ИСПОВЕДНИКИ И МУЧЕНИКИ

«Господь зовет меня к Себе и я сейчас буду с Ним»

Сейчас, когда разыгрывается жидовская свистопляска вокруг новоявленного «патриарха», нам, православным, следует внимательно и вдумчиво отнестись к судьбам, нашей церкви; мне хочется поделиться только личными впечатлениями о том чему «Свидетелем господь меня поставил».

В начале большевизма гонения на церковь не носило организованного характера; в пору гражданской войны большевики боялись просто раздражать верующий народ, который, поднявшись на защиту святыни, дал бы победу белым армиям. Поэтому в 1917 году были только переданы крестьянам монастырские и церковные земли, а затем запрещено преподавание Закона Божьего в школах.

Но при этом подчеркивалось, что «религия – частное дело каждого»; церкви и монастыри продолжали отправлять богослужения, а горькая доля привела в их стены многих, прежде «свободомыслящих» интеллигентов.

Наши первые мученики: митрополит Владимир Киевский, архиепископ Андроник Пермский, Василий Черниговский, Иоаким б. тоже Черниговский, Митрофан Астраханский им его викарий Леонтий Енотаевский, епископы Николай Белгородский, Амвросий Сарапульский, Герман Вольский, Лаврентий Балахнинский, Гермоген Тобольский, Ефрем селенгинский, протоиерей Скипетров и Орнатский в Петрограде, Восторгов в Москве и много других пастыре и мирян казались еще случайными жертвами террора, неизбежного спутника революционных бурь и потрясений.

В то же время начался осторожный поход против веры: на интеллигенцию влияли кощунственные лекции жидов Шпицберга в Петрограде, Штернберга в Москве и их подголосков в провинции. В простом народе хитроумно колебали веру вскрытием святых мощей, причем подчеркивалось, что цель не борьба против Бога, а разоблачение поповского обмана. Так были поруганы св. мощи Тихона Задонского и Митрофана Воронежского в 1918 году, сожжены мощи св. Александра Свирского и утоплены св. мощи Артемия Праведного Веркольского в 1919г., уничтожены св. мощи Сильвестра Обнорского и перевезенные в 1915г. из Вильно в Москву св. мучеников Иоанна, Антонина и Евстафия Виленских, поруганы св. мощи Сергия Радонежского и Серафима Саровского в 1920 г. Вел. Кн. Александра Невского в 1921 г. и т.д.

Но только после конца гражданской войны, почувствовав себя крепко у власти, большевики начали организованный поход против церкви; под предлогом помощи голодающим Поволжья в 1922 году отобрали все церковные ценности; бриллианты с наших чудотворных икон стали предметом демпингового экспорта и, купленный за бесценок у торгпредовских жидов, нажившимися на войне 1914-18 гг. американскими соплеменниками, украшают теперь красавиц Холливуда.

А за «сопротивление изъятию церковных ценностей», говоря языком советских обвинительных актов и приговоров трибуналов, прияли мученический венец в 1922 году митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (б. член IV государст. думы Вас. Павл. Шеин), проф. Ю. Новицкий и юрист Ковшаров в Петрограде, прот. Павел Светлозаров в Шуе и много других.

В связи с этим возникло обновленческое движение. Церковь наша явила не только мучеников, но и Иуд , как епископ Антоний и свящ. Красницкий в Москве, Александр Введенский, Боярский в Петрограде, протоиерей Русланов в Саратове, свящ. Петр Блинов в Сибири, возглавившие лжесобор для суда над арестованным патриархом. Был момент, когда почти все оставшиеся на свободе пастыри, во главе с Сергием Нижегородским (б. Финляндским, в миру Страгородским) метнулись к обновленцам. Например во всем Петрограде на свободе в 1924 году были два верных заключенному патриарху пастыря: протоирей Спасо-Преображенского Собора о. Михаил Тихомиров, расстрелянный впоследствии весной 1931 г. и протоиерей греческого собора на Лиговке о. Ксенофонт Виногрдов, скончавшийся на воле несколько лет спустя.

Не называю верных патриарху в то время пастырей, Ростова на Дону, ибо они, возможно, еще живы, но в кровавых лапах Сталина.

Выход патриарха на волю воскресил нашу иерархию; митропол. Сергий покаялся в своем малодушном отступничестве, а за ним другие архипастыри и пастыри.

Но кончина патриарха нанесла церкви страшный удар ввиду нахождения в ссылке двух первых назначенных им местоблюстителей: митрополитов Кирилла Казанского и Агафангела Ярославского. Местоблюстительство принял Петр Крутицкий (в миру Полянский), которого в 1920г., в целях компрометирования перед верующими, присудили к тюремному заключению за покупку для своей обители, якобы краденных с казенного склада дров. Отмечу попутно, что духовенство было всегда лишено продовольственных карточек и право получать зимой дрова со складов.

