ТРЕТІЙ РИМЪ

ТРЕТІЙ РИМЪ.

архим. Константин (Зайцев)

Паденіе Византіи, пятьсотъ лѣтъ тому назадъ пережитое христіанскимъ міромъ, естественно влечетъ нашу мысль къ этому событію, рождая сопоставленіе неотразимое.

Палъ Второй Римъ — не свидѣтели ли мы паденія Рима Третьяго?

Быть ли Четвертому?…

Стоитъ ли, однако, серьезно даже и вникать въ эту пресловутую теорію «Третьяго Рима»? Не область ли то поверхностной и предвзятой публицистики, обветшавшей въ существѣ своемъ?

Рядится — точнѣе сказать даетъ себя рядить! — въ ризы державныя Третьяго Рима Красный Кремль. Не безъ злорадства подхватываетъ (а нерѣдко и самостоятельно дѣлаетъ!) эту злостную передержку латинскій міръ, ставя знакъ равенства между «имперіализмомъ» совѣтски-патріаршимъ и духовной осмысленностью внѣшней политики Царской Россіи, находившей оправданіе въ теоріи Третьяго Рима. Принимаетъ такое толкованіе и миръ протестантскій, какъ безспорную данность. Отпора не встрѣчаетъ, должнаго и дружнаго, эта ложь со стороны Восточнаго Православія. Молчитъ и та часть русскаго Православія зарубежнаго, которая подъ гипнозомъ находится мысли, будто современное Патріаршество Московское преемственно воплощаетъ Россійскую Помѣстную Церковь. И низводится такъ величественная идея Третьяго Рима до уровня декоративныхъ подмостковъ совѣтской сатанократіи, готовящейся (и готовящей міръ!) къ принятію Антихриста…

Не лишнее ли то основаніе сбросить вообще со счетовъ эту засоряющую умы идеологическую формулу? Къ тому зовутъ насъ многіе и многіе. Уже традиція создается, и научная и научно-публицистическая, именно такъ смотрѣть на нее. Была-де она раждена въ нѣкій моментъ историческій — и довлѣла злобѣ дня своего! Тогда, когда пала Византія, въ умахъ монаховъ-затворниковъ на Руси возникъ этотъ живой образъ, объяснявшій ихъ соотечественникамъ значеніе свершившагося, какъ паденія ихъ много-вѣковой зависимости отъ Византіи и какъ открытія для Москвы грандіозныхъ перспективъ въ будущемъ. Почетное, видное мѣсто занимаетъ этотъ эпизодъ въ «исторіи идей» — и только! То мечтательная легенда — красивая и яркая. Такъ и отнесемся къ ней! Ждать отъ нея большаго — не значитъ ли вносить въ благодатную атмосферу церковнаго мира воспаленный націонализмъ? Предвзятостью было бы, претенціозностью, высокомѣріемъ, гордыней — въ серьезъ ее сейчасъ принимать… Предоставить это надо безотвѣтственнымъ перьямъ. Этимъ бы набрасывался лишь покровъ, — якобы, идейный! — на политику захвата и насилія — что и видимъ мы въ дѣйствительности. Ктому-же, если въ серьезъ принимать эту теорію — она вѣдь исходила изъ того, что Рима Четвертаго не будетъ. Что же, значитъ, кончилась исторія? Или суждено этой исторіи разворачиваться и дальше, но уже подъ знакомъ того господства надъ міромъ Красной Москвы, которое завоевывается нынѣ ею съ такой устрашающей настойчивостью?!

Для многихъ и многихъ этотъ ходъ разсужденій — неотразимъ. И онъ завоевываетъ себѣ признаніе.

Кто же они, эти многіе и многіе — чуть не всѣ?

Скажемъ безъ обиняковъ.

Это тѣ, кто уже не способны, въ своемъ хозяйствѣ умственномъ, «право править слово Истины», будучи объяты иной стихіей, далекой отъ Православія! Если теорія Третьяго Рима чужда современному сознанію — даже формально православному, то это въ той же мѣрѣ, въ какой такому сознанію чуждо и само Православіе. Напротивъ, для православнаго сознанія неповрежденнаго теорія Третьяго Рима не иносказаніе, а яркій и живой образъ реальнаго соотношенія Церкви и Государства, какъ это соотношеніе ДѣЙСТВИТЕЛЬНО возникало и протекало въ исторической смѣнѣ событій. И если кто этого не пріемлетъ, то это значитъ, что онъ теченіе событій толкуетъ, исходя изъ какого то инаго угла и оттуда взирая на историческую дѣйствительность.

Теорія Третьяго Рима дѣлитъ судьбу Православія въ цѣломъ. Одно дѣло — воспріятіе Православія истинно-православными. Другое дѣло воспріятіе Православія тѣми же, кто ВНѢ его. Они могутъ допускать въ немъ великія глубины и красоты, любоваться его достиженіями эстетическими, признавать его историческія заслуги и т. д. Такіе цѣнители Православія (не то, что невѣжественные хулители его огульные!) все же Православія, въ его подлинной сути, не знаютъ и не видятъ.

Такъ и съ теоріей Третьяго Рима. Православное сознаніе видитъ ТАКЪ историческій ходъ событій. Тѣ, кто отчудились отъ этого сознанія, ТАКЪ уже не способны воспринимать этотъ ходъ событій. Дѣйствительно, подумаемъ: можно ли требовать отъ «науки исторіи», возникшей въ лонѣ западной культуры, которая есть культура Отступленія, чтобы она, наука эта, приняла за Истину образъ развертыванія событій, наглядно раскрывающій это Отступленіе, въ его подлинной сути эсхатологической! Для православнаго сознанія такое непониманіе должно бы только подтверждать, иллюстрировать и оживлять теорію Третьяго Рима, въ ея неветшающей истинности, — и плѣненностью лишь русскаго богословія западной наукой можно вразумительно объяснить, почему не раждается въ немъ такой законной реакціи противъ непріятія Западомъ теоріи Третьяго Рима. И ужъ, конечно, не въ планѣ профессіонально-научныхъ изысканій той или иной университетской и академической дисциплины должна быть «оправдываема» эта теорія, а ПРИНЯТА она должна быть, какъ нѣкая данность, открывающаяся церковно-православному сознанію, непредвзятому и незамутненному.

Гдѣ исходное начало теоріи Третьяго Рима?

Въ Евангеліи!

Господь сошелъ на землю, когда «вселенная» была объединена подъ властью Императора Римскаго — Кесаря Перваго Рима. Этотъ Римъ, языческій еще, и ПРИЗНАНЪ былъ Спасителемъ. Чей образъ зрительно имѣлъ предъ очами Своими Спаситель, когда, въ образѣ Кесаря, противупоставлялъ земное небесному? Главу той Имперіи, которая объединила весь живущій общей жизнью міръ («вселенная» — говоритъ Евангеліе!) и въ предѣлахъ которой возникла и растеклась во всѣ концы земли Христова Истина. Римомъ языческимъ было объединено человѣчество, созрѣвшее для пріятія Благовѣстія, и признанъ былъ и почтенъ христіанскимъ послушаніемъ — въ мѣру своего достоинства земнаго! — Римскій Императоръ, еще въ языческомъ своемъ невѣдѣніи сущій. Признана была и почтена послушаніемъ, и Христомъ-Богомъ, и Апостолами, а за ними и всей Новозавѣтной Церковью, великая римская гражданственность, еще языческая, въ ея высокой цѣнности для человѣческаго общежитія. Признанъ былъ и почтенъ христіанскимъ послушаніемъ аппаратъ благой государственности, возглавляемый Кесаремъ, въ языческомъ своемъ обликѣ. То и былъ — ПЕРВЫЙ РИМЪ. И если онъ гоненіями и преслѣдованіями встрѣтилъ проповѣдниковъ Благой Вѣсти, то именно гоненіями и преслѣдованіями этими и раскрыта была ея истинность, покорившая народы Имперіи, а въ конечномъ счетѣ приведшая къ подножію Креста самихъ Кесарей.

Въ лицѣ Константина Великаго совершается преодолѣніе Кесаремъ Римскимъ своего невѣдѣнія — и новая эра начинается для Новозавѣтной Церкви. Отнынѣ призвана она вершить дѣло спасенія человѣческаго рода открытымъ, свободнымъ и властнымъ своимъ изволеніемъ, подъ охраной, попеченіемъ, а отчасти и водительствомъ, Императора Православнаго! Какого? Все того же, единаго на всю Вселенную! Не всякій вездѣ правитель, какъ бы ни назывался онъ — королемъ, правителемъ, царемъ, княземъ, монархомъ, конунгомъ! — становится РЯДОМЪ съ Церковью, какъ ея, въ цѣломъ, державный покровитель, сотрудникъ и слуга, Богомъ на то поставленный. То мѣсто Императора Рима, котораго, какъ Владыку «земнаго круга», всѣми возможными знаками почета и вниманія окружаетъ Церковь. Церковь чтитъ Вселенскаго Православнаго Императора. То уже ВТОРОЙ РИМЪ — ибо промысломъ Божіимъ переносится столица съ береговъ Тибра на берега Босфора, и Римъ Первый, языческій, христіански обновляется въ образѣ Византійской Имперіи.

