Еще о евразийстве в связи с «поворотом РФ на Восток»

В связи с происходящей геополитической переориентацией нашего всё еще «богохранимого» Олигархата РФ ‒ то есть с его геополитическим «поворотом на Восток» ‒ многие наши патриотические и непатриотические (в телевизионных ток-шоу) авторы стали вспоминать о евразийстве. Оживилось и соответствующее «Международное Евразийское движение» А.Г. Дугина, согласно доктрине которого линия фронта в современном мiре проходит между «атлантистами» и «евразийцами» ‒ «Все остальное – вторично. Евразийцем может быть любой – православный и мусульманин, буддист и атеист, синтоист и язычник, хасид и марксист… Геополитический закон доминирует надо всем остальным» («Завтра». 1999. № 16. С. 6). Поэтому существенную часть оккультной евразийской идеологии Дугина составляет сотрудничество с иудейскими фундаменталистами наподобие Эскина, ждущими мошиаха-антихриста и готовящими его пришествие. Но не стану тут касаться оккультно-идеологических и геополитических построений главного нынешнего евразийца Дугина (интересующихся отношу к рецензии М.Б. Смолина на его трехтомник о «русском логосе» и к моему комментарию там же).

Обращает на себя внимание завязавшаяся полемика на ресурсе «Наследие Империи»  между известными и уважаемыми авторами философом В.Ю. Даренским («Великий поворот на Восток») и историком М.Б. Смолиным («Поворот на Восток и евразийство как беспочвенная крайность»). Позиция Михаила Борисовича в данном вопросе мне кажется более правильной, хотя Виталий Юрьевич разъясняет, что попытался очистить зерна евразийства от плевел, однако он, к сожалению, упустил в своей апологетической статье указать на эти плевелы, полагая, что о них и без того ранее было написано достаточно ‒ но это упущение и вызвало критику в отношении данной его статьи.

Вспомним, что идеологическое течение евразийства возникло в русской эмиграции как отталкивание от вскрывшейся ложности западной цивилизации вследствие предательства России ее западными союзниками по Антанте, поддержавшими Февральскую революцию и затем оккупацию и разрушение России большевиками. Это отрицание западного пути развития было исходным, общим и внешне объединяющим в единое евразийское течение разных авторов.

В своей «положительной» программе «поворота на Восток» евразийство, конечно, было весьма разным ‒ и «антисоветским» и «просоветским» (которое возобладало после отхода от него таких видных теоретиков, как кн. Н.С. Трубецкой, Л.П. Карсавин, принявший священство Г.В. Флоровский).

С моей точки зрения, точная оценка евразийства возможна лишь на историософском уровне, что я предлагаю в книге «Миссия русской эмиграции» (гл. 9. сс. 293‒295 и гл.21 сс.279‒284). Приведу ниже два этих отрывка, которые, надесь будут тут уместны и как краткая справка о евразийстве, которое было изначально родственно сменовеховству, то есть примиренческому отношению к большевикам.

О зернах и плевелах евразийства

«…Чтобы показать качество политического «анализа» сменовеховцев, достаточно процитировать такие их прозрения: «весь смысл второй, Октябрьской революции в том и заключается, что управление страной перешло к самому народу… Колоссальный рост государственного, национального, экономического и социального сознания народных масс в России – вот то неоспоримое и безконечно ценное, что уже дала нам Великая Русская Революция» [11]…

Сходные причины и иллюзии были у движения евразийцев, провозгласивших Россию – Евразией, а не Европой. Их исходным моментом тоже было огромное разочарование в западной цивилизации (уже не только на политическом, но и на духовном уровне), которое они выразили философски, соединив идеи славянофилов, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева и О. Шпенглера (о «закате Европы»). Евразийцы глубже, чем сменовеховцы, ощутили метафизический смысл большевизма – как крах попыток рационалистической европеизации России, начатой еще Петром I. Близко к ним стоит и Бердяев в работах 1920–1930 гг. («Новое средневековье», «Истоки и смысл русского коммунизма»). Как и у сменовеховцев, здесь можно видеть частично верное историософское зерно: большевизм, ценою огромных жертв и страданий, уберег Россию от того, чтобы стать мещанско-буржуазной страной «как все».

