Постановление о расстреле поэта Николая Степановича Гумилева в числе 60 человек, обвиненных в контрреволюционном заговоре

24.08.1921. — Постановление о расстреле поэта Николая Степановича Гумилева в числе 60 человек, обвиненных в контрреволюционном заговоре

«…Оттого что Господне слово лучше хлеба питает нас»

Николай Степанович Гумилев (3.4.1886–24.08.1921), поэт. Родился в Кронштадте в семье корабельного врача. Детские годы провел в Царском Селе, здесь окончил гимназию. Уехал учиться в Париж, в Сорбонну. К этому времени Гумилев был уже автором книги «Путь конквистадоров». В Париже издавал журнал «Сириус» (в котором дебютировала А. Ахматова), общался с французскими и русскими писателями, причислял себя к символистам и ученикам В.Я. Брюсова. В эти годы он много путешествовал и в поисках экзотических впечатлений дважды побывал в Африке, откуда привез в петербургский Музей антропологии и этнографии богатую коллекцию.

В 1908 г. вышла вторая книга поэта «Романтические цветы» с посвящением будущей жене А. Ахматовой (тогда Анне Горенко). Вернувшись в Россию, поселился в Царском Селе, был зачислен в Петербургский университет (учился на юридическом, затем на историко-филологическом), но курса не окончил. С 1909 г. становится одним из основных сотрудников журнала «Аполлон», ведя раздел «Письма о русской поэзии».

Осенью этого же года отправляется в длительное путешествие по Африке, возвращается в Россию в 1910 г., выпускает сборник стихов «Жемчуга», принесший ему известность. Тогда же 25 апреля женится на А. Горенко (А. Ахматовой). Летом молодые супруги побывали в Париже, а осенью он еще раз посетил Африку – Абиссинию. (Их разрыв в 1913 г. отражен в стихотворении «Пятистопные ямбы»; развод был оформлен в 1918 г.)

К 1911–1912 гг. относится ряд важных событий в литературной биографии Гумилева: вместе с Городецким организовал «Цех поэтов», в недрах которого зародилась программа нового литературного направления — акмеизма; отходит от символизма, что было закреплено статьей «Наследие символизма и акмеизм». (Франц. acméisme, от греч. akmē — высшая степень чего-либо, цветущая сила; это течение отталкивалось от расплывчато-туманного декадентского символизма к чувствам реальной, земной жизни.)

С началом Великой войны Гумилев, ранее навсегда освобожденный от воинской службы, в первые же дни уходит добровольцем на фронт, зачисляется в лейб-гвардии уланский полк. Уже к началу 1915 г. был награжден двумя Георгиевскими наградами, в марте 1916 г. произведен в прапорщики, переведен в 5-й гусарский Александрийский полк. В 1916 г. он находился на излечении в одном из лазаретов, который обслуживали «Сестры Романовы» (так называли себя Великие Княжны, исполнявшие вместе с их матерью Императрицей работу сестер милосердия).

В мае 1917 г. Гумилева отправляют в командировку на союзный Салоникский фронт, но он не доезжает туда, оставленный в Париже. Там его застает Октябрьский переворот. В январе 1918 г., после расформирования управления военного комиссара, к которому он был приписан, Гумилев через Лондон возвратился уже в большевицкую Россию. В годы войны он не прекращал литературной деятельности: был издан сборник «Колчан», написаны пьесы «Гондла» и «Отравленная туника», цикл очерков «Записки кавалериста» и др.

В 1918 –1921 гг. Гумилев был одной из наиболее заметных фигур в литературной жизни Петрограда, работал в издательстве «Всемирная литература», читал лекции; в 1921 г. руководил Петроградским отделением Союза поэтов. Стихи этих лет собраны в сборнике «Огненный столп» (посвящен второй жене – А.Н.Энгельгардт), вышел в Берлине посмертно (1921).

3 августа 1921 г., будучи убежденным монархистом, не скрывавшим своих взглядов, Гумилев был арестован и расстрелян по обвинению в участии в антисоветском заговоре В.Н. Таганцева. Гумилев был признан виновным в «активном содействии Петроградской боевой организации в составлении для нее прокламаций контрреволюционного содержания, в обещанном личном участии в мятеже и подборе враждебно настроенных к Советской власти граждан для участия в контрреволюционном восстании в Петрограде, в получении денег от антисоветской организации для технических нужд». Точная дата расстрела Гумилева не известна; по словам А. Ахматовой, расстрел произошел близ Бернгардовки под Петроградом.