О, какъ плодотворна для Церкви эта, открывающаяся теперь, эпоха! Пусть исполнена она испытаній тяжкихъ, уже не отъ «внѣшнихъ» идущихъ, а въ самой Церкви возникающихъ и нерѣдко, въ своей направленности злостной, самими Императорами вдохновляемыхъ и подкрѣпляемыхъ. Пусть именно въ эту эпоху раскрываются, въ своей послѣдовательной полнотѣ, всѣ возможные церковные соблазны, облекаясь въ формы предѣльно-привлекательныя и обрѣтая силу предѣльную, казалось бы неодолимую. Неизмѣнно, пусть въ тягостной и длительной борьбѣ, торжествуетъ Истина, и такъ, на протяженіи немногихъ вѣковъ, именно въ процессѣ преодолѣнія соблазновъ и искушеній, разоблачаемыхъ и низвергаемыхъ, воздвизается грандіозное зданіе церковнаго просвѣщенія — во всемъ многообразіи его чистѣйшихъ достиженій, во всей доступной человѣческому сознанію полнотѣ вѣдѣнія.

Все явлено — что можетъ быть явлено! Все раскрыто — что можетъ быть раскрыто! Точно и ясно обозначены и вѣхами обставлены непогрѣшительными пути и къ тѣмъ достиженіямъ, которыя, по природѣ своей, не всѣмъ могутъ быть явлены и открыты, а обрѣтаются въ потаенномъ подвижничествѣ — не только общежительномъ, но и такомъ, которое предполагаетъ «безмолвіе» всецѣлое, единственно способное людямъ избраннымъ открывать недовѣдомыя глубины и высоты умно-сердечной молитвы…

Случайно ли расцвѣтъ церковной культуры совпалъ съ переносомъ столицы на новыя мѣста? О, нѣтъ! Этимъ знаменовался промыслительный отказъ отъ задачи всецѣло-христіанскаго обновленія античнаго Рима, какъ задачи ему непосильной, и постановка задачи новой — выдвиженія инаго Рима, втораго, если корнями уходящаго и въ язычество, то преимущественно въ античность греческую. Опредѣлялась этимъ и новая пространственная оріентація христіанской государственности, въ ея обращенности къ свѣжимъ человѣческимъ массамъ, готовымъ влиться въ христіанскую «вселенную». Вторгались онѣ и въ Европу — въ образѣ завоевательныхъ ордъ. Навстрѣчу имъ смѣло идетъ Второй Римъ. Въ новой атмосферѣ, почти на пустомъ мѣстѣ, вырастаетъ блистательная Византія, Царьградъ, получившій въ честь своего великаго основателя имя Константинополя. Огромны задачи Втораго Рима, и рѣшаетъ онъ ихъ совмѣстными усиліями Царства и Священства. Никакими формальными сговорами не скрѣплено, ни въ какихъ формальныхъ правилахъ не выражено соотношеніе Царя и Церкви, въ томъ новомъ образѣ ихъ сожительства, когда признана Кесаремъ Церковь, какъ и его мать, и когда, становясь рабомъ Христовымъ, вѣнчается Церковью Кесарь, какъ державный властелинъ Вселенной. На юридическомъ языкѣ не находится формулъ, которыя бы способны были бы опредѣлить природу возникающаго отсюда сотрудничества Царя и Церкви въ дѣлѣ служенія Христу и Его Истинѣ: симфоническое  то единство дѣйствій, въ идеалѣ сливающее неразличимо, въ союзѣ любви во Христѣ, Царство и Священство.

Хрупкое, въ практическомъ осуществленіи, было то согласованіе. Въ немъ первенство Царской власти не должно было упразднять верховенства Церковной Истины, первое будучи, по заданію, всецѣло отданнымъ на служеніе второму! Какіе иногда устрашающіе контрасты этому высокому идеалу являла дѣйствительность! Тѣмъ не менѣе, въ этомъ именно сотрудничествѣ Царства и Священства и воздвигнуто было величественное зданіе церковно-православной культуры, во всей ея красотѣ и полнотѣ, человѣческому сознанію доступной. Являть и хранить только оставалось человѣчеству неисчетное богатство чистѣйшихъ достиженій. Но это-то и недоступнымъ оказалось человѣчеству — въ той его массѣ, которая тянула къ древнему Риму, съ теченіемъ времени все больше поддававшемуся чарамъ своего славнаго и великаго прошлаго — земнаго! Тутъ то и сказалось, въ полной мѣрѣ все промыслительное значеніе возникновенія Рима Втораго. Ибо стало сказываться, все ярче и сильнѣе, то иное мѣсто въ исторіи Новозавѣтной Церкви и связаннаго съ Ней человѣчества, которое, попущеніемъ Божіимъ, занялъ Римъ Первый. Если поступательное движеніе христіанства, въ его церковно-законномъ осуществленіи земномъ, своимъ центромъ обрѣло Римъ Второй, и продолжала свое теченіе исторія новозавѣтнаго человѣчества, Христу всецѣло вѣрнаго, подъ водительствомъ симфонически объединеннаго Царства и Священства, то оказался Римъ Первый центромъ процесса со знакомъ обратнымъ. Онъ сталъ исходнымъ пунктомъ того на вѣка растянувшагося завершенія исторической жизни человѣчества, которое на языкѣ Новозавѣтной Церкви получило наименованіе ОТСТУПЛЕНІЯ.

Не смогло западно-европейское человѣчество вмѣстить всей полноты Христовой Истины, и по пути отказа отъ этой полноты и повелъ его Римъ Первый, земнымъ, обладаемымъ, царствомъ плѣненный и все больше отъ Царства Небеснаго, взыскуемаго, отвращающійся. На землю низводится Царство Христово — и къ разрыву Римъ Первый приходить съ Римомъ Вторымъ, уже окончательному: къ расколу, къ отверженію догматической Истины, носящему характеръ ереси, и, въ конечномъ счетѣ, къ замыканію себя въ особый историческій удѣлъ, отчужденный и все болѣе отчуждающійся отъ человѣчества, оставшагося вѣрнымъ Риму Второму, какъ столицѣ Православной Вселенной.

Нѣчто новое то въ исторіи новозавѣтнаго человѣчества — неслыханно и невиданно новое! Бывали раньше впаденія въ расколъ и уклоненія въ ересь — и потрясались тѣмъ самыя основы Православной Вселенной. На длительныя времена угасала Истина Христова, подавленная врагами Ея. Изживалось, однако, это, и, раньше ли, позже ли, но къ вящему прославленію Истины приходилъ ВЕСЬ Пра/с. VI/вославный міръ, продолжая свое совмѣстное поступательное движеніе. Нынѣ не то! Самоутверждается человѣчество, уклонившееся отъ Истины, въ своемъ ОСОБОМЪ историческомъ удѣлѣ, въ своей ОТДѢЛЬНОЙ церковной судьбѣ. Слагается новый церковный міръ, притязающій на то, чтобы быть, въ свою очередь, ВСЕЛЕННОЙ, оттѣснивъ для этого и доведя до уничтоженія Римъ Второй, сливъ его въ собою и въ себѣ растворивъ.

Это и есть то, о чемъ возвѣщали Апостолы, какъ о НАЧАЛѢ КОНЦА — «отступленіе!..»

Что же такое «отступленіе»?

Вознесшись на Небо Своей преображенной плотью, Господь не оставилъ насъ. Онъ ниспослалъ, исходящаго отъ Отца, Духа Святаго, и такъ возникло и на землѣ — Небо! То — Церковь Христова, Которая есть ТѢЛО ХРИСТОВО. И каждый воленъ, пріобщившись къ Нему, сочетаться съ Христомъ, во Христа облечься, становясь чадомъ Его Церкви, членомъ Его Тѣла. Но то — изволеніе каждаго! И если съ возникновеніемъ Новозавѣтной Церкви возникаетъ отборъ чадъ Христовыхъ, то одновременно обозначается процессъ и встрѣчный: выявленія сыновъ противленія, идущихъ противъ Христа и Его Церкви. Христосъ-Церковь, съ одной стороны, а съ другой — антихристъ-антицерковь! Это не то конечное явленіе антихриста, которое замкнетъ исторію человѣчества, а, напротивъ — явленіе изначальное для Новозавѣтной Церкви, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, носящее на себѣ уже печать конца. Вотъ какъ говоритъ объ этомъ Апостолъ Любви: ДѢТИ, ПОСЛѢДНЯЯ ГОДИНА ЕСТЬ. ЯКОЖЕ СЛЫШАСТЕ, ЯКО АНТИХРИСТЪ ГРЯДЕТЪ И НЫНѢ АНИХРИСТИ МНОЗИ БЫПІА: ОТЪ СЕГО РАЗУМѢВАЕМЪ, ЯКО ПОСЛѢДНІЙ ЧАСЪ ЕСТЬ (I ІН. 2, 18). Другими словами! Въ планѣ надъ-временномъ, надъ-историческомъ все уже свершилось, и насталъ послѣдній часъ бытія вселенной. Съ воцареніемъ на землѣ Царства Христова, возникало на ней и антихристово начало. Антихристъ (замыкающій исторію!) грядетъ, но антихристы уже на-лицо! Сыны Божіи и сыны противленія образуютъ уже изначала два стана, самоопредѣлившихся, и все дальнѣйшее есть лишь раскрытіе полное этой конечной встрѣчи, завершающей бытіе Вселенной.

