11. Революционные движения в Германии и в России. Маркс и Ницше

Подготовительные тексты для планируемой книги «Русские и немцы в драме истории». Предварительное изложение глав публикуется для обсуждения с целью их последующего уточнения. Автор будет благодарен за указания на погрешности и за советы.

Вступление с разъяснением цели книги: «О месте немецкого и русского народов в Божием Промысле».
1. Русские и немцы. О влиянии языческого наследия на наши национальные характеры
2. О различиях в христианизации германцев и славян
3. Роль Римской империи и ее наследия в германской и в русской государственности
4. Движущая сила «Возрождения», Реформации и капитализма.
5. «Просвещение», масонство, Французская революция. Англосаксы и Америка… Часть 1.
5. «Просвещение», масонство, Французская революция. Англосаксы и Америка… Часть 2 (окончание главы)
6. Петровское окно в Европу, женский век «Просвещения» и масонство в России
7. Философия «немецкого идеализма», «романтизм и «антисемитизм» в Германии
8. Европейские революции и удерживающая Россия
9. Немецкая философия и романтизм в России, западники и славянофилы
10. Роль России в объединении Германии, русский национализм и немецкий национализм

Подведем итог значению Петербургского периода русской истории, в котором к концу XIX века в России сформировались причины последующего катастрофического развития плодов Нового времени.

Даже автор-эмигрант либеральной «парижской» юрисдикции 1930-х годов резюмирует печальные итоги петровского «окна в Европу» для Русского Православия:

«Москва, третий Рим, светильник веры, был покинут. Его заменила новая Европей­ская столица, названная нерусским именем Санкт-Петербурга. Но все эти внешние удары и поражения не могли унич­тожить веры русского народа в его богоизбранничество. Она продолжала жить в его сердце, потеряв однако свою целостность, разбившись на ряд извилистых, часто и взаим­но противоречащих течений. Три из них заслуживают особого внимания.

Первое пыталось упорно продолжать тради­ции Иосифлян. В своей наиболее ярко выраженной форме оно сохранилось в недрах раскола, неуничтожимого, не­смотря на все усилия царской власти. Это направление, утверж­давшее, что русское православие единственно истинное вопло­щение христианства, влияло однако на гораздо более широкие круги, чем одно старообрядчество. Трудно найти верующего русского человека, который бы в глубине своей души не считал все остальные церкви низшей и поврежденной фор­мой христианства по сравнению с красотой и истиной русского православия.

Второе течение, особенно расцветшее в XIX веке, хотя тоже верило в богоизбранность России, но оно от­казалось от мысли, что бытовое благочестие, есть единственный оплот против приближающегося царства антихриста. Оно начало искать иных путей для выявления духовного сокровища, вверенного Богом русскому народу. Это направ­ление не имело единой программы, оно растеклось на множество параллельных струй, то сливающихся, то пересекающихся друг с другом. Вершины своей оно достигло в лице Саровского старца Серафима, столь отличного от Иосифлян своей кротостью, радостью и духом свободы. Близко примы­кали к нему Оптинские старцы, вдохновляло оно и славянофилов и Достоевского, но и им же питалось и мистическое сек­тантство России, с его странными прозрениями и мучитель­ными искажениями.

Однако основной особенностью XIX века было зарожде­ние третьего течения, русского антихристианского мессианства, начавшегося с движения народников и окончившегося в социалистических и коммунистических партиях. Этот мессианизм добился в наши дни, неожиданной победы».
(Зернов Н. Москва – Третий Рим // Журнал «Путь» № 51, 1937)

Не станем уточнять используемые автором названия этих течений, хотя нельзя считать их точными и исчерпывающими. В частности, «тради­ции Иосифлян [по примеру прп. Иосифа Волоцкого боровшихся с жидовствующими и др. ересями, защищая Истину Православия. ‒ М.Н.] … это направление, утверж­давшее, что русское православие единственно истинное вопло­щение христианства», ‒ но ведь это является основой богословия во всех поместных Православных Церквах, иначе почему бы им не объединиться с католиками. Второе направление, которое «вершины своей достигло в лице Саровского старца Серафима, столь отличного от Иосифлян своей кротостью, радостью и духом свободы кротостью, радостью и духом свободы», ‒ это скорее самооправдательная (в полемике с консервативной РПЦЗ) интерпретация своего либерально-демократического эмигранского Православия, которое считало себя продолжателями «кротости, радости и духа свободы» (ссылаясь также на прп. Нила Сорского), ‒ но эти качества Православия как и личность прп. Серафима Саровского ‒ не представляют собой особое «мессианское» направление в Православной Церкви, это одна из ее неотъемлемых сторон, не противоречащая т.н. «Иосифлянам». Нет смысла их разделять и считать разными направлениями «веры русского народа в его богоизбранничество».

В этой схеме Н. Зернова почему-то отсутствует главный подрывной фактор ослабления и крушения Российской монархии ‒ западничество, которое не верило в избранность православной России и которое в предложенной «мессианской» терминологии можно считать атеистической «мессианской» верой в западный либерально-гуманистический «прогресс». Ее-то и можно считать вторым историософским течением, возникшим в России в Петербургский период.

А уж третье течение ‒ «антихристианское мессианство» ‒ тем более неуместно производить от слова Мессия, разве что в значении ложного мессии-антихриста. Исток его не в движении народников, которые опирались на русские общинные традиции. И победа этого «лжемессианизма» не была неожиданной, она предвидена в Священном Писании как царство антихриста, и на фоне западнического развития в XIX веке ее предсказывали, в частности, прп. Серафим, свт. Игнатий (Брянчанинов), свт. Феофан Затворник, Достоевский, Леонтьев.

Это «антихристианское мессианство» (родственное западничеству и лишь более радикальное, доведшее до логичного революционно-богоборческого конца его «просвещенчество») правильнее назвать сатанизмом, который в наших странах был очень ярко представлен двумя его видными теоретиками родом из философской страны Германии: социалистом Карлом Марксом и националистом Фридрихом Ницше. Упоминавшийся католический проф. Г. Зигмунд видит в них не столько развитие философии «немецкого идеализма», сколько самостоятельное проявление атеизма (который в человечестве изначально насаждается противником Бога ‒ сатаной). В частности, «Маркс обновил для себя классический атеизм античной Греции еще раньше, чем увлекся Фейербахом» (G. Siegmund. S. 281).

Марксизм как лжемессианство царства антихриста

Итак, Ленин написал статью, ставшую основополагающим тезисом в учении марксизма-ленинизма: «Три источника и три составные части марксизма» (1913): это «немецкая классическая философия» (по его мнению, нашедшая свою вершину в атеизме Л. Фейербаха, который однако не проповедовал уничтожения «старого мiра»); английская политэкономия (теория трудовой стоимости А. Смита и Д. Рикардо, которые, однако, не требовали уничтожения частной собственности) и французский утопический социализм (развитый Фурье, Оуэном и Сен-Симоном, которые обличали капиталистическую эксплуатацию и мечтали о справедливом строе, но не провозглашали уничтожение семьи и государства).

К тому же, что касается » немецкой классической философии» (так ее называют марксисты), то в конце жизни многие из ее деятелей «испугались последствий своего «неверия» и отступили от него, захотев остаться религиозными и в старости возвращения к покинутому Богу» (G. Siegmund. S. 224), ‒ считал Г. Зигмунд, указывая, в частности, на Канта. Это можно отнести и к Шеллингу, и к Гёте. Даже Гегель, отрицая Христианство, но будучи консервативным государственником, вместо Бога придумал некий пантеистический абсолютный дух истории, тем самым не ограничивая мiроздание мертвой материей. Фейербах же, первоначально протестант по рождению, захотел «очистить» построения Гегеля от остатков идеализма, от его «попыток примирить веру с неверием», и полностью перешел к воинствующему атеизму и к соответствующей политической революционной идее (G. Siegmund. S. 264‒269). Этим Фейербах и понравился богоборцу Марксу, заявившему в своей работе «Святое Семейство», что Фейербах в книге «Сущность христианства» закончил критику религии и «немецкого идеализма». Так что сама «классическая немецкая философия», при всей своей «просвещенческой» ставке на разум, для марксизма не была ни источником, ни составной частью.

Социалистические теории построения «рая на земле», «без Бога, своею собственной рукой» (как поется в гимне «Интернационал»), возникли в общем западном апостасийном русле «Просвещения», но эти утопии были совершенно не осуществимы в больном мiре, «во зле лежащем». К тому же и способ их осуществления у Маркса был провозглашен именно сатанинский: расчеловечение человечества.