Арест митрополита Петра должен был по замыслу большевиков разгромить Церковь, но его сменили последовательно: митрополиты Иосиф Петровых, Фаддей астраханский, Сергий Нижегородский, Серафим Угличский. Каждый из них перед арестом назначал следующего своим приемником, но Серафим посланием к епископам предложил им объявить автокефалию всех епархий, не назначил преемника и на вопрос чекистов на Лубянке: «Кто после него возглавит Церковь?», ответил: «Господь наш Иисус Христос!».

Тогда ГПУ в 1927 году вступило в переговоры с арестованным прежними местоблюстителями и после посулов и угроз один из них Сергий Нижегородский согласился возглавить Церковь и управлять «в соответствии с директивами ГПУ».

Несмотря на хитрые недомолвки возглавлявшего Церковь митрополита Сергия, после первых его воззваний от него отшатнулось все лучшее духовенство, вся лучшая наша иерархия.

Я не смею называть имен, чтобы не ухудшить участи томящихся в неволе архипастырей, но скажу, что скончавшиеся в дальних ссылках наши исповедники, столпы веры нашей, свято чтимые сейчас всеми гонимыми на Руст верующими, митрополиты Петр Крутицкий и Кирилл Казанский, сразу осудили из ссылки иудин грех митрополита Сергия: его запрещение молитв за заключенных и за эмиграцию, его новое прошение великой ектеньи «О Богохранимой стране нашей Россиской и о властех ея» — о властях, Господи Боже, это значит о Сталине, о хищной своре братьев Кагановичей, о чекистах.

В 1930 году в углу тюремной камеры мне разъяснил один видный протоиерей, арестованный за непризнание власти митрополита Сергия: мы согласны молиться за большевиков, как предписывает митрополит Сергий, но только это прошение ектеньи надо произносить так:

«О распенших Тя моливыйся, Христе Господи, и нам о вразех молитися повелевый, гонящих нас, в заточениях и изгнаниях содержащих прости. Господи Человеколюбче, и не остави ни единому от них нас ради погибнути, но соделай их орудием милостивого над нами суда Твоего!»

Не называя живых еще исповедников, хочу лишь поведать об отце Николае Прозорове, с которым меня сблизили 5 месяцев совместного заключения. 33-летний священник церкви на Пискаревке (за Выборгской стороной у больницы б. Петра Великого, ныне имени Мечникова), поведал мне, что войну 1915-18 гг. он кончил прапорщиком и в 1918 или 1919 г. был приговорен к расстрелу в связи с каким то «кулацким восстанием» под Воронежем. Не хотелось умирать от руки палача 22-летнему храброму юноше. В тиши одиночной камеры Воронежской тюрьмы он горячей молитве принес обет принять священство, если выйдет живым из тюрьмы. приговор был заменен заключением, по отбытии которого он принял сан и, высланный из Воронежа, прибыл в Ленинград. Скромная паства его на окраине не привлекала взоров ГПУ. В эту церковь, на опушке леса, за железнодорожным полотном Ириновской жел. дороги, приезжали венчаться те, кто «страха ради иудейского», не решались это сделать в городе. В декабре 1929 года его арестовали в числе 8 священников Ленинграда отказавшихся признать власть митрополита Сергия. Четверо из них были со мной в камере. В августе дали приговор на заключение в концлагерь 3-м из них и увезли их на этап. Отец Николай остался в камере без своих собратий. «Что это значит. Не могут же меня выпустить. Ведь тогда я поставил бы себе разоблачение перед паствой митрополита Сергия; на это ГПУ не пойдет».

Вечером он вынул из подрясника снимок своих трех девочек: 6, 4 и 2 лет. «Верю, что Господь не оставит этих сирот в страшном большевистском мире». Мне не хотелось его оставлять одного и я стоял с ним у окна, пока он читал вечерние молитвы. Потом укладка. Часов в 11 вечера его вызвал дежурный комендант.

— Прозоров. Есть такой? Имя, отчество?

— Николай Кириакович.

— Собирайся с вещами.

Я не мог через длинную камеру с распростертыми на столах, скамейках, койках и под ними ста телами арестантов, подойти к нему, он быстро собрал свои вещи. Во век не забуду радостного сияния его лица, когда он, выходя, громко крикнул нам: «Господь зовет меня к Себе и я сейчас буду с Ним».

Его увели, но вся сотня его горемычных соузников, ученых и офицеров, шпионов и перебежчиков, кулаков и троцкистов, валютчиков и растратчиков была потрясена. Всем, даже закоренелым атеистам, казалось через несколько минут после его ухода, что Господь принимает в свои объятия светлый дух нового мученика Николая….