Антихристово начало возникаетъ на землѣ отъ соприкосновенія съ началомъ Христовымъ. Оно можетъ раждаться и въ самой Церкви, объясняетъ Апостолъ Любви: ОТЪ НАСЪ ИЗЫДОША, НО НЕ БѢША ОТЪ НАСЪ: АЩЕ БЫ ОТЪ НАСЪ БЫЛИ, ПРЕБЫЛИ (УБО) БЫША СЪ НАМИ. НО ДА ЯВЯТСЯ ЯКО НЕ СУТЬ ВСИ ОТЪ НАСЪ (19). Другими словами! Самый процессъ образованія Церкви ведетъ къ самоопредѣленію антихристову даже и въ нѣдрахъ самой Церкви, отъ которой тутъ же отчуждаются враждебные ей элементы. Провѣрка, испытаніе происходитъ — кто дѣйствительно съ Христомъ! Кто — противъ, тотъ отпадаетъ. Такъ одновременно идетъ отборъ и спасающихся во Христѣ и противъ Христа возстающихъ…

Пусть, однако, антихристово начало въ дѣйствіи съ самаго момента возникновенія Церкви Новозавѣтной: «отступленія» еще нѣтъ! Отталкиваясь отъ антихристова начала Церковь лишь расцвѣтаетъ, извергая изъ себя все ей противное и сохраняя свое изначальное единство, укрѣпляющееся въ процессѣ самоутвержденія Церкви въ Истинѣ Христовой. Объ «отступленіи» грядущемъ только возвѣщается изначала вѣрующимъ — въ отвѣтъ на ихъ слишкомъ поспѣшное ожиданіе встрѣчи съ Господомъ, второй разъ на землю имѣющимъ сойти для Страшнаго Суда. Пусть съ пришествіемъ на землю Господа, какъ Учителя и Искупителя, наступилъ конецъ временъ, ибо свершилась міроспасительная миссія Христа-Агнца, но не такъ еще близко — учитъ Апостолъ Языковъ — приходъ Его второй на землю въ образѣ Судіи и Мздовоздаятеля. ДА НИКТОЖЕ ВАСЪ ПРЕЛЬСТИТЪ НИ ПО ЕДИНОМУ ЖЕ ОБРАЗУ: ЯКО АЩЕ НЕ ПРІИДЕТЪ ОТСТУПЛЕНІЕ ПРЕЖДЕ, И ОТКРЬІЕТСЯ ЧЕЛОВѢКЪ БЕЗЗАКОНІЯ, СЫНЪ ПОГИБЕЛИ, ПРОТИВНИКЪ И ПРЕВОЗНОСЯЙСЯ ПАЧЕ ВСЯКАГО ГЛАГОЛЕМАГО БОГА ИЛИ ЧТИЛИЩА, ЯКОЖЕ ЕМУ СѢСТИ ВЪ ЦЕРКВИ БОЖІЕЙ АКИ БОГУ, ПОКАЗУЮЩЕ СЕБЕ, ЯКО БОГЪ ЕСТЬ (2 Сол. 2, 3-4).

Другими словами! Предварено будетъ, непосредственно, пришествіе Христа открытымъ вознесеніемъ, съ приравненіемъ себя Богу, нѣкоего человѣка, въ которомъ воплотится антихристово начало въ предѣльной силѣ. Это — заключительный этапъ исторіи человѣчества. Но ему будетъ предшествовать еще нѣчто — нѣкій, уже длительный, процессъ «отступленія», то есть массоваго отхода человѣчества отъ Христовой Истины, нѣкоего возвращенія его къ преодоленнымъ заблужденіямъ, частичнаго по началу, но все болѣе расширяющагося. Человѣчество христіанское будетъ постепенно отвергаться однажды принятой имъ Христовой Истины! Этотъ процессъ и долженъ дозрѣть до такой полноты всеобъемлющей, когда только останется — открыться «человѣку беззаконія, сыну погибели, противнику», чтобы можно было ему уже безпрепятственно «сѣсть въ Церкви Божіей, аки Богу».

Какъ должно все это происходить — не открываетъ того Писаніе. Лишь по мѣрѣ жизни Церкви въ исторіи міра раскрывается содержаніе и формы этого увода и ухода принявшаго, было, Христову Истину человѣчества отъ этой Истины — ухода, все дальше идущаго и все большую захватывающаго массу христіанъ. Но уже съ первыхъ шаговъ христіанства указываетъ намъ Церковь ту фазу «отступленія», когда для «вѣрныхъ» пресѣкается самая возможность безопаснаго общенія съ «отступившими». КТО ЕСТЬ ЛЖИВЫЙ, ТОЧІЮ ОТМЕТАЯЙСЯ, ЯКО ІИСУСЪ НѢСТЬ ХРИСТОСЪ, СЕЙ ЕСТЬ АНТИХРИСТЪ, ОТМЕТАЯЙСЯ ОТЦА И СЫНА (I ІН. 2, 22). И дальше: ЗАНЕ МНОГИ ЛЕСТЦЫ ВНИДОША ВЪ МІРЪ, НЕ ИСПОВѢДУЮЩЕ ІИСУСА ХРИСТА ПРИШЕДША ВО ПЛОТИ:  СЕЙ ЕСТЬ ЛЬСТЕЦЪ И АНТИХРИСТЪ… ПРЕБЫВАЯЙ ЖЕ ВО УЧЕНІИ ХРИСТОВѢ СЕЙ И ОТЦА И СЫНА ИМАТЬ. АЩЕ КТО ПРИХОДИТЪ КЪ ВАМЪ И СЕГО УЧЕНІЯ НЕ ПРИНОСИТЪ, НЕ ПРІЕМЛИТЕ ЕГО ВЪ ДОМЪ И РАДОВАТИСЯ ЕМУ НЕ ГЛАГОЛИТЕ: ГЛАГОЛЯЙ БО ЕМУ РАДОВАТИСЯ СООБЩАЕТСЯ ДѢЛОМЪ ЕГО ЗЛЫМЪ (3 Ін. 1, 7, 9, 10, 11). Такъ учитъ Алостолъ Любви: любовь къ Богу ставитъ для него преграду непереходимую естественной общительности человѣка съ человѣкомъ!

Первый Римъ, Латинскій, въ своемъ окончательномъ обособленіи отъ Рима Втораго, Византійскаго, и оказался зачинателемъ въ исторіи человѣчества того, о чемъ было возвѣщено ему на самой зарѣ новозавѣтнаго бытія — «отступленія». Грандіозный то процессъ ухода отъ Христовой Истины — ступенчатый, задерживающій «отступающее» человѣчество на отдѣльныхъ ступеняхъ, пріобрѣтающихъ значеніе самодовлѣющее и облекающихся въ образъ той или иной «церкви», а потомъ и тѣхъ или иныхъ «деноминацій», иногда уже и не таящихъ своей сектантской природы. До предѣла, загодя указаннаго Апостоломъ Любви, Христово начало еще не угашается антихристовымъ. Но стрѣлка направленности всѣхъ нисходящихъ ступеней этой лѣствицы, отъ первой до послѣдней, ясна! Римъ Латинскій — въ началѣ этого процесса. Самоопредѣлившись въ своей самодовлѣющей жизни церковной, пошелъ онъ своимъ путемъ, создавая свое христіанство, все больше и больше во всѣхъ частностяхъ отличающееся отъ христіанства исходнаго, и неустанно притязая на вселенское господство и водительство…

Хранить и являть Христову Истину, въ полнотѣ ея и неповрежденности, осталось заданіемъ Рима Втораго, противъ котораго образовалось уже два фронта. Рядомъ съ невѣріемъ — возникли «отступившіе»! Все усилилось у послѣднихъ чувство непримиримости къ «вѣрнымъ», которыхъ, конечно, оцѣнивали «отступившіе» уже подъ уголъ зрѣнія «своего» христіанства — ущербленнаго, подмѣненнаго, оземлененнаго. И такія бывали проявленія разрушительной ненависти латинства къ христіанству византійскому, что затушевывать ужасъ ихъ не рѣшается порою само латинство — столь въ этомъ отношеніи обычно смѣлое.

