля разу­мение Християнства, которое без ясного понятия о природе не может быть совершенно ясно.

У Гегеля природа есть личинка Божества, кото­рую Оно сбросило в своем стремлении к самосущному образованию Себя в духе.

Бытие природы у Гегеля есть фантасмагорическое, не истинное, ибо оно в противоречии с бытием Божиим: природа у него есть отпадение идеи от самой себя, есть ложь идеи самой себе, ее личина. – Бытие твари тогда не истинно, когда она свое для себя бытие от бытия в Боге отделяет и противо­речит Ему или не соответствует. (Это противоречие или несоответствие выражается в падении Лю­цифера и Адама, из которых первый противоре­чил, второй не соответствовал). Понятие о твари по Гегелеву учению совпадает с понятием дьявола или скота: Teufel oder Thier.

***

Если идея и природа находятся в таком раз­доре между собою по понятиям Немецких философов, в настоящем состоянии мipа, ложно принимаемом сими мыслителями за состояние нор­мальное, то должно же быть между ними нечто при­миряющее, нечто посредствующее, через которое и возможно сохранение природы – Гегелево das Aufbewahren, принятое им на какую-то логическую веру, но ни из чего не выведенное, ни в чем не утвер­жденное. – Где же примирение идеи и природы, или правильнее, начала природы? – В Слове… – Здесь они одно. – «Высочайшая причина всех при­чин (Causalit?t) есть не открытая Монада (Ensoph-Infinitum). В ней есть Основа, или разрешающая и вместе соединяющая средина между высотою и глу­биною, идеею и природою, небом и землею, которые оба или обе только в сем соединении, в Слове, свою взаимную действительность имеют». Causalitеt ist unoffenbares Monas (Ensoph). In ihr ist der Grund, oder die entscheidende und zugleich einende Mitte (Centrum) einer Hеhe und Tiefe – Idee und Natur – Himmels und Erde, welche beide nur in dieser Vereinung ihre gemeinschaftciche Realitеt haben». Вот геометрическое изображение сей философской Формулы.

Слово

Идея  —   Природа

Причина Причин

Эта философская формула может показаться нея­сною для тех, которые не привыкли к языку самой отвлеченнейшей из всех наук; но истина, содержащаяся в ней, становится ясною для всех и каждого, когда переводится на язык Религии.

***

Эта Основа, это Слово, искони бывшее в Боге и служащее посредником между идеею и природою, есть Сын. Искони, прежде всех веков, превечная Любовь Божия открылась в Сыне, равно как ра­зум человеческий открывается в слове, которое ему единосущно. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Бог был Слово». Кто всею душою своею не погрузится в сие таинство Християнской Религии, кто всех чувств, всех мыслей, всех понятий своих, всего себя духовно и душевно не погрузит в сию основную мысль Християнства – в довечное рождение Сына от Отца, условливаемое од­ною предвечною и свободною Его любовию, – тот не может назваться не только Християнским философом, но даже и мыслящим Християнином в настоящем значении слова. Это кажется с первого раза совершенно ясно, а между тем никто из философов Германии, кроме И. Бёма, не думал никогда проникнуть в эту основную истину Християнства и из нее извлечь свет для науки.

***

Приведем слова Нового Завета:

«У нас один Бог Отец, из Котораго все и мы для Него; и один Господь, Иисус Христос, Которым все и мы Им». (Посл. I, к Кор. Гл. 8, ст. 6).

«Все Им (Словом) получило бытие, и без Него не получило бытия ничто, что ни получило бытие». Ев. от Иоан. Гл. 1, ст. 3.

«Бога никто не видел никогда: единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил». Гл. I, Иоан., ст. 18.

«Прослави мя ты, Отче, у тебя самаго славою, юже имех у тебе прежде мiр не бысть». Гл. 17 Иоан. ст. 5.

«Да видят славу мою, юже дал еси мне, яко возлюбил мя ecu прежде сложения мiра». Там же ст. 24.

«Вся мне предана суть Отцем моим: и никто же знает Сына токмо Отец, ни Отца кто знает ток­мо Сын – и ему же аще волит Сын открыти». Матф. Гл. 11, ст. 26.

«Вся мне предана быша от Отца моего и никто же весть, кто есть Сын, токмо Отец, и кто есть Отец токмо Сын, и ему же аще хощет Сын от­крыти». Лук. Гл. 10, ст. 22.

«Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое; престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли: все Им и для Него создано». Посл. к Кол. Гл. 1, ст. 15.

«Он есть прежде всего и все Им стоит». Там же ст. 17.

«Благоугодно было Отцу, чтобы в Нем (Сыне) обитала всякая полнота и чтобы посредством Его примирить с Собою все, и земное и небесное, даровав мир через Него, кровию креста Его». Там же ст. 19 и 20.

«Он есть образ Бога невидимого». Там же ст. 15.

«Его же Отец святи и посла в мiр, вы глаго­лете, яко хулу глаголеши, зане рех: Сын Божий есмь». Иоан. Гл. 10, ст. 36.

«Аще Сын вы свободит, воистину свободни будете». Иоан. Гл. 8, ст. 36.

«Егда же покорит Ему всяческая, тогда и сам Сын покорится покоршему Ему всяческая, да будет Бог всяческая во всех». 1 Посл. к Кор. Гл. 15, ст. 28.

Все тексты сии мы привели потому, что в них заключается главное таинство Християнской Религии и с ним вместе основа Християнской философии.

Бог Отец, от вечности рождающий Сына и в Сыне находящий совершение любви Своего Духа – вот коренная мысль Християнской философии Баадера; вот мысль, в которую должно углубиться всею душою, в которой надобно возродить и освя­тить все бытие свое. – И эта мысль, если вы погру­зитесь в нее, покажется вам самою простою: это учение, несмотря на всю глубину его, вы можете уяснить даже ребенку, который поймет его через любовь отца своего. Так высшее таинство Религии Християнской может быть доступно младенцам. Недаром сказал Спаситель: «Яже утаил еси от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем». – В самом деле, потребна младенческая простота серд­ца, чтобы сподобиться принятия этой первой истины Християнства и мiра. Ум кичливый и гордый не может ее постигнуть.

Новейшая Философия Германская видит в Боге только один отвлеченный разум, но не видит Любви. Всякой понимает Бога по-своему, согласно с собственным своим стремлением: философия, чуждая любви, видит в Нем один скелет логический. Потому-то высшая тайна Християнская, тайна довечного рождения Сына от Отца, которая может быть ясна только тому, кто, по учению Иоанна Богослова, видит в Боге высочайшую Любовь, не существует для новейшей философии, не имеющей потому никакой существенной связи с Християнством.

