Дмитрий Саввин: СОДОМСКАЯ ИНТОКСИКАЦИЯ. О механизме воспроизведения гомосексуализма среди управляющего слоя РПЦ МП и о единственно возможном пути его преодоления

Дмитрий Саввин: СОДОМСКАЯ ИНТОКСИКАЦИЯ. О механизме воспроизведения гомосексуализма среди управляющего слоя РПЦ МП и о единственно возможном пути его преодоления

Честно признаться, извращенческо-эротический аспект внутрицерковной проблематики никогда не казался мне темой, которую следует активно обсуждать. Отнюдь не потому, что подобные вопросы поднимать грешно (грешно грешить, а не противодействовать греху), а потому, что не видел в этом смысла.

Однако после появления нелепого интервью Невзорова, гвоздем которого является рассказ про какой-то немыслимый оральный интим в алтарной части храма, стало очевидным, что высказаться по этой теме придется.

Действительно, гомосексуалисты среди православного епископата, насколько мы можем судить, встречаются. (В данном случае, мы говорим о ситуации внутри РПЦ МП, но при этом необходимо оговориться, что и РПЦЗ, и ИПЦ от подобных деятелей совсем не застрахованы.) За руку или за что-то в этом роде не пойман, впрочем, никто. Но вот «голубые» скандалы случались неоднократно, а замешанные в них архиереи спешно перемещались на новые кафедры, а то и выпроваживались за штат.

Кроме того, в церковных кругах известны епископы, славящиеся своей «нетрадиционной ориентацией», но пока что в опалу не попавшие. О том, насколько они многочисленны, где тут правда, а где – поповские и пономарские сплетни, однозначно сказать нельзя. Во всяком случае, можно утверждать: они существуют. И не просто существуют, но еще и образуют своеобразное лобби. Вокруг которого, в свою очередь, вьется соответственное «молодое поколение» искателей епископства, жаждущих достичь оного через задний, во всех отношениях, ход.

Проблема имеет место. И, если отбросить все ханжеские (а в устах атеистов – сугубо ханжеские) охи и вздохи, заклинания и завывания, то невозможно не заметить: данная скверна порождена существующей в настоящий момент административной системой. Точнее, системой отбора и подготовки кандидатов во епископы.

Как известно, православному епископату каноны предписывают безбрачие, а установившаяся традиция (характерная, в первую очередь, для Русской Церкви) предполагает не только целибат, но принятие монашества. Фактически, данная традиция по своему значению идентична канонической норме.

Еще задолго до 1917 г. в господствующей Греко-Российской Православной Церкви в монашестве наметилось разделение, приведшее к образованию двух своеобразных «каст»: монашества монастырского и ученого. Первые – собственно монахи и монахини, приходящие в обитель и совершающие там, в меру сил, монашеский подвиг. Это был, так сказать, традиционный – по форме, во всяком случае – тип монашества. Что же касается «ученой» касты, то тут все обстояло несколько иначе.

В абсолютном большинстве случаев, это были учащиеся семинарий и академий, которые принимали постриг еще в период своего обучения в духовных школах. Их, еще сидящих на семинарских скамьях, в шутку и не без язвительности называли «архиереями» – по той простой причине, что, действительно, стандартным окончанием карьеры таковых семинаристов было именно архиерейство. Как правило, средний путь от выпускника Духовной академии до епископа не был слишком долог, и составлял 10-15 лет.

Эти 10-15 лет проходили в среде, от монашеского делания во многом далекой. Вот как описывает ее протопресвитер Георгий Шавельский: «Вся обстановка, все условия доепископской службы «ученых» иноков были таковы, что скорее могли развращать, чем воспитывать и усовершенствовать их. Молодой инок жил в миру, не проходя монастырского подвига послушания, не воспитывая в себе главной, не только в монашеской, но и вообще в христианской жизни добродетели – смирения…». И еще у него же: «Церковная власть упорно не желала замечать страшного и соблазнительного противоречия, которое скрывалось в таком порядке, ставшем общецерковным явлением: принятие монашества есть обречение себя на постоянное смирение и уничижение, а тут монашество сразу возвышало и возвеличивало инока в ущерб правам и заслугам других… монашество есть отречение от мира и его благ, тут же именно постриг открывал монаху путь для властвования над миром; монашество соединено с обетом нестяжания, а между тем только знаменитейшие артисты, адвокаты и да профессора-медики могли конкурировать с архиереями виднейших кафедр… в изобилии доставшихся на их долю земных благ».

