Грозные вопросы русской истории

(Иоанн Грозный с православной точки зрения)

Эпоха шестнадцатого столетия в нашем Отечестве полна суровых, трагических назиданий Господних русскому народу. На нашем многовековом историческом поприще, пожалуй, не было иного такого времени, где бы так явственно оказались обнажены важнейшие узлы и проблемы общенационального бытия. Судьба человеческая и судьба народная, земля и государство, национальное единство и принципы организации политической власти, монарх и государство, власть и церковь, насилие и свобода, террор и добротолюбие, наконец, значение личности, индивидуальной психологии и характера царя… Тогда же твердо обозначилась и всемирная миссия Московского православного царства, ставшего Третьим Римом, богоизбранность русского народа как главного хранителя первоапостольских канонов христианства. Во всей остроте встали и отношения России и Запада.

Наиболее значительным периодом этого века является время Ивана IV – это громадное окно в мир смыслов отечественной истории. Масштаб, полноту провиденциальности этого напряженного и мистически очень плотного периода не оценить, если оставаться внутри эпохи, не выйти за ее пределы – в контекст нашего тысячелетнего пути. Все крупные русские историки упорно и пристрастно всматривались в наш XVI век, в его взлеты и падения, в его трагические конфликты, обвалы, тупики, в могучие и загадочные характеры, стремясь проникнуть в их тайны.

История – не только хроника событий, летопись деяний народных. Важнее, что это еще и «священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего» (Н. М. Карамзин).

Вникая в эпоху Грозного царя, остро чувствуешь, как тесно придвинулся к нашему XX веку столь отдаленный, казалось бы, век XVI. И не только потому, что объединенными силами Мирового Зла Россия сегодня снова отброшена в территориальные границы своего средневековья. Как и тогда, опять Полоцк, Юрьев (Тарту), Колывань (Ревель, а теперь Таллинн) и Нарва, Киев и Минск – уже не принадлежат нам. И новому Ермаку Тимофеевичу предстоит возвращать Русскому государству Сибирское Зауралье, верховья великих русских рек Тобола, Ишима, Иртыша, реку Урал…

Главное – на исходе второго тысячелетия христианской веры, в канун прихода Антихриста, дыхание которого все слышнее, в конце десятого века русской православной государственности перед нашим народом стоят во многом те же духовные и политические задачи: национально–православного единения, мобилизации всех сил на борьбу с внешними и внутренними врагами, строительства национально ответственной центральной власти и создания такого политического режима, который бы «грозой» сверху и дисциплиной, единодушием снизу остановил победное шествие внешних и внутренних разрушителей.

Неудивительно, что эпоха Иоанна Грозного привлекала и привлекает к себе сугубое внимание. Она подробно рассмотрена в наших главных исторических трудах. О ней написаны сотни исследований, множество сказаний, повестей, романов и пьес. И сегодня продолжают появляться все новые и новые произведения, энергично переиздаются давние, полузабытые книги. Нынешняя русская катастрофа, взыскующая ответов и взывающая к борьбе, поднимает их на поверхность нашей жизни, подносит к глазам «зерцало» исторического бытия.

+ + +

К XVI столетию Россия подошла политически окрепшим и религиозно сосредоточенным государством. Иван III собрал под свою властную руку главные русские земли. Сын его Василий III довершил объединение страны. При Иване IV Московское княжество стало Русским царством.

В XVI веке уже не было унизительной, вассальной зависимости от Орды, Русь остановила польско-литовское и шведское давление на западных границах и на Севере, возросла обороноспособность страны. Москва одолела искушение Флорентийской унией (1438), попытавшейся вовлечь русскую веру в соблазны латинства. Была разоблачена и изничтожена «ересь жидовствующих», православие хранило свою каноническую чистоту и церковное единство.

Военно-трудовой строй русской жизни определил и тип политического управления. Вне единовластия и неукоснительной дисциплины народ не смог бы выжить и развиваться. Опыты Новгородской республики, «вечевой демократии» были саморазоблачительны: история показала их несовместимость с задачами общенационального бытия. Новгородскую республику клеймили как «дьявольскую прелесть». В ней постоянно тлел очаг сепаратизма и изменных замыслов. Не случайно и первые ереси зародились в гордом и своевольном Новгороде. Русскому народу уже тогда было очевидно истинное, оборотническое лицо демократии – на деле власть принадлежала новгородской олигархии наиболее богатых и беззастенчивых.

Рожденный историческим развитием, органически близкий народу монархический принцип управления страной приобретал в XV–XVI веках все более законченные очертания. Русская политико-правовая мысль целенаправленно формирует идеологию православного cоборного самодержавия. Церковь разъясняла, что подлинным источником власти является Бог. Царь ответствен перед Господом за народ свой.

В связи с падением Византийской империи (1453) на плечи России – ее преемницы – легла всемирного значения миссия: хранить и защищать православное вероучение. Москва мыслилась как Рим Третий и последний. Старец псковской Елизарьевской пустыни Филофей в послании «К царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси» (Ивану третьему) пророчествовал о будущих временах: «Увидим, что все царства потопятся неверием, а новое же русское царство будет стоять оплотом православия».

По типу византийской императорской власти уточняются реалии московского самодержавства. Византийский двуглавый орел становится государственным гербом Московского княжества (1497). В политическом облике страны все отчетливее проступают черты соборной монархии и имперской державности.

Бытовавшее в православной Византии сотрудничество и взаимодействие церковной и гражданской властей – так называемая симфония властей – повлияло и на русскую государственность. Единовластие вместе с единоверием способствовали скорейшему соединению земли, созреванию народа в цельную нацию, крепили русский великодержавный патриотизм. «Правила мудрого самодержавия и святой веры более и более укрепляют союз частей», – скажет позднее о нашем средневековье Н.М. Карамзин.

Политическая централизация покоилась на фундаменте теократии. Только такое, обостренно религиозное понимание монархии могло и должно было застраховать единовластие от перерождения в произвол и тиранию. Эту острейшую государственную проблему прекрасно понимали наши средневековые мыслители – в сильной власти они различали «совершенное самовладство» и сатанинское «людодерство». Например, в трудах крупнейшего мыслителя того времени Иосифа Волоцкого Божественное происхождение власти как принцип – отделено от конкретно-исторических проявлений, от личности монарха, который может и не оказаться на высоте своих задач. Власть его неоспорима лишь в том случае, если она направлена на главное: обеспечить благо подданных. Ежели правит царь неправедный или «строптивый», который над собой «имат царствующие страсти и грехи, сребролюбие, гнев, лукавство и неправду, гордость и ярость, злейши же всех неверие и хулу, таковый царь не Божий слуга, но диаволов», и ему не подобает «покоритися». Такой «злочестивый» владыка не царь есть, но мучитель.

Предостережения Иосифа Волоцкого оказались пророческими. Написанные за полстолетия до «людодерских» эксцессов и капризов Ивана IV, они похожи на свидетельство очевидца…

На примере царствования Ивана Грозного возникает еще одна жгуче современная тема: всегда существующая (по греховности и слабости человеческого естества) опасность превращения единовластия в автократическую, обезбоженную диктатуру. В таком случае утрачивается священный характер власти, возникает угроза безвинной гибели людей, разрушения страны: «За государьское согрешение Бог всю землю казнит» (И. Волоцкий).

Быстро растущее могущество страны в XV – XVI веках, ее окрепший государственный престиж пьянили московский правящий слой, усиливали азарт и натиск в борьбе за обладание властью. Самоутверждение любой ценой, культ личной воли, эротика власти – эти соблазны все чаще терзали русских владык. Столкновение интересов, клановые боярские схватки за влияние на царя, его смятенные поиски освобождения от давления придворной аристократии несли в себе серьезную опасность для бытия страны. В состоянии острой, страстной политической борьбы ее участники нередко впадали в Богозабвение, и тогда могли происходить поистине страшные, кровавые события.

Возникшая во второй половине XVI столетия грандиозная историческая аномалия по жестокости, числу жертв и общегосударственному урону превзошла многие предшествовавшие и последовавшие времена. Само Провидение сурово предостерегало русских людей – вождей, аристократию, церковь, всех строителей державы.

Вместилось ли предупреждение в наше сознание в должной полноте?.. Вопрос о назначении, достоинстве и ответственности центральной власти на века остался едва ли не самым болезненным в российской истории.

Между тем именно царствование Иоанна Грозного способно многое в нем, этом вопросе, прояснить. Надо только научиться внимательно и без предвзятости читать скрижали нашего прошлого. И тогда История, как скажет мудрейший из наших национальных бытописателей Н.М. Карамзин, «отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста, из тления вновь созидая царства и представляя воображению ряд веков с их отличительными страстями, нравами, деяниями, расширит пределы нашего собственного бытия» и позволит нам жить «одною творческою силою» с людьми всех времен.

Нет, не напрасно был послан Провидением в Русскую Историю наш XVI век. Его опыт оплачен дорогой ценой – народных страданий, безграничного терпения, испытаний веры и национальных идеалов и …большой крови.

Иван Грозный. Прижизненный портрет

+ + +

Канва жизни и царствования Ивана IV едва ли не общеизвестна. Раннее сиротство. Ему было три года, когда умер отец – Василий III, восьми лет он потерял мать – Елену Глинскую, которая, по всей вероятности, была отравлена. На глазах мальчика происходила отвратительная по жестокости и беззастенчивости борьба между боярскими группировками. О должном воспитании и образовании наследника великокняжеского престола никто не заботился. Иван рос нервным, впечатлительным, пугливым, на всю жизнь запомнил он напряженную, тревожную и непредсказуемую атмосферу придворных интриг, противоборства и беспощадности.

Страх, чувство беззащитности, а нередко и униженности, копившиеся обиды оставили неизгладимые рубцы на его сердце. Видел он и расхищение казны, ложь и лихоимство, убийства, бесцеремонные притязания придворных временщиков. Запоминал, накапливал ожесточение и ненависть, постепенно становясь таким же, как и его далеко не лучшее тогда окружение.

