Это вечное слово – «Россия» –

Словно ангельский свет для меня,

Словно совести зовы простые,

Словно вихри снегов и огня.

Не напрасен мой путь, не случаен;

Там – Россия, там – пламя и лед;

Но до мудрых, безумных окраин

Серединная жизнь не дойдет.

 

Надо сердце иметь не такое,

Надо душу иную иметь,

Надо жить неземною тоскою,

Надо песни нездешние петь.

 

Глаз не видит и уши не слышат,

Запечатаны болью уста;

Там – Россия страдает и ищет,

Ищет Божьего Сына – Христа.

 

Кто бы мог подумать, что эти стихи, проникнутые трепетной любовью к Святой Руси, написал… англичанин. Владимир Уолтерович Диксон. Его отец, английский инженер, в 1895 году прибыл в бурно развивающуюся Россию работать на Сормовском заводе. Вскоре Уолтер Диксон встретил свою избранницу – польку, Людмилу Биджевскую. В 1900 году у молодой четы родился сын, крещёный по православному обычаю с именем Владимир. Когда мальчику было три года, семья переехала в Подольск, где отец работал на кампании «Зингер».

 

Юный Володя свободно говорил на английском и французском, воспитывался французской гувернанткой, но удивительным образом был влюблён во всё русское. По-русски он начал писать стихи, по-русски молился, имея в сердце своём ревностную веру – поразительную, если учесть, что в ту пору русское общество, и в первую очередь образованное, к вере охладело и воспринимало религиозность, как некий пережиток, что-то отсталое, непонятное. «Эта связь идет не во времени и не в крови, а как-то под временем и в духе. Особенно эта связь сильна в понимании святости; в понимании жизненности веры; в какой-то неисчезающей, неизъяснимой надежде. И нечто совсем русское чувствуется мне в судьбах и страданиях Бретонских святых…», — напишет спустя годы Владимир Диксон уже в Париже.

 

Русскость – не кровь, а дух. Состояние души. Может быть, даже некий Божий дар, особая благодать, которой наделяются такие избранники, как англичанин Диксон, грузин Багратион, еврей архим. Константин (Зайцев), целая плеяда немцев, становившихся «прерусскими из русских» (Пушкин о Фонвизине)…

 

На сей земле, от века и до века,

Во всех от Бога данных временах

Одна бывает мать у человека,

Одно бывает солнце в небесах.

 

И сердце верное не может измениться,

И сердце верное не может изменять:

Пускай раба не милует царица,

Пускай о сыне не горюет мать,

 

Пускай меня Россия позабудет

Россия – родина, Россия – мать моя:

Нет у меня и никогда не будет

Иной любви, иного бытия.

 

Когда юноше-поэту исполнилось 17, мать-Россия была убита. Убита предателями и поругана сбродом… А Володю родители поспешили отправит от беды подальше в Америку – учиться в Массачусетском технологическом институте на инженера по примеру отца. Иначе – как пить дать – быть бы поэту одним из тех юных добровольцев, что годом позже уходили в донские степи – «к чёрту за синею птицей» (С.Л. Марков). Впрочем, война не обошла его стороной. Через три месяца после поступления в институт Диксон в Офицерский подготовительный корпус, а по достижении 18 лет записался в действующую армию солдатом. Поскольку юноша владел к тому времени уже четырьмя языками, его предполагалось назначить переводчиком в штаб генерала Першинга, но тут… война закончилась. И к радости родителей Володя вынужден был продолжить занятия в институте, так и не понюхав пороха.

 

После Массачусетса Диксон окончил Гарвард и в 1923 году перебрался в Париж – работать инженером в кампании «Зингер». Ни США, ни Англия так и не стали для него второй Родиной. Душа поэта осталась в истекающей кровью России, приросла к ней. Не могла заменить её и Франция, зато именно здесь, в Париже, сердце русского изгнания, он обрёл среду, для себя близкую. Владимир сошёлся со многими русскими литераторами и погрузился в русскую эмигрантскую жизнь. Он сам ощущал себя эмигрантом. Человеком, у которого отняли горячо любимую Родину и который вынужден скитаться по чужбинам.

