9. Мой настоящий "университет" и служба в "ордене" НТС : Алтайский отдел Союза Русского Народа

9. Мой настоящий «университет» и служба в «ордене» НТС

М.В. Назаров «Русская идея»

Дальнейшие части своих воспоминаний я уже пишу не только для детей и внуков, но и частично также для историков НТС и русской политической эмиграции в 1970‒1990-е годы, чтобы они могли лучше разобраться в причинах того, почему эмиграция, несмотря на свои созидательные планы и программы, не смогла сыграть заметной политической роли в крушении СССР и в становлении посткоммунистической России. (Поэтому я выношу эту главу и следующие на главную страницу РИ).

Это была очень насыщенная по разнообразному содержанию часть моей жизни, расширившая мой мiровоззренческий кругозор, давшая мне политический опыт и отсутствовавшие у меня ранее духовные знания, ‒ всё это уточнило мои жизненные цели (лишь к 40-летнему возрасту…).

В молодости я наивно мечтал объехать весь мiр, у меня со студенческих времен даже сохранилась карта с маршрутом такого кругосветного путешествия на 20 лет, чтобы в поисках Истины о тайне бытия познакомиться со всеми национальными философиями, религиями. Но в этом не оказалось нужды для познания смысла мiра. Не перемещение в пространстве и не зарубежная философия, а ознакомление с трудами православной эмиграции об истине Православия, дало ключ к пониманию всех народов, их религий и их места в драме истории. Необходимо было понять смысл истории и дарованной людям свободы, то есть драму идущей в ней борьбы между силами Бога и Его противника ‒ и тогда всё стало ясным.

Очень благодарен сейчас судьбе за этот десятилетний «посевский» период, потому что НТС и Русская Зарубежная Церковь (РПЦЗ) стали моим настоящим «университетом». В организации была дружественная, почти родственная атмосфера, и в то же время «орденская» служебная дисциплина, которая мне много дала, обтесывая мои советские «родимые пятна». В «Посеве» я приобрел профессию публициста, редактора и издателя, которая стала моей главной в жизни.

Все сотрудники «Посева» были прихожанами Русской Зарубежной Церкви, франкфуртский храм которой (св. Николая Чудотворца) сами и построили, служил о. Димитрий Игнатьев (граф), впрочем, относившийся к НТС слегка критически. Старостой был издатель «Посева» В.Я. Горачек, после его кончины ‒ сын Михаил, такой же великан ростом под два метра. Службы бывали и в дореволюционной часовне Всех Святых в Бад Хомбурге, при которой о. Димитрий жил с семьей. Закладка часовни состоялась в 1896 году в присутствии Государя Николая II, Императрицы Александры Феодоровны, вдовствующей германской Императрицы Виктории, Великой княгини Елизаветы Феодоровны и Великого герцога Гессен-Дармштадтского. Таких русских царских храмов в Германской епархии РПЦЗ было около десяти, на приходские праздники съезжалось много народа. Их ценили и немцы как свои красивые исторические памятники, они были с нашей точки зрения также и доказательством иностранному мiру того, что необходимо отделять коммунистический СССР от России ‒ это не одно и то же…

Сотрудничать с НТС я начал летом 1976 года, через полгода после того, как оказался в Германии и осмотрелся в издававшейся эмигрантской периодике. Как я уже упомянул, к работе в НТС как «единственной организации, которая что-то делает», меня побудил бывший глава контрразведки РОВСа в Болгарии Клавдий Александрович Фосс (1898‒1991), который был первым политическим эмигрантом, с которым мне довелось общаться (в мюнхенском немецком книжном магазине «Internationale Buchhandlung» рядом с Мариенплатц, где хозяйка позволяла ему держать стеллажи с русскими книгами и в отдельной маленькой комнатке беседовать с посетителями, мы там с ним чаевничали). Разумеется, я попал на Запад просто «антисоветчиком», отрицателем коммунистического режима, и лишь по мере чтения эмигрантской литературы мое мiровоззрение приобретало положительный русский православный уровень. Очень сожалел, что всего этого не знал раньше, и поэтому моей патриотической целью стало сделать эту литературу доступной соотечественникам на родине. На этой почве я и сблизился с НТС.

Уже в первый семестр я бросил университет (куда поступил на философский факультет – это было главной моей целью побега на Запад) и полностью ушел в эмигрантские дела. Первым членом НТС, с которым я встретился (кажется, в мае), был его глава Е.Р. Романов, который сам приехал в Мюнхен (наверное, и по другим делам), прочтя мое апрельское письмо. Сначала мое сотрудничество с НТС заключалось в переправке литературы в СССР разными способами, потом – в конструктивной критике существовавших энтээсовских пропагандных материалов, затем в предложенном мне составлении таких новых материалов в соответствии с моими представлениями об их необходимом содержании и цели (первым стало письмо «Это моя страна», составленное на основе солженицынского «Архипелага ГУЛаг», суммарный тираж его микроиздания для отправки в СССР по почте достиг 100.000). Этот материал, отпечатанный на тонкой бумаге, стал основным для давно существовавшей в НТС акции «Стрела» ‒ отправки в СССР печатных материалов в обычных письмах на произвольные адреса (из газет и телефонных книг), о чем уже упомянул.

В конце 1976 г. Романов поручил мне составление компактного квартального издания «Посева» на основании избранного из трех текущих ежемесячников. Сделанный мною выбор материалов все во Франкфурте одобрили (всего в дальнейшем я составил около 50 квартальников ‒ по четыре в год). Квартальник уменьшенного формата был более удобен для переправки в СССР.

Мы стали часто ездить из Мюнхена к новым друзьям-ровесникам во Франкфурт (Ждановым, Артемовым, Горачекам), которые нас гостеприимно принимали. Это было окошко в новый для нас мiр Зарубежной Руси, куда мы и переехали летом 1978 года. Мне поручили работу в редакции ежемесячного журнала «Посев». В то время редакция состояла из главного редактора Ярослава Александровича Трушновича (его все, независимо от возраста, звали «Славой») и ответственного секретаря Александра Михайловича Югова (к нему я обращался по имени-отчеству), я стал третьим сотрудником.

Гл. редактор «Посева» Слава Трушнович, сын А.Р. Трушновича, убитого чекистами в Берлине в 1954 г. при похищении; отв. секретарь М.В. Назаров (с лета 1982 г.), Франкфурт-на-Майне, примерно 1982-84 гг. В то время это и был весь рабочий состав редакции ежемесячного журнала.

Была еще формальная редколлегия, куда входили сотрудники «Посева» и НТС в других городах. В том числе в Париже, куда мы со Славой ездили на редакционные совещания; там, особенно в теме эпохи реформ и Белого движения, были очень деятельны историк Н.Н. Рутыч (Рутченко) и его «адьюнтант» Н.М. Янов, внучатый племянник генерала М.К. Дитерихса. Николай Николаевич устроил мне как-то большую экскурсию по русскому Парижу с ее завершением в старом знаменитом русском ресторане. Русские парижане были такими же гурманами, как французы, и в один из таких наших приездов на совещание член этой парижской «исторической команды» Володя Жедилягин (журналист Франс-Пресс) угостил нас изысканным ужином, где я не стал есть коронное блюдо ‒ устрицы…

Будучи активным неофитом (в том числе в церковном отношении), я решил работать в «Посеве» безплатно, на энтузиазме, несмотря на то, что параллельный заработок техническими переводами (тут мне пригодилось первое техническое образование) отнимал много сил для прокормления семьи с тремя детьми. Так я продержался год, пока Романов не заставил меня официально оформиться на зарплату. Это было своевременным облегчением, хотя в НТС платили лишь прожиточный минимум (чтобы не привлекать искателей кормушки), и семью приходилось далее содержать и теми же переводами, хотя уже и с меньшей тратой сил на это. Подрабатывать, впрочем, приходилось всем семейным сотрудникам, если у них не работали жены в немецкой экономике.

Под Франкфуртом мы сняли трехкомнатную квартиру в деревеньке Бремталь, где прожили несколько лет. Она находилась ближе к Висбадену, туристическим городским символом которого была дореволюционная русская церковь св. Елизаветы, построенная в 1847‒1855 годы на горе Нероберг на специально привезенной из России русской земле для могилы Великой княжны Елизаветы Михайловны (она вышла замуж за немецкого герцога Нассау и умерла при родах). Моим духовным отцом стал служивший там архимандрит Марк (Арндт), семья которого до постройки Берлинской стены сумела бежать из ГДР, он изучал в университете славистику, так познакомился с русскими эмигрантами и стал членом НТС. В доме при церкви также жила семья Николая Артемова, студента-филолога, который тогда еще не был священником.

В этой церкви 17/30 октября 1978 года были крещены одновременно все трое наших детей, получился большой праздник для всего «Посева», Слава Трушнович назвал его в шутку «Крещением Руси». Крестными стали: у Маши ‒ Саша и Лена Горачеки, у Алеши ‒ Николай Артемов и его сестра Лена Жданова, у Филиппа ‒ Наташа Артемова и Саша Рар (но поскольку он не смог приехать из Мюнхена, его на крестинах в качестве еще одного крестного заместил Юрий Брюно).

Николай Артемов, будучи сыном председателя НТС, активно занимался «иностранными делами» НТС. Помнится поездка с ним в Бонн, тогдашнюю столицу, где он на улице смело подошел к главе христианских демократов Хельмуту Колю (тогда он еще не был канцлером) и вручил ему пакет с бумагами.

В этом же «иностранном» секторе НТС активно участвовал сын издателя «Посева» Саша Горачек (тогда студент архитектуры, будущий епископ Агапит). Мне как-то поручили под его руководством выступить на большом молодежном съезде христианских демократов с докладом о наметившемся религиозном возрождении в атеистическом СССР, которое нуждается в поддержке. Саша попросил меня заранее написать текст, я небрежно набросал основные темы содержания, которое его испугало, как бы я не напортачил, он думал, что я так и буду читать. Но я ему сказал, что это только план, и спонтанные неподготовленные выступления у меня получаются лучше (так как активнее включается мозг), чем пассивно читать по написанному, он потом остался доволен.

