ЭКЗАМЕНЪ СВОБОДЫ — НЕ ПОСЛѢДНІЙ ЛИ?

ЭКЗАМЕНЪ СВОБОДЫ — НЕ ПОСЛѢДНІЙ ЛИ?
Начало свободы во свѣтѣ эсхатологіи.

«Измѣняются времена — и мы въ нихъ». Не дай Богъ намъ примѣнить къ себѣ это изреченіе античной мудрости: измѣнить своей «неизмѣняемости» для насъ — гибель. Чтобы понять это, надо оторваться отъ современности, обнявъ взоромъ и начальныя и конечныя судьбы Церкви.

Изъ міра ушелъ «Удерживающій» — нашъ Царь. Съ его паденіемъ перейденъ мистическій рубежъ. Кончился благословенный періодъ существованія христіанской вселенной; кончилась тысячелѣтняя связанность Врага. Въ движеніе, все ускоряющееся, пришелъ міръ — въ направленіи къ концу. Чтобы понять смыслъ этого катастрофическаго «измѣненія временъ» примѣнительно къ намъ, надо остановиться на одной проблемѣ: на началѣ «свободы» въ исторіи христіанскаго міра.

Господь благословилъ подчиненіе «кесарю». Только ли то было признаніемъ его власти, какъ лица? Нѣтъ: благословеніе получило и «кесарево» — Римское право: властью Кесаря охраняется свобода человѣка распоряжаться собою и своимъ имуществомъ. Богоустановленная власть «Кесаря» охраняетъ Богоустановленный же порядокъ жизни — «кесарево». И это вопреки тому, что и «Кесарь» и «кесарево» — языческіе. Христіанка по естеству, душа человѣческая въ пріемлемыхъ для христіанства формахъ отложилась и въ кругу языческихъ общественныхъ отношеній. Господь какъ бы такъ говоритъ Римомъ организованному языческому человѣчеству: — Забывъ истиннаго Бога, вы шли собственными путями. Но Я нынѣ всѣхъ зову ко спасенію. Вы обладаете свободой гражданскихъ отношеній — Я не лишаю васъ ея: несите же эту свободу Мнѣ, и въ той мѣрѣ, какъ вы мнѣ ее отдадите, станете вы мнѣ близки, и тѣмъ опредѣлится ваша судьба въ блаженной Вѣчности.

И что примѣчательно! Благословляя свободу человѣка, Господь одновременно связываетъ Врага. Тѣмъ открывается человѣку предѣльно благопріятная возможность, въ рамкахъ кесарева правопорядка и подъ охраной Кесаря, свободнымъ изволеніемъ обрѣтать спасеніе. Какъ? Устремляясь къ Церкви, одновременно на грѣшной нашей землѣ возникшей и готовой изливать на свободно идущаго къ ней человѣка неисчерпаемое море благодати во спасеніе его.

Это спасеніе совершается по началу обособленно-индивидуально, въ атмосферѣ языческой цѣльности гражданскаго быта. Христіанство не выступаетъ противъ языческаго уклада жизни, какъ революціонная сила. Но онъ безнадежно разбитъ фактомъ возникновенія Христіанства

Сведено на нѣтъ положительное существо язычества. Если въ почитаніи неистинныхъ боговъ, до прихода Христа, находила себѣ, въ какой-то мѣрѣ, выходъ истинная вѣра въ Невидимаго Бога, то съ видимымъ явленіемъ міру Истиннаго Бога почитаніе боговъ становилось всецѣло служеніемъ бѣсамъ — о чемъ и повѣдали міру христіане. Не подымаютъ они, однако, знамя возстанія противъ поклоненія богамъ-бѣсамъ: частную, обособленную жизнь строятъ постепенно они на началахъ Богопочитанія истиннаго. И это могутъ они дѣлать подъ охраной языческаго Кесаря въ рамкахъ языческаго «кесарева». Только когда оказываются они вынужденными обнаружить, по тѣмъ или инымъ поводамъ, свою вѣрность язычеству, — признаваемую для всѣхъ обязательной! — мужественными исповѣдниками выступаютъ они, обличая язычество. Но и тутъ не вступаютъ они въ борьбу съ порядками и съ властью. Такая сила новой вѣры обнаруживается, однако, и въ смиренномъ самоотверженіи мучениковъ, и въ явленіяхъ силы Божія могущества во спасеніе людямъ, что удары все сильнѣе наносятся языческому строю. Двумя потоками устремляется, какъ мы видимъ, христіанство въ нѣдра языческаго общества. Въ рамкахъ свободы гражданской устрояется потаенная Церковь, и члены ея, опять таки въ рамкахъ свободы гражданской, личнымъ воздѣйствіемъ на своихъ ближнихъ, производятъ, индивидуально-обособленно, неутомимый отборъ спасающихся. Когда же публичнымъ, всенароднымъ становится, силою обстоятельствъ, свидѣтельствованіе Христіанской Истины, то подъ видимостью пораженій наносятся все новые и болѣе сокрушительные, сопровождаемые грандіознымъ общественнымъ резонансомъ, удары по язычеству въ цѣломъ. Наконецъ, полнымъ и окончательнымъ становится торжество христіанства: кроткіе наслѣдятъ языческую землю…

Наступаетъ эпоха Второго Рима. Православнымъ становится Кесарь; вчерашній гонитель христіанъ служеніе Церкви ставитъ нынѣ своимъ прямымъ назначеніемъ. Упраздняется ли тѣмъ языческій міръ? Нѣтъ. На очную ставку ставится онъ съ христіанствомъ. Зыбки взаимоотношенія. Пребывая еще формально въ язычествѣ, ибо не освятившись крещеніемъ, служатъ иные Христу, какъ то было съ первымъ Императоромъ Второго Рима. Но тутъ же возникаетъ попытка сверху реставрировать язычество въ его прежней державной силѣ, какъ то было съ Императоромъ Юліаномъ. Живой силой остается язычество и съ окончательной побѣдой Христіанства — въ языческихъ школахъ воспитываются величайшіе столпы Христіанства. Жить продолжаетъ язычество и въ эпоху созданія христіанской культуры, которое происходитъ именно въ процессѣ столкновеній, иногда грандіозно-трагическихъ, съ наслѣдіемъ язычества. Оттѣсняемое, оно извнутри переходитъ въ наступленіе, не гоненіями, какъ то было раньше, а ересями стремясь побороть Христа. Но если гоненія способствовали пространственному и внутриобщественному успѣху Христіанства, то ереси обусловливаютъ все большую полноту раскрытія Истины, въ конечное посрамленіе самыхъ глубокихъ неправдъ языческаго сознанія. Духовная разнородность, однако, остается особенностью общественной жизни. Полнота самоотданія христіанству зоветъ съ особенной силой къ разобщенію съ міромъ: огромно воздѣйствіе монашества на слагающуюся христіанскую культуру. Достигаетъ эта культура, во всѣхъ мыслимыхъ ея проявленіяхъ, предѣльной полноты развитія, — на фонѣ разнокачественности общественной. Идеаломъ является «симфонія» не только въ области взаимоотношеній Кесаря и Церкви: не можетъ этотъ идеалъ не стоять предъ всей той множественностью, которая покрывается понятіемъ «кесарева». Въ практикѣ жизни, однако, гармоніи нѣтъ, ибо не въ единомъ планѣ, всецѣло христіанскомъ, течетъ жизнь.

Это не значитъ, что не выполнила своего назначенія Византія. «Ромеями» называли себя граждане и Второго Рима, тѣмъ подчеркивая свою связь органическую съ Римомъ. Однако, не латинская, а греческая культура воплощала въ Византіи по преимуществу античность. Греческое утонченное сознаніе вошло строительной силой въ процессъ созиданія христіанской культуры, образуя, рядомъ съ ветхозавѣтнымъ еврействомъ, самобытную струю, христіанствомъ благодарно воспринятую. Соблазны языческаго сознанія, какъ ни могущественны они были, преодолѣны были чудомъ Божіей благодати. Сумѣла Византія, обнимая въ своемъ «земномъ кругѣ» и Римъ, явить міру всю полноту, доступную человѣку, Христіанской Истины во всѣхъ отрасляхъ церковной культуры. Во славу Христа-Бога была использована Римомъ Вторымъ благословенная Христомъ-Богомъ свобода.

Иное надо сказать о латинскомъ Римѣ, въ его растущемъ обособленіи отъ Византіи…

Формально оправдано истолкованіе «латинства» въ категоріяхъ раскола и ереси. Не отвѣчаетъ, однако, такое истолкованіе истинной природѣ явленія. Расколы и ереси имѣли мѣсто неоднократно во Второмъ Римѣ. Преодолѣніе ихъ означало лишь новое утвержденіе единства Церкви. Пусть «латинство» носитъ черты и раскола и ереси — не въ нихъ дѣло. Если бы борьба между обоими Римами развивалась въ планѣ исходнаго церковнаго сознанія — что, въ конечномъ итогѣ, могъ Римъ Первый противопоставить Риму Второму? Ничего, кромѣ специфическаго «ячества», свойственнаго любому расколу и любой ереси, судьба которыхъ, рано или поздно, одна: посрамленіе и отверженіе силой церковнаго сознанія. Тутъ выдвигалось «ячество» иного порядка, принципіально новаго — неслыханнаго. Возникалъ дубликатъ Церкви, свое истолкованіе Истины опиравшій на свое сознаніе, какъ, якобы, истинной Церкви. Двойникъ Церкви возникалъ. И не такъ важно было, что именно онъ говорилъ въ данный моментъ, какъ то, отъ чьего имени это говорилось. То была подмѣна Церкви, а изъ этого основного корня расло естественно и дальнѣйшее: подмѣна всего церковнаго ученія, всей церковной культуры. Все становится новымъ въ папскомъ Римѣ: какъ будто «то», а на самомъ дѣлѣ уже «не то». Общую направленность всѣхъ измѣненій можно обозначить такъ: ближе къ землѣ! Постепенно пропускается божественное содержаніе истинной церковности чрезъ аппаратъ опростительства, огрубленія, оземлененія.

Моментъ свободы, въ частности, испытываетъ существенное извращеніе. Эпизодическими были нарушенія свободы въ Византіи — пусть разительными могли онѣ быть: не отмѣнялся принципъ свободы. То были эксцессы, извращенія, нарушенія — шли ли они сверху, являясь насильственными нарушеніями свободы, или снизу, опредѣляясь избыточной ея полнотой. Въ латинствѣ сдвигъ происходитъ принципіальный: подмѣняется начало свободы. Между христіаниномъ и Христомъ становится Папа. Изъ тѣла Христова, каждый членъ Которой свободно спасается силой благодати, превращается Церковь въ организацію, обязанную дисциплинарнымъ послушаніемъ своему командованію. Въ истинной Церкви спасеніе содѣвается актомъ свободнаго изволенія каждаго, въ непосредственномъ предстояніи Христу, являемому въ Церкви. Въ латинствѣ спасеніе совершается при посредствѣ Папы, въ руки котораго вручается свобода самимъ фактомъ принадлежности къ Церкви. Папа отмѣряетъ каждому и направленіе и мѣру свободы. И остается вѣрному только дѣлать то или иное, въ направленіи и въ мѣрѣ, ему указанныхъ: за спасеніе отвѣчаетъ Папа. Измѣняется естественно самое содержаніе дѣла спасенія. Это уже не внутреннее дѣланіе души, которое составляетъ природу истиннаго христіанства, устремленнаго къ Небу всецѣло. Энергія во спасеніе души направляется согласно указаніямъ, полученнымъ отъ Папы — неизмѣнно все больше къ землѣ обращаемымъ. Самое монашество пріобрѣтаетъ прикладной характеръ, съ частными цѣлями, каждому организаціонно-обособленному отрѣзку монашеской арміи присвоенными. Возникаетъ новая христіанская культура — грандіозная: земное, оставаясь земнымъ, облагораживается привнесеніемъ въ него тѣхъ или иныхъ элементовъ христіанства. Небо сходитъ на землю — цѣною утраты Небеснаго, въ его цѣльности, въ его полнотѣ, что способно быть обрѣтаемымъ только въ истинной Церкви, къ Небу цѣломудренно устремленной. Но не это еще самое страшное. Самое страшное то, что возникшій двойникъ Церкви встаетъ въ конфликтъ непримиримый съ Церковью истинною, въ борьбѣ съ ней, въ конечномъ счетѣ, — на истребленіе.

Крестовый походъ противъ Церкви, вотъ что было и конечнымъ заданіемъ и исходнымъ, пусть и въ зародышѣ еще находящимся, стимуломъ Папскаго Рима, возомнившаго себя Церковью. Перевоплотивъ въ себя волевую по преимуществу природу античнаго Рима, латинство, не отдѣляя задачи спасенія человѣчества отъ заданія мірового господства надъ нимъ, не могло не смотрѣть враждебно-завистливымъ окомъ на «Земной кругъ» Втораго Рима, какъ и на дальнѣйшее державное преемство Православной Церкви на путяхъ міровой Исторіи. Вобравъ въ себя и «Кесаря» и «кесарево», воплотить всесвѣтное организаціонное единство — вотъ заданіе Папскаго Рима, на пути котораго уже какъ соперникъ стояла Церковь, въ ея сочетаніи съ государственностью. Такимъ образомъ, рожденіе латинства означало возникновеніе въ мірѣ силы, подъ именемъ Христа противъ Христа направленной. Это — начальный этапъ того Отступленія, которое, будучи предвѣщено Апостоломъ, оставалось загадкой для первыхъ вѣковъ существованія Церкви. Это — начальный этапъ того длительнаго процесса, конечнымъ этапомъ котораго является приходъ въ міръ Антихриста…

Двойникъ Церкви, латинскій міръ явился органически двойственнымъ. Есть въ немъ что-то отъ христіанства. И спасаются, надо уповать, люди, къ нему принадлежащіе, поскольку живутъ ущербленнымъ христіанствомъ — взоромъ своимъ будучи обращены ко Христу. Но не путемъ ли гибели становится неотвратимо латинство, поскольку оно, отвращая свой взоръ отъ Христа, устремляетъ его, не съ братской любовью, а съ завистливой ненавистью — на Истинную Церковь, будучи готово любымъ оружіемъ съ нею бороться, лишь бы истребить самые слѣды существованія ея въ мірѣ? Здѣсь открывается антихристовъ ликъ латинства.