Но затушевывание некоторыми евразийцами кровавой цены, заплаченной за это, как и смешение метафизического и политического уровней – тоже вырождались в философию капитуляции, которая отличалась от сменовеховской лишь тем, что «национальное оправдание» большевизма выводилось из несовместимости России с западным мiром в силу ее природно-географических особенностей. «Национальная миссия» большевиков виделась в том, что они, изолируя Россию от «прогнившей Европы», вопреки своим политическим целям вывели страну на самостоятельные духовные пути, которые вскоре будут осознаны народом – на это и должна быть направлена деятельность эмиграции (а не на политическую борьбу против большевиков). Теряя нравственные ориентиры, евразийцы проповедывали «переключение революционной энергии» на созидательные цели, национальное «углубление революции» – как будто ненависть к Православию и террор против русской традиции можно было превратить в «творческую страстность»…

Главные идеологи евразийства: кн. Н.С. Трубецкой (его книгу «Европа и человечество» можно считать основополагающим произведением евразийцев), П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский; вначале к ним себя относили Г.В. Флоровский (быстро отошел), В.Н. Ильин, Л.П. Карсавин, позже – Н.Н. Алексеев, Г.В. Вернадский. Евразийцы выпустили сборники публицистики «Исход к Востоку» (София, 1921), «На путях» (Берлин. 1922), затем до 1931 г. вышло четыре сборника «Евразийский временник» и «Тридцатые годы». Выходила «Евразийская хроника» (Берлин, затем Париж; 12 выпусков с 1925 по 1937 г. под редакцией П.Н. Савицкого).

Евразийцы вызвали в эмиграции еще большую критику, чем сменовеховство: правый фланг критиковал их за отход от политической борьбы, левый – за антизападничество и религиозность. В последнем и заключалось их главное отличие от сменовеховства: евразийцы постоянно подчеркивали, что революция выявила нравственную ущербность большевизма и спасающую силу религии. На религиозно-философском уровне недостаток евразийских теорий заключался лишь в размытости христианских критериев историософии, что было вскоре осознано и многими евразийцами (Г. Флоровский писал, что в евразийстве была «правда» поставленных вопросов, но не «правда ответов» на них) [12]. Но это вовсе не обязательно должно было вести к капитуляции перед большевиками на уровне политическом: политика и историософия были разными составными частями евразийства, что наглядно проявилось в развале этого движения, когда из него ушли мыслители-основатели и остались со своими политическими иллюзиями просоветски настроенные кн. Д. Святополк-Мирский, П. Арапов, С. Эфрон и другие, издававшие во Франции еженедельник «Евразия» (1928–1929, 35 номеров).

Развал евразийства был, впрочем, связан и с активностью советской агентуры. Хотя это было скорее теоретическое движение, в нем возникли политические структуры, стремившиеся вести работу в России. Это привело к тому, что провокаторы из «Треста» (фиктивной «антисоветской» организации, созданной чекистами; об этом см. ниже) проникли в ряды евразийцев. В 1924 г. несколько «тайных» поездок в Москву, при помощи «Треста», совершил Арапов; в июне 1926 г. глава евразийцев Савицкий ездил на инсценированный под Москвой «Евразийский съезд». Разоблачение «Треста» нанесло удар по этому движению».

[11] Смена вех. Прага, 1921. (Переиздание: Тверь). С. 77.
[12] Флоровский Г. Евразийский соблазн // Современные записки. Париж, 1928. № 34. С. 312.

+ + +

Второй отрывок о евразийстве изложен с точки зрения Русской православной Церкви за границей.