В своем «первом программном документе научного коммунизма» – «Манифесте коммунистической партии» ‒ Маркс не просто «объединил» элементы указанных трех теорий, но провозгласил уничтожение «старого мiра» («до основанья а затем», ‒ как поется в коммунистическом гимне): уничтожение частной собственности, семьи, национальности, государства и религии. То есть тех основ человеческого общества, без которых и человек переставал быть человеком, созданным «по образу и подобию» Божиему, а превращался в бездуховного трудового муравья в общечеловеческом муравейнике, руководимом марксистской партией. Так что основным источником марксизма была не немецкая философия, а сатанизм.

Карл Маркс (1818‒1883) «происходил из еврейской семьи, его отец [Генрих Маркс родился с именем Хершел Леви Мордехай], адвокат, ‒ человек либеральных взглядов, ‒ переменил свое вероисповедание [иудаизм на протестантство] только в интересах своего общественного приспособения…. Оба родителя Карла Маркса, происходили из известных и уважаемых еврейских раввинских родов, связанных родственно со знаменитыми именами» (G. Siegmund. S. 274).

Разумеется, протестантом (христианином) Маркс был только номинально, и от своего отца, равнодушного к религии либерала, отличался воинствующим атеизмом.

Еще в юности Маркс мечтал в стихотворении «Молитва отчаявшегося (Прометей)»:

Бог отнял у меня так много!
Загнав в проклятье и порабощенье.
Его мiры, лишенные всего земного!
Мне оставляют только мщенье!..

Я сам себе престол воздвигну в стуже,
Его огромная вершина ‒ вечный холод,
А основание ‒ сверхчеловечный ужас,
Его служители ‒ мученья, страх и голод…

Подобно божеству пройду я в мiре,
Победно шествуя среди руин,
Мои слова ‒ как крики яростного пира,
С Творцом сравняюсь грудью я один.

(текст переведен мною из отрывков этих стихов в книге Г. Зигмунда)

Демонический элемент отразился и в учении Маркса о том, что добро якобы может быть осуществлено через зло…

И здесь вновь отметим историософскую нить, связанную с еврейским вопросом и антихристом. Как писал Бердяев,

«Маркс был еврей и в его подсознательном, как в подсознательном всех выдающихся евреев, жило это древнееврейское мессианское сознание. Он оторвался от религиозных корней еврейского народа, потерял веру в Бога, стал материалистом. Но духовный облик человека совсем не определяется его умственными теориями. В глубине Маркс остается евреем, верующим в мессианскую идею, в наступление «царства Божьего на земле», хотя и без Бога уже. Он принадлежит к тем евреям, которые отвергли Христа, не узнали в нем Мессии и ждут мессию в грядущем… Новый мессия явится в силе и славе, осуществит все мессианские надежды, его царство будет царством мiра сего… Но… избранный народ Божий, у Маркса есть уже не еврейский народ, а пролетариат» («Марксизм и религия»). Так что еще и поэтому евреи обильно пошли в революционные ряды ‒ переплавляя «мечту о мессианстве своих дедов и прадедов в новое мессианство ‒ в мечту о социализме», ‒ пишет Г. Аронсон («Книга о русском еврействе 1860-1917». Н.-Й. 1960).

Из-за своих политических публикаций с призывами революционного свержения прусской монархии Маркс вынужден был в 1843 году покинуть Германию и, став лицом без гражданства, поселился в Лондоне, где познакомился со своим будущим другом и соавтором Фридрихом Энгельсом.

Считается, что «первый программный документ научного коммунизма» – «Манифест коммунистической партии» они написали вместе, провозгласив в нем следующую программу:

– «Уничтожение частной собственности». Это достижимо «лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности»: «отмена права наследования… конфискация имущества… обязательность труда для всех, учреждение промышленных армий».

– «Уничтожение семьи» – «Коммунистам можно было бы сделать упрек разве лишь в том, будто они хотят ввести вместо лицемерно прикрываемой общности жен официальную, открытую… Общественное и безплатное воспитание всех детей».

– Уничтожение нации: «Отменить отечество, национальность. Рабочие не имеют отечества… Национальная обособленность и противоположности народов все более исчезают… Господство пролетариата еще более ускорит их исчезновение».

– Уничтожение религии: «Законы, мораль, религия – все это… не более как буржуазные предрассудки»; коммунизм «отменяет вечные истины, он отменяет религию, нравственность» буржуазной эпохи, ибо «коммунистическая революция есть самый решительный разрыв… с идеями, унаследованными от прошлого».
(Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 1951)

Какое отношение это имеет к «немецкой философии»?..

Перефразируя Ленина, в этой коммунистической программе можно видеть один духовный исток: отвержение Закона Божия и Царства Небесного ради построения тоталитарного «рая на земле»; и две политические составные части, нижнюю и верхнюю: 1) нижняя объединила разночинных людей, которые по своему горделивому побуждению стремились «своею собственной рукой» построить «рай» для трудящихся, для чего надо отнять у капиталистов их богатства; 2) верхняя составляющая заключалась в циничном использовании этого низового побуждения главными мiровыми капиталистами, стремившимися построить «рай на земле» только для себя, уничтожая коммунизмом конкурентов в других странах и небывало закабаляя трудящихся. Совпадение интересов этих двух, столь противоположных по целям, составных частей в развитии коммунизма заключалось в наличии у них общего противника: христианского мiра, который стремились разрушить те и другие (даже Б. Дизраэли упоминал об этом явлении как о «союзе искусных накопителей богатств с коммунистами»; – его роман «Конигсби, или Молодое поколение», 1844).

Разумеется, ведущая роль в этом симбиозе принадлежала мiровой закулисе («тайне беззакония»). Для достижения своих целей она всегда пользовалась самыми разными общественно-политическими силами – ересями, философскими учениями, религиозными и социальными реформами, восстаниями против несправедливости, революциями, войнами и т.п., направляя их активность против удерживающих структур. Это естественный прием в политике: учитывать и использовать всех полезных попутчиков и «полезных идиотов». Если таковых нет готовых, можно пытаться их создать – в зависимости от конкретных возможностей эпохи, от политической раскладки сил, да и от национальных качеств того или иного народа.

Так, для свержения монархий в западных христианских странах было достаточно тайного масонства, созданного иудейством в верхах общества с целью его дехристианизации – в соответствующем западной психологии индивидуалистическом варианте. Но затем мiровая закулиса обращает внимание на еще один, радикально разрушительный инструмент: коммунизм. В Новой истории его предтечей можно считать террор атеистов-якобинцев Робеспьера во Французской революции (не случайно ей во многом подражали большевики). В полный же голос этот революционный инструмент заявил о себе в 1848 году в цитированном выше «Манифесте Коммунистической партии»: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя».

В написании «Манифеста коммунистической партии» сатанизм имел и конкретный источник: при подготовке этого «Манифеста» Маркс и Энгельс получали финансовую поддержку от иудейских банкиров, в том числе из Америки через их агента Жана Лаффита, который сообщил об этом в своих дневниках: «Им нужно было помочь в осуществлении революции рабочих во всем мiре. Они сейчас над ней работают… Их планы воплотятся в целостную доктрину, которая сокрушит основы светских династий и предаст последние пожиранию низшими массами. И я молюсь на это» (The Journal of Jean Laffite. New York, 1958. P. 126‒133; защитники марксизма считают дневники Лаффита подделкой, но, помимо этого, известно множество безспорных доказательств финансирования еврейскими банкирами марксистских революционных партий). И острие этой революции направлялось тогда банкирами не на «весь мiр», а именно на сокрушение «династий», то есть монархий.

Коммунистический «Манифест» (1848) и I Интернационал (1864) появились в Лондоне, но этот инструмент был явно не нужен мiровой закулисе в уже контролируемых ею странах, ведь он стремился разрушить даже те основы общества (семью, частную собственность, государство), которые уважал западный буржуазный мiр. Весьма показательно то, что марксистские «антикапиталистические» партии развили свою активность не в наиболее капиталистических США, Франции или Англии (где монархия давно стала декоративной), а в консервативных монархиях Австро-Венгрии, Германии и особенно в православной Российской Империи.

