17. Берлин ‒ первая столица русской эмиграции, шок Генуи и Рапалло

Подготовительные тексты для планируемой книги «Русские и немцы в драме истории». Предварительное изложение глав публикуется для обсуждения с целью их последующего уточнения и определения структуры книги. Автор будет благодарен за указания на погрешности и за советы.

Вступление с разъяснением цели книги: «О месте немецкого и русского народов в Божием Промысле».
1. Русские и немцы. О влиянии языческого наследия на наши национальные характеры
2. О различиях в христианизации германцев и славян
3. Роль Римской империи и ее наследия в германской и в русской государственности
4. Движущая сила «Возрождения», Реформации и капитализма.
5. «Просвещение», масонство, Французская революция. Англосаксы и Америка… Часть 1.
5. «Просвещение», масонство, Французская революция. Англосаксы и Америка… Часть 2 (окончание главы)
6. Петровское окно в Европу, женский век «Просвещения» и масонство в России
7. Философия «немецкого идеализма», «романтизм» и «антисемитизм» в Германии
8. Европейские революции и удерживающая Россия
9. Немецкая философия и романтизм в России, западники и славянофилы
10. Роль России в объединении Германии, русский национализм и немецкий национализм
11. Революционные движения в Германии и в России. Маркс и Ницше
12. Подготовка и развязывание демократической Великой войны ‒ «новой эпохи в истории мiра»
13. Как начало Великой войны было воспринято в Германии и в России
14. «Царская Россия ‒ единственная страна, против которой надо вести войну»
15. Как большевики захватили власть
16. Белое движение, Антанта и Германия

Поскольку дальнейшие русско-немецкие национальные взаимоотношения развивались уже в основном за пределами России, следует описать послереволюционное состояние русской эмиграции в Германии как наиболее правой части Зарубежной Руси. Для этого опять-таки воспользуюсь книгой «Миссия русской эмиграции», в которой эта работа уже подробно проделана.

Революция и террористическая оккупация России большевиками, стоившая уже при Ленине около 15 миллионов жертв, в том числе от голода и эпидемий, вызвала большой поток беженцев. По данным Лиги Наций, Россию после революции покинули 1 миллион 160 тысяч беженцев, ‒ это только зарегистрированных в ЛН эмигрантов, вместе же с неучтенными было значительно больше (кроме того, около 8 миллионов русских оказалось на своей земле на бывших территориях России, раздаренных большевиками ради сохранения свой власти). Около четверти беженцев принадлежали к Белым армиям, ушедшим в эмиграцию в разное время с разных фронтов (Ковалевский П. Зарубежная Россия. Париж, 1971. С. 12–13).

В первое время остатки Белых армий нашли убежища в славянских странах Европы (наиболее гостеприимной была Югославия, сербы помнили о русской крови, пролитой за освобождение балканских славян от турецкого ига во многих войнах) и о вступлении России в Великую войну ради защиты братьев-сербов. Король Александр (1888–1934), получивший образование в России и говоривший по-русски, ввел русских на равных правах в жизнь своей страны – Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Русские офицеры продолжали носить свою форму, принимались на государственную службу, сохранялись некоторые русские боевые части, служившие на охране границ. На государственном содержании были три русских кадетских корпуса (позже объединившиеся в один) и другие учебные заведения, которым были предоставлены права соответствующих сербских школ. Русским студентам выдавались стипендии. Культурную и научную жизнь без русских было трудно себе представить. Сказалось и покровительство сербского духовенства (особенно – Патриарха Варнавы, воспитанника С.-Петербургской Духовной академии). Югославия не признавала советскую власть вплоть до конца 1940 г. – и никакие советские посольства не могли осложнять жизнь эмигрантам (как это бывало в других странах).

Таким образом в начале 1920-х годов, в православной Сербии, давшей приют и основной части русского зарубежного духовенства, и штабу ген. Врангеля, – образовался национально-религиозный центр эмиграции в Европе. Другой центр был на Дальнем востоке, где еще до революции имелось около 200 тысяч русского оседлого населения, связанного с эксплуатацией Китайско-Восточной железной дороги: это было как бы «государство в государстве», имевшее свои охранные войска, суд, средние и высшие учебные заведения, множество газет и журналов, десятки церквей, четыре монастыря; в столице этого государства ‒ Харбине (основан русскими в 1898 г. на реке Сунгари) даже местному китайскому населению приходилось говорить по-русски.

Однако крупные европейские страны-победители, бывшие военные союзники России, принимали русских эмигрантов очень неохотно, чинили этому всевозможные препятствия и высылали по малейшим поводам. Исключением была Германия, где моментально исчезла взаимная ненависть первых лет войны, так как оба народа, потерявшие свою историческую государственность, оказались товарищами по несчастью.

Шарлоттенбург — русский район Берлина 1920-х годах. Источник: wikipedia.org

В первые послереволюционные годы на первом месте по числу русских был Берлин ‒ «проходной двор», через который эмигранты постепенно распределялись по другим странам. В 1919–1921 гг. в Германии насчитывалось 250 000–300 000 русских эмигрантов, в 1922–1923 гг. – около 600 000, из них 360 000 в Берлине (Volkmann Н.-Е. Die russische Emigration in Deutschland 1919–1929. Würzburg, 1966. S. 5).

Некоторым аристократам удалось вывезти из России драгоценности, проджа которых позволяла им жить безбедно. Но большая часть эмиграции сбыла вынуждена браться за любую черную работу с резким понижением социального статуса. Высшие офицеры работали таксистами, разнорабочими, официантами, батраками у фермеров…

Тем не менее культурная жизнь била ключом. Берлин вошел в историю эмигрантской литературы огромным количеством издательств (к 1924 г. Союз русских издателей в Германии насчитал их в Берлине 87 из общего числа 130 во всей эмиграции) (Volkmann. S. 123). Как утверждают, немецкая статистика отметила тогда, что годовая продукция русских книг в Германии превысила число немецких (Гуль Р. Я унес Россию. Нью-Йорк, 1981. Т. I. С. 118).

В то время еще не было четкой границы между литературой на родине и в зарубежье: неполитизированные эмигрантские издательства своей свободой привлекали немало авторов из советской России. Такие журналы, как «Новая русская книга» (1922–1923, Берлин; редактор А.С. Ященко), пытались наводить мосты между Россией и эмиграцией, стараясь стоять «над схваткой».

Всё это было возможно, поскольку диктатура у большевиков в начале 1920-е годов была еще не столь тоталитарна. В берлинских «Клубе писателей» и «Доме искусств» происходило оживленное общение литераторов из эмиграции и из советской России (приезжали С. Есенин, В. Маяковский, Б. Пастернак, Б. Пильняк, К. Федин, В. Шкловский). Некоторые из них (например, А. Белый, М. Горький, И. Соколов-Микитов, А. Толстой, И. Эренбург) занимали промежуточное положение и не сразу решили, какую сторону им выбрать…

Правда, большевики уже тогда использовали эту ситуацию для разложения эмиграции (движение «сменовеховства»), пропагандируя возвращение на родину; к тому же они разорили издательство Гржебина и ряд других, дав огромные заказы на книги, а когда тиражи были отпечатаны – отказались платить и распространять; так же поступили с журналом Горького «Беседа». Вероятно, эти экономические трудности, падение тиражей его книг и интереса к нему на Западе побудили Горького вернуться на службу большевикам (Берберова Н. Железная женщина. Нью-Йорк, 1982. С. 216–217).

В последний период завоевания России в связи с множившимися восстаниями крестьян, рабочих, даже моряков в Кронштадте, – Ленин объявил новую экономическую политику (нэп), что привело к бурному экономическому сотрудничеству западных (прежде всего американских) капиталистов и антикапиталистов-большевиков: российские ценности уплывали за океан целыми пароходами взамен на поставки товаров и оборудования, в которых оккупанты огромной разрушенной ими страны остро нуждались.

Нэп не привел к смягчению террора против Церкви и «черносотенной русской культуры» (бороться с которой считал главным делом Ленин), однако большевики сочли выгодным улучшить свою репутацию в общественном мнении западных демократий – с которыми шли переговоры о дипломатическом признании нелегитимной власти Советов на международных конференциях 1921–1922 гг. – в Каннах, Генуе, Гааге, Лозанне). В этих целях было решено сделать несколько показательных «гуманных» жестов: выслать за границу несколько групп известных в Европе российских «контрреволюционных» ученых.

15 мая 1922 г. Ленин пишет наркому юстиции Курскому: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)…» (ПСС, т. 45, с. 189). 19 мая Ленин пишет главе ГПУ (главного карательного органа): «Тов. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим…». Ленин указал и первых кандидатов на высылку: «Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу». В июне ГПУ составило списки примерно на 200 человек и начало их арестовывать. Арестованных заставляли давать подписку о невозвращении в РСФСР под угрозой расстрела.