«… Разумеется, на фоне господствующего богоборчества в СССР и апостасийного «свободного мiра», который был готов уживаться с марксизмом, но делал всё возможное для очернения исторической России и ее верных сынов в прошлом и настоящем, все эти надежды русских эмигрантов на воскресение России – это были надежды на Чудо Божие. Возражая скептикам, архимандрит Константин говорил:

«Оглянемся на свою историю – она вся есть чудо!» – так он озаглавил и свой сборник статей. «Не мечтательством, однако, должно быть наше упование на чудо, коим мы себя бы ублажали в своей бездеятельности. Нет! То должна быть неустанная молитвенная устремленность к Богу, таящая в себе огромную активность, жаждущую найти себе проявление и использующую всякую возникающую к тому и сейчас возможность. Учет возможности такого чуда есть трезвая реальность, ибо чудо всегда внутренне оправдано» [53].

То есть это Чудо Господь может вновь даровать русскому народу, если мы будем готовы принять это Чудо. Если мы подготовим себя для этого четким покаянным осознанием того, что значит Россия в Божием Промысле, почему мы предали ее историческое величие своим подражательством апостасийным народам, захотев быть «как все», и что необходимо нам, блудным сынам, для ее обретения и возвращения в Отчий дом. Тогда Милостивый Господь его и восстановит, – но не ранее, чем мы будем готовы принять и удержать этот дар.

Вот такое осознание и происшедшего с Россией, и самосохранительной миссии эмиграции предлагала «узкая» Русская Зарубежная Церковь. Можно сказать, что именно она взяла на себя подвиг русскости в условиях всемiрной апостасии. Эта эсхатологическая высота русского монархизма – мистическое ощущение судьбы России в масштабе общечеловеческой истории – должна быть принята во внимание независимо от политического отношения к монархии как форме правления. Именно в таком контексте следует рассматривать и прославление в 1981 г. Зарубежной Церковью Царской семьи, на ускорении которого в 1971 г. настаивал архимандрит Константин: «…единственное «Сверх-Чудо», которое способно сделать Апостасию недействительной, связано самым непосредственным образом с таким прославлением» [54].

Не было ли в этой верности, стойкости и в молитве о спасении России – главного духовного подвига Русской Зарубежной Церкви, ее духовной помощи России в тяжелейшие для нее времена, помощи, которая взвешивается на иных весах и не зависит от физической немощи?..

В этой максималистской попытке продления для России шанса на восстановление своей «удерживающей» роли и заключался пик охранительной миссии русской эмиграции. Для этого она должна была не только изжить последствия революции 1917 г., но и критически пересмотреть плоды всего петербургского периода. Здесь же проходит и истинный водораздел между разными ее частями: конформистской западнической – и верной России. Именно западничество в его разных видах – от либерально-демократического до революционно-богоборческого – нашло свою объединенную кульминацию в антирусской революции 1917 г., к которой привели и импортированные с Запада учения, и организационно-финансовая поддержка с Запада всех революционеров и противников России, и затем предательство России Западом как в Первой мiровой войне, так и во внутренней войне оккупантов-большевиков против русского народа. В сущности, революция разоблачила наше западничество как отступничество от «удерживающей» миссии России и переход на службу строителям царства антихриста.

На этом фоне уместно сказать еще несколько слов и о другом, антизападном уклоне от верного понимания миссии России: о евразийстве, которое только в этом масштабе и можно правильно оценить. Мы уже отмечали (гл. 9), что евразийство возникло в эмиграции в начале 1920-х гг. как реакция на саморазоблачительную революцию и предательство Запада. На первый взгляд антизападное евразийство тоже можно отнести к интересным поискам «удерживающего» направления (в чем-то можно видеть перекличку с восточными симпатиями К.Н. Леонтьева). Оно объясняется надеждой вывести Россию из апостасийного круга проблем погрязшей в грехе «вырождающейся Европы» – отсюда уход к Востоку, в Азию, в опоре на который Россия и раскроет мiру свою «общечеловеческую правду»… (Вспомним также, что белый генерал Р.Ф. Унгерн фон Штернберг стал в 1921 г. русским диктатором Монголии и надеялся победить мiровую революцию организованными им ордами азиатов.)

