А. Геруа: Суворов-мыслитель : Алтайский отдел Союза Русского Народа

А. Геруа: Суворов-мыслитель

А. Геруа: Суворов-мыслитель

Личность Суворова одна из замечательнейших в истории военного искусства как по оригинальности творчества, так и по глубине анализа. Известны попытки его западных ученых недругов сделать из него простого удачливого рубаку. Известно также и словечко Суворова по адресу этих его хулителей: «Удача, удача, нужно же и уменье». Едва ли Суворов хотел этим отмежеваться от аттестации рубаки. В ней для настоящего солдата нет ничего позорного. А когда этот рубака человек высшей культуры, как и было в рассматриваемом случае, это свойство особенно ценно. Здесь кабинет не разрушил поля.

«Умение» Суворова становится тем более чудесным, чем мы пристальнее всмотримся в ту эпоху. Тогда войн было много, и они были столь же нудными, как и недавно минувшая. Одной Семилетней было достаточно, чтобы увериться в этом. Но военного исследования было слишком мало, и оно было невысокой квалификации. Появилось оно, как и всегда в подобных случаях, под влиянием красоты подвига военного гения Фридриха Великого. Один из его современников, притом хорошо обстрелянный, англичанин Ллойд, конечно, не без влияния полководчества и Мальборо, сделал первую попытку научно обосновать доктрину войны. Этот автор жил (1729-1783) как раз во времена бурной борьбы Англии и Франции за колониальную империю, борьбы, где война между Пруссией и Австрией, несмотРоссия, один Аллах ведает: должно быть, из-за избытка живой силы, просившейся наружу, и из-за недостатка политического смысла, болезнь, как это показало наше Верховное командование Великой войны, не изжитая и по сей день. Тогда это было – раззудись плечо, размахнись рука. Ныне это уже нечто иное.Как бы то ни было, в XVIII веке тут было боевое поле, породившее и нашего Суворова. В то время как ученый теоретик Ллойд, впрочем не чуждый огромного и разнообразного боевого опыта на службе английской, австрийской, прусской и русской, писал свои исследования, Суворов тоже закалялся на поле брани и делал свои выводы для будущего.
В прошлом, в свои молодые годы Суворов был уже человеком мысли. Начав свою службу в Л.-Гв. Семеновском полку, который, как и остальные три полка тогдашней гвардии, был нечто среднее между образцовым учебным и военно-учебным заведением для подготовки офицерства, юный Суворов, солдат 8-й роты (впоследствии носившей его имя), посещал вместе с остальными солдатами-дворянами того времени полковую школу, как раз находившуюся при его родной роте, одновременно слушать приватные лекции в недавно открытом Шляхетском (I кадетском корпусе), основанном в 1732 г. (и даже сам делал публичные доклады).
Это был мыслящий сначала солдат-дворянин, а затем капрал и сержант. В последнем звании, равнявшемся тогда офицерскому в армии, он неоднократно исполнял ответственные командировки, по-видимому, и за границей.
Когда Суворов в цвете лет, молодым штаб-офицером Казанского драгунского полка уже приобрел боевую известность лихого кавалерийского офицера Семилетней войны, его ученый современник Ллойд, тоже боевой офицер, меняя армии, накапливал и свой боевой опыт. Эта перемена армий является некоторым сходством с карьерами позднейших наполеоновских военных философов, Жомини и Клаузевица.
И Суворов, и Ллойд всасывали в себя боевые впечатления для того, чтобы прийти к каким-то основным выводам, которые могли бы послужить путеводною звездою для дальнейшего. Ясно, что эта работа была прямо пропорциональна дарованиям, в первом случае преимущественно полевым, во втором кабинетным. Судьбы этого углубления в военную мудрость были столь же различны, как и олицетворявшие их люди. Опыт зрелых лет Суворова стал его исключительно личным достоянием и именно потому, что он не нашел в рядах родной ему армии достаточно основательного и всестороннего изучения, в особенности в ближайшую эпоху; литературное наследство Ллойда стало поприщем его многочисленных последователей. Бой произнес свой приговор над этими двумя попытками осмысленного изучения войны: Суворов неизменно бил выучеников школы Ллойда.
Интересно проследить, в чем состояла доктрина последнего. Ллойд нравится А. Свечину, советскому военному писателю, именно из-за свойственного ему «материалистического подхода» к изучению войны. Термин «стратегия» тогда еще не был придуман и ждал для этого Бюлова. Всякий, кто знает Суворова, не может забыть, что его подход бывал всегда исключительно «духовный», психологический. Ллойд, теоретик «пятипереходной» системы, сковавшей армию пятью этапами марша по необходимости питаться из магазинов, естественно приводил к сокращению «движения», решительным поклонником которого под классическим в русской армии именем «быстроты» был всегда Суворов и его ученики. Ллойд, хотя и отдает себе ясный отчет в важности энергичных маршей, но не знает путей к ним, так как он стеснен организационной системой, построенной на продажном солдате-дезертире. Суворов находит решение вопроса быстроты в национальной русской армии, не знавшей никогда наемника, но наследовавшей петровского чисто русского солдата. «Вы русские», – непрестанно обращался наш полководец к своим чудо-богатырям. Такое обращение было заказано не только Фридриху Великому, нередко пополнявшему свои ряды пленными, но и Наполеону, вождю пресловутого вооруженного народа пестрого состава.