Страсть к мучительству начиналась с детских забав – с истязания животных, с лихих скачек вместе с дружками-сверстниками по улицам Москвы, когда давили прохожих, били их палками. С отрочества Иван любил псовую и соколиную охоту. Но в те годы зарождалась охота… и на людей. Тринадцатилетний великий князь отдает на растерзание псарям Андрея Шуйского, по его указу убивают некоторых других бояр, Афанасию Бутурлину отрезают язык. Вскорости прозвучали и первые обличения созванным боярам: юный отрок объявил, что властвуют они беззаконно, убивают, грабят… И тогда придворная аристократия начинает «страх иметь».

Болезненно неуравновешенный, вспыльчивый характер Ивана IV, его самовластные замашки, жестокость проявились уже в юности. Отклонения в психике молодого князя имели не только внешние причины, коренившиеся в дурном воспитании, но и в его родословной.

Об этом догадывались, но впервые со всей прямотой эту мысль подтвердил исследователь личности Ивана Грозного профессор–психиатр П.П. Ковалевский в конце XIX века. По его мнению, склонность к душевной болезни, невропатию Иван IV унаследовал от своей бабушки, гречанки по происхождению, знаменитой Софьи Палеолог, жены Ивана III.

Мать Ивана IV, как известно, была литовского происхождения. Столь множественное, случайное смешение кровей уже само по себе могло послужить источником психической неуравновешенности. Генетическая наследственность царя заключала в себе черты вырождения. «Это был зверь от природы» (выделено мной. – М.Л.), – напишет о нем В.О. Ключевский.

Можно предположить, что Провидению было угодно пресечь нездоровую ветвь. Сын Софьи Палеолог Василий Ш не имел детей от своей жены Соломонии Сабуровой. Бездетность супругов – это тоже Божий выбор, таков христианский взгляд на брак. Когда Василий Ш замыслил развестись с Соломонией (ссылаясь на ее бездетность), многие духовные иерархи выразили свой протест. Патриарх Иерусалимский Блаженный Марк пытался предостеречь Великого князя: «Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо; Царство твое наполнится ужаса и печали, кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают».

Однако еще более самовластный, чем его отец Иван III, Василий Иванович подверг жену насильному пострижению. И не только по причине ее бесплодия, но, вероятно, прежде всего потому, что ему более пригля­нулась юная красавица Елена Глинская. «Пусть Бог отомстит за такое оскорбление», – кричала силой постригаемая Соломония. Елена вскоре родила сына, появления которого, судя по Небесным знамениям, следовало опасаться. При рождении младенца «по русской земле прокатился страшный гром, молния блеснула, земля поколебалась».

И все же впоследствии династия была неумолимо пресечена… Первый сын Ивана IV Дмитрий погиб во младенчестве, второго сына Ивана царь в приступе ярости убил своей рукой (хотя по видимости и нечаянно), третий – Федор оказался слабоумным и бездетным, последний сын царевич Дмитрий был умерщвлен клевретами Бориса Годунова, Других наследников у династии не оставалось…

Провидение корректировало Русский Путь. Главная православная держава мира не могла бы органично развиваться в условиях, когда самодержавие все более перерождалось в деспотизм, в самовластье.  Эпоха Грозного предшествовала Смутному времени. История засвидетельствовала тогда не однажды возникавшие попытки земных царей явить самозванство высшего порядка – узурпировать власть Небесного Владыки.

+ + +

В 1547 году молодого Ивана Васильевича короновали на царство по византийскому уставу, и он стал первым венчанным русским царем.

Обряд, казалось, мало что изменил в своенравном поведении царя. И потребовалось суровое духовное потрясение, Божья гроза, чтобы государь переменился. Весной 1547 года страшный пожар опустошил Москву, погибло несколько тысяч жителей, многие остались без крова, были разорены. Бедствие довершилось народным бунтом и кровавыми эксцессами. Царь навсегда запомнил эти трагические события, они сильно поразили его душу. Он смог почувствовать, сколь тяжким и ответственным является бремя власти и сколь опасным.

Приученный до того к праздности и грубым забавам, находившийся в плену своей необузданности, «игравший» милостями и опалами, молодой монарх стал заметно меняться. Тогда–то и прозвучали его слова, обращенные к народу, к митрополиту Макарию, боярам: «…Рано Бог лишил меня отца и матери; а вельможи не радели о мне: хотели быть самовластными… богатели неправдою, теснили народ – и никто не претил им… Люди Божии и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет; оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовию христианскою. Отныне я судия ваш и защитник».

Искренний, просветленный порыв юного венценосца не остался без ответа. Благодать сошла на Русскую землю, начинался светлый период царствования Иоанна. Господь посылает ему верных, достойных советников и помощников, рядом с молодым и, конечно же, еще малоопытным царем действует «избранная рада» – группа отмеченных умом, талантом и нравственным авторитетом деятелей: священник Сильвестр, постельничий Алексей Адашев, некоторые видные бояре, военачальники (среди них Андрей Курбский). Рачительно опекал государя и московский митрополит Макарий.

Правительство страны олицетворяло ту религиозно–политическую гармонию, которая считалась отличительной особенностью русской православной сословно- представительной монархии. Бог, а под Ним помазанник Божий – царь, митрополит (позднее – патриарх), аристократический (из лучших!) совет, посланцы земства – вот фундамент, над возведением которого много потрудилась средневековая Русь.

Подъем государственного строительства этой поры определил и одну из новых его форм: впервые собираются земские соборы, решению которых отдаются важнейшие общественно–политические и церковные проблемы.

Правительство Сильвестра–Адашева деятельно осуществляло державную, национально-домостроительную политику. 1550-е годы для России – пора энергичных реформ и достижений, укрепления военного и экономического могущества страны. Появился Судебник – обновленный кодекс законов (1550). Проведена земская реформа – расширились границы местного самоуправления. Укрепилась поместно-служивая система землевладения. Выдающимся памятником церковной государственности явился «Стоглав».

Учреждаются первые постоянные стрелецкие полки. Артиллерия и пищальное оружие стали мощной силой русской армии. В Москве появляется типография. Усилиями Сильвестра создается знаменитый «Домострой» – одна из вершин национальной религиозно-нравственной мысли.

Замечательный ревнитель просвещения и проповедник митрополит Макарий собирает «Четьи Минеи», «Кормчую книгу», «Устав монастырский». Тогда же совершилась канонизация многих русских святых. Возрастал авторитет юродивых, блаженных – особых, отрешившихся от «мира» избранников Божиих, имевших дар прозорливости. Они помогали вразумлять народ и даже царей русских.

Это и эпоха крупнейших тогда внешнеполитических успехов. Русские войска разгромили разбойничье Казанское ханство (а вскоре и Астраханское), откуда золотоордынские наследники совершали свои грабительские набеги на Русь.

Царь и его «избранная рада» вкупе с участниками земских соборов стремились к благотворному устроению земли и народа, действовали с чувством ответственности перед Богом и державой, как бы приближая свое правление к монархическому идеалу – гармонии царского единовластия и соборного разума. «И в те поры Русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе», – засвидетельствует летопись.

Но, как нередко бывает не только в природе, тишину вскоре сменила большая гроза…

В государстве обозначается политический кризис – кризис центральной власти. Ее «симфония» стала разрушаться. Трения и разногласия, возникшие между царем и «избранной радой», привели к разрыву. Адашев и Сильвестр были удалены. Дело заключалось не только в придворных интригах. Не последнюю роль, видимо, сыграла и супруга Ивана IV Анастасия, настроенная против недавних ближних советников мужа. Впечатлительный, легко внушаемый царь поддался семейным наговорам. Жены и женщины и в дальнейшем занимали в судьбе Ивана Васильевича важное место…

Ссылаются также на разногласия во внешнеполитических вопросах.

Сильвестр и Адашев считали необходимым продолжить наступление на южном и восточном направлениях, завершить «дело с татарами»: крымская орда регулярно терзала Русскую землю. Глава Посольского приказа И. Висковатый настаивал на войне с Ливонией. Царь поначалу попытался осуществить оба варианта, но, в конце концов, предпочел ливонское направление: его манил Запад, Прибалтика. Россия открыла новый фронт, не укрепив тыла…

Полная безрезультатность двадцатилетней Ливонской войны, разорившей и обескровившей Россию, говорит сама за себя. Иван IV не обнаружил политической прозорливости. Сильвестр и Адашев были дальновиднее – в конце 1550-х годов существовала реальная возможность разрушить Крымское ханство, вернуть под руку Москвы благодатные южнорусские территории.

Сколько сил и крови было истрачено на осаду Ревеля и других ливонских городов, крепостей и замков. А с юга страна оставалась беззащитной. На грозную татарско-турецкую опасность, на возможность нового мусульманского ига не обратили должного внимания. И крымско-татарские хищники снова и снова совершают свои вероломные набеги, опустошая страну, чье войско прочно увязло в северо-западных болотах. Именно политические просчеты Москвы позволили коннице Девлет-Гирея даже сжечь и разорить русскую столицу (1571). Трудно не согласиться с историком Н.И. Костомаровым: «Стремление покорить Крым… было путем самым разумным, вытекающим из настоятельной потребности как для государства, так и для безопасности дальнейшего развития народной жизни».

Насущной потребностью державы являлся тогда не «выход» к  Балтике, не рывок к Европе, не море, а земля – исконные и замечательно плодородные русские пространства, лежавшие к югу от Москвы. Царь все чаще стал поступать своевольно, не считаясь с реальностями жизни, теряя чувство политической ответственности, утрачивая прозорливость. Нередко, наказывая человека, Господь отнимает у него разум. Из-за своего болезненного самолюбия Иван  IV лишился наиболее мудрых и авторитетных советников – Адашева и Сильвестра.

Опальный Адашев умер в 1560 году, Сильвестр после открытой ссоры с царем ушел в Кириллов монастырь. Тогда же умерла горячо любимая Иваном IV его жена Анастасия. Предполагают, что она могла быть отравлена. Судебная экспертиза ее останков в советское время обнаружила наличие в костях солей ртути. «Закончился один из самых созидательных периодов в русской истории. Начинался один из самых разрушительных», – писал современный русский историк Аполлон Кузьмин.