***

Сын в лоне Отца, – выразимся сравнением человеческим, – пребывает, как мысль покоящаяся в нас; исходя из Отца, Он глаголет во внешность, являет Себя, и Им творится мip. Сын – посредник Божий для мipa и для нас. Без Него не создался бы мiр: в любви Отца к Нему – начало творе­нию мipa. Mip явился Им, через Него. Так и мы не можем прямо притти к Отцу; мы можем к Нему только через Сына. – В Нем идея и начало приро­ды, понятие и чувство, знание и вера нераздельны.

На месте Сына или Слова от начала бывшего, связующего идею и природу, у Гегеля бездна, или правильнее логическая увертка (das Aufheben der Natur mit dem Begriffe des Aufbewahrens).

Сын, Слово есть Основа, а не бездна (Grund, nicht Abgrund), средина соединяющая оба начала. Здесь таинственно-глубокий смысл изречения Спасителя: дадеся ми всяка власть на небесах и на земли. Он по­средник между небом и землею, высотою и глуби­ною, идеею и природою.

***

Начало природы содержится в существе Бога, но не самая природа, как тварь.

Философы-натуралисты смешивают начало при­роды с самою природою, что И. Бём строго различает. Потому-то первые и впадают в пантеизм.

Отсюда проистекает ложное учение о полярно­сти, которая ведет к непримиримому раздвоению противоположностей, проистекающих из безразличия (Indifferenz). Потому-то у них природа и идея (дух) рассорились. – Но в первой причине, в Боге, вместе с началом природы и духа, есть на­чало и примирения, есть Слово, Сын. Дух и при­рода, исшед из единого начала, отпали от него, потому что дух захотел утвердить свою самосто­ятельность и независимость от Бога. Отпадение духа отразилось и в природе. Где же они могут опять при­мириться? – Примирение их в Боге, где они были од­но. Но примириться и водворить прежнюю гармонию не могут они без примиряющего начала, без По­средника, без Сына, который искони был в Боге. Вот почему у Философов, не понимающих Сына, нет никакой возможности к их примирению: пото­му-то Гегель должен был уничтожить природу перед духом. Но конечный дух без природы не будет иметь полного существования; природа необходимо должна также содействовать к его восстановлению. Об этом будет сказано еще ниже: здесь начало глубокому учению о таинствах Религии, в которых допускается и признается необходимым содействие природы к восстановлению падшего человека.

В учении Немецкой Философии, не понимающей посредника – Сына, виден всюду недостаток чего-то, видна невосполнимая пустота, которую воспол­няют только логическими хитростями.

Учение, чуждое любви, сушит сердце. Оно све­тит, но не греет. Солнце, светящее в тридцать градусов мороза, лед издающий свет – вот символы Философии Германской в ее современном со­стоянии.

***

Без Посредника, без Сына не мог бы мiр быть, не мог бы стоять, не мог бы спастися. Он основа (Grund) ему, и вечная поддержка его бытию, и единственное условие к беспрерывному его возник­новению. Так и жизнь человека не может совер­шаться без помощи сего Ходатая. Всякое дело его, всякая мысль его, всякое чувство его должны являть­ся во имя Посредника.

С этою мыслию о Посреднике, проникающем все творение, взгляните на мiр, и во многих явлениях его вы усмотрите закон посредничества, господствующий в природе.

Между небом и землею есть непрерывное по­средничество, соприкосновение и взаимное стремление. Земля посылает свои растения к небу; птицы летят к нему; взор человека к нему стремится; мысль еще далее. Так и от неба есть посланники земле: свет, огонь, дождь.

***

В природе падшей, обыкновенной, утратившей своего Ходатая, все смешение, все препятствие, все беспокойство и тревога; мука при рождении, исходе в видимое бытие; мука при смерти, исходе в ви­димое небытие или правильнее в невидимое бытие. Начало развития встречает препятствия; конец раз­вития сопряжен с мучением.

Горесть, скорбь происходит от прекращения не­прерывности. Стремиться вместе с потоком жизни – вот наслаждение человеку: это значит жить духом, ибо дух есть вечное движение, стремление свободное. Смотрите на поток: попадающее в не­го только то стремится, что входит в черту его стремления; находящееся же вне черты, пристает к берегу.

***

Идея, входя в природу, вносит в нее единство, и гнев жизни переходит в любовь. Природа, оду­шевленная идеею, просветляется, преображается. Здесь открывается ее существо настоящее, и ниспадает покров, призрак. – Так ясновидящие видят насквозь существо вещей. Они видят и вне­шнее, и оболочку; но эта оболочка не мешает им проникать в существо. Мы же обыкновенно видим только внешнее предметов и не видим существа, потому что смотрим внешними глазами, а не духов­ным оком. Первый человек, с самой минуты создания, прозревал существо вещей.

Но чтобы идея проникла в природу, необходимо участие Посредника. Так идея, в каждом из нас олицетворенная, без содействия Ходатая, в суще­ство природы проникнуть не может.

***

Во всяком образовании (Formation) настоящего, теперешнего мiра есть спор, брожение (Streit), как внешнем, материяльном, так и внутреннем, духовном. – В духе оно называется страстию (Begierde. – Всякое брожение кончается огнем, который пожирает су­щество спорное; но потом, после горения, приготовляет его к воспринятию высшего, небесного начала, духа. Это величайшая тайна природы и человека: очищение посредством огня. Один и тот же закон повторяется в явлениях приро­ды, как и в явлениях духа. Человек для вечной жизни должен пройти через смерть, кото­рая есть огонь пожирающий. – В процессе зача­тия, самом животном процессе человека, есть соприкосновение духа. – Свет есть скрытый огонь; соприкасаясь с веществом, в брожении находя­щимся, свет становится огнем, в котором есть пожирающее, смертное начало и в то же время – на­чало живое, начало возрождения.

Огонь есть посредник, есть дверь света; свет, помраченный в твари, может выйти из нее толь­ко посредством огня. – Первоначально свет раз­лит был на всю тварь. Природа являлась Адаму ясновидением, преображенною, просветленною.

Огонь есть очиститель земли. Кончина земли огнем входит в веру не только Християнских, но и других народов. – Земля сгорит и просветится. – Металлы, чтобы очиститься, проходят через огонь. Внутри земли, по исследованиям современной Геологии, находится огонь, зародыш ее будущего очищения. Как огонь в физическом мiре есть дверь света, так смерть в человеке есть дверь духа.

***

Огонь адский должен быть лишен света. Ад есть пожар и тьма, огонь жгущий, но не светящий. – Свет есть примиряющее начало в огне, которого в огне адском быть не может.

Есть в природе муки, которых мы не постигаем. Гореть во тьме – должна быть мука самая ужа­сная. – Ад есть огонь и тьма, по словам Священного писания.

В природе тление есть горение; но оно без со­знания, и потому не мучительно. – Каково же дол­жно быть вечное тление с сознанием, с чувством мучения?

Огонь без света есть смерть без возрождения духа. Потому мука духу есть его вечная смерть; но дух имеет сознание, которое ему единосущно и уничтожено в нем быть не может. Смерть духа есть смерть Богу, началу духа и всякой жизни. По­тому вечная мука должна состоять в вечном сознании смерти своей Богу, так как мука телу есть огонь во тьме. – Все это учение о смерти и буду­щей жизни согласно с словами Священного писания.

