Устарело ли разделение на правых и левых?

Вы за «гвельфов» или «гибеллинов»?

Семён Франк утверждал, что когда его в эмиграции спрашивали, правый он или левый, то он испытывал «странное чувство неловкости, недоумения и неспособности дать прямой ответ на вопрос». При этом С. Франк объяснял своё замешательство «не неопределенностью» своего политического мировоззрения, а указывал на «неуместность самого вопроса». И в свою очередь спрашивал вопрошающего: «А вы сами причисляете себя к какой партии — к «гвельфам» или к «гибеллинам»?» — намекая на безвозвратно устаревшее разделение на правых и левых.

Напомню нашим читателям, что между группами «гибеллинов» (за папство) и «гвельфов» (за империю) проходила ожесточённая борьба в средние века (XII–XVI столетия) на итальянском полуострове… Эмигрантский философ Семён Франк, родившийся в еврейской семье, в молодости имел, по своему собственному признанию, крайне левые марксистские убеждения, а затем состоял в кадетской партии. Свои рассуждения на эту тему Семён Франк изложил в статье «По ту сторону правого и левого» в журнале «Числа» (№ 4 за 1930–1931). Сегодня его размышления из этой работы питают немало вариантов право-левого политического модерна.

Насколько состоятельны идеи Семёна Франка?

Прежде чем перейти к самой сути его положений, будет не лишним сказать несколько слов о людях, издававших журнал, чтобы яснее почувствовать контекст.

Журнал «Числа» делали весьма своеобразные люди. Фактическим издателем была известная теософка Ирма Владимировна де Манциарли (1878–1950), друг Рерихов и Анни Безант, а редактором состоял Николай Авдеевич Оцуп (1894–1958), русскоязычный поэт и переводчик Серебряного века, из третьего ряда. Теперь о сути рассуждений Семёна Франка. До революции интеллигенту, типа Франка, по его же словам, было всё понятно: ««Правое» — это реакция, угнетение народа, аракчеевщина, подавление свободы мысли и слова, произвол власти; «левое» — это освободительное движение, освященное именами декабристов, Белинского, Герцена, требования законности и уничтожения произвола, отмены цензуры и гонений на иноверцев, забота о нужде низших классов, сочувствие земству и суду присяжных, мечта о конституции… Колебаний быть не могло… коротко говоря — «правое» было зло, «левое» — добро».

После революции всё это, по Франку, «исчезло, провалилось в какую-то бездну небытия, испарилось как дым». Но как мы увидим дальше хотя и «провалилось», но не слишком глубоко, если судить по самому Франку…

Собственно с самого начала Франк не подвергает своё «левое» дореволюционное мировоззрение какой-либо критической ревизии. Для него после революции ««правое» и «левое» просто переменились местами: «левое» стало синонимом произвола, деспотизма, унижения человека, «правое» — символом стремления к достойному человеческому существованию; словом, правое стало добром, левое — злом».

Вроде бы верное рассуждение. Но, читая философов серебряного века, не надо спешить с ними ни спорить, ни соглашаться. В итоге у них часто всё оказывается не тем, чем кажется. Франк не исключение, по многим вопросам, особенно политическим…Философ Серебряного века настаивает, что вся эта послереволюционная перемена произошла «только отчасти». И с этим тоже не надо торопиться спорить или соглашаться, так как из дальнейшего рассуждения Франка выясняется, что «правое» в его картине мира — это всё равно «чёрное» зло, а «левое» вовсе даже не социализм?! Степень свободы от реальной политической фактуры у Семёна Франка чрезвычайная, даже можно сказать фантастически освободительная. С его точки зрения, после революции «нарастает чувство непонятности, неадекватности, смутности самих определений «правого» и «левого»». Почему? Доказательства в основном не слишком убедительные…

Это что-то очень личное. Для Франка, бывшего в молодости крайне левым марксистом, а затем постепенно «правевшего» — «не дойдя, впрочем, до настоящей «правизны» — и тяготевшего к некоему «центру» (он состоял в партии кадетов), рассуждения о «правых» и левых» в эмиграции казались даже чем-то «оскорбительно-неуместным». Чисто логические политические рассуждения у Франка окрашены в весьма эмоциональный и личностный контекст. Ему со своей левой политической историей явно некомфортно признавать (и он не признаёт), что правые, как до революции, так и после неё оказались политически правы. Признавая же своё вынужденное (революцией и большевистскими преступлениями) личное «поправение», ему хочется описывать политическую реальность какими-то другими словами, новыми стилистическими красками. Семён Франк пытается предложить новый взгляд на «политическое добро». Точнее обозначить новое место для этого «политического добра». На деле же это «новое добро» (умеренный централизм) у Франка очень похоже на «старое зло» (лево-либеральное освободительное движение), находящееся между «левым» и «правым» спектром. При этом Франком центристскому «добру» приписывается политическая «умеренность», а «правому» и «левому» — напротив, «радикализм», который сходится вместе.