В сентябре-октябре несколько групп ученых были высланы на пароходе из Одессы в Константинополь, затем поездами в соседние страны. Две самых крупных группы изгнанников были высланы на германских пассажирских пароходах «Обербюргермайстер Хакен» (29‒30 сентября) и «Пруссия» (16‒17 ноября), вывезших из Петрограда в Штеттин более 160 человек, числе которых были такие известные философы, как Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, И.А. Ильин, С.Е. Трубецкой, Б.П. Вышеславцев, Н.О. Лосский, Л.П. Карсавин и другие. Эту высылку стали называть «философским пароходом».

Пароход Обербюргермайстер Хакен

Так Германия превратилась в научно-культурный центр русской эмиграции. Множество известных ученых продолжили там свою деятельность в Русском научно-философском обществе, Религиозно-философской академии (созданной при американской организации YMCA), в Русском Академическом союзе; возникли десятки профессиональных объединений (инженеров, адвокатов, врачей, промышленников и т.д.), политических организаций. (Гуль Р. Я унес Россию. Т. I. С. 117–148.)

Немецкий историк Фолькман в упомянутой книге пишет: «Просто поразительно, какой духовной творческой силой обладали эмигранты, несмотря на политические и социальные трудности. В этом можно видеть еще одно доказательство того, что в эмиграцию ушла значительная часть русского образованного слоя. Уже тот факт, что с 1917 по 1924 г. было издано около 1450 произведений художественной литературы, показывает, как велик был круг заинтересованных» (всего же за этот период эмигрантами было издано не менее 3735 книг и брошюр). В Берлине выходили десятки газет и журналов, работали три русских театра, культурные и политические организации, кружки, приюты, школы, гимназии. В центрах русской эмиграции в 1920-е гг. возникло два десятка высших учебных заведений разного уровня и масштаба (Ковалевский П. Зарубежная Россия. 1971; Зарубежная Россия. Дополнительный выпуск. Париж, 1973).

Однако позже вследствие усилий немецкого правительства и Лиги Наций, стремившихся распределить беженцев более равномерно, из-за оттока эмигрантов из экономически ослабленной Германии в страну-победительницу Францию (которая в 1920-е годы, получая немецкие репарации, могла тратить деньги на свое развитие и обнаружила потребность в добросовестных, нетребовательных и низкооплачиваемых русских рабочих) (Raeff М. Russia abroad. N. Y., 1990. Р. 29, 33, 37–38), а также вследствие различных политических замыслов и перемен – культурный центр эмиграции переместился в Париж и возник еще один: в Праге. С 1922 по 1930 г. число русских беженцев (зарегистрированных Лигой Наций) в Германии уменьшилось до 90 тысяч, тогда как в Чехословакии выросло с 5 до 22 тысяч, а во Франции до 175 тысяч (Simpson J. The Refugee Рroblem. Oxford University Press, 1939).

При этом нужно сказать, что в эмиграции оказался весь политический спектр дореволюционного российского общества. Однако несмотря на преобладавшие в эмиграции правые настроения, леволиберальный фланг оказался в лучших условиях – отмечал немецкий историк Х. фон Римша: около 90% эмигрантских газет в начале 1920-х гг. были февралистскими (Rimscha Н. Der russische Bürgerkrieg und die russische Emigration 1917–1921. Jena, 1924. S. 60). В Берлине наиболее значимыми были газета «Руль (1920–1931; под редакцией В.Д. Набокова, И.В. Гессена и А.И. Каминки, тираж более 20 000; эта газета представляла взгляды правого крыла кадетов) и «Дни» А.Ф. Керенского (1922–1933, Берлин, затем Париж).

Еще левее располагались меньшевики (их лидер – Ф.И. Дан), издававшие с 1921 г. «Социалистический вестник», основанный Ю.О. Мартовым и Р.А. Абрамовичем и выходивший до 1963 г. поочередно в Берлине, Париже и Нью-Йорке. После их эмиграции из СССР (летом 1920 г. выехали Мартов и Абрамович, в январе 1922 г. был выслан Дан) меньшевики основали «Заграничную делегацию РСДРП» с представительством в Социалистическом Интернационале. Причину их успеха отмечает Р. Гуль: «Основать меньшевикам журнал в Германии было легко: они – интернационалисты – и помогла братская германская социал-демократическая партия, которая (кстати сказать) тогда правила страной… хорошо быть меньшевиками, не надо нигде искать никакого издателя, куда ни приедут – везде братская социалистическая партия» (Гуль Р. Я унес Россию. Нью-Йорк, 1981. Т. I. С. 88–89).

Кроме того, такую же роль играла и масонская принадлежность многих активных деятелей либерального фланга. Все ведущие газеты первой эмиграции – слева направо: левые «Дни» Керенского, леволиберальные «Последние новости», центристско-кадетский «Руль» и правоцентристское «Возрождение» – оказались в 1920-е годы в своих сотрудниках и авторах в той или иной степени связаны с масонством.  Таким образом, если учесть редакторский и авторский состав ведущей печати зарубежья, нельзя не видеть, что масонско-еврейский союз, действовавший в Февральской революции, продолжился и в эмиграции. Французский масонский словарь отмечает, что члены русских эмигрантских лож «на 80% рекрутировались из интеллектуалов свободных профессий (в основном евреев)» (Dictionnaire universel de la franc-maçonnerie. Paris, 1974. Р. 1167).

Учитывая то, что масоны создали и возглавили Лигу Наций, не удивительно, что в их руках оказались и представительства Нансеновского комитета, с которых начиналась жизнь русского эмигранта во всех странах. В Женевском центре работали масоны  К.Н. Гулькевич, бар. Б.Э. Нольде и Я.Л. Рубинштейн; лидер эмигрантского масонства В.А. Маклаков был возглавителем Центрального офиса по делам русских беженцев во Франции. Возникла своего рода эмигрантская администрация под эгидой Лиги Наций, созданная на основе «Совещания послов» (оставшихся от Временного правительства) и «Земгора» и имевшая важные консульские полномочия: подтверждать сведения о гражданском состоянии эмигрантов, об их профессии, образовании, благонадежности; заверять документы, привезенные беженцами из России; рекомендовать местным властям выдачу беженцам виз, видов на жительство, стипендий.

Масонами были возглавлены и два первых эмигрантских «представительных органа», созданных в 1924 г. и просуществовавших до Второй мiровой войны: Русский комитет объединенных организаций (руководитель его Бюро В.А. Маклаков) и более левый Совет общественных организаций (председатель – А.И. Коновалов); обе организации делегировали представителей в Эмигрантский комитет, которым руководил Маклаков, его деятельность также распространялась на все зарубежье (Ковалевский П. Зарубежная Россия. Париж, 1971. С. 23–25). В эмиграции были учреждены многие масонские ложи, в Германии: ложа «Великого Света на Севере». (Подробнее в книге «Миссия русской эмиграции».

Евреи

Нельзя не отметить и того, что на либеральном фланге эмиграции, как и в дореволюционной России, «широко была представлена еврейская интеллигенция: адвокаты, книгоиздатели, общественные и политические деятели, ученые, писатели, журналисты», – вспоминает А. Седых о Берлине (Седых А. (Цвибак Я.). Русские евреи в эмигрантской литературе // Книга о русском еврействе, 1917–1967. Нью-Йорк, 1968. С. 426). Из десятков организаций «Союз русских евреев… стал самой мощной организацией – бюджет Союза был в несколько раз больше бюджета всех остальных обществ вместе взятых» (Гессен И. Дела эмигрантские // Континент. 1979. № 19. С. 288–289), – свидетельствовал И.В. Гессен.

Особенно заметно это было в печати и в издательском деле: «Большинство книгоиздателей и книготорговцев были евреи», подчеркивает И. Левитан. Из крупных издательств в Берлине: З.И. Гржебина, С.Е. Ефрона, А.Э. Когана, Зальцмана, «Слово», «Логос», объединившиеся «Петрополис» и «Обелиск» (Я.Н. Блох и А.С. Каган), «Геликон», «Эпоха», «Образование» и «Огоньки», «Мысль», «Грани», «Россика», Украинское книгоиздательство Оренштейна, медицинское издательство Цейтлина… Это не все, – пишет И. Левитан. – «Но и восстановленного по памяти достаточно, чтобы в должной перспективе закрепить право русско-еврейской эмиграции на место в истории русского книжного дела за рубежом».

