Умер Горбачев – чего он хотел и почему так получилось?

Отрывок из главы IV-8 из книги «Вождю Третьего Рима»: IV. Холодная война и капитуляция КПСС.

… Причина перестройки была в сложении трех процессов, превысивших общую критическую массу:

1) Холодная война, которая перешла в экономическо-психологическую подрывную атаку США; причем даже в начале «перестройки» Киссинджер опасался, что «здравомыслящие советские вожди ищут для своей страны не демократии, а эффективной экономики и современной технологии. Не значит ли это, что более сильный Советский Союз, не изменивший своей внешней политики, будет представлять для Запада не меньшую, а бόльшую угрозу?»[140];

2) нежелание народа жить по марксистской идеологии, в которую не верит сама партноменклатура и не живет по ней;

3) самодемонтаж тоталитарного режима вследствие западнического перерождения номенклатуры: ей захотелось приобщиться к «цивилизованной общечеловеческой семье».

Мiровоззрение Горбачева может характеризоваться уже тем, кто ему покровительствовал: «Думаю, Андропов «приложил руку» к моему выдвижению… Не было в руководстве страны человека, с которым я был бы так тесно и так долго связан, которому был бы столь многим обязан»[141].

Горбачев опирался на андроповские кадры в аппарате, тоже начал с «укрепления дисциплины» и был настроен на «модернизацию социализма». Но положение страны ухудшилось, ибо экономическая война США уменьшила валютные доходы. Надо было налаживать производство всего, что ранее покупали за границей. Но директивное управление экономикой уже не давало эффекта. Даже по официальным данным к 1988 году рост экономики прекратился. Требовалась ее реформа: освобождение трудовой и предпринимательской инициативы как главных скрытых резервов – а это влекло за собой и реформу общественной системы, ранее не допускавшей этой инициативы.

Нужно признать, что по многим видам продукции тяжелой и военной промышленности СССР занимал тогда первые места в мiре. В то же время население довольствовалось, согласно Госплану, весьма ограниченным ассортиментом товаров ширпотреба. Их дефицит все больше становился питательной средой для «теневой» экономики.

Уже в последние годы жизни Брежнева «теневая» экономика пронизала государственную, особенно в легкой и пищевой промышленности, питаясь ее соками. Государственные предприятия производили неучтенную продукцию, реализуя ее через государственные магазины, ведшие двойную бухгалтерию. В южных республиках возникли нелегальные цеха, имевшие официальную вывеску (точнее, «крышу» правоохранительных органов), причем рабочие порою не догадывались, что работают не на государство.

Хищения на производстве со стороны рядовых работников также приняли массовый характер – украсть у государства не считалось предосудительным. То есть народ не считал государство своим. Фактически это была стихийная форма сопротивления всего населения лживо-догматическому режиму, против которой у власти уже не было средств подавления «дисциплинарными мерами».

Так, начатая в 1985 году Горбачевым антиалкогольная кампания с закрытием винно-водочных заводов лишь ударила по государству: она лишила бюджет значительных доходов и обезпечила такие же прибыли подпольным производителям.

Не было и возможности улучшить положение «раскрепощающими» мерами в рамках разлагавшейся марксистской идеологии. Но Горбачев начал с «модернизации» гниющего трупа марксизма, чтобы сделать его «соответствующим всем требованиям современности». Так в атмосфере всеобщего цинизма и воровства, – без альтернативной положительной идеологии, сплачивающей нацию к служению! – предпринимавшиеся Горбачевым «раскрепощающие» реформы, вместо оздоровления экономики, лишь дали свободу самым худшим проявлениям в ней.

Не будем здесь анализировать все множество законов и постановлений*, принятых в годы перестройки, отметим далее лишь главные. Таковы, например, принятые в 1988 году закон о переходе госпредприятий на хозрасчет и закон о кооперативах – они не привели ни к экономическому росту, ни к восстановлению народной кооперации, традиционной для русской хозяйственной культуры. Эти законы лишь легализовали часть «теневой» экономики, предоставив директорам и мафии право открывать «кооперативное» производство при государственных предприятиях, пользоваться их основными фондами и сырьем, перетягивать из них лучшие кадры – и в то же время «кооперативы» облагались гораздо меньшими налогами (3%) с целью поощрения «рыночного» уклада. Такие «кооперативы» стали удобной формой отмывания «теневых» денег. А введенный принцип «полного хозяйственного ведения» давал директору госпредприятия право распоряжаться производственным имуществом как собственным. Реформа Горбачева предложила также и много схем, по которым эту собственность можно было легализовать как частную, – например, через объединение предприятия с подставной фирмой в новосозданное юридическое лицо, либо через «аренду с правом выкупа»; постановлением Совмина СССР от 19 июня 1990 года было разрешено и акционирование предприятий.