Палъ Второй Римъ, выполнивъ свое послушаніе. Попустилъ Господь разрушеніе его агарянами. Оказались всѣ помѣстныя Церкви, возникшія на пространствахъ первохристіанства, и такъ и остались, подъ властью невѣрныхъ. Не одолѣли, однако, Церкви и въ этихъ тяжкихъ условіяхъ врата адовы. Паденія смѣнялись подъемами, но неизмѣнно мученической кровью освящалась истинность полоненной Церкви — и до днесь сохранилась Церковь Вселенская, во множествѣ ея исходныхъ образованій помѣстныхъ. Державную охрану получила, однако, Церковь въ новомъ мѣстѣ: возникъ Третій Римъ, которому суждено было не только продолжить господственное положеніе Церкви во вселенной, но и явить Православіе въ новомъ свѣтѣ — полнѣйшемъ, чѣмъ когда бы то ни было раньше.

Нашему отечеству выпало наслѣдіе Византіи. Россія приняла христіанство отъ Византіи, когда та была въ расцвѣтѣ могущества и духовныхъ силъ. Смиренно ощущала себя Русь духовнымъ чадомъ ея — подопечнымъ, послушнымъ. По обстоятельствамъ своей исторической судьбы сумѣло, однако, наше отечество въ этомъ послушливомъ смиреніи не только воспринять полноту и высоту христіанства, явленнаго Византіею, но усвоить его такъ, какъ то было недоступно самой Византіи, по обстоятельствамъ ея исторической судьбы.

Безпримѣрна цѣльность воспріятія христіанства, явленная Россіей. Всецѣло заполнило горизонты человѣческаго сознанія, во всѣхъ отрасляхъ культуры, христіанство, давая мѣсто рядомъ съ собою лишь безпомощнымъ, въ смыслѣ культурнаго соревнованія, бытовымъ пережиткамъ языческаго прошлаго, дѣтски-примитивнаго. Культурная дѣтскость нашихъ предковъ позволила имъ безъ остатка отдаться воздѣйствію созданной на почвѣ Византіи и получившей въ орбитѣ ея вліянія и славянское оформленіе христіанской культурѣ. Но и еще одно обстоятельство благопріятствовало предѣльной слитности христіанскаго идеала съ кругомъ жизни въ нашемъ отечествѣ: Россія оказалась чуждой тому «кесареву», что лежало въ основѣ и Римской и Византійской общественной жизни. Россія возникала и слагалась, какъ міровая государственная сила, внѣ того гражданскаго правопорядка, который, обезпечивая человѣку свободу, открывалъ ему возможность личнымъ изволеніемъ, въ мѣру своего усердія и рвенія, въ порядкѣ индивидуальнаго самоопредѣленія, устанавливать свою близость къ Церкви, свою устремленность ко Христу, свою заботу о спасеніи.

Если искать въ исторіи образецъ гражданскаго строя, подобіемъ котораго становился порядокъ жизни Россіи, вглубь вѣковъ надо идти не по линіи языческихъ народовъ: надо устремить свой взоръ въ судьбы Народа Избраннаго. Не случайно и не тщетно примѣняла къ себѣ Россія именованіе «Новаго Израиля»: тѣмъ опредѣляла она особое свое избранничество по признаку именно всецѣлаго отданія себя на служеніе Богу.

Всмотримся въ русскій общественный бытъ, и мы легко обнаружимъ, что онъ, дѣйствительно, пронизанъ, какъ и ветхозавѣтный, началомъ полнаго и безотвѣтнаго самоотданія Богу — всенароднаго, никакихъ изъятій не знающаго. Русскій Кесарь, призванный преемственно хранить чистоту Православія, оказался во главѣ государственности принципіально иной въ своемъ гражданскомъ существѣ, всякую преемственность въ этомъ планѣ отвергающей. Не было здѣсь «Римскаго права», воспринятаго отъ язычества и открывшаго персональную возможность использовать свободу, съ приходомъ Христа на землю, себѣ во спасеніе. Возникъ порядокъ жизненныхъ отношеній, пронизанный сознаніемъ цѣлокупнаго служенія Христу — и во всемъ составѣ народно-государственномъ, отъ Царя до послѣдняго селянина, и во всемъ многообразіи жизненныхъ явленій, отъ церковнаго Богопочитанія до мельчайшихъ деталей государственнаго, общественнаго и домашняго быта.

Вотъ откуда полнота отчужденности Запада отъ Россіи. Не одно то, что она исповѣдывала истинную вѣру, неискаженную, недоступную пониманію тѣхъ, кто отъ Истины отступили, имѣло тутъ значеніе, а въ огромной степени и то обстоятельство, что Россія жила укладомъ жизни, который былъ непонятенъ западному человѣку. Тотъ не представлялъ себѣ жизни, достойной человѣка и христіанина, внѣ режима личной свободы, причемъ ограниченія ея, какъ бы ни были онѣ стойки и значительны, только подчеркивали въ его глазахъ положительную значимость ея. Россія же промысломъ Божіимъ приведена была къ такому положенію, когда она духовную свободу свою могла обезпечить лишь цѣной отказа отъ свободы гражданской — каковому удѣлу она и отдала себя свободно, во имя спасенія души, во имя вѣрности Христу и истинной Церкви. Въ этой своей, свободно на себя возложенной, связанности, съ полнымъ правомъ могла Россія приравнивать себя въ цѣломъ — монастырю, и не благочестивой метафорой лишь звучало, когда именовала себя Русь — Домомъ Пресвятыя Богородицы.

Привыкли говорить мы о Россіи, какъ объ особомъ мірѣ, отмѣченномъ особою историческою судьбой и особымъ культурнымъ обликомъ. Въ тѣнь при этомъ не слѣдуетъ отводить особой гражданской стати того благодатнаго явленія, которое обозначаемъ мы словосочетаніемъ «Святая Русь». Не можемъ мы сейчасъ останавливаться на изображеніи условій возникновенія и процесса роста и развитія московскаго, всецѣло связаннаго, т. н. «крѣпостнаго устава», воспринятаго впослѣдствіи, въ основныхъ своихъ началахъ, и Имперіею. Ограничимся засвидѣтельствованіемъ тяжеловѣснаго факта: Россія — Третій Римъ не приняла гражданской свободы Римовъ Перваго и Второго.

Примѣнительно къ началу «свободы» особый свѣтъ падаетъ на судьбы христіанскаго міра. Оставалась «свобода» гражданскимъ фономъ, на которомъ протекала гигантская церковно-созидательная работа Византіи — и во благо использована была Византіей свобода, при всѣхъ эпизодическихъ уклоненіяхъ во зло. Не то Западъ, ставшій жертвой Отступленія: гражданскимъ фономъ, какъ латинства, такъ и всего вообще культурнаго быта Запада, продолжала быть свобода, но во зло была она, въ конечномъ счетѣ, использована, несмотря на всѣ благія достиженія. Отлична судьба Россіи. Новый она обликъ Православнаго Царства дала. Оставаясь вѣрной полнотѣ и цѣльности Православія, эту вѣрность могла она соблюсти только отказавшись отъ гражданской свободы и явивъ новый типъ гражданственности, отличный отъ того, который слагался на Западѣ. Если свободой служилъ Западъ Христу — поскольку, онъ служилъ Ему, то отказомъ отъ свободы послужила Ему Россія — всецѣло себя отдавъ, по заданію, служенію Церкви. Поскольку же Россія стала сближаться съ Западомъ и осваивать ея гражданскій опытъ — что получалось?

Подходимъ мы вплотную къ трагедіи взаимоотношеній Запада и Россіи.

Подъ какимъ знакомъ воспринималъ свободу античный міръ на зарѣ христіанской эры? Подъ знакомъ благословенія этой свободы Христомъ-Богомъ, какъ цѣнности, которая можетъ быть и должна быть использована человѣкомъ во спасеніе. А подъ какимъ знакомъ воспринимала эту же свободу Россія православная, обрѣтая ее въ общеніи съ Западомъ? Увы! — не во имя Неба и приближенія къ Нему воспринималась нами гражданская свобода, а во имя интересовъ земныхъ. Пусть нерѣдко служебнымъ — по заданію — мыслилось заимствованіе нами культуры Запада, безъ завѣдомаго затемнѣнія горизонтовъ небесныхъ, безъ принципіальнаго отказа отъ нихъ. Практически къ землѣ тянула насъ воспринимаемая съ Запада культура. И когда, наконецъ, сомкнулись наши пути, то на чемъ сошлись и нашъ и западный опытъ «свободы»? На отрицаніи — свободномъ! — Христа…

Что не могъ не быть такимъ конечный этапъ пути Запада, то ясно само собою: вѣдь то путь Отступленія. Видѣли мы на латинствѣ, какъ опосредствовано было Папой обращеніе къ Небу и какъ ущерблено начало духовной свободы. Бунтомъ противъ созданнаго латинствомъ средостѣнія между Небомъ и человѣкомъ явился протестантизмъ. Возникнувъ примѣнительно къ частнымъ злоупотребленіямъ, этотъ бунтъ получилъ размахъ принципіально-широкій. Но, отстоявъ христіанскую свободу отъ папскаго произвола, Реформація не возвратила западному человѣку духовной свободы, какую имѣетъ онъ въ истинной Церкви. Напротивъ того: во имя полноты личной свободы человѣка отвергнуто было самое благодатное явленіе Церкви. То былъ дальнѣйшій шагъ Отступленія — крайній въ предѣлахъ христіанства. Формальной логикѣ вопреки, протестантизмъ, будучи движимъ инстинктомъ духовнаго самосохраненія, сохранилъ нѣкоторые элементы церковности и не перешелъ роковой черты, такъ рѣшительно — во спасеніе душъ! — отмѣченной Апостоломъ Любви: не отвергнута протестантизмомъ божественная природа Христа. Но съ отверженіемъ преданія лишалъ себя протестантизмъ благоговѣйно хранимаго содержанія церковной жизни. И въ какой безпомощности стоитъ, въ предоставленномъ себѣ одиночествѣ, соскользнувшій на стези протестантизма западный человѣкъ предъ задачей спасенія души! Около него нѣкій остатокъ Церкви, открывающій ему, милостію Божіей, нѣкій малый источникъ помощи. Поскольку взоръ протестанта обращенъ къ Христу, можно все же уповать, что и для него не закрытъ, даже и въ этой предѣльной стадіи ущербленности христіанства, путь спасенія. Но какъ далеко Небо! Пусть устраненъ Папа, какъ обязательный посредникъ, вводящій молитвенный, аскетическій и всякій вообще къ Богу обращенный подвигъ въ рамки приземистаго подначальнаго дѣланія. Теперь самый этотъ подвигъ обращенъ въ ничто. Человѣкъ въ своей перстности застилаетъ небесный горизонтъ, въ самоутвержденіи своего «ячества», непросвѣтленнаго церковной благодатію. Къ землѣ еще больше, чѣмъ въ латинствѣ, преклонено Небо, съ угашеніемъ почти полнымъ самой мысли о загробномъ бытіи. Перстный человѣкъ въ своей перстности тщится идти ко Христу, стремясь — пусть и со всей силой самой возвышенной искренности — своимъ поврежденнымъ естествомъ познать благовѣстіе Христово. Вотъ то малое, что являетъ собою вѣрующій протестантъ, вспомоществуемый тѣмъ малымъ, что отъ Церкви осталось въ той отрасли протестантизма, къ которой онъ принадлежитъ.

Дальше уже тьма. Сектантство только по имени созвучно, въ отдѣльныхъ своихъ проявленіяхъ, христіанству. Если и здѣсь можетъ идти рѣчь — въ упованіи на неизреченное милосердіе Божіе — о спасеніи, то такое упованіе можно лишь строить на предположеніи, что человѣкъ — какъ то возвѣщено въ одной притчѣ Господней — можетъ говорить одно, а дѣлать иное, противуположенное тому, что онъ говоритъ. Въ сознаніи христіанина единственный шансъ спасенія сектанта покоится на томъ, что могутъ быть случаи, когда человѣкъ, вопреки своей извращенной вѣрѣ, пробивается, пусть и охваченный духовной-порочной средой и атмосферой, но все же пробивается ко Христу своимъ личнымъ подвигомъ, чуждымъ сектантскому окруженію.

