Из дневника православной француженки. Диагноз нашего кораблекрушения
Лоранс Гийон
Сегодня утром я читала проповедь отца Дмитрия Смирнова, где, в противовес жалким оправданиям тех, кто не обращается [к вере], ссылаясь на атеизм своих родителей или обстоятельства современной жизни, он утверждает, что простые люди шестнадцатого века не отличались от нынешних, что они были еще более невежественными. Но я совершенно не согласна с этим мировоззрением, которое мне преподносили с детства, а именно с точкой зрения на человеческую природу как на что-то неизменное – мол, ничто не ново под луной.
Конечно, человеческая природа такова, какова она есть, и что касается страстей, жестокости и зверств в этом падшем мире, то человек шестнадцатого века знаком был со всей палитрой, однако между ним и нами есть существенные различия, и они не в нашу пользу. Находясь ещё во чреве матери, современный человек слышит шум и суету современной жизни, агрессивные механические звуки, дрель, мотоцикл, кусторез, нестройную, навязчивую, пустую и отупляющую музыку, которая звучит повсюду – по радио, по телевизору, в магазинах. Человек же XVI века воспринимал звуки природы, колокольный звон, распевные молитвы, песни, песнопения, музыкальные инструменты, звучащие в руках окружающих. Мир вокруг него был сказочно прекрасен, суров, местами страшен, но сказочно прекрасен: грандиозные и нетронутые пейзажи, дома, вылепленные и украшенные самими их обитателями, и человек, взрослея, быстро и естественно осваивал необходимые навыки. Его игрушки были самодельными, и одежда была изготовлена вручную, дома, она была достойной и благородной, каждая вышивка была символом. Жизнь была полна обрядов, полна смысла. Мы даже не можем себе представить ту красоту, которая царила тогда.
И дети того времени – слушающие сказки, поющие песни, мастерящие предметы, постоянно пользующиеся руками, глазами и ушами, с самого рождения интегрированные в ритуализированную и освященную жизненную среду, где все события были священны, – не могли быть похожи на детишек нашего времени, растущих в среде колоссального безобразия, полностью стандартизированных, фабричных, одноразовых, бессмысленных, предназначенных для гигантских свалок, которые земля уже не в состоянии поглотить. Сейчас дети больше не слышат песен, в лучшем случае знают только разновидности или припевы мультфильмов (где полные мудрости сказки искажены до неузнаваемости) и которые проводят свою жизнь перед экраном, а не пользуются руками. Развитие современных детей поручено государству, посредственным учителям – и к подростковому возрасту люди уже достаточно глубоко искалечены, чтобы представить нам зрелище грустных маленьких агрессивных идиотов, поведение которых в самом деле совершенно ненормально.
В 16-м же веке даже не знали ни о каком подростковом кризисе, подростки были полностью включены в семейное хозяйство или государеву службу, даже иногда были женаты, и это было естественно. О выборе своего будущего, о счастье или о несчастье никто никого не спрашивал – ведь все понимали, что человек живёт на земле не для того, чтобы быть счастливым, а для того, чтобы осуществлять свое спасение, свой долг крестьянина, ремесленника или воина. Я не уверена, что эти люди были более несчастны, чем мы; у них было меньше шансов дожить до старости, и они жили тяжелее с материальной точки зрения, но у них была внутренняя сила, которую придает структура такого общества, коллективного и ритуализированного, с целым наследием красоты, осмысленности и благородства.
Эта почва была благоприятна для развития духовности, наша дурная почва ужасно неблагоприятна для нее, это надо знать. Человек шестнадцатого века жил в отношениях со всем, что его окружало, со своими предками, в его распоряжении была богатая коллективная культура, которой уже нет у человека нашего времени, его душа была из лучшего материала. Для сравнения достаточно взглянуть на растения, выращенные с пестицидами, фрукты и овощи, которые нам продают, и на то, что мы находим в нашем саду, выращенное с любовью. Людям, которым не хватило всего на уровне души, которые сбились с пути на дурной почве, гораздо труднее стать религиозными, то есть связанными друг с другом, связанными с космосом и с происхождением космоса и всех вещей, с началом начал, чем жителям шестнадцатого века, чье бытие было орошено и пронизано всем, что жизненно важно, фундаментально и священно.