Темна, непривлекательна, отталкивающе-мрачна во многихъ отношеніяхъ исторія Византіи этихъ вѣковъ — страничку ея, сколь тягостную, разворачиваетъ въ настоящемъ выпускѣ «Православнаго Пути» архіепископъ Григорій. И все же, пусть съ перебоями жестокими, но выполняетъ Византія свою миссію: и являетъ и хранитъ ввѣренное ей сокровище — пока не падаетъ, наконецъ, подъ ударами обоихъ своихъ враговъ, дѣлаясь жертвой, въ конечномъ счетѣ, нѣкой средней силы: мусульманскаго востока. Магометанство — не язычество! Оно знаетъ Единаго Бога. Оно даже и Христа знаетъ — и отвергаетъ Его. Фанатизмъ язычества, относительно безобидный, поверхностный, примитивный въ своей грубости, а потому относительно легко преодолѣваемый силой Креста, нагнетается въ магометанствѣ въ силу стихійно-безпощадную. Эта сила насыщена уже и ядомъ «отступленія», такъ сказать, превентивнаго. Что-то взято отъ ученія Христова, но для того лишь, чтобы съ тѣмъ большей силой оттолкнуться отъ Христіанства въ цѣломъ. Отвергнутъ Христосъ-Богъ, отодвинутый и заслоненный «Пророкомъ», который поклоняется уже не истинному Богу, а Аллаху.

Поверженъ Второй Римъ! Не истребляется истинная Церковь съ лица земли, отнынѣ надъ собою видящей знакъ не Креста, а Полумѣсяца. Возникаетъ подъяремная жизнь той Церкви, которая да того дѣлила существованіе Православной Имперіи, духовно ее окормляя. Продолжаетъ Церковь и подъ ярмомъ невѣрныхъ выполнять свое святое назначеніе хранить и являть сокровище, ей ввѣренное! Сонмы мучениковъ, своею кровію обновляющихъ Тѣло Церкви, тому свидѣтельство непререкаемое. Но то ужъ — инобытіе! А какъ же съ историческимъ бытіемъ Церкви, въ ея симфоническомъ единствѣ съ государственной властью, воплощаемой въ Кесарѣ? Оборвалась ли преемственность Императорской власти? Нѣтъ! Переставъ существовать въ своемъ значеніи Втораго Рима, успѣваетъ Царьградъ создать наслѣдника для выполненія дальнѣйшаго его исторической миссіи, на него Богомъ возложенной. Новый центръ раждается міровой жизни христіанской — Римъ Третій.

Не сознательнымъ и намѣреннымъ дѣломъ Византіи то было — подготовка Москвы къ этой великой мисіи: была Византія лишь орудіемъ Промысла Божія, который и во многихъ иныхъ отношеніяхъ обнаружилъ надъ нашимъ отечествомъ Свою пѣстующую руку.

Кто хочетъ дѣйствительно «познать» Россію, въ подлинномъ ея значеніи, въ истинной природѣ ея, не долженъ тотъ разсматривать ее только, какъ великое національное государство, съ своей особой исторической судьбой, ни даже, какъ особый культурный міръ, отличный отъ европейскаго Запада и азіатскаго Востока: вынужденъ онъ разсматривать Россію, какъ загодя подготовляемый Промысломъ Божіимъ Третій Римъ.

Одно было исходное преимущество у Россіи надъ Римомъ не только Первымъ языческимъ, но и Вторымъ, христіанскимъ: смогло впервые въ образѣ Москвы стать земное царство царствомъ всецѣло православнымъ, во всѣхъ проявленіяхъ своей народно-государственной жизни. Не было у нашего отечества того культурно-блистательнаго «античнаго» прошлаго, которое присуще было Византіи — прошлаго до-христіанскаго, а въ какой то мѣрѣ неизмѣнно и анти-христіанскаго! Потакавшее грубымъ страстямъ примитивное наше язычество слилось въ сознаніи облекшагося въ Истину Православія русскаго человѣка съ голосомъ грѣховной плоти, не будучи обряживаемо ни въ какія прельстительные уборы. ВСЯ культура, во всемъ ея многообразномъ цѣломъ, была дана Россіи христіанствомъ. И, притомъ, какая культура! Достигшая въ Византіи полноты расцвѣта и, ктому-же, успѣвшая облечься затѣмъ въ родныя, понятныя русскому человѣку, словесныя формы церковно-славянскія.

О, великій духоносный подвигъ св. равноапостольныхъ Меѳодія и Кирилла и ихъ славныхъ учениковъ! О, великое и неповторимое твореніе ими языка — единственнаго изъ существующихъ въ мірѣ! — нарочито создаваемаго для Церкви Христіанской! Силою Духа, въ языкъ вложеннаго, способенъ онъ оказался вмѣстить въ себя все богатство языка греческаго, духовно-церковное, безъ принятія въ себя одновременно античной «душевной» прелести этого великаго языка. Успѣваетъ на этомъ, для Моравіи созданномъ, языкѣ расцвѣсти въ Болгаріи богатая церковная культура — когда внезапно лишается, подъ ударами возревновавшей Византіи, самаго мѣста своего примѣненія… Чтобы погибнуть? Нѣтъ! Чтобы перемѣститься на новую почву принявшей только что крещеніе Россіи и чтобы потомъ, черезъ долгіе вѣка, испытавъ еще болѣе блистательный расцвѣтъ — быть снова воспринятой для пересажденія на почву своего рожденія изначальнаго! Это ли не рука Промысла!

Чѣмъ единственно была объединена Россія, какъ Кіевская, такъ и позднѣйшая, тянувшая къ тремъ областнымъ центрамъ: волынско-галицкому, новгородскому и Владимірскому? Православной культурой, своимъ центромъ имѣвшей храмъ Божій. Самое слово РОСІЯ (въ ея тогдашней, греческой транскрипціи, въ отличіе отъ позднѣйшей, латинской, чрезъ два «с», ставшей намъ привычной со времени Петра) означало митрополичій округъ Константинопольской Патріархіи.

Корни глубокіе пустила культура Православія въ сердцѣ русскаго человѣка за первыя десятилѣтія, за первые вѣка существованія крещеной Руси. Столь глубокіе, что не срывомъ наносной культурной поверхности оказалось для нашего отечества разореніе татарское, опустошившее его въ мѣрѣ, трудно вообразимой и отдавшее его на долгія десятилѣтія подъ грубое иго басурманъ, а, напротивъ, окончательнымъ закрѣпленіемъ до конца себя осознавшаго русскаго православнаго быта. Разореніе и угнетеніе татарское, по христіански воспринятыя, какъ Божіе попущеніе, вразумительное и спасительное, породили такой духовный подъемъ, такое углубленное сосредоточеніе, что впервые русскій человѣкъ уразумѣлъ до конца свое внутреннее «я». Онъ открылъ въ себѣ готовность все претерпѣть и отъ всего отказаться — лишь бы сохранена была Вѣра. И не отвлеченная то была Вѣра, а православная церковность, всецѣлая, всю жизнь, во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ быта, обнимающая и всѣ интересы поглащающая. Православіе стало бытовымъ исповѣдничествомъ каждодневнымъ, объединявшимъ растекавшійся на необозримыхъ пространствахъ Великой Равнины разноплеменный народъ, во всѣхъ его слояхъ, отъ высшихъ до низшихъ — въ одну духовную семью!

И если всмотримся мы въ общественную и политическую природу этого церковно-православнаго быта, то убѣдимся въ двухъ вещахъ — многозначительныхъ подъ угломъ зрѣнія теоріи Третьяго Рима.

Что составляетъ особенность характерную русскаго общественнаго строя? Отсутствіе въ немъ начала личной свободы!

Что составляетъ особенность характерную русскаго политическаго строя? Полное и исчерпывающее сосредоточеніе власти въ лицѣ Царя!

Не сразу обѣ эти особенности достигли полнаго раскрытія: то было результатомъ «собиранія» Русской земли вокругъ Москвы. Но собираніе то это — какъ можетъ быть понято, въ своей стихійно-непреодолимой силѣ земской, если мы отвлечемся отъ идеи Третьяго Рима! Жила крѣпко эта идея-сила въ русскомъ сердцѣ, пусть самый образъ ея и не всегда достигалъ до русскаго сознанія. Въ существѣ своемъ, «крѣпостной уставъ», исчерпывающе обнимавшій русскій общественный бытъ, и вѣрноподданическое послушаніе, исчерпывающе обнимавшее русскій политическій бытъ, имѣли церковно-религіозный корень, и именно тотъ, изъ котораго выросла теорія Третьяго Рима.

Почему одна только Россія получила общее признаніе въ образѣ «Святой Руси»? Никому вѣдь и въ голову бы не пришло употребить словосочетаніе «Святая Византія»! А развѣ не сіяетъ свѣтомъ святости незаходимымъ Византійская Церковь въ лицѣ православныхъ ея святителей, преподобныхъ и т. д.? Что-то иное и особенное было на Руси, что позволяло и людямъ постороннимъ примѣнять это словосочетаніе, безъ всякой льстивой стилизаціи, къ русской дѣйствительности, и самимъ русскимъ, безъ всякой горделивой притязательности, допускать такое словосочетаніе. То было особенное, по сравненію съ любымъ инымъ общественнымъ строемъ, на Руси, что русскій человѣкъ, съ одной стороны, въ обходъ личной своей жизни умѣлъ и искать и обрѣтать счастье, а съ другой не способенъ былъ и помышлять о личномъ счастьѣ — въ обходъ жизни церковной!