Основатели марксизма четко видели в России «удерживающее» препятствие своим планам разрушения христианского мiра. Маркс писал в середине XIX века в «Новой Рейнской газете» (органе «Союза коммунистов»):

«Россия стала колоссом, не перестающим вызывать удивление. Россия – это единственное в своем роде явление в истории: страшно могущество этой огромной Империи… в мiровом масштабе». «В России, у этого деспотического правительства, у этой варварской расы, имеется такая энергия и активность, которых тщетно было бы искать у монархий более старых государств». «Славянские варвары – природные контрреволюционеры», «особенные враги демократии». Марксу вторил Энгельс: Необходима «безжалостная борьба не на жизнь, а на смерть с изменническим, предательским по отношению к революции славянством… истребительная война и безудержный террор». «Кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая война». «Да, ближайшая всемiрная война сотрет с лица земли не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы, – и это также будет прогрессом!» (Из статей 1848-1849 и 1853-1857 гг. – Цит. по: Ульянов Н. Замолчанный Маркс. Франкфурт-на-Майне. 1969; Н.Н. К.Маркс о России. Лондон (Канада). 1972; Веcтник РХД. Париж. 1979. № 128. C. 321; Aus dem literarischen Nachlaß von K. Marx, F. Engels und F. Lassale. Stuttgart. 1902. Bd. III. S. 245, 264.)

И вывод: «…нам было ясно, что революция имеет только одного действительно страшного врага – Россию»; роль России – «роль предназначенного свыше спасителя порядка» Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. М., 1951. Т. 21. С. 20; 1950. Т. 15. С. 20).

Поэтому Маркс в своих статьях рисовал Россию как страшного варварского врага Европы и призывал европейские государства к войне против России с целью ее уничтожения.

Эта ненависть к России имела уже и важную внутриполитическую причину. Нечто промыслительное видится в том, что именно в Российской империи ‒ самой христианской части мiра ‒ с конца XVIII века (после разделов Польши) оказалась основная часть самого антихристианского народа, как бы для решающего столкновения двух замыслов. Бога и сатаны. При этом еврейство, с одной стороны, захватило в России финансы и печать, и с другой ‒ поставляло кадры для всех революционных организаций и финансировало их.

Кто-то из читателей может подумать, что в книге слишком много, в разные эпохи, уделяется внимание «маленькому» еврейскому народу в истории наших двух крупных народов. Однако, неужели не показано, какую роль он играл и ныне играет в мiре? Данная книга имеет историософскую цель, то есть ‒ осмыслить роль наших народов в масштабе христианского смысл истории. И роль евреев в ней стержневая, поскольку этот народ был создан и воспитывался Богом для воплощения Божественного Мессии ‒ Спасителя человечества от зла, но они, убив Его, избрали своим богом Его противника ‒ лжемессию-губителя мiра, став его активнейшим орудием сатанинской «тайны беззакония» в развитии истории к царству антихриста и ее концу.

Марксистские организации в Германии

Памятник Карлу Марксу в Хемнице (в ГДР ‒ Карл-Маркс-Штадт), Германия. Имеет высоту более 13 метров. Шедевр советского скульптора Льва Кербеля, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Сталинской премий.

Поначалу основное внимание Маркс и Энгельс уделяли созданию марксистских (социалистических) структур в Германии, считая, что немецкий пролетариат более развит и способен возглавить европейское рабочее движение. В данной книге нет необходимости излагать историю марксистских организаций в Германии (всё это доступно в энциклопедиях). Отметим лишь основные этапы.

Первая массовая партийная организация ‒ «Всеобщий германский рабочий союз» ‒ была основана в 1863 году в Лейпциге еврейским социалистом Фердинандом Лассалем. Он был сотрудником радикальной «Новой Рейнской газеты», редакторами которой были Маркс и Энгельс, и заявил себя последователем их идей, однако с некоторыми отличиями в экономических деталях. В августе 1864 года Ласаль был смертельно ранен на дуэли из-за невесты и умер.

В сентябре 1864 года в Лондоне, в поддержку польского восстания в России, был учрежден I Интернационал ‒ «первая массовая марксистская международная организация». Название предложил К. Маркс, он же подготовил Учредительный манифест и Временный устав. Генеральный Совет находился в Лондоне. В 1865 году секции Интернационала были созданы во многих странах Европы. Теория научного коммунизма, разработанная Марксом, нашла противников в лице анархистов, во главе которых стоял Михаил Бакунин, в полемике с Марксом протестовавший против его «великогерманского диктаторства», «еврейского шовинизма и интригантства» (из-за этого разногласия с анархистами I Интернационал прекратил своё существование в 1876 году).

О сущности Марксова Интернационала Бакунин писал:

«Евреи составляют сегодня в Германии настоящую власть. Будучи сам евреем, Маркс имеет вокруг себя как в Лондоне, так и во Франции и многих других странах, но, главным образом, в Германии, толпу еврейчиков, более или менее умных и образованных, живущих главным образом его умом и перепродающих в розницу его идеи. Оставляя себе монополию на большую политику ‒ я бы сказал на большое интриганство ‒ он охотно оставляет им эту маленькую, грязную, ничтожную часть, и надо сказать, что в этом отношении, всегда послушные его импульсам, его высокому руководству, они оказывают ему большие услуги: безпокойные, раздражительные, любопытные, нескромные, болтливые, суетящиеся, интригующие, эксплуатирующие, какими являются евреи повсюду, коммерческие агенты, беллетристы, политиканы, журналисты, брокеры от литературы одним словом, и одновременно финансовые брокеры, они овладели всей прессой Германии, начиная с самых абсолютистски-монархических до непримиримо радикальных и социалистических газет. Уже давно они царят в мiре денег и больших финансовых и коммерческих спекуляций: стоя одной ногой в банке, они за эти последние годы поставили другую ногу в социализм, умостив, таким образом, свой зад в повседневную литературу Германии… Можете себе представить, сколь тошнотворной должна быть подобная литература.

Итак ‒ весь этот еврейский мiр, образующий единую эксплуатирующую секту, нечто вроде народа-пиявки, прожорливого коллективного паразита, организованного внутри себя не только через границы государств, но даже через все различия политических взглядов ‒ этот мiр в настоящее время, по большей части, по крайней мере, находится в распоряжении Маркса с одной стороны и Ротшильда с другой. ‒ Я знаю, что Ротшильды, какими бы реакционерами они ни были, высоко ценят достоинства коммуниста Маркса; и что, в свою очередь, коммунист Маркс чувствует себя неодолимо увлеченным инстинктивной привлекательностью и почтительным восхищением к финансовому таланту Ротшильдов. Их соединяет еврейская солидарность ‒ та столь мощная солидарность, которая поддерживалась в течение всей истории.

Это должно казаться странным. Что может быть общего между социализмом и высокими банковскими сферами? Ах! Дело в том, что авторитарный социализм, коммунизм Маркса желает мощной централизации государства, а там где есть такая централизация, должен обязательно быть Центральный банк государства. А там где существует такой банк, евреи могут быть уверены в том, что они не умрут ни с холоду, ни с голоду…» ‒ Декабрь 1871 г. (Бакунин М.А. «Интернационал, Маркс и евреи», М., 2008, с. 135‒135.)

Многие авторы утверждают, что по материнской линии Карл Маркс находился в родстве с шестью детьми Натана Майера Ротшильда и потому Ротшильды финансировали его деятельность. Таких публикаций в интернете множество, но у меня нет времени разбираться в их достоверности (буду благодарен за указание точных данных), тем более что это не так уж необходимо. Ибо финансирование еврейскими банкирами революционеров ‒ логичный и документально доказанный факт, например, в подготовке революции в России.

В августе 1869 года в Эйзенахе была основана Социал-демократическая рабочая партия Германии под руководством Августа Бебеля и Вильгельма Либкнехта (род которого якобы происходил от Мартина Лютера). Карл Маркс из лидеров немецкой социал-демократии «более других ценил Бебеля, в меньшей степени ‒ Либкнехта», жалуясь на то, что последний испорчен Лассалем. Программа партии опиралась на революционные принципы I Интернационала. В период Франко-прусской войны (1870‒1871) партия занимала интернационалистскую антипатриотическую позицию и заявляла о своей солидарности с Парижской Коммуной.

В 1875 году германская СДРПГ объединилась с лассальянским Всеобщим германским рабочим союзом в единую партию на Готском съезде 1875 года. В 1890 году сменила название на Социал-демократическую партию Германии (СДПГ), под которым она известна до сих пор, хотя и в обуржуазившемся виде.

В те годы не только Бакунин, но и Энгельс считал влияние марксистской германской социал-демократии ведущим во всем международном социалистическом движении, поскольку она ведет борьбу не только в теоретическом, но и в политическом и практически-экономическом плане. Эту оценку Энгельса разделял Ленин как образец для марксистского движения в России, где его еще не было. И позже Ленин уделял большое внимание германским социалистам, в том числе в полемике с многими из них, которых упрекал в отходе от истинного марксизма.