***

Философы современные очень часто впадают в пантеизм, всегда возле них присущий, как та бездна, которую Паскаль постоянно видел под собою. Сравнение правильно во всех отношениях, кроме одного, что философы при себе часто не видят этой бездны. Чтобы охранить себя от нее, всякой мыслитель, рассуждающий о Боге, необходимо должен вникнуть глубоко и тонко в те отношения, в которых тварь находится к Творцу.

Бытие твари не есть бытие части в Божестве, но только принятие участия в бытии Божественном (ein Theilhaft-seyn, nicht Theil seyn an Gottes an und f?r sich Seyn). Вот положение весьма важное для предохранения себя от пантеизма. Тварь Божия может быть причастницею вечной жизни, но не частию в бытии Бога (kann theilhaft werden, nicht aber Theil seyn des Daseyn’s Gottes). Пантеистическое учение но­вой Философии не различает этого.

Неправы те Гегелисты (между прочим Карриер), которые полагают, что древние видели в Боге од­ну абстрактную общность. Древние называют Бога unicus, unicissimus. Он, по понятиям даже некоторых языческих философов древности, есть существо неделимое и непримесимое. Новые пантеисты-философы заключили Бога в тесные пределы конечной твари. У них личность Бога сли­вается с личностию твари. В истинной же Християнской Философии Бог сохраняет Свою личность, не сливая ее с личностию твари.

Вездесущность и личность – вот два нераздельные свойства, которые совмещаются чудесно в вы­сочайшем из всех таинств – в таинстве Боже­ства. Понятие о вездесущности без понятия о личности производит пантеизм: – Бог исчезает в мiре, сливаясь с ним; личность без вездесущности производит полифеизм – Бог приковывается к су­ществам отдельным.

Но как постигнуть это великое таинство совмещения двух свойств, по-видимому противополож­ных? – Из всех Религий мiра одна только Религия Християнская предлагает настоящее разрешение этого великого таинства в таинстве пресвятой Тро­ицы.

Философу всего труднее бывает постигнуть лич­ность Бога; но она, кроме таинства Религии Христи­янской, доказывается и разумно наблюдением лествицы всех тварей. Чем выше тварь восходит, тем она ближе образом своим к Богу; а чем выше тварь, тем она индивидуальнее. Так человек, созданный, как говорит Писание, по образу и подобию Бога, есть самое индивидуальное из всех существ, в котором личность взошла до самопознания.

Вездесущность и личность – вот два понятия о Боге, ясные в таинстве Християнской Религии. Они как два стража, могут одни только оберегать философа от той бездны пантеизма, которая всегда зияет подле его мысли.

Философ стоит на Альпийской, остроконечной вершине. Там, у границы небес, на Альпах, бывают туманы столь густые, что человек не примечает и руки своей. В такие минуты, чтобы убе­речь свою личность, путник должен весь сосредо­точиться в ней и не трогаться с места, потому что возле него может быть пропасть. – Не менее густы, не менее опасны туманы философские, которые проникают в область человеческой мысли и скрывают от нас бездну пантеизма, куда легко ввергается философ, не сливающий с понятием о вездесущии Божием понятия о личности Бога, неделимой и непримесимой.

***

Подобно как в нас есть черви – произведение нашего собственного живого организма, – так в са­мости человеческой, когда она, отпадая от Бога, хочет образоваться самостоятельно, зарождается червь, который может разрушить всю жизнь нашу и производит муку и тоску душевную. Бог, прихо­дя на помощь к человеку в его тоске душевной, соединяется с ним: так Слово сделалось плотию (Слово плоть бысть).

Когда воля природы отказывается от своего эго­изма, для благодати, – тогда благодать входит в нее и осуществляется в ней.

Воля Божия наполняет пустую волю твари, как воздух наполняет пустоту в природе. Да опустеет воля ваша от всего земного, и воля Божия тотчас ее наполнит!

Тварь, к самовыражению назначенная, стремясь выразиться самостоятельно вне слова Божия, теряет способность свою к самовыражению и немеет. Прекрасно изречение Французское: la parole me tombe.

При всяком соприкосновении с грехом, человек теряет способность говорить к Богу. При этом онемении и чувстве своего бессилия, человеком овла­девает беспокойство и смущение: таково в затмении – бессилие света, в тяжести – бессилие восстания.

***

Слепые насекомые боятся света, потому что он им вреден. Чего в нас нет, того мы не лю­бим. – Так и в нравственном мiре. Приближьте к душе злодея свет: он будет бояться его. Ска­жите ему истину: она сначала покажется ему скуч­на; потом он озлится на нее, и чем более вы бу­дете подносить ее к душе его, тем злее он бу­дет становиться. Истина есть фотометр (светомер) для злых.

Гегель и ученики его проповедуют, что Бог на­ходится в твари, а не тварь в Боге: это две мы­сли, совершенно противоположные. – У Гегеля, причи­на созданию мipa заключается в необходимости Бога Самому Себя осуществлять духом; она проистекает из нищеты, из нужды Его себялюбия, а не из бо­гатства Его сообщающейся Любови.

Так как между свободными существами только свободное может быть общение, то творящая Любовь измыслила или промыслила сию самостоятельность твари в отношении к ней самой (т.е. к Любви). Она поставила тварь перед собою, как будто бы сия последняя была действительно от нее (от Бога) свободна, с тем чтобы сия тварь, свободно возвратив Богу как лено данную ей самостоя­тельность, тем осуществила в себе измышление Любви и сделалась бы действительною причастни­цею самостоятельности и свободы самого Бога.

Но грубый и черствый пантеизм отрицает это снисхождение Бога в отношении к твари, эту самопреданность Любви: у него Бог свое собственное осуществление берет у твари, а тварь только то считает своим, что берет, или как Промифей крадет у Бога.

***

Бог, сообщившись прямо твари, вошед внутрь ее, мог бы только ее сжечь. Она не вынесла бы на себе Его присутствия. Даже у древних язычников был на это глубокомысленный миф: Юпитер сжигает Семелу.

Бог нисходит к твари через Посредника Свое­го, через Сына; Бог помогает ей до Себя; Он проникает в ее любовь, в волю любви. О Боге, как о любви, можно сказать: descendit, ut elevet; abscondit se, ut se manifestet. (Нисходит да возвысит, скрывается да явится).

Если сердце твое в сердце Бога, то и рука твоя в руке Его. Если человек данную ему Богом мо­литву действительно в себе слышит, произносит внутренно и чувствует, – то он содействует тем к ее услышанию.

Можно ли Бога представлять себе одним мыслящим существом? Можно ли представлять его без чув­ства? Бог есть Любовь, а Любовь не первое ли чув­ство? – Бог, и наказывая нас, сострадает нам, как отец, которому больно наказывать сына.

