Катасонов В. Ю. Константин Леонтьев об экономике

Катасонов В. Ю. об экономике

Нельзя ставить монументы за ловкую торговлю… Торговля необходима; торговля в государстве то же, что пищеварение в теле; и без пищеварения нельзя; но никто не считает пищеварение отправлением высшим, и нельзя идею торговли возводить на пьедестал, наравне с гражданской доблестью, с поэзией, с военными подвигами, пожалуй, даже и с научными заслугами, столь измельчавшими и опошленными теперь бездарным множеством ученых вульгарностей.

К. Леонтьев. «Господин Катков и его враги на празднике Пушкина»

Константин Леонтьев об экономике.

Известный русский мыслитель XIX века Константин Леонтьев (1831-1891) не ставил перед собой задачу специально заниматься изучением и осмыслением экономики. Никакого систематического, целостного изложения взглядов на экономику мы у Леонтьева не найдем. Тем не менее, в его работах можно обнаружить много интересных и остроумных замечаний, имеющих прямое или косвенное отношение к сфере сельского хозяйства, промышленности, торговли, денег и т.п. Кроме того, общий подход Леонтьева к изучению и пониманию общества и истории содержит некоторые подсказки, позволяющие нам лучше понимать, что такое экономика.

Ответы Леонтьева на вызовы «экономического материализма»

Ключевая мысль Леонтьева, касающаяся экономики, очень проста: экономическая сфера жизни общества занимает важное, но все-таки подчиненное положение по отношению к таким сферам общественной жизни, как политика, государственная деятельность, культура, религия. Такое понимание роли и места экономики в обществе вписывается в концепцию цивилизации (культурно-исторических типов) Н. Данилевского. К. Леонтьев считал себя учеником и продолжателем дела Н. Данилевского, восприняв с небольшими оговорками его учение о цивилизации. Правда, К. Леонтьев в отличие от своего предшественника и учителя не стал углубляться в изучение экономики, а у Н. Данилевского был ряд интересных работ на эту тему. Для иллюстрации понимания Леонтьевым места экономики в обществе приведу цитату из его статьи «Господин Катков и его враги на празднике Пушкина»: «Нельзя ставить монументы за ловкую торговлю … Торговля необходима; торговля в государстве то же, что пищеварение в теле; и без пищеварения нельзя; но никто не считает пищеварение отправлением высшим, и нельзя идею торговли возводить на пьедестал, наравне с гражданской доблестью, с поэзией, с военными подвигами, пожалуй, даже и с научными заслугами, столь измельчавшими и опошленными теперь бездарным множеством ученых вульгарностей».

Подобного рода высказываний у Леонтьева достаточно много. И они не случайны. Дело в том, что Константин Николаевич жил в то время, когда неожиданно в обществе возобладала идеология так называемого «экономического материализма». На этот феномен обращал внимание не только К. Леонтьев, но также другие русские мыслители конца 19 – начала 20 вв. Среди них: Л. Тихомиров, В. Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев. Леонтьев во многих своих работах показывает, что в большинстве случаев за конкретными проявлениями «экономического материализма» прячется зло более высокого порядка – либерализм с его религиозными фетишами научного, технического и экономического «прогресса».

Гипнотический эффект западной экономической «науки».

Идеология «экономического материализма» зародилась не внутри России, она пришла к нам из Европы под видом разного рода «научных» теорий. Например, в виде марксизма, который, по мнению его адептов, впервые поставил на «научную» основу изучение общества и истории. Ключевой категорией марксистской «науки» стала «общественно-экономическая формация». Это абстрактная модель общества для всех стран и на все времена. Эта модель исходит из того, что фундаментом общества (базисом) является экономика, экономические отношения. А все остальное можно назвать «надстройкой», которая опирается на экономический базис и которая вырастает из него. Основоположник марксизма включал в надстройку политику, государство, идеологию, культуру, науку, право и даже…религию. У Маркса даже религия оказывалась «продуктом» экономического развития. Фактически экономический материализм Маркса – «религия наоборот», «религия экономизма». Между прочим, в начале 20 века С. Булгаков написал небольшую работу, которая называется «Карл Маркс как религиозный тип». Не трудно заметить, что общественно-экономическая формация дает перевернутую картину социального мира по сравнению с картиной, которая основывается на понимании общества как цивилизации. Впрочем, такую же перевернутую картину социального мира давали и те западные теории, которые условно можно было назвать «буржуазными». Особенно экономические теории. К середине 19 века удалось создать миф о том, что экономическая наука в отличие от традиционных социальных наук лишена «субъективности». Некоторые адепты «экономического материализма» дошли даже до того, что стали относить ее к разряду «точных» наук. Чтобы возникла иллюзия того, что экономика – «точная» наука и всякие сомнения относительно ее выводов можно отнести к разряду «мракобесия», ее стали активно наполнять формулами, таблицами и математическими расчетами (математизация экономики).