Развѣ не было личной жизни у русскаго человѣка? — спроситъ кто удивленно. Была, конечно! Только входила она цѣликомъ въ жизнь церковную — сливалась съ ней нераздѣльно, никогда, сама по себѣ, не становясь центромъ существованія на землѣ. Потому легко могло быть и такъ, чтобы ея…и вовсе не было! И существованіе человѣка на землѣ отъ этого не чахло и не хирѣло, не опустошалось отъ своего смысла и значенія. Напротивъ — тутъ то, порою, жизнь и расцвѣтала полнымъ цвѣтомъ! Самостоятельной же цѣнности, способной быть поставленной во главѣ или даже сколько нибудь впереди въ лѣствицѣ цѣнностей, — личная жизнь не имѣла. Русскій человѣкъ принялъ христіанство не какъ восполненіе имѣющихся у него культурныхъ жизненныхъ богатствъ, а какъ единственное сокровище, которое, обѣщая ему неложно ЦАРСТВІЕ НЕБЕСНОЕ — тѣмъ исчерпывающе опредѣлило его мысленный горизонтъ.

Гдѣ такъ еще было на земномъ шарѣ? НИГДѢ! И поскольку ТАКЪ воспринималъ себя русскій православный человѣкъ, не святымъ ощущалъ онъ себя, конечно, а, напротивъ того — великимъ, величайшимъ грѣшникомъ, грѣшнѣйшимъ всякаго инаго человѣка. А тѣмъ именно и открывалъ себя путь — къ святости! И сіяла, дѣйствительно, святость въ русской жизни, какъ это явственно было и самимъ русскимъ и всѣмъ тѣмъ, кто со стороны взирали на русскую жизнь. Пусть и холодными, и отчужденными очами взиралъ кто на русскій бытъ, скептически и даже враждебно воспринимая его — не могъ не ощуіцить онъ этой иной и особой стати русской жизни и запечатлѣвалъ свои впечатлѣнія въ своихъ сужденіяхъ. Сколько такихъ сужденій накопилось среди замѣтокъ иностранцевъ, такъ или иначе сталкивавшихся съ Москвой! Пусть порою презрѣніемъ дышатъ онѣ, а все таки неизмѣнно признаніе находимъ мы тутъ особаго отношенія русскаго человѣка и къ жизни и къ смерти. Недоступной только обычно оставалась возвышенность подобнаго умоначертанія, глубокая его духовность: не было чувствилища, которымъ способенъ былъ бы наблюдатель воспринять эту возвышенность и духовность. Но «Святой Русью», пусть и съ оттѣнкомъ ироніи высокомѣрной, готовъ былъ признать и такой наблюдатель наше отечество, хоть и въ грошъ не ставилъ иногда эту «святость», стремленіемъ къ которой всеобщимъ была пронизана русская жизнь и въ его холодномъ представленіи.

И такъ и было на Руси! Гдѣ же еще могли Житія Святыхъ стать любимымъ исчерпывающимъ чтеніемъ домашнимъ?!

Но если на заднихъ планахъ остается личная жизнь, а на первомъ неизмѣнно стоитъ мысль о томъ, какъ лучше себя подготовить къ смерти и такъ умереть, чтобы не лишиться награды на небесахъ, то возникаетъ естественный вопросъ: какъ же достигнуть этого? И тутъ надо подчеркнуть опять-таки одну всецѣло-православную особенность русскаго сознанія: всеобщее признаніе того, что нѣтъ чисто-личнаго спасенія, оторваннаго отъ русскаго церковнаго цѣлаго. Русскость нераздѣльно сливается съ церковностью! Не случайно самое слово «русскій» стало синонимомъ «православнаго», а христіанство (крестьянство) стало нарицательнымъ именованіемъ всего сельскаго люда.

Не каждый отдѣльный человѣкъ спасается на свой личный ладъ — этого не знаетъ, не понимаетъ, представить себѣ не можетъ Русь. Вся русская стихія спасается въ ея цѣломъ, объединенная въ своей православной русскости. Россія, это — МІРЪ православный. Этотъ «міръ» сжимается до предѣльной узости въ образѣ семейнаго очага,  чтобы потомъ, концентрическими кругами расширяясь, обрѣсти свою окончательную полноту въ образѣ чего? Православнаго Русскаго Царства!

Это — ТРЕТІЙ РИМЪ, живущій въ сердцѣ каждаго русскаго православнаго человѣка, пусть онъ никогда не слыхалъ, ни о первомъ, ни о второмъ Римѣ, и пусть ни на мгновеніе не задумывался надъ «теоріей», которая съ тремя Римами связана. БЫТЬ чѣмъ то — и СОЗНАВАТЬ, во всей полнотѣ и ясности, идейный смыслъ и духовное содержаніе своего бытія — далеко не одно и то же! Можно даже сказать, что осознаніе духовной сути своего бытія полное является плодомъ уже такого расширенія, осложненія и утонченія своего сознанія, что подрываетъ оно часто силу самаго «бытія»! Что касается русскаго человѣка, строившаго Московское Царство, то бытіе его неотдѣлимо было отъ спокойно-увѣреннаго сознанія того, что надъ нимъ ЕСТЬ Русскій Православный Царь, исчерпывающее назначеніе жизни и дѣятельности котораго: являть и хранить Православную Вѣру. А это и есть существо теоріи Третьяго Рима — примѣнительно къ Москвѣ!…

Такъ росла и крѣпла Русь! Такъ созданъ былъ своеобразный монолитъ Московскаго Царства, крѣпкій не чѣмъ инымъ, какъ именно сознаніемъ вѣроподданнической преданности Царю, хранителю Вѣры — сознаніемъ нерушимымъ, не угашаемымъ никакимъ бунтарствомъ, не ослабляемымъ никакимъ благоденствіемъ, не заглушаемымъ никакими скорбями и лишеніями, не вытѣсняемымъ никакими успѣхами власти, не упраздняемымъ даже — это самое поразительное! — никакимъ бѣгствомъ изъ подъ Царской власти! Вѣрноподданническое казачество, раждавшееся въ образѣ бѣгущей отъ московскаго тягла на безбрежныя окраины «вольницы» и неизмѣнно остававшееся великой строительной силой расширяющагося и тѣмъ самымъ эту вольницу къ тяглу снова привлекающаго Московскаго Царства, этотъ парадоксъ не имѣетъ объясненія вразумительнаго внѣ идеи Третьяго Рима, неистребимо вкорененной въ самыя нѣдра русскаго сознанія.

Подобная установка сознанія еще только вынашивалась въ глубинахъ народнаго лона, но уже жила, связывая во едино разсыпанную храмину Кіевской Руси и создавая изъ ея разносоставнаго множества единую и цѣлостную культурно-національную силу. Она же, не получивъ еще ни ясныхъ идейныхъ очертаній, ни твердыхъ организаціонныхъ формъ, а только инстинктивно проявляемая, не давала распасться Руси въ эпоху удѣльную и областную. Но только въ дальнѣйшихъ страшныхъ потрясеніяхъ отвердилась она, наконецъ, костякомъ крѣпкимъ медленно и истово собиравшейся Московской Руси. Эта установка сознанія сумѣла превратить, въ процессѣ долгой выварки въ котлѣ совмѣстныхъ испытаній, пеструю энтографическую массу, населявшую Великую Равнину, въ единый народъ. Больше того: въ единую семью, имѣющую общаго Отца и нерасторжимо спаянную воедино внутренней, одновременно и общественно-организаціонной и духовно-церковной, сплоченностью. Эта установка сознанія дѣлала временными и преходящими и внѣшнія отторженія и завоеванія и внутренніе сдвиги и смѣны, какъ бы ни казались безповоротными и какъ ни были длительны завоеванія и отторженія, и какъ бы ни были глубоки, широки и рѣшительны сдвиги и смѣны. Эта установка сознанія давала стойкость и послѣдовательность внѣшней и внутренней политикѣ Россіи — независимо отъ пестроты декорацій и мельканія персонажей, чередовавшихся на экранѣ многовѣковой исторіи. Эта установка сознанія превращала ростъ Державы Россійской въ нѣкій почти растительный процессъ, опредѣляемый не умыслами и замыслами тѣхъ или иныхъ дѣятелей и людскихъ группъ, а внутренней природой и естественнымъ развитіемъ живаго организма. Эта установка сознанія давала Россіи, на всемъ протяженіи ея исторіи, съ тремя смѣнившимися столицами, значеніе единой исторической личности…

Это послѣднее утвержденіе требуетъ раскрытія.

Теорія Третьяго Рима — существо Москвы. Можно истолковывать все предшествующее, какъ нѣкую «пра-исторію», питавшуюся той же идеологіей, пусть еще зачаточной. Но допустимо ли дѣйствіе это теоріи распространять на эпоху Императорскую, когда спиной къ московской старинѣ повернулась демонстративно Россія? Не упразднилъ ли Петербургъ Москву — а тѣмъ самымъ и Третій Римъ?

