Впрочем, большевики научились со временем неплохо манипулировать русскими национальными чувствами и взывать к патриотизму. Как отмечает автор, хотя в годы войны «Сталин использовал патриотизм самого большого народа страны… но до тех пор эта власть носила явно антирусский характер: и в гражданской войне (решающую роль в подавлении восстаний сыграли интернациональные части), и в высшем руководстве (где русские были в меньшинстве), и во внутренней политике (в первую очередь удар был нанесен по русским традициям и по Русской Церкви)».

Эта борьба за сознание и была начата русской эмиграцией. Важна одна черта, которая роднит миссию эмиграции с подвижничеством рыцаря или монаха. Назаров приводит точное определение миссии эмиграции в докладе Ю.Ф. Семенова на одном из первых ее съездов. В нем было сказано: «…Каждый должен ежедневно спрашивать себя: выполняет ли он свой долг по отношению к этому единству духа Зарубежной России. Русская эмиграция должна проникнуться настроением, господствовавшим в таких организациях, как, например, рыцарские ордена. Все должны считать себя связанными общим обетом и, живя будничной жизнью рабочего, шофера, банковского служащего и т.д., каждый должен знать и помнить, что не может не быть он воином за великое дело Национальной России. И пусть каждый считает именно себя обязанным вложиться в эту борьбу и не ожидает чудес… Нужно бороться, не надеясь на немедленный успех, и тот, кто способен дать длительное напряжение без надежды на немедленные результаты, тот всегда пожнет в конце концов плоды своих усилий». Поэтому цель съезда — это «организация и мобилизация Зарубежной России: ради воскрешения и воссоздания Национальной России» (Семенов Ю. «Сущность и назначение Зарубежной России»). Очевидно, что те же самые слова следует повторить и относительно современной России — если она возродится как национальное русское государство, то лишь благодаря тем, кто и сейчас точно так же «способен дать длительное напряжение без надежды на немедленные результаты».

Этот духовный смысл борьбы эмиграции за будущую Россию роднит ее с религиозной аскезой: «Лучшая часть эмиграции видела смысл своего нахождения на Западе не в пользовании его благами, а превратила это в вид аскетического служения своей стране. Слово “аскетизм” здесь уместно и потому, что эта часть эмиграции была лишена одной из своих важнейших ценностей: Родины». Это не означает, естественно, что эмиграция состояла из одних героев и праведников — нет, речь идет о том, что при всех своих грехах и недостатках эти люди нашли в себе силы выполнить свой высокий долг перед Россией. В связи с этим автор упоминает «речь Бунина о миссии белой эмиграции как спасении чести: своей и России. Коммунисты при этом были названы внешней силой, “ордой”, захватившей страну и поработившей ее. Отчасти это верно. Было, однако, в предложенном “пережидании орды” нечувствие собственной вины за трагедию и долга перед своим народом». Мне представляется, что здесь Бунин говорит не об этом — это «пережидание орды» мыслится им как раз как аскеза, как подвиг терпения, а вовсе не как некая гордыня и нечувствие собственных грехов. Однако мысль автора также верна — не стоит делать идолов из этих людей, но стоит преклониться перед их подвигом, который они смогли свершить при всех своих недостатках.

Суть этого подвига — «содействие распространению тех вечных нравственных ценностей, которые подспудно все эти годы жили в народе и которых не выдержал тоталитаризм. Он их не выдержал, поскольку объявил войну самому бытию. Марксистская утопия вознамерилась уничтожить семью, нацию, частную собственность, государство, религию — но они оказались неуничтожимыми корнями человеческой жизни. Это все равно, что ударами молота пытаться уничтожить атомарную структуру вещества». Но если бы не было подвига эмиграции, пережившей духовное возрождение и завещавшей его народу, который остался в России, последнему было бы намного труднее пройти потом этот путь. Эмиграция словно спрятала клад, завещав его будущим поколениям и оставив карту, как этот клад найти.