С Сашей Горачеком меня отправили и на Всезарубежный съезд русской молодежи в Торонто (1979), о чем я написал довольно большую статью в «Посеве», начав ее со своего очередного «экзистенциального открытия»: «Позади семь часов полета над океаном, и вот – внезапно, во всю ширину горизонта, проступает кромка зеленоватого берега: Америка. На глазах происходит материализация этого слова, бывшего когда-то для нас в СССР лишь абстрактным понятием – все-таки она, Америка, действительно, существует…». Участников съезда «было 120 человек почти со всех континентов: на карточках участников надписи – Австралия, Бразилия, Венесуэла, Япония; очень часто – США и Канада. Так как из европейских стран было почему-то только три делегата, то мы с Сашей Горачеком представляли одновременно Германскую епархию, «Посев» и Европу».

Съезд был организован Русской Зарубежной Церковью, большое впечатление на меня произвел своей пронзительной «философской» (как я всё еще это называл) глубиной мысли архиепископ Виталий Монреальский и Канадский (Устинов), открывший съезд и руководивший всей его работой. Помимо съезда, одной из целей нашей поездки было посещение живших в Торонто членов и друзей НТС. Осталось общее впечатление об их провинциальности, некоторой оторванности от жизни в России (мы ее так и называли, хотя это был СССР). И едва ли не главной темой съезда был вопрос: «как русской молодежи в эмиграции сохраниться (а прежде, наверное, стать) русскими». Я старался высказать простую мысль:

«Может ли быть средством для этого самоизоляция в эмиграции, как считают некоторые? Изолироваться от сегодняшней России и ее проблем не трудно, изолироваться же от окружающей нас иностранной жизни – невозможно. Поэтому такая изоляция будет отрывом от России и лишь ускорит ассимиляцию. Идея сохранить частицу прежней России в эмиграции, чтобы потом вернуть на опустошенную родину очаг незапятнанного Православия и национальной культуры – была понятна в первые десятилетия после революции. С тех пор прошла целая историческая эпоха. Национальная и духовная миссия нашей эмиграции в сущности не изменилась, но эмиграция перестала быть единственным фактором, с которым связана надежда на возрождение России: сейчас набирает силы национально-религиозное движение в самой стране. Кроме того 60 лет советского режима дали нашему народу уникальный опыт, отраженный как в высокой нравственности и духовности одних, так и – к сожалению – в деградации других. Не имеющая этого опыта часть эмиграции не во всем должна его принять, но она должна его учесть: без этого немыслимо воссоединение духовных ценностей, сохраненных в эмиграции, с грубой и закаленной почвой сегодняшней России. Может быть, и можно сохраниться здесь, отвернувшись от всего, что «поросло чертополохом», – но тогда там, на родине, мы можем оказаться опоздавшими: события обойдут нас. А для большинства и сохраниться русскими можно, лишь что-то делая для России. Как выразился один из выступавших: помогая духовному возрождению в России, – духовно совершенствоваться самим. Обсуждение этого вопроса было тесно связано со следующим: что же мы, русская эмиграция, можем делать для помощи нашим соотечественникам на родине, борющимся за ее выздоровление?» («Посев», 1979, № 9).

Соответственно своему полученному в первый год в Мюнхене опыту и уточнению главной цели пребывания на Западе я говорил о нехватке религиозной литературы в России. «При существующем там духовном голоде, на человека может оказать огромное влияние вообще любая книга, так или иначе затрагивающая духовные проблемы. Поэтому не удивительно, что даже казалось бы чуждые русской культуре восточные религии в этих условиях приобретают поклонников. Поэтому первоочередная задача для нас – переправка в страну как можно большего количества нужной литературы, например, первого составленного в России православного сборника «Надежда»…» (его издавали в «Посеве»).

Говорил и о способах переправки литературы, например, с едущими в СССР туристами (каждый, по меньшей мере, имеет право везти с собой Библию или Евангелие). О возможности посылать в СССР литературу и по обычной почте, в письмах, на домашние и служебные адреса, чем уже давно занимаются такие организации, как НТС или «Православное Дело». Сообщение о работе «Православного Дела», созданного членами НТС в рамках Русской Зарубежной Церкви с благословения архиепископа Антония Женевского и Западно-Европейского и одобренного на Третьем Всезарубежном Соборе РПЦЗ, вызвало среди участников съезда большой интерес. В результате было создано еще несколько точек «Православного Дела» в разных странах. Потом я побывал на таких съездах в Сан-Франциско (1981), в Наяке (1986, о чем также написал статью, опубликованную в «Русской мысли» и в «Русском возрождении» № 35).

Во всех таких поездках на американский континент по молодежно-церковной линии мне во Франкфурте давали много «взрослых» поручений ‒ так я познакомился с некоторыми ветеранами и руководителями местных отделов НТС (К.В. Болдыревым, В.К. Молчановым, С.П. Рождественским), с философом С.А. Левицким. Из самих участников съезда лишь один из молодых активных людей меня удивил своим политическим и историческим кругозором ‒ Володя Беляев в Сан-Франциско, он вскоре стал автором исторической рубрики «Посева», а в конце жизни ‒ главным редактором газеты «Русская жизнь» (он умер в 2013 г.).

С огромным сожалением я позже вспоминал, как в Сан-Франциско не использовал возможность лично познакомиться с о. Серафимом (Роузом). Он читал свой доклад по-английски, восприятие которого от меня требовало напряжения, и я, каюсь, сбежал с доклада о. Серафима, чтобы выполнить какие-то из упомянутых энтээсовских поручений. Потом прочел этот его доклад («Будущее России и конец мiра») и устыдился… А год спустя о. Серафим скончался… Теперь, конечно, очень жалею…

Во время съезда на нескольких автобусах нас возили в Форт Росс, исторический край Русской Америки, где мы провели богослужение, в котором участвовали местные птички колибри, парившие над иконами и молящимися. Очень впечатляющее «экзистенциальное» место с темно-синим океаном как на картине А. Рылова «В голубом просторе»…

Были интересны летние учебные курсы НТС в Бельгии, как бы для молодежи из разных стран, но без строгих возрастных критериев. Бельгия была избрана, поскольку там было много местных друзей НТС из христианской молодежной организации (Фламандский комитет солидарности с Восточной Европой), из которой многие ездили «орлами» (курьерами) в СССР для передачи туда литературы и вывоза рукописей, некоторых арестовывали и им пришлось познакомиться с советской тюрьмой. Со стороны фламандцев организацией семинаров руководил многодетный отец Фернанд Дондт (сам он ездил в СССР «орлом» четыре раза).

Эти семинары, конечно, давали новичкам полезные идеи, принципы и критерии оценки происходящего в СССР и в международной политике с русской точки зрения. Но для меня в этих встречах более важными были личные связи и общение с соратниками в других странах, поскольку главный мой «университет» уже находился во Франкфурте в «Посеве». Несмотря на то, что я был неофитом, соответственно моим философским интересам мне поручили там «на вырост» вести в журнале раздел «Философия, идеология», куда я помещал тексты из читаемых книг. Мне их рекомендовали для чтения Романов и А.Н. Артемова, супруга председателя НТС (запомнились от нее книги Н.М. Зёрнова «Русское религиозное возрождение ХХ века», о. С. Булгакова «Православие», А.В. Карташева «Воссоздание Св. Руси»). Романов, помимо книг по истории Белого движения и РОА, посоветовал мне изучить «Наши задачи» И.А. Ильина, но должен признать, что поначалу мне не понравился стиль этого популярного в НТС идеолога как слишком «пышный», только позже я его оценил по содержанию…

Авторы «парижской» юрисдикции еще с Мюнхена были мне интересны и полезны в плане личных и общих христианских знаний, а также на социально-философском уровне в их применении к идеалу государственного строительства: в христианском понимании экономики и государства, права, культуры (как христианского «приятия мiра»), нации (как соборной личности), формирования и сущности власти, границ свободы, ‒ всё это можно отнести к теме «социального христианства» в широком плане, в чем мне видится важный и ценнейший плод этих эмигрантских мыслителей, к сожалению, в олигархической РФ не востребованный. Это «социальное христианство» ‒ продолжение поисков так называемой «правды о земле» (в терминологии «русского религиозного возрождения» начала ХХ века). Идеология НТС также лежала в этом русле (солидаризм, корпоративизм). Тогда как авторы Зарубежной Церкви дали понимание эсхатологических проблем мiроустройства, роли Запада и роли России в христианской историософии. На этом основывалось историософское осознание революции в России и ее причин ‒ я этот уровень назвал «правдой о Небе». Необходимо осознание этих двух «правд», обретаемое именно в их сочетании. (Позже я это уже уяснил самостоятельно в работе над книгой «Миссия русской эмиграции» и описал в главах 20: «Правда о земле» и «правда о Небе» и 21: «Во имя восстановления Удерживающего».)

Евгений Романович относился ко мне воспитательно по-отечески, мы часто общались вечером на квартире Бориса Степановича Брюно де ла Форж (напротив «Посева»), иногда у него дома в городке Крифтель. Он, будучи до войны квалифицированным шахматистом, любил играть в шахматы с гостями, и я, дилетант, с ним играл, но всегда быстро проигрывал. Лишь один раз он меня похвалил хотя бы за продолжительную внимательность. Пару раз он приглашал меня со старшим сыном Филиппом приезжать на неделю в голландский Зандам на Северном море, где он обычно проводил отпуск, работая там над рукописями книг, запланированных для издания. Море было холодным, и в основном мы с Филиппом занимались рыбалкой в каналах и посещением достопримечательностей (домик Петра I, знаменитая дамба, экскурсия в Амстердам), в дождливые дни ‒ чтением (оно для моих детей было обязательным, о прочитанном Филиппу нужно было также писать изложение). Разумеется, с Е.Р. мы много беседовали о войне, о России, о современной международной политике, об НТС.