Он описывает курьезный случай, как в издательство Ладыжникова пришло письмо: «…»прошу выслать только что выпущенные в свет тома сочинений Гоголя, Тургенева и Достоевского. Пользуюсь случаем выразить мою безконечную радость по поводу того, что существует Ваше русское дело, которое свободно от еврейского засилья трудится на ниве русской культуры»… Я ответил автору письма, что Иван Павлович Ладыжников, бывший основателем фирмы в начале века, еще до войны вышел из издательства и что оно с тех пор принадлежало Борису Николаевичу Рубинштейну…» (Левитан И. Русские издательства в 1920-х гг. в Берлине // Книга о русском еврействе… С. 448–451).

А. Седых рисует сходную картину в области журналистики: «Исключительную роль играл в эти годы в Берлине И.В. Гессен, который вступил в контакт с мощным немецким издательством Ульштейна и в 1921 году основал газету «Руль»», издал 22 тома «Архива русской революции» и возглавил Союз писателей и журналистов. («Encyclopaedia Judaica» сообщает о семье Ульштейнов, что тогда их «газетно-журнальная империя была… одной из крупнейших в мiре».) Заметим также, что евреи часто были хозяевами или кредиторами органов печати с русскими редакторами.

В этой непропорционально большой (по сравнению с их числом) активности евреев в Русском Зарубежье можно, конечно, видеть свидетельство того, что далеко не все еврейство приняло большевицкий Октябрь. Но тогда важнее было, что оно утверждало «завоевания Февраля», оправдывая их «ужасами царской России» и вступая в конфликт даже с умеренными правыми кругами. Политический «антисемитизм» в русской эмиграции стал очень распространенным явлением не только вследствие еврейского участия в революции, но еще и потому, что при анализе ее причин эта эмигрантская печать впадала в свою крайность, отрицая роль еврейства и нередко объясняя большевизм национально-историческими особенностями русского народа (этот тезис стал основополагающим в значительной части западной советологии, на которую большое влияние оказали меньшевики). Попытки же проанализировать роль евреев в событиях (хотя она не столь проста, как казалось многим правым) всегда клеймились как «антисемитизм».

Было, впрочем, одно исключение в эмигрантском еврействе: «Отечественное объединение русских евреев за границей», которое приветствовало Зарубежный съезд 1926 г., а до того выпустило в Берлине сборник статей «Россия и евреи». В этой примечательной книжке группа публицистов (И.М. Бикерман, Г.А. Ландау, И.О. Левин, Д.О. Линский, В.С. Мандель, Д.С. Пасманик) решила не закрывать глаза на роль еврейства в революции, а объяснить социально-политические причины этого (видя их, в основном, в неравноправии евреев). Эти авторы отмежевались от евреев-большевиков как предателей интересов и России, и еврейского народа. Они предупреждали, что рано или поздно коммунистический режим падет, и это грозит еврейству трагическими последствиями: «Непомерно рьяное участие евреев-большевиков в угнетении и разрушении России – грех, который в самом себе носит возмездие…»; за это «евреи неминуемо должны… в будущем жестоко поплатиться как за попытку в ложно понятых собственных интересах способствовать сохранению строя, оказавшегося таким гибельным для России» (Россия и евреи. Берлин, 1923. С. 6, 134–135)…

Но характерно, что либерально-еврейский фланг счел предателями не евреев-большевиков, а авторов этого сборника. И даже в 1960-е годы А. Седых в статье «Русские евреи в эмигрантской литературе» упоминает эту книгу нехотя – как «попытку т.н. правонастроенных евреев издать свой сборник на русские политические темы», не указывая даже названия (Седых А. (Цвибак Я.). С. 431, 432)…

Монархисты

Римша пишет: «Правда, неоднократно возникали газеты и журналы монархического направления, но они либо быстро прекращали свое существование, либо должны были довольствоваться второстепенным положением. Здесь не место рассматривать причины этого явления. Для этого нужно было бы говорить о капиталах и деньгодателях… Следует только отметить, что аналогичное явление можно установить во всей Европе. Во всех странах большая, наиболее читаемая и ведущая печать – в руках демократии, хотя последняя не обязательно занимает ведущее место в политической жизни страны… Это было очень благоприятно и для русской демократической печати, так как большая часть ведущих эмигрантских газет выходила в нерусских издательствах» (Rimscha Н. Rußland jenseits der Grenzen 1921–1926. Jena, 1927. S. 94).

В числе правых изданий отметим выходивший в Берлине «Призыв» (1919–1920), примечательный по замыслу «журнал волевой идеи» – «Русский колокол» под редакцией И.А. Ильина (вышло 9 номеров с 1927 по 1930 г.). Особое значение имел связанный с Высшим Монархическим Советом журнал «Двуглавый Орел» (1920–1922, 1926–1931; Берлин, затем Париж).

Правое большинство эмиграции (организующим центром которой был созданный генералом Врангелем «Русский Обще-Воинский Союз», имевший отдел и в Германии) надеялось на возобновление борьбы с большевиками в будущем. Левый фланг эмиграции был и против военного вмешательства и против политического, надеясь на эволюцию большевиков. Позиция этих «эволюционистов» объяснялась не политической наивностью, сколько прагматической стратегией: левое крыло, сознавая свою немногочисленность, боялось, что свержение коммунистов внешней интервенцией в тех условиях приведет в России к победе правых «реставраторов монархии»– что выглядело для февралистов еще менее желательным. (Существовавшие тогда, в том числе в Германии, эмигрантские политические организации и движения, включая «сменовеховство» и евразийство, подробно описаны в «Миссии русской эмиграции», главы 9-10.)

Монархическое большинство эмигрировавших русских патриотов, после краха в период Февральской революции, после молчаливых, со свернутыми монархическими знаменами, боев против большевиков, попав в демократический мір, – обнаружило быструю тенденцию к усилению своего идеологического влияния в эмиграции, но в новом виде. Говоря об этом, Римша пишет о правых:

«Возможно, как раз они более всего и быстрее всего вынесли уроки из изменившегося положения вещей. Во всяком случае, следует отметить их заслугу, что они первыми пошли действительно новыми путями… Консервативная мысль (признание положительных ценностей в прошлом), но не реакционная (что означало бы приверженность только к прошлому) по окончании гражданской войны начинает усиливаться и оказывать заметное притягательное воздействие на широкие круги либерализма», «притягивая к себе даже некоторых социалистов» (Rimscha Н. Rußland jenseits… S. 49, 59–60, 84). У центристов это было заметно уже в парижском съезде «Национального объединения» в 1921 г.; с еще большей силой это проявилось в 1926 г. в крупнейшем Зарубежном съезде в Париже, тесно связанном с газетой «Возрождение» (глав. ред. П.Б. Струве).

Оба возникших после съезда Объединения состояли преимущественно из монархистов (им стал и Струве). Более того: именно «монархическая идея стала объединяющим моментом» правого фланга эмиграции и составной частью «белой идеи», – подчеркивал Римша. Если первые годы эмиграции отмечены активностью социалистов и либералов, то с течением времени «происходило заметное смещение в сторону сторонников монархической идеи. Это не значит, что росло число приверженцев Рейхенгаля [имеется в виду всеэмигрантский монархический съезд, см. о нем далее. – М.Н.]. Речь идет о большой массе тех, кто не присоединился к какой-либо политической организации, но свои симпатии открыто отдавал монархистам. Если вообще можно говорить о каком-либо общественном мнении эмиграции, при всей ее политической разрозненности.., то можно сказать, что общественное мнение все сильнее поворачивалось в сторону монархии… Это проявилось на всех крупных съездах. Первыми обратили на это внимание социалисты, увидевшие в этом для себя опасность… Струве считает, что в 1925 г. монархисты составляли 85% всех эмигрантов», включая «студенческую молодежь, которую в сильной степени притягивала монархическая идея, …и даже те круги, от которых, из-за их прошлого, этого можно было меньше всего ожидать». Этот процесс не был отражен во влиятельной эмигрантской печати, находившейся в руках леволиберального фланга, но, как уже отмечалось, «было бы неправильно по позиции демократической прессы заключать, что стоящие за ней круги были ведущими в эмиграции» (Rimscha Н. Rußland jenseits… S. 60, 93–95).

В наиболее значимом виде это проявилось во Всезарубежном Соборе Русской Православной Церкви за границей (ноябрь 1921 г.), на котором, еще до Приамурского Земского Собора во Владивостоке (1922 г.) была дана должная оценка Февральской революции, вот как об этом сказал первоиерарх РПЦЗ митрополит Антоний: «Кто же будет отрицать, что февральская революция была столь же богоборческой, сколько противомонархической? Кто может осуждать большевистское движение и в то же время одобрять временное правительство?».