Было бы важно действительно осознать страшное культурное и духовное оскудение мира, в котором мы живём, и не ограничивать понятие культуры понятием образованной касты, которая за века оторвалась от остальной части мира. Какими бы почтенными ни были произведения этой интеллигентской элиты, «тёмные люди» имели свою культуру, и как раз она нередко питала культуру дворянства или буржуазии, как мы видим в случае пушкинской няни, или в модуляциях народных песен в музыке Стравинского, а также в любви Жерара де Нерваля к старинным французским песням, вдохновившим и Мари Ноэль.
Установить диагноз нашего кораблекрушения, возможно, прийти на помощь нашим изможденным, диким, скажем так, глупым современникам можно, только признав этот факт и внимательно изучив все его стороны. Правда, тогда мы приходим к выводу, что реформа школы или другие меры ничего не изменят в сути проблемы, что мы должны направить себя на коренное изменение жизни. Это так, или же всё с большим ускорением приближается к нам конец времён. Но кто знает? Возможно, именно в нынешнее время, во всё продолжающихся испытаниях и падениях именно Церковь останется единственным верным ориентиром – путеводной звездой посреди бури.
Лоранс Гийон
14 января 2017 г.
«Русская стратегия»
Об авторе см. также:
Лоранс Гийон о России и Западе, о либералах и сталинистах (август 2019)
«Красота покидает наш мир»
Среди моих друзей-казаков говорили, что колёсная лира пришла в Россию с казаками, которых Людовик XIII завербовал для ведения войны в Испании. Во всяком случае, до XVII века её в России не было. Казаки адаптировали её по-своему, назвали «донским рылеем» и стали использовать в основном для при исполнении эпических и героических песен. Обыкновенная же колёсная лира, очень простая по сравнению с европейской, использовалась, как и у нас в Средневековье, для сопровождения популярных религиозных песен, называемых «духовными стихами». Это русская специфика, для обозначения которой я едва ли смогу найти полноценный французский эквивалент. Кажется, духовные стихи есть и в Греции, и в Сербии, и есть вероятность, что болгары и румыны тоже о них знают. А французские народные песни религиозной тематики кажутся мне более анекдотичными, драматичными и нравоучительными.
В русских духовных стихах есть что-то глубоко метафизическое и медитативное. Они существовали, естественно, до появления лиры, но вместе с ней появились старые слепые лирники, которые исполняли этот репертуар на папертях церквей и путешествовали по деревням, собирая милостыню. Эти песни звучали по всей русской земле, напоминая людям об ином мире, об ангелах, ожидающих их души в конце их земного существования, и побуждая к молитве и милосердию. Они передавались из уст в уста испокон веков. Это то, что меня сейчас в русском фольклоре интересует больше всего, и я даже начала делать обработки этих песен, потому что переводятся они очень хорошо, и кажется, что они родом из нашего средневековья. Мне хочется разделить своё впечатление с православными французами.
Уже прощаясь со Скунцевым, я встретилась с приехавшем к нему фольклористом Старостиным. Скунцев, конечно, рассказал гостю о моём увлечении этим репертуаром, на что тот ответил, обратившись ко мне: «В 30-е годы сталинские власти созвали съезд лирников России, чтобы иметь возможность их арестовывать и расстреливать. «Все их песни исчезли вместе с ними, и у нас мало что осталось по сравнению с тем, что было».
Несколько дней назад в комментариях на Facebook один сталинист сообщил мне, что я стала «жертвой западной пропаганды», а СССР был «апофеозом русской истории». Расстрелянные, ограбленные, голодающие крестьяне все были «кулаками», так им и надо, к тому же, как объяснял мне этот французский студент-коммунист, шпионивший за мной во время моего первого пребывания в Москве ещё в 73 г., «нам пришлось их ликвидировать, крестьяне ничего не понимают в революциях».