Е.Р. Романов был авторитетным главой НТС того времени во всех отношениях: и в руководстве организацией, и в быте сотрудников, поскольку большинство жило довольно бедно и просто. Он был как бы главой и всей нашей франкфуртской общины. Его руководящая манера была патерналистской, неторопливой и даже медлительной, из-за чего некоторые публикации задерживались, и меня это немного раздражало. У него отношение к течению времени было более спокойным, как и у Романа Николаевича Редлиха, главного философа НТС, который не интересовался ежедневными новостями, говоря: «если в мiре произойдет что-то важное ‒ я и так об этом узнаю»… Они, разумеется, обладали большим опытом и информацией о невидимой стороне в своекорыстной западной политике Холодной войны. Поэтому их отношение к ней было более сдержанным, чем, например, поначалу у Солженицына, который лишь постепенно познавал эту «другую сторону луны» и поэтому его высказывания о ней становились всё более критичными. Мой процесс такого познания Запада был ускорен опытом НТС.

Это у меня был процесс не только продолжавшегося политического разочарования в Западе, который я в СССР идеализировал как свободный мiр, но и философский процесс познания мiра, «во зле лежащего», в котором, как оказалось, нет совершенного общества, а свободой можно пользоваться и вовсе не для духовного восрастания. Обывательский эгоизм западного человечества имел проявление и в эгоистичной своекорыстной политике Холодной войны. Ведь именно Запад устроил революцию в России, привел к власти большевиков и всё время поддерживал их в войне против нашего народа, вооружил их стройками пятилеток и вступил с ними в военный союз против европейского национального сопротивления, чтобы разгромить его Красной армией в подготовленной для этого Второй мiровой войне. И лишь при виде СССР как мощного геополитического противника начал против него войну ‒ Холодную (теперь это называют «гибридной»), ибо горячая уже была бы слишком опасна и не предсказуема при появлении атомного оружия. И место русской национальной эмиграции в этой войне двух врагов России было очень непростым… (См. в книге «Миссия русской эмиграции» гл. 24. «Целились в коммунизм, а попали в Россию»?.. Эмиграция и «сильные мiра сего».)

Особую часть этого моего «университетского» образования составляло личное общение с приезжавшими в «Посев» гостями из разных стран, ветеранами НТС и РОА, видными эмигрантами «первой волны» и высокопоставленными «невозвращенцами». Это были живые свидетели истории, в которой западный «свободный мiр» и Вторая мiровая война представали без общепринятых декораций. Особенно много людей из разных стран приезжало на ежегодные осенние «Посевские» конференции, которые в то время были самыми крупными эмигрантскими общественно-политическими съездами. Это были настоящие праздники для всех участников, заряжавшие всех энергией общего Русского дела – в этом и была их главная функция.

Примерно такое же значение для немецких друзей НТС, но и для защиты доброго имени России, имели мероприятия Общества немецко-российской дружбы (Deutsch-Russländische Gesellschaft, просуществовало до 1995 г.), которое было создано в 1957 году вернувшимися из советского плена немцами (где они полюбили русских). В сотрудничестве с НТС и Русской Зарубежной Церковью общество устраивало ежегодные конференции, вечера русской культуры, историко-политические доклады, концерты, широко известные в Европе летние курсы русского языка (в Кенигштайне, затем в Рюссельсхайме, под руководством члена Совета НТС М.В. Славинского), издавало журнал «Россия и мы» (Russland und wir). Кстати, военнослужащим США в Германии запретили посещать эти курсы русского языка после того, как один из курсантов стал перечить своему военному начальству, требуя отличать историческую христианскую Россию от СССР. В некоторых таких мероприятиях Общества и мне довелось принимать участие. А на Троицу из усадьбы одного из таких немцев в Таунусе я каждый год привозил срубленные березки в нашу франкфуртскую церковь св. Николая…

В Бельгии бывал также на съездах «Витязей» (позже названных Съездами русской общественности), где познакомился со своей будущей (20 лет спустя) женой Надеждой Селезневой, которая была в числе организаторов.

Во Франкфурте я почти прекратил свои дневниковые записи с размышлениями о смысле жизни и сведениями о происходящих личных переменах, потому что всё стало более ясным, да и свободного времени стало меньше. Поэтому пишу по памяти и вдаваться в эти перемены (личные семейные) не стану. Надеюсь, дети помнят свои скаутские лагеря, в том числе зимние в горах, наши поездки на Атлантику (в том числе в «Орел»), в Нойшванштайн, в Италию, в Бельгию…

Однако в НТС мне далеко не всё нравилось, в том числе партийная узость. Отмеченная мною роль Романова как вождя, конечно, не могла по свойственным всем нам человеческим слабостям не приводить его к ошибкам и к попыткам их скрыть во избежание ущерба своему авторитету. Но это как раз и вело к тому. (Не стану приводить такие примеры, хотя один был весьма серьезным с мiровым резонансом.) К тому же Евгений Романович был нецерковным человеком, хотя, несомненно, верующим. Мои расхождения (постепенно накапливавшиеся) с руководством НТС начались уже с методов борьбы с коммунизмом, на решающем этапе которой у НТС возродился прежний «революционный» нигилизм – наследие 1950-х годов, и, к сожалению, возобладал над национальным здравым смыслом и чувством ответственности за результат. На эту тему сначала в виде иллюстрации приведу несколько цитат из современных (2012 г.) воспоминаний В.М. Рыбакова (Щетинского), тогдашнего члена Совета НТС и руководителя работы НТС при создании центра в России в начале 1990-х гг.:

«…Когда, например, нам на конференции «Посева» торжественно объявляли, что за истекший год число членов НТС в СССР увеличилось на два процента, и это было единственной цифрой, предподносимой с неподражаемым величием, я изо всех сил старался не расхохотаться. Липа была настолько явной, что как-то я посоветовал ЕРО придумать что-нибудь получше.

Два процента! Если в СССР два члена НТС, а их число увеличилось за год на два процента, то сколько ныне… Ведь каждый человек, понимающий фундаментальное отличие между авторитарной и тоталитарной системой правления, не может не знать, что в тоталитарной системе, пока она сама не начнет разваливаться (как это было в определенные периоды в Древнем Египте, Древнем Китае или в Инкской империи), существование мало-мальски организованной оппозиции попросту невозможно. Это тебе не авторитарная диктатура, наделенная рынком и, следовательно, средним сословием, обладающим знаниями, организационными возможностями и средствами для борьбы с невыгодной властью. Я сказал ЕРО приблизительно следующее:

– Проценты плохая выдумка. Нужно число, оно ведь само по себе, без фамилий, даже названия городов, не несет в себе опасности. Объявите, что в СССР ныне пять или семь тысяч членов НТС, пусть гебисты суетятся.

Он не ответил, перевел разговор на другое. А ведь ЕРО мог заявить, что согласно молекулярной теории, изобретенной еще в 1948 году и принятой в 1949 году Советом НТС в качестве «отправной методической идеи», в условиях тоталитаризма возможно создание мощной оппозиционной организации. Эта на деле древняя стратегия, обновленная в очередной раз одним из основателей НТС В. Д. Поремским, предусматривала существование в СССР не знающих друг о друге ячеек НТС, подчиняющихся только зарубежному центру, находящемуся вне досягаемости КГБ. В теории это выглядело красиво, а на практике было неосуществимо, поскольку необходимо сначала создать эти ячейки, а затем поддерживать с этими многочисленными молекулами из трех человек связь, передавать им документы, пособия, готовить из них профессионалов.

ЕРО знал, конечно, о пропагандистской сущности официально существующей молекулярной организации, вернее, не мог не знать, но молчал, поскольку она была выгодной, более того, стала важной частью фундамента послевоенной организации. Именно поэтому я тоже ее, якобы существующую, поддерживал. Плевался, но поддерживал, понимая при этом, что по многим причинам высасывать из пальца цифры моему начальству не хотелось. Ведь в случае объявления цифры можно было, например, спросить: если вас так много в СССР, то почему вы ничего не делаете? Следовательно… Поэтому до самого 1991 года оставались проценты.

Меня эта тактика не смущала, поскольку я был уверен, что на практике в данном историческом случае число членов партии не имеет значения. Я написал «партия», так как для меня с самого начала НТС был политической партией, ничем иным. К моему великому сожалению, так воспринимали НТС только считанные единицы, остальные принимали НТС гораздо шире, как спасительницу русской культуры и православной веры – и позже это привело НТС к катастрофе в полном смысле этого слова. Лично я в этом убежден. Все есть ничего, это древняя истина.

Самым важным для меня было наличие в НТС четких политических, идеологических и организационных структур, способных в нужный исторический момент предложить советскому обществу выгодную альтернативу существующему строю. Также важным было наличие достаточного количества денег и небольшего числа достаточно подготовленных профессионалов, чтобы при первой же возможности предложить эту альтернативу всему населению страны – и непременно в очень короткий срок.

В организационном смысле я был стопроцентным ленинцем. Я искренно сожалею, что после Февраля Владимира Ильича не расстреляли, однако талантливой стратегией и тактикой смертельного врага России можно только восхищаться – и учиться у него науке побеждать. Поэтому, слушая речи Михея о двух процентах, я только посмеивался. Но некоторых членов НТС подобные заявления начальства (во главе с ЕРО) приводили в бешенство. ЕРО в этих случаях сохранял олимпийское спокойствие.