Как очевидно, разрушения начались с «головы», они происходили в сознании Ивана IV, который все чаще впадал в самопрельщение. Его нравственный центр, его совесть, утрачивая Божественную вертикаль, смещались к человекобожию. Отсюда эксцентрика в поведении, капризы, прихоти, сатанинские потехи. В состоянии такого нравственно-духовного затемнения мог ли царь достигать справедливости (о которой много говорил), действуя по присвоенному себе праву «жаловать вольны, казнить вольны же»?..

Перемены в царствовании Иоанна Грозного с особой наглядностью обнаруживают, как происходит порча центральной власти, в чем ее главные причины и каковы следствия.

Не случайно православная церковь считает первым и самым страшным смертным грехом – гордыню. Болезненная гордыня, сосредоточенность на своих царских прерогативах, духовное беспамятство, неспособность государя справиться со своими слабостями (признак безволия!) вели к серьезнейшим, даже катастрофическим последствиям.

Проснувшееся и патологически разраставшееся тщеславие Ивана IV раздражило в нем похоть властолюбия. Саморазрушительность видна уже в первых принятых на этом пути решениях: ради самоутверждения и ложно понятого единовластия царь изгоняет наиболее мудрых «опекунов», подрывает «соборный разум», на который успешно ранее опирался.

Самодержавие перерождается в самовластье, призвание помазанника Божия на земле замещается тираническим произволом. Монархия из народной, сословно-представительной превращается в деспотию, несовместную с национально-православными канонами, с идеалом Богодержавия, ради которых русская монархия и взращивалась.

Уместно вспомнить, как понимал русский народ собственное государственное устроение, принцип и самый организм власти.

Архетипы Русской Власти складывались на почве братолюбивого христианского единения и самобытных народных традиций. Указывая на типичные особенности нашей государственности, известный славянофил А.С. Хомяков писал: «Царь для русского человека есть представитель целого комплекса понятий, из которого само собой слагается «бытовое» Православие. В границах этих всенародных понятий Царь полновластен: но его полновластие (единовластие) – самодержавие – ничего общего не имеет с абсолютизмом западно-кесарского пошиба. Царь есть «отрицание абсолютизма» именно потому, что он связан пределами народного понимания и мировоззрения, которое служит той рамой, в пределах коей власть может и должна почитать себя свободной». В верховном правителе народ видел представителя всерусского единства. По словам А.С. Хомякова, «во имя правды и любви христианской шли к царям (и к Ивану IV – М.Л.) люди русские, принося к ним стон народа и голос праведного обличения».

Эти идеи в дальнейшем развил Л.А. Тихомиров в своем фундаментальном труде «Монархическая государственность». Царская власть в русском ее понимании предполагает полное единство ее с идеалами нации и непременное «единение своего государственного управления с национальными силами».

Монархическая система государственного устройства была выработана не князьями и вельможами, а всем народом – для своего благоденствия и процветания. Своеобразие русского единодержавия заключалось в том, что отношения между народом и государем мыслились прежде всего в плоскости нравственно-религиозной, а не только (и не столько!) в общественно-политической жизни. Политические отношения не принимались вне их подчинения нравственным принципам, воле Божией, идеалу правды. С кристальной ясностью определен главный архетип самобытного русского самодержавия у Л.А. Тихомирова: «Единственное средство поставить правду высшею нормой общественной жизни состоит в том, чтобы искать ее в личности и внизу, и вверху, ибо закон хорош только по тому, как он применяется, а применение зависит от того, находится ли личность под властью высшей правды».

Русский православный народ искал своих политических идеалов в воле Божией, и подобно тому, как царь «принимает свою власть лишь от Бога, так и народ лишь от Бога желает ее над собою получить; такое настроение естественно приводит народ к исканию единоличного носителя власти, и притом подчиненного воле Божией, т.е. именно монарха–самодержца». Тихомиров развивал здесь пушкинскую оценку монархической идеи. «Зачем нужно, – писал А. С. Пушкин, – чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен: для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат… то же, что оркестр без капельмейстера… блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласья».

Говорим подробно о канонах русской монархии, ибо без их уяснения невозможно дать объективную оценку деяний великого государя   Иоанна Васильевича Грозного, объяснить его отношение к народу и народа к нему, невозможно правильно определить значение этой эпохи, ее противоречий в истории России.

Всякая власть (а центральная, государственная, – в особенности) – великая ответственность. Для православного монарха – перед Богом, перед своей совестью, перед народом. Всегда ли может выдержать эту невероятную тяжесть один человек? И разве не естественно иногда разделить ее с другими, – тогда, когда обстоятельства и задачи разрешить одному разуму, одной воле – не под силу? Русская соборность, «симфония», – союз государя с главой церкви, с  боярской думой, с земскими избранниками – порождены были требованиями национально-государственной жизни.

Однако с течением времени соборный разум стал восприниматься Иваном IV только как «многомятежное человеческое хотение». Обсуждение, советование (и споры) о политическом курсе державы стали казаться царю покушением на самодержавие, на его власть. В его сознании страх Божий вытеснялся страхом перед людьми, перед «врагами», «изменниками»; природная мнительность еще более усиливала его. Страх – неизменный спутник деспотизма…

По свидетельству многих современников, личным бесстрашием Иван Васильевич не обладал. И ужас, который он вызывал у своих подданных, порождался и его собственным испугом перед опасностями, существовавшими порой лишь в воспаленном воображении царя.

Рядом с проблемой власти стоит и проблема силы, насилия. Власть без властности лишена своей сакральности, авторитета. В глазах эпохи «грозность» считалась необходимой составляющей монаршей власти. Править «с грозой» советовал Ивану IV публицист Иван Пересветов, в том же духе выдержаны наставления царю старца Вассиана Топоркова, некогда являвшегося советником великого князя Василия III, отца Ивана IV. Царь крепко запомнил и другой (весьма двусмысленный) совет Вассиана: «Если хочешь быть царем, то не держи советников умнее себя».

«Грозность», патологическая свирепость стали психологической компенсацией для Ивана IV – за его малодушие, неспособность к самообладанию, своего рода платой за страх. Царское правление в 1560-е годы все более обретало черты тирании, когда благо людей, сама их жизнь зачастую приносились в жертву царскому капризу. Монархическая идея искажалась, власть для венценосца становилась самоцелью, теряя свой главный смысл, о котором Н.М. Карамзин писал: «Предмет самодержавия есть не то, чтобы отнять у людей естественную свободу, но чтобы действия их направить к  величайшему благу».

В сознании тронного владыки ответственность перед Богом переродилась в самообожествление. «Я – смиренный скипетродержатель», стою за «истинно православное христианское самодержавие», – подобные уверения Ивана IV, во множестве рассыпанные в его посланиях князю А. Курбскому, обнаруживают еще и лицемерие царя. Его, обвиняющие князя, слова – «погубил себя из-за своего себялюбия» – не справедливее ли обратить к нему самому?

Апология безграничности и неподсудности монаршей власти в посланиях Ивана IV Курбскому достигает крайних степеней. Почти истерические заклинания против «многоначалия и многовластья» заключают в себе не идеологический манифест национального самодержавия, как толкуют некоторые историки, а скорее похожи на его карикатуру. В них нет православного духа, нет сознания своего долга и покорности перед Создателем, нет и намека на покаяние. Но есть озлобленно–раздраженная риторика, стремление оправдать совершенные злодеяния, есть полемическое упорство самовлюбленного владыки, для которого государство – не более чем вотчина, в которой он волен делать все, что захочет. Обвиняя своих бояр в «самовольстве», сам царь был подвержен ему более чем кто-либо.

Драма русского государства заключалась в том, что «теоретик» православного самодержавия оказался ревностным практиком жестокой, кровавой и, в сущности, антинародной тирании. «Гроза», осуществленная как произвол, освященность царской власти, понятая как полная безнаказанность и безответственность, характеризует вторую половину правления Ивана IV. И не случайно при упоминании его имени, прежде всего, вспоминают опричный террор…

В 1560-е годы царь, прибегая к репрессиям против тех, кого он считал своими недругами и противниками, все чаще проявлял крайнюю безжалостность и кровожадность. Апогеем его истребительной политики стала опричнина, введенная в 1565 году.

+ + +

Фрагмент картины В.М. Васнецова «Царь Иван Васильевич Грозный», 1897 г. (Третьяковская галерея)

Территория русского государства была расчленена надвое: на земщину и на опричнину, – каждая со своей системой управления. Землями, взятыми в опричнину, единолично распоряжался царь. Земщина оставалась в ведении прежней боярской думы. Начался грандиозный «перебор» земель, «людишек», передел земельной собственности.

Определение «опричнина» пустил в оборот сам Иван Васильевич. В названии (официально не закрепленном) заключался и саркастический оттенок: «опричнина» – определение из удельной эпохи, означавшей вдовью долю в княжеском наследстве. Но истинно «вдовьей» оказалась доля населения, отнесенного к земщине.

Целью нововведения провозглашалось установление порядка, справедливости, борьба с административными злоупотреблениями, искоренение боярской «измены» и всякой «неправды». Опричнина замышлялась чем-то вроде «высшей полиции по делам государственной измены» (В. О. Ключевский).

Раздел территорий сопровождался конфискациями княжеских вотчин, массовым переселением их владельцев. Осуществляя «перебор людишек», царь приближал и «жаловал» одних, а других изгонял, ссылал или казнил. Было создано опричное войско, включавшее несколько тысяч человек, – им давались особые полномочия и привилегии. Опричный двор стремились сделать похожим на монашеский орден. Завели и опричное правительство.

Опричники стали личной охранной силой царя, а вскоре и орудием развернутого им террора – против его действительных и мнимых противников. Для утверждения самовластья Ивану IV открылся безграничный простор. Опираясь на опричное воинство, он дал волю своим страстям и живодерским инстинктам, начал методичное истребление непокорных и заподозренных, прежде всего из боярской аристократии.