А дальше уже сугубая тьма, даже имени Христа не знающая, а если знающая, то какъ предметъ отверженія, ненависти, воинствованія, открытаго или прикрытаго. Тутъ уже нѣтъ мѣста никакой двусмысленности, если только она не употребляется, какъ сознательный маневръ для уловленія душъ: здѣсь начало сатанинское, начало антихристово, будь то въ формѣ фальсификація христіанства и подмѣны Христа, будь то въ формѣ борьбы съ Христомъ, принимаетъ характеръ чего то окончательно сложившагося. Это уже предтечи Антихриста и ихъ слуги. Отличіе этихъ явленій — отъ тѣхъ явленій западной культуры, на которыхъ лежитъ еще печать Христа, заключается въ томъ, что въ нихъ уже нѣтъ внутренней борьбы, которая составляетъ существо западной культуры, нѣтъ трагедіи душевной, которая опредѣляетъ самый характеръ ея, во всѣхъ ея проявленіяхъ.

Мы выше отмѣтили схематически основныя ступени Отступленія. Отвлечемся отъ конфессіональныхъ признаковъ и вдумаемся въ явленіе Западной культуры, въ ея цѣломъ, во всемъ многообразіи ея достиженій. Не оставимъ безъ вниманія самыя высоты благочестія, специфически европейскаго, будь то латинскаго или протестантскаго, какъ и самыя высшія обнаруженія человѣческаго генія — сколько тутъ дѣйствительно прекраснаго и привлекательнаго, прельстительнаго и утѣшительнаго. Но, въ основѣ — что лежитъ?

Куда бы мы ни кинули взоръ — независимо отъ эпохи, независимо отъ мѣста, независимо отъ конфессіональной окрашенности и національной принадлежности — одно можно сказать обо всемъ и обо всѣхъ, на любомъ поприщѣ творчества западнаго человѣка: разрывается онъ между стремленіемъ къ Богу и личнымъ самоутвержденіемъ. Безкорыстный порывъ къ Богу — и корыстное самоублаженіе, пусть въ формахъ самыхъ привлекательныхъ и благонамѣренныхъ, вотъ между какими направленностями сознанія происходитъ борьба, вотъ какой трагическій конфликтъ опредѣляетъ творческую дѣятельность западнаго человѣка. И если успокоенность входитъ въ его сердце, то неизмѣнно найдемъ мы въ ней элементы самоублажанія. Всецѣлая отданность Богу недоступна западному сознанію: элементъ трагедіи примѣшивается къ использованію имъ божественнаго дара свободы неотвратимо.

Эта раздвоенность западнаго сознанія не есть нѣчто стабильное и только колеблющееся: направленность есть въ немъ опредѣлившаяся, дающая четкую физіономію здѣсь наблюдающемуся «прогрессу». Это — путь отъ Богочеловѣка къ человѣкобогу. Да можетъ ли быть инымъ путь Отступленія? На первыхъ порахъ можетъ завистливое соперничество человѣкобога съ Богочеловѣкомъ обозначаться едва замѣтно, но постепенно ядъ проникаетъ во всѣ поры Западной культуры. И тутъ обнаруживается нѣчто поразительное, открывающее до конца темный корень Отступленія: теряетъ свою привлекательность самое начало свободы. Этотъ безцѣнный даръ Бога Имъ созданному по Своему образу и подобію человѣку — въ ничто поставляется человѣкомъ, и легко отдаетъ свободу западный человѣкъ, взращенный въ многовѣковой культурѣ свободы, — не Богу, нѣтъ! О Богѣ онъ уже не думаетъ, а если и думаетъ, то съ чувствомъ завистливо-враждебнымъ, какъ взбунтовавшійся рабъ. Возникаетъ нѣкая полярная противуположность той свѣтлой связанности, того благодатнаго, покой неземной раждающаго, самоотданія Богу, что является земнымъ вѣнцомъ во спасеніе используемой свободы — связанность темная, безблагодатная, къ гибели ведущая, эту гибель какъ бы предваряющая, прикрытая свѣтомъ «прелести».

Путь самоуничтоженія свободы въ процессѣ самодовольнаго ея использованія въ начальныхъ стадіяхъ не являетъ тьмы, ему присущей. Это можно сказать о томъ ущербленіи свободы, которое внесено въ христіанскій міръ латинствомъ. Здѣсь одно только ясно: въ какія бы привлекательныя формы ни облекалось благочестіе латинское, пропасть изначала лежитъ между абсолютно безкорыстнымъ церковно-православнымъ отсѣченіемъ воли, исчерпывающимся духовнымъ содержаніемъ этого отсѣченія, и неизмѣнно какой-либо корыстью окрашеннымъ безсловеснымъ подчиненіемъ организаціонной дисциплинѣ, которое является условіемъ спасенія въ Папской церкви. По мѣрѣ же ухода отъ Церкви западнаго человѣка все больше обнажается зловѣщая темнота специфической связанности, свойственной Отступленію. Подъ этимъ лишь угломъ зрѣнія раскрывается зловѣщій, отрицательно-религіозный, смыслъ такъ называемаго «соціализма».

Безконечно разнообразны варіанты соціализма, отъ блаженно-идиллическихъ его формъ до злостно-матеріалистическихъ, и бездонно глубоки его историческіе корни. Но природу соціализма истиннаго, какъ нѣкой стойкой категоріи человѣческаго сознанія, составляетъ сознательный отказъ отъ свободы во имя такъ или иначе воображаемаго благополучія. Другими словами, соціализмъ есть нѣкое стойкое оформленіе той направленности человѣческаго сознанія, которая реальности Небеснаго рая, обрѣтаемаго на путяхъ спасенія души, противопоставляетъ мечту рая земного. Въ какія облекается ризы эта мечта, то зависитъ отъ самого человѣка, способнаго всѣмъ сторонамъ своего естества давать выходъ въ этомъ мечтательствѣ, отъ самыхъ душевно-утонченныхъ до самыхъ бестіально-грубыхъ. Являясь предѣльной гранью Отступленія, въ его подготовительныхъ стадіяхъ, соціализмъ таитъ въ себѣ нѣкое уподобленіе Церкви, какъ преддверія Царствія Божія, каковое уподобленіе въ мечтательно-утонченныхъ варіантахъ соціализма достигаетъ наглядности достаточно яркой. Въ осуществленномъ соціализмѣ человѣкъ уповаетъ найти удовлетвореніе полное всѣхъ своихъ потребностей, достигая тѣмъ самымъ блаженства, утрачивающаго уже всякія пространственныя и временныя свойства. Небо низводится на землю. Соблазнительная подмѣна совершается тутъ примѣнительно къ началу свободы. Если, въ церковно-православномъ пониманіи свободы, человѣкъ, отдавая ее Богу, ни въ какой мѣрѣ не теряетъ ее, а обрѣтаетъ ее въ полной мѣрѣ, сливаясь съ Богомъ, то и соціализмъ внушаетъ человѣку, будто онъ, отдавая свою свободу нѣкоему Цѣлому, въ которое вольется человѣчество, получитъ столь полное удовлетвореніе любыхъ своихъ потребностей, что объ утратѣ свободы не станетъ и рѣчи: напротивъ, онъ впервые получитъ истинную свободу, которая, въ толкованіи соціализма, всегда оказывается наполненной нѣкимъ содержаніемъ, утрачивая формальную природу. Поскольку соціализмъ оказывается предметомъ не кабинетной мечты, а нѣкоей общественной реальностью, онъ, такимъ образомъ, неотвратимо обрѣтаетъ черты не только нѣкоего анти-государства, но и нѣкоей анти-церкви, создавая уже реальное подножіе готовящагося придти въ міръ реальнаго Антихриста. Если же говорить о соціализмѣ, какъ объ элементѣ человѣческаго сознанія, то онъ неизмѣнно являетъ собою отказъ отъ свободы во имя самоублаженія и отреченіе отъ Неба въ пользу земли, стилизуемой подъ небо. Мечтательное «все», способное до конца ублажить человѣка, во всѣхъ его тѣлесно-душевныхъ потребностяхъ, дѣлаетъ для человѣка, отрекшагося отъ Бога, свободу чѣмъ то ненужнымъ и лишнимъ, — и онъ отдаетъ ее тому, отъ кого уповаетъ получить это мечтательное «все». Во имя воображаемаго «все» онъ отдаетъ и Живаго Бога, и Богомъ помазаннаго Кесаря и Богомъ благословенное «кесарево»: голымъ остается человѣкъ на голой землѣ…

Другими словами: все осмысленное Божественнымъ Промысломъ лично-общественное бытіе христіанскаго человѣчества, открывающее падшему человѣку путь въ Царствіе Божіе — отбрасывается сознательно и намѣренно. Вотъ — конечные этапы Отступленія, достигаемые Западомъ. Отъ благословенной Богомъ свободы, во имя спасенія человѣку оставляемой — къ отказу отъ нея во имя безбожной связанности, обѣщающей земное блаженство: вотъ путь Запада. Правда — исхоженъ этотъ путь до конца только въ мечтахъ. Потому и могъ онъ оставаться дѣйственнымъ, какъ соблазнъ. Удѣломъ нашего несчастнаго отечества было, воспринявъ западную свободу — въ реальность превратить эту мечту. Но вмѣсто того, чтобы тѣмъ убить соблазнъ этой мечты — что видимъ мы? Какъ прельстительный соблазнъ воспринимаетъ раждаемую на пространствахъ нашего отечества дѣйствительность одурманенный Западъ. Царство осуществленнаго соціализма влечетъ къ себѣ западное человѣчество неудержимо, неотвратимо, неотразимо — и не близятся ли сроки, когда изживающее себя царство свободы, какимъ являетъ себя Западъ, въ одно русло съ царствомъ осуществленнаго соціализма сольетъ свою судьбу? Этого не произойдетъ, если сумѣетъ преодолѣть соблазнъ пагубнаго использованія свободы Россія, покаяніемъ заслуживъ у Бога милость пересмотра своей судьбы. Готовности подняться крестовымъ походомъ на защиту своей благословенной свободы противъ застилающаго все больше всѣ видимые горизонты ига темной связанности — не видно у Запада и слѣда…

Если спасенія можно ждать только отъ Россіи, то съ тѣмъ большимъ вниманіемъ надо всмотрѣться въ ея историческіе пути. Какъ же наше отечество, такъ исходно далекое отъ свѣтлыхъ зачатковъ западной гражданственности, пришло къ реальному осуществленію конечныхъ темныхъ стадій этой западной гражданственности? Въ общей формѣ отвѣтъ дать легко. Живя искони цѣлостнымъ идеаломъ Небеснаго Царства, русскій человѣкъ оказался неспособнымъ удовольствоваться относительными цѣнностями западной культуры. Ими прельщенный, онъ, утративъ православное цѣломудріе, не утратилъ устремленія къ достиженіямъ абсолютнымъ, къ заданіямъ предѣльнымъ, ставя въ уметы относительныя блага, становящіяся его достояніемъ. Лишенный сдерживающихъ началъ, русскій народъ стихійный бунтъ, ему такъ свойственный, не смогъ уже утопить въ слезахъ покаянія, и силою этого бунта въ исполненіе былъ приведенъ холодный замыселъ любой цѣной осуществляемаго соціализма…

Россійскіе Императоры одарили Россію всѣми возможными благами Западной культуры и великодушно раскрѣпощали Россію, преодолѣвая сопротивленіе общественной и народной среды не только мѣрами внѣшняго принужденія и силою могущественнаго государственнаго авторитета, но и какъ Православные Цари опирающіеся на Богоустановленность ихъ власти. На фонѣ исходной связанности гражданскаго быта, одухотворенной идеей совмѣстнаго служенія Христу, раждается новый, вводимый сверху, гражданскій бытъ, проникнутый идеалами служенія высокимъ цѣнностямъ — но земнымъ по преимуществу. То и цѣнности гражданской культуры, центромъ своимъ, во всемъ своемъ многообразіи, имѣющія личность человѣка. Но то прежде всего и превыше всего культъ государственности, великодержавія — служеніе Великой Россіи. Слагается новая культура гражданственности, сѣмена Запада взращивающая на дѣвственной почвѣ и вызывающая явленія такой силы, что невольно приходитъ на умъ сравненіе съ растеніями, перенесенными съ относительно скудной почвы своего первоначальнаго происхожденія на почву новую, болѣе богатую. Не былъ то въ Россіи ростъ органическій, неизмѣнно исторически «случайный» и «ирраціональный». Было то сознательное и осмысленное строительство сверху, обдуманно раціонализирующее опытъ Запада примѣнительно къ Россіи. То имѣло свои недостатки, и не малые. Но обусловливалась тѣмъ полнота и законченность осуществленія западно-европейскихъ идеаловъ гражданственности — недоступная отдѣльнымъ странамъ Запада. Режимъ новой гражданственности лишь въ малой мѣрѣ овладѣвалъ всѣми кругами населенія, а по преимуществу дѣлался правомъ привилегированныхъ его слоевъ, все болѣе широкихъ, — но это стимулировало тщательнѣйшую разработанность регулировки. Новый порядокъ являлся паразитарнымъ по отношенію къ сохранявшей нетронутость цѣлинѣ тягловой и служилой связанности, проникнутой высокой морально-религіозной силой сцѣпленія — но это именно и обусловливало совершенно особую, неповторимую, морально-религіозную качественность того, что начинало жить по новому. Вѣрноподданическая преданность Престолу и религіозная осмысленность выполненія служебнаго долга оставались нетронутыми.