Эти законы о предприятиях и предпринимательской деятельности нельзя охарактеризовать иначе, как разрушительные: они поощряли не производство, а воровство; государственная плановая экономика все больше разрушалась, а частная приобретала паразитически-мафиозный характер.

Обе названные меры, и дисциплинарная и раскрепощающая, уменьшили поступление налогов в казну, что пришлось компенсировать печатанием денег. Кроме того, предприятиям разрешили часть безналичной прибыли переводить в наличные рубли в фонд материального поощрения. Следствием стала инфляция, которая усугублялась нараставшим дефицитом потребительских товаров. Власти были вынуждены расширять талонную систему распределения, тем самым поощряя черный рынок. Все это увеличивало предпочтение населением доллара, курс которого по отношению к рублю вырос с официальных 67 копеек (или 4 чернорыночных рублей) в 1985 году до 17 рыночных рублей в начале 1991-го. Дешевизна российских товаров для иностранных покупателей способствовала их вывозу, еще больше усугубляя товарный голод и инфляцию.

Этому способствовала частичная отмена монополии внешней торговли с 1 января 1987 года: было разрешено продавать за границу товары и сырье – от металлолома до нефтепродуктов. В том же году были разрешены совместные предприятия с иностранными фирмами, которым предоставлялись льготные условия с вывозом за границу 80 % прибыли. Упрощение выезда за границу (уже не только для евреев) дало возможность устремиться туда многим специалистам – стала нарастать и утечка умов.

Горбачевская «гласность» стала лишь раскрепощением всего ранее запретного: истинного и ложного; и здорового и опасного, в том числе ранее запретного западного «плода» в разных его проявлениях. Причем ложные идеи и силы, как более наглые и поддерживаемые с Запада, брали верх над здоровыми, которые не пользовались поддержкой власти, ибо КПСС не умела и не хотела отличить одно от другого.

Показательны в этом отношении два выступления. 6 марта 1987 года на пресс-конференции в Берлине писатель В. Распутин призвал власти СССР к «духовной перестройке. То есть к отказу от той полумертвой идеологии… в которой мы жили»[142]. А месяц спустя горбачевский идеолог – секретарь ЦК А.Н. Яковлев… заявил в связи с предстоявшим 1000-летием Крещения Руси об «отходе ряда историков и литераторов от классовых оценок… Но ведь ясно… что патриотизм Ленина, благороднейшего сына России, и патриотизм, к примеру, Столыпина… полярно противоположны… Возвеличивать церковь, царей, эксплуататорские классы… не может служить делу патриотического воспитания… Должны быть решительно отвергнуты любые попытки изобразить христианство как «матерь» русской культуры»[143]. В марте 1990 года на III Съезде народных депутатов Яковлев заявил, что необходимо сломать «тысячелетнюю российскую парадигму несвободы» [144]. Столь безграмотная власть не могла удержать сползание страны к катастрофе – ни бездействием (как при Брежневе), ни своими действиями (как пытался Горбачев).

Позже Горбачев заявит, что сознательно разрушал «тоталитарного идола» и припишет себе это в заслугу перед Западом, где его осыпят наградами. Неудивительно, что и многие красные патриоты верят в изначально запланированное им разрушение СССР, считая его коварным предателем-масоном. Однако агенту закулисы на посту генсека можно было разрушить СССР гораздо проще: достаточно было оставить все как есть – и крах режима был бы неминуем вследствие сложения трех факторов, отмеченных в начале данной подглавки. Горбачев же попытался всему этому противодействовать. Да и вряд ли могущественный Генеральный секретарь планировал столь позорно утратить свою власть над шестой частью земной суши, как это произошло.