Это был Собор русских людей, проигравших борьбу против антирусской силы, захватившей Россию, но покаянно осознавших внутренние причины своего поражения («мы не забыты Богом, но наказываемы Богом за то, что забыли Его и Его заповеди», – говорилось в послании к эмигрантам) и стремившихся в опоре на восстановленное православно-монархическое сознание продолжать борьбу, тем более что она не прекращалась на родине.

«И ныне пусть неусыпно пламенеет молитва наша – да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли; да даст защиту Вере и Церкви и всей земле русской и да осенит он сердце народное; да вернет на всероссийский Престол Помазанника, сильного любовию народа, законного православного Царя из Дома Романовых» (Соборном Послание «Чадам РПЦ, в рассеянии и изгнании сущим»).

Это выразилось и в послании Собора к Армии с призывом преобразиться в «воинство воистину крестоносное» – борющееся за Святую Русь под лозунгом «За Веру, Царя и Отечество».

Приамурский Земский Собор во Владивостоке (1922 г.), восстановивший законы Российской монархии, также прошел под духовным руководительством РПЦЗ.

Рейхенгальский монархический съезд: восстановление Русской монархии «без старых недостатков, но на старом фундаменте»

Еще ранее, летом 1921 г., решения Всезарубежного церковного Собора были предварены на основополагающем для зарубежного монархизма съезде в баварском городке Бад Рейхенгаль. Этот  «Съезд Хозяйственного Восстановления России» был проведен с 29 мая по 7 июня 1921 г.; в нем участвовало 106 делегатов из европейских стран и Америки, в том числе бывшие члены Думы, Государственного Совета, русского правительства, видные военные; почетным председателем съезда был первоиерарх РПЦЗ митрополит Антоний (Храповицкий), при открытии съезда с церковным обоснованием монархии выступил архиепископ Евлогий (Георгиевский).

Этот съезд не был «реставраторским» в отношении старой формы государства. В его документах отражены, в сущности, столыпинские реформаторские идеи и результаты церковных реформ («воссоздание начала соборности и восстановление патриаршества»). Утверждая монархию как «единственный путь к возрождению России», рейхенгальский съезд соединял ее с такими принципами: «единоличное владение землей на правах частной собственности» и решение этого вопроса в интересах «многомиллионной массы земледельческого населения» (предполагалось оставить за крестьянами поделенную ими землю, возместив владельцам ее стоимость за счет государства), «право свободного труда, охраняемого законом от всякой эксплуатации», равенство всех перед законом; неприкосновенность личности, свобода гражданская, политическая и вероисповедная, примирение со старообрядцами (Двуглавый Орел. Берлин, 1921. № 9. 1 (14) июня) – все это мало чем отличалось от гарантий гражданских прав в демократических конституциях.

В «Докладе по основам тактики и организации Монархического движения» отмечалась «необходимость коренного пересмотра существовавшего до революции законодательства» (Двуглавый Орел. 1921. № 11. 1 (14) июля). В частности говорилось: «Будучи сами националистами русскими, мы не можем и не должны не признавать за другими народностями прав на национальное самоопределение». В докладе «Децентрализация власти и отношение к окраинам» было предложено: «Путем к восстановлению единства России может оказаться свободный государственный союз образовавшихся на территории России государственностей». И в резолюции по этому докладу было принято: «Не предрешая вопроса о том, какие из самоопределившихся окраинных государственных новообразований войдут в состав Империи Российской, Съезд полагает: что Государственное устроение России должно быть основано, между прочим, на передаче местным автономным и иным областным самоуправлениям всех тех предметов ведения в делах местного законодательства, управления и суда, кои, не имея в отдельности общегосударственного значения, сохраняют во всей полноте общегосударственную связь, образующую из совокупности областей и стран Единую Российскую Империю» (Двуглавый Орел. 1921. № 13. 1 (14) авг.).

Намеченный новый облик российской монархии – «без старых недостатков, но на старом фундаменте» – объединил всех участников съезда: от сторонников монархии парламентарной, конституционной – до приверженцев строгого самодержавия; от «франкофилов» – до «германофилов» (в зависимости от того, с какой страной связывались надежды на помощь России); от «непредрешенцев», не считавших себя вправе навязывать волю народу из заграницы – до т.н. «легитимистов», требовавших провозглашения Царя уже в эмиграции (по их мнению, само существование носителя законной власти в зарубежье должно было «вдохновить народ на борьбу»).

На Рейхенгальском съезде вопрос о престолонаследии был признан несвоевременным (поскольку не исключалась возможность, что Царская семья спаслась); вместо этого был избран Высший Монархический Совет как идеологический и блюстительский орган. ВМС объединил «три течения монархической мысли: самодержавное, конституционное и парламентарное». За основу взяли «общие для них признаки: Веру, Царя и Отечество. Внутренние разномыслия остались, но они подчинены общему заданию – народной русской монархии; сохраняя каждый свою самостоятельность, продолжая работу по привлечению в ряды монархистов своих возможных сторонников, оставляя до других времен споры между собой, – русские монархисты в Рейхенгале создали единую организацию с обязательством подчинения избранному Высшему Совету» (Высший монархический Совет. Берлин, 1921. № 1. 14 авг.). Председателем ВМС был избран Н.Е. Марков (до революции был депутатом Государственной Думы III и IV созыва и признанным лидером фракции правых, вторым председателем Союза Русского Народа).

Тремя основными членами первого состава Высшего Монархического Совета на Рейхенгальском съезде были избраны Н.Е. Марков, А.М. Масленников и А.А. Ширинский-Шихматов; почетными членами – митрополит Антоний (Храповицкий) и архиепископ Евлогий (Георгиевский). Позже на разное время были кооптированы барон М.А. Таубе, барон Б.Г. Кеппен, А.Ф. Трепов, А.Н. Крупенский, граф П.В. Гендриков; благодаря широкому использованию права кооптации участниками совещаний ВМС были сенатор Н.Н. Чебышев, М.И. Горемыкин, А.А. Римский-Корсаков, С.С. Ольденбург, Н.Д. Тальберг, Е.А. Ефимовский и другие. Первым печатным органом ВМС стал одноименный еженедельник, выходивший в Берлине. (Высший монархический Совет. 1921. № 1. 14 авг.)

Кандидатура Вел. Кн. Кирилла Владимiровича на Рейхенгальском съезде упоминалась (он с 1920 г. тоже жил в Германии – в Кобурге, на родине своей супруги), но была признана сомнительной. Многие не могли ему простить нарушения присяги в дни Февральской революции, которую он активно поддержал, призвав петроградский гарнизон перейти на сторону нового правительства…

Разногласия обострились позже – когда Вел. Кн. Кирилл Владимірович (1876–1938) провозгласил себя в 1922 г. «Блюстителем Престола», а в 1924 г. (тогда уже не оставалось сомнений в гибели Царской семьи) – «Императором».

Однако он был поддержан лишь меньшинством монархической эмиграции, в основном в Германии (кругами генерала В.В. Бискупского, М.Е. фон Шейбнера-Рихтера, организацией П.М. Авалова-Бермондта). Многие члены династии были согласны с вдовствующей Императрицей Марией Феодоровной, считавшей заявление Кирилла несвоевременным: «Государь Император будет указан Нашими Основными Законами в союзе с Церковью Православной, совместно с Русским Народом». Того же мнения был и Вел. Кн. Николай Николаевич: «…будущее устройство Государства Российского может быть решено только на Русской Земле, в соответствии с чаяниями Русского Народа» (Россия. Русский Эмигрантский Альманах. Шанхай, 1926. С. 63). Так считало и подавляющее большинство членов Высшего Монархического Совета вместе с Марковым, и генерал Врангель (в 1924 г. он поставил себя и армию в распоряжение Вел. Кн. Николая Николаевича). Избрание последнего вождем эмиграции на Зарубежном съезде в 1926 г. (где вопрос о престолонаследии тоже не затрагивался) означало перемещение и монархического центра из Германии в Париж.

 «Гитлеризм создан русскими эмигрантами»?

На фоне изложенного в предыдущих главах можно оценить всю степень «научности» открытия У. Лакера (автор книг о еврейских проблемах, президент Международного совета Центра стратегических и международных исследований в Вашингтоне), что «термин «жидомасонство» выдумала «черная сотня»» – то есть русские правые круги начала XX века. И что идея, «…отождествившая большевизм с мiровым еврейством, внушена была Гитлеру русскими эмигрантами», популяризировавшими «Протоколы сионских мудрецов», следовательно, можно говорить о «русских источниках национал-социализма» – это уже на Лакера ссылается советолог из «третьей эмиграции» А. Янов. (Laqueur W. Deutschland und Russland. Berlin, 1965. S. 90, 102; Янов А. Русская идея и 2000-й год. Нью-Йорк, 1988. С. 74.) Думается все же, для такого отождествления у Гитлера были те же причины, что и у газеты «Таймс» лорда Нортклиффа. Тем более, что повод немцам давали и победители-руководители Версальской мирной конференции, и вожди Баварской советской республики 1919 г., и такие «веймарские» политики, как Ратенау.