Россію относятъ привычно къ разряду т. наз. полицейскихъ государствъ. Это вѣрно, поскольку мы беремъ букву государственныхъ постановленій. Но въ этомъ «полицейскомъ» государствѣ не было полиціи — въ сколько нибудь осязаемой ея повсемѣстности. «Патріархальность» оставалась цементомъ имперской государственности въ Россіи, поскольку мы говоримъ о массахъ. Но и примѣнительно къ явленіямъ вновь возникающимъ старина въ новизнѣ слышится ярко. Какъ уразумѣть и моральную и даже профессіональную годность великолѣпной, еще по достоинству не оцѣненной, русской бюрократіи, если не учесть вѣковой царской службы, продолжавшей совершаться въ ея образѣ? Самое наше «либеральное» земство — это въ мірѣ единственное, по размаху и объему дѣятельности, мѣстное самоуправленіе — можно ли его правильно понять и по достоинству оцѣнить, если не дать себѣ отчета въ томъ, что и оно велось тѣми же «служилыми» людьми, которые достойной жизни не представляли иначе какъ въ образѣ «службы», хотя бы «службы по выборамъ»? Въ этой лишь перспективѣ обрѣтаютъ истинное значеніе выдающіеся акты государственнаго строительства Императорской Россіи, среди которыхъ величайшими достиженіями вырисовываются: кодификаціонная эпопея Николаевская, связанная съ именемъ Сперанскаго, т. н. Великія Реформы Императора Александра II и реформы послѣдняго царствованія, завершившія грандіозный процессъ превращенія Россіи изъ государства тягло-служилаго въ государство правовое, въ западномъ смыслѣ этого понятія. Въ частности, особо должны быть отмѣчены т. н. Столыпинскія реформы, которыми русское крестьянство было превращено въ свободныхъ частныхъ собственниковъ: вотъ когда Россія впервые становилась, наконецъ, страною «Римскаго права», приходя, чрезъ почти тысячелѣтнюю самобытную національно-государственную жизнь, къ тому, съ чего начинала свою жизнь христіанская Европа.

Вѣка понадобились Европѣ, чтобы Богомъ благословенное «кесарево», утверждавшее возможность самоотверженно-безкорыстнаго использованія свободы во спасеніе, обратить въ свою противуположность, идеаломъ поставивъ своекорыстное порабощеніе себя обезбоженному Человѣчеству. Мгновенной явилась перелицовка аналогичная россійскаго западничества. Русская свобода открывала возможность служенію Православію въ новыхъ формахъ жизни: была бы воля! Раскрѣпощенная Имперія могла стать сугубо православной. Однако, раскрѣпощеніе въ Россіи приводило неизмѣнно къ «эмансипаціи» отъ Церкви, все болѣе полной. При этомъ обмірщеніе въ Россіи не пріобрѣтало западной прочности. Не хотѣла новая Россія обосновываться на достигнутомъ. Блистательны были результаты вновь осваиваемой культуры. Но строители ея либо быстро остывали къ этой для нихъ духовно обезличившейся жизнедѣятельности, пріобрѣтая, въ разныхъ варіантахъ, обликъ т. н. «лишнихъ людей», часто высоко-квалифицированныхъ, но въ своей духовной опустошенности уже безплодныхъ, либо обращали былую жажду «абсолютнаго», ранѣе получавшую удовлетвореніе на путяхъ служенія Церкви, на исканіе новыхъ «абсолютовъ», отъ Бога и Церкви уводящихъ. «Свобода» въ русскомъ быту становилась специфическимъ образомъ высвобожденія человѣка отъ его связанности узами послушанія Богу и Церкви. Если для язычника эпохи первохристіанства «свобода» означала отправную точку для употребленія ея во спасеніе въ возникающемъ христіанскомъ мірѣ, то для русскаго человѣка эта же свобода означала отправную точку для выхода изъ этого міра, уже къ упадку клонящагося. Была воспринимаема «свобода» русскимъ человѣкомъ, какъ дозволенность и даже какъ бы свыше идущее поощреніе ухода отъ Церкви. Это не всегда былъ разрывъ съ Церковью, но во всякомъ случаѣ переключеніе Вѣры на обрядовѣріе. Если это былъ даже разрывъ, то не всегда то было обращеніе къ невѣрію. Нерѣдко возникалъ съ яркой силой особый религіозный пафосъ, обращаемый на творческую дѣятельность въ разныхъ областяхъ культуры. Эти «горѣнія», обычно духовно весьма двусмысленныя, раждали порою истинные шедевры творчества, калибра Западу недоступнаго, но Западу близкіе. То были явленія промежуточныя. Упиралось же движеніе въ «пламенное» богоборчество — горящее уже тѣмъ ледянымъ огнемъ неугасающимъ, который свойственъ гееннѣ огненной.

Лѣствица расцерковленія русскаго человѣка создавала сложныя взаимоотношенія между русскимъ человѣкомъ и его прошлымъ, еще живымъ въ разныхъ сторонахъ русской жизни и русской государственности. Какими то элементами своего существа русскій человѣкъ «эмансипированный» все же тянулся къ Исторической Россіи, къ Святой Руси, къ Православному Царству, ощущая себя преданнымъ и вѣрнымъ сыномъ своей, корнями въ святое прошлое уходящей, Родинѣ. Но все больше въ конфликтъ онъ входитъ съ этими явленіями. При всѣхъ условіяхъ, въ немъ уже нѣтъ того твердаго стержня личности, коимъ онъ раньше безраздѣльно включался въ церковно-національную стихію Россіи. Дряблымъ становится столь исходно крѣпкое національное сознаніе. Поскольку же пріобрѣтаетъ новую крѣпость это сознаніе, обновленное въ своемъ содержаніи, оно крѣпнетъ въ отталкиваніи, все болѣе отверждающемся, отъ «былого», еще не преодоленнаго «реформами», съ устремленіемъ, все болѣе сильнымъ, напряженнымъ, требовательнымъ, къ «реформамъ» дальнѣйшимъ. Въ конечномъ итогѣ неудержимо превращается это отталкиваніе во вражду, въ ненависть даже, въ ненависть лютую къ «былому» — столь же горячую, какой раньше была самоотверженная къ нему любовь. Самоотверженная ненависть — вотъ во что оборачивается выкипѣвшая въ ретортѣ обезбоженнаго западничества былая отданностъ русскаго человѣка Святой Руси. Самоотверженная ненависть Новой Россіи къ Россіи Исторической, воплощеніемъ которой естественно становится тотъ, кому обязана была своимъ бытіемъ, ростомъ и расцвѣтомъ эта Новая Россія — Православный Царь!

Раздвояется духовно Россія. Думаетъ «свободная» Россія не о томъ, чтобы, подъ водительствомъ Православныхъ Царей, творить въ новыхъ формахъ жизнь, оставаясь вѣрной исконному Православію. Нѣтъ! Мысль, а за ней и воля и самое дѣйствіе, направляются все больше и тверже, все рѣшительнѣе и безпощаднѣе, на борьбу съ Православнымъ Царствомъ, воспринимаемымъ, какъ основное препятствіе къ достиженію большаго и конечнаго, предъ чѣмъ въ ничто вмѣняется все достигнутое и достигаемое. Пусть огромны успѣхи — даже и сейчасъ плохо реализуемъ мы громадность, едва ли имѣющую прецеденты въ Исторіи, успѣховъ гражданственности, характеризующихъ послѣднія десятилѣтія существованія Императорской Россіи — развѣ не ничтожны они, въ своей относительности, предъ мечтой Абсолюта, овладѣвавшей сознаніемъ граждански-свободной Россіей? Цѣнность теряетъ и сама свобода. Характеръ кумира пріобрѣтаютъ самыя относительныя и случайныя явленія мечтательно строимаго идеальнаго будущаго — не только пресловутая «община», измышленная кабинетными народниками, но даже какая нибудь «всесословная волость»… Интеллигентское воспаленное мечтательство смыкается съ еще болѣе воспаленнымъ мечтательствомъ крестьянскихъ массъ, въ лозунгѣ «земли и воли» обрѣтшихъ формулу, дающую выходъ исконному русскому стихійному бунтарству. Тутъ не нужно даже точекъ приложенія конкретныхъ для кумиротворчества: «Такъ хорошо будетъ, что ничего не будетъ» — подслушалъ у крестьянъ Левъ Толстой формулу воображаемаго ими земного рая. Эту разрушительную стихію сумѣли канализовать коммунисты, давъ ей предварительно смести съ лица земли аппаратъ власти, утратившей самую способность сопротивленія и даже простой инстинктъ самосохраненія. И такъ вышло, что Императорская Россія, на гребнѣ своихъ несравненныхъ успѣховъ и наканунѣ побѣдоноснаго завершенія изнурительной Войны — обратилась въ ничто. Во мгновеніе ока не стало ни Кесаря, ни Кесарева, ни всего историческаго достоянія Россіи. Пустое мѣсто! И на этомъ опустѣвшемъ мѣстѣ новое Царство — того Врага, который былъ дотолѣ связанъ и въ руки котораго обузумѣвшій народъ отдалъ свободу, полученную имъ отъ сверженнаго Царя-Удерживающаго…

Можно ли вообразить контрастъ болѣе разительный!

Вчера еще сіяло здѣсь невечернимъ свѣтомъ Православное Царство, вѣнчавшее тысячелѣтній подвигъ русскаго народа — подвигъ стоянія за вѣру Христову. Вчера еще возвышался здѣсь къ Небу Престолъ державный Кесаря, въ своемъ лицѣ воплощавшаго мистическую силу Удерживающаго, наличіе котораго въ мірѣ связывало Врага. И вотъ кончалось «тысячелѣтнее Царство» новозавѣтнаго спасенія, къ которому призывался свободный человѣкъ, — наглядно, буквально во мгновеніе ока, смѣнившись сатанинскимъ царствомъ мрака, съ безраздѣльнымъ господствомъ сатанинскаго насилія и соблазна, ничѣмъ не ограниченныхъ, всецѣло и безраздѣльно господствующихъ и открывающихъ возможность спасенія только во образѣ мученичества, предъ тяжестью котораго блѣднѣли житійныя повѣствованія первохристіанства.

Начало Антихристово наглядно вступаетъ въ міръ, какъ уже державная сила, притязающая на завладѣніе міромъ — и это именно тамъ, гдѣ только что стояло Православное Царство, являвшееся опорой мира Христова въ мірѣ. Вотъ «измѣненіе временъ», котораго свидѣтелями мы являемся и предъ которымъ и должны стоять въ своей неизмѣняемости. Только понявъ природу антихристову свершающагося можно уразумѣть всю категоричность этого долженствованія.

Страшной силою обладаетъ антихристово Зло. Это наблюдаемъ мы на тѣхъ, кто является его служителями, всецѣло ему предавшимися. Показательны «показательные» процессы, инсценированные большевиками надъ своими сотоварищами, съ которыми они расходились и которыхъ брали подъ подозрѣніе — надъ крупнѣйшими иногда главарями партіи. Изощренныя пытки превращали этихъ людей въ тѣни, но, независимо отъ того, убивали ли эти пытки въ нихъ личность, или сохранялась она въ той или иной мѣрѣ, одно оставалось характернымъ для всѣхъ: не было ни у кого сознанія «грѣха», не было ни малѣйшей искры покаянія предъ Богомъ, окончательно и безповоротно отвергнутымъ. Объ этомъ же свидѣтельствуютъ многочисленныя показанія мемуарной литературы на разныхъ языкахъ, вышедшей изъ подъ пера спасшихся жертвъ совѣтскаго террора. Непробудная духовная окоченѣлость владѣетъ людьми, до какой то роковой стадіи дошедшихъ въ ихъ служеніи Злу: они въ кругу замкнутомъ живутъ, не будучи способны изъ него выйти. Приходитъ на мысль обѣтованіе Христово о грѣхѣ противъ Духа Святаго, непростимомъ: нѣтъ мѣста прощенія въ отношеніи тѣхъ, кто не способны увидѣть свой грѣхъ, всецѣло ему будучи порабощенными.

Если мы видимъ неспособность выйти изъ порабощенія грѣху, во всей своей смрадности явному и въ этой именно явности сознаніемъ человѣка всецѣло принятому, то на другомъ полюсѣ видимъ иное: неспособность со стороны увидѣть подлинную природу торжествующе-побѣдоноснаго грѣха, оказывающагося потому въ силахъ, во всей своей, казалось бы, отталкивающей отвратительности, совершенно неприкрытой и наглядной, служить соблазномъ прельстительнымъ. Это именно характерно для Запада, ядами котораго отравленная, пала Историческая Россія. Если она, эта Историческая Россія, оставалась чуждой, непонятной, въ какой то мѣрѣ даже отталкивающей для Запада, то оборотень ея сатанинскій оказывается для Запада дорогимъ, близкимъ — «своимъ». Происшедшій въ Россіи переворотъ воспринимается не какъ губительная катастрофа, вызванная впаденіемъ въ грѣхъ и зовущая къ покаянію, а какъ высвобожденіе отъ кошмара, давившаго народъ въ теченіе вѣковъ. Пусть ужасы Революціи нельзя всецѣло отвергать — такъ они наглядны: они истолковываются, какъ временное замутненіе просвѣтленнаго, наконецъ, русскаго горизонта. Революція есть свѣтъ, прорѣзавшій многовѣковую тьму русской исторической дѣйствительности; стабилизація Революціи, а никакъ не преодолѣніе ея, есть путь будущей Россіи — вотъ аксіома западнаго сознанія, которую не способны поколебать никакіе ужасы совѣтчины, ни самая опасность ея для существованія Запада. Радикально измѣняется презумпція, съ какой отъ вѣка подходилъ западный человѣкъ къ Россіи. Раньше онъ чрезъ силу, проявляя нѣкое чудо добросовѣстности и объективности, способенъ былъ увидѣть доброе въ Россіи. Теперь онъ черезъ силу и тоже проявляя нѣкое чудо добросовѣстности и объективности способенъ увидѣть зло совѣтчины, въ его истинномъ свѣтѣ, то есть какъ основу режима. Какъ ни омерзителенъ фасъ, какъ ни страшна оборотная сторона совѣтчины, казалось бы, достаточно обнаруженная ея свидѣтелями — остается все же за Совѣтской Россіей способность дѣйствовать на западнаго человѣка, какъ прельстительный соблазнъ, тогда какъ «царизмъ» продолжаетъ быть пугаломъ. Даже для тѣхъ, кто видитъ зло коммунизма и сознаетъ всю угрозу для Запада господства его въ Россіи, перспектива сверженія коммунизма въ Россіи никакъ не мыслится въ формѣ возстановленія Исторической Россіи. Напротивъ того, ликвидація Россійскаго Православнаго Царства воспринята, какъ нѣчто безповоротное и являющееся, въ сущности, устраненіемъ изъ міра тысячелѣтняго недоразумѣнія, искажавшаго перспективу міровой жизни.