Далее Назаров дает краткую, но удивительно глубокую и емкую характеристику сути марксистского «эксперимента» над Россией и причины его неизбежного краха: «Принуждать человека жить по коммунистической теории можно было только на какое-то время, насильно — это первопричина террора против населения. А игнорировать реальность можно было лишь искусственной тотальной самоизоляцией на ограниченной подвластной территории — отсюда “железный занавес”. Внутренняя стабильность такой “зоны” зависит от степени искоренения в ней инородных влияний — отсюда цензура и ложь. Для этого необходима и переделка прошлого — запрещение классиков литературы, а позже шрамы цензурных “отточий” в них. С этим же была связана необходимость истребления целых социальных слоев — то есть памяти нации (камбоджийские коммунисты вполне логично обосновали и провели уничтожение почти всего взрослого населения, ибо оно “непригодно” для нового общества…). Неудивительно, что у такой власти возникает потребность в тотальном контроле над бытием даже на уровне человеческой души — чтобы нейтрализовать угрозу, исходящую от ее врожденной свободы. Здесь уже не только орвелловское “двоемыслие”, но и насаждение несвободы как некоей положительной ценности (извращенного смирения), распространение ее вокруг себя — “активной несвободой” назвал это Редлих в книге “Сталинщина как духовный феномен”. В этом же причина тоталитарной агрессивности к окружающему мiру: он уже своим существованием представляет собой угрозу системе, построенной на отрицании реальности, и лишь его поглощением можно окончательно искоренить исходящую от него опасность “подрыва строя”. Именно это помогло Западу выиграть Холодную войну: в той ситуации, в которую себя поставили коммунисты, наиболее действенным оружием против них оказался сам естественный ход жизни — они не смогли выдержать противоборства с нею. В утверждении истинных жизненных ценностей, в “подрывной” деятельности по несению их в страну — активно участвовала русская политическая эмиграция. Даже просто своим существованием, своими крохотными тиражами правдивого русского слова она лишала самоуверенности тех, кто надеялся строить государство на лжи. Само знание о том, что за границей выходят русские книги, журналы, существуют антикоммунистические организации — уже одно это нарушало психологическую стабильность тоталитарного строя». (Выделения в тексте мои. — В.Д.).

Данное определение советского строя как «борьбы с реальностью» представляется очень удачным, поскольку оно схватывает метафизическую суть этого «эксперимента» над народом. В этом контексте стоит оценить и нынешнее распространение в России «ностальгии» по СССР. Это не что иное, как привычка борьбы с реальностью, отрицание реальной жизни, которое ищет себе иллюзорной опоры в идеализированном прошлом. Это неспособность к свободе, вбитая в характер несчастного народа за 75 лет советского «эксперимента». Если использовать терминологию Л. Гумилева, неосоветизм — это сознание «субпассионариев», т.е. людей, уже не имеющих сил для исторической жизни и лишь вспоминающих о своем былом лживом «величии». Советское историческое сознание — это апофеоз невежества.

«Советский» человек воспринимает историю крайне инфантильно — на уровне похвальбы «достижениями» эпохи СССР. Эти «достижения» — лишь внешнего плана: экономика, победа в войне, «всеобщая грамотность». Ему и в голову не приходит, что все это было частью мирового процесса развития материальной цивилизации и ничего специфически «советского» в таких достижениях нет. Такие же, а чаще всего и намного более значительные материальные достижения были в десятках стран мира. Отличие этих стран от СССР — в том, что там все эти «достижения» достижениями не считались, а были чем-то рутинным и само собой разумеющимся. В других странах такие и еще более высокие достижения происходили в рамках нормальной жизни, без страшных жертв, дикого надрыва и растраты народных сил, как в СССР. Просто потому, что в других странах оставалась нормальная народная жизнь, без тотального подчинения государству всех сфер жизни, без террора (как в первый, «людоедский» период советской истории) и без тотальных запретов, надзора и запугивания (во второй, «вегетарианский» период).

То же самое и в сравнении с Российской Империей. Если перед 1917 годом Россия вместе с Британской Империей и США были тремя мировыми экономическими сверхдержавами, и России принадлежало более половины всех важнейших открытий в науке и технике, то уже через десять лет, в конце 1920-х, Сталин вдруг объявляет, что «мы отстали на 100 лет». Что же такое умудрились натворить за десять лет товарищи большевики, что мировой лидер вдруг превратился в страшно отстающего? Очевидно, что все последующие надрывные подвиги СССР на самом деле были лишь восстановлением того положения мировой сверхдержавы, которое Россия de facto имела уже со времен великого императора Николая Первого.