Одним из них был Михаил Назаров. Будучи честным и весьма простодушным человеком, он с пеной у рта требовал от руководства НТС правды, только правды и ничего, кроме правды… В ответ из Закрытого сектора его обвиняли, не прямо, разумеется (хотя было и это), что он засланный агент КГБ. ЕРО все понимал и поэтому защищал Назарова от нападок и в любом случае воспрепятствовал расправе над ним. Но, в конце концов, Назаров сам не выдержал и ушел из НТС. Обсуждать два процента и различные стороны корпоративного государства и философии солидаризма он больше не мог. А после у него «крыша поехала» в сторону всемирного еврейского заговора. Ну что ж, мой друг Михаил Назаров, как многие другие по всему миру, нашел удобного врага там, где его нет и быть не может». http://ntsrs.ru/content/11-procenty-v-propagande-molekulyarnaya-teoriya-mihail-nazarov

«Мой старый друг Михаил Назаров впоследствии даже прославился этим, но так как в НТС за проявление антисемитизма можно было запросто попасть под Суд Совести и Чести и вылететь из организации, то прямо я с этим явлением в системе НТС не сталкивался…». http://ntsrs.ru/content/5-sovetskie-evrei-i-emigrantskiy-antisemitizm

В еврейской теме Дима (так его все звали), женатый на милой православной еврейке Наде, не разбирался, будучи атеистом, да еще и масоном (он рассказывал, как его в Париже ввел в ложу член редколлегии «Русской мысли» С. Милорадович, когда Дима там работал). Мы постоянно на эти темы спорили, как и вообще по мiровоззренческим вопросам. Мне это было интересно, тем более за шашлыками (обычно мы для этого с «посевскими» коллегами ездили в соседние горы Таунус). Он был жизнерадостным жизнелюбом, и даже его цинизм не был неприятным ‒ это была наша с ним постоянная как бы «игра» без того, чтобы ссориться. При этом я не всё у него принимал всерьез, так как он любил приврать (что весьма заметно и в его воспоминаниях). Вот такая у нас была несколько странная дружба, я даже побывал с детьми по его приглашению у него на «даче» (недостроенный дом) в Сабль-д̓Олон на атлантическом побережье. Но сейчас оставляю еврейскую тему в стороне (я к ней вернусь далее в описании моего второго мюнхенского периода в связи с работой над книгой «Миссия русской эмиграции»).

Основное мое разногласие с руководством НТС было в том, что мне казалась утопичной сама цель подготовки революции в тоталитарном СССР посредством создания подпольных групп (а не только их реальное количество). В основе этого «главного направления» еще с 1950-х годов лежала «Молекулярная теория» революции». Приведу об этом несколько отрывков из «Миссии русской эмиграции» (глава 14: «НТС и правозащитное движение»).

«»Главным направлением» НТС продолжал считать отстройку подполья в СССР (но, как подчеркивала резолюция Совета НТС в 1952 г., «индивидуальный террор, диверсия, игра на низменных инстинктах должны быть категорически исключены из дела освободительной борьбы»). Постоянные разгромы возникавших подпольных групп в СССР показывали, что разветвленная тайная организация (как у революционеров в царской России) в тоталитарном государстве невозможна. Поэтому была придумана «молекулярная теория», то есть отстройка групп-«молекул» из 2–3 человек, не связанных между собой, но связанных с зарубежным центром. Самостоятельные действия разрозненных групп, объединенных одним мiровоззрением и одной конечной целью, должны были привести к успеху при минимуме организационного фактора (общих инструкций через радиостанцию). Правда, у этой теории было и другое, внутриорганизационное, назначение. Как признавал позже ее автор, В.Д. Поремский, она была «собственно говоря, «ключиком» к преодолению психологической трудности – неверия в возможность борьбы с тоталитарным режимом»…

После войны в СССР в подполье осталось, вероятно, около сотни членов НТС и более ста сидели в лагерях, постепенно освобождаясь. Это, конечно, было несоизмеримо с поставленной целью. Но основной стратегический расчет НТС еще с довоенных времен заключался в надежде на самовозникновение групп под воздействием распространяемой литературы и радио… По Уставу НТС, в СССР допускалось вступление в организацию самоприемом (отменено лишь в 1990 г.)…

Основными пропагандными мощностями НТС для этого были: с 1950 г. радиостанция «Свободная Россия» (запрещена западногерманскими властями в 1972 г.; с Тайваня передачи шли до 1976 г.); с 1951 г. – воздушные шары, поднимавшие до 90 кг листовок и, с постепенным их разбросом, долетавшие из Европы до Дальнего Востока (эта акция была запрещена американцами в 1957 г.). Конечно, огромная часть этой литературы пропадала, но иных возможностей ее распространения тогда не было.

Особым «участком работы» была Группа советских войск в Германии: распространялись листовки, завязывались контакты. Когда советские граждане стали чаще появляться на Западе, распространением литературы среди них члены НТС занимались практически во всех крупных городах, особенно в портовых (где бывали советские моряки). НТС вклинился и в увеличившийся почтовый обмен (акция «Стрела»): по произвольным адресам в СССР из множества стран шли десятки тысяч микроизданий в виде обыкновенных писем… Проходимость их тоже была очень малой, но преимущество этой акции состояло в том, что в ней мог участвовать любой человек в любой точке земного шара, получая адреса и материалы из центра. Цель всех усилий была – поиск единомышленников и привлечение их в организацию для подпольной работы…

В 1950-е гг. у НТС были и многие жертвы на территории СССР, куда (большей частью неудачно) забрасывались люди для отстройки «молекулярных» ячеек. Советская пресса сообщала о расстрелах или арестах членов НТС в 1953, 1954, 1955, 1957, 1960 годах (так, 27 мая 1953 г. «Известия» сообщили о расстреле эмигрантов С. Горбунова, А. Лахно, А. Макова и Д. Ремиги). Время тогда было похоже на революционное: восстания в лагерях, смерть Сталина, разоблачение его преступлений – и НТС надеялся на организацию революции… Но даже если такая переброска людей и бывала успешной, они не создали сколько-нибудь ощутимую силу, оставаясь опять-таки лишь символическим присутствием НТС на родной земле. Это присутствие имело, впрочем, важное психологическое и политическое значение: когда руководители НТС подчеркивали наличие «части организации в России», они не говорили неправды; другое дело, какие размеры имела эта правда…»

И вот это в НТС даже в 1970‒1980-е годы продолжалось считаться «главным направлением», на которое направлялись основные силы и средства организации. (Как потом поведал мне Е.Р. Романов, которому я в конце 1990-х подготовил книгу его воспоминаний «В борьбе за Россию», именно на это американцы давали деньги ‒ весьма скромные, которых хватало лишь на прожиточный минимум для кадровых сотрудников. Другие разнообразные источники средств были совсем скудными: финансирование различных конкретных акций церковными, профсоюзными и общественными организациями, местное государственное финансирование культурных проектов, пожертвования в «Фонд Свободной России», продажа книг.) По причине утопичности главной цели я долго не вступал в НТС, хотя активно включился в общую союзную работу. Даже после переезда на работу в «Посев» вступил в Союз только годом позже на квартире А.Е. Ширинкиной в присутствии Романова, которые и были моими поручителями.

Будучи активным неофитом с необтесанным характером в плане отношений с коллегами, я часто вступал в споры по вопросу этого «главного направления». Добился уничтожения складских запасов старых листовок 1950-х гг., которые и в 1970-е гг. всё еще засылались в СССР с обращением к советским гражданам от имени «Ревштаба НТС» и с барабанным боем типа: « НТС – Несем Тиранам Смерть! Несем Трудящимся Свободу! Вставай в наши ряды! Да здравствует освободительная революция!»… С моей точки зрения, эти лозунги не могли восприниматься людьми в СССР серьезно.

И вообще я настаивал на том, что ставка на создание «подпольной революционной армии освобождения» – утопична. Вот как я описал это позже в книге «Миссия русской эмиграции» (1992 г.).

«В документе НТС «Стратегические проблемы освободительной борьбы» (1972) было отмечено: «Понятие «революции» используется нашими противниками для обвинения нас в стремлении к террору, гражданской войне и пролитию крови. Это обвинение недобросовестно. Революция для нас отнюдь не самоцель и не самоценность, но социологическое понятие, означающее радикальное изменение существующих общественных отношений; конкретно, полное и окончательное преодоление социализма того вида, в котором он построен Сталиным и поддерживается его наследниками. Понятие революции само по себе отнюдь не связывается с насилием и кровопролитием».

В этой же брошюре были сформулированы три теоретически возможных вида революционного процесса: 1) разбор режима «по кирпичам» на основе частичных требований и реформ явочным порядком; 2) «подпольная армия освобождения», организующая вооруженное свержение власти (термин, заимствованный у мiровоззренчески родственной, но возникшей в СССР самостоятельно, подпольной организации ВСХСОН, разгромленной в 1960-е годы); 3) «заговор», то есть переворот внутри правящего слоя.

Однако уже теоретическое допущение вооруженной борьбы (пункт 2), как и сохранение «революционной» терминологии, давало достаточный повод для отталкивания правозащитников от НТС. Пропаганда послевоенного НТС подсознательно строилась на такой психологической аналогии: у большевиков была революция – нам нужна революция; там была подпольная организация – здесь нужна подпольная организация; вплоть до скобок в названии: тогда была ВКП (большевиков), сейчас – НТС (российских солидаристов)… Это придавало облику НТС некую вторичность по отношению к КПСС (в чем можно видеть влияние второй эмиграции: так «понятнее народу»).