Вотъ предъ какимъ умонастроеніемъ стоимъ мы, свободные представители Исторической Россіи. Надо ли говорить о томъ, на что обрекаемъ мы себя, если согласимся идти въ ногу съ этимъ «измѣненіемъ временъ»? Это вопросъ не только личной судьбы каждаго изъ насъ и исторической судьбы Россіи: рѣшая свою личную судьбу, мы влагаемся, или какъ разрушительная, или какъ созидательная сила, въ исторію міра. Мы являемся какъ бы небольшимъ показательнымъ полемъ, на которомъ единственно можетъ быть обнаружена духовная годность русскаго человѣка, какъ строительнаго матеріала въ рукахъ Господнихъ для продленія Исторіи. Пусть Антихристъ при дверехъ — развѣ не бывало того раньше въ исторіи? Правда, сейчасъ подготовленность міра для его принятія неизмѣримо болѣе наглядна, чѣмъ то бывало когда либо раньше — но это ничего еще не предрѣшаетъ. Чего ждетъ отъ насъ Господь? Одного лишь: чтобы мы опамятовались и вернулись къ Нему. Показательное поле Зарубежной Руси и есть единственное мѣсто, гдѣ свободное обнаруженіе русской души способно дать не окончательный, само собой разумѣется, отвѣтъ на вопросъ о годности духовной русскаго человѣка для дальнѣйшей исторической жизни, а какъ бы живую иллюстрацію, наглядную и показательную, возможностей положительныхъ, заложенныхъ въ претерпѣвшемъ Революцію русскомъ сознаніи.

Конкретно вопросъ стоитъ такъ: поборола ли Революція духъ вольнодумства въ русскомъ человѣкѣ? Другими словами: окончательно ли овладѣлъ духъ Отступленія, какимъ для русскаго православнаго человѣка является вольнодумство, Россіей и тѣмъ самымъ исчерпана жизнь вселенной, или есть шансы возвращенія русскаго человѣка къ церковно-православному цѣломудрію? Способенъ ли русскій человѣкъ грѣхъ вольнодумства, приведшій его къ конечнымъ этапамъ Отступленія, искупить полнымъ и чистосердечнымъ покаяніемъ и, подобно блудному сыну вернуться въ Отчій Домъ, имъ самоувѣренно-безразсудно покинутый? Вотъ единственно чѣмъ можетъ опредѣлиться годность русскаго человѣка, какъ положительнаго фактора возстановленія исторической жизни міра. И тутъ нельзя представить себѣ никакихъ промежуточныхъ рѣшеній. Вопреки всѣмъ соблазнамъ, долженъ русскій человѣкъ возвратиться въ Церковь, никакого багажа «своего» не привнося — все оставивъ за оградой Церкви, чѣмъ питалось его сознаніе, въ его отрѣшенности отъ Церкви. И въ какую Церковь надо возвратиться? Именно въ ту, которая покинута — съ полной вѣрой въ то, что она и есть для Русскаго человѣка — Церковь, та Едина, Святая, Апостольская Церковь, о которой говоритъ Символъ Вѣры. Долженъ Русскій человѣкъ вернуться въ Помѣстную Русскую Церковь, въ ея неповрежденности, какъ она вышла изъ Россійской Смуты и какъ она сохранится до Втораго Пришествія, какому бы земному «озлобленію» она ни подвергалась. Конкретно это значитъ, что отвѣтъ на вопросъ о духовной годности Русскаго зарубежнаго человѣка опредѣляется тѣмъ, способенъ ли онъ вложиться въ жизнь Русской Помѣстной Церкви, какъ она сохранила себя зарубежомъ — ставъ и оставаясь при всѣхъ условіяхъ вѣрнымъ ея чадомъ. И это, конечно, не въ смыслѣ формальной «лояльности», а въ смыслѣ вѣрности всему духовному ея содержанію.

Какъ соблазнъ надо отвергнуть мысль, естественно возникающую — о ничтожности того мѣста, которое сохранилось въ «икономіи» міра, даже христіанскаго, даже православнаго, для преемственно соблюдающей себя въ своей вѣрности, не поколебавшейся, Русской Православной Церкви Зарубежомъ. Въ духовномъ планѣ остается она, при настоящемъ положеніи вещей, когда безгласна Русская Церковь на нашей Родинѣ, той архимедовой точкой, опираясь на которую только и можетъ начать свое возвращеніе къ жизни гибнущій міръ. Ибо Удерживающій можетъ вернуться въ міръ, только опираясь на Историческую Россію, единственнымъ слѣдомъ которой остается сохранившаяся отъ нея Церковь, только за рубежами Россіи свободно себя являющая. Одно изъ двухъ: или «измѣненіе временъ» пойдетъ своимъ дальнѣйшимъ ходомъ — и тогда остается только ждать Христа, грядущаго въ славѣ, или послѣдуетъ возрожденіе Россіи — той, которая была связана съ Русской Помѣстной Церковью, нынѣ во-внѣ представляемой — только нами!

Огромно значеніе Зарубежной Церкви. Огромно было духовно-положительное значеніе охранительное Россіи — Третьяго Рима. Огромно и духовно отрицательное, разрушительное, сатанинскаго оборотня Россіи. Но если положительнаго значенія Исторической Россіи внѣшній міръ не ощущалъ, какъ бы противъ воли его спасаемый, то разрушительное дѣйствіе СССР міръ воспринимаетъ сочувственно съ сознаніемъ полнымъ становясь жертвой этого воздѣйствія въ его цѣлостности безпримѣрной. «Тоталитарность» проявляется здѣсь, быть можетъ, еще съ большей силой, чѣмъ во внутреннемъ дѣйствіи Совѣтской власти. Что происходитъ за Желѣзнымъ Занавѣсомъ — не знаетъ этого міръ, тѣмъ менѣе зная о томъ, что происходитъ въ тайникахъ душъ совѣтскихъ рабовъ. Значеніе имѣетъ не только внѣшняя разобщенность, съ такой, дѣйствительно, желѣзной безпощадностью всѣми возможными мѣрами осуществляемая. Внѣшняя ограда является лишь подсобнымъ средствомъ для утвержденія еще болѣе непроницаемой преграды, обособляющей свободный міръ отъ СССР. Это — Ложь, возведенная въ систему и загнавшая правду въ самые потаенные уголки человѣческаго сознанія. Объективно нуженъ большевикамъ Желѣзный Занавѣсъ, въ частности, и для того, чтобы поддержать на должномъ уровнѣ полноту господства соблазняющей Лжи. Поскольку большевики достигли своей сатанинской дрессурой такихъ успѣховъ въ господствѣ Лжи, что она даже и для проникающаго на совѣтскую территорію внѣшняго наблюдателя пріобрѣтаетъ видимость правды — способны они пріоткрывать Желѣзный Занавѣсъ и даже зазывать къ себѣ иностранцевъ. Это лишь новый и очень дѣйствительный пріемъ, способствующій разрушительной работѣ СССР въ мірѣ свободномъ. Сатана, удушая попавшій въ его тиски человѣческій матеріалъ, пользуется имъ для того, чтобы, стилизуя его на свой ладъ и прикрывая всяческой привлекательностью вносимую имъ въ міръ отраву, стимулировать ходъ Отступленія. И навстрѣчу этому замыслу идетъ западный міръ, воспринимая Историческую Россію, какъ жертву русской отсталости, нынѣ преодолѣнной, а анти-историческій двойникъ Россіи вознося на пьедесталъ западнаго «прогресса», отнынѣ становящагося общимъ историческимъ потокомъ и Россіи и Запада.

Легко обманывать тѣхъ, кто живетъ обманомъ, принимая его за истину. Только на горькомъ опытѣ способенъ Западъ, хотя бы частично и относительно, распознавать реальность самообмана, эксплоатируемаго Красной Москвой. И кто можетъ ему помочь въ этомъ, какъ не одна только Зарубежная Россія, поскольку сама она остается чистой отъ соблазна сатанинскаго? И какъ просто то, что можетъ и должна свидѣтельствовать Зарубежная Церковь! Единственно послѣ сверженія Царя правомочная говорить отъ лица Исторической Россіи, Русская Православная Церковь произнесла приговоръ надъ совѣтской властью: анаѳему провозгласила она надъ нею устами Патріарха и Собора, и эта анаѳема никѣмъ не можетъ быть отмѣнена, какъ только Патріархомъ и Соборомъ — истинными. Эта анаѳема виситъ надъ Совѣтской властью и надъ всѣми, кто съ нею солидаризуется — это и должна неустанно вѣщать Зарубежная Церковь: имѣяй уши слышать да слышитъ!

Раздается ли эта анаѳема только какъ призывъ къ душамъ тѣхъ избранныхъ, кто способенъ, оторвавшись отъ общаго, все ширящагося, теченія въ направленіи духовной смерти, — стать на путь исповѣдничества предъ лицомъ грядущаго Антихриста? Есть ли это, другими словами, лишь всеобщая мобилизація духовно-живыхъ душъ въ ожиданіи Страшнаго Суда, неотмѣнимо грядущаго въ нѣкое близящееся время? Кто рѣшится отвѣтить на этотъ вопросъ въ категорической формѣ — будь то въ положительномъ или отрицательномъ смыслѣ? Но разъ этотъ вопросъ остается вопросомъ, это означаетъ, что можно уповать на то, что міръ еще будетъ жить. При какомъ, однако, непремѣнномъ условіи? Должно наступить новое «измѣненіе временъ» — въ направленіи крутого поворота назадъ, къ Богу, къ Церкви. На 180° должны измѣниться направленіе событій, направленность воли, вся установка сознанія. Есть ли для этого шансы? Отъ этого зависитъ судьба міра. Но для того, чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ, надо устремить взоръ въ нѣдра человѣческихъ душъ, овлекаясь отъ видимой картины міра, являющей такую безнадежную картину катастрофически ускоряющагося Отступленія.

Непроницаемая тайна покрываетъ нѣдра человѣческихъ душъ, но тамъ лишь отвѣтъ на вопросъ о судьбѣ міра. О нашихъ душахъ прежде всего идетъ рѣчь — о душахъ русскихъ православныхъ людей. Но огромное значеніе имѣютъ внутренніе процессы, протекающіе и въ душахъ всего свободнаго человѣчества — способные создать благопріятный резонансъ духовному возрожденію Россіи. Всмотримся же въ современность — прежде всего русскую — подъ этимъ угломъ зрѣнія.

Русская Революція исчерпала себя. Побѣда Зла окончательная есть одновременно и его пораженіе. Зло паразитарно, будучи способно жить только за счетъ жизни, имъ поѣдаемой. На пустомъ мѣстѣ, обнаженномъ отъ жизни, оно обречено на самопожираніе, тѣмъ являя прообразъ вѣчныхъ мукъ ада. Не позволительно ли говорить, на основаніи того, что знаемъ мы о происходящемъ въ СССР, о приближеніи или даже наступленіи въ Россіи этой именно стадіи Совѣтскаго Зла? Есть ли ему еще съ чѣмъ бороться въ Россіи? Ложь царствуетъ «тоталитарно» и Зло безчинствуетъ безраздѣльно, какъ господствующая сила. Начинаютъ совѣтчики допускать туристовъ и на площади и даже на частныя квартиры въ надеждѣ обоснованной, что слово правды они не услышатъ. Правда загнана въ катакомбы — и это не только въ отношеніи Вѣры, но и примѣнительно къ каждому искреннему проявленію души. Побѣда полная. Что же дальше? Тупикъ. Съ побѣдой Зла, сорваны съ него покровы, и оно обнажено въ своей черной пустотѣ. Нечѣмъ ему себя питать, и наступаетъ неизбѣжное. Героическая поза, свойственная служителямъ зла, пока борются они, одержимые соблазнами Зла, смѣняется пошлой дрянностью повседневнаго порока, неспособнаго заполнить бездонные досуги безпросвѣтной токи. Призрачность живущей зломъ жизни мучитъ хуже самыхъ тягостныхъ страданій подлинной жизни — хуже самыхъ страшныхъ мученій, самыхъ тягостныхъ лишеній. Мучители изнемогаютъ въ своемъ торжествующемъ безчинствѣ, которое все больше, во всей отвратительной открытости этого безчинства, обрушивается на самихъ служителей Зла. Такъ раждается нѣкая дурная безконечность безсмысленнаго Зла — мертвая и мертвящая тягучка безжизненной жизни, которая проблески жизни откуда пріобрѣтаетъ? Все отъ той же подлинной жизни — потаенной, «катакомбной», внутренней, проявляющей себя вопреки всему и тутъ же поглощаемой той же черной безнадежностію…

Можетъ ли такое существованіе быть длительнымъ? Едва ли! Съ достаточнымъ основаніемъ можно предположить, что если бы, въ настоящей своей стадіи, СССР оказался, дѣйствительно, герметически закупореннымъ; — онъ задохнулся бы въ собственномъ смрадѣ — и стала бы вырываться неудержимо изъ подполья внутренняя потаенная жизнь истинная — поскольку она есть, поскольку поверхностнымъ осталось дѣйствіе Зла на душу народную. Не потому ли съ такой лихорадочной стремительностью обращается Совѣтская власть къ свободному міру? Тутъ налицо не только «агрессія» и «экспансія», тутъ не только міровая революція, какъ таковая, является задачей: здѣсь обнаруживается и инстинктъ самосохраненія Совѣтскаго Зла. Завладѣвая міромъ, Совѣтская власть старается зарядить пафосомъ этого завладѣнія совѣтскія массы. При всѣхъ условіяхъ, силы для своего дальнѣйшаго существованія Совѣтская власть черпаетъ нынѣ извнѣ — въ процессѣ завоеванія вселенной, въ гигантскомъ масштабѣ организуемаго.