II интернационал (1889‒1916) был провозглашен в 1889 году на двух одновременных встречах в Париже, в которых участвовали делегации из 20 стран. Он продолжил работу распущенного I Интернационала, исключив анархо-синдикалистское движение. СДПГ присоединилась к новому собранию только при условии, что организаторы не будут запрашивать у делегатов протоколы и имена, поскольку СДПГ мог грозить немедленный роспуск и изгнание из рейхстага. В числе известных действий II Интернационала было провозглашение в 1889 году 1 мая Международным днем трудящихся и в 1910 году учреждение Международного женского дня, который поначалу был переходящим из-за того, что был связан с еврейской героиней Есфирью (пурим ‒ праздник мести «антисемитам»), а затем стал постоянным ‒ 8 марта, после устроенных в этот день женских демонстраций 1917 года в начале т.н. «Русской революции».

Хотя II Интернационал первоначально заявил о своем несогласии со всеми военными действиями между европейскими державами, большинство основных европейских партий в конечном итоге предпочли поддержать свои государства в Первой мiровой войне, что привело к его краху. Партия Ленина была членом II Интернационала с 1905 года и была наиболее активна в попытках навязать всем работу на поражение своих правительств. После войны оставшиеся фракции Интернационала основали Трудовой и социалистический Интернационал, Международный рабочий союз социалистических партий и в 1919 году ‒ III Коммунистический интернационал (под руководством СССР).

Итак, вопреки мнению Ленина, марксизм не имел отношения к немецкой философии, он был детищем антихристианского еврейства и в духовном смысле, и в политическом. (Это видно и у учителя Маркса, одного из первых социалистов в Германии ‒ Моисея Гесса, который видел в капитализме промежуточный этап всемiрной миссии еврейства; в дальнейшем, по верованию Гесса, именно еврейству предстоит направить человечество «к конечной цели – эре общечеловеческого единства… универсального монистического порядка». (Грец М. Вступительная статья // Рим и Иерусалим. Избранное. Израиль. 1979. С. 13).

Марксистские организации в России

Марксистские организации в России под влиянием европейского, в основном германского, марксизма возникли значительно позже Германии, так как первыми социалистическими организациями в России были народники, считавшими основой русского социализма крестьянскую общину. Разумеется, это никак не было совместимо с нигилистическим марксизмом. Поэтому Ленин яростно боролся с народниками.

Первыми марксистскими группами в учебниках по истории КПСС называются «Освобождение труда» (создана в 1883 г. по инициативе Л. Дейча, Г.В. Плеханова и П.Б. Аксельрода) и «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» (создан в 1895 г. Ю.О. Мартовым-Цедербаумом и В.И. Ульяновым-Лениным). Но это были кружки теоретиков. Первой же «наиболее крупной и развитой рабочей социалистической организацией на территории царской России конца прошлого и начала нашего столетия был Всеобщий еврейский рабочий союз – Бунд», основанный в 1897 году (Авинери Ш. Основные направления в еврейской политической мысли. Израиль, 1983. С. 201).

Первый съезд «Российской социал-демократической рабочей партии» (РСДРП) был проведен в 1898 г. в Минске на основе Бунда, который по численности превышал РСДРП во много раз. Съезд собрался в Минске, потому что там находился ЦК Бунда, который взял на себя финансирование и организацию съезда (этим занимались члены Бунда Евгения Гурвич и Павел Берман). Неофициальным председателем съезда был назначен Эйдельман, а секретарями – Вигдорчик и Тучапский. В решения съезда РСДРП был включен пункт о гарантиях для Бунда автономии в составе РСДРП.

Всего делегатов I съезда было девять: А. Ванновский, Н. Вигдорчик, Ш. Кац, А. Кремер, А. Мутник, К. Петрусевич, С. Радченко, П. Тучапский и Б. Эйдельман; в ЦК РСДРП были избраны Кремер, Эйдельман и Радченко. Русским из них был только Ванновский. При обсуждении названия партии не было принято название «Русская» (предлагались: «Русская социал-демократическая партия», «Русская рабочая партия», «Русский рабочий союз»). Партию назвали «Российской». Однако слово «рабочая» приняли, поскольку «рабочим» (единственным из делегатов) сочли часовщика Шмуэля Каца.

Манифест РСДРП на идиш, изданный в 1898 г.

Это весьма показательная родословная будущей власти в СССР, которая с начала Первой мiровой войны пропагандировала пораженческую позицию, а поле долгожданного свержения монархии в союзе с американскими еврейскими банкирами продолжила Первую мiровую войну в завоевании России вплоть до Дальнего востока, закончив ее в 1922 году провозглашением марксистского СССР вместо России.

+ + +

Совершенно очевидно, что марксизм, оккупировавший Россию в ХХ веке, возник в XIX веке не в России, а в Европе, откуда был импортирован в Россию, поэтому выражение «русский марксизм» или «русский коммунизм» ‒ безграмотно и лукаво. Тем не менее торжество марксизма в России объясняется и некоторыми русскими особенностями.

Начнем с того, что в религиозном смысле атеистический марксизм стал секулярным коллективистским вариантом иудейских чаяний «земного рая» – в этой оценке сходились и русские философы (В.С. Соловьев, о. Сергий Булгаков, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, Г.П. Федотов, А.Ф. Лосев), и один из духовных лидеров сионизма – М. Бубер («Еврейство и человечество»), и даже некоторые связанные с масонством большевики (А.В. Луначарский в работе «Религия и социализм»).

С этим несомненным фактом связаны спекулятивные построения Бердяева о марксизме как трансформации русского мессианизма»:

«Большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности… Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму. Ленин был типически русский человек… на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима… Третий Интернационал есть не Интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма… Поражение советской России было бы и поражением… мiровой идеи, которую возвещает русский народ» (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955. С. 12, 94, 118, 119).

Однако русская культура, религия и самосознание были совершенно противоположны марксизму. Ни о каком родстве с еврейским антихристианским лжемессианизмом невозможно и говорить. Почему же не на родине марксизма, а в православной России произошла большевицкая богоборческая революция? Немецкий философ В. Шубарт дал этому такое объяснение:

«Жертвенной душе всегда грозит опасность стать жертвой более жесткой натуры насильника. В результате, эти особенности русских создали условия, когда занесенная из Европы эпидемическая болезнь духа сделала самую ничтожную из всех партий самой могущественной». (Поддержку именно партии большевиков мiровыми еврейскими банкирами сейчас оставляем в стороне. ‒ М.Н.)

Но это – одна причина. Другая кроется в максималистском русском сознании. Оно не выпускает из виду конца истории – апокалипсис и Царство Божие – и все соизмеряет с ним; Шубарт называет это «культурой конца» – в отличие от западной умеренной «культуры середины», ориентированной на грешную «землю». И когда, видя несовершенство земного, русский человек увлекается ложными идеями по его «исправлению» – он относится к ним столь же максималистски. Даже атеизм в России и на Западе различный:

«Европейский атеист противостоит абсолютным величинам холодно и деловито – если вообще придает им какое-либо значение; русский же, наоборот, упорно пребывает в душевном состоянии верующего даже тогда, когда приобретает нерелигиозные убеждения. Его стремление к обожествлению столь сильно, что он расточает его на идолов, как только отказывается от Бога. Западная культура приходит к атеизму через обмiрщение святого, а восточная – через освящение мiрского».

И вот вывод, который делает Шубарт:

«Русские переняли атеизм из Европы. Он – лейтмотив современной европейской цивилизации, который все более четко проявлялся в ходе последних четырех столетий. Целью, к которой – сначала безсознательно – стремилась Европа, было разделение религии и культуры, обмiрщение жизни, обоснование человеческой автономии и чисто светского порядка, короче – отпадение от Бога. Эти идеи и подхватила Россия, хотя они совершенно не соответствуют ее мессианской душе. Тем не менее, она не просто поиграла ими, но отнеслась к ним с такой серьезностью, на какую Европа до сих пор еще не отваживалась. Максималистский дух русских довел эти идеи до самых крайних последствий – и тем самым опроверг их. Большевистское безбожие на своем кровавом языке разоблачает всю внутреннюю гнилость Европы и скрытые в ней ростки смерти. Оно показывает, где был бы сейчас Запад, если бы был честным… В большевизме загнало себя насмерть русское западничество…

Русские взяли на себя, предвосхитив, судьбу Европы. Теперь мы видим пропасть, в которую ей придется упасть, если она не отречется от своих идей или не оставит их. Россия доказала всему человечеству несостоятельность безбожной культуры… и, страдая за всех, очищается сама от того чужеродного, что душило ее веками… Теперь начинается второй акт драмы. Открывается дорога для пробудившихся сил Востока…»

Именно этой национальной мутации коммунизма – превращения СССР в православную Россию – боялся Запад, а не интернационалистического коммунизма, разрушавшего Россию. Поэтому не в самые страшные 1920–1930-е годы «Русского холокоста», а лишь когда коммунизм в связи с войной взял на вооружение русскую традицию – Запад начал «холодную войну» против него. При этом сам коммунизм трактовался как «традиционный русский деспотизм» – чтобы заодно бить и по исторической России.