При всём желании уйти от терминов «правые» и «левые» у Франка эта попытка явно не удаётся, он всё время возвращается к этим терминам, чтобы мы не потеряли окончательно связь его рассуждений с политической реальностью Русского мира XX столетия.

По Франку после революции в России к власти пришёл «левый» радикализм, и именно поэтому роли между «правыми» и «левыми» поменялись. Левые стали охранителями существующего, а правые якобы «при этих условиях вынуждены взять на себя роль реформаторов и даже революционеров»… Здесь он явно путает «довольных» с «недовольными», побеждённых с победителями, они действительно меняются местами, но левые в своих убеждениях и практиках продолжили оставаться левыми, а правые — правыми. Скорее даже левые, прейдя к власти ещё более отчётливо проявили свою левую сущность, а правые же, проиграв, подтвердили свою правую, в той степени, в которой это позволяла внешняя или внутренняя эмиграция.

Правые, в традиционной (не франковской) терминологии продолжали выступать за Веру, левые — категорически против. Точно такое же отношение оставалось и к русскому национальному государству — к Российской Империи, да и к русским, как национальному организму… Семён Франк делает вид, что не понимает разницы между левым партийным этатизмом и правым национальным государственничеством. А также между декларируемой левой «простонародностью» и правой национальностью. (Более подробно в моей статье: «Национальность правых и «народность» левых: Имперскость и демократичность»).

Франк аккуратно пытается перевести стрелки вины за революцию с левой интеллигенции на некие «реакционные результаты господства коммунистически настроенных масс в Советской России». Это якобы плохие «черносотенные» массы были за коммунизм, а революционно-культурная интеллигенция уже, мол, снова стояла за политическую «умеренность».

Почему же собственно «правые» и «левые» по Франку устарели?

Он утверждает, что «в большинстве европейских стран цель «левых» стремлений уже осуществлена». И что мол «левые», достигая власти,  «правеют». Правые начинают ценить свободу, а левые, напротив, — порядок.

Для удобства своего рассуждения Семёну Франку приходится раскалывать «правых» на две группы — на «белое движение» (в специфически франковском понимании) и на «черносотенство» (в менее странном франковском искажённом преломлении), с их якобы идейной противоположность. Ему кажется интересным новое цветовое противопоставление «белого» и «черного» на правом фланге, а также борьба «белого» (правые эсеры) с «чёрным» (левые эсеры) на левом фланге. Эта тема и сегодня очень популярна. Её взяли на вооружение многие современные мимикрирующие персонажи, политическому популизму которых неудобно (невыгодно) быть либо чисто левыми, либо чисто правыми деятелями.

И вот тут у Франка начинается уже чисто либеральное шулерство. Имперское «черносотенство» он пытается притянуть к «красному» большевизму, обвиняя в том, что якобы «административный состав большевистской власти, преимущественно армии и полиции, был создан при существенном участии «черносотенства»… Прежнему типичному частному приставу и исправнику или некультурному армейскому офицеру демократического происхождения неизмеримо легче приспособиться к советским порядкам и найти применение своим старым навыкам, чем профессору-либералу и даже чем культурному революционеру». Утверждение бездоказательное, так как к «советским порядкам», даже при большом желании, было приспособиться непросто кому угодно. А уж приставы, исправники и офицеры при большевиках  были самыми преследуемыми слоями старого имперского общества, лишёнными всяких прав…

Но на этом утверждении собственно и строится основная конструкция Семёна Франка. 