Опричнина явилась своего рода государством в государстве. Опричники, или, как их нередко называли, кромешники, вели себя, словно завоеватели в чужой стране. Используя доносы, наветы, провокации, осуществляли «розыск». Чинили произвол, карали, грабили и убивали людей в условиях безнаказанности любых своих действий.

Набранные для водворения «порядка» и законности, отряды кромешников, послушные безумствам царя–деспота, стали соучастниками неслыханного внутригосударственного погрома. Палачи и насильники, они создавали в стране атмосферу страха, покорности и беззакония.

Пример подавал сам царь. Как заметил служивший в опричнине немец Г. Штаден, во главе своего новоиспеченного воинства Иван IV «отправился грабить собственный народ, свою землю и города». Шесть лет продолжалась вакханалия опричных репрессий – арестов, пыток, казней и разбоя. Личное участие в них принимал и государь всея Руси… Многих умерщвляли без суда и следствия, как правило – вместе с женами, детьми и другими ближайшими родственниками, слугами и домочадцами.

Поражает и ужасает не только размах террора, но и поистине сатанинская изощренность пыток и способов уничтожения «опальных».

Князю А. Горбатому, покорителю Казани, и 17-летнему сыну его Петру отрубили головы. Петр первым положил голову на плаху. Но отец отстранил его и первым принял смерть. Петр поцеловал отрубленную голову отца и затем также был обезглавлен… Новгородского купеческого старосту Ф. Сыркова сварили в котле на медленном огне… Боярина В. Темкина утопили в реке… Заслуженного воеводу (ставшего монахом) Н. Казаринова-Голохвостова взорвали на бочке с порохом. «Так он скорее взлетит на небо», – сказал царь, оправдывая способ казни… Дворянина Д. Шевырева-Оболенского посадили на кол… Воеводу М.И. Воротынского, одного из руководителей разгрома татарской орды, жгли на медленном огне, и Иван Васильевич сам подгребал под него раскаленные угли…

Повелением государя на толпу ливонских пленников пустили диких  медведей. Стоя у окна, царь «любовался» тем, как звери рвали несчастных на куски… Иных вешали, резали, топили в воде, расчленяли «ручным усечением», расстреливали из пищалей, сжигали на кострах, заставляли пить смертельную отраву (как в случае с братом царя князем Владимиром Старицким и его женой)…

Наиболее свирепыми и кровавыми эксцессами сопровождался карательный поход Ивана IV в Новгород (1570). Здесь убийства быстро приобрели массовый и зверский характер. Не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. Погибли тысячи ни в чем неповинных жителей города и его окрестностей. Убивали монахов и иереев, ограбили многие монастыри и церкви. Целыми семьями горожан топили в Волхове.

Младенцев привязывали к груди матерей, бросали их в воду и рогатками заталкивали под лед (дело было зимой). Новгородский край подвергся страшному, опустошительному нашествию.

Чрезвычайные меры царь предпринял не только по отношению к знатным и состоятельным, но и против беднейших слоев населения, страдавшего в ту зиму от сильного голода (был неурожай). Толпы истощенных людей (как «нищих» и «бродяг») изгнали за ворота города, обрекая на гибель от стужи, голода и болезней. Позже Иван Васильевич приказал топить их в реке…

Поводом к новгородскому погрому явились подозрения в «измене» (по новейшим исследованиям безосновательные). «Выходки» московского владыки убеждают в правоте историка Н.И. Костомарова, считавшего, что Иван Васильевич «был тогда не в полном уме».

По возвращении из Новгорода царь учинил розыск и в столице, где искал соучастников новгородской «измены». Разумеется, таковые нашлись. Пытки и казни продолжались.

Во многих исторических трудах описаны события 25 июля 1570 года в Москве на рыночной площади в Китай-городе. Стояли 18 виселиц, разложены были орудия палачей: клещи, иглы, острые железные крючья («кошки»), сковороды, веревки для перетирания расчленяемого тела, кнуты, сооружены печи и поставлены котлы с кипятком. На площадь вывели около 300 осужденных. Москвичи в ужасе разбежались и попрятались по домам, но по приказу царя их согнали на площадь – для лицезрения казней.

По своей «великой милости» Иван Васильевич тогда помиловал 180 человек. Остальных умертвили с изуверской изобретательностью: каждого убивали особым, «индивидуальным» способом. Печатника земской Боярской думы И.М. Висковатого, раздев донага и подвесив вниз головой к накрест соединенным бревнам, рассекли живьем на части; главного казначея Н.А. Фуникова обливали попеременно кипятком и ледяной водой… Такова же была участь главы Посольского приказа А. Васильева и остальных. Отказавшись просить о помиловании, Висковатый выкрикнул перед смертью: «Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!»

По указанию монарха роль палачей исполняли присутствовавшие на экзекуции дворяне и приказные. Иван Васильевич стремился, видимо, «в деле» проверить своих приспешников. По свидетельству очевидцев, он и к народу обратился тогда с вопросом: правильно ли он поступает, что карает «своих изменников»? В ответ раздались крики одобрения: «Живи, преблагий царь! Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их». Что же еще могли ответить московские обыватели – окруженные опричниками, насмерть перепуганные, ошеломленные свершившейся на их глазах кошмарной бойней…

На следующий день были утоплены жены и дети казненных (по некоторым сведениям, числом более восьмидесяти). Некоторых из женщин перед тем подвергли изнасилованию и поруганию. Тела казненных несколько дней лежали на площади, терзаемые собаками.

Стихия опричного террора, впервые в русском государстве развязанного центральной властью страны, наглядно обнаружила неотвратимость еще одной своей закономерности. Как это неоднократно повторялось в истории, жернова смерти стали перемалывать и палачей.

Гибнут многие руководители, творцы и участники кровавых опричных оргий, – князь А. Вяземский, Алексей Басманов и его сыновья Петр и Федор. На Ливонском рубеже убит Малюта Скуратов. Главу опричной думы кавказца Михаила Темрюковича Черкасского посадили на кол, предварительно повесив его слуг и умертвив жену и сына. Иных ставших неугодными опричников топили в реке, привязав на шею камни.

Своего интимного фаворита Федора Басманова царь поначалу пощадил. Но какой ценой! По свидетельству А. Курбского, выполняя волю венценосца, Федор «зарезал рукою своею отца своего, Алексея»…

Известно, что Иван Васильевич педантично составлял перечни уничтожаемых им людей. По этим спискам отправлялись определенные денежные суммы в монастыри и церкви с указанием – «сих опальных людей поминати по грамоте цареве, и понахиды по них пети».

Эти, составленные с канцелярским бесстрастием «синодики», жутковато читать: за будничным словом «отделано» (т.е. казнено) следуют перечисления жертв… «(В Матвеищеве) отделано 84 человека, да оу трех человек по роуки сечено… Хозя (Тютина) з женою, да 5 детей, да хозяин брат… (В Ивановском Большом) отделано 17 человек, да оу 14 человек по роуки отсечено… Июля 1568 г. отделано 369 человек… Ивана (Выродков и детей его) Василия, Нагая, Никитоу, (дочь его) Марью, (внука) Алексея, да два вноука, да Иванова сестра Федора, (Да Ивановых) братьев… На Москве отделаны Ивана Федорова, Михайла (Колычев), да три сына его… Ворошило (Дементьев, да 26 человек ручным усечением живот свой скончаша)… Монахиню Евдокею да  2 человека и с старицами, которые с нею были».

Специальные «дела» были заведены по Новгородскому погрому, по репрессиям в Пскове и других городах. «(По Малютине скаске новгородцев отделал тысящу четыреста девяносто человек), ис пищали отделано 15 человек. Новгородцев: Данила з женою и з детми сам четверт… Михайлова жена (Мазилова) з двумя дочерми да з двумя сыны… Пскович з женами и з детми на Медне 190 человек… Федора Сырково, Алексиа (Сырков) з женою и з дочерью, (Варвара) Третьякова жена (Пешкова) з двумя сыны, (дьяка) Иона (Матвеев) з женою и снохою… Романа (Амосов) з женою и сестрою и с тещею… Петра (Блеклои) з женою, да снохою, до со вноуком… Изо Пскова: Печерского монастыря игумена архимандрита Корнилия… (Печерского ж монастыря старца) Васьян инок, Дорофея инок…»

Истреблялись, как правило, не отдельные лица, а семьи, родовые фамилии. Убивали всех членов семьи, включая младенцев и стариков.

Гибли бояре, дворяне, посадские, под царскую секиру попадали и крестьяне, монахи, иереи… Уничтожая русскую аристократию, Иван IV подрывал генофонд нации, разрушал веками шлифовавшуюся великорусскую породу.

Вторая половина царствования Ивана Васильевича – это первый опыт антихриста в нашей истории. Можно ли считать его государем русским и православным?.. В контексте леденящих душу преступлений Ивана IV, право, неловко читать выкладки некоторых позднейших историков либерально-атеистического толка о необходимости решения политических и экономических задач, чему способствовала опричнина, о том, что «сцены зверства и разврата … были как бы грязной пеной, которая кипела на поверхности опричной жизни, закрывая будничную работу…» (С.Ф. Платонов), что самодержавие якобы укреплялось, «феодальная раздробленность» преодолевалась, а международный авторитет возрастал и т.п.

+ + +

Антинародная, антирусская, в сущности, противогосударственная и внеправославная направленность опричной политики коренилась не только в болезненном помрачении и двоедушии тирана.

Карательный корпус опричников был пестрым по национальному составу. Весьма многочисленным в нем оказался слой инородцев. Среди них имелись западные «добровольцы» и наемники, в частности – немцы. Но особым расположением царя пользовалась опричная рать тюркско-северокавказского происхождения. Во главе опричной думы царь поставил своего любимца, брата своей жены Марии Темрюковны Салтанкула (Михаила) Темрюковича Черкасского, человека «необузданного и развратного» (Н.И. Костомаров). Он же возглавлял и опричное войско, в котором полками командовали ногай Шейдяков и татарин Муртузай Кайбулович.