Один из очевидцев рассказывал о том, как держался поэт перед расстрелом: «Этот ваш Гумилев… Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете. Шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докуривал папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж — свалял дурака. Не лез бы в контру, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны».

Согласно источникам в «Википедии» о причастности Гумилёва к «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» есть три версии:

Гумилёв участвовал в заговоре ‒ официальная советская версия 1921‒1987 годов, поддержанная некоторыми знавшими поэта эмигрантами и рядом биографов, например, В. Шубинским.

Гумилёв не участвовал в заговоре, а лишь знал о нём и не донёс ‒ версия, распространённая в СССР времён перестройки (1987‒1991).

Версия 1992 года: заговора Таганцева не существовало вообще, он полностью был сфабрикован ЧК в связи с Кронштадтским восстанием, и все осуждённые по делу «Петроградской боевой организации» были реабилитированы (справка прокурора от 29.5.1992 г. была опубликована в газете «Смена», С.-Петербург, 7.10. 1992 года.).

Подобные реабилитации репрессированных известных людей предпринимались еще при советской власти, часто родственниками, чтобы «восстановить их доброе имя», «снять клеймо антисоветчиков и предателей» (в основн6ом в отношении жертв «сталинских репрессий»). В годы «перестройки» также, – чтобы снять запрет на публикацию произведений литераторов, множились и подобные «реабилитации» знаменитых эмигрантов, которые якобы не выступали против советской власти (например, якобы просоветски были настроены Бунин, Рахманинов, Деникин). Ныне этот прием часто применяется для реабилитации самой советской власти: якобы она не виновата в терроре, это были «перегибы» отдельных слишком рьяных палачей-исполнителей. В отношении репрессированных, в том числе духовенства, часто подчеркивается, что выжившие после освобождения из лагерей и ссылки не проклинали власть, а терпеливо сносили ее рабовладельческий гнет, по-христиански относясь к этому, мол, «Нет власти не от Бога».

Разумеется, Николай Гумилев не нуждается в подобной унизительной «реабилитации». Он был явным противником революционной власти, на одном из своих поэтических вечеров, когда ему из зала задали вопрос «каковы его политические убеждения», он смело ответил: «Я – монархист». Его поведение перед расстрелом также свидетельствует о его антибольшевицких убеждениях. И его причастность к деятельности антисоветской организации не опровергается тем, что в следственном деле чекистов отсутствовали конкретные доказательства – это означает лишь то, что он отказался давать показания, как и другие арестованные по этому делу.

Использованы материалы:
Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.
http://www.nikolaygumilev.ru/module-sa-avtor-122/
http://www.5ka.com.ua/44/40622/1.html
и другие.

+ + +

Опыт африканских странствий и особенно переживание военных опасностей легли в основу неповторимо яркого и простого, мужественно-волевого духа стихов Гумилева. Невероятное преодоление любых физических трудностей стало одной из главных тем и его стихов, и военной прозы («Записки кавалериста»). Описывая в ней «одну из самых трудных» ночей в своей жизни, Гумилев так завершает эту часть своих фронтовых заметок: «И все же чувство странного торжества переполняло мое сознание. Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моем уме плясали ритмические строки:

Расцветает дух, как роза мая,
Как огонь, он разрывает тьму,
Тело, ничего не понимая,
Слепо повинуется ему.

Мне чудилось, что я чувствую душный аромат этой розы, вижу красные языки огня».

Сочинять такие стихи накануне боя и возможной гибели – в этом было некое высшее пограничное ощущение красоты жизни и ее духовного содержания.

А вот другое военное переживание накануне атаки: «Я всю ночь не спал, но так велик был подъем наступления, что я чувствовал себя совсем бодрым. Я думаю, что на заре человечества люди так же жили нервами, творили много и умирали рано. Мне с трудом верится, чтобы человек, который каждый день обедает и каждую ночь спит, мог вносить что-нибудь в сокровищницу культуры духа. Только пост и бдение, даже если они невольные, пробуждают в человеке особые, дремавшие прежде силы».

Стихи Гумилева, запрещенные в СССР, были очень популярны в организациях эмигрантской молодежи. В Национально-Трудовом Союзе Нового Поколения был даже культ поэта, а стихи входили в программу экзаменов по национально-патриотической подготовке.

Наступление

Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного
В этот странный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.

1914

 

Слово

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это — Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

1919