Лично меня в этом посыле больше всего удивляет, что даже в 1930 году в сознании Семёна Франка всё ещё находится место для каких-то «культурных революционеров». А также и для каких-то злобных «черносотенцев», которые до революции устраивали «еврейские погромы», а совершив (?) большевистский переворот, громили (?) «помещиков и буржуев». Видимо, либерализм на некоторых запущенных стадиях не лечится даже лошадиными дозами большевизма…Очень похоже, что Франк банально «оправдывается», что его левацкая юность всё равно была «культурно-революционной», так же как и его более «центристская» зрелость. То есть идейная доминанта всегда была «высокой», вне зависимости от его политических убеждений. Тем самым он уходит от обвинений, что был в молодости заодно с левыми революционерами, и одновременно ограждается от правых («черных» в его терминологии) в эмиграции, окрашиваясь заново в новые «белоснежные» одежды. Желание оставаться в «белом» и до, и после революции выглядит у Франка весьма безнравственно. Находясь в среде антибольшевистской эмиграции, вынужденно поправевший Семён Франк хочет сохранить рукопожатность, всячески убегая от маркера «правый» там, где это возможно. «Черный» русский национализм всё равно остаётся для него экзистенциально плохим при словесной игре в противопоставления «белый-чёрный».

Франк умудряется в большевистском коммунизме найти даже… «антисемитизм», как традиционную черту «правого» умонастроения и какой-то «типично «черный» национализм» якобы характерный для «русского коммунизма», выражающийся в ненависти к буржуазной Европе. Само именование большевистского коммунизма «русским» уже возмутительно, но Франк идёт дальше. Он выводит весь социализм «с самого своего зарождения и по своему существу… за пределы противоположности между «правым» и «левым»».

Социализм по Франку якобы с самого начала не был ни «левым», ни «правым», будучи одновременно как бы «лево-правым»». Как это похоже на трактовку социализма всевозможными вариантами современного «православного социализма»…

Для чего же Франку нужно вычленять социализм из «левого» движения? Опять же очень личная история. Для него «левое» умонастроение это только про свободу, а социализм её отрицает. Советский опыт в его трактовка якобы показал «противоположность между социализмом и традиционным «левым» мировоззрением». Семён Франк тем самым силится отрицать родственность либерализма и социализма. И пытается снять нравственную ответственность со всего левого движения за кровавую практику большевизма. Для Франка социализм якобы порвал с либеральной демократией в своей практике. Но хорошо известно, что этатизм «практического советского социализма» теоретически обоснован Лениным как стремление социалистического государства подражать капиталистическим трестам, рождённым как раз в либеральной демократии. Несмотря на конечный марксистский постулат об отмирании государства при коммунизм. Из того обстоятельства, что большевики запретили все либеральные и социалистические партии, Франк пытается сделать вывод, что большевики не родственны «традиционным левым» (т.е. либералам, тем кто за личную свободу), утверждая, что «многие «левые» продолжают еще по старой привычке, то есть по недомыслию, веровать в свою духовную близость к социализму».

Прав ли Семён Франк? Совсем нет. Современность указывает нам на совершенно обратную тенденцию. В нашей политической реальности и лево-центристское «Яблоко», и откровенно левые «эсеры», говорят о том, что они социалистические партии. И вовсе не по недомыслию, а в силу общего материалистического мировоззрения. Прежде всего, по пунктам неприятия Бога, Его мироустройства и русской доминанты в России.

Франку же мерещится какая-то внутренне противоречивая, новая «группировка политических тенденций». Политический водораздел ему видится не между «правыми» и «левыми», а в некоей борьбе между «красным» и «белым» (во франковском представлении). Где «белыми» могут считаться некие «хорошие левые», «культурные революционеры», какие были до революции и к которым Франк сам принадлежал. Они остаются «хорошими» потому что не думали (?), что социал-демократы Ленина, придя к власти, начнут убивать и прочих «хороших левых», таких как Франк, а потому эти «хорошие левые» вынужденно «поправели» в эмиграции. То, что реальные «красные» убивали правых, остаётся как-то вне внимания Семёна Франка, ведь они в его политической оптике в основном «чёрные», олицетворяющие неизменное зло, что до, что после революции…

В тогдашней Веймарской республике, Франк с 1930 года начал читать лекции в Берлинском университете. Быть «правым» в эмиграции, в «рукопожатном обществе» европейском обществе, Семёну Франку было как то неловко. Собственно для выхода из этого психологического дискомфорта, Франку и понадобилось придумать, своё сложносочиненное либеральное «белое», которое такое же хорошее, как и дореволюционное «левое», но не «насильническое» и против большевиков. До революции Семён Франк был «хорошим», потому что был левым и выступал против «черных». После же революции Франк снова был «хорошим», потому что был против насилия «красных», но снова против неправильных «белых» (то есть «черных»). Удобно, но уж больно натянуто…

Сам Франк в своих рассуждениях так и не смог полностью уйти от дихотомии «правые—левые». И предложил новую политическую противоположность между «черно-красными» и «белыми». Это противостояние Семён Франк сформулировал следующим образом: ««левый» фронт против «красного» станет «белым» фронтом против «черного»».