Внимание всего мiра к «Протоколам сионских мудрецов» в 1920-е годы привлекла не русская эмиграция, а антирусская революция. Многомиллионные тиражи «Протоколов» нельзя объяснить их усиленной пропагандой (если в том же тексте заменить евреев на любую другую нацию, эффекта не будет). Здесь причинность явно обратная: «Протоколы» стали оружием «антисемитской» пропаганды из-за интереса читателей к этой теме. Историк масонства Я. Кац признает, что «»Протоколы» обладали уникальной притягательностью для послевоенного поколения» (правда, причину этого видит только в «разрушительной войне, жертвах революции, политической депрессии, экономической неуверенности…») (Katz J. Jews and Freemasons in Europe 1723–1939. Harvard University, Cambridge, 1970. Р. 184.)_

Из предыдущих глав, прослеживающих европейское развитие с эпохи «Возрождения», в том числе в Германии, ясно, что вообще безсмысленно объяснять как т.н. «антисемитизм» (лукавый термин), так и «гитлеризм» влиянием «Протоколов» (как это делает другой такой же исследователь – Н. Кон в книге «Благословение на геноцид», полагая, что без «Протоколов» Гитлер все еще ждал бы благословения). Кац, тоже преувеличивая роль «Протоколов» и значение их доставки на Запад русской эмиграцией (кстати, в Британской библиотеке они имелись с 1906 г.), все же отмечает, что они были изданы в Германии в 1919 г. и были известны Розенбергу, однако ни он, впервые сославшись на них лишь в 1923 г., ни сам Гитлер не особенно верили в их истинность (Katz J.  Р. 180, 182, 186–187). То есть нацисты только воспользовались популярным текстом наряду с другими пропагандистскими средствами, и не будь «Протоколов» – их взгляды, планы и действия не изменились бы.

К идеологии Адольфа Гитлера мы еще вернемся. Но сейчас, поскольку в исследованиях «прогрессивных» ученых часто упоминается влияние правой русской эмиграции на гитлеровский нацизм, стоит разобраться в конкретных фактах, которые стоят за этим утверждением.

Свою концепцию о «русских источниках национал-социализма» У. Лакер строит на том, что представители правых кругов русской эмиграции имели контакты с лидерами возникшей сразу после войны Национал-социалистической германской рабочей партии. Лакер утверждает, что эмигранты ее даже финансировали. По его словам, супруга Великого Князя Кирилла Владимiровича, Виктория Феодоровна, «предоставила Людендорфу между 1922 и 1924 гг. «огромную сумму» для распределения между крайне правыми немецкими организациями», а барон Кеппен (двоюродный брат генерала Бискупского) «пожертвованиями на подобные цели разорился». (В 1924–1927 гг. семья Кирилла жила в немецком городе Кобург, где имела виллу, на которой ранее жила в изгнании после запрещенного брака и лишения прав престолонаследия Государем.) Среди «других видных жертвователей» Лакер называет промышленников Нобеля, Гукасова и некоего Ленисова (? – вероятно, имеется в виду Н.Х. Денисов – все названные лица стояли во главе Торгово-промышленного союза и давали деньги самым разным антисоветским организациям: от Савинкова до РОВСа).

Однако ни одного конкретного факта Лакер не приводит, опираясь лишь на слухи и на чью-то анонимную саморекламу уже времен нацистского правления. Х.-Е. Фолькман, написавший подробнейшее исследование о русской эмиграции тех лет в Германии и вовсе не склонный льстить правым, не счел нужным даже упомянуть об этом, хотя книгу Лакера знал и привел ее в библиографии.

Заметим, что барон Кеппен мог «разориться» и без пожертвований. Что же касается «огромных сумм», да еще для немецких организаций, – это выглядит неправдоподобным уже потому, что в Германии имелось гораздо больше немецких богачей, у которых сами русские эмигранты постоянно искали финансовой поддержки своих планов. Другие иccледователи, единомышленники Лакера, отмечают, что у Вел. Кн. Виктории Феодоровны не было своих средств, чтобы финанcировать Гитлера, она могла лишь в качеcтве поcредника передавать ему чужие деньги; по слухам, в 1939 г. генерал Биcкупcкий попыталcя вернуть, на нужды белой эмиграции, около полумиллиона золотых марок, переданных Вел. Кн. Кириллом Людендорфу, но «эти деньги проиcходили не от Кирилла, а от кого-то другого, и возможно поэтому нациcты не вернули их» (предположительно, это были деньги от американского автопромышленника Г. Форда) (Pool J., Pool S. Who financed Hitler. N. Y., 1979. P. 115–116).

О том, что «огромных cумм» у Виктории Феодоровны быть не могло, cвидетельcтвует один из бывших приближенных Вел. Кн. Кирилла Владимiровича, cтавший вcкоре его критиком, – Н.В. Cнеccарев. Из его книги видно, что в поиcках денег Вел. Кн. Кирилл и главным образом его активная cупруга были готовы проявлять «гибкоcть» и вправо (в cторону зарождавшейcя тогда партии Гитлера), и влево – к американcким миллиардерам, вплоть до cоздания «демократичеcкой монархии» c Cоветом, в котором половина меcт принадлежала бы американcким cтавленникам… Это подтверждает немецкий историк Х. фон Римша: Вел. Кн. Кирилл «полностью подчинился» условиям частных американских деньгодателей, соглашаясь устроить в России «демократическую монархию» наподобие США (Cнеccарев Н. Кирилл Первый Император… Кобургcкий. Германия, 1925; Rimscha Н. Rußland jenseits der Grenzen 1921–1926. Jena, 1927. S. 74–82)…

Сотрудничество между русскими и немецкими правыми кругами действительно существовало, но его причиной был не национал-социализм и оно не ограничивалось этим направлением. Здесь проявилась традиционная близость интересов русских и немецких консерваторов: она получила новый импульс в результате войны, которую обе страны проиграли. Недавние противники, словно вспомнив предостережение П.Н. Дурново (1914 г.), что интересы России и Германии «нигде не сталкиваются», моментально примирились и задавали себе одни и те же вопросы: «Кто виноват в падении царской России? Кто воткнул кинжал в спину непобедимой немецкой армии? Не очевидный ли факт, что после Первой мiровой войны на ведущих политических постах в Германии и России, а также в экономической и культурной жизни этих стран, внезапно появились евреи?..» (Laqueur W.  S. 121), – иронично отмечает Лакер, не вдаваясь в реальность, стоявшую за этими вопросами. Но современники игнорировать реальность не могли. К тому же и русские, и немецкие правые круги одинаково ощущали несправедливыми решения Версальской конференции и считали, что их пересмотр возможен только в сотрудничестве Германии и России (законные редставители которой на конференцию не были допущены).

В этом и заключалось тогдашнее «германофильство» русских правых, которые именно поэтому сконцентрировались в 1920–1930-е годы в Германии. Как уже отмечено, в начале Белого движения на союз с Германией, ввиду родственных государственно-монархических начал, надеялись не только правые круги, но и часть кадетов (Трубецкой Г., кн. Годы смут и надежд 1917–1919. Монреаль, 1981. С. 73–92, 114–130). Из-за предательской политики Антанты такие надежды были распространены вплоть до штаба Колчака в Сибири (Мельгунов С. Трагедия адмирала Колчака. Белград, 1931. Ч. III. Т. 1. С. 346–351). Но, к сожалению, кайзеровское правительство сделало ставку на большевиков… А русско-немецкая армия П.М. Авалова-Бермондта сформировалась уже после поражения Германии…

Следует отметить, что западные демократии и после войны старались препятствовать сближению русских и немецких правых кругов. С этой целью всячески подчеркивались германский «пломбированный вагон», доставивший Ленина в Россию, и германское финансирование большевиков – при замалчивании еврейского участия в этом (указанные в предыдущих главах сборники документов Земана и Шерера-Грюневальда тоже старательно обходят эту тему, оставляя лишь ее тень). Этого финансирования Ленина не могли простить немцам «франкофилы» в русской эмиграции, которые все еще надеялись на поддержку Антанты: такова была и ориентация Вел. Кн. Николая Николаевича.