Поначалу он, несомненно, верил, что ему удастся провести реформы «в рамках социализма», о чем он вместе с Яковлевым твердил долго и убежденно. Яковлев даже в 1990 году выступал против бело-сине-красного флага: «Против флага и строя, который он олицетворял, выступили народ России, Октябрьская революция, которая создала свой флаг. Вот этот флаг я буду защищать, как защищал его четыре года во время гражданской войны мой отец, как защищал я сам в годы Великой Отечественной»[145]. Верность Октябрьской революции была вождям «перестройки» необходима для «легитимации» собственной власти, иначе, при отказе от этой идеологии как ложной, возник бы вопрос: почему тогда у власти должны оставаться те, кто этой ложной идеологии так долго служил и завел страну в тупик?

Впрочем, Горбачев даже в 1997 году заявил:  «Когда говорят, что в Октябрьской революции изначально был заложен тоталитаризм, я не могу с этим согласиться… Идеи Октябрьской революции как революции народной, отразившей реальные потребности страны, провозгласившей гуманные цели свободы и демократии, несшей в себе потенциал решения исторической задачи – преодолеть отрыв людей от власти, культуры, собственности – эти идеи и сегодня не утратили своего значения». Лишь сталинские методы «изменили само содержание провозглашенных лозунгов». Начиная «перестройку», – говорит он, –  «что касается интеллектуального влияния, то я много почерпнул из размышлений позднего Ленина… Обращение к тому Ленину дало мне большую поддержку и с точки зрения выработки программы… Я смотрю на социалистическую идею как на один из важных компонентов будущего гуманистического общества, новой цивилизации»[146].

Такое непонимание вождем СССР духовного устройства мiра и расстановки сил в истории сыграло главную роль в разрушительном итоге реформ. В том числе непонимание им Запада, его правящих сил (мiровой закулисы) и их «общечеловеческих» целей. Глава КПСС стал главной жертвой западной пропаганды, уверовав, что причины Холодной войны лежат в идеологической агрессивности СССР, и стоит лишь отказаться от нее – «общечеловеческая семья» примет бывшего противника с распростертыми объятиями. Он уверовал, что в мiре строится «новая гуманистическая цивилизация» с «мiровым правительством», отождествлял ее с «сияющим Храмом на зеленом холме», строители которого сейчас таскают для этого «камни»[147].

Симпатизирующий масонству доктор наук О.Ф. Соловьев тоже видит в этом созвучность идеям и символике «вольных каменщиков», оговаривая: «Подобные мысли… родились у Горбачева не в силу формальной причастности к ордену, а благодаря их восприятию от общения с иностранцами и не без причастности собственных советников, понимающих, о чем конкретно ведется речь» [148] (курсив наш). То есть масоновед-демократ полагает, что в окружении Горбачева были масоны? Вряд ли генсек вообще представлял себе, что такое масонство, если учесть, что в СССР было официально не принято говорить об этом. Значит, КПСС не считала масонов врагами, делает вывод Соловьев; он лишь сожалеет, что из-за этого «наше масоноведение отстало от западного». (Нам же видится причина такого табу, несмотря на важную роль масонства в политических итогах Нового времени и ХХ века, в тесной связи масонства – в его возникновении, идеологии и целепостановке – с еврейством, о чем в СССР с засильем евреев в правящем, а затем в культурно-идеологическом слое, официально сказать было невозможно. В этом причина отсталости и нынешнего российского масоноведения; а главное – в неправославном подходе*, который нередок и в среде «борцов против масонства».)

Горбачев и его реформаторы не понимали природы зла и лишь расчищали ему поле действия. Причем коммунистическое непонимание усугубилось у них либерально-демократическим. Вот в чем была суть горбачевского лозунга: «Больше социализма, больше демократии» (это можно считать вариантом «теории конвергенции двух систем»). Причем эта эволюция Горбачева в сторону Запада питалась огромным комплексом неполноценности перед ним, что было очевидно и в общении генсека с западными лидерами, и в том, как он поучал столь же закомплексованных сотрудников советских посольств «цивилизованным нормам». По известному выражению, в «перестройке» боролись между собой обманутые сегодня против обманутых вчера.