«Левые» (либералы) и «белые» (те же либералы) ему представлялись как «истинный, духовно обоснованный традиционализм, неразрывно связанный со свободой и защитой интересов культуры», а «правые-чёрные» и «левые-красные» как «упрощенно-грубый и извращенный традиционализм, сочетающийся с демагогией и культом насилия». В современной России это предложенное Франком новое разделение совершенно не работает. Современные левые, вполне комфортно чувствуют себя «красными». А многие из «красных», например, Прилепин, находящиеся в формальной оппозиции прекрасно сосуществуют с такими либеральными персонажами как Навальный, Быков или с однопартийцами — либералами Гинзбургом и Надеждиным.

Так что цветовое разделение Франка просто не работает и не выдержало испытания временем. Правые остались правыми, так же как левые упорно подтверждают свою левую ориентацию.

 P.S. По поводу вопроса Семёна Франка: мы за «гвельфов» или за «гибеллинов»?

Как это не покажется странным, но на этот вопрос философа на Руси ответили ещё в XV столетии, когда решали, какие делать зубцы на стенах Московского Кремля — как у гвельфов — прямоугольными, или как у гибеллинов — с ласточкиным хвостом.

Итальянские архитекторы то ли по своему разумению, то ли по чьей-то подсказке решили, что Русский Великий князь не может выступать за папу и сделали зубцы на кремлёвских стенах в виде ласточкиных хвостов. Так что русские за «гибеллинов», за императора ещё с конца XV столетия.

Источник: «Наследие Империи»

Предлагаю быть милосерднее к Франку…

Комментарий М.В. Назарова

Разумеется, уважаемый Михаил Борисович прав в констатации неизбывной сути мiровоззренческого различия между «левыми» (разрушителями традиционных духовных ценностей народа) и «правыми» (охранителями этих ценностей от революционных угроз). Так в национальных государствах было везде и всегда со времени Французской революции. Добавлю, что такая символика левого и правого промыслительно оказалась отражена в Евангелии от Матфея: перед концом истории Христос поставит справа от Себя тех, кто достоин Царствия Божия, а слева ‒ тех, кто обрек себя на вечный огонь, уготованный диаволу (Мф. 25, 32-41). И в этом смысле невозможно быть «по ту сторону правого и левого». Так что с учетом евангельского уровня данное выражение С.Л. Франка неудачно, хотя он и имел в виду вовсе не это.

Семен Людвигович Франк действительно в молодости был левым (марксистом), затем статьей «Этика нигилизма» участвовал в знаменитом сборнике «Вехи» (1909) с призывом к интеллигенции вернуться от марксизма к религии. В 1912 г. принял Православие. К началу Февральской революции был «правым кадетом» (конституционным демократом ‒ это либеральный вариант левизны), и заметно поправел уже в эмиграции, став видным православным философом, хотя и не без серьезных богословских погрешностей в своих работах (что правильно отмечено прот. В. Зеньковским в его фундаментальном труде).

Прав Михаил Борисович и в том, что многие февралисты (либеральные левые) в эмиграции поправели лишь отчасти, став политическими противниками террористического режима большевиков, но сохранили немало левизны в своем мiровоззрении, во всяком случае идеологически не возросли до осознания православного монархизма как богоосвященной власти и удерживающей миссии Третьего Рима, в лучшем случае объявляя себя сторонниками конституционной монархии. Более прозревшим был П.Б. Струве, тоже проделавший эволюцию от марксизма (был автором Манифеста РСДРП в 1898 году и участником Лондонского конгресса II Интернационала); в 1905 году стал членом ЦК партии кадетов, хотя фактически отошёл от партии в 1908 году; в эмиграции стал, по собственному определению, «либеральным консерватором» и был организатором монархического Зарубежного съезда (1926). «Было время, когда и я не видел подлинной силы и опасности крамолы», видел врага только справа, – кается он в мае 1926 г. в «Дневнике политика». И возражает даже против пользования «традиционным трафаретом: реакция питала крамолу». «Реакция казалась и была внешне могущественной и опасной, крамола же, в подлинной силе и в огромной потенции, таила в себе те взрывы и разрушительные удары, которые смели не только историческую власть, но и русскую общественность и подорвали русскую культуру». Другой пример: член масонского Временного правительства А.В. Карташев в эмиграции эволюционировал от «реформатора Церкви» до апологета Святой Руси.