+ + +

Поскольку финансовая, идеологическая и организационная роль еврейства в марксизме была очевидна (это покаянно отметила и группа российских евреев в сборнике «Россия и евреи», вышедшем в 1923 году в Берлине), неудивительно, что в сопротивлении Русской армии оккупантам в эти четыре года т.н. «гражданской войны» были очень сильны антиеврейские настроения, вплоть до попыток заключения союза с еще продолжавшей войну кайзеровской Германией. Об этом и почему эта попытка не удалась будет сказано в соответствующей главе.

Реакция на еврейскую «эмансипацию» в Германии

Как известно, в конце Первой мiровой войны в Европе германская монархия была сокрушена годом позже российской, и наиболее влиятельной партией в Веймарской республике стала Социал-демократическая, более мягкая в своей политике в сравнении с большевиками. Тем не менее и в Германии было очевидно засилье евреев как победителей. Реакцией на это стал гитлеровский режим. Но он также возник не на пустом месте.

Многие поверхностные «борцы с антисемитизмом» считают его истоком антиеврейские настроения Германии в конце XIX века. Разумеется, это пропагандное упрощение, потому что т.н. «антисемитизм» был всегда во всех народах, где существовала еврейская диаспора в виде «государства в государстве». Это признавали серьезные еврейские историки, например, Соломон Яковлевич Лурье (1890‒1964) в исследовании «Антисемитизм в древнем міре» (книга была впервые издана в 1922 г. в советском Петрограде и не раз переиздавалась на русском языке еврейскими издательствами в Германии и «Израиле»).

Еврейский историк Бернар Лазар (1865‒1903) констатировал логически очевидное:

«Поскольку враги евреев принадлежали к самым различным расам, проживали в землях столь далеких одни от других, поскольку ими управляли самые различные законы, основанные на совершенно противоположных принципах, поскольку они не имели ни сходных нравов, ни одинаковых обычаев, вдохновляясь совершенно несхожими идеями, не допускавшими одинаковых суждений о всех вещах, – приходится признать, что общие причины антисемитизма всегда заключались в самом Израиле, а не в тех, кто с ним боролся» (Lazare, Bernard. L’Antisemitisme, son histoire et ses causes. Paris, 1894).

Очевидно, что словом «антисемитизм», введенным в оборот в XIX веке в Германии, вольно или невольно искажаются, а кем-то и сознательно маскируются подлинные причины этого явления. Оно не в кровной ненависти к семитам ‒ потомкам патриархи Сима, а в той особенности еврейства, которую отмечает «Еврейская энциклопедия»: «с древнейших эпох своей истории иудеи хранят сознание того, что только еврейский народ знает истинного единого Бога и является его избранником; из этого сознания вытекает гордое презрение к окружающим язычникам» (Еврейская энциклопедия. СПб. Т. 2. С. 640); оно наглядно отражено и в Талмуде. Это «гордое презрение» везде вызывало ответную негативную реакцию гоев.

В Германии это было усилено как революционной активностью евреев, так и, видимо, национальной реакцией немцев на всё еврейское разлагающее влияние, описанное в предыдущих главах еврейским историком Г. Грецем уже в эпохи «Возрождения», Реформации и «Просвещения». Грец клеймил за «антисемитизм» даже Гете, Фихте и других деятелей «немецкого идеализма» и романтизма.

Как уже сказано, Наполеон дал евреям равноправие во всей завоеванной им Европе, но с его поражением в 1815 году растущий национализм немцев в их стремлении к созданию единой Германии видел в евреях (их литераторах и общественных деятелях) помеху этому. (Об этом уже частично упомянуто в предыдущих главах.)

Статус евреев различался в 36 независимых немецких государствах и вольных городах; некоторые из них отменили недавние указы о евреях наполеоновской эпохи, другие поддерживали их официально, но игнорировали на практике. Евреи отстранялись от должностей в государственном управлении и армии, от преподавательской деятельности в школах и университетах. В некоторых местах, в частности, во Франкфурте, предпринимались попытки вернуть евреям их старый средневековый статус.

Еврейские представители официально потребовали равноправия на Венском конгрессе (1815), на что немецкие ученые и политики ответили оппозицией, которая указывала на опасность еврейского контроля в экономике, особенно в финансах. С августа по октябрь 1819 года по всей Германии происходили даже погромы, которые начались в Баварии.

Иллюстрация «эмансипации» евреев в Баварии, взята из еврейского издания.

Революции 1848 года снова качнули маятник в сторону равноправия для евреев (чему радовался Г. Грец). Ограничения прав евреев были отменены в конституции 1850 года в Пруссии, за ней последовали и другие члены Германского союза. Но вскоре многое вернулось в прежнее состояние. Хотя в 1861‒1864 годах в Бадене и Вюртемберге все-таки были приняты законы, которые предоставляли евреям полное равенство. Лишь в 1871 году, с объединением Германии канцлером Отто фон Бисмарком, евреи получили равноправие в образованном Рейхе, что привело к усилению их общественного и экономического влияния, в том числе в культуре, сохраняя при этом еврейский образ жизни в своей среде. В 1860 году во Франции был создан Всемiрный еврейский союз, который с 1863 года возглавил Адольф Кремье (видный деятель масонства, министр юстиции, сенатор). Союз провозгласил солидарность евреев во всем мiре с целью «защиты прав евреев» и для обезпечения их влияния. Разумеется, это не могло не укрепить т.н. «антисемитизм». А отошедшие от своих национальных традиций евреи активно участвовали в либеральных и социалистических движениях. Всё это в свою очередь усилило антиеврейскую реакцию в немецком обществе до нового уровня.

В 1879 году публицист Вильгельм Марр ввел термин «антисемитизм» в статье «Путь к победе германства над еврейством» (1880) как противопоставление понятию «семитизм», употребленному им в предшествовавшей работе «Победа иудейства над германством, рассматриваемая с нерелигиозных позиций «(1879). Он попытался основать «Антисемитскую лигу», просуществовавшую год. «Антисемиты» рассматривали евреев как часть семитской расы, которая никогда не могла быть должным образом ассимилирована в немецком обществе. В ответ еврейская сторона стала называть «антисемитами» всех, кто позволял себе критику еврейства, в том числе критику антихристианской религии на религиозном уровне тоже как «расистскую». В частности, в «антисемиты» зачислили придворного протестантского проповедника Адольфа Штеккера, создавшего в 1878 году Христианско-социальную партию, которая имела своих представителей в германском парламенте, распространяла свои печатные издания. Однако, несмотря на массовые протесты и петиции, «антисемитам» не удалось убедить германской правительство отменить равноправие евреев.

Также в «антисемиты» зачисляли известных деятелей, таких как Е. Дюринг, Г. Тречке, П. Лагард и других, которые высказывали свои сомнения по поводу евреев как инородных элементов в немецком обществе, разлагающих его. За такие взгляды «антисемитом», естественно, считается национальный немецкий композитор Рихард Вагнер (1813‒1883), оказавший большое мифологическое (по сути древнеязыческое ) влияние на немецкий национализм. Вагнером восхищался баварский король Людвиг II, построивший под вагнеровским впечатлением сказочный замок Нойшванштайн.

Но, повторю, что в усилении антиеврейских настроениях немцев не было ничего необычного и существенного нового в сравнении с другими народами, где причины его были социально-политическими (примерно то же происходило тогда во Франции в католической среде). В отличие от русского, в своей основе православного, государственного отрицания иудаизма, в германском «антисемитизме» были распространены и расово-языческие черты.

Интереснее обратиться к влиянию философа Фридриха Ницше на немецкий национализм.