Главным препятствием для адекватного понимания событий 1917 года до сих пор остается образ «великих достижений СССР», из которых делается вывод о том, что все они являются следствием 1917 года. Такой вывод свидетельствует лишь о крайне низкой культуре мышления тех, кто его делает. Это стандартная логическая ошибка, которая по латыни называется post hoc ergo propter hoc — «после этого, значит вследствие этого». Однако резкое ускорение материально-технического развития в ХХ веке произошло во всех модернизирующихся странах, причем СССР по скорости такого развития вовсе не был лидером — десятки стран развивались быстрее и эффективнее во многих отношениях.

До 1917 года развитие Российской Империи во всех сферах демонстрировало такие темпы, достичь которых СССР смог только дважды — в период «рывка» 1930-х и послевоенного восстановления 1940–50-х. И если в СССР это воспринималось как какие-то великие подвиги, то до 1917 года такие же темпы развития были обычным делом и как «подвиг» не воспринимались. В эпоху Николая Второго уже произошла стремительная индустриализация (она уничтожена Гражданской войной, и все пришлось начинать заново), а темпы роста экономики тогда были такими, что даже пресловутые «сталинские пятилетки» едва могут с ними сравниться.

Таким же стремительным был перед революцией и рост реального благосостояния всех слоев населения — особенно крестьян. Всеобщее начальное образование и грамотность были обеспечены уже реформами К.П. Победоносцева, но 1917 год отбросил рост народного образования на 20 лет назад. Перед 1917 г. в университетах треть студентов составляли крестьянские дети, а еще треть — дети разночинцев. И все это происходило естественным образом, без всякого трезвона о «достижениях», поскольку в то время материальный прогресс вообще не считался чем-то особо ценным, общество жило христианскими ценностями — думало о душе, а не о брюхе.

Эти материальные достижения, если бы не было катастрофы 1917 года и оккупации России террористами-большевиками, были бы намного большими по трем совершенно очевидным причинам. Во-первых, не погибло бы такое немыслимое количество народа — население страны было бы, как минимум, в два раза больше — и соответственно, в два раза больше человеческий ее ресурс. Во-вторых, большевики осуществляли избирательный геноцид лучших людей во всех слоях общества, а это резко ухудшило качества народа в целом. В-третьих, экономический строй большевиков, созданный по модели «зоны», где одни работают за одинаковую «пайку», а другие эту пайку распределяют по своему усмотрению — был самым неэффективным из всех возможных. Здесь можно было сконцентрировать огромные средства на «стройках века» — но только за счет нищеты и варварской эксплуатации народа, особенно крестьянства, фактически уничтоженного к концу истории СССР. Дореволюционный уровень материальной жизни основной массы народа восстановился только к 1970-м годам, то есть революция обрушила страну на полвека в самую страшную нищету. Глуповатый Хрущев даже однажды прямо проболтался об этом, с возмущением заявив, что когда он до революции работал слесарем, то жил лучше, чем живут рабочие при его правлении — в начале 1960-х годов. Голодный бунт, расстрелянный войсками в Новочеркасске в 1962 году, был лишь «верхушкой айсберга» всей нищеты, тотального дефицита и унижения народа в «эпоху полета Гагарина».

Но больше всего «советский человек» любит похваляться победой в Великой Отечественной войне — так, как будто он имеет к этому какое-то отношение. В той войне еще не было никакого «советского народа» — за исключением разве что вчерашних городских десятиклассников, которые главной роли не играли. В той войне победил несчастный русский мужик, простивший большевикам все — и коллективизацию, и голод, и все унижения — ради спасения Родины. Победил еще старый, царский народ. «Советский» народ возник не раньше 1960-х, когда вымерли старые поколения. Если бы «советский» народ существовал уже в 1941 году — война продлилась бы не дольше, чем в Польше.

В результате этой войны, по новейшим данным, погибло более 40 миллионов граждан СССР. Для сравнения стоит напомнить, что потери во Второй Отечественной войне 1914–1917 гг. — немногим более 1 миллиона человек. И это при том, что в 1914–1917 гг. против России воевал более многочисленный враг в лице трех империй. Царская армия, воюя против более многочисленного врага на двух разных фронтах, не отступала до Волги и Москвы, а стояла на пороге победы в 1917 году, но эта победа была украдена «революцией». При этом если в 1941–1945 годах в советском тылу был такой тотальный голод, которого не было даже под немецкой оккупацией (часть жертв мирного населения — от этого голода), то в 1914–1917-м годах в тылу вообще война мало ощущалась. Продолжался рост экономики, инфляцию покрывал рост зарплат рабочих, накопились огромные запасы продовольствия из-за прекращения экспорта. (Огромных усилий стоило заговорщикам февраля 1917 создать искусственный «дефицит» хлеба в Петербурге — в то время как он пропадал на складах.)

