Ф.М. Достоевский в смене эпох и поколений

Е.Вертлиб.

Ф.М. Достоевский в смене эпох и поколенийДоклад проф. Е.А. Вертлиба (президента Международного института стратегических оценок и управления конфликтами, Франция) на Международной научной конференции <<Ф.М. Достоевский в смене эпох и поколений>>, Омский университет, 12-15 октября 2011 г.
Судьбой я повязан с Сибирью. Чувство чести и нутряной справедливости — от деда-казака Филиппа Петровича Киселёва. Отец окончил военно-медицинское училище в Омске. Своей альма-матер шлёт из Москвы сердечный привет мой добрый знакомый Сергей Николаевич Бабурин. Что касается Фёдора Михайловича, то Сибирь подморозила его юношески <<розоватый>> мировоззренческий крен к Белинскому. Именно здесь, как полагаю, с помощью инструментария философии Гегеля Достоевский разрабатывал тему окончательного поглощения божественного человеческим как выражение гордыни человека и нравственного помешательства социума без Креста. Внутренняя реформация католичества невольно способствовала вспениванию бесовщины, поражающей метастазами Россию по сей день.
Рецептура пастырства духовной оккупации России зуботычинная: <<Бить в центр с размаху, желательно в зубы и желательно ногой…>>. Перед Россией конечная дилемма: или духовно-державное возрождение-спасение своё именем Достоевского, или, как говорится, — <<самоликвидироваться>> вслед за Советским Союзом? Россия не может не быть империей — поэтому если не с Достоевским она, то смерть!

ЭТИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТИВ ДОСТОЕВСКОГО

В ХХ веке Россию дважды ломали через колено: сперва — большевики-ленинцы, потом — антибольшевики-ельцинцы. Революция, по выражению Петра Струве, «оголила и разнуздала гоголевскую Русь, обрядив её в красный колпак». Николаевский городничий был возведён в верховную власть великого государства. Хлестакова из коллежского регистратора произвели в особу первого класса, и «Ревизор» из комедии провинциальных нравов превратился в трагедию государственности. В 1991 году большевики антикоммунизма, целясь в коммунизм, попали в Россию. И не унимаются <<гоголевские духи>>, на радость феодально-корпоративного олигархата рулимые собирательным Чичиковым. Того и гляди разнесут они Русь-тройку вдребезги. «Шигалевщина» торжествует: одна десятая народонаселения РФ жирует и <<куршевильствует>>, а остальные — подзаборно-маргиналят, пока их успешно трансформируют в <<дебильно-счастливое стадо>>. В «Дневнике писателя» есть крепкое подходящее выражение: «диктатура либеральной сволочи».
Для ускорения перекодировки трудно реформируемого <<совка>> в гуманоида без памяти, совести и чести — спешно мутируется православное сознание, переписывается история под запросы властвующих — закрепляется победа либерал-экстремизма над народом. Дошло до того, что самого Достоевского намедни выпороли как идейного врага нынешнего режима.
«Ничего более разрушительного для нашей страны придумать невозможно…- заявил в его адрес супер-менеджер всея Руси Чубайс.- Я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку; его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски…». Для коллаборациониствующего эстеблишмента Фёдор Михайлович страшнее и ненавистнее «коммуняг» и Солженицына вместе взятых, ибо он, как сказано, «нанес глубинный мировоззренческий вред стране». Только не России, а чужебесию паханата. Заметим: если КПССовцы исчисляли эквивалентность вреда Солженицына Советскому Союзу «армиями», то привластные элитники нынешние, именуемые себя демократами, единицей зла избрали влияние Достоевского. Нескрываемая злоба оппонентов национального возрождения Отечества к светочу надежд российских говорит о готовности их при угрозе самовластию — в форс-мажорных обстоятельствах задействовать всё — вплоть до детонации России в гражданское кровопролитие — лишь бы не допустить подлинного народовластия и возрождения православной державы.