Как ни странно, но Иван IV не обладал сколько-нибудь отчетливым русским национальным самосознанием. Само слово «русский» почти не встречается в его лексике, а если и употреблено, то примерно в таком контексте: «Русские мои все воры». Себя царь русским не считал, будучи убежден, что род его происходит от императора Августа и брата его Пруса: «Я не русский, предки мои – германцы».

Талантливый современный московский историк В. Куковенко обратил внимание на то, что при дворе Ивана Грозного находилось огромное количество инородцев восточного происхождения. При покровительстве царя они всё более оттесняли от власти русскую аристократию. Как известно, по приказу царя сотни (если не тысячи) русских дворян-землевладельцев были согнаны со своих земель и расселены по окраинам Московского царства.

Освободившиеся наделы раздали опричникам из числа инородцев: кавказцев, татар, ногаев, башкир и др. в некоторых документах (их разыскал и опубликовал В. Куковенко) представлены списки новоявленных помещиков: несколько сот имен подряд и среди них – ни одного русского!

Кавказское влияние особенно усилилось после женитьбы государя на дочери кабардинского князька Темрюка Кученей (в крещении – Марии) Темрюковны. Дьяк Иван Тимофеев в своем «Временнике», вспоминая об этой эпохе, свидетельствовал, что Иван IV настолько подпал под влияние инородцев, что стал орудием антирусской политики – «вся внутренняя его в руку варвар быша…» Существует немало указаний и на то, что именно Кученей-Мария подвигла мужа на создание опричнины. Мотив библейской книги «Эсфирь» впервые в русской истории проявился с такой отчетливостью…

Изучая списки жертв опричнины, В. Куковенко обнаружил, что репрессиям подвергались исключительно русские люди. Из 6000 человек, погибших в годы разгула опричнины, историк насчитал всего пять (!), имевших тюркские имена. Жертвы террора – почти сплошь русские люди: «Похоже, что террор, проводимый в правление Ивана Грозного, был направлен исключительно против русского народа… но инородцы твердо и неизменно стояли у трона. Россия была побеждена изнутри…» (1996).

Таким образом, опричнина явилась средством политического подавления, но, быть может, еще в большей мере орудием этнической чистки, геноцида против коренного великорусского населения.

При Иване IV формируется в Москве та иноземная слобода, потом названная Немецкой, где проживали выходцы из западных стран. Им даже позволили выстроить кирху. Немалое число среди них составляли авантюристы, искатели легкой наживы. Некоторые находились в ближайшем окружении царя, например бывшие ливонские пленники, ставшие его советниками и дипломатическими агентами – Иоганн Таубе и Элерт Крузе; вестфалец – воспитанник Кембриджа, колдун и астролог, назначенный лейб-медиком Елисей Бомелий; предводителем одного из опричных отрядов являлся немец Генрих Штаден… В опричнину была зачислена и крупнейшая в России английская купеческая компания.

Иван IV широко открывал ворота своей державы для инородцев и всякого пришлого люда. Именно в его правление появились в России первые иностранные концессии; таковые, в частности, были предоставлены английским купцам.

К Англии Иван IV испытывал особое пристрастие. Именно туда он намеревался бежать из России, гонимый страхами и манией преследования. Грозный неоднократно запрашивал Лондон о возможности политического убежища.

Еще недавно Иван Васильевич злобно язвил бежавшего от его террора за границу князя Андрея Курбского («почто, несчастный, губишь душу изменою, спасая бренное тело бегством?»), но теперь сам был готов последовать его примеру… Будучи женатым, царь домогался руки английской принцессы Марии Гастингс, мечтал заключить брак с самой королевой Елизаветой.

Нетрудно представить, какое негодование и тревогу вызывали эти сумасбродные замыслы в русских патриотических кругах. После смерти Ивана IV главный посольский дьяк А.Я. Щелкалов с сарказмом заявил английскому послу в Москве:  «Английский царь помер…»

А чего стоит кощунственное шутовство Грозного с возведением на русский трон татарского хана Симеона Бекбулатовича (1575)?! Царь отрекался от престола, передавая власть – как он сам докладывал английскому (опять же!) послу – «в руки чужеродца, нисколько не родственного ни нам, ни нашей земле, ни нашему престолу». Могли ли предполагать Батый, Мамай, Тохтамыш или даже какой-нибудь Девлет-Гирей (только что дерзким набегом еще раз опустошивший страну), что наступит день, когда «великим князем всея Руси» будет провозглашен пришлый чужеродец, татарин?

На самом деле Симеон Бекбулатович был фигурой подставной, марионеткой в руках все того же грозного кукловода, решившего развлечься в роли вассала. Политиканские причуды помимо издевательского по отношению к русскому народу смысла имели и иную цель. Иванец Московский (так подписывался тогда Иван IV) вновь захотел «людишек перебрать», но на этот раз от имени князя Симеона, к которому и поступила соответствующая «челобитная».

Чужебесие Ивана IV запечатлелось в исторической памяти. И через сто лет, в далеком Тобольске замечательный ревнитель русского национализма Юрий Крижанич, сочиняя свою «Политику», напоминал читателям: «Царь Иван Васильевич, желая стать варягом, и немцем, и римлянином, или кем-нибудь другим, лишь бы не быть ни русским, ни славянином, хотел, поэтому и зятя иметь чужеземца, пригласил он Магнуса, голштинского княжича…»

Безответственные игры с троном «помазанника Божия», совершавшиеся его личным «соизволением» в состоянии душевной поврежденности, – могли ли они остаться без разрушительных последствий для династии, для судеб русской монархии? Такая театрализация политической жизни показала, что троном позволительно играть, а царем можно назваться или даже самоназваться. Порожденные самовластьем Ивана IV соблазны обнаружили свою смертельную опасность спустя четверть века, в эпоху еще одной Смуты – начала XVII столетия.

После передачи престола Симеону террор усилился – произошли новые расправы, казни, конфискации, ссылки и переселения. Погибли бояре И. Бутурлин (с сыном и дочерью), П. Куракин, дьяк Д. Володимеров, архимандрит Ефимий, протопоп Иван и многие другие. Их отрубленные головы царь приказал бросить «по дворам» тех вельмож, которые подозревались в неверности или чем-то раздражили тирана. Правы историки, видевшие в этих событиях возрождение опричнины, которую царь отменил в 1572 году.

Последствия опричнины для Русской земли оказались ужасающими: запустение земель, обнищание, разрушенные быт и хозяйство, массовые убийства, грабежи, сселения и переселения «людишек» с мест, где они и их родные проживали столетиями, разорение родовых гнезд. Уже на первом этапе более чем у двенадцати тысяч семейств были отняты не только земли, но и дома и имущество; случалось, что их «в зимнее время высылали пешком на пустые земли… многие погибали по дороге» (Н.И. Костомаров).

Экономика страны была подорвана, казна истощена, население сократилось. Разделение территории на земщину и опричнину внесло в русское общество раскол, провоцировало противостояние, ожесточение и борьбу, которые могли лишь ослабить могущество государства. Столько сил потратил народ – еще с удельных времен – на преодоление раздробленности и междоусобиц. Иван IV возродил их в новых формах, поставив народ, выражаясь современным языком, на грань гражданской войны.

Могла ли победить Россия в затянувшейся и вполне безуспешной Ливонской войне, имея за спиной разгромленный тыл и раздвоенную административную власть?.. О каком укреплении самодержавия можно говорить, как это делают некоторые историки? Подобное могут утверждать только ничего не смыслящие в содержании и принципах русской (народной! – прав в этом, конечно же, И. Солоневич) православной монархии.

Разъединительный, раскольнический результат политики Ивана IV ясно понимали и современники. Проницательный Иван Тимофеев в своем  «Временнике» обличал царя, который «Божьими людьми играя… прообразовал розгласие…» Быть может, страшнее следствий политико-экономических стал погром нравственный, духовный, – разрушение человеческих душ.

Установившаяся в стране атмосфера страха, доносов, слежки, произвола и безнаказанности раздробила народную сплоченность, подорвала русское единство. Служивший переводчиком при дворе Ивана IV немец Альберт Шлихтинг свидетельствовал: «Братской любви у них нет никакой; взаимная привязанность и расположение пропали. Именно, братья преследуют друг друга взаимно с озлобленной ненавистью, клевещут, возводят ложные обвинения перед тираном. Сын восстает на отца, отцы, в свою очередь, на сыновей. Редко можно слышать у них приятельский разговор, до такой степени чуждаются они товарищества, общения, друзей, всех». Что означают эти обвинения, – не клевета ли иностранца, невзлюбившего Московию? Но не о том ли писал и дьяк Иван Тимофеев; подтверждая «несогласное наше разгласие и небратолюбное расстояние» – «мы друг друзе любовным союзом растояхомся, к себе каждо нас хрепты обращахомся, онии к востоку зрят, онии же к западу, но сия наша разность многу на ны врагом нашим подаде крепость».

Трагические страницы нашего прошлого. Трудно не присоединиться к голосам тех историков, кто считал учреждение опричнины чудовищным орудием деморализации русского народа.

+ + +

Ни у кого из исследователей не возникало сомнения в религиозности Ивана Грозного. Стали хрестоматийными упоминания о его исступленных молитвах и поклонах – царь разбивал лоб до кровавых синяков; о его любви к церковному пению (сам любил петь на клиросе). Мечтал поступить в монахи. Вспомним и его заупокойные вклады за казненных – на помин души. Вроде бы невозможно усомниться в искренности самодержца. Храмы посещал регулярно, даже сам на себя епитимью накладывал, иногда мог решиться и на самобичующую исповедь (например, в послании в Кирилло-Белозерский монастырь).

В евангельском послании апостола Иакова имеется вопрос: «Что пользы, братья мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли эта вера спасти его?.. Вера без дел мертва» (гл. 2, 14, 20). Каковы дела государя, мы знаем. Но, быть может, самовластные его бесчинства – сфера большой политики, где всегда есть издержки? Так сказать, Кесарево – Кесарю, Божие – Богу?