То есть если у правозащитников был «антиленинский» комплекс [с отрицанием подпольной организационной борьбы], то можно сказать, что у НТС возник своего рода «ленинский» – как следствие принципиальной оппозиционности НТС по отношению к власти КПСС. Но при несопоставимых размерах противников, при несоизмеримости пафоса резолюций и реальных возможностей – такая оппозиционность порою имела привкус саморекламы, блефа и утопичности одновременно. Главное же – в этом политическом прагматизме была какая-то нечуткость к духу времени, к созревавшему внутреннему самопреодолению тоталитаризма. И эта нечуткость преодолевалась в НТС с большим опозданием и с большим трудом…»

В принципе именно «разбор системы по кирпичам» как путь борьбы в новых условиях наметил «Конгресс за права и свободу в России» в Гааге, организованный НТС в 1957 г. и предложивший будущим реформаторам 130 «частичных требований» во всех областях жизни. Эти требования не провозглашали свержение коммунистической власти, но при их осуществлении означали бы именно это. Конгресс вызвал в среде эмиграции упреки в новом сменовеховстве НТС, в нарушении белых принципов непримиримости к большевизму… Еще более непримиримой была реакция на резолюцию Совета НТС в феврале 1978 г. о «конструктивных силах в правящем слое» с названием: «О согласовании усилий в борьбе за освобождение и сохранение России». Против этого в эмиграции была развязана целая кампания со стороны тех, кому было достаточно освобождение без сохранения – и в основном это уже была «третья эмиграция». В частности, на эту тему было мое выступление на «Посевской» конференции в 1982 году: Что такое «конструктивные силы»? Приведу отрывки:

«Впервые этот термин появился в резолюции Совета НТС в феврале 1978 г. («Посев» № 3, 1978 г.). С тех пор это понятие стало нами использоваться в дискуссиях, на редакционных совещаниях и т. п. и вошло в наш политический жаргон: то есть смысл термина ясен для нас, но не столь уж понятен окружающим. Тем более, что до сих пор мы не удосужились разъяснить в наших изданиях, что мы под этим понимаем: где границы «правящего слоя» и в чем заключается критерий «конструктивности» тех или иных его сил. И мне хотелось бы попытаться уточнить это понятие, чтобы у наших друзей не возникало недоумения типа, мол, не надеемся ли мы на перерождение Политбюро и не собираемся ли сотрудничать с КГБ.

Прежде всего, мне кажется, нужно сказать, что под «правящим слоем» мы понимаем не советское правительство или верхушку партаппарата, а именно социальный слой, который, пожалуй, правильнее было бы назвать не правящим, а управленческим. Он охватывает сотни тысяч людей: руководителей крупных предприятий и организаций, видных деятелей науки, экспертов и консультантов, военных, общественных деятелей и т. п. Все они участвуют в управлении государством на верхних уровнях общественной и экономической жизни. Среди них, несомненно, есть люди, которым не безразлична судьба России в создавшемся кризисном положении, которые видят причины надвигающейся катастрофы и по своему положению в обществе могут оказать влияние на принятие властью тех или иных решений, а в случае решающих событий могут стать на сторону противников существующего режима (как это, например, произошло в 1980 г. в Польше) и как специалисты внести ценный вклад в налаживание здоровой жизни в стране.

В этом и критерий их «конструктивности»: насколько их действия направлены на преодоление существующего в стране режима. Конечно, не следует ждать, что они заявят это открыто. Свою деятельность они могут вести лишь в условиях «верхнего подполья» (по меткому определению В. Поремского в затрагивающей тему конструктивных сил статье «Это страшное слово – подполье!», см. «Посев» № 3 за 1979 г.). То есть, осознав преступность режима и приняв решение бороться против него, эти люди не оставляют своих должностей, а используют вытекающие отсюда возможности, оставаясь на своем месте…

Из всей деятельности НТС видно, что наш Союз делает ставку… на объединенные усилия всего народа, в том числе и конструктивных сил в правящем слое, ибо они – часть народа; предлагает им также включиться в ведущуюся борьбу, напоминает, что этот путь им не закрыт, отчленяет порядочных людей в этом слое от лагеря коммунистической власти.

В основе такой позиции НТС лежит понимание задачи преодоления тоталитарного режима как общенационального дела, от успеха которого зависит быть или не быть нашей государственности. В таком деле должны участвовать по возможности все, а не только избранные. Разделение между сторонниками и противниками существующей власти сегодня проходит не по линии между членом партии и не членом, или где-то между званиями полковника и генерала. Эта граница не следует точно и уровням иерархии в системе управления страной. Она проходит – и здесь мы не откроем ничего нового – внутри каждого человека».

Забастовочное движение «Солидарности» в Польше в 1980 году вновь оживило в НТС мечтания о таком же сценарии восстания рабочих снизу в СССР, для чего в «Посеве» стали, в частности, выпускать газету «Вахта» для моряков с целью создания в их среде независимого профсоюза, ростки которого должны были распространиться далее в СССР. Однако в Польше 16 месяцев полусвободы были достигнуты «Солидарностью» на волне национально-религиозного подъема в теснейшем единении со своей церковью, но даже там движение было разгромлено коммунистической властью. Я считал, что применить в России польский опыт создания национально-религиозной оппозиции в сочетании с рабочим движением в данное время было тем более нереально, ибо условия были несравнимы: религиозно-национальные чувства массы поляков и влияние их церкви не подверглись такому искоренению, как у русских в СССР. Тем не менее мне поручили создание сборника об этом вместе с не известным мне членом «Солидарности», скрывшимся за псевдонимом («Солидарность. О рабочем движении в Польше и о рабочем движении в России». Сост. Поморский А. и Назаров. М. Франкфурт-на-Майне, 1982; было три дополнявшихся издания), и я всё же постарался внести в этот сборник именно национально-религиозное измерение, тем более что идеология «Солидарности» с элементами католической социальной доктрины была близка к идеологии НТС – солидаризма (корпоративизма). (О духовных истоках «Солидарности» // «Посев». 1982. № 9)

При этом не следовало забывать об осторожной постепенности преодоления режима, чтобы мiровая закулиса не могла воспользоваться революционным хаосом и слабостью России для ее расчленения и превращения в сырьевой придаток. Об этом писал не только правый И.А. Ильин, но и в несколько смягченной форме об этой опасности напоминал помудревший Солженицын в выступлениях тех лет. (К сожалению, об этом руководство НТС и его активисты в России забыли в 1990-е годы, о чем я скажу далее.)

Эта осторожность со стороны НТС была очевидна в отношении к начавшейся в 1980 году войне в Афганистане, которая дала наглядную иллюстрацию ответственного и безответственного поведения различных групп в эмиграции. В НТС строго разграничивались противодействие власти КПСС с ее карательным инструментом КГБ – и отношение к советской армии: «сегодня она советская, а завтра будет российская». Армия – лишь инструмент в руках политической власти, но он необходим в любом государстве, поэтому задача русских патриотов – привлечь его на свою сторону, а не разрушать. Эта цель хорошо прослеживается в рубрике «Армия» в журнале «Посев». (Признаем: только то обстоятельство, что у советской армии имелось мощное оружие, не позволило США как победителю в Холодной войне полностью разрушить и РФ в 1990-е годы.)

И хотя в Афганской войне от эмиграции ничего не зависело – в отношении НТС к армии пример того, что его антикоммунистическая борьба не была направлена на разрушение обороноспособности страны от внешнего врага (методом Ленина в Первую мiровую). Именно отсутствие такого чувства ответственности демонстрировали многие «третьеэмигрантские» деятели. Созданный американцами «Интернационал сопротивления» антикоммунистов из всех соцстран (и советских республик, включая украинских сепаратистов) во главе с В. Буковским и В. Максимовым распространял в Афганистане поддельные «сатирические» номера «Правды» и «Красной звезды» со стихами И. Бродского о том, что правы были женщины, делавшие аборты в 1960-х гг., то есть матери нынешних призывников… «Интернационалом» было также организовано радио «Свободный Кабул» для Афганистана, распространявшее призывы к советским военнослужащим от имени эмигрировавшего генерала-диссидента П.Г. Григоренко (в эмиграции примкнувшего к украинским националистам) переходить на сторону повстанцев: «Уходите из этой армии! Становитесь в ряды защитников афганской свободы или уходите в страны свободного міра… Только ваш массовый уход из советской армии может остановить преступные действия советских правителей…».

В противоположность этому НТС с самого начала войны заявил: «Призывать советских солдат сдаваться в плен, не имея гарантий, что им будет сохранена жизнь, НТС не может… Что касается фразы о «разложении войск противника», то мы считаем ее неверно сформулированной. Это коммунистическое руководство разлагает наших солдат, вынуждая их выполнять преступные приказы, воспитывает их в чуждых российской армии традициях. Но мысль о необходимости работы в армии с целью привлечения ее на сторону освободительных сил – безспорна», имелось в виду по возвращении военных на родину – на это были направлены и энтээсовские листовки в Афганистане (часть из которых написал я). Соответственно «Посев» резко протестовал против таких призывов «Интернационала» (муджахеды редко кого оставляли в живых). Для спасения попавших в плен по инициативе НТС был организован комитет SPARC широкого состава под председательством графа Н. Толстого-Милославского, куда вошли и архиереи РПЦЗ. Но лишь немногих пленных удалось вывезти на Запад, поскольку и западные власти не были в этом заинтересованы, не желая в конфликтов с советскими посольствами, которые требовали репатриации спасенных советских военнослужащих даже вопреки их желанию, в такой ситуации и муджахеды не были готовы отпускать пленников.

Инициатором упомянутой резолюции о «конструктивных силах» был всё тот же главный стратег В.Д. Поремский, который давно предлагал влиять на «конструктивные силы в правящем слое», способствуя их национальному идеологическому воспитанию как будущей смены стареющей геронтократии КПСС. (О стратегии НТС в «Посеве» была опубликована моя продолжительная беседа с В.Д. Поремским. («Посев» №№ 4-6, 1984 г.) Однако основное острие «третьеэмигрантской» критики в этом вопросе оказалось направлено против меня лично, так как, будучи новым человеком в центре НТС, я оказался удобной точкой приложения клеветы против НТС… Тем более что в этой полемике я настаивал, что в «Посеве» следует усиливать православно-идеологическое содержание вместо тогдашней всеядной политической поддержки всех «антисоветских сил» (особенно западнического диссидентства и «третьей эмиграции»), что главное оружие против коммунизма – правда не только о советском антирусском режиме, но и о православном смысле истории и о месте России в ней. Без этого политическая суета безплодна и не всякие антикоммунистические силы могут считаться союзниками.