Max Erwin von Scheubner-Richter

После войны в Германии возникли русско-немецкие монархические организации, ставившие себе подобные цели сотрудничества. Самым значительным было политико-экономическое общество «Ауфбау» («Восстановление»), созданное в 1921 г. в Мюнхене М.Е. фон Шейбнер-Рихте­ром, при участии видных баварских промышленников и состоятельных русских эмигрантов и генерала фон Э. Людендорфа (бывшего военачальника германской армии). Общество сыграло важную роль в подготовке Рейхенгальского монархического съезда – отсюда столь деловое его название: «Съезд хозяйственного восстановления России». В свете тогдашней русско-немецкой активности его «не следует рассматривать лишь как демонстративное мероприятие, но и как рабочее заседание, на котором обсуждались важные вопросы восстановления российского государства», – отмечает Фолькман; поэтому «немецкая пресса проявила живой интерес к происходившему в Бад Рейхенгале» (Volkmann Н.-Е. S. 51, 78, 83).

Именно из-за общности русско-немецких надежд, сразу после войны, «единственной политически важной эмигрантской группировкой в Германии были монархисты. Демократы не имели влияния на политическую жизнь, но монархистам это на некоторое время удалось, и они в первые годы после войны представляли собой фактор власти, которым германское правительство намеревалось воспользоваться при возникновении политической необходимости» (Volkmann Н.-Е. S. 60.).

Однако вскоре новое немецкое руководство решило, что тех же политических целей Германия может достичь и в возобновленном союзе с большевиками. 16 апреля 1922 г. в Рапалло было подписано советско-германское соглашение, и в СССР развернулось советско-германское военное производство, запрещенное Германии Версальским договором. Положение русских эмигрантов в Германии резко изменилось: для них «возникла опасность, запрещения всякой политической деятельности»; «в прессе стран Антанты появились сообщения, что немецкое правительство в дополнительном секретном соглашении обязалось распустить все русские контрреволюционные организации в Германии» (Volkmann Н.-Е. S. 88, 89, 94–95). И хотя этого не случилось, договор в Рапалло усилил разногласия между «германофилами» и «франкофилами» в русской монархической среде: некоторые члены Высшего Монархического Совета переехали из Германии в Париж или Лондон. Это тоже подтолкнуло перемещение русской эмиграции во Францию.

Тем не менее часть правой эмиграции, помня о предательском поведении правительств Антанты по отношению к Белой армии, не связывала с ними надежд на помощь (Англия подписала с большевиками торговый договор еще в 1920 г.). Поэтому монархисты в Германии, «стремившиеся бороться против большевизма, были вынуждены искать более тесного контакта с воинствующими национально-консервативными кругами», которые в своем большинстве отвергали как немецко-советское сближение, так и Версальский договор. Правые русские эмигранты «придавали большое значение укреплению национальных немецких сил, желая, чтобы они превратились либо во влиятельную оппозицию, либо сами переняли бы правительство. Русские монархисты в Баварии, которых с 1920/21 гг. возглавлял генерал Бискупский, всегда поддерживали контакт с баварскими националистами. Общество «Ауфбау» было соединительным элементом между немецкими консервативными националистами, как, например, военные Людендорф и Хоффман, и русскими. Фон Шейбнер-Рихтер был ключевой фигурой в этом соединении», – пишет Фолькман (S. 89–90).

Балтийский немец М.Е. фон Шейбнер-Рихтер вырос в России, служил в царской армии, но еще до войны принял немецкое гражданство и с тех пор был на немецкой государственной службе. Он познакомился с Гитлером, в конце 1920 г. вступил в его партию – и уже в ноябре 1923 г. во время попытки мюнхенского путча был убит полицией (после чего и общество «Ауфбау» практически прекратило работу). Но «в отличие от Гитлера, он был по своей сути убежденным консерватором и никогда не утрачивал веры в Бога и в монархию. У него не было революционного и нигилистического импульса, который так бросался в глаза у национал-социалистов типа Гитлера и Геббельса», – признает Лакер, считая, что в укрепившейся национал-социалистической партии Шейбнера-Рихтера «вряд ли удалось бы использовать» (Laqueur W. S. 84). После такой характеристики тем более повисает в воздухе другой прием Лакера, с помощью которого он доказывает «русские источники национал-социализма»: подверстывание к русской эмиграции и к Шейбнер-Рихтеру таких балтийских немцев, как А. Розенберг – лишь на том основании, что он до революции был российским подданным.

То есть немецкие правые, с которыми русские эмигранты сотрудничали в начале 1920-х гг., еще не были тем, что сегодня принято понимать под нацистами. Даже Розенберг в ранних своих работах положительно относился к русской культуре и к Церкви (он попал в Мюнхен в 1919 г. и в качестве «русского эмигранта» жил на содержании эмигрантского комитета). Но уже после неудавшегося мюнхенского путча 1923 г. и гибели Шейбнера-Рихтера отношения русских с партией Гитлера прервались. А когда оформилась расистская идеология Розенберга, «более антирусская, чем антибольшевицкая, она сделала большинство русских его противниками», – отмечает сам же Лакер в другом месте (S. 91–92, 93, 98, 126).

Одновременно изменилось и отношение Розенберга к сионизму: сначала он высказывался за создание еврейского государства, но потом «пришел к убеждению, что еврейское национальное движение – лишь прикрытие еврейских планов мiрового господства. Вейцманы, Ротшильды, Варбурги и Шиффы открыто угрожали бы мiровой революцией и большевизмом, если бы им не отдали Палестину… Одним из главных его аргументов стало, что большевизм – это не самоцель, а лишь средство, используемое еврейским финансовым капиталом для разрушения существующего порядка» (Laqueur W. S. 93).

Это похоже на взгляды многих правых в русской эмиграции, но, как уже сказано, причина у всех была общая: итоги Мiровой войны. Стоит, однако, отметить, что даже «антисемитизм» у русских и у нацистов был разным. У многих православных эмигрантов, как и у издателя «Протоколов» С.А. Нилуса, антиеврейские настроения объяснялись религиозным страхом перед «уже близким» пришествием антихриста в виде ожидаемого евреями лжемессии. Еще один такой «антисемит», кн. Ю.А. Ширинский-Шихматов, писал в 1930-е гг. об окончательной «иудаизации Запада» и об ее грядущем провале в России, что «готовит еврейству потоки крови», выковывая в то же время «рождающееся в крови тысяч христиан – Русское Мессианство» – но он же, в виде протеста, во время немецкой оккупации «хотел зарегистрироваться как еврей и носить желтую звезду. Он погиб в немецком концлагере: эсэсовцы забили его насмерть за попытку вступиться за другого заключенного», – пишет еврей В. Варшавский (Варшавский В. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956. С. 44–46, 51).

Такие примеры можно умножить. И как раз за эту христианскую «мягкотелость» нацисты (тот же Розенберг) презирали русских, видя в этом «расовую славянскую неполноценность» и считая, что именно поэтому Россия «подпала под еврейскую власть». Соответственно и «антисемитизм» нацистского руководства был преимущественно расовым, языческим – именно в этом заключается сущность нацизма. Разница т.н. «антисемитизмов» здесь столь кардинальная, что, в сущности, нужны совершенно разные термины.

Книгу Лакера «Россия и Германия» можно считать типичной для методов освещения этой проблематики западными авторитетами. Не исключено, что поверхностность их анализа намеренна, ибо ее приходится подкреплять существенными подтасовками. Так, черня одну сторону, Лакер утверждает, что именно Ф. Винберг, эмигрант из России, предложил нацистам идею «тотального физического уничтожения» евреев – но ничего подобного нет в книге Винберга, указываемой Лакером (правда, некоторые выражения Винберга неудачны, но он проповедует лишь объединение усилий православной и католической Церквей для противостояния еврейско-масонским силам как антихристианским) (Laqueur W. Russia and Germany. London, 1965. Р. 117; Винберг Ф. Крестный путь. Мюнхен, 1921. С. 240–265 и эпилог). И, представляя невинной другую сторону, вопреки цитированным сведениям «Еврейской энциклопедии», Лакер пишет, что за слухами о финансировании Я. Шиффом революции в России «кроется лишь то, что Шифф вместе с другими американскими евреями еще в 1905 г. просил американское правительство заступиться за русских евреев перед русским правительством, а в 1917 г. вел об этом переговоры с Милюковым, министром иностранных дел Временного правительства» (Laqueur W. Ор. cit. S. 105–106)… (Очевидно, Лакер имеет в виду обмен телеграммами, когда Шифф «Как постоянный враг тиранического самодержавия, безпощадно преследовавшего моих единоверцев», поздравил Милюкова с победой Февральской революции, на что тот ответил: «Объединенные в ненависти и отвращении к свергнутому режиму, будем также объединены в проведении новых идеалов…» ‒ New York Times. 1917.IV.10. Р. 13.)