Так Суворов выносит, вопреки тогдашней теории Ллойда, первую истину своего знаменитого афоризма – «быстроту».
Можно сказать, что своими победами XVIII века русская армия обязана тому, что она никогда не знавала пятипереходной системы.
Ллойд подчеркивает решительное значение «глазомера» как способности точно и быстро оценить задачу во времени и в пространстве. Суворов не ограничивается только утверждением этого факта как одного из важнейших, но и на деле доводит его до высочайшей степени боевого совершенства: улавливания обстановки по едва доступным туманным данным, по полунамекам, и принятия сокрушающих решений на основании этих ненадежных на первый взгляд сведений. Редкостная решимость. Только степенью риска измеряется боевой талант.
Итак, второй член известной формулы Суворова «быстрота, глазомер и натиск» как бы обнаруживает некоторое сходствомежду двумя мыслителями. Но есть в этой области огромная разница. Легче сделать верный теоретический вывод, чем провести его сквозь боевую бурю. У Ллойда этот вывод не проверен убедительным для всех образом, тогда как у Суворова эта убедительность несомненна.
Этим и ограничивается все сходство между крупнейшим теоретиком и одним из крупнейших практиков того времени. Очевидно, писания Ллойда были близко известны нашему великому полководцу. И быстрота, и глазомер входили в его катехизис. В то время как Ллойд, впервые установивший термин «операционная линия», считает последнюю, как прозаическую дорогу от базисного магазина к цели операции, и все искусство видит в маневренных кренделях для захвата этой чувствительной линии, определяющей все бытие вербованных армий, Суворов решение видит в бою, причем нередко обнаруживает некоторое пренебрежение к маневру-кренделю. Отсюда его прозвище «рубаки». Во всяком случае завидный, единственный в своем роде «великий рубака», достигавший своих побед только путем заострения морали. В то время это была непривычная данная. Тогда всюду, кроме России, господствовали наемники без всякой морали. Они боялись палки своего капрала больше пули неприятеля.
Маршал Саксонский, которому невозможно отказать в крупнейшем военном даровании полководца, организатора и мыслителя, писал, что сражения, цель которых остается непонятной, излюбленный прием невежд. Конечно, это протест против распространенной в то время ненаучности, но в то же время это и постановка боя в слишком подчиненное место. Такая проповедь была особенно опасна в царстве «кренделей». Суворов был чужд этого предрассудка, свойственного даже тогдашним орлам. Бой у него был все.
Известно, что Суворов платил презрением к отзывам своих «ученых» противников, именуя их не иначе как «переипатетиками», а их тактику царством «унтеркунфта». Пока они рассуждали и отдыхали, он их бил… не по правилам. Не в этом ли величайший из секретов военного искусства? Внезапность есть уже поражение. Поразил — значит победил.
Суворовское как бы пренебрежение к маневру объясняется его презрением к ненужным вензелям. В Италии и в Швейцарии, когда он имел дело с подвижной революционной французской армией, у него маневр находил широкое применение. Стоит только припомнить его Адду, когда он побил Моро при посредстве обхода, а также бесчисленные охваты в Альпах.
Но, раз противник не был достоин такой длительной работы, к чему тратить время? В таком случае знаменитый суворовский «натиск» – третий член его памятного изречения. Эта истина была совершенно неведома философу того времени, Ллойду.
Один из образованнейших людей просвещенного века, Суворов – не только образец великого вождя, но и глубокого мыслителя, сумевшего в кратких словах выразить синтез военного дела. Это доступно только очень светлым головам. Чем проще и отчетливее вывод, тем труднее его сделать. Нужен был Бонапарт, чтобы бой получил права гражданства на Западе. Только тогда раздались и голоса Бюлова, Жомини и Клаузевица во имя прославления этого факта войны. Эта заря нового военного искусства была уже привычной для суворовской школы, в лице своего вождя имевшей в то время около полувека существования.
В чем суть военной победы, как не в превосходстве мысли вождя над идеями противника? Все великие полководцы вносили всегда в эту область ту или иную новинку. Но даже и невеликий генерал, оружие которого судьба благословила победою, должен в первую голову быть признателен осенившей его мысли.
В только что минувшую войну два резких примера такой победы. Пограничное сражение было выиграно немцами, благодаря посмертному торжеству концепции фельдмаршала гр. Шлиффена. Марнское сражение было проиграно потому, что у Мольтке-младшего не оказалось никакой твердой идеи; обратно, она явилась у Жоффра. Вожди побеждают своею мыслью.
Вот почему урок Суворова ныне, как никогда, велик. Упредив свое время на несколько десятков лет, предвосхитив секрет наполеоновских побед (бой), вознеся нравственный элемент на недосягаемую высоту, Суворов был неподражаемым автором побед. Его знаменитая система воспитания, так широко и талантливо популяризированная ген. М.И. Драгомировым, была только ступенью к венцу военного дела – победе, воспитанной и взращенной острой и новаторской мыслью.