Только по случайнымъ обрывкамъ, попадающимъ въ поле зрѣнія свободнаго міра, можно судить о громадности этой сатанинской «антрепризы». Даже терроръ дѣйствуетъ уже, какъ хорошо налаженная машина, на территоріяхъ самыхъ демократическихъ странъ — и притомъ дѣйствуетъ въ формахъ самыхъ разнообразныхъ, отъ насильственно грубыхъ до самыхъ утонченныхъ, подкапывающихся подъ глубочайшіе устои человѣческой психики. Но основной силой остаются соблазнъ и подкупъ, въ разнообразнѣйшихъ, опять таки, формахъ, отъ примитивно-грубыхъ до самыхъ изощренныхъ. Это — цѣлая система, о дѣйствіи которой приходится судить больше по результатамъ, чѣмъ по наблюденію за механизмомъ ея, въ его организованной громадности тщательно скрытымъ. Тутъ примѣняется какъ тончайшая скрытая игра на человѣческихъ страстяхъ, такъ и нагло-обнаженное имъ потакательство. Сила дѣйствія этой сатанинской системы опредѣляется, однако, не ея могуществомъ, какъ ни велико оно, а слабостію сопротивленія и даже больше того: встрѣчнымъ движеніемъ свободнаго міра по направленію къ Совѣтскому Злу. Не напряженную мускулатуру обороняющагося отъ смертельной опасности здороваго тѣла встрѣчаетъ натискъ на свободный міръ Совѣтчины, а распростертыя объятія, въ лучшемъ случаѣ — распущенную вялость…

Такъ, по всему широчайшему фронту и матеріальной и нематеріальной культуры происходитъ смычка между свободнымъ міромъ и агрессивной совѣтчиной. Торжествующее Зло протягиваетъ тысячи щупальцевъ къ тѣмъ явленіямъ, ему родственнымъ, въ которыхъ таятся, завуалированныя всякими прельстительными прикрасами, различныя его стороны. Это тѣмъ легче и проще, что, идя на Западъ, на свою родину возвращается Совѣтское Зло, къ своимъ же, еще не дошедшимъ до полнаго раскрытія отпрыскамъ — и тянутся сами они къ нему, ощущая родную стихію… И такъ на глазахъ нашихъ во вселенскомъ масштабѣ разворачивается духовное растлѣніе — не въ образѣ разобщенных явленій, тянущихся, въ своей множественной раздѣльности, къ нѣкоему смутно лишь сознаваемому «идеальному центру», а въ образѣ организуемаго изъ опредѣленнаго центра предпріятія — грандіозности такой, какая непредставима никакимъ воображеніемъ. «Отступленіе», бывшее до сей поры безконечнымъ множествомъ разномѣстныхъ и разнокачественныхъ явленій, неосознанно таящихъ въ себѣ зерна Зла, произрастающаго разными темпами и въ разныхъ формахъ по всему лицу христіанскаго земного круга, превращается въ организованное предпріятіе, широко и планомѣрно ведомое и имѣющее задачей все это стихійное множество приводитъ къ единству умѣлымъ инспирированіемъ каждаго отдѣльнаго элемента этой сѣти въ соотвѣтствіи съ его прошлымъ и съ его идеалами.

Весь грандіозный аппаратъ совѣтской пропаганды, профессіонально вытренированной, со всѣми его безчисленными «попутчиками», мобилизованъ для этой цѣли — мы знаемъ, что это за сила. Но мало того! Нѣчто новое наблюдаемъ мы нынѣ. Къ работѣ привлекается и вся спеціально вытренированная громада исторической русской культуры, которая выпускается сейчасъ въ міръ съ задачей подъ своей внѣшней привлекательностью и подъ видимостью заслужившихъ міровое признаніе общенаціональныхъ культурныхъ цѣнностей — все тотъ же ядъ распространять по вселенной, въ помощь аппаратурѣ профессіональной Совѣтской пропаганды. И — подчеркиваемъ мы это! — двойная задача преслѣдуется тутъ: это — акція наступательно-разрушительная, но это и акція охранительная. Духовно разлагая внѣшній міръ, мобилизованный для этого отборъ русской общественности культурной, всѣхъ видовъ, отъ Церкви до цирка, и самъ духовно разлагается, это разложеніе обратно неся и въ окружающую его среду русскую. Если «агентъ» Совѣтской власти, будь то митрополитъ, писатель, ученый, артистъ или еще кто иной, не используетъ, лишенный возможности бѣжать, возможности общенія со свободнымъ міромъ, у себя ли на родинѣ или будучи посланъ въ этотъ свободный міръ, для того, чтобы шепнуть слово правды — становится онъ причастникомъ Зла, духовно съ нимъ солидаризуясь: печать Зла ложится на него все прочнѣе и крѣпче. То, что на поверхностный взглядъ можетъ казаться сдачей Совѣтами позицій, на самомъ дѣлѣ способно быть проявленіемъ новой ихъ тактики, въ которой «агрессія» сочетается съ внутреннимъ самоукрѣпленіемъ Зла такимъ, когда Зло проникаетъ уже въ тѣ «катакомбы» русской души, которыя были для него недоступными, пока Зло ограничивалось внѣшне-насильственнымъ господствомъ. Страшно быть жертвой Зла, но это еще не гибель, каковой легко можетъ явиться соучастіе, активное и сознательное, въ работѣ Зла по овладѣнію міромъ.

Духовная родственность Совѣтскаго Зла культурѣ Запада, готовитъ явленія самыя неожиданныя. Стираются порою границы между Западомъ и Совѣтчиной. Кто кого прельщаетъ и кому помогаетъ — вотъ вѣдь какой неожиданный вопросъ можетъ возникнуть! Совѣтчина ли прельщаетъ свободный міръ — или этотъ свободный міръ сознательно и намѣренно поддерживаетъ совѣтчину? Можно заострить вопросъ: что питаетъ сейчасъ Зло въ большей мѣрѣ — наступательная ли гигантская антреприза сатанинской Совѣтчины, или тотъ «идеализмъ» Зла, который съ Запада тянется къ Москвѣ? И пусть не вводитъ насъ въ обманъ критика, «объективно» усматривающая тѣ или иные недостатки и пороки Совѣтчины — это тактическій пріемъ, оправдывающій духовное пріятіе Совѣтчины, пусть исходитъ оно и изъ тѣхъ круговъ, которые имя Христа имѣютъ на устахъ.

Здѣсь обнаруживается, въ какой мѣрѣ духовная сторона является превалирующей въ современномъ «измѣненіи временъ». Коммунизмъ есть личина, прикрывающая все то же, въ дальнѣйшей его стадіи, Отступленіе, которое осуществляется и въ образѣ латинства, и въ образѣ протестантизма, и въ образѣ сектантства, и въ образѣ русскаго вольнодумства. Вотъ почему, при всемъ своемъ, казалось бы, непримиримомъ различіи, общій языкъ обрѣтаютъ всѣ обнаруженія Отступленія, оглядку осторожности проявляя въ отношеніяхъ другъ съ другомъ. Не отсюда ли и тотъ фактъ, ошеломляющій, что такъ много въ церковной средѣ находимъ мы убѣжденныхъ и послѣдовательныхъ соглашателей съ Совѣтчиной — въ отличіе отъ людей практики и здраваго смысла, военныхъ и политиковъ, которые еще способны смотрѣть дѣйствительности въ глаза и воспринимать Совѣтчину, какъ абсолютное Зло, съ которымъ борьба идетъ на жизнь и на смерть и съ которымъ не можетъ быть соглашенія.

Окинемъ быстрымъ взглядомъ духовный фронтъ общенія свободнаго міра съ Совѣтчиной.

«Христосъ — наша надежда»! Такъ возглашаетъ вселенски объединившійся протестантскій міръ. Развѣ это не прекрасный призывъ? А что кроется подъ нимъ? Да, Христосъ — наша надежда въ дѣлѣ спасенія каждаго изъ насъ, поскольку мы вступаемъ на путь спасенія, Имъ намъ открытый. Но если говорить объ общемъ пути человѣчества ко спасенію, то такъ возглашать о Христѣ — еще невѣдомомъ и смутно ожидаемомъ — могъ только ветхозавѣтный міръ. Съ приходомъ Христа въ міръ спасеніе не отвлеченная и смутная надежда, а свѣтозарная реальность. Избавленіе явлено, и путь къ нему открытъ — съ предѣльной наглядностью. Крестъ спасительный вознесенъ на вселенной, обрѣтшей въ Церкви неизсякаемый источникъ спасительной благодати. Вѣрой нынѣ спасается человѣкъ, искупленный Христомъ — вѣрою въ искупившаго его Христа. Поскольку о надеждѣ можно говорить въ формѣ общей — о загробномъ мірѣ только можетъ идти рѣчь, о будущемъ Царствѣ Славы, имѣющемъ смѣнить нынѣ открытое намъ Царство благодати…

Но развѣ о загробномъ блаженствѣ говоритъ намъ «экуменическая» надежда? Ничуть! Развѣ контрастируетъ эта «надежда» страху возмездія, несказанному ужасу вѣчныхъ мученій, угрозой которыми отвращаетъ Христосъ человѣка отъ прельщенія міромъ? Развѣ имѣется въ виду тутъ благая надежда на милость Божію на Страшномъ Судѣ, за которымъ только и начнется для оправданныхъ вѣчное блаженство. этой надеждой чаемое? Нѣтъ! О Страшномъ Судѣ забылъ міръ протестантскій, вселенски нынѣ объединившійся подъ знаменемъ «надежды — Христа»: не ждетъ онъ Христа Судію и Мздовоздаятеля. Христосъ превращенъ въ Учителя, въ уста Которому влагается любое содержаніе — только не то, въ полнотѣ его, которое Имъ было дѣйствительно возвѣщено. Экуменическая надежда низводитъ Христа въ этотъ грѣшный міръ: — спасаются всѣ. И нужно стать въ настоящее время «протестанту» снова «протестантомъ» — но уже противъ единовѣрцевъ, далеко-далеко зашедшихъ на пути Отступленія, чтобы поднять голосъ во славу того малаго отъ Истины, что, пусть и вопреки строгой логикѣ, но жило и спасало въ традиціонномъ протестантизмѣ. И на нашихъ глазахъ отщепенцами отъ широкаго пути всесвѣтнаго протестантизма оказываются т. наз. «фундаменталисты», дерзающіе оставаться вѣрными исконному протестантизму. И надо ли удивляться тому, что они, эти фундаменталисты, единственно способны по достоинству оцѣнивать совѣтскую дѣйствительность и видѣть въ насъ союзниковъ и единомышленниковъ въ общемъ протестѣ противъ признанія московской Патріархіи законной Церковью? И надо ли удивляться тому, что «экуменизмъ», напротивъ того, видитъ въ составѣ своей «вселенной» современную совѣтчину, какъ таковую, и грезитъ, какъ о рѣшительномъ шагѣ на пути къ «Христу — нашей надеждѣ», о согласіи московскаго Патріарха формально вступить на путь «экуменизма»? И надо ли удивляться тому, что и московскій Патріархатъ готовъ смѣнить ризы строгой каноничности, въ которыя онъ было облекался, обличительнымъ перстомъ указывая на порочность протестантскаго экуменизма, на международный костюмъ примирительной «икономіи», въ которомъ и совѣтское православіе сможетъ войти въ общеніе «экуменизма»?