***

Некоторые современные лжетолкователи Xристиянства, в учении коих зародился уже Антихрист, видят в Христе Спасителе только человека, сознавшего в себе Божество свое, тогда как Христос, по всему смыслу Евангелия, есть Бог, нисхо­дящий до человечества. Какое превратное толкование Християнства! Сам дьявол не мог бы истолковать его хуже.

Человек, гордо сознающий в себе Божество, или Бог, из Любви смиренно нисходящий до человече­ства: какая бездна противоположности!

Спаситель отличает в себе чудесным образом два существа Свои: сына человеческого и Сына Божия. Это отличение человека от Бога во Христе; эта Бо­жественная скромность и уничижение – есть один из важнейших пунктов Християнства, который вовсе не понят современными его толкователями.

«Аз есмь истина и живот»  – здесь слышен Бог говорящий, ибо такие слова со стороны всякого челове­ка были бы гордостью, несовместною с существом Спасителя. – Когда же Христос, осужденный как человек, предстает Пилату, и Пилат спрашивает Его: что есть истина? – как в глубокомысленном безмолвии Спасителя Бог нисходит до человека и являет всему мiру пример неподражаемой скром­ности. – В прежних словах и в этом молчании, Спаситель самым ясным образом выразил мiру два существа, в нем совмещенные: Бога и человека.

***

Против тех, кто осмеливается сомневаться в чудесах Христовых, Баадер говорит: «Кто от­вергает, что Слово стало плотию и приняло на Себя тело и душу твари, равно и идею от человека, не с тем, чтобы их отщетить, но чтобы отрешить их от всего того, что мешает их свободному общению с вышним светом и жизнию; кто отвер­гает Христа, на земле родившегося, на земле жившего, сверхъземные чудеса деявшего, на земле умершего и сверх-земно восставшего и живущего, – тот, по словам Св. Иоанна, Антихрист».

***

Новейшая школа философии имеет понятие о Боге самое ограниченное, самое тесное и узкое. – Бог ее есть бог низшей сферы, сферы тесного, ограниченного человеческого разума. Все, чего современная философия объяснить не может, отвергает она как ложь, ибо чудо у нее есть ложь. Но мало ли чего мы не можем объяснить в природе? – Аэролит есть также ложь по этому.

Чего современный философ не может разгадать, того Бог не может сделать! Как же должен быть ограничен этот Бог, когда всемогущество Его сковано разумением философа! Какое скудное понятие о Боге! Оно может быть достойно только самого скудного века. (L’humanitе en devenant mesquine se fait un dieu mesquin).

***

Человек был поставлен духовным солнцем мiра, оком Божиим разумной сферы. Но он потерял это место. С падением его изменилась или превратилась та высшая сфера, в которой жил.

Человек первоначальный был чудом мiра. Че­ловека нельзя объяснить из творения: ему нет предъидущего. Вспомним глубокомысленное сказание Библии: Адам, пересматривая все твари, не нашел в них себе подобной.

Адам был упоен мiром: он обезумел от него. Что такое в нас сон? – Слитие с мiром, отречение от своей самостоятельности.

Жизнь наша по большей части такова. Мы не живем в той сфере, для которой назначены. По временам только мы пробуждаемся и освобождаемся от мiра (wir werden weltwach und weltfrei).

Время с вечностию в споре. Чтобы завести веч­ность, надобно остановить часы времени, и обратно. Человек, один во всем творении, может иметь, по выражению Шекспира, вечные минуты (eternal moments), в которых нет ничего временного. Это такие же светлые промежутки (lucida intervalla), какие бывают у безумных.

Человек, пробуждаясь от мipa чувств, где на­ходится он в усыплении, возрождает в себе первоначального чудо-человека.

***

Человек просит точки вне мipa, чтобы поворо­тить землю и небо (Da mihi punctum, coelum terramque movebo); но где взять ее? Он прикован к мiру.

Християнский философ говорит: Da mihi Chris­tum, coelum terramque movebo.

***

Разгоните потьмы материяльные – и вы найдете человека; разгоните потьмы духовные – и вы найде­те Бога. Когда хаос природы перешел в устрой­ство, – человек явился органом истины для управления мiром. Когда рассеется хаос духовный, куда человек виновный погрузился, тогда открывается истинная жизнь духа, чрез Ходатая, Совершителя нашего возрождения.

Человек поставлен был от Бога в центре природы, чтобы в ней продолжать божеское действие, но он не захотел – и Бог снова должен был возобновлять, воссоздавать человека. Бог для того Сам сделался человеком, потому что сей по­следний не мог продолжать на земле действие Бо­жеское.

Как это учение противоположно современным на Западе толкованиям Християнства! – Какая здесь вид­на бесконечная благость и любовь Бога к человеку! Он любимое творение своего Создателя. Как уте­шительна, и тепла эта мысль! Сердце человека, столь тесное, может обнимать Бога – и Бог, во всей жизни человечества, не престает заботиться о том, чтобы довершить свое любимое создание: вот истин­ная точка зрения на Историю всего человечества.

Только в Християнской Религии заключается идея, которая может обнять совокупность Истории всемiр­ной. Уж это самое доказывает ее истину, ее всеобщность, ее необходимое соприкосновение с жизнию всего человечества. Занимающиеся Християнскою философиею теряют из виду эту глубокую мысль.

***

Вся История человечества имеет быть развита в трех периодах по главным элементам человека, в нем постепенно развивающимся: естеству (Natur), душе (Seele) и духу (Geist). Совершенство человеческого образования предполагает непременно со­вокупное развитие всех трех элементов. В здравом теле любящая душа и в любящей душе мыслящий дух – вот идеал земного человека. Но во всяком из периодов жизни человеческой бывает преимущественное развитие одной из главных стихий, которая, развиваясь господственно, стремится вместе с тем утвердить исключительное бытие свое, – и в этом-то стремлении заключается зло, развивающееся в человеке по тем же трем существенным его эле­ментам: естеству, душе и духу. Вот внешняя фор­ма, изображающая ту же самую мысль: три точки образуют треугольник – и только взаимным стремлением этих точек друг ко другу условливается полное существование треугольника; но если каждая из сих точек захочет утвердиться самостоятель­но в своем эгоизме, – тогда невозможно и существование треугольника. Отсюда начало зла.

Такое стремление всякого из сих элементов к самостоятельному и безусловному утверждению своей сущности мы видим во всяком периоде жизни чело­вечества. В первом, когда человек развивался под преимуществом естества, природа захотела быть предметом исключительного обожания: отсюда обожание сил природы, идолопоклонство язычников; древний мiр кончил развратом тела. – Развитие, последовавшее за тем, можно назвать развитием психическим: в нем также были свои крайно­сти. Некоторые хотели душою умертвить совершен­но тело, что доходило почти до самоубийства. При этом приходят невольно на память Индийские Йоги и Могаммеданские факиры. Такого рода фанатизм был силен и на юго-западе Европы. Подобные явления должно отличать от высоких явлений перво­начального Християнства, которого мученики преда­вали свое тело на мучения перед лицом языческого человечества и кровию своею утучняли свежую почву новой Веры. Между протестантами были сек­ты асцетические, которые смотрели на брак как на что-то грешное, и воздерживались от него: сю­да принадлежат Гихтелиянцы, последователи Гихтеля. Одним из злоупотреблений психического раз­вития в человечестве была так называемая плато­ническая любовь средних веков, или обожание женщины, которое переходило в какое-то душевное кумиропоклонение.