Ответы надобно искать в отношениях царя и духовенства, в действиях и поступках, касающихся богоугодных заведений, храмов, монастырей, церковнослужителей. Что же увидим здесь? Увы, опять кошмарные эксцессы, только еще и с признаками святотатства.

Во время новгородского похода по приказу царя опричники попутно ограбили церкви и монастыри в Твери. Первыми жертвами погрома в Новгороде также оказались храмы и монастыри. Государевы наемники захватили архиепископскую казну, сокровища Софийского собора, забрали утварь, иконы. Несколько сот арестованных монахов, в том числе игуменов, иереев, соборных старцев, выведя на рыночную площадь, забили «палицами насмерть». Архиепископа Пимена Иван Васильевич велел посадить на лошадь задом наперед, нарядить в скоморошье платье и заставил дуть в волынку, – отдавая его на поругание.

На новгородское духовенство наложили огромную контрибуцию. Вымогая деньги, личным указанием царя уцелевших настоятелей поставили на правеж – «бити их приставом из утра до вечера на правежи до искупа безщадно». Многие не выдержали истязаний и погибли. Тех, кто выжил, отправили в тюрьмы.

У псковских монахов тоже отняли почти все: иконы, книги, утварь, деньги. Сняли и увезли соборные колокола.

Опальных иерархов не спасали от смерти ни церковный сан, ни нравственный авторитет. Игумена Псково-Печерского монастыря Корнилия царь убил своим жезлом. Архиепископа новгородского Леонида он приказал зашить в медвежью шкуру и затравил собаками. Сосланного в тверской Отрочь монастырь бывшего митрополита Филиппа задушил подушкой главный палач Ивана IV Малюта Скуратов…

«Пособие же душе бывает от всякого смирения», – писал царь. Смиренный и кающийся на словах, Иван Васильевич в деяниях своих выступает как богоотступник и злодей. Верил ли он во Христа? «И бесы веруют, и трепещут» (послание Иакова, гл. 2. 19). И вряд ли задумывался грозный государь над апостольским наставлением: «Дети Божии и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего» (1-е послание Иоанна, гл. 3. 10). По плодам их познаете их…

Точным сравнением пометил московского тирана Н.И. Костомаров, указав, что он «мерзее своего языческого двойника – Нерона». Сопоставив их «художества», историк дал убедительное объяснение психологии царя, который был не только лицемером, но и лицедеем: «Иван входил в роль кающегося грешника, смиренного отшельника, сурового умертвителя собственной плоти и тешился этой ролью, как Нерон ролью артиста» (выделено нами. – М.Л.)

Садистские наклонности и кровожадность соединялись у Ивана IV с невероятной похотливостью. Помимо семи жен[1]¹ царь имел бессчетное число наложниц. Под конец жизни он хвалился тем, что растлил тысячу дев… Ни одна семья в столице не могла чувствовать себя в безопасности. Приглянувшихся девушек (а иногда и замужних женщин) опричники приводили на ложе повелителя – «на блуд». Без церемоний хватали жен опальных людей, насиловали, мучили, после чего нередко убивали. Кутежи, безобразные потехи со скоморошьими непристойностями, чревобесие с винопитием и необузданный разврат стали обычаем при дворе.

После смерти Марии Темрюковны (ходили слухи, что и она отравлена) Иван IV устроил розыск красивых невест по всему государству. Многомесячные смотрины завершились тем, что были отобраны 24, а затем 12 девушек. Царь вместе с сыном Иваном осматривали их обнаженными… Разочаровавшись в седьмой жене Марии Нагой, Грозный (ему было уже за пятьдесят) вскоре начал искать возможности заменить ее. По его поручению русский посол в Англии сделал запрос: «Государь взял за себя в своем государстве боярскую дочь, а не по себе, а будет королевина племянница дородна и того великого дела достойна, и государь наш… свою оставя, заговорит за королевину племянницу».

Сластолюбие государя всея Руси принимало порой и вовсе уродливые формы. Проезжая по улицам Москвы, Грозный и его приспешники могли остановить встречный возок с приглянувшейся женщиной и заставить ее поднять платье, дабы лицезреть ее «срамные органы»… Сохранились сведения и о противоестественной связи Ивана IV с юным Федором Басмановым…

Но разве так уж редко среди сильных мира сего деспотизм, кровожадность, садизм, извращенность и безудержная похоть соединялись в одном лице?

Поразительную несовместимость с подвластным ему народом Иван IV обнаруживал и в главных свойствах своего характера – он был на редкость бессердечен и жесток. Любил ли он кого-нибудь? Были ли у него истинные друзья, да и могли ли быть при его гиперболической подозрительности? Склонность к тем или иным сановникам была, как правило, кратковременна и часто заканчивалась опалой и казнью.

В сущности, это был глубоко одинокий человек, а в нравственном смысле – отщепенец. И разве не справедлив приговор ему нашего выдающегося мыслителя А.С. Хомякова: «Царь Иван Васильевич не мог любить: чувство любви человеческой, любви христианской было ему незнакомо; его страсти были злы». Судьба уготовила царю путь Каина… Он постоянно злобился на ближних к нему людей. О народе, сравнивая его со своей бородой или с овцами, говорил: «Чем чаще стричь бороду, тем гуще она будет расти; овец же необходимо стричь раз в году, чтобы не дать им совершенно обрасти шерстью».

Впрочем, одна, и поистине пламенная любовь, а точнее – страсть владела им всю жизнь – любовь к самому себе. Эгоизм, алчность, сатанинское тщеславие Иван IV обнаруживал постоянно. Себя он часто сравнивал с Александром Македонским. Чрезвычайно ревнив был к ритуалам повиновения и почестей. Известен случай, когда царь приказал изрубить привезенного из Индии слона за то, что тот не пожелал… встать перед ним на колени. «Он сам для себя стал святыней», – писал В.О.  Ключевский. Само-обожествление, своенравное отношение к своему царскому долгу привели его, в конечном счете, к саморазрушению. Отринув Покров Небесный, забыв свою «помазанность», свой долг слуги Господнего, дав волю личным страстям и капризам, «он сам себе был изменником» (И. Тимофеев).

Это был властитель, который не умел властвовать собой, самодержец, не способный сдерживать разгул страстей. Всесильный внешне, он был бессилен изнутри. Хотя и прозванный Грозным, царь был натурой слабой и бесхарактерной. Молился, каялся, но снова и снова срывался, забывая Бога и все православные заповеди. Не защищенная броней духовной стойкости, самодисциплины и опыта, душа его, открытая искушениям и соблазнам, падала под их натиском.

При повышенной нервозности и впечатлительности он легко поддавался влияниям, был безоружен перед доносами, слухами, клеветой, которые сразу овладевали его сознанием. Его властолюбие простиралось по большей части на безответных и беззащитных. Но сколь малодушен бывал он порою в критические, опасные для государства моменты, – например, в столкновении с татарским, весьма наглым, ханом Девлет-Гиреем. На переговорах с ним, «изменяя нашей государственной чести и пользе, он не усомнился изменить и правилам церкви: в угоду Девлет-Гирею выдал ему тогда же одного знатного крымского пленника, сына княжеского, добровольно принявшего в Москве веру христианскую; выдал на муку или на перемену закона, к неслыханному соблазну для православия» (Н.М. Карамзин). Унижаясь перед врагами внешними, которых он испугался, царь вымещал оскорбленные чувства на своих подданных…

Среди множества пороков, которыми природа так богато одарила Ивана Васильевича, пожалуй, самым омерзительным являлся его садизм. Царю мало было умертвить жертву, ему надо было непременно насладиться ее муками. Нередко он откладывал казнь обреченных, упиваясь их «долговременным страхом и трепетом». Пытать и мучить опальных, наблюдать их страдания и агонию было любимым развлечением царя. Дотошные летописцы-современники отмечали что при этом он «всегда дико смеялся».

День государя начинался с посещения утреннего богослужения, где он усердно молился. Перед обедом он читал житие дневного святого. После трапезы остатки снеди выносились на площадь – нищим. А Иван Васильевич нередко отправлялся на пыточный двор… Затем следовало посещение вечерни. На ночь, лежа в постели, он любил слушать сказки,  которые ему рассказывали приглашенные «слепцы».

Ничто так не приводило тирана в веселое настроение, как зрелище страданий и крови. Он мог выпустить на толпу москвичей медведей и страшно хохотал, глядя, как в ужасе разбегаются и падают терзаемые зверями люди. После казни Фуникова и Висковатого царь приехал к их вдовам, истерзал первую – протянутой через промежность специальной пыточной веревкой – и снова «смеялся» – над их слезами, стонами и воплями…

Самодержец обедал, мучил, убивал и… хохотал, смеялся. Опять обедал, мучил, убивал и… молился. Похоже, и то, и другое он делал вполне искренне. Вот эти несоединимые «смеялся» и «молился» ставили и ставят в тупик историков. В норме такое невозможно. На тяжелую патологию личности царя указывали и его современники. У дьяка Ивана Тимофеева прочтем: «Болети неисцелно ему сотворити».

Для душевной болезни Ивана Грозного характерна какая–то почти неизбывная его раздвоенность. И в представлениях современников его образ двоился. Светлые первые годы правления и мрачные картины последующего периода. Разделение царства на две части в эпоху опричнины. Фанатичная набожность и рядом – сатанинские бесчинства.

Мир двоился в его воспаленном сознании, личность распадалась, дух рассыпался, изнемогал в бессилии обрести цельность, достичь целомудрия, столь необходимого православному монарху. Самовластный тиран и кающийся грешник – два лика грозного владыки, безуспешно пытавшегося примирить непримиримое. «Странная душа, исполненная противоречий! – замечал А.С. Пушкин. – В нем и было два совершенно различных человека».

В первые годы после воцарения и позднее, «в часы просветления», Иван Грозный «кое-что сделал для России» (А.С. Пушкин). Он карал не только безвинных, но и действительно преступников, воров, взяточников. Проявлял иногда и порывы милосердия; за полтора года до смерти объявил, например, о прощении всех опальных людей. И в этом смысле свидетельства его «добра и зла равно убедительны, неопровержимы» (Н.М. Карамзин).

