Сергей Левицкий: О ДУХОВНОЙ ГЕНЕАЛОГИИ СОЛИДАРИЗМА

С другой стороны, несомненно, что идея солидарности более развита в солидаризме в социальном разрезе, хотя большинство солидаристов и сознает ее укорененность в христианской морали и православной мистике. Но этот упор на социальность, после опыта русской революции, вполне понятен. Солидаризм полемически заострился в борьбе против марк­сизма и ленинизма, выдвинув, в противовес идее классовой борьбы, идею междуклассовой, общенациональной и, в пределе, общечелове­ческой солидарности. Конечно, социальность, оторванная от духов­ности, не может привести к оздоровлению и преображению общества. Однако и духовность, не воплощенная в социальность, не будет иметь того «массового эффекта», в расчете на который должно развиваться всякое социально-политическое учение.Некоторые враги солидаризма отрицают за этим учением право на «русскость» и «православность по духу». Они видят в нем, скорее, продукт западного «вольномыслия».

Рассматривая этот вопрос по возможности объективно, мы дол­жны прежде всего сказать, что как сами солидаристы, так и их против­ники каждый по-своему правы: солидаризм действительно коренится в традициях русской мысли, и прежде всего в славянофильстве. В то же время и враги солидаризма в какой-то мере правы, улавливая в этом учении также и некий западный душок. Вопрос заключается в том, в каком смысле правы апологеты и противники солидаризма и какое синтетическое утверждение может примирить здесь тезис и антитезис.

Для ответа на этот вопрос отойдем временно от темы и попыта­емся оценить ее с более общей перспективы.

Для истории русской мысли характерно, что носителями углуб­ленной культурной мысли являлись у нас преимущественно славяно­филы и близкие по духу мыслители (Вл. Соловьев). Если русская мысль сказала свое настоящее слово миру, то высказано оно преиму­щественно духовно «правыми» кругами. В самом деле, что серьезно­го и оригинального могут противопоставить «западники» (не только Чернышевский и Писарев, но и Герцен, Тургенев, Милюков) таким мыслителям, как Киреевский, Хомяков, Данилевский, Леонтьев, на­конец, Достоевский?

Даже обновление русской исторической науки пришло преиму­щественно от «восточников» (евразийцев, которых можно назвать «ориентализированными славянофилами»). Русские философские за­падники могут противопоставить углубленной и, безусловно, ориги­нальной мысли «восточников» лишь перепевы марксизма, позитивиз­ма, эмпириокритицизма, в лучшем случае — неокантианство. Приори­тет «восточников» в русской философской мысли несомненен. Даже такие, западные по форме, мыслители, как Лосский и Франк, по духу своему ближе стоят к Востоку и нередко сами подчеркивают это.

Но в то же время в социологическом плане «восточники» наши, опять-таки по преимуществу (ибо исключения здесь всегда найдутся), были консерваторами, нередко вплоть до реакционерства (беря это слово в том смысле, в каком оно употреблялось нашими «прогрессис­тами»).

Наши же «прогрессисты»-западники были в действительнос­ти скорее реакционерами в смысле духовном, ибо материализм и позитивизм есть философская реакция. И, однако, ставя вопрос в социально-политическом разрезе, нельзя не признать, что они — западники — были более правы в своем стремлении к социальным ре­формам, чем, скажем, поздние славянофилы, боящиеся всяких соци­ально-политических новшеств и державшиеся за «общину» и прочие рудиментарные социальные начала. Словом, духовная высота и уг­лубленность слишком часто сочеталась у нас с социально-политичес­ким консерватизмом, а иногда даже с реакцией. И, наоборот, наи­более передовые в социально-политическом смысле умы роковым образом влеклись к философской «реакции» — материализму и пози­тивизму.Исключений, конечно, найти можно достаточное количество. Са­мый яркий пример в этом отношении — Владимир Соловьев, не мыс­ливший себе возрождения религиозной культуры без социальных преобразований (в этом последнем пункте сблизившийся впослед­ствии и с западниками — кому не памятна его знаменитая полемика со славянофилами под названием «Национальный вопрос в России»*). Представители же русского религиозно-философского ренессанса (Булгаков, Струве, Бердяев) призывали к нравственно-религиозному оправданию и просветлению социальности. Да, наконец, если идти дальше в прошлое, славянофил Самарин был одним из главных деяте­лей по подготовке реформы освобождения крестьян. А сколько запад­ников ориентировалось не на материализм и позитивизм, а на герман­ский идеализм и средневековую духовную культуру Запада! В истории чрезвычайно трудно и методологически опасно делать обобщения. Тем не менее намеченная нами тенденция сочетания духовного прогресса с социально-политическим регрессом и, наоборот, социально-полити­ческого прогресса с духовной реакцией существовала в действитель­ности, и для мыслителей, влиявших на общественное мнение, тенден­ция эта чрезвычайно характерна и показательна.