Двоится отвѣтъ на этотъ вопросъ — но не потому, чтобы двоилось сознаніе предъ лицомъ этого вопроса, а потому, что двойственной является самая природа, какъ дѣла Петра, такъ и всей заложенной имъ Имперіи. Является несомнѣнно Имперія Петербургская дальнѣйшимъ раскрытіемъ и яркимъ утвержденіемъ идеологіи Третьяго Рима. Была она, столь же несомнѣнно, и отверженіемъ и угашеніемъ существенныхъ элементовъ этой идеологіи! Соблазнительно двойственъ самый обликъ Имперіи, а отсюда печать двойственности лежитъ на ея исторической поступи и на всемъ содержаніи порожденной ею культуры — во всемъ блистательномъ ея многообразіи.

Двойственность эта, съ силой иногда прямо кричащей, обнаруживается на дѣлѣ Петра. Наглядно и неоспоримо было оно орудіемъ самозащиты, повелительно вынужденной ходомъ событій, противъ западнаго захвата, а слѣдовательно было оно самоутвержденіемъ Россіи въ своемъ исходномъ бытіи, въ той именно установкѣ сознанія, которую мы только что характеризовали. Но такъ же наглядно и неоспоримо было дѣло Петра насажденіемъ очаговъ внутренняго разложенія этого исходнаго самосознанія — притомъ насажденіемъ насильственнымъ и повсемѣстнымъ! И такой иногда вызывающій характеръ принимало это насажденіе, что не совсѣмъ безъ основанія антихриста готовы были видѣть въ Петрѣ и его соратникахъ ретивыхъ защитники старины непримиримые.

Всмотримся ближе въ эту двойственность.

Два начала, знаемъ мы, въ своей внутренней связанности проникали Москву-Третій Римъ и укрѣпляли ее: во-первыхъ, начало крѣпостной взаимозависимости, родственной по духу началу монастырскаго «послушанія», ибо дававшей духовное основаніе принципіальному и послѣдовательному исключенію всего «личнаго», въ частности — личной свободы; и, во-вторыхъ, начало вѣрноподданнической преданности Царю, какъ Богомъ поставленному распорядителю судьбами русско-православнаго міра, въ его нераздѣльной связанности съ Православной Церковью.

Остановимся на каждомъ изъ нихъ примѣнительно къ судьбамъ Россійской Имперіи.

Крѣпостное начало Петромъ не было не только упразднено, но даже и поколеблено. Подлинной, принципіально признанной и, какъ цѣнность, государствомъ охраняемой личной свободы не найдемъ мы въ Петровской Россіи. Заданіемъ Петра было ускорить, уплотнить, оживить, усилить до послѣдняго мыслимаго предѣла рабочую энергію народно-государственнаго аппарата, во всѣхъ его проявленіяхъ — всѣхъ поставивъ на должное мѣсто и всѣхъ вынудивъ работать со всѣмъ доступнымъ каждому напряженіемъ. Никакъ при этомъ не упразднялось привычное каждому воспріятіе своей дѣятельности, какъ несенія тягла или выполненія обязательной службы.

Суть реформы была въ иномъ! Въ измѣненіи, осложненіи, оживленіи, лихорадочномъ разгоряченіи мотиваціи всѣхъ тяглецовъ и слугъ на предметъ максимальнаго повышенія дѣловой годности каждаго тяглеца и слуги. На Мюсквѣ мотивація каждаго человѣка, кто бы онъ ни былъ, отъ Царя до послѣдняго селянина, была всецѣло одухотворена сознаніемъ своей всецѣлой принадлежности Церкви, и сильнѣйшимъ, все себѣ подчинявшимъ, рычагомъ этой установки сознанія была мысль о спасеніи души. Въ этомъ именно смыслѣ и можно, безъ всякаго преувеличенія, уподоблять Москву, въ цѣломъ, монастырю — что свое выраженіе получило бытовое въ знаменитомъ Домостроѣ.

Эта установка сознанія отмѣнялась Петромъ. Не монастыремъ, а трудовой артелью, съ Царемъ во главѣ, становилась Россія!

Значило ли это, что не слѣдуетъ больше думать — съ точки зрѣнія и самаго Петра лично! — о спасеніи души? Нѣтъ. Петръ, при всѣхъ чрезмѣрностяхъ своего болѣзненно-пылкаго нрава, не забывалъ о душѣ и, проведя память о Богѣ, любовь къ Церкви и мысль о служеніи Ей чрезъ всю свою жизнь, сподобился и смерти христіанской. Того же ждалъ онъ и отъ подданныхъ своихъ. Но то становилось теперь личнымъ дѣломъ каждаго, переставая быть солидарной отвѣтственностью всѣхъ, по этому признаку во-едино объединенныхъ въ Царствѣ Россійскомъ. Церковь сохраняла свое мѣсто — пусть и высокое! — у каждаго въ отдѣльности, но находилась она теперь среди другихъ цѣнностей, не только признанныхъ, но прямо таки навязываемыхъ сознанію русскихъ людей. И эти новыя цѣнности способны были становиться не только рядомъ съ Церковью, но и соперничать съ Нею. даже вытѣснять Ее, или, по крайней мѣрѣ — оттѣснять! Стройная лѣствица цѣнностей, возглавляемая Церковью, надъ всѣмъ господствующей, оказалась замѣненной нагроможденіемъ цѣлаго множества ихъ — во всей привлекательности новизны. А практически — высшей цѣнностью явилась теперь уже не Церковь, которой служитъ Россія, въ этомъ служеніи находя исчерпывающій смыслъ своего историческаго бытія, а Государство Россійское, какъ самобытная цѣнность, требующая всѣхъ силъ отъ своихъ подданныхъ. Не оторвана Россія отъ Церкви, по прежнему съ ней неразрывна связана, но рядомъ съ Церковью стоитъ теперь уже Государство — чуть ли не даже выше! Величественнымъ государствомъ — Имперіей! — становится теперь Россія, наравнѣ съ другими, такими же. Новое самосознаніе раждается, новый паѳосъ — Россійскаго Отечества, его пользы, его благоденствія, его славы.

Великая Россія заслоняетъ Святую Русь!

Великая Россія — Святая Русь! Не знало раньше отечество наше такого противупоставленія, не было въ ней такого «раздвоенія сознанія»: единой она была и цѣльной! Теперь раздвоеніе становится реальностью — все болѣе тяжеловѣсной. Два лика обозначаются у Россіи, и весь вопросъ къ тому сводится: каково же соотношеніе между ними? То ли, которое существуетъ между «внѣшнимъ» и «внутреннимъ» человѣкомъ, нераздѣльно связанными, когда, слѣдовательно, о дѣйствительномъ раздвоеніи не можетъ быть и рѣчи, и единой и цѣльной остается личность? Или борются двѣ взаимно-противуположныя направленности воли, и выборъ идетъ между двумя различными судьбами, изъ которыхъ одна исключаетъ другую?

Можно ли категорически склониться къ одному или другому рѣшенію? Нѣтъ! Если бы не было перваго соотношенія — оправданы были бы всецѣло раскольники, распознавшіе въ Петрѣ Антихриста. Если бы, однако, вовсе не было втораго — какъ могла бы восторжествовать Русская Революція и какъ мыслимо было бы возникновеніе на мѣстѣ святомъ былой Исторической Россіи мерзости запустѣнія современной совѣтчины? Сложно соотношеніе этихъ двухъ ликовъ! И такъ можно, прежде всего, сказать. По исходной заданности первый образъ этого соотношенія былъ опредѣляющимъ, а потому съ положительнымъ знакомъ вошла Петровская Реформа, при всѣхъ отталкивающихъ ея чрезмѣрностяхъ, въ исторію Россіи и міра. Что же касается выполненія заданія всѣмъ дальнѣйшимъ ходомъ жизни  Имперіи, то къ побѣдѣ приведенъ былъ второй образъ соотношенія и восторжествовала Великая Россія, не только заслонивъ, но и оттѣснивъ, и вытѣснивъ, и подавивъ Святую Русь, а потому съ отрицательнымъ знакомъ, при всѣхъ привлекательнѣйшихъ достиженіяхъ Имперіи, вошла она, въ цѣломъ, въ исторію Россіи и міра. И иначе еще можно сказать, памятуя то, что расцвѣтъ Имперіи былъ не только поступательнымъ движеніемъ на путяхъ матеріальнаго прогресса, могущества, славы и всяческихъ культурныхъ достиженій, но въ частности и прежде всего на путяхъ раскрѣпощенія Россіи, съ привитіемъ ей началъ блистательно оформленной гражданской свободы: первенствовала безспорно Святая Русь въ ту мѣру, въ какой оставалась Россія крѣпостной (чѣмъ одновременно давалась крѣпость и Великой Россіи!), и, напротивъ, того, первенствовала Великая Россія въ ту мѣру, въ какой Россія становилась граждански-свободной (чѣмъ одновременно наносились все большіе удары Святой Руси!).

И, наконецъ, иначе еще можно сказать!

Окончательное раскрѣпощеніе Россіи, совпавшее съ достиженіемъ Россіею высшей славы, высшаго могущества, высшаго благосостоянія и высшихъ успѣховъ во всѣхъ возможныхъ областяхъ культуры, этотъ окончательный какъ бы апофеозъ граждански-свободной Великой Россіи, онъ то именно и обернулся утратой Россіей, какъ національно-государственнымъ цѣлымъ, того своего естества, которое давало Великой Россіи одновременно право и именоваться и считать себя Святой Русью!