За всё это я заслужил от «третьеэмигрантов»-западников (а вовсе не «из Закрытого сектора», как пишет Рыбаков, и никакой «расправы» со мной внутри НТС быть не могло) целую кампанию по обвинению меня как засланного офицера ГРУ, который «религиозными материалами ослабляет политическую остроту журнала» и «переводит НТС на национал-большевицкие рельсы». (Почему ГРУ, а не КГБ? Видимо, у моих «оппонентов» возникла ассоциация с моей специальностью на военной кафедре в инъязе: «военный перевод и контрразведка», – хотя это была всего лишь подготовка к армейской штабной работе с анализом «захваченных» документов Бундесвера.) По этому поводу «третьеэмигрантские» деятели, соперничавшие с НТС за американские деньги, устраивали пресс-конференции (В. Буковский, Н. Драгош, В. Максимов, Л. Алексеева, В. Чалидзе, К. Любарский, В. Войнович и др.), писали доносы на меня западным властям (В. Буковский, в частности, рассылал такое письмо британским парламентариям), и даже стучали на меня моим переводческим работодателям. Выпустили об этом книгу Ю.В. Чикарлеева «Трагедия НТС» в выглядящем солидно фиктивном «университетском» издательстве в Нью-Йорке, эта тема была затронута и телефильме, показанном по германскому телевидению. Большую роль в привлечении широких кругов эмиграции к этой кампании сыграл бывший советский милиционер Арий Вернер, прибывший в Европу из Израиля и имевший право носить пистолет (он его однажды неловко выронил на пол и показал мне немецкий документ, разрешающий ношение оружия). Кто-то ночью искусно подрезал переднее колесо моего автомобиля, видимо с расчетом, что оно лопнет при быстрой езде на дороге, но оно лопнуло уже в момент въезда во двор «Посева»…

Чикарлеев (башкир из второй эмиграции) где-то работал, кажется, сторожем (у него бывали ночные смены) и был внештатным членом редколлегии «Посева», правда, имел там свой письменный стол с машинкой, куда временами приходил работать. У него не было достаточного образования, и был он не очень грамотным, готовимые им материалы приходилось сильно править. Когда меня определили на работу в редакцию, меня посадили за стоявший свободным «стол Чикарлева», что для него стало личной трагедией. На этой ревности ко мне и сыграли его друзья из «третьей эмиграции», которым не по душе были мои стремления более ориентировать журнал на поддержку национально-православного сопротивления в СССР.

Включилась в эту кампанию против меня и монархическая аргентинская «Наша страна» (Н. Казанцев), читаемая в правых кругах, и этим надолго испортила мне репутацию в них. Эта газета была единственной в русской (а не еврейской) эмиграции, которая постоянно публиковала материалы в поддержку Чикарлеева, дополняя их собственной ложью под несколькими псевдонимами. На письма к нему главного редактора «Посева» и нашего адвоката Казанцев ни разу не ответил. (Позже, когда я ушел из «Посева», Казанцев написал мне в личном письме, что это было направлено не лично против меня, а против НТС, с которым эта газета враждовала еще со времен И.Л. Солоневича. Тем не менее это выявляет всю безнравственность этого скандального органа, продолжающего по сей день свою деятельность в том же духе.)

Этому скандалу подыгрывало КГБ: в советских газетных публикациях против НТС появились намеки на информацию, якобы получаемую из Франкфурта: мол, у них там есть агент. Некие «шоферы Совтрансавто» проникли в нашу квартиру в Эшборне, дверь им доверчиво открыл маленький Алеша, услышав русскую речь, они передали открытку и шоколад «от бабушки», которая, как выяснилось, ничего нам ни с кем не передавала… Всю квартиру они внимательно осмотрели и записали номер телефона (которого не было в открытом справочнике).

Так как в книге Чикарлеева утверждалось, что весь НТС руководится агентурой КГБ, начиная с его главы Романова, и меня якобы забросили на смену ему, ‒ конце концов руководство НТС решило, что для защиты репутации НТС мне следует обратиться в суд. Естественно, что все три судебных инстанции решили в мою пользу и защитили НТС, книга Чикарлеева была запрещена, а сам он символически отсидел 10 дней в тюрьме ‒ большего я требовать не стал. (Не буду тут описывать эти «агентурные» перипетии, интересующиеся могут обратиться к итоговым документам германского суда: «О судебных процессах в связи с клеветнической кампанией Чикарлеева«, 1979-1987 гг.)

Разумеется, всё это создавало мне большую нервную нагрузку, ибо куда не приедешь, даже в какой-нибудь захолустный канадский Галифакс, местная эмигрантская община сразу «в курсе»: осторожно, прибыл советский агент…

Сейчас я могу поблагодарить Чикарлеева и его диссидентских кукловодов за эту историю, поскольку она воспрепятствовала моей «карьере» в НТС, то есть избранию меня в Совет (благодаря этому я смог позже заняться более серьезной работой).

Вопреки тому, что написал Рыбаков, во Франкфурте меня хорошо знали и в Закрытом секторе не сомневались во мне. Например, мне доверили подготовку публикации в «Посеве» статьи моего друга «Роберта», начальника «контрразведки НТС»: «У палки два конца» («Посев» № 11, 1982) ‒ с разоблачением долголетней игры КГБ против НТС типа нового «Треста» (имитации подпольной группы в СССР). Об этом не должны были знать другие сотрудники в нашем центре, набор статьи был сделан тайно, в нерабочее время, доверенным линотипистом Гуменюком, монтаж макета этого номера журнала делал я сам. И когда он вышел, это стало сенсацией (впрочем, небольшой) в западной прессе.

Кроме того, расставшись с Еленой в 1980 году, я жил близ «Посева» в Эшборне в двухкомнатной квартире в мрачноватом доме близ вокзала, вторую половину которой оплачивал НТС для приезжих из разных стран, в том числе тайно командируемых в Пакистан к афганской границе для установления контактов с моджахедами в целях упомянутой работы там НТС. (На этой квартире я подружился с одним из частых гостей ‒ Аркадием Петровичем Столыпиным, сыном российского премьера.) Да и работая в редакции, я невольно узнавал за псевдонимами настоящие имена и адреса некоторых авторов, которые не хотели «светиться». Если бы на моем месте был советский агент, ‒ это могла бы быть действительно некоторая «трагедия НТС». Но советских агентов в центре НТС вообще не было, в этом «Роберту» лично признался полковник КГБ Я.В. Карпович, руководитель работы КГБ против НТС в начале 1980-х гг., с которым «Роберт» встретился в Москве сразу после ельцинского путча в августе 1991 года. Карпович сообщил, что тогда в профессиональной системе НТС не было ни одного советского агента и КГБ даже не знал, где находится Закрытый сектор организации. Так что все распространявшиеся в эмиграции слухи об «инфильтрации» НТС были клеветой и частично распространялись самим КГБ для подрыва доверия к организации.

Мне даже как-то довелось узнать телефон Закрытого сектора, который мне дала малолетняя дочь «Роберта», когда я его искал по какому-то личному делу. По этому телефону (по местному коду) можно было узнать и местонахождение абонента, но я не стал этого делать и честно постарался забыть этот номер, хотя это было непросто, но, к моему удивлению, удалось. (Теперь известно, что Закрытый сектор находился неподалеку от Висбадена, поэтому оттуда так быстро приезжали ко мне домой в Бремталь в случаях необходимости.)

Однако в голосовании по составу Совета НТС участвовало в целом около 130 членов Руководящего круга во всех странах Русского Зарубежья, которые не знали меня лично и свои голоса мне из осторожности не отдавали (ведь в отличие от меня, новичка, имя Чикарлеева хорошо знали, он побывал во многих странах на портовой работе, а вдруг «нет дыма без огня»?..). Благодаря этому неизбранию в Совет я потерял надежду как-то повлиять на стратегию НТС.

К тому же и на должность главного редактора «Посева» вместо Я.А. Трушновича, давно тяготившегося этой обязанностью и многое перекладывавшего на меня как ответственного секретаря (я им стал, когда из редакции ушел А.М. Югов; мой первый номер в июне 1982 г. был с портретом Л. Бородина на обложке) ‒ была назначена умная и милейшая во всех отношениях Елизавета Романовна Миркович (ур. баронесса фон Кнорринг), которой по семейным обстоятельствам постоянного проживания во Франкфурте (для ухода за престарелой матерью) нужно было предоставить в центре руководящую должность как умному и заслуженному ветерану НТС с довоенных времен. Мы были большими друзьями, когда она работала в Закрытом секторе, но она была совершенно не компетентна в редакторском деле и в филологии, и к тому же ее заместителем стал Дима Рыбаков, редакционные качества которого были не лучше.

Не только я, но и наш профессиональный корректор Лена Жданова, о совместной работе с которой вспоминаю с благодарностью (моей слабостью были и остаются цифры в обозначении годов, которые она зорко выправляла ‒ видимо, цифры меня не любят за измену первой моей профессии КИПиА…), стала тяготиться таким составом редакции. Подготовленные для набора тексты нужно было не корректировать, а заново сильно править. Последний мой выпущенный номер журнала был февральским за 1985 год с портретом Ф. Светова. Я попросил перевести меня на руководство акцией «Стрела» и шире ‒ на переправку литературы в СССР (я уже писал, почему это еще в Мюнхене стало моей «идеей фикс»), поэтому охотно отправился в американские командировки.