Спрашивается: за что шигалёв-смердяковский симбиоз готов казнить великого Достоевского — бывшего политкаторжанина, помилованного самим царем? Как ни парадоксально — за… инакомыслие: «Для меня, — поясняет упомянутый субъект, — сущность Достоевского выражается в одной фразе князя Мышкина: ‘Да он же хуже атеиста, он же католик!’ За эту литературную ремарку автора подводят чуть ли не к 282-й статье Уголовного Кодекса РФ (разжигание национальной розни). И не хуже приснопамятного прокурора Вышинского вменяют Достоевскому надуманный состав преступления: якобы «абсолютную нетерпимость к другим мировоззрениям, к другим конфессиям (в том числе исповедуемым русскими), к другим народам (в том числе проживающим в России)>>, а также проповедь <<братоубийственной и человеконенавистнической концепции, традиционно прикрывающейся словами о гуманизме и патриотизме..»! Прямо как оглашение приговора на ликвидацию. Ну а то что дата праздника национального единства России совпадает с днем изгнания из Москвы католиков — усугубляет вину… опять же Достоевского: «Сторонники этой идеи могут с чувством глубокого удовлетворения вслед за Достоевским сказать: и правильно, ведь они же хуже атеистов» — заявлено подстрекательски.

Однако отношение Достоевского к католицизму не столь узколобо.
Во-первых, мыслитель имел в виду не религиозную конфессию как таковую.
Ибо в его «Записной книжке» читаем: «Вы скажете, что на Западе померк образ Спасителя. Нет, я этой глупости не скажу… В Европе и теперь есть христиане, но зато страшно много извращенного понимания христианства». О каком «извращении» идёт речь? Философ Василий Зеньковский поясняет эту мысль так. Идея единения людей, выдвинутая Римом, была усвоена христианством, которое создало идеал всемирного единения во Христе. Католичество отвергло учение Христа о внутреннем, а не о внешнем обращении человека к правде и любви, т.е. ОТВЕРГЛО БЛАГОВЕСТИЕ ХРИСТА О СВОБОДЕ, а, следовательно, — утратило подлинно христианское начало и в новую христианскую формулу внесло прежнее римское содержание. Так родилась идея теократии, идея использования власти для приведения людей к единству во Христе; в основе теократии лежит таким образом мысль, что дело Христово может быть совершенно лишь после того, как удастся подчинить человечество единой власти…
Социализм и является в своем замысле насильственного приведения людей к социальному «раю» ничем иным как логическим развитием той же католической идеи, принявшей лишь новые формы…Из этой базисно-фактической преамбулы Достоевский делает логичное умозаключение: революционный социализм есть следствие католической реформации христианства. Иными словами: «католический социализм» породил «тот хаос свободы, хаос аморализма, в котором пребывает современное человечество>>. И этот распад нравственного ядра <<создан тем, что католичество отвергло Христово учение о свободе>>. Как видно, на католиках лежит не прямая, а косвенная опосредованная вина сопричастия с расшатыванием традиционных общественных устоев. Конечно, католики не злонамеренно <<подрывали>> заведённый миропорядок. Но сами события внутрицерковной жизни их спровоцировали революционные потрясения, катализировали процесс погружения мира в неуправляемый хаос. А поскольку Спаситель в потопе разгула девятого вала бесовщины стал невидим в вихрях нигилистической вакханалии — решено было, как философ Ницше констатировал, Бог умер. То было подлинной трагедией для воистину православно верующего, остающегося поборником чистого учения Христа. В «Легенде о Великом Инквизиторе» обыгрывается католическое утверждение, что человечество неспособно к христианской свободе. Потерявший веру в Христа Инквизитор хочет разрешить социальную проблематику без Христа, но с помощью католической церковной организации — при этом самой больной отходом от заветов Спасителя и лишь внешне понимающую церковную миссию. По Слову Господню, не вливают ведь вина нового учения благодетельного в обветшавшие меха…Нарушилось староверование — «скисла» мораль. Под новым знаменем «всё позволено» вырвалась на свободу без Креста бесовщина. Фиаско же с духовным лидерством реформированного католицизма усилило русский альтернативный путь спасения мира — востребовалась православная культура, запечатлевшая неискаженной правду Христову. Христианская цивилизация, свободная от ошибок и подделок учения Учителя, правомочна стать путеводной. В отличие от других верований — в православии сохраняется вся правда свободы, данной человеку, но преодолевается её хаос. Православию не нужно «уединение», одностороннее развитие личностного начала. Социальные противоречия разрешаются не через насильственное навязывание человечеству социалистического «муравейника», а через примирение всех и всего в лоне русской Церкви. Соборное православное сознание оцерковливает жизнь. Это и есть тот положительный идеал, который воодушевлял Достоевского и который он понимал не как внешнее подчинение всей жизни Церкви (так представляет католичество), но как СВОБОДНОЕ И ВНУТРЕННЕЕ УСВОЕНИЕ ЖИЗНЬЮ ХРИСТИАНСКИХ НАЧАЛ во всех её формах бытия. Русская всечеловечность способствует осуществлению Христовых заветов на земле. Страдание — во искупление содеянного зла.
Через покаяние к спасению. Как <<Закон>> противопоставлен <<Благодати>>, так и Византийско-Русская церковь — западной. <<Законничество>> (пусть даже на нём стоит гриф Президентского послания), как и сомнительный миф о якобы всерусской обломовской лени — либертианистская путаница <<мух с котлетами>>. Конфликт цивилизаций предопределён с той же достоверностью, как и извечность холодной войны Запада против России.
Почему так?