Отношение евразийцев к Западу было непримиримым, поскольку он «предал христианскую Истину», и даже «понятие славянства… не оправдало тех надежд, которые возлагало на него славянофильство», – утверждали евразийцы во вступлении к первому своему программному сборнику статей. Отношение же к азиатскому Востоку было снисходительнее, поскольку он Истиной еще не обладал и, следовательно, ее не предавал. «Мы не сомневаемся, что смена западноевропейскому мiру придет с Востока…» [55].

Поначалу евразийство не вызывало особой критики со стороны Церкви. Наоборот, например, митрополит Антоний (Храповицкий) отмечал:

«Я вполне присоединяюсь к их мысли, которая многим писателям покажется парадоксальной, о том, что нравственные и религиозные идеалы магометан и язычников Азии во многих отношениях ближе к русским, т.е. к чисто христианским, чем латинство или протестантство. Еще ближе к нам, чем европейцы, по своим религиозным воззрениям и религиозной жизни давно отлученные от Церкви еретики Ближнего Востока и Юга: армяно-григориане, сирийцы-несториане и евтихиане, копты и абиссинцы, отвергавшиеся нами с непростительным безучастием.

Преимущественная близость их, а равно и ортодоксальных иудеев, магометан и соседей-язычников, к православному Христианству заключается в том, что они все взирают на религию как на самоотверженный подвиг, как на аскетизм, тогда как западные наши соседи только в самое последнее время отстают от чисто утилитарного отношения к религии…

Я желал бы верить и верю, что их [евразийцев] надежда превратить врагов Христовых в Его служителей, Савлов превратить в Павлов не имеет иных внутренних оснований, кроме этого энтузиазма или, как они выражаются, пафоса. …Помоги им Господь! Возможно, что они в этом ошибутся, но их искренности я вполне верю» [56].

Конечно, митрополит Антоний в такой своей трактовке евразийства как миссионерства был не вполне точен, упуская из виду его другие стороны и цели. Тем не менее, напомним, что евразийской идеологией сначала увлеклись такие видные православные философы, как кн. Н.С. Трубецкой, В.Н. Ильин, Л.П. Карсавин, Г.В. Флоровский и др. Однако первоначальный романтический вкус новизны у многих православных улетучивался по мере того, как евразийство саморазоблачалось в своем неправославном развитии, подчиняя истину Православия «кровному и духовному родству» с Азией. «Евразийцы пытаются утвердить и некое религиозное единство Евразии, странным образом без снятия граней по вере. Они не останавливаются на правиле веротерпимости. Они торопятся под него подвести не только религиозно-нравственное, но религиозно-мистическое основание. Так слагается соблазнительная и лживая теория «потенциального Православия»* [Евразийство. Опыт систематического изложения. Париж, Берлин. 1926. С. 19. (Сноска в цитате Г. Флоровского.)]… Судьба евразийства – история духовной неудачи. Нельзя замалчивать евразийскую правду. Но нужно сразу и прямо сказать – это правда вопросов, не правда ответов, правда проблем, а не решений… Не от Духа, а от плоти и от земли хотят набраться они силы. Но нет там подлинной силы, и Божия правда не там» [57] – такой приговор вынес позже евразийству Флоровский, приняв вскоре после этого священнический сан.