Предотвратить катастрофу можно было двумя соединенными мерами: положительной (утверждение истинных принципов государственного устройства) и отрицательной (подавление зла). Для этого нужно было понимание того и другого – с целью перестройки основ богоборческого общества. (Поражает непонимание этого «красными патриотами», особенно атеистами, такими, как А.А. Зиновьев: «Назревший в Советском Союзе кризис мог быть преодолен средствами этого общества как общества коммунистического. Никакая особая перестройка основ общества не требовалась…» Причем почитатели Зиновьева трактуют это как «научное открытие в области обществоведения, имеющее огромное значение для познания современной истории»[149].)

Была нужна государственная религиозно-патриотическая идеология, хотя бы поначалу в той мере, как это в целях обороны от мiровой закулисы предлагала «Русская партия». Ее деятели тоже воспользовались «гласностью», на страницах «Литературной России» (главный редактор Э.И. Сафонов), «Москвы» (В.Н. Крупин), «Нашего современника» (С.Ю. Куняев) и других изданий стали появляться даже работы эмигрантов и дореволюционных авторов. Множились патриотические культурно-общественные мероприятия, создавались новые общества, союзы и братства. Но в настоящую оппозиционную партию на уровне правящего слоя «Русская партия» даже в эти годы, в отличие от демократов, к сожалению, так и не превратилась…

Под покровительством Яковлева передовиками «гласности» стали преемники «оттепельных» либералов: «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты». Эти демократические силы, как и мiровая закулиса, понимали, что патриотическая идеология мешает их планам больше, чем отживающая свой век КПСС. Давняя война западников и почвенников вступила в завершающую стадию, в которой пытался участвовать из эмиграции и автор этих строк[155]. И те и другие понимали, что настал решающий момент: какой быть посткоммунистической России. (Под этим девизом произошло и первое открытое братание патриотов-литераторов из кругов «Русской партии» с эмигрантами на съезде в Бельгии в апреле–мае 1990 года[156].)

Но, к сожалению, Горбачев с пренебрежением относился к пророкам в своем народе – и оказался в плену похвал чужих «пророков», которые стали для него главными критериями «перестройки». Мiровая закулиса воспользовалась этим, чтобы толкнуть падающего в нужную сторону. В то время как Горбачев наивно призывал «положить в основу международной политики общечеловеческие морально-этические нормы»[157], посол США Дж. Метлок доносил из Москвы в Вашингтон: «Нынешний хаос во внутриполитической жизни СССР предоставляет Соединенным Штатам безпрецедентную возможность повлиять на советскую внешнюю и внутреннюю политику» при «умелом, последовательном и настойчивом использовании нашего скрытого влияния»[158]. Такие же советы откровенно давали «третьеэмигрантские» советологи от «Шулхан аруха», как, например, А. Янов: «Возрождение русского имперского национализма во сто крат опасней советских похождений в Африке… Если за последнее полутысячелетие существовал момент, когда Западу была жизненно необходима точная, продуманная и мощная стратегия, способная повлиять на исторический выбор России, то этот момент наступил сейчас, в ядерный век, перед лицом ее развертывающегося на наших глазах национального кризиса»[159]…

Как уже отмечалось, одним из основных средств такого стратегического влияния США «на исторический выбор России» стало очернение русской истории и поощрение антирусских сепаратистских устремлений национальных республик, порабощенных «русским коммунизмом» в соответствии с «Законом о порабощенных нациях» 1959 года…

В марте 1990 года в создавшейся атмосфере «гласности», западнических, антирусских и сепаратистских тенденций на выборах в местные и республиканские Советы значительное влияние получили демократы и сепаратисты. На Съезде народных депутатов СССР сформировалась «Межрегиональная депутатская группа» демократов во главе с бывшим кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС Б.Н. Ельциным…

В борьбе с КПСС депутаты выдвинули знакомый лозунг «Вся власть Советам!» – и для их умиротворения Горбачев убрал из конституции 6-ю статью о роли КПСС. Он и сам стал создавать новую легитимацию своей власти, более приличную в общении с Западом: стал председателем Верховного Совета СССР, затем в марте 1990 года Съезд депутатов утвердил его президентом СССР (пост генсека ЦК КПСС Горбачев также пока сохранил).

В это время провозглашают независимость три прибалтийские республики. Президент СССР не признает их актов, но в ход событий не вмешивается. В декабре 1989 года во время встречи с президентом США Бушем на Мальте, когда уже прошли «бархатные революции» в Восточной Европе, Горбачев дал США обещание, что будут применяться «лишь демократические методы, а не сила»[181], – видимо, и прибалтийским сепаратистам США дали знать об этом.