Ницшеанство как еще один порыв к антихристу

Фридрих Вильгельм Ницше (1844‒1900) — философ, филолог, культурный критик, теоретик музыки и искусства, его работы тоже оказали большое влияние на духовное состояние западного общества.

Немецкий философ В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» (1938) оценивает значение Ницше следующим образом: «…»Если бы боги существовали, как бы я вынес то, что я не бог? Значит, богов нет». В этих словах Ницше выболтал тайну Европы». И заключает, что «к этому, в конечном счете, неудержимо стремилось европейское развитие с XVI века: сделать Бога ненужным… и самому стать богом ‒ вот тайное стремление западного человека…».

Из всевозможной философской и литературной критики этого оригинального философа уместно привести оценки уже известного нам в предыдущих главах немецкого католического богослова Георга Зигмунда из его книги Der Kampf um Gott. Zugleich eine Geschichte des Atheismus, в цитатах указаны страницы 3-го издания 1976 г.).

Как и Маркс, Ницше рано сформировался как атеист (на основании философии Гегеля, Фейербаха и Шопенгауэра), но, в отличие от Маркса, не построил на этом идеологию материалистического объяснения смысла истории и соответствующей социально-политической переделки мiрового бытия через насильственное расчеловечение человека, а логично и откровенно довел безбожное мiровоззрение до провозглашения «Сверхчеловека» вместо «умершего Бога» как жизненной цели индивидуума.

По выражению проф. Г. Зигмунда, в сравнении с Ницше обычные атеисты его времени ‒ это еще просто «безвредные дети, совершившие плохой поступок, не сознавая того, что они сделали. Хотя они отрицают Бога, они не задумываются о грандиозности трагических последствий этого отрицания. Так что в их глазах Ницше выглядел «бешеным человеком»…» (S. 299).

Ницше эти последствия не только сознавал. Свою филоофию «Сверхчеловека» он вывел именно из осознания страшных последствий отрицания Бога ‒ открывшейся ему разверзающейся пропасти ужаса и мрака, «солнечного затмения», которую он как мужественный «пророк» решился перепрыгнуть таким своим волевым актом победного «Сверхчеловека», превосходящего понятия добра и зла.

Ницше счел себя «пророком», бросившим вызов богам наподобие Прометея, «возвестив: «Старый Бог умер!». Это заявление породило два великих движения. С одной стороны ‒ «движение безбожников», для которого Ницше стал коронным свидетелем и духовным отцом. Но он провозгласил не только «Бог умер!», а еще и «Да здравствует Сверхчеловек!». Этот Сверхчеловек должен заменить собою умершего надмiрного Бога» (S. 300‒301).

В этом смысле философию Ницше можно считать как бы «религиозной» (что находила в нем его многолетняя подруга Луиза фон Саломе), но это уже была явная религия восхваления «Сверхчеловека»-антихриста. Причем сам же Ницше это сознавал. В связи с работой над книгой «Антихрист. Проклятие христианству» (1888) Ницше писал своим знакомым: «Что мне доставляет удовольствие, так это видеть, что уже этот первый читатель имеет предчувствие того, о чём здесь речь: о давно обещанном Антихристе»; «Aut Christus, aut Zarathustra! [Либо Христос, либо Заратустра!] Или по-немецки: речь идёт о старом, от века предсказанном Антихристе»; «Угодно ли вам услышать одно из новых моих имён? В церковном языке существует таковое: я есть… Антихрист». Таким образом, Заратустра ‒ это сам Ницше.

Это можно понимать как осуществление его мечты в юношеском стихотворении «Неведомому Богу», на которое ссылается Саломе: «Неведомый! Тебя хочу я знать! Тебе единому хочу служить!».

Разумеется, Ницше счел «сверхчеловеком» и себя, противопоставляя себя Богу: «Мой гордый нрав не перенесет того, что боги правят скипетром…», «Мне подобает слава чудовищного деяния…» ‒ в этих словах из юношеской драмы Ницше «уже звучит страстный мотив его позднейшего Заратустры», пишет Зигмунд, видя в этом «судороги самообожествления.. Ницше попал под воздействие демонической похоти, ищущей наслаждение во власти, которое проявляется в желании разрушать и уничтожать именно то, что ранее считалось неприкосновенным и вызывало высочайшее почтение… утверждая полную противоположность религиозной душе, и учить восприятию диавола как Бога». (S. 308‒307).

«В этом Ницше демонстрирует страсть к самоопьянению», находя в ней жизнерадостность бытия «настоящей жизни». «Эта воля к власти для Ницше ‒ основной факт и само собой разумеющаяся высшая ценность мiрового бытия. Отсюда Ницше направляет свои стрелы против веры в Бога, которая у него всегда может быть только «ложью» и «иллюзией». Потому что для стремления к абсолютному неограниченному осуществлению своей власти мысль о Боге является сильнейшим препятствием». « Этот основной аргумент против веры в Бога развивается у Ницше в ряде таких же дальнейших рассуждений. Так, у него вера в Провидение парализует разум и волю, демократическое равенство душ перед Богом приводит к разрушению породы, моральные предписания означают извращение естественных инстинктов жизни». (S. 309‒312).

Возвращаясь к «религиозности» Ницше можно сказать, что в отличие от своих предшественников-атеистов, Ницше не затрудняет себя доказательствами того, что «Бога нет»: у него просто Бог «вреден». И эта борьба против Бога с объявлением о Его «смерти» означает, что такой богоборец по-своему верит в существование Бога (так же диавол и бесы точно знают, что Бог существует, они «веруют и трепещут» от злобы к Богу).

«Безспорным, само собой разумеющимся исходным пунктом в мышлении Ницше является абсолютная суверенная индивидуальность. Гибрис ‒ крайняя степень высокомерной гордыни. В этом очевидна конечная причина… Гордое «Я» становится источником всего бытия и всех ценностей… Фридриху Ницше было присуще сознание своей абсолютной единственности». (S. 313‒ 314) Неудивительно, что Ницше в конце концов стал душевнобольным и умер в параличе.

В первоначальной дружбе с Рихардом Вагнером их объединяло увлечение искусством древних греков и мiросозидательной миссией искусства, любовь к творчеству Шопенгауэра, мифологические увлечения. Но дружба прекратилась, поскольку Ницше не смог терпеть почитание Вагнером личности Иисуса Христа (хотя оно было у композитора нецерковным).

Ницше в России и в СССР

В начале ХХ века идеями Ницше в Европе увлекались и правые (на основе его революционности против мягкотелого буржуазного либерализма), и анархисты, и социал-демократы (ценя у него революционность против христианства).

В России оценки Ницше его православными критиками совпадают с суждениями католического богослова Г. Зигмунда. Например, одна из первых таких публикаций предварялась уведомлением:

«Редакция решается напечатать для русских читателей изложение возмутительной по своим окончательным выводам нравственной доктрины Фр. Ницше с той целью, чтобы показать, какие странные и болезненные явления порождают в настоящее время известное направление западноевропейской культуры. Талантливый писатель и мыслитель, не лишенный блеска и остроумия, Фр. Ницше, ослепленный ненавистью к религии и Христианству и Самому Богу, цинически проповедует полное снисхождение к преступлению, к самому страшному разврату и нравственному падению во имя идеала усовершенствования отдельных представителей человеческой породы, причем масса человечества кощунственно признается пьедесталом для возвеличения разнузданных и никакими границами закона и нравственности не сдерживаемых «гениев», вроде самого Ницше. И какой великий и поучительный урок представляет судьба этого несчастного гордеца, попавшего в дом умалишенных вследствие idee fiхe, что он Творец мiра. Истинный ужас наводит это великое и заслуженное наказание злополучного безбожника, вообразившего себя богом». («Вопросы философии и психологии». М., 1892. № 15.)

Философ-почвенник П.Е Астафьев предварил вою работу о Ницше таким вступлением:

«Нет такой дурной книги, из которой нельзя бы научиться чему.либо хорошему, ‒ говорил Гёте. Для нашего времени, особенно богатого дурными книгами, это чрезвычайно утешительно… Отринув исторические, недавно еще безраздельно господствовавшие в его духовной жизни начала, ‒ современное человечество все свои умственные силы, весь огромный капитал своего знания и всю свою энергию страстно сосредотачивает на изыскании новых начал, новых основ для своей философии, нравственности, религии и эстетики, взамен обветшавших, подвергнутых сомнению и отринутых старых… Зрителю этой поучительной борьбы становится из нее совершенно ясным, что именно не может быть действительным началом нашей жизни, на каких именно путях нельзя его искать…

Знакомство со взглядами Ницше на задачи нравственной жизни лучше изучения многих других систематических нравственных учений нашего времени убедит внимательного читателя в том, что задачей этики и верховным законом нравственности не может быть ни общественное благо, как таковое, ни самый могучий и пышный расцвет сил и дарований особи, ‒ что этой задачи нужно искать в совершенно иной области.