На многих в России этот «научный» гипноз действовал безотказно. В России появилась своя «экономическая наука», которая на самом деле на 99% была перепевами западных авторов, принадлежавших к религиозной секте «экономического материализма». Самобытных русских экономистов того времени можно было пересчитать по пальцам. К ним, прежде всего, можно отнести Сергея Шарапова, Василия Кокорева, Александра Кошелева, Александра Нечволодова, Георгия Бутми. Они не принадлежали к корпорации «профессиональных экономистов», т.е. не были заложниками религиозных идей «экономического либерализма».

На К. Леонтьева чары западного «экономического материализма» также не действовали. Думаю, что достаточно скромное место, которое Леонтьев в своем творчестве уделяет экономике, в определенном смысле является вызовом «духу времени» и «экономическому материализму». Тем самым Леонтьев как бы ставит экономику на законное место. Прежде всего, в сознании человека. Константин Николаевич хочет напомнить читателю, что кроме желудка в человеке есть много других важных органов и частей: сердце, мозг, легкие и т.д. Что кроме пищеварения в человеке имеют место и другие важные процессы: дыхание, кровообращение, обмен веществ. Не говоря уже про такой «невидимый» глазу процесс, как мышление.

Кстати, Леонтьев ставил экономику на ее законное место даже в политике. В политике он, как дипломат разбирался очень неплохо. В среде государственных деятелей и дипломатов в то время существовало непререкаемое мнение, что национальное богатство, экономическая мощь государства является самой главной гарантией безопасности и устойчивости государства. Экономическая мощь может компенсировать любые другие слабости государства. Леонтьев так не считал. Например, в работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» Константин Николаевич писал: «…богатство нации одно только само по себе менее всего может спасти нацию от политической гибели». В данном случае он имел в виду Францию, которая формально была в 1870-е гг. самой экономически сильной страной Европы после Англии, но в которой имелись явные признаки разложения. К. Леонтьев предсказывал, что в будущем Франция понесет еще новые поражения (после поражения во франко-прусской войне).

Западная экономическая мысль – разновидность либерализма.

В своих работах Леонтьев упоминает имена некоторых западных экономистов. Так, Константин Николаевич достаточно подробно разбирает некоторые положения работ английского экономиста Джона Стюарта Милля (1806-1873). Леонтьев ставит Милля намного выше других экономистов и социологов Европы за то, что тот очень глубоко и тонко показывает процессы социальной энтропии (разрушения) под влиянием капиталистического развития. Особенно близки Леонтьеву мысли англичанина о том, что капитализм разрушает кристаллическую структуру общества, предельно упрощает ее, порождает социальное, культурное и умственное однообразие, делает общество серым и унылым, ускоряет «закат» Европы. Константин Николаевич цитирует известную работу Милля «О свободе». Но при этом отмечает крайне неудачное название самой книги, подозревая, что сам автор не свободен от уз экономического и всякого иного либерализма: «В 50-х годах Дж. Ст. Милль издал замечательную книгу «О свободе». Книга эта, положим, весьма неудачно озаглавлена — ее надо бы назвать «О разнообразии» или «О разнообразном развитии людей», — ибо она написана прямо с целью доказать, что однообразие воспитания и положений, к которому стремится Европа, есть гибель. »Свобода» тут у него вовсе некстати, ибо от него как-то ускользнуло то обстоятельство, что именно нынешняя свобода, нынешняя легальная эгалитарность, больше всего и способствует тому, чтобы все большее и большее количество людей находилось в однородном положении и подвергалось бы однообразному воспитанию». Это цитата из работы Леонтьева «Национальная политика как орудие всемирной революции. Письма к отцу Иосифу Фуделю» (1888). Далее Леонтьев заключает: «Однако, несмотря на эту грубейшую и непостижимую ошибку, в этой книге Дж. Ст. Милля есть драгоценные страницы и строки, его же собственный либерализм беспощадно опровергающие». О чем свидетельствуют эти замечания Леонтьева об английском экономисте? Во-первых, о том, что он относится с большой симпатией к Миллю (считая его одним из наиболее ярких мыслителей Запада 19 века). Во-вторых, что даже такой яркий мыслитель, как Милль оказывается пленником идеологии либерализма, которую тогдашний немецкий социолог Макс Вебер называл «духом капитализма» (не вкладывая, между прочим, в это понятие никакого негатива).