Признаки такой капитуляции, впрочем, наметились еще в октябре 1986 года на встрече Горбачева с Рейганом в Рейкьявике. Рейган был шантажно откровенен в разъяснении своей цели – отправить коммунизм на свалку истории, – и это стало для Горбачева «политическим Чернобылем» (как он туманно признает в мемуарах [182]). Видимо, он понял, что США не отступят от своей цели и нужно идти на уступки, чтобы сохранить свою власть в перестроенном виде.

18 января 1989 года в ЦК КПСС были приняты даже представители «Трехсторонней комиссии» (одной из структур мiровой закулисы) во главе с Д. Рокфеллером и Г. Киссинджером, которых интересовало, «каковы сроки… реализации ее [перестройки] идей, когда можно будет ставить вопрос об органическом включении советской экономики в мiровую» [183]. «Органическое включение» для них, разумеется, означало подчинение «непреложным мiровым законам», которые выработаны мiровой закулисой для финансового контроля над мiром (об этом см. в главе VI).

Опытный дипломат Добрынин отмечает, что Горбачев и его министр иностранных дел Шеварднадзе вели политику конфиденциальных соглашений с США. «Горбачев начал импровизировать и… не консультируясь с Политбюро и экспертами, соглашаться на внезапные компромиссы, которые в ряде случаев нельзя было расценить иначе, как односторонние уступки… Самоуверенные в своей непогрешимости и восхваляемые средствами массовой информации, Горбачев и Шеварднадзе… не получали адекватного эквивалента не только в области разоружения, но и в таких важных вопросах, как объединение Германии, общеевропейская безопасность»[184].

В числе таких уступок Шеварднадзе совершенно незаконным образом – без всякой причины и выгоды для страны (но не для себя) – уступил США огромные территории российского шельфа в Беринговом море (теперь там американцы арестовывают российские рыболовные суда, а о незаконности сделки после падения СССР даже не вспоминают).

Часто называют также уступки Горбачева в Восточной Европе: в ноябре 1990 года была подписана Парижская хартия, легализовавшая результаты «бархатных» революций, что Бжезинский расценил как акт капитуляции СССР в Холодной войне. 1 апреля 1991 года был распущен Варшавский договор. Начался вывод советских войск. А западные лидеры обманули, пообещав, что расширения НАТО не будет. Но ведь этого следовало ожидать.

Эти уступки были, с одной стороны, неизбежны – поскольку марксистский режим противоречил интересам этих народов и они сами его охотно сбросили. Но, с другой стороны, при правильной политике Москвы смена идеологии там не обязательно должна была вести к усилению антирусских сил в геополитическом балансе. Это было достижимо, если бы Россия и сама провозгласила национальную идеологию, и в этих странах ориентировалась на правые христианские круги (они потом себя везде проявили, но лишь в качестве оппозиции демократам, как и в России). Горбачев же тогда решил заменить партийных лидеров в соцстранах на прозападных реформаторов своего профиля.

Тщеславие Горбачева (падкого на похвалы западных СМИ) в этих уступках сыграло огромную роль и было вознаграждено: в октябре 1990 года ему дали Нобелевскую премию мира – «за прекращение Холодной войны». Позже Горбачев получил из рук канцлера ФРГ главную немецкую награду – Большой крест (за воссоединение Германии).

Разумеется, на декоммунизации Восточной Европы США не остановились. Согласно «Закону о порабощенных нациях» (поразительно, что Горбачев о нем нигде не упоминает) усилилось поощрение сепаратизмов республик. По сути этими силами – сепаратистскими и поощрявшими их западными – и решил воспользоваться Ельцин для отнятия власти у Горбачева, делая ставку на разрушение СССР… Это развязало цепную реакцию «суверенитетов» других республик (даже Карельской, Удмуртской, Коми и др.). Ельцин поощрял их: «Возьмите такую долю самостоятельности, какую можете переварить»[187]. В январе 1991 года он подписал совместное заявление с прибалтийскими республиками, признающее их субъектами международного права.

Горбачеву удалось вполне успешно противодействовать этому мартовским референдумом 1991 года… Итоги референдума Горбачева и активность сепаратиста Ельцина как его соперника побудили США отказаться от поддержки первого в пользу второго…