В Беломорском лагере довелось мне видеть много достойных пастырей и страдавших за веру Христову мирян. Молодежь с негодованием говорила в 1931 году, отбывая свою каторгу в карельских лагерях, о преступном, по ее мнению, поведении Старгородского (иначе она не называла, утратившего в ее глазах благодать митрополита Сергия), более опасного для Церкви своей хитростью, чем был десять лет назад Антонин, Введенский и Красницкий.

Со мной был достойнейший архипастырь, один из вышеназванных мною местоблюстителей престола Патриаршего; который именно, — скажу лишь, если узнаю о его кончине или о том, что он находится среди нас в недосягаемости для Сталина, Берия и… митрополита Сергия Старгородского.

С 1928 г. он был в Соловках; упав с лесов барака, на постройке которого архипастырь носил в 60 лет бревна, он переломал себе ребра и считался инвалидом. переброшенный с архиепископом одной украинской епархии и епископом одной зап. епархии на постройку Беломорского канала, владыка был приставлен греть на железной печке и подавать горячую воду у жида-парикмахера, осужденного за валютную аферу. Тяжело было слышать, как жид покрикивал «Подать прибор!» и митрополит подбегал с кипятком для бритья.

Входя в парикмахерскую, многие, в том числе и я, подходил к владыке под благословение и целовали его худую огрубелую старческую руку; это злило жида, который пожаловался на его нерасторопность и владыку перевели писарем в женский карцер, куда приводили на втрезвление напившихся каторжниц или застигнутых в минуту распутства заключенных беспризорниц.

Архиепископ подметал двор лагеря, а епископ сначала был привратником и отворял и запирал, по оклику дежурного надзирателя, ворота, а затем стал конюхом на конном дворе.

Дорогие владыки, помните ли вы меня? Верю, придет час избавления для вас, как пришел он для меня; а если Господь призовет вас к Себе из какой-нибудь смрадной, набитой «врагами народа» тюрьмы, то поведаю миру ваши имена и подвиги вашего смиренного долготерпения!

Впоследствии, мне, уже в 1936г. довелось на воле встретиться с одним отбывшим заключение в сибирских лагерях епископом. в эту пору уже митрополит Сергий ввел твердые штаты приходов и всякий священнослужитель мог получить должность лишь с согласия НКВД (бывшего ГПУ). Сергий и его иерархия в провинции не принимали вернувшихся из ссылки пастырей без этого согласия.

Епископ прибыл в свою родную епархию и остановился на краю города в домике, где доживала свой век его 80-летняя мать. Управлявший епархией епископ (друг его юности, земляк, проведший с ним молодость в одном монастыре) пришел его приветствовать и звал в церковь отслужить молебен о его возвращении.

— Нет, уж иди один молиться за своих большевиков.

— Да, я за них не молюсь, за них дьякон ектенью возглашает, — ответил служитель митрополита Сергия.

В этих словах ярко охарактеризовали себя и исповедник, неспособный на компромиссы даже в виде благодарственного об его освобождении молебна в сослужении с епископом Сергианского толка, хотя их связывали не только дружба в миру и монашество, но десяток лет совместных страданий за веру, и лукавый архипастырь, думающий шуткой свалить свои грехи на диакона.

Осенью 1937 года ежовские палачи снова взяли этого праведного епископа от одра его тихо угасавшей матери; он исчез без вести, а мать отошла в вечность неделю спустя после ареста сына, который провел с нею год после многих лет заключения и ушел опять на муки ее смертного ложа.

Начиная с 1935 года, нет ни одной официально открытой церкви православной, не подчиненной Сергию и через него НКВД. Я не считаю обновленческие церкви разных толков, украинскую автокефалию или линковцев; но верная Святейшему патриарху, и его достойным приемникам Петру Крутицкому и Кириллу Казанскому паства, не признавшая Сергия, однако, не забыла Бога. Для нее трудятся безвестные «попы-передвижники» на языке НКВД, что странствуют по русской земле.

Владыка, о котором я упомянул выше, говорил мне, что у одной монахини, которая «домовничает» (стережет квартиры, пока хозяева на службе и за ребятами их смотрит) и этим живет, я в случае его ареста могу найти адрес одного маляра, а том (отбывший лагерь протоиерей) может заменить нам епископа. мне самому пришлось спешно покинуть этот город, но еще весной 1942 года я знал от верных людей, что «маляр» этот, несмотря на свирепый террор НКВД, еще стоит на своем пастырском посту.

Эта церковь наша святая, кровью мучеников и молитвами исповедников крепка и не одолеют ее врата адовы, которые наряду со Сталиным и сворой Кагановичей, пытается подпереть митрополит Сергий Старгородский.

Проф. Гротов.

Газета «Парижский вестник» Париж №76 от 27 ноября 1943 года, с.4-5.

https://kaminec.livejournal.com/193410.html?