То есть была выработана система, которая делала епископский образ жизни по сути чуждым монашеству. Но при этом доступным он был только для монахов. Соответственно, к постригу стали тянуться люди, мечтавшие совсем не об иноческом житии, а о чем-то, по меньшей мере, земном.

Эта болезнь, выявившаяся на излете XIX столетия в Греко-Российской синодальной Церкви, так или иначе, отразилась в последующей истории РПЦ МП. Впрочем, здесь все-таки прямой преемственности нет, ибо условия жизни в подсоветской России были качественно иными и епископ, который между ссылками и концлагерями управлял епархией из церковной сторожки, никак не был похож на вышеописанных «ученых» деятелей.

Полномасштабное возрождение «ученого монашества» начал не присно, но памятный митрополит Никодим (Ротов). Собственно, именно его можно благодарить за то, что в РПЦ МП вновь появилось некое монашеское (назовем это пока так) сообщество, копирующее все «достижения» описанных о. Шавельским «ученых» иноков. А полноценный расцвет этого явления начался в 90-е гг.

И дореволюционных «ученых» монахов, и «интеллектуальную элиту» выделки митрополита Никодима, и многих нынешних архиереев РПЦ МП роднит одно. Для всех них (в их глазах) монашество не было единственным возможным и наилучшим путем спасения. Для них это был лишь необходимый и, в общем, неприятный довесок, который, «в силу обычая», прилагается к главной вкусности – епископской митре. В этом смысле, в 90-е гг. действительно «восстановили традицию», причем, весьма скверную. И в последующем эта «традиция» лишь укоренялась и всячески укреплялась.

И, к сожалению, на том пути административно-хозяйственного развития, который выбрало руководство РПЦ МП после 1991 г., без этого обойтись было нельзя. Тут сказались несколько факторов. Во-первых, синодальная Церковь подспудно воспринималась как некий абсолютный эталон. И раз в ней рулили «ученые» монахи, то ничего лучше придумать сейчас невозможно. Во-вторых, во главе МП прочно стояли птенцы гнезда никодимовского, то самое советское переиздание вышеназванного дореволюционного феномена. Естественно, что новую церковную элиту они посчитали правильным воспитывать по своему образу и подобию.

Но все это, в конечном итоге, лирика и прочая «психология». Главная – третья – причина лежала в методе управления.

Начиная с 90-х гг., сначала тихо и «сапой», а потом все более явно начинает выстраиваться система, когда все церковное управление замыкается на епископа. Все соборные институты де-факто исчезают. (Не исключая, кстати, и Архиерейский Собор – этот орган в настоящее время в РПЦ МП никакой независимости не имеет и лишь штемпелюет решения синодальные.) Епархиальные Советы либо отсутствуют, либо становятся просто исполнительным органом архиерейской власти. Преосвященные подотчетны только Патриарху и Синоду, а в своих епархиях властвуют безраздельно. Причем делают это, как сейчас принято говорить, в «ручном режиме».

И тут уже срабатывают чисто прагматические соображения. Чтобы управлять, да еще по описанной схеме, требуется не опытный духовник, не старец-монах – тут нужен опытный управленец, менеджер.

Может ли монастырь такового менеджера воспитать? Исключения бывают, но правило вполне однозначно: не может. Монастырский социум и его экономическая структура даже в наше развеселое время слишком специфичны. И тот, кто может успешно и качественно настоятельствовать в обители, очень часто оказывается неспособен руководить епархией.

Что бывает, когда это правило пытаются презреть, мне случилось наблюдать лично. Было это в одной епархии РПЦ МП, где на кафедру поставили архиерея из монастырских монахов. Что касается его личной нравственности, то данный владыка (особенно в сравнении с его коллегами) был достоин всяческих похвал. Он действительно был скромен в быту, пожалуй, даже доходя до аскетизма. Он любил богослужения, любил молитву. Порок, вынесенный в заглавие настоящей статьи, ненавидел, и в своей епархии, так сказать, выжигал каленым железом. Ну и много про него можно сказать хороших и теплых слов.

Но он так и не понял, что епархией нельзя управлять так же, как и монастырем. Просто неспособен был это осознать. В итоге, при нравственном и лично благочестивом архиерее епархия стала рассыпаться, и люди рвали на голове волосы и периодически лезли на стену.

И все это было, в общем, естественно. Управление – это и искусство, и наука, и этому надо всерьез учиться. Благочестие не делает монаха ни выдающимся химиком, ни выдающимся биологом, ни опытным менеджером.