Технический и экономический прогресс — детище либерализма.

Экономика Леонтьев интересует не сами по себе, а как некое звено в цепи причинно-следственных связей. Причинно-следственные связи, которые порождают изменения одновременно на всех уровнях жизни и бытия человека. Таков общий методологический подход Леонтьева к изучению социального мира в рамках его «натуралистической социологии». В уже упомянутой работе «Национальная политика…» Константин Николаевич пишет: «Природа, »натура» человека, учреждения, быт, вера, моды — все это органически связано». Он развивает эту мысль: «…природа (особенно до изобретения паровых и электрических сообщений) влияла, как всякому известно, глубоко не только на общие нравы и личные характеры, но и на учреждения. И наоборот, учреждения (особенно, при нынешних средствах сообщения) глубоко влияют на природу. Общество везде нынче жестоко подчиняет природу (в том числе и личный характер, натуру отдельного лица)». В данном случае под «учреждениями» у Леонтьева понимается то, что сегодня принято называть «институтами». Это различные организационные институты (государственные, частные, общественные), законы, устоявшиеся привычки (обычаи), неформальные нормы и т.п. У нас в университетах и институтах даже преподается дисциплина «институциональная экономика». Преподается в духе махрового либерализма, а оттого она крайне бессодержательна.

Но вернемся к Леонтьеву. Как видно из приведенного выше отрывка, после того, как из бутылки был выпущен джин «технического прогресса» экономическая сфера с ее капиталистическими институтами начала активно влиять на природу: во-первых, природу самого человека; во-вторых, природу, окружающую человека.

«Прогресс» и разрушение внутренней природы человека.

Нет, пожалуй, ни одного произведения Леонтьева, в котором бы он не писал о том, как меняется природа человека. Когда в 19 веке началась так называемая «промышленная революция», она сопровождалась повсеместным внедрением в экономику различных технических новшеств. Леонтьев пишет, прежде всего, о железных дорогах, пароходах, телеграфе и телефоне, электрическом освещении. Хотя этим технический прогресс не ограничивался. Сюда можно прибавить повсеместное использование паровых машин в промышленности, появление двигателей внутреннего сгорания и электрических двигателей, создание новых видов оружия, внедрение новых методов выплавки чугуна и стали и т.п.

Как это влияло на природу человека? Если говорить коротко, то духовно нестойкие люди подпадали под действие «магии» технического прогресса, начинали верить, что технический прогресс сможет решить все проблемы общества и отдельно взятого человека. Люди все меньше полагались на Бога, все больше уповали на спасительность науки и техники. Эта мысль красной нитью проходит через многие работы Леонтьева.

Кроме того, технический прогресс в виде новых средств сообщения и электрических средств связи способствует созданию «нового Вавилона». «Вместе с усилением свободного движения личной воли, хотя бы и дурацкой, личного рассужденья, хотя бы и весьма плохого, с освобождением и от духа сословных групп, и от общенациональных старых привычек усилилась и потребность физического движения; большое количество людей захотело ездить, и ездить скоро; скоро менять и место, и условия своей жизни», — пишет Леонтьев в работе «Национальная политика…». По новым каналам коммуникаций происходит инфицирование людей вирусом либерализма, а очагом этой инфекции в 19 веке была Европа. Вирус либерализма доходит до самых отдаленных уголков планеты, привнося не только разрушительные идеи, но также вредные привычки (жажда потребления) и ложные ценности.

Обратим внимание на то, что Леонтьев в приведенной выше цитате волю «нового» человека называет «дурацкой», а его личное рассуждение «плохим». Это сказано Константином Николаевичем не для «красного словца». В других своих работах он на этом аспекте природы «нового» человека останавливается специально. Его диагноз очень суров и нелицеприятен: «новый» человек глупеет на глазах. Леонтьев развенчивает устоявшийся миф адептов экономического и технического прогресса: мол, этот прогресс способствует развитию человека. Леонтьев с его парадоксальным видением мира и человека доказывает прямо противоположное.

«Прогресс» и разрушение природы, окружающей человека.