В число советских «достижений» записывают также и восстановление после войны — но это выглядит вообще смешно по сравнению с экономикой царской России, которая развивалась и во время войны, и никакого «восстановления» ей не требовалось. Разруху потом создали большевики Гражданской войной. Такая колоссальная разница в потерях объясняется разными способами ведения войны: советский способ состоял в том, что человеческая жизнь абсолютно не ценилась, и командование было соответствующим. Победа стала пирровой — она сломала хребет русскому народу, и он вымирает уже с 1960-х — с этого времени население СССР росло уже только за счет азиатских республик.

Поэтому в миф о том, что якобы только СССР мог бы победить в той войне — результат крайнего невежества. Если бы не было революции, то Берлин русская армия взяла бы в 1917-м, а не в 1945-м. Одним из главных мотивов Гитлера было знание о том, что Россия под властью большевиков очень ослаблена в качественном отношении, а народ расколот — и он не ошибся. СССР победил за счет огромного превосходства в человеческих ресурсах и огромной помощи союзников важнейшими стратегическими материалами в самый важный момент. При этом на стороне Гитлера служило полтора миллиона бывших граждан СССР, а за дезертирство было расстреляно количество солдат, равное семи дивизиям. Никогда в истории России не было столь позорной войны — с таким бездарным командованием, с такими чудовищными потерями, и с таким расколом народа, часть которого теперь спешат записать в «предатели». По поводу «предателей» в первую очередь следует задаться вопросом: это до какого отчаяния большевики довели столь значительную часть народа, что ему даже Гитлер показался меньшим злом?

СССР вообще был жизнеспособен только до тех пор, пока основу народа составляли еще люди с досоветским воспитанием, с их христианской моралью, мощной трудовой этикой, жертвенностью и коллективизмом. Но когда эти поколения в основном вымерли и стал преобладать «советский человек», народ деградировал и СССР был обречен на саморазрушение даже без каких-либо внешних воздействий и «предательств». «Советский человек» — это местный вариант человека «потребительского общества», который по сравнению с западным даже еще более примитивен, но это нельзя ставить ему в вину в силу тех исторических условий, в которых он сформировался. Это гедонист и эгоист, поклонник Запада, презирающий собственную страну, с разрушенной моралью и отсутствием трудовой этики. Такой тип человека уже полностью преобладал среди поколений 1970–1980-х годов, и именно он похоронил СССР (а вовсе не Горбачев) — но в этом его историческая заслуга.

«Сквозные» темы второго тома, еще более насыщенного исторической конкретикой, чем первый — «В поисках Нового града» и «Взращение образа будущей России». Выделим здесь важнейшие историософские размышления автора. М.В. Назаров пишет о метафизике исторического процесса последних нескольких веков: «революция в России была кульминацией длительного процесса в европейской христианской цивилизации: отхода людей от абсолютных Божественных ориентиров жизни — к самовозвеличению человека. Столетиями размывалось в Европе христианское понимание духовной природы мiра и возникшего в нем зла (как своевольного бунта свободной твари против Творца). Зло все больше трактовалось упрощенно: лишь как социальная несправедливость, для преодоления которой достаточно “прогрессивных” социальных преобразований, при необходимости — даже насильственных». В России было две разновидности «прогрессистов»: революционеры-марксисты и революционеры-либералы — при этом «и те и другие боролись против русской православно-монархической традиции за осуществление своих утопий, каждая из которых вела к разгулу сил зла. Поэтому Февраль и Октябрь 1917 года в России стоят по одну сторону этого духовного водораздела. Казалось, в результате именно большевики добились права на осуществление своего варианта катастрофы. Но “февралисты” не сразу поняли, что и они свой вариант тоже осуществили сполна, ускоренным темпом доведя его до логического конца — в те восемь месяцев 1917 года».