Если на Западе богословие воплотилось в Фоме Аквинском с его логическими «суммами», то на Руси — в Андрее Рублеве, в его великой «Троице». «Все заблуждения Запада, — считает архиепископ Антоний (Храповицкий), — коренятся в непонимании христианства, как подвига постепенного самоусовершенствования человека». Не разумеют истины, что христианство есть религия аскетическая, учение о постепенном исторжении страстей и усвоении добродетелей — возведение личности к совершенству через врачевание греховности. По сути, конфессии разнятся взаимоотношением в них компонентов единства и свободы. Католичество, отвергнув соборное начало и проникшись рационализмом, — изменяет началу свободы во имя единства. Протестантство, развивая католический рационализм, уходит от единства к свободе. Только православие осталось верным духу христианства, являясь гармоничным сочетанием единства и свободы в принципе христианской любви. Культуролог Наталия Нарочницкая сфокусировала разницу между духовным содержанием Запада и России.
Запад — это свобода «от чего» (отсутствие ограничений), а Россия — свобода «для чего» (зачем нужна свобода). Православие — это СВОБОДА СЛУЖЕНИЯ ХРИСТИАНСКОЙ ДОБРОДЕТЕЛИ «ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА СВЯТАГО ДУХА».
Свободное поклонение Святой Троице, сердечное служение Богу и ближнему.

Разносущностные и разнонаправленные вечичины не могли не разойтись.
Ведь схоластическая рациональная прагматика Запада свела онтологические ценности к инструментальным, соборность — к секуляризованному индивидуализму. Выражаясь в терминах мыслителя Константина Леонтьева, цветущая культура рыцарского средневековья, с ее религиозным экстазом и блестящим ренессансом перешла в серую буржуазную цивилизацию старости и умирания Европы (кстати, у него автор книги <<Закат Европы>> Шпенглер позаимствовал идею различия между культурой и цивилизацией). Этот русский поклонник аристократического византизма, ошеломлённый поминками культуры на фоне гламурной псевдоцивилизации, одним из первых отверг и демократию, и социализм.
Демократию — поскольку она ведёт к эгалитарному прогрессу, господству посредственности и гибели сложной цветущей культуры. Социализм же — земной рай серости, не сулит ничего интересного для личности. Леонтьев не потерпел бы нынешней российской LESSДУХОВНОСТИ — беспредела самодовольного стяжательства на развалинах прошлого величия страны.
Спасение он видел в византизме — с православной культурой и самодержавной государственностью. Византизм — есть сильнейшая антитеза идеи земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства.

По линии свободы без Креста «успешный» человек союзничает с Мефистофелем — что есть «грешный рай» — утопия и нравственный коллапс культуры с позиции русского видения. Потому чистота православия обречена на «стязания с Латиною». Русский «верующий разум» — истинно вольный во Кресте. Это злит «цивилизаторов» славянства и либеральствующую «обшмыгу» (словечко Достоевского). «Русские навлекли на себя враждебное отношение Запада,- утверждает историк Арнольд Тойнби,- из-за своей упрямой приверженности чуждой цивилизации, и вплоть до самой большевистской революции 1917 года этой русской «варварской отметиной» была Византийская цивилизация восточно-православного христианства». Лукавит маститый британец. Как убедительно доказывает Н. Нарочницкая, — это сам Запад в течение полутора тысячелетий был периферией Византии — культурной Мекки мира и духовной матери России. История Запада как духовно-цивилизационной реальности начинается в XV веке, когда эпоха Ренессанса обозначила собой движение от теоцентризма к антропоцентризму. Серьёзные богословские, эсхатологические, религиозные, философские, метафизические причины развели Восточную и Западную христианские конфессии и обрекли их на цивилизационный конфликт.