Если влияние экономического и технического прогресса на природу человека не так бросается в глаза (учитывая, что этот процесс очень постепенный), то разрушающее его действие на окружающую человека природу может не замечать только слепой. Леонтьев с болью пишет об этом разрушающем действии в России второй половины 19 века: «Построилось вдруг множество железных дорог, стали вырубаться знаменитые русские леса, стала портиться почва, начали мелеть и великие реки наши. Эмансипированный русский человек восторжествовал над своей родной природой — он изуродовал ее быстрее всякого европейца». Пожалуй, наиболее подробное описание того, как экономический и технический прогресс разрушает физическую природу планеты, содержится в статье Леонтьева, которая называется «Епископ Никанор о вреде железных дорог, пара и вообще об опасностях слишком быстрого движения жизни» (1886).

Социальная энтропия и «подвижность капитала».

Леонтьев с его жестким реализмом прекрасно видит, что Европа движется к своему закату. Что признаки социальной энтропии (разложения, деградации) обозначились и в России с того времени, когда начались реформы Александра II. Он как человек верующий, православный, прекрасно понимает первопричину этих разрушительных процессов – отход людей от Бога. Возвращение человека к Богу, возрождение умирающего христианства – дело всей Церкви, в первую очередь ее иерархов и пастырей. Вероятно, поэтому Константин Николаевич в эту сферу старается не внедряться. Он дает свои рекомендации относительно того, как укреплять другие этажи общественного здания в рамках своей «натуралистической социологии». Это предложения по укреплению государства как самодержавной власти, по преобразованию системы образования, по вопросам внутренней и внешней политики (особенно в части, касающейся национальных отношений), по вопросам сословной организации общества, сельской общины, семьи и т.п. Как честный врач Леонтьев заявляет: все эти предложения не смогут полностью и окончательно вылечить больного (умирающе общество, человечество). Но они могут затормозить процесс умирания, продлить больному его жизнь. Применительно к России Леонтьев называл подобного рода меры «подмораживанием».

В этих рекомендациях и предложениях имеются идеи, имеющие непосредственное отношение к экономике. Красной нитью через многие его работы проходит мысль о том, что процессы социальной энтропии резко усилились в связи с тем, что возросла «подвижность капитала». Это выражение означает, что в результате буржуазных революций в Европе и либеральных реформ в России капитал получил полную свободу. Подобно вирусу промышленный, торговый и особенно денежный капитал начал разлагать тело социального организма. Некогда крепкое и разноликое традиционное общество с его «цветущей сложностью» (выражение Леонтьева) стало перемалываться вирусом капитализма, превращаться в труху, серую бесформенную массу. Такое упрощение, постепенное превращение органического целого в механический набор молекул и атомов есть движения к смерти. Напомним, что Леонтьев был медиком, что помогало ему смотреть на общество как на живой организм. Кроме того, у Леонтьева было в высшей степени развито эстетическое чувство, поэтому сложные социально-экономические процессы он воспринимал весьма своеобразно. Отсюда такое нестандартное описание капитализма, которое разительно отличается от тяжеловесного языка многих протестантских авторов. Или от языка Карла Маркса, который описывал процесс капиталистического накопления языком профессионального талмудиста.

Сословность общества как преграда для всевластия капитала.

Зафиксировав причинно-следственную связь межу «подвижностью капитала» и социальной энтропией, Леонтьев делает естественный вывод: надо ограничить «подвижность капитала». Каким образом? Прежде всего, восстановив в России сословность, которая начала разрушаться в период реформ Александра II. Сословность означает наличие перегородок между отдельными группами общества. Перегородок в виде запретов, ограничений прав или, наоборот, неких преференций, привилегий, полномочий, равно как и неких обязанностей и повинностей по отношению к государству. Буржуазные революции в Европе проводились под лозунгами ликвидации сословного деления общества, без чего капитал не мог получить полной свободы и власти. Леонтьев выступал за сохранение сословий дворянства, крестьянства, священства, купечества, мещанства. Чем заслужил звание «ретрограда», «реакционера», «консерватора». Так его величали либералы в эпоху царской России. Так его продолжали величать и в советское время (правда, в этот период о Леонтьева старались вообще не вспоминать).

О рабстве вообще и рабстве капиталистическом.