В сущностном отношении разница между двумя разновидностями «прогрессистов» была невелика, разница была только не уровне тактики и степени радикализма: «в 1917 г. и для Керенского с Милюковым, и для их западных покровителей — противник был только справа; в большевиках же они ощущали своего союзника в борьбе против монархии». Поэтому, пишет автор, «нельзя ставить на одну доску крайности левых и правых. Крайность первых, роднящая Милюкова, Керенского, меньшевиков, большевиков, — была в разрушительной агрессии. Крайность вторых — в неумелой, неправильно понятой, порою бездуховной и косной, но все же обороне»; «даже если черносотенцы и белые допускали в своей борьбе ненависть и жестокость, то в целом они были ответной силой, защищающей (пусть и не всегда правильно) историческую православную Россию от разрушителей-богоборцев, — а те в этой борьбе были первичными носителями зла». На самом же деле, «ненависть и жестокость» были для белых и черносотенцев исключением из правил — и сколько бы ни раздували мифы о «еврейских погромах» (на самом деле организованных революционерами с помощью их друзей из уголовного мира) и о «колчаковских расстрелах» (военно-полевых судах над бандитами-«партизанами») — даже эти мифические злодейства не идут ни в какое сравнение с тем системным террором и геноцидом, который устроили большевики в России. «Правые» в России всегда были и будут продолжением народного ополчения Минина и Пожарского, спасающего страну от интервентов; «левые» в России всегда были и будут агентами мировой «закулисы», даже не зная об этом в силу своей недалекости.

М.В. Назаров пишет о том, как это проявилось в революции: «Вина левых — в агрессивных разрушительных действиях, вина правых — в плохой обороне и неспособности предотвратить опасность. А это несравнимые степени вины. Да и далеко не все правые были заражены столь же темными эмоциями. У них, особенно в Белом движении, преобладало личное жертвенное добровольное подвижничество в стремлении спасти Россию с оружием в руках (пусть даже поначалу без должного духовного осмысления задачи). Скорее их поражение объясняется именно неадекватностью правых средств борьбы — подлым приемам противника. Во всей христианской Европе правые консервативные силы оказались не способны противостоять агрессивно-разрушительным течениям. Ибо консерватизм состоит в защите традиционных нравственных ценностей, а не в разработке искусных “адекватных” методов противостояния силам откровенно безнравственным.

Правые не могли себе позволить весь тот циничный “арсенал”, которым пользовались левые: заведомо демагогическая пропаганда, целенаправленная дезинформация (например, безсовестно раздутая тема “влияния Распутина”), игра на разнузданных инстинктах масс (“грабь награбленное!”), провокация и террор. Поэтому и Государь Николай II не сопротивлялся, когда его изолировали и принудительно отрешили от престола — защищать свою духовную правоту физической силой он не был готов, так как не видел должной поддержки ни со стороны генералитета, ни даже со стороны Церкви. Он не хотел рисковать гражданской войной в условиях войны внешней и, возможно, не хотел усугублять отступническую вину своего народа его активной цареборческой изменой Помазаннику — поэтому Помазанник отказался от власти сам, положившись на Волю Божию… Февраль же выпустил из бутылки “джинна” анархии и вседозволенности, против которого ни у кого из правых не было равноценного оружия… Это была одна из главных причин поражения Белого движения».

Приведенная характеристика «движущих сил» антирусской революции является кратким итогом столетнего движения русской мысли по осмыслению этих событий. Ее можно уточнять и детализировать, но в историософском аспекте она является наиболее точной, и столь же точно соответствует всей совокупности исторических фактов, которые нам доступны. Главная роль в расследовании и осмыслении «революции» принадлежит ученым и философам Зарубежья.

Да, исторические свидетельства современников сообщают нам, что и весть об «отречении» царя, и тем более весть о его убийстве, вызвала в народе смятение и ужас. Услышав ее, люди испуганно крестились — так, как крестятся, услышав о действиях нечистой силы. Но тем не менее это очень мало кого сподвигло идти бороться с оружием в руках против новых бесов. Героическое Белое движение было предано народом, который ненавидя «красных» предпочел все же позицию «моя хата с краю». И за это также народ в очень скором времени был страшно покаран Богом через эту же зверскую власть. Большевики убили Царя и его Семью, не только совершая сатанинский ритуал надругательства, но и с очень прагматическими политическими целями. Во-первых, они прекрасно знали, что сфабрикованное «отречение» Царя не имеет силы и он по-прежнему остается Царем, а они — разбойниками, захватившими его царство. Во-вторых, они хорошо знали настроения народа и понимали, что если Белое движение выдвинет лозунг возвращения Царя, то привлечет огромное количество людей и очень быстро сотрет большевиков в порошок. А за никому не понятное «учредительное собрание» в массе своей народ воевать не пойдет. Пойдут лишь люди чести, чтобы героически умереть.