Это вѣдь и обусловило крушеніе Россіи Исторической — утратив шей самое оправданіе своего бытія въ мірѣ…

Если раньше не произошло этого крушенія, на одномъ изъ послѣдовательныхъ этаповъ возобладанія въ Россіи новаго умоначертанія, на мѣсто Христа ставящаго Князя міра сего, то этимъ обязана Россія и міръ сохраненію во главѣ Имперіи Православнаго Царя и сохраненію народомъ, даже въ расцерковляемой Россіи, вѣрноподданнической преданности Царю. Православный Царь оказался точкой приложенія всѣхъ духовно-здоровыхъ устремленій русской среды, пусть, въ своемъ обмірщеніи, отъ Церкви все же дальше уходящей, но не утратившей тяготѣнія къ своему святому прошлому, которое именно въ Царѣ получало лучшее, нагляднѣйшее и привычное воплощеніе. Какъ и напротивъ! Оселкомъ, на которомъ безошибочно можно было опредѣлить отчужденіе уже рѣшительное отъ святаго прошлаго, было рѣзкое измѣненіе отношенія къ Царю. Настоящая ненависть раждалась къ нему — ненасытная, безсмысленная, фанатическая — ненависть, силу которой только религіозный корень ея можетъ вразумительно объяснить. Онъ и былъ несомнѣнно: то была ненависть «отступническая» не просто къ русскому монарху, а именно къ Православному Царю — Императору Третьяго Рима! И нельзя не понимать, что стойкость и той ненависти, которая привита внѣшнему міру, до сихъ поръ живущему представленіями о какомъ то «царизмѣ», исполненномъ нечестія и всякой неправды, имѣетъ въ конечномъ счетѣ — такой же религіозный корень!

И вотъ что поразительно! Всецѣло была крѣпостнымъ государствомъ Петровская Россія. Сравнимъ его съ великолѣпной, исполненной уваженія къ свободѣ, гражданственностью Россіи наканунѣ Революціи — ничего общаго нѣтъ! Земля и небо! Но тождество установимъ мы полное, поскольку посмотримъ на начало и конецъ Имперіи подъ угломъ зрѣнія интересующаго насъ вопроса. И тутъ и тамъ Россія отдѣлена отъ Церкви — въ отличіе отъ Московской Руси, съ Церковью связанной, во всѣхъ проявленіяхъ ея жизни! Въ частности, государственный аппаратъ смыкается съ церковью — только въ личности Царя! Онъ и остается единственной точкой, въ которой вся Россія, въ цѣломъ ея, въ конкретно смыкается съ Церковью — Онъ, ПРЕЖНІЙ Православный Царь. Все ново — Онъ, одинъ Онъ олицетворяетъ святую старину, Императоръ Третьяго Рима, на котораго вся Россія въ цѣломъ, а, въ частности, весь духовно еще не демобилизованный массивъ простонародный, могли взирать прежними очами, въ наличіи его обрѣтая спокойную увѣренность въ себѣ, въ своемъ истинно-православномъ жительствованіи.

Есть Царь Православный — жива Святая Русь. Прежній, значитъ, Россія Второй Израиль, выполняющій во вселенной святую миссію храненія и явленія истинной Вѣры неповрежденной. Стоитъ Третій Римъ!

И надо признать: во всемъ своемъ новомъ блескѣ новые Императоры — какъ бы ихъ внѣшній обликъ ни далекъ былъ порою отъ былаго! — все же прежніе Православные Цари. Поразительно и показательно, какъ въ этомъ отношеніи обрабатывалъ ихъ Престолъ: достаточно подъ этимъ угломъ зрѣнія всмотрѣться въ Великую Екатерину! Поразительно и показательно и другое еще: какъ, съ другой стороны, и Цари оказывали на Россію благодатное воздѣйствіе «свято-русское». Своеобразное наблюдаемъ мы тутъ взаимоотношеніе между обществомъ и престоломъ. Пока общество испытывало по преимуществу внѣшнее воздѣйствіе западной культуры, Промыслъ Божій какъ бы попускалъ запустѣнію приближаться къ святому мѣсту, на которомъ должно было бы сіять Православіе, и, если корабль государственный не мѣнялъ рѣзко своего курса и не терпѣлъ крушенія, то силой самаго своего хода историческаго — подчинявшаго себѣ и власть имущихъ. Съ того же момента, какъ вліяніе Запада овладѣваетъ обществомъ настолько, что то дѣлается уже опаснымъ для хода корабля — рѣзкое измѣненіе наблюдается духовнаго облика русскихъ монарховъ, съ все большимъ приближеніемъ ихъ къ идеалу Православнаго Царя. Особенно интересно изслѣдованіе подъ этимъ угломъ зрѣнія личности и судьбы Александра Благословеннаго. Вовлеченный всѣмъ своимъ существомъ въ орбиту Запада и какъ бы /с. XIX/ нарочито готовимый для плачевной роли державнаго соблазнителя Россіи, онъ испытываетъ спасительный переломъ подъ впечатлѣніемъ реальной встрѣчи воинствующаго Запада съ духовно, въ инстинктивной самозащитѣ, встрепенувшейся его Родиной — и являетъ самый быть можетъ яркій образецъ постепеннаго, послѣдовательнаго и до конца доведеннаго возвращенія «домой» заблудшаго русскаго человѣка. Образецъ яркій не только въ смыслѣ глубины и искренности такого возвращенія, но и трудности его — почти непреодолимой! Образъ Федора Кузьмича только въ этомъ планѣ поддается истинному истолкованію.

Въ разныхъ степеняхъ и съ разными оттѣнками воплощается въ русскихъ Императорахъ и Императрицахъ раздвоенность, присущая, Имперіи. Вся галлерея ихъ — съ исключеніями, быть можетъ, болѣе рѣдкими, чѣмъ это привычно хотятъ видѣть! — являетъ поразительный подборъ личностей сильныхъ, одаренныхъ и морально-высококачественныхъ, и немалый интересъ представляетъ изученіе ихъ подъ знакомъ преломленія въ нихъ этой роковой раздвоенности. Но независимо отъ того какъ объективная трагедія Россіи отражается субъективно въ русскихъ монархахъ, одно общее обнаруженіе, такъ сказать предметное, этой трагедіи можетъ быть прощупано на всей преемственной цѣпи монарховъ отъ самаго Петра.

Мы видѣли, что держалась Россія, въ ея образѣ Третьяго Рима, Втораго Израиля, въ ея одновременномъ бытіи и Великой Россіей и Святой Русью — чѣмъ? Внутренней духовно-общественной сплоченностью, корнями уходящей въ московскій «крѣпостной уставъ», съ одной стороны, и вѣрноподданическимъ послушаніемъ Православному Царю, съ другой. А между тѣмъ историческимъ заданіемъ Императоровъ Россійскихъ, которое съ необыкновенной послѣдовательностью и настойчивостью они выполняли — гораздо большей, чѣмъ это часто думаютъ! — было осуществленіе раскрѣпощенія Россіи, то есть выкорчевываніе корней, которыми уходила Императорская Россія въ московскую старину. Россія Императорская систематически облекалась въ новую гражданственность, которая уже не на началахъ тягла и обязательной службы покоилась, а на началахъ все болѣе полно и крѣпко утверждаемой и оберегаемой личной свободы. Каждое царствованіе можетъ быть поэтому быть изслѣдуемо не только по признаку трагедіи раздвоенности Святой Руси и Великой Россіи, воплощаемой въ очередномъ монархѣ, но и по признаку того, что именно внесено его царствованіемъ и имъ лично въ дѣло послѣдовательнаго раскрѣпощенія Россіи и обновленія ея на началахъ личной свободы. Этапомъ существеннымъ окажется каждое царствованіе — ступенью единой лѣствицы, ведущей къ единой цѣли, достигнутой, какъ извѣстно, въ полнотѣ исчерпывающей, только въ послѣдніе годы послѣдняго царствованія… Восхожденіе, казалось, то было головокружительное — да и было оно такимъ! Но для того лишь, чтобы свергнуться съ этой высоты въ прахъ, въ бездну, въ небытіе…

Разительно наглядно произошла эта катастрофа…

Являло послѣднее царствованіе яркую картину всецѣлаго завершенія процесса раздвоенія Россіи Исторической. Въ образѣ послѣдняго Царя воплотилось полное сліяніе Великой Россіи со Святой Русью: «внутренній человѣкъ», на которомъ лежала явная печать Святой Руси, облеченъ былъ во внѣшній обликъ Императора Великой Россіи, и въ гармоніи находились эти два начала, ибо именно покровомъ охранительнымъ была, въ образѣ послѣдняго нашего Царя, Великая Россія для Святой Руси. Въ его образѣ и почувствовала роднаго въ себѣ и близкаго Царя вся подъ покровомъ Великой Россіи еще сохранившаяся Святая Русь. Но съ другой стороны видимъ мы, какъ завершается въ его царствованіе и расцвѣтъ гражданскій и воцаряется въ нашемъ отечествѣ личная свобода въ размѣрахъ — максимально мыслимыхъ…

Въ своихъ блистательныхъ достиженіяхъ, Третій Римъ готовъ былъ уже сомкнуться со Вторымъ, возвращаемымъ на стези христіанства, со водруженіемъ креста на мѣсто полумѣсяца — какъ въ прахъ поверглась Россія. Свободная Россія свергла Православнаго Царя. Великая Россія не захотѣла быть Святой Русью. И не стало мѣста въ мірѣ для Исторической Россіи. Занято это мѣсто СССР. Палъ третій Римъ.