Леонтьев как мастер парадокса прямо заявляет, что именно сословность спасает миллионы людей от рабства. Вот, например, в своей главной работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» (1872-1884) он раскрывает ложь одного из мифов либерализма – миф о том, что рабство – явление давно минувших времен. Рабство – неистребимо. В лучшем случае общество может сузить сферу действия рабства, но не ликвидировать его. Вот его высказывание на этот счет: «…рабство никогда не уничтожалось вполне и не только не уничтожится, но, вероятно, вскоре возвратится к новым и, вероятно, более прочным формам своим». Леонтьев неплохо понимает человеческую природу человека. В том числе человека, духовно слабого. Такой человек склонен к тому, чтобы принять добровольно социальное, экономическое рабство: «Дайте людям везде продавать или отдавать себя в вечный пожизненный наем из-за спокойствия, пропитания, за долги и т.д., и вы увидите, сколько в наше время нашлось бы крепостных рабов или полурабов, по воле». Крепостное право, которое враги русского царизма во все времена называли «феодальным рабством», по Леонтьеву, являлось средством защиты русского мужика от настоящего рабства, которое даже классики марксизма называли «наемным рабством». Стоило начать слом сословных перегородок и дать волю капиталу, как русский мужик стал быстро превращаться в раба. Леонтьев пишет о наемном, капиталистическом рабстве в работе «Средний европеец…»: «Рабство… есть сильная невольная зависимость рабочих людей от представителей подвижного капитала; велика власть денег у богатых; и это так; но если сравнить прежнее положение дел хоть у нас в России с нынешним, то мы увидим, что и везде, где произошло сословное смешение, — есть власть у богатых; бедные зависят от них».

О русской крестьянской общине и «закрепощении» дворянства.

Кстати, Леонтьев полагал, что из всех реформ Александра II так называемая аграрная, или крестьянская реформа не носила откровенно либерального характера. Леонтьев не возражал против того, чтобы крестьянин был освобожден из-под так называемой крепостной зависимости (хотя и он, и другие современники считали, что скорее это был «помещичий патернализм», за редкими исключениями). Против чего Леонтьев возражал, так это против того, чтобы крестьянина освободить без земли, сделав его абсолютно беззащитным перед акулами капитала. Такие варианты крестьянской реформы обсуждались. Слава Богу, говорит Леонтьев, что этого не произошло. Но попытки крестьянина оторвать крестьянина от земли продолжались. Чтобы такой сценарий не был реализован, Леонтьев выступает за сохранение крестьянской общины и закрепление за крестьянами прав на общинную землю. Без этого может быть обрушена важная опора Российской империи. В той же работе «Средний европеец…» Леонтьев пишет: «Сильны, могучи у нас только три вещи: византийское Православие, родовое и безграничное самодержавие наше и…наш сельский поземельный мир».

Мало того, что Леонтьев выступал за сохранение сельской общины и закрепление за ней вечных прав на землю. Здесь он был не одинок. За это выступали и народники (по крайней мере, некоторые). Леонтьев идет дальше. Он предлагает также «закрепостить» дворянство, т.е. законсервировать это сословие: «Спасение не в том, чтобы усиливать движение, а в том, чтобы как-нибудь приостановить его; если бы можно было найти закон или средство прикрепить дворянские имения, то это было бы хорошо; не развинчивать корпорации надо, а обратить внимание на то, что везде прежние более или менее принудительные (неподвижные) корпорации обратились в слишком свободные (подвижные) ассоциации и что это перерождение гибельно. Надо позаботиться не о том, чтобы крестьян освободить от прикрепления их к мелким участкам их коммуны; а дворян (если мы хотим спасти это сословие для культуры) самих насильно как-нибудь прикрепить к их крупной личной собственности». В данном предложении Леонтьев абсолютно оригинален. Никто такого кроме него не предлагал. Рационально-экономического обоснования в таком предложении нет. Впрочем, Леонтьев сам об этом говорит, подчеркивая, что таким образом можно будет спасти сословие дворян «для культуры». Пожалуй, это одно из немногих предложений Леонтьева, которое мне лично кажутся утопичными или вредными. Впрочем, в последние годы своей жизни Константин Николаевич к идее «закрепощения» дворянства уже не возвращался.

Предчувствие «пугачевщины» и «феодального социализма».