Какими бы катастрофическими ни были перипетии русской истории ХХ и ХХI веков, надеяться на воскресение православной России не только можно, но и нужно. И не только потому, что чудо является главным законом всей русской истории (на основе одних лишь «объективных предпосылок» даже само возникновение России было бы невозможным), но и потому, что будущее зависит от того, какие цели ставят себе живущие ныне. Должны быть люди, в первую очередь мыслители, которые имеют дерзновение ставить максимально высокие духовные и практические цели. Тогда и те, кто настроен более скептически, последуют за ними.

Для России ее нормальным состоянием, ради которого она вообще существует в Истории — быть не просто государством, а «удерживающим» от прихода антихриста Священным Царством, хранителем мирового Православия. Без этого призвания Россия вообще не нужна, и нынешнее ее физическое вымирание — это Божий знак, предупреждение о том, что, не выполняя свое предназначение, она будет извергнута из бытия, а после этого и весь мiр потеряет смысл своего бытия, опрокидываясь в Апокалипсис. В Священном Писании есть прообразы того состояния, в котором сейчас пребывает Россия: «Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. И сказал я: надолго ли, Господи? Он сказал: доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет. И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле. И если еще останется десятая часть на ней и возвратится, и она опять будет разорена; но как от теревинфа и как от дуба, когда они и срублены, остается корень их, так святое семя будет корнем ее» (Исаия 6:9–13).

Все меньше и меньше шансов на то, что возродится Россия от «святого семени» малого остатка православного народа, но этот шанс будет оставаться до самого конца. Сам факт того, что бытие мiра сего еще продолжается — есть доказательство существования такого шанса, иначе бытие мiра потеряло бы смысл. А это значит, что православные мыслители до конца должны писать и говорить о том, чем должна стать Россия, если она остается Россией. Она должна стать тем, ради чего она существует — Православным Царством.

Пророчества многих православных святых говорят нам о будущем восстановлении русского Православного Царства уже в конце времен для последнего противостояния антихристу, захватившему власть над мiром. Значит, праведная и героическая борьба и ныне живущих верных людей Православного Царя приведет к победе, хотя бы и не на долгое время. Тем не менее христианская история мiра сего закончилась в 1918 году, и с тех пор идет лишь история христианского героического сопротивления наступлению сатанинских сил. В том, что это именно так, к сожалению, легко убедиться, видя нынешнюю страшную деградацию так называемого прогрессивного человечества, падение его в бездну греховной гибели.

Сможет ли православный народ воскреснуть, восстать из-под «вод многих» грехов своих и сени смертной, подобно граду Китежу; возродиться, подобно Фениксу из пепла? Сможет, ибо сохранилось «малое стадо» со своим Пастырем — Христом, Который сказал: «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство» (Лк. 12:32). Господь дает Царство Небесное тем, кто его достоин, и дает силы созидать царство земное для защиты самой Истины — тем, кто возьмет на себя сей крест и подвиг земного служения.

Исходя из этого, М.В. Назаров формулирует и общий исторический смысл русской монархии, и возможность ее восстановления следующим образом:

«Монарх-самодержец как Помазанник Божий есть точка, в которой встречаются и взаимодействуют Божья воля и человеческая воля — для служения Божьему Замыслу. Только такая монархия нужна русскому народу — и никакая другая. Именно поэтому в числе потомков Романовых может действительно не оказаться пригодных. Но это не должно нас останавливать перед достижением цели. Ибо все династии когда-то начинались, сменяя друг друга. Бог дает Помазанничество, но Бог может его взять и передать другому, как нам показывает Священное Писание. То есть Промысел Божий может заключаться и в смене Династии — если после столь небывалого исторического катаклизма никто из потомков Романовых уже не будет соответствовать строгим требованиям и сути монаршего служения. Тогда Сам Господь может указать нам своего нового Помазанника из Рюриковичей, а пути Господни неисповедимы. Ведь воссоздание православной монархической власти в России, по вере наших святых, имеет значение для всего мiра как восстановление того “удерживающего”, который отсрочит приход антихриста. Главное, что требуется от нас — через покаяние в содеянном подготовить себя к этой милости Божией, восстановить истинное православное правосознание народа, заслужить это чудо правильностью своей жизни. То есть пока что речь идет не столько об определении легитимного Царя, сколько о признании самого принципа монархии русским народом — без чего восстановление подлинной, “удерживающей” монархии в России невозможно. Формальное же восстановление монархии как общественно-политического института было бы лишь ширмой для процесса апостасии — какой давно стали “монархии” на Западе. Поэтому благосклонное отношение западных династий к духовно близким “кирилловичам” тоже не может быть доказательством их легитимности; подобный иностранец на русском троне был бы тоже неприемлем — как не соответствующий миссии “удерживающего”». По-видимому, это наиболее квалифицированная позиция современного монархического сознания.