В одном из опубликованных интервью я уже рассказывал, как в 1985 и 1986 годах дважды брал «отпуск» от редакционной работы в «Посеве», чтобы отдохнуть от нее. Отдых состоял в том, что я должен был объехать главные морские порты на побережьях американском континенте, сначала на восточном, затем на западном, где останавливались советские моряки, заправлялись там, отоваривались, и моей задачей было ‒ найти на главной торговой улице близ порта такие магазинчики, которые были готовы получать от нас литературу для ее безплатного предоставления советским морякам. В двух таких длительных поездках по обоим побережьям Америки мне приходилось на месяцы окунаться в англоязычную среду, искать сочувствующих.

При подлете самолета к очередному городу смотрю на него сверху с мыслью, что его надо «завоевать». Первым делом прочесывал главную торговую улицу близ порта. Началом моего разговора везде было разъяснение, что мы, эмигранты-антикоммунисты, издаем запрещенные в СССР книги в областях политики, истории, религии, художественную литературу (многие доброжелательно откликались на имя Солженицына) и стремимся сделать ее доступной советским гражданам для их просвещения с целью внутреннего изменения марксистского режима, с которым ваша страна ведет Холодную войну. Это менее опасно, чем военная конфронтация, и это в ваших интересах. «За вашу и нашу свободу!»… По русским фамилиям в телефонной книге находил местных эмигрантов, через них ‒ студентов-славистов, чтобы опекали найденные точки в мое отсутствие.

Из ста владельцев магазинов примерно трое соглашались, как правило ‒ верующие христиане, через полгода оставался один, потому что советские представители, когда замечали нашу литературу в магазинах, угрожали, что запретят морякам посещать их и получится убыток… Советские представители пытались на меня жаловаться в полицию, дважды она меня задерживала, в аэропорту Гандера на Ньюфаундленде и в Галифаксе, но после моих разъяснений отпускала… Более серьезным и длительным был разговор в Монреале… Были еще портовые службы, клубы для моряков (один из них был на принадлежащих Франции островах Сен-Пьер и Микелон, где меня встретила очень доброжелательная и милая католичка Тереза). В Сент-Джонсе на Ньюфаундленде владелец книжного магазина уже в конце «перестройки» писал в «Посев», мол, почему больше ничего не присылаете, сейчас моряки всё моментально сметают по 50 центов за книжку…

Лучшие мои представления об американцах и канадцах связаны именно с этими поездками. В Америке народ очень разнообразный, от добродушных консервативных простых американцев (они наиболее приятны в общении) до самоуверенных профессоров-интеллектуалов. А в большинстве ‒ довольно примитивная обывательская масса, ничем за пределами Америки не интересующаяся. Я сейчас имею в виду так называемую «белую Америку», а про «небелую» и говорить нечего.

От Нью-Йорка первое впечатление было, что это вообще другая планета, сильно отличающаяся от Европы, и что человек для такого расового всесмешения не предназначен Богом, это искусственное насилие над его природой ‒ вопреки разделению народов при крушении Господом Вавилонской башни с разделением языков, устроенном, чтобы положить между народами препятствия для распространения грехов. А в американском смешении денационализированную человеческую «пыль» с разных континентов объединяют прежде всего эгоистичные материальные устремления и общие человеческие грехи, на этом основана и государственная идеология американской демократии: отцы американской конституции «не верили, что добродетель способна когда-либо нейтрализовать порок, вместо этого отцы конституции полагались на способность порока нейтрализовать порок», ‒ так откровенничал известный советолог из третьей эмиграции А. Янов в русофобской книге «Русская идея и 2000-й год». Но ведь при этом уровень легализуемых пороков может только нарастать…

В годы «перестройки» это постоянно пропагандировалось в культурно-философских программах американского Радио «Свобода»: мол, и в России «необходима мутация русского духа от Православия к новому типу морали на твердой почве просвещенного эгоистического интереса» ‒ это была цель идеологической программы «Русская идея» Б. Парамонова. Ранее мне с ним довелось встретиться в Нью-Йорке, кажется в 1981 году, когда он еще не стал столь откровенным циником. В СССР он защитил диссертацию по славянофилам, в первые годы эмиграции сотрудничал в Америке с Солженицыным (опять-таки по теме славянофильства). Убедительно защищал русский национализм от примитивной его трактовки А. Яновым как якобы наиболее опасного направления эволюции режима в СССР. Провозглашал, что «Славянофильство может мыслиться не только как реминисценция, но и как программа постольку, поскольку человечеству, и России в том числе, суждено вернуться, во всех измерениях культурно-исторической жизни, к источникам бытия, создать новый религиозно-культурный синтез, восстановить связь с Богом». Он тогда судил о состоянии еврейства как «распаде и разрыве с первоначальной целостностью бытия», который «особенно подчеркнут, повышенно экспрессивен (диаспора)». Поэтому я его пригласил к сотрудничеству в «Посеве» как единомышленника в противодействии западничеству. Ответ был: «а сколько будете платить?»… Разумеется, «Посев» не мог в этом соперничать с Радио «Свобода», где платили. Поначалу Парамонов как «фрилансер» посылал на РС свои славянофильские наработки, которые не нравились начальству, на что он заверил: «а я могу и по-другому!» (это мне рассказывал редактор исторической программы РС Г.А. Рар). И Парамонов моментально перековался в «третьеэмигранта», апологета сексуальной революции, ненавистника «славянофильства» и «русской идеи» (с 1986 г. уже в штате «русской службы» с самостоятельной программой). То есть стал «евреем» в том смысле, как он об этом написал в статье «Русский человек как еврей», закончив ее пожеланием русским «разбогатеть».

В «Посеве» из «третьей эмиграции» был только Югов, сын видного партийного работника, расстрелянного в годы сталинских чисток. Хотя мы с ним часто конфликтовали в выборе материалов из-за мiровоззренческой несовместимости (он был либералом-атеистом), все же он был человеком порядочным и честным, что его отличало от основной массы «третьеэмигрантов». В Париже мне довелось познакомиться и с их «культурным авангардом». Однажды мой «гид» по новой парижской эмиграции В. Прохоров (бывший актер в СССР) хотел меня познакомить с бардом и художником Хвостенко (мне нравилась его песня «Над небом голубым»). Но при этом мы попали случайными наблюдателями на день рождения одного художника-писателя из парижской богемы, который устроил перформанс с «самораспятием», имитируя Христа, в сообществе таких же художников на территории бывшего фабричного цеха, а затем в подъезде предался совокуплению с подвернувшейся поклонницей, о чем тут же, застегивая ширинку, поведал смеющимся гостям за столом в присутствии супруги, гордой таким молниеносным победным успехом своего гениального мужа… Он же издатель программного сборника Мулета (1984). Париж, где осели «третьеэмигрантские» художники и писатели, в этом отношении сильно отличался и от Мюнхена, и от Франкфурта. («Феномен третьей эмиграции» у меня подробно рассмотрен в главе 23 книги «Миссия русской эмиграции».)

В 1986 г. около месяца я провел на всемiрной выставке ЭКСПО-86 в канадском Ванкувере, где старался знакомиться с многочисленными советскими представителями и передавать им литературу. Один (из Прибалтики), довольно молодой, брал книги несколько раз, но подозреваю, что он всё сдавал органам и, возможно, имел задание прощупать меня в таких беседах, выведать какую-то информацию о моей работе в НТС.

На этой выставке попытался общаться с канадскими украинцами, и меня поразила неприязнь, даже ненависть, с которой они сразу отнеслись ко мне только потому, что я заговорил с ними по-русски, хотя я сказал, что нахожусь там от антисоветской эмигрантской организации… Была еще забавная встреча со Стасом Намином (внуком Анастаса Микояна), учившимся в нашем инъязе ‒ к тому времени он стал известным руководителем рок-группы, в этом качестве и приехал на ЭКСПО в составе советской делегации, однако общаться со мной он не пожелал в своем «высоком статусе», только улыбнулся…

В пригороде Ванкувера я жил в доме покойного члена НТС Юрия Вольфа, гостеприимная жена которого, немка, предоставила мне в распоряжение свой второй автомобиль. Пришлось вспомнить свои познания в электротехнике, чтобы логически разобраться и починить проводку на лестнице в их доме, не имея ее схемы. Запомнилась прогулка с другом их семьи на самолетике «Цессна» над действующим вулканом, когда мне было доверено управление полетом из соседнего кресла.

Из Ванкувера уже по собственной инициативе и за свой счет полетел на бывшую русскую Аляску, где в Анкоридже взял напрокат машину и побывал в живописных окрестностях, в том числе в индейском поселке Эклутна с православной церквушкой, купил там (для подарков в «Посеве») тонко нарезанную копченую рыбу янтарного цвета у индейца с именем Стив Прокофьев.

Русские фамилии у православных индейцев не были редкостью. Несмотря на систематическое искоренение и очернение там памяти о русских, сохранялись русские имена на карте: остров Баранова, названия улиц в Анкоридже, Кадьяке и других поселениях. Интересно, сколько в Америке речек с названием Рашен Ривер? Одну мы проезжали по пути в Форт Росс, другая обнаружилась на Кадьяке, причем вся она кишела лососем, шедшим на нерест и погибавшем на берегах… Ранее, в Сиэтле моим гидом был живший там эмигрант Дерюгин (?), инженер на фирме Боинг, во время экскурсии по городу он мне показал в порту в специальной подводной смотровой комнате со стеклянным окном, как сплошным потоком лосось идет на нерест.