В политическом спектре Русского Зарубежья 1920-х годов такие поправевшие февралисты обычно занимали «умеренную» или «центристскую» позицию (представленную газетой «Возрождение»), хотя упомянутые выше деятели политикой как таковой занимались лишь на вторичном уровне, будучи учеными профессорами. Можно критиковать их отдельные «недоработки» в своем прозрении, но и следует признавать их несомненные достоинства как ученых в области истории и Русской государственной идеологии.

К таковым деятелям можно отнести и С.Л. Франка, который пишет о себе в рассматриваемой работе: «Позволю себе личное признание… В ранней молодости я был, как все русские молодые интеллигенты того времени, «крайне левым» – марксистом, социал-демократом. Потом в течение всей жизни постепенно «правел», не дойдя, впрочем, до настоящей «правизны», а тяготел скорее к «центру» между «правым» и «левым», но всегда сознавал себя на каком-то месте линии,  идущей слева направо». Его заслуги очевидны – как русского философа и оригинального ученого-исследователя должного общественного устройства («Духовное строение общества»), а также в критике утопических ересей «рая на земле» (в т.ч. социалистов), и лишь его политические предпочтения были именно «центристскими»: ему были неприемлемы не только левые разрушители, но и крайности правых политических кругов, в том числе появившегося тогда и находившего симпатии в русской эмиграции германского «национал-социализма», в названии которого как раз и объединились признаки «правого» и «левого».

Тогдашние крайности правых, к сожалению, были представлены в той части русских эмигрантов-монархистов, которые упрощали как причины революции, так и пути преодоления ее наследия через безоговорочную реставрацию петровской монархии со всеми ее имевшимися недостатками: бюрократическими, сословными, отчасти в области национальных, церковных, межконфессиональных отношений, а также недорешенностью крестьянского вопроса. Эти недостатки в России постепенно преодолевались, например, Столыпинской реформой крестьянского малоземелья, но были пресечены революцией (фактически начавшейся в 1905 году с ограничения самодержавия конституцией совместными усилиями марксистов и либералов).

В эмиграции очень показательным и важным в отношении монархического трезвомыслия стал Рейхенгальский съезд летом 1921 года, провозгласивший восстановление монархии как «единственный путь к возрождению России», при этом российская монархия должна обрести новый облик – «без старых недостатков, но на старом фундаменте». На съезде был создан Высший Монархический Совет русской эмиграции. ВМС и программа съезда были поддержаны консервативным возглавлением Русской Зарубежной Церкви во главе с митрополитом Антонием (Храповицким). Этой теме были позже посвящены многие статьи И.А. Ильина и его книга «О монархии и республике».

Тогда как крайне правый фланг видел спасение России в простой механической реставрации дореволюционных порядков. Причем главной фигурой такой реставрации выдвигался Великий князь Кирилл Владимiрович, объявивший себя легитимным «Императором» в изгнании. Назойливые и шумные сторонники февральского изменника, карикатурного «Императора Кирилла I», нелегитимно назвавшие себя «легитимистами», были главной причиной отталкивания от «крайне правого» фланга у Франка, который под «черносотенцами» подразумевал тогда в первую очередь кириллистов. И не только он.

Вспомним, что подобный политический «центризм» можно видеть и у «антикириллиста» И.А. Ильина в 1920-е годы ‒ например, в статье «Черносотенство – проклятие и гибель России», которую ему по сей день безгрешные ревнители ставят в вину, хотя столь заостренное заглавие было дано либеральной редакцией газеты «Слово». «Мое заглавие было просто «Черносотенство»», ‒ писал Ильин (см. дискуссию: Утверждение анонима: «И.А. Ильин — агент Бнай Брит»). Не следует упускать из виду, что Ильин был прихожанином и уважаемым автором «черносотенной»  Русской Православной Церкви за границей.

Также и либеральные «ветви» зарубежного Православия (парижская и американская), настаивая на конце монархического «Константиновского» периода Русской государственности и Русской Церкви, отталкивались от «крайне правых», надуманно причисляя к ним и РПЦЗ. Раскол 1926 года не в последнюю очередь начался по «монархической причине» (См.: «Миссия русской эмиграции», гл. 8. Идеология церковного раскола).