Таков смысл <<околокатолической>> сентенции князя Мышкина. Это недолечившегося Христообразного добряка вообще непросто даже сведущим понять, тем паче — сознательным исказителям истины. Даже сам Лев Толстой недопонял смысла мышкинской фразы: «Осёл добрый и полезный человек»: счёл «непростительным промахом» то, что, скорее, было знаком смирения и детского простодушия — с чем он «въезжает» в роман, как Христос в Иерусалим на осляти.. <<Вокругкатолический>> пафос Достоевского напоминает деяние славянофилов, упрочивших по-стефановски идею древней Руси, искаженную в Москве XV века византийской реакцией универсального царства… Обжегшись на молоке, Достоевский не зря дул на воду. Призрак «социалистического муравейника» оказался смертельным, в первую очередь, для «апокалиптичной природы» русского человека, ставшего двойной жертвой — сперва ломки устоев большевизмом, затем вправки отпетым либерал-экстремизмом курса нации в ель-циничные оглобли. Поэтому русскому национальному возрождению жизненно потребно «Испытывать духов: от Бога ли они». Но для этого надобно самим, как говорил Достоевский, «поскорее стать русскими», православно самоидентифицироваться, освоить русскоцентричное видение мира, переосмыслить фактуру и периодизацию русской словесности. Высший этический идеал в целом славянофильской русской словесности — деятельное добро, действенная любовь. В своей работе я показал суть того, к чему призывали Карамзин, Пушкин (его формула «Красота есть добро в действиях»), Гоголь, Гончаров, Достоевский, Толстой… Что и ленца русская — <<врожденный порок>>, а на деле — сопротивление суете сует мира сего, его корыстно-эгоистическому «кипению в действии пустом» (<<В этом мире сделался ничем. Вот сижу и ничего не делаю>> — сказал поэт Гумилёв). Как пишет в своём отклике на мои мысли тонкий знаток русской культуры Ольга Сокурова, Фрол Силин новой русской литературы как ее архетип и одновременно наследник древнерусского Микулы Селяниновича здесь очень хорошо «работает»… Фарисей Фома Опискин, шут и приживальщик, с его красивыми фразами и духовной тиранией нашим либералам вполне сродни. А благородный, но слишком доверчивый Рославлев, настроенный чистым сердцем на святость и не умеющий отличить ее от святошества, действительно русский тип… В творчестве Достоевского постоянные антагонисты — шуты и юродивые (кстати, первые неотъемлемо принадлежат по своему генезису европейской католической, вторые — православной русско-византийской традиции).
Шуты Опискин, Петруша Верховенский, Федор Павлович Карамазов, Смердяков глубиннейшим образом противостоят юродивым Мышкину, а также Макару Девушкину, Хромоножке, «чудаку» Алеше, в котором идеал деятельной любви находит свое наиболее полное воплощение… Так что в своем устном докладе проявляю мудрую аскезу: из всего множества вытянув единую стержневую линию, предлагаю слушателям по остальным проблемным узлам лишь наброски умозаключений, которые, возможно, станут толчком для дальнейших самостоятельных размышлений.