В наше время, когда надлежало бы начаться пре­имущественно духовному развитию, мы видим в со­временной философии Гегеля эгоистическое стремление духа, все уничтожающего и особенно вредного ду­шевному, любовному началу в человеке. – Должно заметить, что это возвышение духа в Философии совсем не сопряжено с обузданием тела, как про­поведуется в истинном Апостольском учении, ко­торое повелевает человеку смотреть на тело свое как на храм живущего в нем святого духа (1 Посл. к Кор. Гл. 6. ст. 19); напротив, телу презренному в философии, предоставлены в жизни все его плотские страсти. Потому такая исключительность духа, сосредоточенного в своем гордом сознании и презирающего тело, становится весьма вредною и для сего последнего, – вреднее даже чем у Йогов и Факиров господство души, которая по крайней ме­ре обуздывала тело. – В нашем веке, дух и тело живут как муж и жена в разводе: каждая сторона может делать что ей угодно.

На развитии сих трех составных элементов человека в их последовательном порядке должно быть основано и воспитание: в постепенности надле­жит развивать в человеке эти стихии – и самим воспитанием приготовить, так сказать, краткий план для всей его жизни.

***

И так вместе с развитием доброго начала в человеке развивается и начало злое: человек во всемiрном пути своем сопровождается своею тенью. Зло идет, как мы уже сказали, по тем же трем степеням общего развития нашего: естеству (Natur), душе (Seele) и духу (Geist), и заключается в эгоистическом стремлении каждого из сих начал за­ключиться в своей односторонности. В современной жизни человека зло у многих приняло духовный характер – и развивается духовно. К истории добра в человеке необходимо б было прибавить историю зла, и даже без сей последней первая не может быть понятна. Это забывают в современном учении о Християнстве.

***

Религия человеку естественна и необходима. Религия есть дар человеку свыше, а не изобретение ума его. Она небесного происхождения, а не земного.

Делайте – и вы будете верить. Вера истинная на­чинается с дела. Врач дает вам лекарство: вы должны сначала принять его на веру, чтобы потом узнать и на себе ощутить его силу. Вера нам дает­ся свыше: надобно принять ее, чтобы потом удос­тоиться другой веры, просветленной знанием.

Нет человека без Религии: он служит или доброму или злому началу, но непременно служит.

Потому служение человека есть для него или дре­во жизни, или древо ядовитое. Отпадение его от благой воли было причиною того, что он впал в рабство безвольной природе (пантеизм): основа же тому есть рабство духовному злу.

Религия человеку есть или источник блага или источник муки: человек не может от нее отре­шиться, как не может отрешиться от Бога. – На­клонность в человеке к удивлению есть уже начало религиозного. Мы удивляемся тому, что выше нас и что с тем вместе может низойти до нас: сею после­днею чертою удивление различается от страха и из­умления. Удивление есть признание чего-то высшего над нами. За ним следует обыкновенно желание, чтобы это высшее низошло до нас. Религия есть со сто­роны человека стремление к Существу, над ним высшему, а со стороны Высшего Существа свободное нисхождение к человеку.

Чувство удивления участвует и в наслаждениях наших произведениями искусства. В этом чувстве сходятся Религия и искусство, имеющие постоянное духовное родство, как свидетельствует история всех народов.

Человек, неспособный к удивлению, заключает в себе или низость, сковывающую его духовные порывы, или гордость, которая противится смирению, и устраняет преклонение духа перед Бо­жеством и благоговейное созерцание изящного в искусстве, требующее также чувства самопреданности.

***

Религия шествует, развивается. Первоначально Откровение было у человека; потом сделалось соб­ственностью немногих избранных людей, предчув­ствовавших Християнство, – и поток его съуживался все более и более до тех пор, пока из своего средоточия – Христа, истек на все человечество спасительною Его кровию. Прошедши через Его боже­ственную личность, Откровение стало всемiрным. Те­перь оно уже всечеловеческое, но чтобы сделаться таким, необходимо было ему пройти через личность самого Христа.

***

Необходимо написать Историю Богослужения, ибо в ней заключается история постепенного возобновления человека. – Через падение существенные эле­менты человека были расстроены: надобно было по­ставить их снова в прежнее гармоническое соотношение. Преобразование сих начал, в человеке рассорившихся, могло уже совершиться не иначе, как в постепенном развитии, по периодам последовательного господства каждого из них, при совокуп­ном содействии прочих. – Пример такому возобновлению видим в физическом возобновлении чело­века, во сне. В бодром его состоянии душа и тело действуют вместе, за одно; но во сне, для того чтобы силы его возобновились, душа и тело в нем разделяются; душа блуждает далеко. Так совер­шается и возобновление нравственное человека по трем элементам, в нем присущим: естественному (физическому), душевному (психическому) и духовно­му.

Три эпохи Богослужения развиваются в постепен­ности: Богослужение естественное, психическое и ду­ховное. Но в третьей заключаются две предъидущие: сила их входит в нее. Богослужение духовное, Християнское, приемлет в себя и естественное и психическое.

В кафолической Религии Церковь приглашает также и природу к тому, чтобы она принимала участие в восстановлении человека: отсюда объясняется высокое значение таинств Християнских, в которых элементы самой природы приемлют участие в нашем восстановлении. – Здесь особенно учение Баадера согласуется с учением православной нашей Церкви, которая в таинствах призывает силы природы, в возрождении человека. – При таком глубоком религиозном воззрении на природу, освя­щаемую в таинствах, видна нелепость протестантского учения, которое, отвергнув их, приготовило заранее Гегелиянизм, поссоривший человека с при­родою или низведший природу на степень самую низ­кую, вместо того чтобы призвать ее во имя Религии, да содействует и она возрождению человека. – Неко­торые учители западной церкви, как например Мёллер, бывший Профессором Богословия в Тюбинге­не, видят в таинствах одно только символическое участие природы; – но через этот пустой, отвлечен­ный символизм, уничтожается самая сущность их действия.

Замечательно, что по-Немецки слова Mahl (вечеря) и vermеhlen (сочетаваться) одного происхождения: в Вечери мы сообщаемся с Вышним, мы сочетаваемся Ему. – Замечательно в глубоко-философском языке Германии другое слово-производство: Vers?hnung (примирение) от слова Sohn (Сын). Здесь выражена коренная, основная мысль всего Християнского учения: примирение человека может совершиться только по­средством Сына. – Иаков Гримм согласен с этим словопроизводством. Как философы Германии уклонились от коренных мыслей Християнских, которые присущи в языке их народа!