И хотя Франк принадлежал к «парижской» церкви, «левым» его считать неуместно в том смысле, в котором уважаемый Михаил Борисович рассматривает противоположность между «правым» и «левым» в своей статье, особенно применяя это к реалиям и понятиям нашего времени. Суждения Франка о социализме, что он бывал не только «левым», не далеки от истины, учитывая критику «христианского социализма» еще Марксом. И тот же Франк, рассматривая это явление, настаивал на более правильном понятии «социального христианства».

«Пусть социализм как универсальная система общественной жизни изобличен в своей ложности и гибельности; но история показывает, что и крайний хозяйственный индивидуализм, всевластие частно-собственнического начала, почитаемого за святыню, также калечит жизнь и несет зло и страдания; ведь именно из этого опыта и родилась сама вера в социализм» (Франк С. Крушение кумиров. 1924. С. 23). Франк настойчиво призывал уяснить «принципиальное различие между социализмом (как правовым строем) и социальными реформами. Социализм есть… замысел принудительного осуществления правды и братства между людьми; в качестве такового он прямо противоречит христианскому сознанию свободного братства во Христе. Идея же социальных реформ и социального законодательства состоит в том, что государство ограничивает хозяйственную свободу там, где она приводит к недопустимой эксплуатации слабых сильными» (Франк С. Проблема «христианского социализма» // Путь. Париж, 1939. № 60. С. 31).

Полагаю, что Франк как человек православный понимал невозможность быть «по ту сторону правого и левого» в евангельском значении этих понятий, и он вовсе не «пытается предложить новый взгляд на «политическое добро»». Свою упомянутую работу он написал в русле тогдашних эмигрантских и европейских общественно-политических дискуссий, допустив в ней отмеченные Михаилом Борисовичем полемические упрощения и «заносы» по инерции критики тогдашнего крикливого «черносотенства».

Один из таких досадных запальчивых его «заносов», верно порицаемый Михаилом Борисовичем: якобы имелся существенный «черносотенный» административный состав у большевиков; «антисемитизм как эта традиционная черта «правого» умонастроения, стала, по достоверным известиям, общим достоянием коммунистической среды…». ‒ В этом у Франка можно видеть прежде всего типичное интеллигентское отношение к «косному и грубому простонародью». Причем, по многим достоверным свидетельствам таких авторов, как сионист Агурский и «третьеэмигрант» Бернштам, ‒ именно вследствие рьяного руководящего участия евреев в большевицком погроме России ненависть к еврееям была тогда весьма распространена не только в народе, но и среди рядовых русских членов компартии, обманно навербованных большевиками для построения «светлого будущего». Франк неправ только в своей обобщенной параллели между этим «коммунистическим антисемитизмом» и дореволюционным «черносотенством», приписывая тем и другим склонность люмпенпролетариата к грабежу, насилию и деспотизму, почему, мол, такое отребье и пошло в большевики. Однако тут у него явно не мiровоззренческое определение «черносотенства», а пристрастное социальное. Не могу представить, чтобы он в эти ряды записал таких знаменитых черносотенцев, как Менделеев, Тихомиров, архиереи Антоний (Храповицкий) и Анастасий (Грибановский).

В моем милосердном понимании, это именно эмоциональные политические «заносы» философа и словесная инерция его левацкой еврейской молодости, а не ее «безнравственное оправдание» или «либеральное шулерство». Это всё-таки чересчур жесткое обвинение, ибо Франк не оправдывал никаких революционеров, даже демократов-февралистов, к которым принадлежал.

Все они – «и либералы, и радикалы-демократы, и социалисты-народники.., и социалисты-марксисты» – не так уж сильно отличались друг от друга, утверждал Франк: «внутреннее духовное различие между представителями разных партий и направлений было очень незначительным, ничуть не соответствуя ярости теоретических споров, разгоравшихся между ними». У них была общая вера, которую «по ее внутреннему содержанию можно было определить только как веру в низвержение существующего строя. И различие между партиями выражало отнюдь не качественное различие в мiровоззрении, а, главным образом, различие в интенсивности ненависти к существующему…» (Франк C. Крушение кумиров. Берлин, 1924. C. 14–15).

В этой важной книге «Крушение кумиров» он дал и блестящий анализ «новому варварству» западной парламентской демократии.