Из Анкориджа на самолетике местной линии добрался до острова Кадьяк, где имеется Свято-Германовская духовная семинария (меня давно как-то пригласил туда преподаватель Олег Кобцев). В 1986 г. учившиеся в семинарии алеуты с о. Атка и др. имели такие русские имена: Невзоров, Снегирев, Голодов, Заочный, Шаньгин, Голый, Ходиков, у некоторых была и русская кровь. «Мы росли и знали, что наша религия, наша Церковь из России, и нам трудно и горько было верить, что сегодня там не та Россия, что дала нам Православие. Но мы ощущаем по-прежнему духовную связь и верим, что когда-нибудь все снова возобновится…», – говорили они в нашей беседе.

Остров Кадьяк, Свято-Германовская духовная семинария.
Преподаватель семинарии Олег Кобцев, семинарист-алеут с о. Атка, сотрудник «Посева» М.В. Назаров. 1986 г.

Такое близкое, не туристическое знакомство с американским континентом, куда в XVIII веке дошло и русское освоение земель, столкнувшись там с западным, ‒ наглядно уточнило мое представление о человечестве, включая то, каким оно быть не должно и что за этим кроется.

Во время этих поездок мои институтские друзья Женя Соколов и Юра Боголепов, работавшие на Международном канадском радио, давали мне возможность подработать репортажами и комментариями, что было очень кстати, так как мои «посевские» командировочные были мизерными и безденежье сильно стесняло, а со стороны выглядело скупостью. (Помню, в 1979 году в Монреале они пригласили на ужин меня и Сашу Горачека и, желая сделать нам приятное, заказали рыбу за 160 долларов, что ввело нас в смущение: с нашей аскетической энтээсовской точки зрения, было неприлично тратить такие деньги на еду…)

Одной из последних моих командировок НТС была с чемоданами литературы в Лас-Пальмас на Канарских островах. Там была большая советская база по обслуживанию и ремонту, где постоянно находились десятки судов. Полетели мы с Б.Г. Миллером и довольно успешно действовали в тандеме: на улице, где всегда было много говорящих по-русски моряков, один из нас заводит беседу с группой (они всегда ходили группами) и в ней, судя по их реакциям, выявляет (шепотом на ухо) желающего получить литературу, напарник потом выбирает момент, когда можно незаметно для остальных передать ему пакет. В Лас-Пальмасе от НТС на этой постоянной работе был специальный сотрудник, молодой «третьеэмигрант» Эмик Б. (сын какого-то еврейского поэта), жил в снимаемой для этого квартире (меня удивили в ней огромные тараканы, но не домашние, а попадавшие в дом из окружающей природы, где они жили). Но делом Эмик не занимался, деньги транжирил в салонах «Бинго», а получаемые книги нередко выбрасывал в мусорный контейнер. (Нам это стало известно от местных симпатизантов нашему делу.) Пришлось с ним расстаться.

Теперь перейду к заключению этой главы. Об утопической проблематике «главного направления» я уже написал в книге «Миссия русской эмиграции» (гл. 14 и 24). После крушения режима КПСС выяснилось, что у НТС в СССР было лишь около десяти «подпольщиков», к тому же КГБ в виде игры постоянно создавал фиктивные «контакты», которые оттягивали на себя малые силы НТС и заставляли «закрытый сектор» работать впустую. (Член Совета Г.А. Рар рассказывал, что одним их таких фиктивных «друзей НТС» в Прибалтике, через которых КГБ вел игру, был будущий патриарх Алексий II.) «Посев» нередко сообщал о провалах как своих курьеров («орлов»), так и людей в СССР. Если они действительно были борцами с режимом, то их имена сейчас должны занять уважаемое место в истории сопротивления коммунизму. Но они почему-то даже в литературе НТС сразу тонули в забвении, возможно именно потому, что это были не столько герои (наподобие Б. Евдокимова, о котором таки много писали), сколько подставные «контакты», хотя я тогда наивно и безуспешно настаивал на необходимости их защитной популяризации как политзаключенных из чувства нашей ответственности за их судьбы. Наверное, в их числе были и настоящие подпольщики, но об этом НТС до сих пор ничего не уточнил, их имена остались лишь в старых выпусках «Посева» и «За Россию». Точно описать всю эту «подпольную» картину можно лишь при сопоставлении архива НТС и архива КГБ, что вряд ли кому-то удастся.

Примерно к середине 1980-х гг. описанное Рыбаковым мое бодание с блефом «подпольных групп» в СССР мне наскучило, я начал терять доверие к руководству и даже собрался переехать из Германии в Монреаль на «Международное канадское радио», куда меня звали Женя и Юра (к тому времени мы с Еленой уже давно разошлись по причине разных жизненных целей: с 1980 года, и официально в 1985-м) . В их маленькой Русской секции при руководстве старой эмигрантки Е.Г. Либеровской сложилась тогда добрая русская атмосфера (примечательны были программы «Беседы с канадцами русского происхождения», «Религиозная жизнь в Канаде», которые вели Юра и Женя, в которых можно было просвещать советских слушателей в интересовавшей меня тематике). В 1986 г. во время последней командировки в Америку прошел на радиостанции собеседования с начальством по-английски и по-французски (это официальные языки в Канаде) и получил устное одобрение. Оставалось оформить бумаги.

Но тут в СССР началась «перестройка» с ее новыми возможностями поддержки там православной оппозиции, ‒ и это изменило мои планы. В Канаду я не поехал. К счастью. Не думаю, что я мог бы это так же активно делать с американского континента и вообще прижиться на «другой планете». Хотя, конечно, тогдашняя Канада представляла собой что-то переходное между США и Англией, она ведь и сейчас формально ‒ конституционная монархия, ее монарх ‒ королева (с 2022 г. король) Великобритании, и более консервативные канадцы любят это подчеркивать в отличие от американцев. Однако давно уже Канада фактически интегрирована с США (впрочем, досмотр на границе между ними всегда был очень строгим, наверное, для предотвращения нелегальных имигрантов и тем более для русских).

В это время у руководства НТС разразился конфликт с давним автором «Посева» писателем Г.Н. Владимовым, в 1983 году эмигрировавшим с семьей и поселившимся близ Франкфурта, где ему предоставили должность главного редактора литературного журнала «Грани». У него была добротная проза, например, «Верный Руслан», написанный еще в СССР и изданный «Посевом». Но у него также была и типичная для «третьей эмиграции» ограниченность мiровоззрения (что проявилось в редактировании «Граней» и вызвало в НТС нараставшую критику. Это привело к скандальному конфликту в 1987 г., когда Владимов решил как бы «приватизировать» журнал (получивший в 1980-е годы субсидию из американского «Фонда поддержки демократии») и обратился за поддержкой к американцам. На что они отреагировали своеобразно, пригласив на беседу во Франкфурте как Владимова, так и председателя Исполбюро Совета НТС, чтобы показать Владимову: хозяин журнала НТС, а не они…

Видя мои нараставшие разногласия с руководством НТС, Владимовы (а я бывал у них в гостях в Нидернхаузене, и мы обсуждали эти проблемы) попытались и меня привлечь на свою сторону, предложив мне войти в редколлегию «Граней» штатным редакционным сотрудником. С этой целью во время поездки в США в 1986 году я должен был также встретиться с Марком Поповским, заместителем Владимова, но я там уклонился от встречи под предлогом других обязательств в Нью-Йорке. Материалы, предлагаемые в «Грани» Поповским, вызывали неприятие более всего (что я отметил и в рецензии на первые владимовские номера журнала в «Посеве» (1985, № 6). Супруга писателя Наталья пообещала меня «отмазать» этим от обвинений в работе на КГБ. Но в этом конфликте я никак не мог быть на их стороне.

Бодания по вопросу «главного направления» закончились в 1987 г. моим уходом из «Посева» и из кадровой системы НТС в свободное плавание. Пытаясь переубедить меня, глава НТС Е.Р. Романов и его преемник в ИБ, руководитель Закрытого сектора Ю.Б. Брюно (крестный отец моего Филиппа) приехали ко мне домой для продолжительного разговора: мол, именно сейчас, когда я столько сделал для НТС и меня ценят, и наша цель близка, я всё зачем-то бросаю, чтобы начать с нуля. Но я был непреклонен. Они мне написали прощальное благодарственное письмо за работу…

При этом я не высказывал своей критики публично и продолжал участвовать в издательской работе «Посева» соответственно своим предпочтениям, в частности, по-прежнему делал макет квартального «Посева» и подготовил к печати сборник «Ранние идейные поиски российских солидаристов» («Посев», 1992). Новые разногласия, приведшие к моему разрыву с НТС, возникли в связи с совершенно противоположным отношением к «российско-американской совместной революции», как Ельцин назвал события 1991‒1993 годов (об этом напишу далее в соответствующей главе).

(Возможно, еще сделаю добавления о моей работе в НТС, в т.ч. добавлю фотографии…)

В 1987 году мы с Еленой снова решили жить вместе ради воспитания детей и снова оформили брак (хотя венчаться она не пожелала). Поначалу хотели переехать в Париж, но французы к тому времени ввели ограничения для «нансеновских» паспортов, это потребовало бы много хлопот по оформлению документов, уже простое получение визы (которой ранее нам вообще не требовалось) занимало несколько месяцев. (Поэтому я не смог и участвовать в несении гроба по такому завещанию А.П. Столыпина на его похоронах в Париже.)

Решили вернуться в Мюнхен.

Далее буду писать: 10. Снова Мюнхен: как готовилась «Миссия русской эмиграции»

Начало:
Зачем пишут воспоминания? Вступление
1. Мои предки — это корневая часть моей биографии
2. Для чего нам подарено детство: Макеевка Сталинской области и Бешпагир ‒ рай моего детства
3. Отрочество в Городе Креста
4. Техникумовская юность и начало трудовой деятельности
5. Арктика
6. Клетка МГПИИЯ и борьба с Машиной
1975: Москва ‒ Алжир ‒ Мюнхен. Опыт моей переводческой биографии
8. И вот он, свободный мiр: Европа…