Впрочем, если «открытием» Лакера были «русские истоки национал-социализма», то сегодня эту науку чаще применяют с другого конца: любые размышления о столь очевидной и необычной роли еврейства в истории принято клеймить как «перепевы» гитлеровского нацизма. Этот прием использует, например, Б. Хазанов (Хазанов Б. Обыкновенный фашизм // Страна и мир. Мюнхен, 1989. № 2. С. 127–132) в отношении работы И. Шафаревича «Русофобия» – как будто до Гитлера этой проблемы не существовало. С таким же успехом можно у Гитлера видеть «перепевы» идеологии сионистов, считавших «антисемитизм» естественной и даже в чем-то «полезной» (Т. Герцль) реакцией на еврейскую исключительность…

Таким образом, не русские эмигранты выдумали теорию «жидомасонского мiрового заговора». Однако этот вопрос в русской эмиграции действительно обсуждался особенно горячо, ибо она оказалась наиболее затронута крушением «старого мiра». В известном послании Архиерейского Собора 1932 года отмечено, что и сама русская эмиграция «сильно отравлена масонством» – эта тема была предметом постоянных эмигрантских конфликтов. И если одни, защищаясь от огульных обвинений, вообще отрицали участие евреев и масонов в революции, то другие (у страха глаза велики) часто сводили все только к «жидомасонам», не в состоянии отделить достоверную информацию от домыс­лов. Это, конечно, нелегко и сегодня, хотя кое-что уже видно более отчетливо.

Причем именно позиция левых, еврейско-масонских кругов эмиграции находила отклик в правительствах Запада и особенно в финансово-промышленных кругах, которые были заинтересованы в торговле с советской Россией. Все описанные эмигрантские съезды и расколы проходили одновременно с международными конгрессами 1922 г. в Каннах, Генуе, Гааге, Лозанне, которые привели вскоре к дипломатическому признанию большевиков большинством западноевропейских стран (Германия – 1922, Италия – 1923, Англия и Франция – 1924)…

Генуэзская конференция

Генуэзская конференция проходила в Италии с 10 апреля по 19 мая 1922 г. по инициативе Англии для обсуждения проблем, связанных с Советской Россией, возникшей на месте и вместо исторической православной России. В конференции приняли участие 29 государств и 5 британских доминионов. США были представлены только послом в Италии, поскольку видели в конференции европейскую конкуренцию своим собственным планам сотрудничества с большевиками.

Советская делегация на Генуэзской конференции во главе с Г. Чичериным

Как условие признания власти большевиков Западом было выдвинуто требование, чтобы они признали все российские финансовые обязательства дореволюционного времени и взяли на себя ответственность за все последующие западные убытки в годы революции и т.н. гражданской войны. Компромисс по этому вопросу был достигнут не в Генуе, а на последующих подобных конференциях, однако Генуэзская конференция стала первым демонстративно-символическим коллективным шагом западных демократий в сторону легитимации власти большевиков. (В ходе Генуэзской конференции советской дипломатии удалось лишь заключить Рапалльский договор 1922 г. с Германией, которая ранее сыграла большую роль в финансировании большевиков еврейскими банками и в их укреплении у власти в 1917–1918 гг. и теперь надеялась на выгодное экономическое сотрудничество – об этом дальше.)

Русские люди на родине, подвергаясь террору, не имели возможности открыто выразить свое мнение по вопросу международного признания жидобольшевицкой власти, кроме как множеством происходивших в то время восстаний. И все же мнение русского народа было высказано его частью, оказавшейся в эмиграции.

Ниже приведены обращения к Генуэзской конференции от двух наиболее важных инстанций русского Зарубежья: I Всезарубежного Собора Русской Православной Церкви за границей и Высшего Монархического Совета.

Послание Міровой Конференции
от имени Русского Всезаграничного Церковного Собора

«Среди множества народов, которые получили право голоса на Генуэзской конференции, не будет только представительствовать двухсотмиллионный народ русский, потому что невозможно же назвать его представителями, и притом единственными, его же поработителей… Если бы вожди большевиков и не были инородцами и иноверцами, то и тогда какая же логика может признать право народного представительства за теми, кто поставил себе целью совершенно уничтожить народную культуру, т. е. прежде всего то, чем народ жил почти тысячу лет – его религию…?

Однако такого общего голоса не лишена трехмиллионная русская эмиграция, которая тоже есть подлинный народ русский, выступивший в свое время с оружием в руках на защиту своего отечества на всех его окраинах в рядах Добровольческих Армий… Вот эта-то эмиграция, в которой воплотились и интеллект и активная воля русского народа, объединилась за границей … на церковном Соборе в Сербии в Сремских Карловцах…

Собор этот единогласно уполномочил свой президиум обратиться к Міровой Конференции с мольбой о спасении того народа, который в продолжении почти двух веков с рыцарским самоотвержением бросался в середину международных драм на защиту угнетенных, на защиту права и человечности, не ища ничего для себя, а выполняя свое призвание служить всему человечеству. Мы не говорим уже о всей самоотверженной многовековой работе русских, избавивших от рабства и религиозного гонения христиан Балканского полуострова и славян Восточной Европы, а просим припомнить 1814-1815 годы, 1848 и 1877-1878, когда военные подвиги наших армий водворили в Европе законность и мир, а нам не дали ничего, кроме потерь и страданий.

Или, может быть, ХХ век не признает ни благодарности, ни справедливости, ни выполнения союзнических обязательств, а только выгоду и борьбу за существование… Но, если бы нашлись среди членов [конференции] такие голоса, которые бы настаивали на полном исключении из международных отношений всякого нравственного начала, ограничивая их борьбой за существование и за выгоды, то мы бы просили их обратить внимание вот на какую сторону дела…

Пусть подумают вершители судеб человечества, какое гибельное оружие дают они в руки всех преступных, аморальных и безрелигиозных элементов своего населения, если Всемірная Конференция, заменившая теперь совет королей и папы, введет в свою среду убийц и цареубийц, предателей своего отечества…

Союз держав с большевиками поселит в сердцах русского народа неизгладимое чувство оскорбления и жажду мести, хотя и не похвальную, но весьма естественную, даже для русской доброй души. Уже и в настоящее время на сердце русского народа лежит тяжелый камень огорчения заброшенного друзьями, отданного на истребление внутренним врагам узника.

Впрочем, наш народ незлопамятен – он все прощает людям за исправление их вины. Ему неведома вековая международная вражда.

Народы Европы! Народы Міра! Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки міровых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте их против Ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им в руки оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевизм – этот культ убийства, грабежа и богохульства из России и всего міра. Пожалейте бедных русских беженцев, которые за свой патриотический подвиг обречены среди Вас на голод и холод, на самые черные работы… Они в лице доброй своей половины офицеров, генералов и солдат готовы взяться за оружие и идти походом в Россию, чтобы выручить ее из цепей постыдного рабства разбойников. Помогите им осуществить свой патриотический долг, не дайте погибнуть вашей верной союзнице – России, которая никогда не забывала своих друзей и от души прощала тех, кто временно был ее врагом.

Если поможете восстановиться исторической России, то скоро исчезнут те, пока не разрешимые политические и экономические затруднения, которые по всему міру сделали жизнь столь тяжелой; тогда только возвратится на землю «желанный для всех людей мир» (Эфес. 8, 13)».

Председатель Высшего Русского Церковного Управления Заграницей Антоний, митрополит Киевский и Галицкий

(Послание было подготовлено заранее от имени I Всезарубежного Собора, проходившего с 21 ноября по 3 декабря 1921 г. в Сремских Карловцах (Сербия). В Соборе участвовали 13 епископов, 23 священника и 67 мірян, представлявшие все зарубежные епархии, разбросанные по міру.)

Протест Высшего Монархического Cовета против Генуэзской  конференции

«На глазах у всего міра и при ближайшем участии всех главнейших европейских правительств подготовляется зрелище, невиданное еще в истории Европы и казавшееся невозможным еще немного лет тому назад: первые государственные люди и важнейшие дипломаты-представители различных держав … готовы сесть за один стол, для общих переговоров с посланцами шайки интернациональных фанатиков и злодеев, грубым насилием захвативших власть в России и еще недавно считавшихся исключенными из правового общения с цивилизованными правительствами.