В этом отношении солидаризм, вслед за Вл. Соловьевым и за русским религиозно-философским ренессансом, рвет с вышеописан­ной тенденцией и стремится сочетать духовность с социальностью, стремится к одухотворению социальности. Ибо солидаризм вырос в борьбе с воинствующим материализмом, и ему глубоко чуждо всякое мировоззренческое непредрешенчество. Солидаризм основывается на идеал-реалистической философии, строя свое учение о солидарности на вечных основах христианской морали (которая неотделима от мис­тической сущности христианства, но не идентична ей). И в то же вре­мя солидаризм понимает, что вне решения социального вопроса, вне социального приложения любая, даже самая возвышенная доктрина не может быть воплощена в жизнь и останется социально бесплодной.

И в этом-то упоре на социальность лежит большое и существенное отличие солидаризма от духовно и политически «правых».

Упор на социальность отнюдь не означает при этом какого-либо крена в сторону социализма. Основываясь на персоналистичес-кой философии и вдохновляясь ею, солидаризм прямо и решительно отвергает примат общества над личностью, он стремится восстано­вить примат личности, призывая, однако, личность к творчеству и служению, а не к самообслуживанию и самовозвеличиванию. Соли­дарность по своей природе свободна, она исключает всякое насиль­ственное объединение. Источники солидарности — не в безличной общественной стихии, а в свободной солидаризации царства лич­ностей. Солидарность — единство в свободе, свобода в единстве.

В споре между социализмом и демократией солидаризм стано­вится на сторону демократии. И именно в этой области нам есть чему поучиться у Запада — не в смысле содержания демократии, а в смыс­ле ее формы. А формы эти были выработаны на Западе.

Русский быт был более демократичен, чем быт западный, где со­держание демократии слишком часто подменялось формой, где во всех межличностных отношениях господствовал холодный, безлич­ный формализм. Недаром Кейзерлинг утверждал, что русский на­род — единственный, сохранивший непосредственное отношение к душе своего ближнего**. Мало того, политические свободы царской России были более либеральными, чем в современных демократиях. Однако они были все же менее либеральны, чем в западных демо­кратиях довоенного периода.

Как бы то ни было, период либеральной демократии, волею исто­рических судеб, уже изжил себя. Фактически и современный Запад все более отходит от либерализма. Но демократия не обязательно долж­на быть либералистической. В наше время нарождается новый тип де­мократии, в которой не будет места губительному для общего блага произволу и эгоистическому разгулу интересов отдельных лиц и групп (при соблюдении основных гражданских и человеческих свобод). Эти веяния чувствуются и в «новоклассической» стране капитализма — США, и в Англии (главным образом, в экономической области).

В этом отношении российский солидаризм далеко опередил Запад, по крайней мере прямо провозглашая «солидаристическую демократию», основные контуры которой достаточно определенно намечены в «Программе НТС». Но российский солидаризм мог сделать это, ибо он не побоялся в социально-политическом плане пойти на выучку к Западу. Ибо, повторяем, твердые формы демо­кратии, без которых всякое, самое лучшее содержание грозит рас­плескаться, были созданы в свое время именно на Западе.

Духовная свобода у нас была всегда шире и глубже, чем на Запа­де. Но некоторые аксиомы политической свободы до сих пор не на­шли у нас своего должного применения.

Итак, духовная родина солидаризма — культурное славяно­фильство, лучшие представители которого были воодушевлены идеей конкретной органической целостности, что в плане религиозно-соци­альном означает «соборность», а в плане социально-политическом — «солидарность».

Идея эта настолько искони, «априорно» врождена русской мыс­ли, что даже такой «западник», как Кропоткин, в противовес Дарви­ну, подчеркивал творческое значение факторов взаимопомощи в при­родной и человеческой эволюции. Солидаризм отвергает, однако, позитивистскую трактовку идеи солидарности, которую дает ей Кро­поткин. Природная солидарность есть лишь предвестник солидарнос­ти в человеческом мире, а не ее основа. Высшие формы солидарности не могут быть «выведены» из низших. Наоборот — низшие формы, хотя и появляются во времени прежде высших, не являются, тем не менее, онтологически первичными. Поэтому солидаризм вовсе не ве­дет свою генеалогию от Кропоткина, однако он видит в нем весьма сильного и ценного союзника в плане натурсоциальной философии.

Что касается самого славянофильства, то, повторяем, солидаризм ценит прежде всего культурное, а не ура-шовинистическое славяно­фильство. Ему чуждо также государственное славянофильство Каткова.

Но ему близки Данилевский и Леонтьев, как известно, предвос­хитившие, в основном, «модные» теории Шпенглера и Шубарта. В историософии солидаризм многому научился у Данилевского и Леонтьева как мыслителей более критических и более чутких к сокро­венному пульсу истории, чем ранние славянофилы. Ведь именно Ле­онтьев, а не Шпенглер, впервые высказал мысль о неизбежности перехода органической «культуры» в механическую цивилизацию.