В завершение нашего очерка отметим также и ряд культурологических идей и формулировок автора. «Наподобие культурно-исторических споров между славянофилами и западниками, — пишет он, — в религиозных кругах эмиграции образовались два богословских течения, споривших друг с другом о призвании православной России — но причиной споров уже стало разное понимание самого смысла и задач христианства в апокалипсическую эпоху, которое внутри Православия сохраняется по сей день и даже обострилось: в ходе общемiровой апостасии либеральный фланг ширится, правый консервативный сжимается. Одно из этих течений, либеральное, стремилось христианизировать наступавшую по всему фронту нецерковную гуманистическую культуру, переняв из нее все те ее “частичные правды”, которые были совместимы с христианством».

Однако, как представляется, это течение русской мысли, хотя и названо автором «либеральным», но поскольку оно стремилось христианизировать культуру, то движется скорее в противоположном от общемiровой апостасии направлении. Оно является новым продолжением славянофильства, но уже вышедшего на «мировую арену» мысли. Откровенные «западники» с русофобскими наклонностями — типа Г. Федотова — составляли исключение. В целом же русская философия Зарубежья тоже в меру своих сил выполняла миссию «удерживающего» — и поэтому столь естественна ее огромная роль в современном православном возрождении в России. Возможно, что В. Соловьев, Н. Бердяев и другие, сколько бы их не обвиняли в ересях (чаще всего надуманных), — но они реально привели ко Христу и в Православие больше людей, чем Достоевский или даже профессиональные миссионеры ХХ века.

Но кроме этих светских мыслителей, Зарубежье создало аутентичную церковную мысль о современности и о будущем, выраженную философским и богословским языком. Назаров пишет: «Блудные сыны “ордена интеллигенции”, вернувшиеся в Церковь, чтобы с ее помощью лечить болезнь мiра, в неофитском пылу не замечали, что не все были больны и что у “неблудной” части народа имелся свой, более традиционный, опыт и взгляд на эту болезнь. Русская Православная Церковь Заграницей (РПЦЗ) — не увлекалась оптимистическими планами построения Нового града, а напоминала о накопленной тысячелетиями мудрости в осознании всей степени реальности и долговечности такой постройки. РПЦЗ напоминала о состоянии мiра, близком к концу истории, вследствие чего уместнее было думать не столько о построении земного Нового града, сколько о сохранении Православия как последнего “стана святых и града возлюбленного” (Откр. 20), которого не одолеет антихрист, но спасет Господь в Свое Небесное Царство. Таким образом, это консервативное Православие полагало, что представители “религиозного возрождения” (в России и в эмиграции) в своих оптимистичных надеждах на “христианизацию” земного мiра не слишком глубоко осознавали его неисправимо больную природу (“весь мiр лежит во зле” — 1 Ин. 5:19) и не вникали в православное учение о сути мiрового зла. Консервативные деятели зарубежья, не уповая на “правду о земле” и тем более лишенные родной земли, обращали свой взор к “правде о Небе”». Сам автор труда весьма плодотворно синтезирует оба эти направления.

Относительно философского творчества Зарубежья автор, например, справедливо отмечает, что «русская эмиграция не дала ни литературного, ни философского экзистенциализма в значимом масштабе, а взрастила иной, более зрелый плод, дав христианский ответ на кризис европейской апостасийной культуры». А это, как мы понимаем, достижение намного более ценное и намного более высокого порядка, чем было бы просто создание своей версии «русского экзистенциализма», куда упорно пытаются приписать не только Н. Бердяева, но и многих других авторов. Это для Запада «экзистенциализм» стал каким-то открытием, а русские мыслители всегда были «экзистенциалистами». Их открытие состояло не в этом, а в том, что они показали евангельские истоки «экзистенциального» мышления.