 

Когда благословенный час –

Мечта сестры, желанье брата –

В чужой стране придет для нас

Пора желанного возврата?

 

Давно без Родины живем,

Забыты там, и здесь – чужие,

Горим невидимым огнем,

Не мертвые и не живые.

 

Нам не открыты времена,

Мы только ждать и верить можем,

Что за грозою тишина

Придет в благословенье Божием.

 

Ведает сердце болящее,

Спотыкающееся во мгле:

Есть великое и настоящее

И на нашей бедной земле.

 

Есть неложное и неподдельное,

Жертва чистая – дар души –

Неподкупное, нераздельное –

В нашей глине, в нашей глуши.

 

В разлуке с Родиной ещё больше крепло религиозное чувство, он всерьёз задумывался о служении Богу, но не чувствовал себя готовым оставить мир. Когда его близкий друг, князь Шаховской, будущий епископ Иоанн Сан-Францисский, принял постриг, Владимир писал ему: «Как я рад за вас, что вы будете в Церкви. Вне Христа – гибель… Я сам томлюсь ужасно: но нет во мне благодати, чтоб отречься от всего, чем спутан. И не правы вы, говоря, что уходите от «литературы по слабости; – по благодати уходите. Не бегство – а исход. И вы мне теперь сразу стали очень близки, и я вас очень полюбил… В наши дни (всегда, но в наши дни особенно – я чувствую) Дух Святой веет над Россией…».

 

В Париже увидели свет первые книги Диксона – поэзия и проза. Владимир был полон творческих планов, он много переводил на английский русских поэтов, собирался перевести любимого Александра Блока. Ничему этому не суждено было сбыться. В смерти англичанин с русской душой также оказался верен «тёмному жребию русского поэта», которого «неисповедимый рок ведёт» (М.А. Волошин). Владимир Диксон скончался в 29 лет после операции по удалению аппендицита… Строгий к поэтическому слову Иван Ильин откликнулся на эту безвременную кончину такими словами: «Как отзывается русская поэзия на настоящее и будущее России? Видит ли она ее и нашу трагедию? И как мыслит она себе наше призвание? Я должен сказать, что ни у одного из современных поэтов я не находил такого глубокого и тонкого чутья этой духовной трагедии, как у скончавшегося в возрасте 29 лет Владимира Диксона. Прислушаемся к его неподдельной и беззаветной патриотической тоске:  «Это вечное слово – Россия»… Поэт постиг до конца религиозную природу того, что совершается в России; он постиг, что русский народ в муках и унижениях, в страхах и томлении – выстрадывает себе новую веру, новое христианство, новую чистую и героическую душу…»

 

Гроб с телом Владимира был перевезен из Франции в США. Поэт был похоронен в городе Пленгсфильд (недалеко от Чикаго), где жили его родители. В гроб Диксона друзья положили русскую землю, лепестки роз от надгробного венка Александра Блока и камушек с Северной Двины из Сольвычегодска… Россия осталась с ним и после его смерти, так же как и его душа осталась с Россией, куда теперь могла лететь она, неудерживаемая ничем и никем.

 

Сказал мне ангел: «Час твой пробил;

Перекрестись, и в путь ступай:

Христос умерший спит во гробе,

Твой свет угас, погиб твой край».

 

И встал я с утренней постели

И в непонятный путь пошел.

Заря вставала, птицы пели,

За плугом шел тяжелый вол.

 

А ветер, спутник мой дорожный,

Вдоль по оврагу шел со мной:

Он говорил о невозможном,

О жизни верной и простой.

 

Но был я духом опечален,

Тоска томила мысль мою,

Затем, что камнем гроб завален,

Где спит Христос в моем краю.

 

И с мыслью темной, невеселой

Дошел я до вечерних звезд,

И в небесах пустыни голой

Увидел чудотворный крест.

 

Покинув тихо мiр суровый,

Свернув с вечернего пути

Мне ль суждено с весною новой

В опустошенный храм войти

 

И, наклонившись в полутени,

Приняв причастие чудес,

Услышать ангельское пение:

«Вернись в твой край: Христос Воскрес».

 

Е. Фёдорова

 

Русская Стратегия