В последние годы своей жизни Леонтьев начинает всерьез думать о «плохих» и «совсем плохих» сценариях развития событий в Российской империи. «Подвижность капитала» продолжала нарастать, а сословная структура общества размываться. Константин Николаевич понимает, что рано или поздно это может кончиться «пугачевщиной». Особенно, если царская власть согласится на конституцию и добровольно превратится из абсолютной монархии в конституционную. За «пугачевщиной» он уже просматривает контуры той социальной модели, которую он назвал «феодальным социализмом». Это уже общество, где официальной религией будет атеизм и его подобие под названием «экономический материализм». С социальной точки зрения это будет общество с преобладающим рабским трудом людей, объединенных в большие коллективы. Управлять населением будет небольшая группа политических лидеров-социалистов. Дальнейшее описание такого общества ближайшего будущего по Леонтьеву я продолжать не буду. Оно было похоже очень на тот социализм, который установился в России после 25 октября 1917 года. С политической точки зрения это было государство «диктатуры пролетариата», с социально-экономической точки зрения это было рабство миллионов простых граждан, а в качестве совокупного рабовладельца выступало «пролетарское государство». Средства производства находились в руках этого государства. Бенефициарами этой модели общества выступали коммунистические вожди. Эта модель вписывалась в описание того, что Маркс называл это «азиатским способом производства». А социологи и экономисты 20 века называли «государственным капитализмом». Этот «государственный капитализм» прикрывался псевдосоциалистической риторикой. К описанию советского общества, которое начали строить большевики после 17 года, можно еще добавить, что оно было атеистическим, а практическая политика пролетарского государства в религиозной сфере стала откровенно богоборческой. Впрочем, это описание касается советского общества 1920-х годов. В последующие годы и десятилетия складывалась уже иная модель. Все это предсказывал Леонтьев, и говорил, что эта социалистическая «пугачевщина» неизбежно будет сопровождаться большой кровью.

«Монархический социализм»: социальная утопия или социальный идеал ?

Так, вот, чтобы не допустить такого кровопролития и остановить движение России к пропасти, Леонтьев предложил идею «монархического социализма». Если марксистский или иной социализм, родившийся в недрах либерализма, претендует на то, чтобы быть «новой религией», то социализм Леонтьева на это не претендовал. По мнению Леонтьева, «монархический социализм» не должен был затрагивать таких устоев российского общества, как Православие, монархическая власть, сословность, поземельная община и т.д. Фактически у Леонтьева под социализмом понималось усиление роли государства в экономике, обеспечение более равномерного распределения общественного продукта (предотвращение чрезмерной социально-имущественной поляризации общества), обуздание излишней «подвижности капитала», ограничения (или запреты) на свободную торговлю землей и т.п. Леонтьев специально подчеркивает, что более равномерное распределение общественного продукта должно осуществляться, прежде всего, для того, чтобы в стране не было обездоленных людей. Такая политика не имеет ничего общего с «эгалитаризмом», которая означает «выравнивание». Но во втором случае речь идет о выравнивании прав и обязанностей лиц, принадлежащих к разным социальным группам (сословиям). Предлагая «монархический социализм», Леонтьев категорически выступал против уничтожения сословий и той формальной «уравниловки», которую предлагали европейские социалисты типа Прудона, Лассаля и Маркса. К сожалению, предложения Леонтьева о «монархическом социализме» только не были взяты на вооружение правительством Российской империи. Более того, они не были даже услышаны наверху. Поэтому вместо «монархического» социализма Россия получила социализм «феодальный», что явилось тяжелым, но отрезвляющим испытанием для русского народа.

За последнее столетие русский народ был свидетелем того, как сначала в нашей стране рухнула монархия, которая существовала на протяжении нескольких веков. Затем рухнул социализм, который продержался в общей сложности семь десятков лет. Конечно, причин крушения монархии называют много. Наверное, были причины и экономического характера. Монархия (настоящая, а не та, искусственная, которая сохранилась еще кое-где в мире) и капиталистическая модель экономики оказались вещами плохо совместимыми. Социализм оказался недолговечным, поскольку имел ярко выраженный характер «экономического материализма», не имел надежного политического и духовного фундамента. Государство «диктатуры пролетариата» и «научный атеизм» оказались недолговечными, гнилыми опорами социалистической модели общества.

Пора делать выводы, извлекать уроки. Есть смысл еще раз задуматься об идее Леонтьева по поводу «монархического социализма». Понятно, что речь идет лишь о том, чтобы рассматривать эту модель как идеал, а не как социальный проект ближайшего будущего. Мы не готовы пока к «монархическому социализму». Но, наверное, было бы неправильно отбрасывать идею Леонтьева о «монархическом социализме» как абсолютно утопическую.

Источник: http://reosh.ru/konstantin-leontev-ob-ekonomike.html