Латинство! Оно начало Отступленіе — и не ему ли предстоитъ рѣшающее мѣсто занять въ конечныхъ его стадіяхъ? Страдаетъ католическій міръ отъ совѣтскихъ преслѣдованій, раждая исповѣдничество и мученичество. Громко звучитъ иногда голосъ обличенія зла коммунизма. И все же твердо взятъ курсъ Ватикана на признаніе совѣтчины, на солидарность съ нею, на соглашательство. Имѣетъ значеніе немалое угроза обратить католическіе мірки, на попавшихъ подъ руку Совѣтовъ территоріяхъ, въ католичество безъ Папы: чтобы этого избѣжать слагаются на этихъ территоріяхъ разнаго оттѣнка «совѣтскія» католическія церкви, покупающія возможность продолжать культовую жизнь признаніемъ совѣтской власти и готовностію содѣйствовать ея «строительству» жизни. Какъ согласовать этотъ неудержимый процессъ съ главенствомъ Папы? Конкордатъ общій между Ватиканомъ и Москвой одинъ лишь можетъ рѣшить этотъ вопросъ удовлетворительно. На этотъ же путь толкаетъ Ватиканъ и стремленіе принять участіе въ томъ религіозномъ «возрожденіи», которое, если не стимулируется, то доброжелательно въ какой то мѣрѣ попускается Совѣтской властью на всемъ протяженіи СССР. Нащупываніе взаимное идетъ. Но не тутъ еще главный мотивъ, дѣлающій «сосуществованіе» съ Красной Москвой для Ватикана реальностью неотмѣнимой. Римъ — духовно-вѣрный союзникъ Красной Москвы по признаку непримиримости обѣихъ сторонъ къ русскому историческому прошлому, въ его православной подлинности. Вѣдь мечта восточнаго обряда вынуждаетъ Римъ вести борьбу на истребленіе — не съ Красной Москвой, а, напротивъ того, съ ея кровнымъ врагомъ, съ Исторической Россіей. Нѣтъ къ ней дружелюбнаго чувства и у протестантизма, но было бы несправедливостію вмѣнять ему ненависть къ былой Россіи. Равнодушіе, непониманіе, отталкиваніе, какъ отъ чего то чужаго и низшаго — все это есть. Но ненависти, способной вдохновить войну на истребленіе, нѣтъ. Именно это есть у латинства, поскольку Латинскій міръ уже во всемъ своемъ вселенскомъ объемѣ молится объ обращеніи Россіи. Большевизмъ — кара Божія, павшая на Россію за ея отпаденіе отъ Рима. Вернуться должна она къ нему. Ясно, что въ такой постановкѣ вопроса на одномъ берегу оказывается большевизмъ и Римъ, а на другомъ Россія — подлинная, Историческая. Въ мечтахъ что угодно можетъ строить Римъ — въ дѣйствительности міръ для него не представимъ внѣ существованія въ немъ, какъ ведущей силы, Красной Москвы. И потому не только обычный оппортунизмъ способенъ побудить Римъ вступить въ конкордатъ съ Красной Москвой, но и нѣчто гораздо болѣе глубокое и страшное: оборонительный союзъ противъ возстановленія Россіи — подлинной, истинной, православной. Какія формы онъ можетъ принять и куда можетъ привести — то никто сейчасъ не скажетъ. Ясно, однако, одно: подъ знакомъ служенія началу Антихристову возникаетъ такой богопротивный союзъ, уже фактически находящійся въ силѣ и только ждущій своего оформленія.

Значитъ ли это, что католики, въ своей массѣ, ненавидятъ Россію и склонны входить въ общеніе съ ея поработителями? Никакъ. Католики идутъ, куда ихъ ведутъ, не отдавая себѣ яснаго отчета во внутреннемъ существѣ происходящаго. Они молятся объ «обращеніи» Россіи — ко Христу, какъ они Его знаютъ. Они вѣрятъ, что этимъ будетъ спасена не только Россія, но и весь міръ. Что они направлены этимъ на путь общій съ большевиками въ борьбѣ съ Православіемъ, какъ исторической вѣрой Россіи, это ускользаетъ изъ поля ихъ зрѣнія. Едва ли отдаютъ они себѣ отчетъ и въ томъ, что установленіе «параллельнаго» западному «новаго» восточнаго католицизма взываетъ историческую громаду самаго латинства, такъ что, въ существѣ, современная политика Ватикана одновременно опрокидываетъ все «историческое» церковное христіанство до сихъ поръ жившее въ своей раздѣльности: не только русско-православный міръ, но и міръ латинскій. Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что въ нѣдрахъ латинства есть трезвые элементы, которые, пусть и проводя сквозь призму своихъ предубѣжденій, но понимаютъ безысходную трагичность складывающейся обстановки. Есть, конечно, и сохранившаяся еще среда традиціоннаго латинства бытового, которая, лично спасаясь въ своемъ специфическомъ благочестіи, образуетъ и для латинства въ цѣломъ спасительный слой внутренняго латинскаго «фундаментализма». Но этимъ не отмѣняется общая направленность латинства въ цѣломъ, увлекаемаго къ послѣднимъ стадіямъ «Отступленія».

Такъ обстоитъ съ инославными — то есть съ тѣми, кто еще съ полнымъ правомъ носятъ именованіе христіанъ. Что говорить о сектантахъ? Что говорить о томъ неопредѣленномъ множествѣ, которое, пусть и принадлежа къ тѣмъ или инымъ «деноминаціямъ», уже равнодушно ко всякой уточненности вѣры? Что говорить о тѣхъ, кто потеряли вѣру, замѣнивъ ее суррогатами культурными? Что, наконецъ, говорить о тѣхъ, кто уже активно готовы бороться съ вѣрой, какъ пережиткомъ невѣжества далекихъ предковъ? Абсолютно чужда имъ всѣмъ Историческая Россія, и ея исчезновеніе съ карты міра представляется имъ чѣмъ то естественнымъ и необходимымъ. Самая мысль о возстановленіи ея воспринимается, какъ безумство. Если ее можно терпѣть, то лишь какъ безобидное чудачество вымирающихъ выходцевъ изъ безславно погибшаго, похороненнаго навѣки, міра, о которомъ здравомыслящіе люди могутъ говорить только съ двойнымъ чувствомъ: презрѣнія къ власти и жалости къ народу. Наконецъ-то вошелъ этотъ народъ въ общую семью! Правда, онъ еще опутанъ, связанъ, окованъ — то временныя и преходящія послѣдствія спасительной Революціи. Но заря освобожденія уже занялась. Жизнь начинается въ Совѣтской Россіи — надо ей помочь, жизни этой, укрѣпиться на допускаемыхъ для нея началахъ достойнаго существованія, не входя въ конфликтъ съ властью, не хотящей разстаться съ коммунистическими заданіями и лозунгами. Надо входить въ тѣснѣйшую связь съ народомъ, съ его элитой, съ церковными организаціями: общее со свободнымъ міромъ русло жизни надо создавать. Идеализація культуры русской помогаетъ закрывать глаза на темное и страшное, что органически присуще совѣтской дѣйствительности, которая упрямо называется русской. Нѣкое «народничество» западное возникаетъ въ помощь совѣтскому «марксизму»: повторяется исторія!

Православіе — что сказать о немъ? Двоится оно въ своемъ сознаніи, поскольку мы говоримъ о свободномъ мірѣ. Эта двойственность обнаруживается и въ отношеніи къ Злу Совѣтчины и въ отношеніи къ Церкви, этого Зла не признавшей. Есть, конечно, въ составѣ этихъ отраслей Православія элементы, связавшіе свою судьбу прочно съ Совѣтчиной и духовно уже находящіеся по ту сторону Желѣзнаго Занавѣса. Это самые страшные слуги Зла, безъ всякаго внѣшняго надъ ними насилія таковыми ставшіе — свободно избравшіе Веліара. Но ошибкой и даже грѣхомъ было бы вмѣнять такое устрашающее умоначертаніе всей массѣ и мірянъ и духовенства, даже высшаго, въ составѣ свободнаго Православія, не порвавшаго съ Совѣтчиной. Для этой массы характерна именно двойственность или, точнѣе сказать, раздвоенность сознанія, почему какъ бы на вѣсу находятся они, не сдѣлавъ окончательнаго выбора между Христомъ и Веліаромъ и буквально вися надъ пропастію, сами того не сознавая. Находясь подъ воздѣйствіемъ разнообразнѣйшихъ соблазновъ и воздѣйствій, отъ самыхъ грубыхъ и низменныхъ до тончайшихъ, всецѣло ко внутренней жизни относящихся, всѣ эти элементы находятся въ стадіи созрѣванія для новой стадіи Отступленія — той уже, которая вплотную подходитъ къ концу временъ. Это не вольнодумное самочиніе, разлагающее Православіе, каковая форма Отступленія была характерна для русскаго общества и погубила Россію, а обращеніе самой Церкви, во всей ея видимой цѣлостности и сохранности, въ Церковь лукавнующихъ. Недооцѣнкой силы Зла является воспріятіе такъ называемой Совѣтской Церкви подъ угломъ зрѣнія только злой барщины и злого оброка, которые несутъ представители этой Церкви совѣтскимъ властителямъ. Это не внѣшняя обуза, тяготѣющая надъ Церковью — какъ то было во времена до паденія митр. Сергія и такъ наз. «легализаціи» Церкви. Предъ нами процессъ внутренняго растлѣнія Церкви, съ сохраненіемъ — сознательнымъ и намѣреннымъ! — всей видимости истинной Церкви, строго Православной. Тутъ Врагъ входитъ въ самый Алтарь и съ амвона, устами князей Церкви, говоритъ народу. То послѣдняя стадія Отступленія, вобравшаго въ себя самое послѣднее, что этому процессу сопротивлялось — Православную Церковь, въ ея конкретно-исторической видимости. И въ пустыню остается только бѣжать Истинной Церкви…

Тѣ церковные элементы, которые въ свободномъ мірѣ не за страхъ, а за совѣсть пріобщились къ Совѣтской Церкви, составляютъ общую цѣпь съ Совѣтской Церковью, именно въ этомъ ея страшномъ превращеніи: то слуги Веліара, вошедшіе внутрь Церкви. Повторяемъ, не дерзаемъ мы распространять такую оцѣнку на ихъ окруженіе, не сказавшее еще своего послѣдняго слова. Но направленность стрѣлки движенія ихъ — угрожающе опредѣлительна. Не дано намъ знать времена и сроки, данные для того, чтобы могли опамятоваться и возвратиться вспять находящіеся на этомъ гибельномъ пути. Характернымъ для этихъ людей является двузначное отношеніе къ Зарубежной Церкви и къ Катакомбной Церкви. Если у слугъ Веліара ничего кромѣ острой ненависти не находится по отношенію къ Зарубежной Церкви, а Катакомбная Церковь является для нихъ нелѣпой ненужностью, самое бытіе которой ими, однако, страстно отрицается, то для тѣхъ, кто своего выбора еще окончательно не сдѣлали, проблемой, пусть томительной и раздражающей, но все же проблемой стоятъ и Зарубежная Церковь и Церковь Катакомбная. При всѣхъ условіяхъ, въ «нѣтяхъ» оказываются всѣ эти отрасли Церкви, поскольку рѣчь идетъ объ исповѣдничествѣ Истинной Церкви, и отъ нихъ всѣхъ тянутся нити къ совѣтчинѣ, опосредствованной Совѣтской Церковью. Источникомъ соблазна для нихъ всѣхъ является Совѣтская Церковь, но они и сами опорой и органомъ пропаганды являются для Совѣтчины, дѣломъ, словомъ и — молчаніемъ тамъ, гдѣ совѣсть церковная звала бы къ обличенію Лжи и къ сопротивленію насилію и соблазну. Распространяется на эти отрасли Православія и то, о чемъ говорили мы примѣнительно къ остальнымъ отвердившимся въ мірѣ стадіямъ Отступленія: тяготѣніе обнаруживается и, во всякомъ случаѣ, оглядка осторожности ко всѣмъ обликамъ Отступленія. Обманчивый обликъ лже-христовъ въ разныхъ варіантахъ заслоняетъ Христа истиннаго, но всѣ лже-христы тянутся нынѣ другъ къ другу, предваряя общее единеніе въ грядущемъ Антихристѣ. Служатъ ему сознательные дѣятели разныхъ отраслей Отступленія, сами того не вѣдая; служатъ ему уже сознательно, вѣроятно, наиболѣе продвинувшіеся въ «прогрессѣ» Отступленія; но безсловеснымъ стадомъ толкутся массы, не утратившія еще Христа, но уже не способныя или еще не пробудившіяся къ исповѣдничеству Христа Истиннаго. Въ ногу съ Отступленіемъ идутъ сейчасъ и эти массы, не только не сопротивляясь ему, но лишь ускоряя его ходъ своимъ поведеніемъ, принципіально двусмысленнымъ, а потому ни къ какой дѣйственности положительной неспособнымъ.

Что же противустоитъ нависающей тьмѣ Отступленія, готовой уже сомкнуть надъ погрязающей въ грѣхѣ ума землѣ свой мрачный сводъ? Противустоитъ ему прежде всего молчащая Россія, таящая въ этомъ молчаніи вѣрность грозной Анаѳемѣ, провозглашенной Совѣтской власти Патріархомъ и Соборомъ. Это молчаніе — сила, вѣсъ которой нѣтъ возможности опредѣлить. Но составъ ея все же можно до извѣстной степени распознать, а тѣмъ самымъ и въ какой то мѣрѣ приблизиться къ уразумѣнію той спасительной реакціи, которую таитъ въ себѣ эта сила, неся въ себѣ угрозу самому бытію Совѣтчины — а тѣмъ самымъ открывая перспективу продленія жизни міра, спасеннаго отъ завершенія «прогресса» Отступленія.

Что же можно разумѣть подъ молчащей Россіей?