Статья «По ту сторону правого и левого» была написана Франком весной 1930 года в Белграде, куда он был приглашен для чтения лекций в Русском Научном Институте (Белград до войны был столицей право-консервативного Зарубежья под духовным руководством РПЦЗ). Проживавший в Белграде П.Б. Струве, где ему было предложено место председателя отделения общественных наук в Русском Научном Институте, редактировал тогда парижскую газету «Россия и славянство» и предлагал Франку опубликовать эту статью, разделив ее на части с продолжениями, но Франк предпочел ее напечатать сразу целиком в журнале «Числа» (в 1931 г.). Позже Франк пояснял: «Я обосновывал в ней давно обдуманную и пережитую мной мысль, что перед лицом новейшего политического развития ‒ я имел в виду коммунизм, фашизм и только что нарождавшийся тогда национал-социализм ‒ понятия «правого» и «левого», обычно употребляемые как некие имманентно-вечные категории политической жизни, собственно, совершенно устарели, стали беспредметными абстракциями, неадекватными актуально и подлинно существенным разногласиям между политическими направлениями» (Франк С.Л. Биография П.Б. Струве. Н.-Й, 1956, стр. 157-158; подчеркнуто мною. ‒ МВН). И на этом уровне рассмотрения он был не так уж неправ, что также выразил в «Крушении кумиров» на анализе демократии, породившей понятия правого и левого.

Как пишет Франк в своей статье: в катастрофические времена «человеку, тонущему в водовороте и пытающемуся спасти свою жизнь не время думать «правый» ли он или «левый»… Практически крайне важно, что различие в этом смысле между «правым» и «левым» менее существенно, чем различие  между умеренностью и радикализмом». Вот в чем для Франка была «неуместность самого вопроса». Сегодняшних левых и правых на международом уровне тоже отчасти может объединять протест против глобализации электронного контроля над расчеловеченным человечеством, но не понимание ее историософского смысла. Это внешнее совпадение позиций только на негативном уровне сопротивления. Также и в РФ левых и правых может отчасти внешне объединять протест против нелегитимного компрадорско-олигархического режима, но не предлагаемые альтернативы ему и способы освобождения.

Эта статья была в 1972 году включена в одноименный сборник его работ, выпущенный парижским издательством YMCA-Press, и в таком окружении других его работ (тем более в контексте всего его творчества) она приобретает более точный смысл как предупреждение против агрессивного примитивизма и левых нигилистов, и правых реставраторов монархии, и гитлеровских национал-социалистов.

Если «сегодня его размышления из этой работы питают немало вариантов право-левого политического модерна… современные мимикрирующие персонажи, политическому популизму которых неудобно (невыгодно) быть либо чисто левыми, либо чисто правыми деятелями», ‒ то это и нужно ставить в вину именно этим право-левым модернистам, лукаво вырывающим из ситуации 1920-х годов суждения Франка, Бердяева (его тезис «Ложь и правда коммунизма», в котором он, к сожалению, не смог провести четкую границу) и т.п. Невозможно представить себе, чтобы Франк сегодня как-то оправдывал совпатриотов или примирителей белых и красных или одобрял патриархийное богословие о богоугодности всякой власти.

Разумеется, сегодняшние «умеренные» левые наподобие «социал-демократа» С. Миронова и Явлинского ‒ это исторически и духовно необразованные совпатриоты, ничему не желающие учиться. А претендующие на звание правых «православные социалисты-сталинисты» (от Прилепина и Зюганова до начальника РНЛ Степанова, К. Душенова и ген. Ивашова) ‒ это их духовные родственники национал-социалистической окраски с сильно покореженной большевизмом совестью: национал-большевики. Те и другие могут выхватывать из обширного и разнообразного эмигрантского наследия пригодные для их демагогии цитаты, пытаясь поставить себе на службу не только сменовеховцев и евразийцев, но даже и церковных авторов, выдавая их за «своих». Таково наше лукавое время. М.Б. Смолин прав в разоблачении их.

Но ведь кто-то же должен и защищать наших русских мыслителей от любого злоупотреблениями ими со стороны любых врагов исторической России. В данном случае, книги С.Л. Франка были очень важны в моем самообразовании в 1970-1980-е годы, считаю его выдающимся автором в «парижской» плеяде философов, почему и счел необходимым предложить уважаемому Михаилу Борисовичу свое личное «милосердное» мнение.