В результате, выработалась вполне логичная схема, отдающая предпочтение именно управленцам. Их стандартный карьерный путь несколько отличается от того, который существовал до 1917 г. Тогда будущие архиереи двигались к митре в основном через духовные школы. Сейчас эта дорога не является столбовой, так как воспитанные таким образом кадры, ко всем прочим недостаткам, являются еще и плохими управленцами. До революции при таких епископах была нянька в лице имперских властей, которые волей-неволей вынуждены были компенсировать все просчеты и провалы. Сейчас такой чудо-няни нет. А без нее «ученое» монашество плетет лапти быстро и удивительно злокачественно, что очень наглядно продемонстрировал в свое время Иларион (Алфеев) в Сурожской епархии.

Поэтому теперь карьерная магистраль выглядит примерно так: иподиакон (келейник) – секретарь (целибатный диакон или иеродиакон «при владыке») – секретарь епархии – викарный епископ – епископ, управляющий епархией. Порой сюда вплетается монастырь, но между делом и ненадолго. Монастырские наместники и настоятели – это, в ряде случаев, та еще песня, но песня особая, выходящая за рамки данной статьи.

Становясь на сей эскалатор, человек более-менее ясно понимает, что «при прочих равных» это должно закончиться епископством. То есть абсолютной властью в церковной сфере на определенной территории и разными вкусными вещами. А раз так, то, стало быть, он ищет именно их, а не монашества. (Хотел бы быть монахом – пошел бы в монастырь, а не в канцелярию епархии.) Постриг здесь идет, как выражалась советская торговля, в нагрузку, в качестве ложки дегтя в бочку архиерейского меда.

Такие мотивы и предпосылки, сами по себе, уже не могут не вызывать тревогу за дальнейшее духовное и нравственное развитие будущего Преосвященного. А к этому добавляется еще и сам lifestyle, принятый среди епископата РПЦ МП.

Будучи абсолютным хозяином, владыкой в значении деспота в своей епархии, архиерей, в принципе, волен делать все, что ему хочется. И в этом плане он радикально отличается от всех остальных монашествующих. Приходской иеромонах все-таки находится под надзором епархиальной власти. То же самое касается и епархиальных служащих из числа монашествующих. Так или иначе, в их жизни всегда присутствует некий внешний сдерживающий фактор.

Епископа РПЦ МП в церковной среде, по большому счету, не контролирует никто. В пределах епархии ему подотчетны все, а он не подотчетен никому, а Патриарх и Синод – они далеко. Поэтому жить можешь так, как тебе нравится. Хочешь служить – служи полным чином круглые сутки. Не хочешь – можешь вообще забыть про все службы кроме Пасхи (да и на Пасху можно не явиться типа «по болезни»). Можешь сидеть сиднем в своей резиденции, а можешь месяцами кататься по городам и весям, как российским, так и зарубежным. Ну и так далее – вариантов досуга, невинного и винного, тут масса. А если ты умеешь этот досуг грамотно оформить, так и вообще замечательно.

И тут добавляется еще один нюанс. Каждый епископ монах, а монашество, вообще-то, предполагает обет нестяжания. Однако и церковное, и общественное сознание в целом свыклось с тем, что быт епископата обставляется на «высоком уровне» – солидные резиденции, дорогие машины, недурное питание, и т.д. Хотя это не стыкуется с монашеским образом жизни, но на это нарушение привыкли смотреть как на нечто нормативное.

От епископа – всегда монаха – сейчас аскетизма, де-факто, не ждут. Единственное, что от монаха-архиерея пока еще требует и церковный народ, и общественность – это соблюдения безбрачия, половой дисциплины.

Что же, в итоге, имеется в наличии? Человек, который не хотел быть монахом, но хотел быть епископом. Став архиереем, он является полным хозяином и епархии, и себе самому. Он – успешный менеджер, с психологией скорее чиновника-управленца, а не инока, он де-факто не связан (не считая его внутренних убеждений и совести) никакими монашескими обетами и обязательствами, кроме одного: безбрачия.

Зададимся вопросом: может ли человек средних лет, еще сравнительно молодой и здоровый, не имеющий внятного навыка монашеской жизни, но при этом обладающий властью и доступом ко многим материальным благам, взять и запросто ограничить себя исключительно и только в одной сфере – сексуальной? Ответ, боюсь, очевиден.