Горестно пораженный таковой перспективою, Высший Монархический Совет как центральный орган всех русских объединенных монархистов – в твердом убеждении, что ему хорошо известны подлинные чаяния подлинного русского народа, с неперпением ждущего восстановления законной народной Монархии и не могущего лишь, под пятой насильников, свободно поднять свой голос в настоящее время, – берет на себя смелость и считает своим долгом, от имени этой будущей освобожденной России, заявить свой громкий протест, перед лицом всего цивилизованного міра, против этой безнравственной, беззаконной и безцельной попытки говорить о восстановлении России – с самими ее разрушителями!

Эта попытка безнравственна, – потому что западные державы ни на минуту не должны были бы забывать, что они решаются теперь подать руку как сотрудникам в общем деле палачам русского народа и злейшим ненавистникам всей многовековой христианской цивилизации. Россия разорена ими… ее вера поругана, святыни осквернены, тысячи верных сынов Церкви и служителей Алтаря, как в первые годы христианства, замучены и убиты за свою веру…

Попытка договариваться с большевиками не только безнравственна, но и несправедлива, беззаконна… потому, что самая власть, которая лицемерно принимается теперь за правительство, якобы представляющее Россию и русский народ, – власть незаконная, чуждая этому народу и ему ненавистная.

Конференция, конечно, знает, что у этой власти отсутствует какое бы то ни было внутреннее, народное, – а до сих пор также и внешнее, международное – признание. Конференции не может не быть известным, также, что власть эта принадлежит большей частью инородцам, а осуществляется, среди них, в значительной степени тяжкими уголовными преступниками…

При описанных условиях, переговоры с представителями большевизма не могут, наконец, оказаться и политически целесообразными, в смысле возможности достижения ими какой-нибудь великой цели, рассчитанной на сколько-нибудь продолжительное время…

Такая власть должна быть заменена – и чем скорее это случится, тем больше пользы принесет это всему міру, – властью национальною, честной и законной…

Вот почему, в заключение, по глубокому убеждению Высшего Совета русских монархистов, разбросанных в настоящее время по всему свету и тысячами нитей связанных с обреченным на безмолвие Русским народом, но идейно твердо объединенных, все, что было бы сделано в Генуе по соглашению с теперешними фактическими узурпаторами власти в России, будет юридически ничтожно, на что Высший Монархический Совет и считает своим священным долгом обратить серьезнейшее внимание Конференции…»

+ + +

Эти русские обращения к западным властям, разумеется, были безуспешны – именно потому, что западные демократии «полностью исключили из международных отношений всякое нравственное начало, ограничивая их борьбой за выгоды». Именно они инициировали Февральскую революцию и затем привели большевиков к власти с целью разрушения исторической России.

Однако для возрожденной России эти обращения имеют непреходящее нравственно-политическое и правовое значение: все, что было сделано «по соглашению с теперешними фактическими узурпаторами власти в России – юридически ничтожно». Высший Монархический Совет счел «своим священным долгом» заявить это «от имени будущей освобожденной России».

Рапалльский германо-советский договор

Сведения из Википедии.

Германия стала первой страной, заключившей договор с коммунистической РСФСР о признании власти Большевиков. Договор об установлении между ними дипломатических отношений и урегулировании всех спорных вопросов был неожиданно для всех заключён в итальянском городе Рапалло 16 апреля 1922 года во время Генуэзской конференции. Со стороны РСФСР договор был подписан подписан наркомом иностранных дел Г.В. Чичериным, со стороны Германии ‒ министром иностранных дел Вальтером Ратенау (который, будучи евреем, два месяца спустя был убит немецкими националистами, которые на суде заявили, что он является шурином видного большевика Карла Радека и одним из «300 сионских мудрецов», поскольку ещё до Первой мiровой войны нашумело заявление Ратенау, что  «настало время, чтобы влиятельные международные финансовые круги, давно скрывавшие свою власть над мiром, провозгласили бы её открыто!»).

Представители советской и немецкой сторон в Рапалло: Карл Йозеф Вирт, Леонид Красин, Георгий Чичерин и Адольф Иоффе

Договаривающиеся стороны взаимно отказались от возмещения военных расходов, военных и невоенных убытков, расходов на военнопленных, ввели принцип наибольшего благоприятствования при осуществлении взаимных торговых и хозяйственных отношений; помимо этого Веймарская Германия признала национализацию немецкой частной и государственной собственности в РСФСР и аннулирование царских долгов большевицким правительством. (Размер национализированного большевиками германского акционерного капитала был оценен в служебной записке Чичерина от 2 марта 1922 года в 378 миллионов рублей.) Таким образом, большевики получили от этого договора и большую материальную выгоду, и первое международное признание своей нелегитимной власти.

Для Веймарской республики это также был первый равноправный международный договор после Версальского договора, расчленившего и Германию, и Россию, который поэтому обеими сторонами воспринимался как неприемлемый ‒ это и лежало в основе договора. Переговоры начались ещё до Генуи, в том числе в Берлине в январе‒феврале 1922 года и в ходе встречи Чичерина с канцлером Карлом Виртом и министром иностранных дел Ратенау во время остановки советской делегации в Берлине на пути в Геную.

Секретных пунктов в договоре не было, но в статье 5 говорилось, что германское правительство будет оказывать немецким фирмам помощь в деле развития деловых связей с советскими организациями ‒ это позволяло избежать обвинений немецкого правительства в новой милитаризации, хотя расходы покрывались напрямую военным министерством.

Что касается практических выгод, то Красная армия, несмотря на разрушенную большевиками экономику, получала возможность использовать технические достижения германской военной промышленности и изучать современные организационные методы германского генштаба. Рейхсвер получил возможность негласно на территории СССР готовить группы лётчиков, танкистов и специалистов по химическому оружию, а также обучать своих офицеров обращению с новым оружием, изготовление и владение которым было запрещено Германии. На территории России планировалось построить запрещённые в Германии оборонные заводы. Произведённое на них вооружение и боеприпасы частью отправлять в Германию, частью временно хранить на территории России. Германия построила на советской территории лётную, танковую школы и школу химической войны, где обучались немецкие военнослужащие, помимо обучения в военных училищах и воинских частях СССР.

По соглашению, подписанному 5 ноября 1922 года в Берлине, договор был распространён на союзные советские республики ‒ БССР, УССР и ЗСФСР. Позднее СССР (образованный в конце 1922 года)  и Германия развили политику Рапалло в Берлинском договоре от 24 апреля 1926 года.

Контакты между Красной армией и вооружёнными силами Германии были налажены уже зимой 1920‒1921 годов и оставались в тайне до конца 1926 года. Первые соглашения по военному сотрудничеству были заключены в конце ноября 1922 года с фирмой «Юнкерс»: они предусматривали производство самолётов и моторов (всего при участии немцев из деталей, произведенных в Германии, к концу 1925 года на заводе в Филях было построено около сотни самолётов-разведчиков «Ю-20» и модернизированных «Ю-21»). Был подписан договор о строительстве химического завода по производству боевого отравляющего вещества иприта, а фирма «Крупп» должна была помочь большевикам наладить производство гранат и снарядов. В 1926 году были заключены договоры о создании двух аэрохимических полигонов ‒ под Москвой (Подосинки) и в Саратовской области под Вольском (объект «Томка» у ж/д станции Причернавская). Однако в декабре 1926 года разразился политический скандал в связи с публикацией в газетах Германии и Англии сведений о немецких заказах в СССР военного назначения. Все сделки были приостановлены.

Тем не менее, сотрудничество с СССР позволило Германии использовать это «в числе прочих политических спекуляций и тем самым поднять свой удельный вес в глазах Антанты до теперешних высот», ‒ говорилось в записке советского постпредства в январе 1927 года.

В то же время в Германии ослабевало влияние групп «восточной ориентации» и возрастало влияние западников. Этому способствовали и победители, не желавшие развития военного сотрудничества Германии с СССР: план Дауэса от 16 августа 1924 года установил новый порядок репарационных выплат Германией (наложенных в рамках Версальского договора) ‒ так, чтобы их размер соответствовал экономическим возможностям Веймарской республики, одновременно предоставлялся международный заём. А Локарнские договоры в октябре 1925 года нормализовали отношения стран-победителей с Германией, которая получала право на самостоятельную торговую политику, что стало предпосылкой для предоставления кредитов из США.

Однако совместные военные объекты на территории СССР взаимовыгодно действовали до осени 1933 года, лишь тогда отпала нужда в советской помощи, так как за финансирование германской военной промышленности взялись американские банкиры, готовя ее к новой войне ‒ столкновению с СССР (создавая и его военные заводы) для разгрома русской кровью возникшего европейского национального сопротивления.

(Постепенно в текст будут вноситься уточнения и дополнения, поэтому при заимствовании теста его следует брать с «Русской идеи». Продолжение следует: глава 18. Идеологические выводы из Великой войны: фашизм, корпоративизм.)