Трагедия государства заключалась в том, что его властитель был болен «неисцелимо», а, кроме того, страдал таким пороком, который сам в себе черпал силы, превращаясь в неутолимую страсть. По глубокому замечанию того же Карамзина, «кровопийство не утоляет, но усиливает жажду крови: оно делается лютейшею из страстей, неизъяснимою для ума, ибо есть безумие, казнь народов и самого тирана».

+ + +

Отношения монарха и подданных, самодержавия и многоголосой народной массы – вечная тема нашей истории. Сколько бы ни писали о «стране рабов», ужасах крепостничества, феодальном произволе и злоупотреблениях администрации на Руси, отношения власти и народа в Русском государстве никогда не сознавались как отношения господина и раба. Православный взгляд на человека, как сотворенного по образу и подобию Божьему, исключал такое понимание. Все люди, все сословия, властные органы – каждый на своем уровне – были «рабами» (то есть послушными исполнителями) воли Господа, соратниками в общем деле Божьего домостроительства на земле.

Искажения возникали – по греховности человеческой природы – в исторической практике. Мы явственно видим это в годы царствования Иоанна Грозного.

Отношение народа к Ивану IV менялось по мере того, как менялся и сам царь. Хотя «шлейф» благожелательности, доверия и надежд еще сохранялся какое–то время и в 1560-е годы, но преступления опричнины разрушали его.

Нарастало негодование народа против самовластной «грозы», становившейся все более несправедливой и кровавой. В летописи той поры прочтем: «И бысть в людях ненависть на царя от всех людей». Вражды, возникшей «промеж государя и людей» не отрицал и сам Иван Васильевич. О том же свидетельствовали побывавшие в русской службе иностранцы: «Кроме опричников, никто не расположен к тирану. Если бы его подданные только знали, у кого они найдут безопасность, они, наверное бы, отпали от него» (А. Шлихтинг); к царю «не чувствуют расположения ни духовные, ни миряне», при вторжении неприятеля «его собственные русские немедленно окажут поддержку» (Г. Штаден).

Принято считать, что Иван IV творил свою злую волю почти беспрепятственно, – народ все сносил безмолвно и безропотно. Однако это справедливо лишь отчасти, разные люди (и сословия) вели себя по-разному. Лишь поверхностному наблюдателю могло бы показаться, что на Руси тогда торжествовало «безграничное послушание подданных своему государю». Да и причины покорности народа не столь очевидны, как можно подумать.

Да, народ молчал. Не известно ни одного случая, чтобы кто-нибудь из подданных, сопротивляясь произволу, поднял на царя руку. Иван Васильевич ездил по Москве иногда почти без охраны…

В сознании средневекового русского человека тесно сплетались убежденность в том, что православная монархия – единственно возможная и спасительная для всех форма власти, что особа государя, как помазанника Божия, священна. Была твердая вера в то, что только самодержец может служить гарантом против любых смут и безначалия и является высшим выразителем народного единства, верховным защитником государства и его населения.

Народ слушался царской воли (и капризов!), ибо не раз убеждался, что анархия, многовластие могут быть страшнее иной личной деспотии. «Таков был царь; таковы были подданные! Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошел в мучительстве, то они превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властию Божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иоанново гневу Небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением; гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная», – так объяснял трагические парадоксы эпохи Н.М. Карамзин, гораздо глубже иных исследователей проникавший в тайны нашей истории.

Христианское мироотношение народа питало силу его терпения. Деспотия Грозного воспринималась и как кара за грехи (кто же смог бы посчитать себя безгрешным?), как наказание Божье. Россия жила со Христом в душе, с памятью о его крестных муках и с верой в суд Всевышний и торжество справедливости в жизни вечной – за пределами земного пути. Средневековый православный русский человек не боялся смерти, или страшился ее совсем не так, как люди с новейшим внерелигиозным сознанием. Он боялся утратить честь, изменить Богу, оскорбить святыни. Народ вооружался терпением и молитвой, постом и смирением, стремясь отмолить и грехи своего безжалостного повелителя.

Поразителен в этом смысле один из эпизодов: за какую-то незначительную оплошность Иван Васильевич приказал виновного посадить на кол. Подвергнутый казни, несчастный в страшных муках прожил еще целый день, говорил со стоявшими рядом женой и детьми и беспрестанно повторял: «Боже! Помилуй царя!..»

«Бога бойтесь, царя чтите» (I Петра, 2, 17). А ежели «царь не Божий слуга, но дьяволов» (И. Волоцкий), то может ли сомневаться православный христианин в необходимости борьбы с тираном? Вопрос о земных, гражданских и политических формах сопротивления власти, отмеченной печатью демонизма, – это и вопрос личной ответственности каждого перед лицом зла и насилия. Духовные законы столь же непреложны: не сопротивляющийся злу поглощается им и может стать одержимым. Позволяющий убивать невинных разве сам не становится соучастником преступления?..

Христианство – не толстовство (отождествившее любое принуждение с насилием), не пацифизм, но воинствующий призыв к верующим бороться с силами тьмы, начиная с одоления грехов в собственных душах. О необходимости «сопротивления злу силой» писал православный мыслитель XX века И.А. Ильин. В пространстве своего личного или государственного бытия, ни человек, ни народ не имеют права оставаться пассивными, «отдавая без боя в руки антихриста все поле исторической жизни человечества под благовидным предлогом – «не марать рук о дела мира сего». (А.В. Карташов. Воссоздание Святой Руси).

В полной мере это относится и к проблеме отступления от монархического идеала совместного, «симфонического» служения – церкви, царя и народа – Божьему замыслу о своей державе. Как уже отмечалось, ясный христианский ответ на эти вопросы давали русские мыслители не только XX, но и далекого XVI столетия. Не должно «покоритися» государю «строптивому», «царю-мучителю» (И. Волоцкий). Иначе «покорство» становится соучастием, а значит, и грехом.

Да, подданные Ивана Грозного обнаружили невероятное терпение и «силу народного повиновения». Но было ли это «силой государственной», которая «спасла для нас могущество России», как полагал историк? Народ в массе своей безмолвствовал и безропотно сносил злодеяния. Причину такой безучастности Н.И. Костомаров, к примеру, усматривал в «общем качестве масс, привыкших к повиновению». Ученые либерального толка видели в этом классовый эгоизм: низы радовались, что карали бояр.

Насилие и страх сковывали людей, порождая трусость и малодушие.

«Все честное всячески переменялось на бесчестное», – писал Иван Тимофеев, обличая «бессловесное молчание», которым «покрылись» современники и «как немые смотрели на все случившееся». «За какие грехи, – спрашивал он, – не бессловесного ли ради молчания наказана земля наша… Бог карает людей, когда народ не находит мужества прекратить злодейства».

Слепое повиновение проявляли и высшие сословия государства. Однако они не страшились перечить царю… в спорах о местничестве. Не без удивления писал об этом Н.М. Карамзин: «Молча видели казнь своих ближних, молча склоняли голову под секиру палачей: но не слушались царя, когда он назначал им места в войске не по их родовому старшинству».

Однако лучшие – не молчали. Хотя, как известно, лучшие – всегда в меньшинстве… Восставали против «людодерства» православные иерархи. Вплоть до своей смерти в декабре 1563 года важную, удерживающую роль играл митрополит Макарий, чей авторитет был необычайно высок. Восставал против свирепых репрессий митрополит Афанасий. Возможно, по причине безуспешности своих увещеваний он сам сложил с себя сан и удалился в Чудов монастырь. Почти сразу царь изгнал с митрополичьей кафедры казанского архиепископа Германа, также попытавшегося обуздать жестокость самодержца.

Столкновение Ивана Грозного с митрополитом Филиппом достаточно известно. Филипп дважды выступил во время богослужений в Успенском соборе Кремля, обличая опричнину и царя. Отказав ему в благословении, духовный пастырь России сказал: «Кому ты думаешь угодить, изменивши таким образом благолепие лица своего? (царь был в черном опричном костюме, стилизованном под монашеское одеяние, – М.Л.). Побойся Бога, постыдись своей багряницы. С тех пор как солнце на небесах сияет, не было слышно, чтобы благочестивые цари возмущали так свою державу. Мы здесь приносим бескровную жертву, а ты проливаешь христианскую кровь твоих верных подданных. Доколе в Русской земле будет господствовать беззаконие? У всех народов, и у татар, и у язычников, есть закон и правда, только на Руси их нет. Во всем свете есть защита от злых и милосердие, только на Руси не милуют невинных и праведных людей. Опомнись: хотя Бог и возвысил тебя в этом мире, но и ты смертный человек. Взыщется от рук твоих невинная кровь. Если будешь мучить живые души, то камения возопиют под твоими ногами и принесут тебе суд».

Но бесстрашный призыв Филиппа «оставить опричнину» и соединить государство «воедино, как прежде», не был услышан. В ответ по приказу самодержца арестовали ближайших к Филиппу людей и насмерть забили их железными батогами. Впадая в ярость и исступление, Иван Васильевич Бога уже не помнил и ответственности перед Ним не чувствовал.

Не все безгласны были и среди боярства. Боярская дума пыталась остановить террор. Есть свидетельства, что в 1566 году более трехсот знатных лиц, включая придворных, явились к Грозному с протестом против опричников, которые «из среды нашей вырывают братьев и кровных наших, чинят обиды, бьют, режут, давят, под конец и убивают». Они требовали упразднить опричнину. Царь оставался верен себе: «зачинщиков» четвертовали, нескольким урезали язык.

Заступался перед царем за население псковский воевода Ю. Токмаков… Глава Посольского приказа И.М. Висковатый настойчиво увещевал государя «не истреблять своего боярства», задавая резонный вопрос – «с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей…» На одном из пиров вяземский дворянин М.С. Митнев обвинил тирана в душегубстве: «Царь, воистину, яко сам пиешь, так и нас принуждаешь, окаянный, мед, кровию смешанный братии наших пити…» Князь М.П. Репнин, взывая к совести монарха, корил его за непристойные потехи, а скоморошью маску, которую Иван пытался напялить на него, – дерзко растоптал… Репнина убили за отказ соучаствовать в скороморошестве.