В каком-то смысле евразийство тоже стремилось дать обоснование вселенскости русской идеи, но в ограниченных духовных координатах: оно не чувствовало, что судьбы мiра все-таки связаны с историей всей средиземноморской христианской цивилизации, с противоборством ее апостасийных и «удерживающих» сил, а также с глобальной мощью ее главного антихристианского противника, ждущего «иного мессию» и превратившего Запад в свой инструмент антихристианского мiрового господства. В неощущении этого заключается главная ущербность евразийства: оно отказывается от причастности к главному стержню мiровой истории, отходит от христианского понимания судеб мiра – в географическое толкование российского призвания, то есть в провинциализм, как будто от антихриста можно спастись в географической резервации. С этой точки зрения, при некоторых политически правильных суждениях и планах, евразийство было натуралистической утопией, игнорирующей православную эсхатологию.

Бердяев тоже отмечал у евразийцев многие отрицательные стороны, в частности:

«Иногда кажется, что близко им не русское, а азиатское, восточное, татарское, монгольское в русском. Чингис Хана они явно предпочитают Св. Владимiру. Для них Московское царство есть крещеное татарское царство, московский царь – оправославленный татарский хан. И в этом близком сердцу евразийцев царстве чувствуется непреодоленное язычество азиатских племен… Магометане ближе евразийскому сердцу, чем христиане Запада. Евразийцы готовы создать единый фронт со всеми восточно-азиатскими, не христианскими вероисповеданиями против христианских вероисповеданий Запада… Евразийцы дорожат русским язычеством, которое очень сильно было в старом русском быте… Остается впечатление, что для евразийцев православие есть прежде всего этнографический факт, фольклор, центральный факт национальной культуры. Они берут православие извне, исторически, а не изнутри, не как факт духовной жизни, вселенский по своему значению…» [58].

Однако положительные стороны евразийства в оценке Бердяева были ему самому близки. «Наибольшего сочувствия заслуживают политические взгляды и настроения евразийцев. Это – единственное пореволюционное идейное направление, возникшее в эмигрантской среде, и направление очень активное. Все остальные направления, «правые» и «левые», носят дореволюционный характер и потому безнадежно лишены творческой жизни и значения в будущем. Евразийцы стоят вне обычных «правых» и «левых». В только что вышедшей четвертой книге «Евразийского Временника» наносятся решительные удары «правым» и изобличается ложь их религиозно-православных и национально-русских претензий… Евразийцы признают, что революция произошла и с ней нужно считаться».

Неудивительно, что это «признание революции» у евразийцев вскоре дошло до сменовеховского совпатриотизма и признания «государственно-объединительной миссии» боль­шевиков. И в этом сам Бердяев недалек от них со своим броским тезисом:

«На Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий Интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. На Западе очень плохо понимают, что Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма… Западные коммунисты, примыкающие к Третьему Интернационалу… не понимают, что присоединяясь к Третьему Интернационалу, они присоединяются к русскому народу и осуществляют его мессианское призвание… Поражение советской России было бы и поражением коммунизма, поражением мiровой идеи, которую возвещает русский народ» [59]…

С православной же точки зрения, это была не «трансформация русского мессианизма», а его кощунственное извращение в полную противоположность: в прообраз царства антихриста – вот куда логично приводит бердяевское отрицание «удерживающей» монархии. Этот свой извращенный антирусский постулат Бердяев пропагандировал с 1930-х гг. в статьях [60], а книгу тогда опубликовал на главных европейских языках (кроме русского, первое русское издание вышло в лишь в 1955 г.), чем внес свой вклад в западную русофобскую советологию, отождествляющую зверства, богоборчество и агрессию жидобольшевицкого марксистского режима с «традиционным русским варварством».

Ни западнический апостасийный космополитизм, ни бегущее от него в Азию евразийство, ни марксистский интернационализм с идеалом всемiрного тоталитарного муравейника – это не всечеловечность. Это примитивизирующие виды человеческого объединения, не требующие духовных усилий, кроме скольжения вниз (в коммунизме насильственного), к упрощенному общему знаменателю (как и экуменизм на религиозном уровне). Идеал же «общечеловеческой семьи» у православных русских направлен вверх, к должному, к ощущению Замысла Божия и смысла истории, единого для всех. Россия не только Европа; но в России заключен смысл христианской Европы, включающий в себя осознание и преодоление ее соблазнов и грехов, которые прорвались в нашей европейско-интернационалистической революции.