Въ чемъ внутренній смыслъ этой потрясающей катастрофы?

Дальнѣйшая то, завершательная фаза «Отступленія»!…

Католицизмъ, въ блистательномъ окруженіи «возрожденія», «гуманизма», «реформаціи», «просвѣщенія» и другихъ подобныхъ движеній открылъ лѣствицу «Отступленія» Западнаго человѣчества. Россійская Имперія Петербургская, во всемъ блескѣ своихъ достиженій, культурныхъ и гражданскихъ, явила собою образъ не только щита, подъ покровомъ котораго могла являть Святая Русь хранимое ею сокровище неповрежденной Православной Вѣры, но и образъ тоже многоступенчатаго «Отступленія», восточнаго, зрѣвшаго подъ тѣмъ же покровомъ. И какъ бы для того, чтобы подчеркнуть преходящее и двойственное значеніе Петербурга — въ Кремль вернулась Московская богоборческая власть, смѣнившая Православнаго Царя. Отслужилъ свою роль Петербургъ! Два вѣка обезпечилъ онъ не просто существованіе Святой Руси подъ блистательнымъ футляромъ Имперіи, но и преуспѣянія и расцвѣта — огромныхъ достиженій Православія истиннаго, неповрежденнаго! Но рядомъ возникъ и созрѣлъ цѣлый міръ, не христіанскій уже по самой природѣ своей, а только отдѣльными сторонами своими продолжавшій соприкасаться и сосѣдствовать съ Церковью. И насталъ, наконецъ, моментъ, когда раскрылась во всей своей неприкрытой мерзостности самая сердцевина процесса этого. И не въ томъ, что она раскрылась, былъ ужасъ свершивша/с. XXI/гося. Другое было страшно — несказанно страшно! Такъ далеко зашло «Отступленіе» всеобщее, что не увидѣла Россія знака Антихристова, предъ ней обнаженно раскрывшагося! Какъ всегда и вездѣ, сила Врага была въ слабости его жертвы, въ готовности отдаться ему… Свободенъ лежалъ путь «человѣку беззаконія»…

Не вызвалъ должной реакціи образъ Звѣря!

Вотъ уже полъ вѣка почти прошло отъ начала Революціи — ибо ни мартъ, ни февраль, а такъ называемая Первая Русская Революція открыла побѣдное шествіе Врага, вынеся изъ подполья свои знамена, чтобы больше никогда ихъ не сворачивать. Нѣтъ основанія преуменьшать и недооцѣнивать силы сопротивленія и того богатства духовнаго, тѣхъ мужества и жертвенности, которыя обнаружены были на всемъ протяженіи борьбы съ нею, какъ въ періодъ захвата власти революціонными силами, такъ и послѣ побѣды ихъ окончательной. Поставимъ вопросъ иначе. Кто изъ духовныхъ борцовъ съ Революціей дѣйствительно распозналъ ея природу истинную, какъ реализаціи «Отступленія» высшей и послѣдней во вселенной силы, охраняющей Православіе? Кто понималъ роковую двойственность защищавшейся ими Имперіи, заключавшей въ себѣ не только «Святую Русь», ею хранимую, но и цѣлый комплексъ явленій, воплощавшихъ въ себѣ «Отступленіе» отъ Св. Руси, а потому родственныхъ Революціи? Кто понималъ, что не можетъ уже, въ этой стадіи борьбы, идти дѣло о какихъ либо вторичныхъ цѣнностяхъ, какъ бы кому дороги онѣ ни были, а только на одной должно быть сосредоточено все вниманіе, на высшей и всеопредѣляющей, и что, слѣдовательно, борьба могла идти только за возстановленіе (или сохраненіе, пока жива еще была Россія!) Православнаго Царства, какъ Третьяго Рима? Не затруднится ли каждый изъ насъ, не придетъ ли даже въ извѣстное замѣшательство, въ растерянность, пытаясь дать отвѣтъ на такъ поставленный вопросъ? Вѣдь, въ сущности, почти никого не придется назвать, о комъ съ полной увѣренностью можно было бы сказать, что онъ дѣйствительно ТАКЪ понималъ свою борьбу съ Революціей и что именно ТАКОВЪ былъ его положительный идеалъ!

Да и понятно это! Убѣждаемся мы, снова и снова — какъ невѣроятно трудно возвращаться тѣмъ, кто однажды всталъ на путь Отступленія!

Мы наблюдаемъ это на опытѣ западнаго міра. Какъ трудно католику, какъ трудно протестанту, дѣйствительно, понять Православіе — даже такому, который готовъ принять его: не говоримъ уже о тѣхъ «отступившихъ», кто хотѣлъ бы «понять» Православіе оставаясь въ своемъ «отступленіи»! Даже тотъ, кто самымъ искреннимъ и горячимъ образомъ хочетъ, побѣжденный красотой Православія, къ нему пріобщиться — о чудѣ преображенія духовнаго долженъ молиться онъ, ибо полной переплавкѣ духовной долженъ подвергнуться «внутренній» его человѣкъ! Вѣдь, чтобы, на самомъ дѣлѣ, войти въ полное обладаніе Православныхъ духовныхъ богатствъ, надо ему отказаться отъ самаго своего культурнаго бытія, какъ отъ богатства самоцѣннаго, и отвергнуться всего своего «я», вскормленнаго на этомъ богатствѣ! И, чтобы не быть вынужденнымъ отойти, скорбя, отъ Учителя Благаго, такъ уже и привѣтствуемаго какую огромную жертву долженъ принести онъ! Не меньшую, а большую, чѣмъ та, которую не въ силахъ былъ принести юноша евангельскій. А вѣдь возлюбилъ Господь этого юношу за искренность его устремленія къ Нему, а при отходѣ его и сказалъ памятныя слова о томъ, какъ трудно богатому войти въ Царствіе Божіе! Богатство культурное — не могущественнѣй развѣ оно богатства матеріальнаго, иногда, во много кратъ!

Русскій культурный человѣкъ, не утрачивая своей Вѣры, въ своеобразномъ двоевѣріи, ненасытно обогащался всѣми богатствами Западнаго міра — охватывая его въ цѣломъ, во всемъ многонаціональномъ его разнообразіи, «всечеловѣкомъ» становясь въ этомъ смыслѣ. Легко ли ему признать, что это богатство отчудило его отъ истиннаго Православія? Легко ли ему уразумѣть, что прошло время двоевѣрія, и нужно дѣлать выборъ: съ кѣмъ ты? Простъ и ясенъ этотъ выборъ и недвусмысленъ. На одной сторонѣ мерзость запустѣнія совѣтская, водворившаяся на мѣстѣ святѣ, на другой — самое это святое мѣсто, во всей своей святынѣ подлежащее возстановленію…

Бывала уже Россія въ состояніи разгрома и запустѣнія. О, какъ мизерны были, относительно, тѣ богатства, которыми могли почитать себя обогащенными русскіе люди, готовые тогда, въ тѣ времена, склониться на пути отступленія. Въ тѣ времена одумалась Россія, опамятовалась — и возвратились русскіе люди въ покинутый ими, было, Отчій Домъ, вымоливъ себѣ своего природнаго Царя. И триста лѣтъ еще дано было Россіи сіять въ мірѣ въ образѣ Третьяго Рима…

Есть ли признаки того, что способны опамятоваться русскіе люди — сейчасъ?

Пусть всмотрится каждый въ себя самаго! Пусть задумается надъ проблемой Отступленія и Третьяго Рима! Пусть въ свѣтѣ этихъ размышленій оцѣнитъ себя какъ борца съ коммунизмомъ за свою родину! Этимъ только способомъ сможетъ онъ отвѣтить на поставленный вопросъ такъ, какъ то достойно православному русскому человѣку: ЗА СЕБЯ! А такъ рѣшивъ его — если рѣшитъ онъ его по-православному! — будетъ искать онъ тѣхъ «другихъ», кто, такъ же какъ и онъ, за себя сдѣлали тотъ же выборъ.

Такъ, именно такъ и только такъ спасалась Русь триста лѣтъ съ лишнимъ тому назадъ. Такъ, только такъ сможетъ быть возстановлена ея историческая жизнь и нынѣ…

Источникъ: «Православный Путь». Церковно-богословско-философскій Ежегодникъ. Приложеніе къ журналу «Православная Русь» [за 1953 годъ]. — Jordanville: Типографія преп. Іова Почаевскаго. Holy Trinity Monastery, 1953. — С. I– XXII.

https://russportal.ru/index.php?id=publications.orth_way1953_01