Попытки образумить, остановить одержимого деспота были безуспешны. Не получил тиран и вооруженного отпора. Сомнительно, однако, чтобы никому не приходила в голову мысль убрать его, силой остановить разбойничье «управление» державой. Слухи о «заговорах» витали над троном. Возможно, что некоторые из них не являлись только плодом больного воображения владыки. Предпринимались тайные попытки. И одна из них, наконец, удалась.

Существует немало веских доводов в пользу версии о насильственном устранении Ивана IV. В советское время исследование его останков обнаружило в них большое количество солей ртути. Сообщают, что в начале 1584 года, незадолго до смерти, царя настигла тяжкая болезнь, было какое-то «гниение внутри», тело распухло, покрылось волдырями и струпьями, от него исходил мерзкий запах. Есть и свидетельство англичанина Д. Горсея о том, что Иван IV был задушен. Как виновников его смерти, подозревали бояр Б.Я. Бельского и Б.Ф. Годунова.

После смерти Ивана Васильевича Русское царство могло вздохнуть с облегчением: «Грозен царь, да милостив Бог…»

Зверства и беспримерный произвол Ивана IV ошеломили Московскую Русь. Ничего подобного – по крайней мере, в масштабах террора – у своих властителей прежних времен народ не наблюдал.

+ + +

Но был ли русский царь уникальной личностью в общеевропейском смысле? Конечно, в страну доходили известия о крайнем падении нравов, об оргиях смертоубийств и святотатствах в западных странах. То, что в Московии оказалось в диковину, в Европе давно уже, с первых веков начавшегося языческого «возрождения», стало обыденностью. Многотысячные костры и застенки инквизиции, религиозные войны с массовой резней (в одну Варфаломеевскую ночь истребили людей больше, чем Иван Васильевич за многие годы). Все эти, обильно расплодившиеся, европейски образованные Борджиа, Медичи, кровожадные и развратные короли, принцы, герцоги, кардинилы, распутные и циничные папы, их бесконечные междоусобные схватки…

Известный дипломат и мыслитель Н. Макиавелли сочинял свои сатанинские трактаты, героизируя политический аморализм. О неаполитанском короле Ферранте, правившем за полвека до нашего русского Ивана, читаем: «Неугомонный работник, умный и умелый политик, внушал ужас всем своим современникам. Он сажал своих врагов в клетки, издевался над ними, откармливал их, а затем отрубал им головы и приказывал засаливать их тела. Он одевал мумии в самые дорогие наряды, рассаживал их вдоль стен погреба, устраивая у себя во дворце целую галерею, которую и посещал в добрые минуты. При одном воспоминании о своих жертвах он заливался смехом. Этот Ферранте отравлял в венецианских церквах чаши со святой водой, чтобы отомстить венецианской сеньории, предательски убивал нередко прямо за своим столом доверившихся ему людей и насильно овладевал женщинами…»

В этом общеевропейском контексте наш отечественный Иван Васильевич и его злодеяния не представляются уже чем–то исключительным или ненормальным. Московский деспот явился вполне ренессансной фигурой, так сказать, еще одним «титаном возрождения». Помня еще и особое пристрастие царя к иноземцам, можно с полным основанием считать его первым (увы, не последним) европейцем на русском троне. Это подтверждают, напомню, и ставшие хрестоматийными сравнения его с Нероном… Он был герой вполне в духе своего английского современника – В. Шекспира, автора знаменитых кровавых трагедий и хроник, что было отмечено еще А.С. Пушкиным: «Шекспир сделал бы шедевр из этого характера».

Иван IV не исполнил главной своей обязанности – быть проводником в государственную жизнь воли Божией, крепить  христианские начала. Вместо этого он обожествил самого себя, абсолютизируя собственную власть, исказив монархический идеал и вполне отдавшись своим капризам и порокам. «Сердце царево в руке Божией», – утверждает русская поговорка. В чьей же руке было сердце Ивана Грозного, да и было ли оно?..

Чаемого народом идеала своего единения с царским – не произошло. Итоги деятельности Ивана IV, как замечали некоторые историки, сравнимы с монгольским игом и уроном от междоусобиц удельного времени. Разорение родовой аристократии, бедствия тяглового сословия, общая убыль населения и хозяйственная разруха – свидетельства ослабления государства. Не случайно бывший опричник Г. Штаден, видевший все это своими глазами, создал «проект военной оккупации Московии», который представил императору Рудольфу Второму. Истощенная Русь казалась легкой добычей.

Был нанесен удар по всему строю древнерусской жизни. Органическое поступательное развитие страны было искажено и замедлено – преступлениями и самодурством центральной власти. Кровавые эксцессы самодержца закономерно увенчались совершенным им сыноубийством.

Страдал престиж не только государства, но и самой монархической идеологии, которую дискредитировали злодеяния  монарха. Всю жизнь боровшийся с изменами и смутой, царь, ослепленный себялюбием, сам их и порождал. В нем, в тогдашней политической сумятице, заключался, быть может, главный источник будущих страшных бедствий, постигших страну в Смутное время начала XVII столетия. «За государьское согрешение Бог всю землю казнит», – напомним предостережение И. Волоцкого. Поразительное предсказание Смуты найдем в книге английского посла Д. Флетчера «О государстве русском», опубликованной в 1591 году: политика и поступки Ивана IV «так потрясли всё государство и до того возбудили всеобщий гнев и непримиримую ненависть, что это должно окончиться не иначе как гражданским пожаром».

Конечно, помимо жизни государственной, существовала еще и жизнь собственно народная, отразить которую возможно полнее настойчиво призывал отечественных историков К.С. Аксаков. Это глубинная, кондовая Русь – с ее преданиями, нравами, обычаями, складывавшимися веками, с ее верой, добротолюбием и правдоискательством, общинным бытом и неистребимой домостроительной энергией – служила основой и залогом выживания при любых внешних или внутренних бедствиях. Но затянувшиеся времена политической «грозы» и судорог верховной власти, безначалие Смуты – измучили страну. И не по этой ли причине, как отметил славянофил А.С. Хомяков, после избрания царя Михаила Романова «русский народ вышел в отставку…»

Оценивая роль Ивана IV, В.О. Ключевский имел основания утверждать, что без него жизнь Московского государства устроилась бы «легче и ровнее», а политические проблемы были бы разрешены «без потрясений», им подготовленных. Историк считал, что «важнее отрицательное значение этого царствования». Трудно с ним не согласиться.

Эпоха Грозного дана нашему народу в вечное назидание. Беспечность, небрежность и прекраснодушие, с которыми русские люди нередко относились к центральной власти, оборачивались неисчисленными утратами, страданиями, реками слез и крови. «Да видя содрогаемся! – замечал Карамзин, описывая царствование Ивана IV. – Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели – и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может в правлении самодержавном выставить на позор такого властителя, да не будет уже впредь ему подобных!».

В памяти народной худое и трагическое стирается быстрее прочего. Иван Васильевич наречен ею царем «грозным». Но современники называли его иначе: царем–мучителем. Летописи запечатлели именно это определение. Как не раз уже было замечено, История злопамятнее народа…

[1] Первая – Анастасия Романовна из рода Захарьиных. Вторая – Кученей (в крещении Мария) Темрюковна, дочь кабардинского князька. Третья – Марфа Собакина, умерла вскоре после свадьбы. Четвертая – Анна Колтовская, брак с которой длился менее года и закончился ссылкой ее в монастырь. Пятая – Анна Васильчикова, также сосланная в монастырь. Шестая – Василиса Мелентьева, вдова дьяка Мелентия Иванова, рано умерла. Седьмая – Мария Нагая.

Марк Николаевич Любомудров

+ + +

От ред РИ. В этом году известному патриотическому деятелю Марку Николаевичу Любомудрову исполнилось 90 лет – см. биографическую беседу с ним по этому поводу.
Данная его статья об эпохе Царя Иоанна Грозного была опубликована в 2004 г. в книге «Русский рубеж» (СПб., 2-е изд.), сейчас она прислана нам автором, видимо, без изменений. С тех пор преобладающее отношение к Грозному Царю (его почитание) в среде православных патриотов даже расширилось, судя по установлению ему памятников (в Орле и в Москве на «Аллее Правителей» в одном ряду со святыми Государями и коммунистическими вождями-богоборцами). Его идеализация началась, как известно, в СССР в 1930-е годы для оправдания сталинского террора, а в постсоветское время многими патриотами выдвигается как образец правителя, необходимого для пресечения олигархического разграбления страны. Мы полагаем, что предостерегающее ценное напоминание М.Н. Любомудрова о должном в Православии отношении к правителям (в т.ч. нынешним) вполне уместно, даже если некоторые детали в приводимом перечне «компромата» нуждаются в уточнении (это отмечал дотошный Е.Ф. Шмурло) и, возможно, уже останутся тайной в нашем земном измерении. Но это не меняет сути дела.
Особенно важно и показательно, с нашей точки зрения, принципиальное отношение тогдашней церковной власти к правителю (это также больной вопрос и советского, и нашего времени…). Как известно,  церковный собор 1572 г. наложил на Царя строгую епитимью за четвертый брак: «запрет молиться в храме и приобщаться Святых Христовых Тайн». Хотя епитимия налагалась на трехлетний срок, запрет на принятие Святых Тайн действовал до конца жизни Царя.
В числе современных историков, объективно исследовавших царствование Иоанна IV, заслуживают внимания труды Р.Г. Скрынникова (1931–2009) и Д.М. Володихина (р. 1969).

См. на нашем сайте другие материалы по данной теме:
18.03.1584 (31.03). — Скончался Царь Иоанн IV Васильевич Грозный (точка зрения гл. ред. РИ  – М.В. Назарова)
Священник Михаил Немнонов в соавторстве с Сергеем Марновым. Был ли царь Иван Грозный местночтимым святым.
Вышла книга историка Д.М. Володихина о Государе Иоанне IV Грозном
Е. Фёдорова. Негрозный взгляд на Грозного Царя