[53] Константин (Зайцев), архим. Духовное состояние современного мiра // Православная жизнь. 1962. № 12. С. 28.
[54] Константин (Зайцев), архим. Православная русскость // Православный путь. Джорданвиль, 1971. С. 19.
[55] Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев. София, 1921. С. IV, VII.
[56] Русский Военный Вестник. Белград, 1927. № 74. 25 дек. 1926/7 янв. 1927. – Цит. по: Никон (Рклицкий), архиеп. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. Нью-Йорк, 1962. Т. IX. С. 134.
[57] Флоровский Г. Евразийский соблазн // Современные записки. Париж, 1928. № 34. – Цит. по: Новый мир. М., 1991. № 1. С. 195, 197, 206.
[58] Бердяев Н. Евразийцы (Евразийский вестник. Книга четвертая. Берлин. 1925 г.) // Путь. Париж, № 1. С. 134–139.
[59] Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955. С. 117–118.
[60] Напр.: Бердяев Н. Аура коммунизма // Новый град. Париж, 1936. № 11. С. 45.

О нынешнем «повороте РФ на Восток»

Возвращаясь к «повороту на Восток» современных правителей РФ, нельзя не видеть его экономическую и оборонную вынужденность, не имеющую отношения к евразийской идеологии. Ведь у правящего слоя РФ, вышедшего «из перекрасившейся шинели КПСС», совершенно очевидно преобладающее мечтательно-завистливое западническое мiровоззрение (выраженное и в конституции РФ) с надеждой быть впущенными в материалистический Новый мiровой порядок, строящийся на основе постхристианской иудаизированной западной цивилизации. Впущенными туда «как равноправных», хотя и в ранге «менеджеров» с ярлыком на управление Великой сырьевой колонии, в которую они превратили СССР в результате «российско-американской совместной революции» (по выражению Ельцина, а в терминологии С.С. Говорухина – Великой криминальной революции).

Обратиться на Восток Путина, вопреки его западническому мiровоззрению (а точнее – скрытому советскому комплексу неполноценности), заставляет лишь нежелание западных правителей принять российских «менеджеров» в свою «семью избранных», которой нужны лишь сами российские колониальные ресурсы: «Евразия как главный приз для Америки». (Оставляю сейчас в стороне главную превентивную историософскую цель антирусской политики мiровой закулисы: не допустить восстановления православной исторической России как «удерживающего», что абсолютно исключает наивные надежды Путина на примирение с Западом.)

Если у части эмигрантских евразийских теоретиков и были православные составляющие, то в геополитике и мiровоззрении нынешних поворотчиков РФ они отсутствуют.

Разумеется, с оборонной точки зрения «поворот России на Восток» может быть прагматично-разумным политическим сотрудничеством (ШОС) в условиях обострившейся Мiровой гибридной (на Украине уже и не гибридной) войны (см: Об основах внешней политики посткоммунистической России), если при этом не строить иллюзий о верности новых азиатских «стратегических союзников» и не впадать в экономическую и технологическую зависимость от них всего лишь с заменой одной импортозависимости на другую. Необходима срочная суверенизация российской ныне полуколониальной экономики и принятие российской государственной идеологии, преемственной от исторической России как Третьего Рима (вместо советско-многонационального интернационализма, лишь мультикультурально деидеологизированного на западный манер). Однако ничего подобного ни в экономике, ни в идеологии РФ не происходит, поскольку «менеджеры» боятся государствообразующего русского народа, стремятся его разложить и оболванить до уровня советского и способны в основном торговать природными ресурсами, даже со своими главными военными врагами…

М.В. Назаров
10.8.2022