К тому или другому из этих основных начал сводятся все нравственные учения новейшего времени, покинувшие почву традиционной и безусловной христианской морали: и учения утилитаризма, приспособления, эволюционизма, религии человечества и т.п., и учения свободного идеала (Гюйо), самоуслаждающейся в экстатическом напряжении самочувствия особи (Баррэс), и могучего и прекрасного, ничем не связанного самозаконного «сверхчеловека» (Ницше). В области политической первый взгляд, подчиняющий всю нравственную жизнь требованиям общественного блага и видящий в отдельной личности лишь средство, орудие для целей общего целого (общества ли, человечества ли, или всего мiра) составляет почву социализма; второй же, видящий, наоборот, в обществе, человечестве и природе лишь служебное орудие, подмостки для безгранич. ного и всестороннего развития самодовлеющей особи — лежит в основе анархизма (безысходное bellum omnium contra omnes 5 , где право определяется мощью).

Блистательно опровергая мораль общественного блага, утилитаризма, альтруизма и социализма, и столь же блистательно доводя до абсурда свою собственную мораль самодовлеющей, эгоистической особи, ‒ мораль анархизма, ‒ Ницше своими нравственными взглядами, совершенно наперекор своим задушевным и самым страстным стремлениям, приводит к необходимости обратиться именно к глубоко им ненавидимой, но даже незатронутой, действительно, его критикою, морали без. условного долга, морали христианской». («Генезис нравственного идеала декадента»).

Вот в чем состояло внимание русской православной мысли к фигуре Ницше, и таких авторов было немало (См. сборник статей русских философов о Ницше: «Ницше: Pro et contra (антология). ‒ СПб.: Издательство Русского Христианского Гуманитарного Института, 2001.).

Следует, однако, признать, что интерес к Ницше в дореволюционной России было весьма разнообразным постольку, поскольку русская общественность по обыкновению перенимала из Европы «передовые идеи». К тому же Ницше в своем творчестве был многосторонним, противоречивым, и разные русские деятели выбирали у него то, что им казалось созвучным, не вникая в антихристианскую суть его философии. Современные авторы, пишущие на эту тему, также часто обходятся без четкого православного критерия, проводя параллели между Ницце и Достоевским, Леонтьевым, Л. Толстым.

Однако Достоевский и без Ницше (не будучи знакомым с его работами) изобразил «религиозность сверхчеловека» в некоторых персонажах (Кириллов) своего романа «Братья Карамазовы». При этом отношение Достоевского и Ницше к идее «Свехчеловека» было прямо противоположным.

Так же и Леонтьев был схож с Ницше лишь в отвращении к псевдохристианской буржуазности Европы, но, разумеется, не восхвалял антихриста, а предостерегал, говоря о его неизбежности.

Л. Толстой, желая «усовершенствовать христианство», по-протестантски моралистически попытался противопоставить «своего» Христа ‒ Церкви и как организации, и как к богочеловеческому организму. Но опять-таки без антихриста. И к Ницше он относился критически.

Можно сказать, что симпатии к Ницше были в той части «вольномыслящих» русских деятелей культуры, которые уже были неправославными или поверхностными христианами, а то и с еретическими уклонами и с собственной похожей червоточиной (символисты, Мережковский и другие представители «религиозного возрождения» того времени, пытавшиеся соединить христианство с язычеством; Розанов, противопоставлявший Ветхий Завет как утверждение плотской жизни – Новому Завету как «умерщвлению плоти»: якобы Евангелие «враждебно человеческой природе» и «Христос невыносимо отягчил человеческую жизнь»).

Не удивительно, что ницшеанством увлекались и большевики. Видный революционер, первый нарком просвещения РСФСР Луначарский признавал: «…мы, марксисты-коммунисты, на заре нашего революционного движения отдали некоторую дань увлечению Ницше. Конечно, в разной степени. Я, например, оговариваясь относительно глубоко чуждой нам сущности общественных тенденций Ницше, отдавал ему дань восторга за его борьбу с христианством, с мелочной мещанской моралью, со всей жвачкой, со всем беззубием пацифизма всяких толстовских, полутолстовских или с толстовской примесью гуманистов и сентименталистов» (Предисловие к книге: Лейтейзен М. «Ницше и финансовый капитал».  М.-Л.: Госиздат, 1928).

Значительное влияние Ницше оказал на гордое творчество М. Горького с его идеологией человекобожества («Я есть человек, нет ничего кроме меня»; «Человек ‒ это звучит гордо!»; «меня пленил и вел за собою фанатик знания – Сатана») и всю жизнь имевшего при себе икону румяного диавола с рожками. На многих фотографиях этого основателя соцреализма и на его портрете, написанном В.А. Серовым в 1905 году, видно, что ему хотелось быть похожим на Ницше.

Дальнейшее охлаждение к Ницше в СССР объяснялось тем, что он свой демонизм выражал слишком откровнно, а у большевиков он был прикрыт благими целями «земного рая». Кроме того, в СССР Ницше был неприемлем из-за обвинений в «антисемитизме» и демонизирован вследствие того, что некоторые его идеи, прежде всего «Сверхчеловека», были использованы в гитлеровской идеологии. Не берусь точно судить о том, насколько это ходячее утверждение верно (Гитлер и без Ницше сформировал свою идеологию). В частности, статья о Ницше в Википедии старается его защитить, сообщая, что это после смерти Ницше его сестра Элизабет «отредактировала его неопубликованные работы, чтобы они соответствовали её немецкой ультранационалистической идеологии, часто противореча или запутывая идеи собственно Ницше, который был явно против антисемитизма и национализма. Благодаря её редактуре работы Ницше стали ассоциироваться с фашизмом и национал-социализмом». [Фашизм после войны стали ассоциировать с гитлеровским нацизмом ‒ хотя это не одно и то же.] «В 1930 году 84-летняя Элизабет стала сторонницей нацистов. К 1934 году она добилась того, что Гитлер трижды посетил созданный ею музей-архив Ницше, сфотографировался почтительно смотрящим на бюст Ницше и объявил музей-архив центром национал-социалистической идеологии».

+ + +

А каково было отношение самого Ницше к России? В интернете на множестве сайтов размещены его благожелательные цитаты (одни и те же и без указания источника). Был бы благодарен специалистам за уточнение.

«У злых людей нет песен. А почему же у русских есть песни?»

«Для возникновения каких бы то ни было учреждений необходимо должна существовать воля, побуждающая инстинкт, антилиберальная до яркости, ‒ воля к традиции, к авторитету, к ответственности за целые столетия, к солидарности прошлых и будущих поколений… Если эта воля налицо, то возникает что-нибудь в роде римской империи, или вроде России – единственная страна, у которой в настоящее время есть будущность… Россия – явление обратное жалкой нервности мелких европейских государств, для которых, с основанием «Германской империи», наступило критическое время».

«Для задачи, лежащей перед нами, имеет большое значение свидетельство Достоевского – этого единственного психолога, кстати говоря, от которого я многому научился; он принадлежит к прекраснейшим случайностям моей жизни, к лучшим, чем, например, открытие Стендаля.
Этот глубокий человек, который имел полное право невысоко ставить поверхностных немцев, ощутил нечто совсем неожиданное для себя по отношению к сибирским каторжникам, среди которых он долго жил, к этим тяжёлым преступникам, для которых не было возврата к обществу; он почувствовал, что они как бы выточены из лучшего, прочнейшего, драгоценнейшего дерева, которое только росло на русской почве».

«Они покорялись наказанию, как покоряются болезни, несчастью, смерти, с тем глубоким фатализмом без возмущения, благодаря которому в настоящее время, например, русские имеют преимущество в жизни сравнительно с нами, западными народами».

«Сильнее и удивительнее всего сила воли проявляется в громадном срединном царстве, где Европа как бы возвращается в Азию – России. Там сила хотеть давно уже откладывалась и накоплялась, там воля ждёт – неизвестно, воля отрицания или воля утверждения, ‒ ждёт угрожающим образом того, чтобы, по любимому выражению нынешних физиков, освободиться».