Аналогичная ситуация — и в русской литературе. Как пишет автор, «вообще русская классика, в отличие от западной, никогда не отрывалась от религиозного мiровоззрения. Примечательно, что большинство русских писателей-классиков — от Пушкина до Чехова — в конечном счете волновала мысль о Боге и смысле жизни, преломляясь сквозь призму страстей греховного мiра. А следовательно, их постоянно мучила также мысль о назначении писательства, в чем была жизненная драма и Гоголя, и Л. Толстого, осознавших ограниченность возможностей беллетристики. В творчестве Достоевского тоже важна не художественная форма (порою нарочито небрежная), а его интуиция о Боге, о России и о русском человеке, выражаемая языком литературных персонажей. Но в подлинном творчестве нет смысла повторять такие достижения предшественников, и в ХХ веке русская литература, в том числе и сегодняшняя, была поставлена перед необходимостью интуитивного постижения смысла разрушающегося мiра в новой, еще небывалой целостности видения этого апокалипсического процесса».

К сожалению, как отмечает автор, эта уникальная способность русской литературы до сих пор мало осмыслена и обычно вообще непонятна специалистам-литературоведам, чаще всего совершенно невежественным в религиозных и мировоззренческих вопросах. До настоящего времени более-менее адекватно понимают русскую литературу религиозные философы, а не филологи, которые занимаются только ее внешней текстуальной стороной. Поэтому, пишет он далее, «с духовной точки зрения желательно пересмотреть иерархию в русской классике с нашей вершины ХХ века, не идя на поводу оценок большинством ее современников. Современники далеко не всегда могли оценить свое окружение критериями вечности… Нужны литературоведы-мыслители, которых, помимо языка, соединяет с объектом изучения чувство духовной общности».

М.В. Назаров так сформулировал свое главное упование и главный урок Зарубежья для будущей России: «Думаю, со временем все больше людей в Отечестве будут благодарны тем, кто пытался быть “малой” Россией в те времена, когда казалось, что “большой” уже не будет. Эта жизнь нашей эмиграции схожа с подвигом юродства: на фоне ярких реклам кипящей рядом “настоящей жизни” только “юродивые” могли верить в свою миссию и в будущее своей родины, не тушуясь перед “взглядом иноплеменным”, имевшим на это свою высокомерную точку зрения: советологию». На самом деле, это время уже пришло: клад, оставленный нам духовным подвигом Зарубежья, был найден наследниками, рожденными в СССР, и сделал нас способными начать возрождение православной России. Старая русофобская «советология» не смогла украсть у нас подлинную русскую историю, подлинную русскую мысль и способность к «юродству» как высшей творческой свободе.

Вот итоговые слова автора, завершающие книгу: «Этот очищенный прообраз должной идеальной России жил в русской эмиграции, и неужели он ушел вместе с нею? Нет, он остался в русской истории, в Божьей Книге Жизни как одно из духовных достижений богоносного Русского народа в служении Истине и в сопротивлении злу. Этот прообраз и сейчас сияет маяком в вечной ткани бытия, освещая своим лучом и нашу больную Россию земную, которая всё еще никак не может вместить в себя собственного Должного… И мы в ней — горстка бывших эмигрантов, еще оставшихся в живых, помним ауру той ушедшей в вечность Руси Зарубежной, ловим ее лучи веры и покаяния, сохраняя все то же чувство долга перед долготерпеливым Господом, перед нашим униженным Отечеством и ушедшими в мiр иной соратниками — чувство долга и благодарности за то, что нам в мiровой катастрофе была доверена эта работа познания от обратного Замысла Божия о нашем народе. Эта работа продолжается сейчас во “внутренней эмиграции” на родной земле, где верные “обустраивают”, с Божией помощью, тот самый искомый Новый град — последний “стан святых и град возлюбленный”, который не покорится антихристу».

Рискну утверждать, что книга М.В. Назарова стала долгожданным событием в истории русской мысли — она вернула ее на тот уровень, который был утрачен вместе с уходом мыслителей Серебряного века. Рожденный и воспитанный в СССР, ее автор сумел самостоятельно, уже не застав в живых большинство из своих учителей, подняться до их уровня и продолжить подвиг русской философии и русского исторического самосознания. Теперь остается вопрос: кто сможет поддержать этот уровень в новых поколениях?

Виталий Даренский
Луганск, 2021
Источник: «Парус»

Источник: http://rys-strategia.ru/news/2021-07-06-12108