***

Человек падший и падением своим уронивший природу, обязан восстановить ее, как говорит и сам Апостол. – Восстановление природы совершается повсюду, где селится человек. Замечено в Америке, что с водворением человека в местах пустынных явились около жилищ его такие новые растения, которых прежде не видали. В восточных странах, где нет Християнства, господствует язва. Хлеб и вино являлись повсюду, где человек водворялся. Какое глубоко-знаменательное прообразова­ние в природе самого великого таинства, причащения! Отсюда видно, что оно было искони предназначено человеку.

Баадер с благоговением говорит о том глу­бокомысленном уважении, которое наш простой Русской народ питает к хлебу, считая грехом и сорить его и бросать. Это глубокий, Християнский инстинкт в Русском народе.

Еще с большим благоговением взирает Баадер на обряды нашей Церкви, благословляющей все да­ры природы, прежде нежели вкусит от них че­ловек. Природа, только благословенная Религиею, может содействовать к укреплению и поддержанию сил человека.

Земля есть место работы человека, место, на коем должно совершаться его восстановление и примирение с Богом. Человек любит землю. Возделывая ее, он возделывает себя. Он украшает гробницы. Он любит землю и как постелю свою, на которой придется ему долго лежать.

Земля вместе с человеком приемлет участие в служении Богу: ее испарения, восходя от нее к солн­цу, возвращаются оттуда к ней же плодотворным дождем: вот в природе символ молитвы человеческой.

Был обычай прежде объяснять всю Мифологию работами земледельческими, как будто бы человек употреблял предметы по его мнению возвышенные для означения предметов низких. – Но должно за­метить, что земледелие в первоначальном человечестве не было низким ремеслом; что оно имело великое значение и во всех действиях своих со­провождалось религиозными обрядами. – Возделать землю – было искони первою задачею человека на земле, первым вопросом, предложенным ему от Бога. Земля одичала его виною, и он обязан был ее очистить от вины своей.

***

Брак есть таинство. Протестанты, уничтожив в нем сие значение, а западные Католики, допустив брак гражданский, разрушили святыню брака и его важное назначение. Муж призывает к себе жену с тем, чтобы вдвоем, совокупно возродить в себе образ Бога. Обязанность мужа и жены – вза­имно пещись о том. Но брак, будучи в состоянии много содействовать к возрождению человека, может с другой стороны быть и пагубен: обра­щенный на одну чувственную сторону, он может только ускорить пагубу обоих существ. Потому-то брак и должен быть освящен таинством, и та­ким образом одухотворен.

Франция, допустив гражданский брак, привела свой народ, желающий во всяком случае освобо­диться от уз, налагаемых на него гражданским обществом, каких бы то ни было, к понятию о диком животном браке, который начинает теперь сильно господствовать в этой стране. Такой брак представляет только совокупление гордости (Hoffahrt) мужа и низости (Niedertrеchtigkeit) жены. – В бра­ке, как таинстве, гордость мужа переходит в смирение (Demuth), слабость жены возвышается до величия мужа: вот истинное значение брака. – Таково бракосочетание неба и земли в человеке; в нем небо низошло до земли, земля поднялась до неба. Какая глубокая истина!

***

Занимающиеся на западе исследованием Християнского учения не вникают надлежащим образом в теорию самого Откровения и доброй воли в челове­ке. – Человек пал – и добрая воля может быть им приобретена только через содействие Спасителя. Человек не может любить иначе, как через Бога: ибо всякая любовь человека падшего есть эгоисти­ческая. Только в Боге любовь просветляется и становится настоящею; в твари же нет любви – она вся в Боге, ибо надобно для любви иметь Его всеобъемлющую, вездесущую личность и Его неиссякаемое богатство. – Новые Феологи и Философы на Западе не знают этого чувства; не знают, что есть внутреннее откровение Любви, откровение благой воли, которому соответствует и внешнее.

Следует притом заметить, что новые философы в понятиях своих смешивают внутреннее с субъективным, внешнее с объективным. Но во внутреннем, как и во внешнем, может быть субъективное и объективное. – Даже идея в художнике не есть ли род низшего откровения, им управляющего? Не подчиняется ли он своей идее? Рука его не следует ли за нею? – Такое же откровение, выше первого, есть и в доброй воле и любви, где чело­век превращает внутреннее свое в объект, под­чиняя его высшему субъекту, на него действующему.

Спаситель говорит: никто не благ, токмо Бог. В Любви существенное присутствие Божие. Где Бог является в творении, там деятельная любовь, и обратно – где истинная любовь, там и Бог присущ; но вся так называемая любовь твари, чуждая Любви Божией, потому не есть любовь истинная.

***

Любовь, связующая всех людей, есть начало Божие. Человек затворен в своей самости, за­ключен в себялюбии: как бы мог он выйти из сего эгоизма, если бы Любовь Божия ему не открывалась? Когда бы сам Бог не стал че­ловеком, когда бы не пролилась кровь Богочеловека, то наша кровь, скованная ледяным началом эгоизма, не могла бы свободно течь и переливаться из од­ного сердца в другое, влечением любви всечелове­ческой.

Одна из важнейших частей учения Християнской философии есть теория освобождения человека, кото­рую мы теперь изложим посредством следующей формы.

а заключено в b и не может само освободиться, для этого потребна сила внешняя А, которая мо­жет действовать на b и вобрать его в себя; во­бравши в себя все это препятствие, А освобожда­ет а, т.е. дает ему возможность к освобождению, которое окончательно и постоянно утверждается толь­ко через соединение а с его освобождающим на­чалом А: только при сем последнем условии b, как разделяющее оба, может быть совершенно уничтожено. Отсюда ясно, что а само должно содей­ствовать к своему вечному освобождению. А хотя и дает ему средства к возвращению своей свободы; но только добровольным стремлением к своему Освободителю освобождаемое может утвердить сво­боду сию навсегда.

Вот теория жертвы и свободы человеческой! Вот одна из важных частей учения Християнского! – Христос освобождает нас от грехов; но Он носит их на Себе, покамест мы сами в себе не уничтожим их. Тогда только мы становимся со­вершенно свободны, и можем торжественно соеди­ниться с нашим Искупителем в этой свободе.

Вот чего не понимают Протестанты, думая, что искупление уже совершено и что не нужно к нему никакого содействия человеческого. Вот почему протестантизм привел к безнравственности. Это дру­гая, противоположная сторона Римских индульгенций. По учению западной церкви можно откупать грехи и тем содействовать к своему искуплению; по учению протестантскому можно их делать, сколько угодно, даром и налагать на Христа, все искупляющего и все очищающего4.