Прежде всего ту Россію, которая духовно не приняла совѣтчины, уйдя въ катакомбы. Въ нѣдрахъ потаенныхъ, въ убожествѣ и подъ страшной угрозой, въ формахъ случайныхъ, диктуемыхъ тяжко-неблагопріятными условіями безраздѣльно господствующей совѣтчины, исповѣдуется истинная вѣра истинными чадами истинной Церкви, не поклонившейся Веліару. Вѣримъ, что Господь чудесной Своей помощью открываетъ возможности сохраненія катакомбной Церковью и нѣкоторыхъ ея организаціонныхъ формъ. Не допустимо ли, однако, относить къ Катакомбной Церкви, какъ благодатному церковному единству, и всѣхъ тѣхъ, кто, будучи лишены возможности организаціонно обнаруживать свою принадлежность къ той Православной Русской Церкви, которая открыто и осознанно отвергла митроп. Сергія-Отступника и его преемниковъ, все же въ своихъ разнообразно-изолированныхъ углахъ дышатъ ея духомъ, потаенно вознося молитвы объ избавленіи Россіи?

Есть и иное молчаніе — тѣхъ, кто пріяли совѣтскую власть и все, что съ ней связано, но болѣютъ этимъ пріятіемъ, какъ тяжкой болѣзнью, невыносимымъ гнетомъ лежащей на ихъ душахъ. Здѣсь катакомбы — въ собственныхъ душахъ, куда, какъ въ убѣжище, укрываются страждущіе, въ горячихъ молитвахъ покаянія и скорби, упованія и вѣры. Такіе люди пребываютъ въ постоянномъ колебаніи, отъ котораго изнемогаютъ ихъ души — одновременно и принимая печать Зла, надъ ними нависшую, и отвергая ее. Это тѣ множества, милліоны, надо уповать, многіе милліоны, которые, совершая грѣхъ отступничества, не совершаютъ его, какъ грѣхъ ума, а совершаютъ его, какъ грѣхъ воли. Быть можетъ, каждодневно несутъ они этотъ грѣхъ милостивому Богу, не въ силахъ будучи уйти отъ грѣха, но ненавидя его тѣмъ большей ненавистью и пламенно взывая о томъ времени, когда способны они будутъ сорвать съ себя узы сатанинскія. Это, въ существѣ, «павшіе», а не «апостаты» — и готовы они къ покаянію.

Есть и еще иное молчаніе — то скорѣе сонъ, чѣмъ молчаніе. То пассивное претерпѣваніе Зла, безъ внутренней реакціи на него, безъ особой даже мысли о немъ, безъ надеждъ, безъ вѣры, безъ покаянія, но все же претерпѣваніе Зла, а не активно-сознательное соучастіе въ немъ и служеніе ему. Тутъ чашка вѣсовъ какъ бы уже склонилась къ гибели, но оформившагося грѣха ума еще нѣтъ, а есть только обреченное самоутвержденіе въ грѣхѣ воли. Привычный пьяница — вотъ какая аналогія приходитъ на умъ. Онъ не думаетъ о борьбѣ съ порокомъ, но онъ знаетъ, что это порокъ. Покаянное обновленіе возможно. Озареніе духа — и павшій всталъ: слезы покаянія потекли, омывая привычный грѣхъ, и ожилъ духомъ человѣкъ. Онъ спасенъ. Не бываетъ ли случаевъ блаженной кончины такихъ грѣшниковъ, пламенной силой покаянія совлекшихъ съ себя безъ остатка облагавшую ихъ такъ плотно скверну?

Молчаніе это, многоразличное въ своемъ составѣ, но въ чемъ то духовно родственное, ибо къ Богу взывающее и, во всякомъ случаѣ, способное внять голосу Божію, есть то единственное, что виситъ реальной угрозой надъ Совѣтской властью. Это — живая плоть Анаѳемы, которая, въ далекомъ прошломъ провозглашенная, преемственно хранится въ душѣ народной, пусть эта душа и не знаетъ о святомъ корнѣ своей жизнеспособности духовной. Этого молчанія только и боится Совѣтская власть, а съ нею и тѣ, кто съ ней себя связали узами грѣха уже прочно, грѣхъ ума освоивъ существомъ своего сознанія и сатанинскій знакъ на себя принявъ свободнымъ изволеніемъ.

Такъ въ Россіи. Такъ въ захваченныхъ СССР странахъ. Но есть основаніе думать, что святое молчаніе не чуждо и свободнымъ странамъ, поскольку человѣчество не до конца прожжено грѣхомъ ума, въ свойственныхъ Западу формахъ его. Въ очахъ Божіихъ святится это молчаніе, давая жизнь міру.

Вынужденное молчаніе въ свободномъ мірѣ — какъ такъ? Да, такъ ли ужъ свободенъ этотъ свободный міръ? Формальная свобода есть лишь возможность, а чтобы использовать ее во благо, не малое надо иногда гражданское мужество, часто непосильное человѣку. Твердо осѣвшія общественныя формы оковываютъ, оковываетъ среда, оковываютъ предразсудки, съ молокомъ матери всосанные, оковываетъ культура, обнимающая отъ пеленъ. И что страшно? Поскольку человѣкъ используетъ формальную свободу во-зло, то вещь какъ бы нормальная — и только уголовныя формы ея нарушенія вызываютъ реакцію. И творится все шире зло въ формахъ условно-допустимыхъ, и катится міръ все дальше, поражаемый и заражаемый этимъ зломъ. Но попробуй кто формальную свободу использовать въ смыслѣ высвобожденія себя отъ оковъ предубѣжденности противъ Истины — во благо, въ направленіи возврата къ Истинѣ, нѣкогда отвергнутой и утраченной: непереходимыя трудности возникаютъ. Тутъ сказывается то специфическое тавро, которое наложено на душу человѣка Отступленіемъ. Чудо благодати Божіей надо, чтобы западный человѣкъ осозналъ грѣхъ Отступленія предъ Истиной Православія — и какимъ отщепенцемъ тогда онъ станетъ предъ лицомъ всего породившаго его міра. Не поймемъ мы солидарности Запада съ совѣтчиной, если не оцѣнимъ по достоинству культурную зараженность ядами Отступленія, которая обдержитъ западнаго человѣка. Перерожденіе всего его внутренняго состава нужно — легко ли это? Чтобы смутно ощутить потребность этого, и то, какая нужна чуткость, а осознать эту проблему, тѣмъ болѣе ее вразумительно формулировать, это почти невозможно, тѣмъ болѣе дать выходъ такимъ чувствамъ и помышленіямъ въ словахъ и дѣйствіяхъ общественно значимыхъ. Чудо тутъ надо…

Представимъ себѣ католика правовѣрнаго — предъ лицомъ современной трагедіи католическаго сознанія: что, кромѣ смутнаго недомоганія, можетъ онъ ощущать? Двоиться должна душа его и въ молчаніи таиться, не находя выхода изъ раздвоенности. Легче положеніе протестанта, но опытъ показываетъ, что и протестантское сознаніе, болѣе открытое для пріятія внѣшнихъ впечатлѣній, загромождено до мѣры, съ громаднымъ лишь трудомъ позволяющей отвлекаться отъ «широкаго пути». Можно уповать, что и здѣсь, и это, быть можетъ, въ большей мѣрѣ чѣмъ среди католиковъ, именно въ молчаніи совершается процессъ осознанія дѣйствительности духовно-плодотворнаго. И можно примѣнительно даже и къ свободному, до зубовъ вооруженному. Западу повторить ту же фразу: только молчаніе составляетъ дѣйствительную угрозу совѣтчинѣ, и только его она боится.

Но вернемся къ Православію — свободному. Если молчаніе естественно, понятно, неизбѣжно даже, для Запада предъ лицомъ страшнаго опыта совѣтчины — для Запада, смутно прозрѣвающаго, сквозь отравленный туманъ и дурманъ Отступленія, Истину, то нѣчто діаметрально противоположное надо сказать съ полной рѣшительностью о свободномъ мірѣ православномъ. Поскольку православный міръ не раскрываетъ рта для обличенія Зла совѣтчины — пособничество предъ нами этому Злу, сознательное и отвѣтственное. И это такъ не только примѣнительно къ намъ, русскимъ. Для каждой православной церкви во вселенной ясно, что являла собою Россія для Православной Истины. А потому вѣрность Русской Православной Церкви истинной, въ смыслѣ братскаго ея признанія и отверженія ея враговъ, есть нѣчто само собою разумѣющееся, безспорное и безспорно обязательное. И тутъ никакая давность существованія совѣтчины не играетъ ни малѣйшей роли — законнаго титула для своего бытія Зло давностью не пріобрѣтаетъ. Зло остается Зломъ — и полнымъ голосомъ должны это свидѣтельствовать православныя Церкви, если хотятъ онѣ оставаться на высотѣ своего званія и призванія. Зло водрузилось на мѣстѣ святѣ — вотъ что должны свидѣтельствовать Православныя Церкви предъ лицомъ совѣтчины, овладѣвшей Православнымъ Царствомъ Россійскимъ. И если это могутъ только въ молчаніи исповѣдывать «малые», то это молчаніе вопіетъ не только противъ самой совѣтчины, но и противъ князей Церкви, молчаливо попускающихъ Совѣтчину сатанинскую возноситься надъ міромъ, а тѣмъ паче — кадящихъ предъ нею. Нѣтъ имени грѣху, когда отъ лица Православія творится славословіе Совѣтской власти, прикрытой церковно-совѣтскимъ фронтономъ.

Еще большую отвѣтственность несетъ Православіе Русское, ибо тяжкій опытъ, нами перенесенный, ставитъ насъ въ положеніе старшихъ братьевъ, независимо отъ возраста церквей. И развѣ не Промыслъ Божій вывелъ насъ, обладателей этого повышеннаго опыта, на стогны міра? Только ли для того спасъ насъ Господь, чтобы мы творили свои личныя судьбы? Этотъ вопросъ ставимъ мы не только въ планѣ себялюбиваго узкаго житейскаго самоустроенія, хотя бы и цѣною утраты своего и церковнаго и національнаго лица. Этотъ вопросъ можетъ быть поставленъ и въ перспективѣ сохраненнаго церковно-національнаго сознанія, и тогда онъ звучитъ такъ: можно ли въ своемъ лишь тѣсно-ограниченномъ кругу, въ своемъ замкнутомъ быту, ставить задачу церковно-національнаго самосохраненія? Иными словами — можно ли обрекать себя и въ свободномъ мірѣ на катакомбное существованіе и, слѣдовательно, на молчаніе? Есть уже элементъ невѣрности и измѣны въ такомъ рѣшеніи, пусть и потаенный, а потому непрочной является такая форма самосохраненія, одинаково плохо защищенная и противъ соблазна денаціонализаціи и противъ соблазна совѣтофильства и духовнаго возвращенчества. Исповѣдничество, вотъ, что диктуется фактомъ нашего зарубежнаго бытія, какъ членовъ Русской Православной Церкви, — исповѣдничество Истины въ ея противупоставленіи совѣтской лжи, въ частности и церковной. Назначеніе Зарубежной Руси полнымъ голосомъ вѣщать міру о той Анаѳемѣ, которая виситъ надъ совѣтчиной, тѣмъ самымъ охраняя и себя отъ опасности заразиться ея ядами.

Спасай свою душу, но и зови къ тому другихъ: исповѣдничество, вотъ удѣлъ православныхъ русскихъ людей за рубежомъ, какъ выполненіе послушанія свободы, на нихъ Богомъ возложеннаго. Въ тайнѣ своихъ сердецъ служатъ Богу вѣрные въ подъяремной Руси. Въ тайнѣ своихъ сердецъ ждутъ освобожденія отъ ярма совѣтчины сатанинской и тѣ, кто еще сопротивляются внутренно Злу, творя молитву покаянія за соучастіе во злѣ, которымъ грѣшатъ. Въ тайнѣ сердецъ тлѣетъ возможность покаянія и у тѣхъ, кто уже и не сопротивляются даже внутренно со всѣхъ сторонъ обложившему ихъ Злу Совѣтчины. Въ тайнѣ сердецъ происходитъ громадный процессъ осознанія Зла совѣтчины внѣшнимъ міромъ. Видитъ Сердцевѣдецъ тайну сердецъ христіанскаго міра, выдерживающаго испытаніе на свою христіанскую годность. Есть ли готовность, съ новымъ горячимъ рвеніемъ вложить свою свободу въ жизнь, чтобы тѣмъ послужить Христу, спасая свои души? Отъ отвѣта на этотъ вопросъ зависитъ судьба міра, но извѣстенъ онъ только Сердцевѣдцу-Богу. Если нѣтъ этой готовности, то ни Западъ не сохранитъ остатковъ своей свободы, ни Россія не обрѣтетъ ея вновь. Удѣлъ нашъ, православныхъ людей, поставленныхъ Промыслителемъ-Богомъ въ условіяхъ свободы, давать на этотъ вопросъ отвѣтъ явный, тѣмъ не только спасая свою душу, но и ведя міръ ко спасенію. Начало свободы должно въ сознаніи свободою пользующихся православныхъ христіанъ — и прежде всего русскихъ православныхъ христіанъ — слиться нераздѣльно съ понятіемъ исповѣдничества.

Исповѣдничествомъ истинной церковности въ явномъ духовномъ противленіи Совѣтскому Злу должна быть наша жизнь; вотъ православное использованіе свободы Зарубежной Русью.

Архим. Константинъ.

Источникъ: «Православный Путь». Церковно-богословско-философскій Ежегодникъ. Приложеніе къ журналу «Православная Русь» [за 1956 годъ]. — Jordanville: Типографія преп. Іова Почаевскаго. Holy Trinity Monastery, 1956. — С. 45–79.

https://russportal.ru/index.php?id=publications.orth_way1956_03