Однако учение Данилевского об абсолютно-замкнутых «культур­но-исторических типах» неприемлемо для солидаризма в силу то­го, что Данилевский отвергает вселенское значение исторического процесса. «Культурно-исторические типы» суть действительно исто­рические организмы, открытые впервые гением Данилевского. Но их нужно понимать как сверхнациональные образования, предвозвещаю­щие создание вселенской, общечеловеческой культуры, а не как некие исторические «вещи в себе», как это делают Данилевский и Шпенглер.

И в своем пафосе вселенскости солидаризм ближе стоит к перво­начальному, раннему славянофильству — к Киреевскому и Хомякову.

Во избежание недоразумений здесь необходимо сразу же внести весьма существенные поправки. Ранние славянофилы мечтали о спа­сении и обновлении зараженного меркантилизмом православия. Со­циально-политические задачи мало их интересовали, мало того, они считали, что миссия России отнюдь не лежит в области политичес­кой. XX век, бывший веком крушения иллюзий и утопий, свойствен­ных веку XIX, и ввергший мир в бурный поток тоталитарных войн и революций, заставляет нас быть более скромными и мечтать в первую очередь об избавлении России и, тем самым, всего мира от кошмара всемирной коммунистической диктатуры и о насаждении социаль­но-политического строя, который обеспечивал бы людям «свободу от нужды и страха». Конечная цель — христианизация личности и общества — остается прежней, и ее не может не быть, ибо она есть вечный идеал, возвещенный христианским учением. Но «дух време­ни» ставит сейчас на повестку эпохи более скромные, но неотложные задачи — экономического, социального и политического порядка. Прежде всего необходимо избавить русский народ, а через него и все человечество от организованных сил зла, нашедших свое анти­благодатное воплощение в мировом коммунизме, цитаделью кото­рого стала волею исторических судеб именно наша страна.

За исполнение этой великой задачи и берется, в союзе со всеми здравомыслящими антикоммунистическими силами, российский со­лидаризм.

Солидаризм смиренно принимает на себя роль земного слуги хрис­тианства, берясь за «черную работу» революционно-идеологического делания. Он ставит себе основной задачей «минимум христианства», подобно тому как право есть «минимум морали». В условиях беспра­вия умирает и мораль (мы не говорим о подвижничестве, возможном при всех условиях). Без восстановления социально-политического здоровья заболевшего смертельным недугом мира нельзя стремить­ся к цветению соборной религиозной культуры. Одним словом, солидаризм реалистичнее раннего славянофильства. Потому-то он предваряет высший вселенский идеал «соборности» общечеловечес­кой солидарности. Но развитие этой темы слишком далеко увело бы нас от нашего непосредственного предмета.

Для нас важно было подчеркнуть, что солидаризм остается ве­рен русским и православным традициям, что его социально-полити­ческие «новшества» продиктованы реализмом, учетом современной социально-политической действительности. Солидаризм совмещает социально-политический реализм с высоким духовным идеализмом. Он отнюдь не отказывается от русского мессианства, но вносит в него меру скромности и здравого учета обстановки. В противовес «западным» идеалам свободы и равенства он стремился примирить эти антитезы в идее братства. Идея же всемирного братства есть искони русская идея, заповеданная нам и ранними славянофилами, и Достоев­ским. Высшая цель остается той же и не сможет быть иной. Но в выбо­ре путей осуществления этой высшей идеи солидаризм, родившийся в условиях изгнания и гонений, не может не соблюдать меры реализма, ибо в противном случае он потерял бы свой революционный пафос, превратившись в бесплатное «движение вообще».

Реализм, оторванный от идеализма, политика, превратившаяся в самоцель, в средство к власти, может породить новое зло. Но и вся­кий утопизм, всякий идеализм, оторвавшийся от «духа времени», не­избежно останется бесплотным и бесплодным. Только мудрый иде­ал-реализм — вдохновленность высшими ценностями при зорком и твердом учете современной психоматериальной действительности — способен найти выход из кризиса и вывести современный мир, а прежде всего нашу страну, из земного ада, безбожной и бес­человечной диктатуры.

Солидаризм же по духу своему идеал-реалистичен: он твердыми ногами стоит на земле, обращая в то же время свои духовные взоры в небесную высь.

* См.: Соловьев B.C. Сочинения в 2-х т. М., 1989. Т. 2.

**См.: Keyserling H. Reisetagebuch eines Philosophen [Путевой дневник фило­софа]. Darmstadt, 1919. Bd. II. S. 387.

Источник: Свобода и ответственность: «Основы органического мировоззрения» и статьи о солидаризме / Составление, вступительная статья и комментарии В.В. Сапова. — Москва, Посев. 2003.  сс. 294- 299