***

В жертве, в искуплении, следует непременно различать сии три момента, которые в самом действии искупления соединяются: Бог делает многое для человека без него; человек делает сколько-нибудь с Богом, – и наконец человек делает что-нибудь и сам для Бога. Надобно, как сказано выше, различать сии три момента, но не отвлекать один от другого, ибо спасение заключается только во взаимном их совокуплении. Протестанты при­знают один первый момент, а именно, что Бог делает все для человека без него. Рационалист же думает, что он может сделать все сам собою. В Римском исповедании вы часто найдете лица, которые до того соединяют себя с Богом, что подумаешь, приобрели они Его себе, купили. Начало этому софизму в самом Папизме, который мечтает представлять собою Бога, и торгует Его властию.

Христос стер главу змия: все люди призваны к тому, чтобы силою Его стирать в себе оставшиеся члены змия в каждом из них. Тогда последует соединение их со Христом и принятие от Него Духа.

Человеку предстоит троякая обязанность: осво­бождать природу от страданий, освобождать душу сочеловеков от страданий же и наконец вместе с самим Христом нести крест. Вот самое высшее.

Теория освобождения, которую мы изложили в отношении к человеку вообще, применяется физиологически к болезням и физически к явлениям природы, как напр. к электричеству.

В сей теории Баадер полагает много будущих надежд для Християнства и думает, что Россия много содействовать может к ее лучшему уяснению и применению, поелику ни Романизм, ни Протестантизм не поставили сей теории в надлежащем свете.

***

Романизм и Протестантизм должны придти те­перь к заключительной распре, в которой они умерщвляют взаимно друг друга: прежде распря сия совершалась посредством оружия и с проли­тием крови; теперь совершается она в области ду­ха, переходит в мысль. Ни одна сторона не по­дается к другой: романизм коснеет в своей прежней исключительности и в своем корыстном начале; протестантизм вдается в совершенную край­ность свободы и уничтожает всякую возможность Церкви, без которой нет и Християнства. Ясно, что ни та, ни другая сторона не представляют ни­какого будущего для Християнской Религии. С од­ной стороны себялюбивая исключительность, с дру­гой какое-то феодальное распадение не могут к при­вести ни к чему всеобщему, ни к чему всемiрному, всечеловеческому, без чего и Християнству нет развития в будущем: ибо не придет кончина мiра, сказал Спаситель, прежде нежели Евангелие цар­ствия будет проповедано по всей вселенной (Матф. гл. 24. ст. 14).

***

Чем более вникаешь в историю Церкви и в писания святых Отцев, даже западных, тем более убеждаешься, что Папство есть учреждение позднейшее, произведенное светскими интере­сами, установленное под влиянием мiрской власти. Баадер доказал это ясно в своем маленьком сочинении: Ueber die Trennbarkeit oder Untrennbarkeit des Papsthums oder des Primats vom Katholicism5. – Здесь привел он тексты святых отцев древней Западной церкви, когда она еще не совер­шила раскола от нашей. Вот они. – Св. Киприян, живший в 3-м веке, говорит in prol Concil. Carthag. de baptiz. haeret.: «Ни один епископ в мiре не должен называть себя епископом епископов, или угрозами и запрещением благ духовных нала­гать оковы на веру и действия». – Блаж. Августин, живший в 5-м веке, так выражается в Serm. 270 in die Pentec: Et ego dico tibi – tu es Petrus, quia egopetra, tu Petrus; neque enim a Petropetra, sed apetra Petrus, quia non a Christiano Christus, sed a Christo Christianus. Et super hanc petram dificabo ecclesiam meam. Non supra Petrum, quod tu es, sed supra Petram, quam confessus es». (Retract. I. 1. c. 21). И я говорю тебе: ты еси Петр: поелику я ка­мень (petra), а ты Петр: ибо не от Петра камень, а от камня Петр, так как не от Християнина Христос, а от Христа Християнин. И на этом камне созижду церковь мою: не на Петре, который ты еси, но на камне, который ты исповедал. – Ам­вросий Медиоланский, живший в V-м же веке, также объяснял эти слова Спасителя в сочинении своем: De Incarnatione Domin. Sacram. с. 5: «Fides est ergo ecclesiе fundamentum, non enim de persona (carne) Petri, sed de ejus (et omnis hominis) Fide dictum est quia portе mortis ei non praevalebunt. – И так вера есть основа церкви: ибо не о лице (теле) Петра, но о его (и всякого человека) вере сказано: и вра­та адова не одолеют ей».

Так святые отцы древней Западной церкви в то время, когда она принадлежала еще к единому стаду, толковали слова Спасителя, на ином значении коих Папы утвердили власть свою, начертав их огромными буквами в куполе храма Св. Петра.

Самым же сильнейшим противником Папизма является Григорий Великий, в VII веке, бывший сам Епископом Римской церкви. Он в своей Epist. ad Anastas., ad Maurit. Sabianumque, всех решитель­нее и яснее выразился против всякой мысли о первенстве, говоря: «С самого начала Християнской цер­кви не было примера, чтобы какой-нибудь Епископ присвоивал себе имя всеобщего или главно­го: ибо знали, что если Епископ назовет себя всеобщим и впадет несчастным образом в какую-нибудь погрешность, то вся Церковь подвергнется вместе с одним лицом опасности падения, а по­тому признание такого первенства или преимущества есть совершенное богохуление и отрицание веры».

Вот учение истинное древней Римской церкви, пером одного из святейших Пап изложенное! Та­ково ли учение Григория VII-го, признавшего непогрешительность единого, с опасностию для всей церкви и в соблазн всем?

Все учение Рима относительно к Папизму Баадер превосходно подвел к одному знаменателю в следующем выражении: оно есть Papificatio Christi.

***

В другой статье своей: Rеckblick auf Lamennais, bezеglich auf die Widersetzlichkeit des katholischen Clerus in Preussen gegen die Regierung6, Баадер доказал текстами из Папских булл и известных сочинений революционное стремление папистов и самих Пап в присвоении себе светской власти7.

***

Как Римская церковь в своей исключительности и гордости удалилась от первоначального всемiрного учения Апостольского! Прочтите слова Апостола Петра (Деяний Апост. Гл. 10. ст. 34-36.) «По истине я познаю, что Бог нелицеприимен, но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему. Что касается до Слова, которое Он послал сынам Израилевым, то это есть благовестие о мире чрез Иисуса Христа, который есть Господь всех». – По словам Апостола Павла Бог есть Бог не одних Иудеев, но и язычников. «Или Иудеев Бог токмо, а не и языков ей, и язы­ков». (Посл. к Римл. Гл. 3, ст. 29).

***

Даже в Ветхом Завете, которого истина, еще не совсем явленная мiру, сосредоточивалась в нескольких избранных одного народа, говорится, что всякой народ имеет своего Ангела у Бога. Какая прекрасная мысль! Как странно, что ни один вели­кий эпический Поэт времен Християнских ею не воспользовался!