Нельзя быть монахом слегка или монахом по воскресеньям, а в остальное время на монашеские обеты плевать слюнями. Иноческий путь предполагает постоянную борьбу, дисциплину и самодисциплину, которая только и позволяет хранить себя в телесной чистоте. Притом реализовываться полноценно этот путь может лишь в монастыре (исключения возможны – но это именно исключения из правила, а не само правило). Если этого нет, то и «по линии безбрачия» тоже возникают серьезные трудности.

Дальше, увы, все так же логично и печально. Не желающий себя ограничивать деятель начинает искать подходящий объект для полового удовлетворения. И (это единственное, в чем можно согласиться с Невзоровым) женщина для этого… плохо подходит. Интимные отношения неминуемо сказываются на личном общении в присутствии посторонних, связь, так или иначе, становится очевидной для всех. Постоянное присутствие женщины рядом компрометирует, и отбояриться какой-нибудь «благочестивой» отговоркой тут не получится.

Гомосексуализм, как это ни скверно звучит, скрывать удобнее, а значит, и «приличия» блюсти легче. Объяснить постоянное присутствие «при особе» симпатичной секретарши гораздо сложнее, чем аналогичную близость иподиакона или архидиакона (которым быть рядом, в конце концов, просто положено). Тут есть еще ряд моментов, но вдаваться в подробности не хочется по причине брезгливости.

Далее недуг начинает распространяться. Педераст окружает себя себе подобными, которых начинает толкать ввысь по карьерной лестнице. И далее цикл повторяется…

Итоговая картина выглядит довольно грустно. Налицо система, дающая вполне однозначную вилку. Или на кафедрах будут монахи, которые просто завалят службу, ибо управлять не умеют и неспособны, или принявшие постриг профессиональные менеджеры. И тогда жди не только мерседесов-лексусов, но и содомитов, ибо профессиональные менеджеры во все эпохи не желают обходиться не только без «приличного» транспорта, но и без сексуального удовлетворения.

В рамках существующей структуры Московской Патриархии иных вариантов нет.

И, кстати, «богословское» оправдание этой содомской свистопляски уже выработалось. Недавно я услышал такую концепцию относительно сановных содомитов: мол, «пусть лучше так, чем с бабой» (!!!). Так они не женятся, от монашества не отрекаются. А потом-де перед смертью примут великую схиму, она, как второе крещение, им этот грех омоет… В общем, это было смешно, если б не было так мерзко. Но неосергианское сознание в очередной раз продемонстрировало гибкость и растяжимость, с которой не сравнится никакой силикон.

Наиболее подходящее решение проблемы, как всегда в Церкви, находится не вне Традиции, а верном и тщательном следовании ей. На епископские кафедры снова нужно начать ставить духовно опытных, монастырских монахов, а не менеджеров. А для того, чтобы они не развалили вверенные им епархии, нужно отказаться от системы ручного управления и архиерейского «абсолютизма».

Власть епископа – это, прежде всего, духовная власть. «Пещись о столах», заниматься хозяйственно-экономическими, да и во многом политическими вопросами должны люди, живущие в миру. Архиерей же должен контролировать их действия (сохраняя абсолютное право вето), но не отдавать непосредственно приказы, беря на себя функции прораба и завхоза.

При этом сам Преосвященный должен контролироваться соборными институтами – причем довольно жестко. Не будем забывать, что, согласно каноническим нормам, келейник – это в первую очередь свидетель благочестивого жития епископа. То есть, строго говоря, официально приставленный к нему канонический стукач, который должен поставить Церковь в известность о преступлениях владыки, ежели таковые обнаружатся.

Выборные, полноценные Епархиальные Советы должны заниматься административно-экономическими делами, оставив для непосредственного ведения архиерея лишь духовные вопросы. Необходимы Епархиальные Соборы (съезды духовенства и мирян), регулярно созываемые – не формально-фальшивые, а действительные – Поместные Соборы. Тогда разом отпадет и нужда в менеджерах, по недоразумению носящих монашеские мантии, и тотальная безконтрольность епископата со стороны православной общины, способствующая различным порокам.

В общем, нужно реализовать то, что принял и утвердил Поместный Собор Православной Российской Церкви 1917-18 гг.

Можно, конечно, спорить о том, насколько «либеральным» был этот Собор, и т.д. Но, однако, других лекарств от содомской интоксикации иерархии, да и от многих других бед, кроме развития соборных институтов, просто не существует.

Источник настоящей публикации: «Портала Credo.Ru»