«Мыслитель, у которого лежит на совести будущее Европы, при всех планах, которые он составляет себе относительно этого будущего, будет считаться с евреями, — и с русскими, — как с наиболее верными и вероятными факторами в великой борьбе и игре сил».

«Болезненное состояние само есть вид злобы. – Против него есть у больного только одно великое целебное средство, ‒ я называю его русским фатализмом, тем фатализмом без возмущения, с каким русский солдат, когда ему слишком тяжел военный поход, ложится, наконец, в снег».

«Тот русский фатализм, о котором я говорил… ‒ это и есть в таких обстоятельствах само великое разумение ».

При этом Ницше никогда не бывал в России. Некоторые публикаторы этих текстов полагают, что на такое положительное отношение Ницше к России могла повлиять его многолетняя подруга Луиза Густавовна фон Саломе (1861‒1937) ‒ дочь русского дворянина, выросшая в С.-Петербурге. Кроме того, пишут, что Ницше читал Герцена, встречался и переписывался с Мальвидой Амалией фон Мейзенбуг – воспитательницей дочерей А. Герцена, которая якобы сватала одну из дочек Герцена за Ницше.

К этому добавляют, что Ницше не любил современную ему Германию, демонстративно отказался от прусского подданства, приняв гражданство Швейцарии, и утверждал, будто происходит из славян ‒ из польского шляхетского рода. Эта «родословная» ныне опровергнута учеными.

Сомневаюсь, однако, что представление Ницше о русских было правильным, а не идеализированным в русле его антихристианской философии. (Так же, как и восхищение Гердера русскими в его просвещенческом предтавлении, когда он мечтал стать для славян учителем и советчиком, новым «Лютером, Цвингли, Монтескье, который пробудит славянские народы, особенно русских, от их сна и бездеятельности и поведет их к высшим целям»…)

О глубинном непонимании России Европой и Германией в частности

«Обыкновенно народ, желая похвалить свою национальность, в самой этой похвале выражает свой национальный идеал, то, что для него лучше всего, чего он более всего желает. Так француз говорит о прекрасной Франции и о французской славе (la belle France, la gloire du nom français); англичанин с любовью говорит: старая Англия (old England); немец поднимается выше и, придавая этический характер своему национальному идеалу, с гордостью говорит: die deutsche Treue [немецкая верность].

Что же в подобных случаях говорит русский народ, чем он хвалит Россию? Называет ли он ее прекрасной или старой, говорит ли о русской славе или о русской честности и верности? Вы знаете, что ничего такого он не говорит, и, желая выразить свои лучшие чувства к родине, говорит только о «святой Руси». Вот идеал: и не либеральный, не политический, не эстетический, даже не формально-этический, а идеал нравственно-религиозный».
(В.С. Соловьев. «Любовь к народу и русский народный идеал», 1884).

Эту особенность русского национального самосознания Европа не могла понять, тем более что российская реальность часто этому самоопределению не соответствовала. Но это было не самохвальство, не замалчивание собственных грехов, а выражение русского идеала, воплощенного в «чуде русской истории» (архм. Константин) с ее историческими катастрофами и возрождением, в сонме наших святых, в том числе святых правителей Руси. И этот идеал сказывался во всей русской культуре, которая восхищала чуткие иностранные души, в то же время оставаясь непонятной для Запада в своей духовной сути.

Архимандрит Константин (Зайцев) выразил это в следующем наблюдении.

«Разве случайно то, что все истинно и подлинно русское, в самых высококачественных своих проявлениях, остается органически чуждым міру, не поддаваясь усвоению им, не будучи даже способным по настоящему заинтересовать собою. Вне міровой литературы остались и Пушкин и Лермонтов, как вне міровой музыки остался Глинка.

Можно усиливать высказываемую сейчас мысль ‒ она не утратит своей истинности, ибо Россия не может не оставаться вне понимания мiром. Русский человек может понять все, что находится за пределами России, не переставая быть Русским. Больше того: если он перестал бы быть Русским, будучи поглощен чужой культурой, он с места стал бы жертвою этого превращения, утратив самую способность до конца понимать что-либо, выходящее за пределы поглотившей его сознание культуры. Такой русский России понять был бы уже не в силах. ‒ Что же требовать от иностранца, от человека кровию и плотию принадлежащего иной культуре?

Россия допетровская жила всей полнотой своего духовнаго бытия. Все лучшее, что присуще России, создано до Петра. Русская душа в особом ее складе, давшем право России получить наименование «святой», сложилась до Петра ‒ та душа русская, которая уязвлена неистребимым устремлением к святости. Эта устремленность русского человека к запредельному ‒ Царствию Божию, осуществилась не только в таких явлениях, как церковное пение, как иконопись, создав здесь ценности никогда никем и нигде не создававшиеся. Способность русского человека жить на земле с глазами, устремленными к Небу, наложило печать и на семейную и на общественно-государственную жизнь, на все институты социально-политические, придав и им совершенно особую значимость. Что способно изъяснить сущность Русского Царства, если в стороне будет оставлена духовная качественность русской души?

Но если Россия до-петровская жила полной духовной жизнью и создавала непреходящие ценности в разных областях своего быта, то она неспособна была увидеть себя со стороны. В этом младенческом целомудрии, не знающем самой задачи самопознания, ‒ была мощь, красота. В отрешенности от остального мiра, которая вытекала из такого умоначертания, была и некая потенцированная сила самосохранения.

Если в свое время татарское иго создавало для России некий футляр, изолировавший ее, в ее духовной самобытности, от «культурных» воздействий среды, утратившей соответствующую России духовную квалификацию ‒ то такой же футляр создавал и эмансипировавшийся от татар русский государственно-общественный быт, вытекавший из целостного русского умоначертания, пронизанного повышенною «святочувствительностью», ‒ Московское Царство.

Петр снял этот футляр. Стала ли от этого виднее для постороннего наблюдателя духовная красота русского быта? Стала ли она понятнее для самого русского человека? Нет. Глаза русских устремились во вне, а иностранный глаз, если раньше мог распознать только внешнее в русской жизни, то теперь подпадал соблазну и это типически-русское внешнее скидывать со счетов, придавая цену только тому, что, будучи вывезено с Запада, этому Западу делалось легко понятным.

Россию приняли в семью западных народов, как младшую сестру, тем самым утратив самую возможность распознать в ней те свойства ее, которые сохраняли за ней ее положение старшей сестры западных наций…
(Православная Жизнь. № 3. Мартъ 1962).

Немцы в России не испытывали никакой национальной ущемленности и занимали высокие позиции во всех сферах общественной деятельности, в том числе руководящие должности в армии, чиновничестве и в министерстве иностранных дел. И вследствие близкого познания русского народа они обрусевали, даже сохраняя свою религиозную принадлежность, но нередко и сознательно переходили в Православие.

Неприязненное отношение русских правых кругов к немцам в Прибалтике было, с одной стороны, ответом на нередкое высокомерное отношение рациональных немцев к «варварским» русским, с другой стороны, это было отчасти признанием собственной русской земной неконкурентоспособности и  отсутствия национальной целеустремленности. «У нас нет русского мiровоззрения», ‒ писал К.С. Аксаков. Его брат Д.С. Аксаков, как и Ю.Ф. Самарин, обращали внимание на все возраставшее засилье инородцев (в ту пору прежде всего немцев) в правительственном аппарате. Немцы, ‒ отмечал он, ‒ хотя и преданы русскому престолу, но «проповедуют в то же время бой на смерть Русский народно­сти; верные слуги русского государства, они знать не хотят русской Земли» (курсив И. С. Аксакова). Возможно это было преувеличением, но это было.

Сказанное выше о. Константином, боюсь, будет непонятно и современным немецким читателям, а западные слависты и советологи относились к этому как к русской гордыне и шовинизму, а то и «фашизму» (в их понимании). Но что нам прикажете делать господа европейцы, если вы лишены нужного органа познания России? Вы всегда с иронией цитируете Тютчева: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить…». Но автор этой книги и Германию не мерит общим аршином, а старается в качестве такового познать Замысел Божий о наших великих народах, у которых был и остается общий враг.

Это непонимание Западом духовной сути России, в том числе со стороны Германии и Австро-Венгрии, сказывалось и на их недоверии к огромности Российской империи и к безкорыстию ее внешней политики, несмотря на показательное русское освобождение Европы от Наполеона.

Постепенно в текст будут вноситься уточнения и дополнения, поэтому при заимствовании теста его следует брать с «Русской идеи». Продолжение следует: глава 12. Подготовка демократической Мiровой войны)