Апофеоз русской истории… То есть тот период, когда люди были вынуждены со страхом смерти или ссылки отрицать все, что составляло их гениальность, некоторые постсоветские мутанты считают кульминационным моментом своей истории. Период, когда, помимо принесённых в жертву жизней и судеб, уничтожалось огромное количество культурных объектов, церквей, дворцов, икон, уродовалось окружение того, что оставили для туристов. Об этом можно прочитать в официально изданной в советское время книге «Тёмные доски» Владимира Солоухина.
Это не западная пропаганда, это не следует из доклада Хрущёва, которым тоже машут у меня перед носом и которого я никогда не читала, зато я часто слышала сведения, подобные тем, что рассказал о лирниках Старостин. Если и оставалось что-то прекрасное в СССР, то это было либо средством выживания, либо чем-то, упрятанным в подполье, полностью или частично. Народная культура извлекала выгоду из непроницаемости границ, что отделяло её от американского потребительского влияния, но она была презираема и отодвигалась вглубь сельской местности, а фольклор официально выставлялся как ухоженная полная реконструкция некоей музейной культуры, которая убивает жизнь во всех странах, где она распространена. Во время моего первого пребывания в России я неделю плакала без умолку: я видела только уродство и осквернение в местах, описанных ранее западными путешественниками как сказочно прекрасные, и постоянно мысленно удаляла безобразные предметы, которые, казалось, стояли на страже вокруг оставшейся поэтики, находящейся, как правило, в ветхом состоянии.
Сам факт, что вообще что-то уцелело вопреки всему, кажется мне чудом, которое я приписываю Православию и его святым мученикам. Православие для многих россиян является единственным традиционным элементом, воссоединяющим их с их истинной идентичностью и с живыми источниками, орошавшими их предков. Естественно, это явление не ограничивается Россией. В попытке убить эту невероятно живую страну была развязана, с редкой и дотошной злобой, неумолимая и продолжительная чистка, но результат её оказался менее успешным, если можно так выразиться, чем во Франции, где катастрофа – примем во внимание – старше, а сатанинская работа коварнее. У нас остался декор, замки, церкви, красивые деревни, но менталитет, который руководил их появлением, был полностью искоренен Республикой и духом потребительства, а население осталось без поддержки твёрдой традиционной Церкви, поскольку католицизм покорился модернизму.
В этой перспективе я не могу не разделять мнение отца Серафима – французского старца, выбравшего для поселения Валаамский монастырь. Он считает, что русское общество очень больно. Да, оно больно, хотя и в меньшей степени, чем наше. Все нынешние общества глубоко поражены одним и тем же вирусом, который называется глобалистским материалистическим прогрессизмом, какую бы форму он ни принимал для уничтожения наших антител, одного за другим. Антител, которые нас объединяют, а не разъединяют, и связывают нас с нашими предками с незапамятных времен, и не дают нам принимать мочевые пузыри за фонари и возвышают нашу душу и дух.
Я надеюсь, что после моей смерти Бог откроет мне двери дома Святой Руси, а поклонники Сталина и других палачей пусть присоединяются к своим кумирам в бетонном раю СССР, если таким будет их выбор. Они даже не поймут, что находятся в аду, настолько он стал им единосущным. Когда я говорила обо всём этом своему духовнику, он ясно выразился: «Сталин был чудовищем, единственная заслуга которого в том, что он уничтожил всю клику Ленина и Троцкого». Затем он добавил: «Я знал старушку, которой было пятнадцать лет во время революции, и она сказала мне: когда все это случилось, я сразу поняла, что красота уходит из мира». Впечатление, которое было у меня с детства.
Лоранс Гийон
См. также:
Лоранс Гийон о России и Западе, о либералах и сталинистах (август 2019)
Отправляя сообщение, Вы разрешаете сбор и обработку персональных данных. Политика конфиденциальности.