***

В священной Истории есть два великие события, соответствующие друг другу, при всей их про­тивоположности наружной: смешение языков при столпотворении Вавилонском и сошествие Св. Духа в виде огненных языков на Апостолов. Человеческие языки, смешавшиеся там, здесь пришли сно­ва к духовному своему единству. Как это воспри­нятие всех языков мiра в Духа святаго противо­речит опять учению Римской церкви, которая стре­милась искони ввести повсюду исключительное гос­подство языка Латинского!8

***

Одно из сильнейших доказательств в пользу божественности Християнства есть его всемiрность, всесторонность, всеобъятность, всевосприемлемость. Че­го не могло оно воспринять в себя и освятить Божественночеловеческим значением? Искаженные развалины Християнства видны более или менее во всех религиях мiра. С другой стороны нет та­кого необходимого учреждения человеческого, кото­рое не нашло бы себе опоры в Християнском учении. Замечательны следующие слова Баадера из его книги (стран. 85):

«Дух, душа и тело в человеке находятся под законом верховного, соответствующего им воздействия: если рассмотрим мы историю Религий, то убедимся во всеобщности сего закона, а именно, что Бог ни единому народу не остался неявен: вели­кая и отрадная истина, что Бог есть отец всех народов. В древних преданиях самых различных между собою племен находятся очевидные искры света, первоначально им сиявшего. Сличите феогонические сказания древних Индийцев, Вавилонян, Персов, Египтян, Финикиян, Греков, Кельтов, Скандинавов, Американцев: вы всюду замети­те рассеянные лучи единого первоначального света. Так напр. у Американцев найдены были некото­рые истинные мысли о сотворении мiра и эпохах его усовершения, о первобытной истории человеческого рода и его падении; они имели даже образ, называемый: три в едином, и Мексиканцы сказы­вали путешественникам о Боге, воплотившемся для блага человечества. То или другое, в большей или меньшей ясности, рассеяно в преданиях других народов, и тем более, чем они древнее. Не ясно ли отсюда, что все народы одного происхождения; что все они первоначально наследовали от своих общих прародителей учение и предание единое пер­воначальное (une tradition mеre)?».

Хорошо было бы написать Историю Мифологии всех языческих народов с Християнской точки зрения – и показать развалины Християнства у всех племен мipa. – Некоторые современные противники истинной Веры обращают против нее частные сходства, находимые между догматами ее учения и преданиями народов языческих. Но взгляните на сии сходства с настоящей точки зрения, и то, что злоупотреблением науки и безверия обращается против истины Християнской, послужит только к самому ясному и полному ее оправданию. Из этих сходств видно, что свет искони рассеян был по мipy, но искажен человеческими преданиями: только в Християнстве является он в полноте своей ис­тины и в чистом, беспримесном, Божественном Откровении.

Великая задача предстоит будущим миссионерам Християнского учения: отъискивать развалины его у племен зараженных лжеверием, у племен самых диких, и к сим-то отросткам, заглохшим в терниях предрассудков, прививать свежую лозу боже­ственной истины.

***

Мы видели, что будущее всемiрное, всеобъемлющее развитие Християнства не может принадлежать ни Романизму, погибающему в своей исключительности, ни протестантизму, ведущему к решительному рас­падению и породившему философию без Християнского начала. Следовательно, это будущее должно принадлежать такому Християнскому народу, который не участвовал ни в одной крайности западного раздвоения и умел соединять искони примерную вер­ность своей Церкви с такою же примерною, всеобъ­емлющею веротерпимостию. Всякой Русской, по соб­ственному чувству, отгадает, какому народу принадлежит высокое призвание обнять и далее развивать Християнство в духе всечеловеческом.

***

Но и сему народу, подобно как и другим, предстоит великое искушение. «День Христов не приидет, говорит Апостол Павел (2-ое Послание к Фессалоникийцам гл. 2. ст. 3 и 4), пока не приидет прежде отступление, и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом, или священным, так, что в храме Божием, как Бог сядет, выдавая себя за Бога». Эти пророческие слова Апостола чудесным образом сбы­ваются на западе. Далее, в утешение верующим, Апостол предвещает, что Господь Иисус сразит беззаконника духом уст своих и явлением при­сутствия своего истребит (ст. 8), и обращаясь к Фессалоникийцам, продолжает: «Мы же всегда долж­ны благодарить Бога за вас, возлюбленные Госпо­дом братия, что Бог от начала чрез освящение Духа и Веру истине избрал вас ко спасению». – Замечательно, что искони в Фессалониках обитали племена Словенские и что отсюда распространились первые лучи Християнского учения на весь Словенский мiр. Велико же, по словам самого Апостола, призвание племен Словенских9, среди которых первое место суждено от Провидения нашему Оте­честву.

***

Две книги необходимо б было написать теперь в России, в настоящую минуту ее бытия: во-первых, Историю западной церкви с Русской точки зрения, и во-вторых, Историю всего человечества с Християнской точки зрения. В первом сочинении Россия могла бы сказать свое истинное, беспристрастное и решительное слово в западной распре, и предста­вить ее в настоящем виде; во втором, Россия мог­ла бы раскрыть свое всеобъемлющее воззрение на Християнство и, возвысив его над всеми событиями человечества, отсюда вывести ясно его Божествен­ность.

В самом деле, если мы взглянем на людей величайших, на гениев мiра, то во всяком из них находим слабую сторону, доступную порицанию. Возьмите Наполеона, Петра, Карла Великого, Юлия Цезаря, Александра Македонского. Всякой из них был предметом справедливого удивления и не менее справедливого порицания. Возьмите всех славнейших законодателей мiра: не то же ли самое? Возьмите все величайшие события, какими гордятся разные народы: реформацию в Германии, революцию во Франции, даже крестовые походы. Переберите знатнейшие человеческие учреждения: римскую республику, империю, папство, рыцарство, конституционные правления. Везде есть слабая сторона, везде пята Ахиллова. Не видно ли по всему, что человек нахо­дится в состоянии греха, в состоянии падения? Этот Ахилл, всем телом бессмертный и уязвляемый только в одну пяту, какой глубокомысленный языческий символ греха человеческого!

Но в ком же одном нет пяты Ахилловой? – Против кого не сыщется слова? Кто в истории че­ловечества един совершенный? Только Христос, распятый на Голгофе. Мог ли сей единый безгреш­ный родиться от грешного человечества? Вся исто­рия, слабостию всех высочайших гениев мipa, убе­ждает нас в том, что Христос возможен был только от Бога и есть единородный Сын Его. – Все события человеческие изменчивы и ложны: какое же событие вечно и неизменно? Християнство. – Около него одного только может собраться к единству вся История человечества. Все идеи человеческие тесны для сей последней и не могут в себе вместить ее: яс­но отсюда, что идея Християнства, единая вмещаю­щая Историю человечества, должна быть сама по се­бе идея Божественная.

Вот те главные результаты, которые имеет в подробности развить История, озаренная духом все­объемлющего Християнства.

(Москвитянин. 1841. Ч. 3. № 6. С. 378-437).