Культура разделяет страдальческую судьбу нации. «Пока еще не существует истории русской литературы как научной дисциплины, утверждает Иван Есаулов,- которая хоть в какой-то степени совпадала бы в своих основных аксиологических координатах с аксиологией объекта своего описания». Однако православный подтекст словесности осваивается. Как например, и здесь: русская благодать <<силинского>> окраса на <<ниве>> почвенничества Достоевского. Земля, исправляющая горбатость человеческую. Добрый земледелец есть первый благодетель рода человеческого и полезнейший гражданин в обществе. Живущего «трудами рук своих» отстаивает Толстой, оправдывает формулой прогресса Н.Михайловский и санкционирует народное сознание. Лесковские «очарованные странники» — духовные антиподы меркантильно-утилитарному порождению, «духовным трихинам», «фальшивым купонам». Гончаров в синтезе «бабушкиной морали» и национально обращенной модернизации видел будущее России. «Угол буддийского спокойствия» под спасительной сенью сохи будет построен в конце XIX века. Крестьянин-пахарь заменил дружинного богатыря, оторванного от земли. Нравственно императивный гимн селянину диссонировал с картиной предстоящего уродства: когда homo sapiensа распнут, обесчестят, фрагментируют и зомбируют на служение дьяволиаде. Не углублением ли раздумий над онтологией зла явился доклад Достоевского в кружке петрашевцев на тему «о личности и об эгоизме»? Однако хотя задушевный русский мир сужается и черствеет уже при Карамзине («крестьяне остолбенели от удивления — ибо и в городах, и в сёлах великодушие есть редкое явление!»), русскому ещё предстояла сумеренизация сознания: <<забываться по миру с душою, от крайности готовою на низости, которых сам бы ужаснулся прежде>>.
Классика сострадает опошлению и падению человека. «Изморили добродетельного человека…пора припрячь и подлеца» — призывает Гоголь и впрягает Чичикова нести «тройкой» -в надежде что не к бесам— взвихрённую Русь…В атмосфере сгущающегося рационализма, скептицизма и секуляризации веры сельский бессребряник будет выглядеть <<белой вороной>> — святым юродивым, своим подвижничеством гармонизирующим общество, восстанавливающим нарушенное единство миропорядка природы вещей. Чудики — сельский филантроп и Иванушка-дурачок — сошлись чтобы христианскими благодеяниями или доброй лукавинкой и назидательной смешинкой исправить фон пошлеющей русской действительности. Русские юродивые и «дурачки» — смехо-разрушители Кривды, Фрол Силин — созидатель Добра. Трагикомичен лик блаженного в кривом зеркале мира перевёрнутых ценностей. Как выглядящий <<ослящим>> страдалец Мышкин, Интересно, что поздний Гоголь периода второго тома «Мертвых душ», постигая «тайну русской народности», шагнул, как полагал Добролюбов, <<назад до Карамзина: его Муразов есть повторение Фрола Силина>>. И Достоевский с карамзинством же в душе — «Письмами сельского жителя» включился в актуальный спор о мужике и народности литературы. «XVIII век кончается, и несчастный филантроп меряет двумя шагами могилу свою, чтобы лечь в неё с обманутым, растерзанным сердцем своим и закрыть глаза навеки» — эта карамзинская аллегория вошла в предисловие к «Письмам с того берега» Герцена. При Пушкине пришел конец той «органической» России, памятник которой воздвиг в «Войне и мире»
Толстой. Позднее толстовство взойдёт от мысли Карамзина: «Кто презирает крестьянина, тот недостоин питаться хлебом» («Детское чтение», 1785, ч.3, с.25). Нравственность есть правда — лейтмотив Шукшинства, деревенско-народной литературы и грядущего возрождения России. Идея осуществления Добра в <<фазе надлома>> мира.
Безбожно-внеэтическое восприятие Достоевского коробит взаимосвязь хлеба земного и небесного света. Разночинно-нигилистический каток прошелся в своё время по <<Селу Степанчикову>>, мимоходом развенчав огромную русскую типичность в характеристике его образов. Так вот, возвращая Достоевскому это его <<исподнее>> и углубляя из Северной Америки освоение культурного подтекста его творений, в 1970-е годы я выдвинул гипотезу (опубликована в журнале «Canadian-American Slavic Studies»: 15, No.4, 1981, 467-91), что персонажи Ростанев и Опискин были созданы не без посредства германской философии. К тем 1850-м годам писатель удаляется от французских утопистов в сторону немецких идеалистов. С этой переориентацией он связывает <<всю свою будущность>>.
Я предположил, что Достоевский мог быть знаком именно с третьей книгой эстетики Гегеля в издании Годо 1843 года, где рассматривался, в частности, и «Тартюф» Мольера. Гегелевский разбор тогдашних комедий, схема логически-структурного ряда аргументов философа, манипулятивная технология обмана «святошей», и, что не менее важно писателю, Гегель
— противник «неподвижной» мертвящей идеи «просвещенства» и враг рационализма… Проба Раскольниковым «головной идеи» и социальная «бесовщина» — прозревались Гегелем в рационализме французской революции 1789 года. Не исключено: Гегель был воспринят Достоевским в подкорректировке Шеллинговыми идеями — другого немца, давшего славянофилам формулу морфологии культуры, возможно, окрылившего мессианские порывы Достоевского в спорах о русском народе… И в качестве доказательства привёл несколько примеров на пересечение параллелей: мыслей философии Гегеля и текстуры «Села Степанчикова».
Таким образом, сей синтетический замысел обнаруживает следы мольеровой тематики в гегелевском эстетическом обрамлении и шеллинговом освещении. Много не только родных компонентов понадобилось мастеру для создания этих двух огромных типических характеров, которыми гордился писатель и от которых его отлучили было. И ещё. Момент пробуждения русского национального самосознания приблизительно совпал с «открытием» для России Гегеля. Война 1812 года методом от противного определила с помощью французов состоятельность русской нации. Что же мог дать Достоевскому Гегель как философ? Николай Бердяев в своем труде «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого» считает философию Гегеля двуплановой: её можно истолковать «или как окончательное поглощение божественного человеческим и как выражение гордыни человека, или как окончательное поглощение человеческого божественным и как отрицание человеческой личности». Как выражение двух тенденций, Достоевский звал Русь <<к самой себе>>, тогда как Чернышевский — <<к топору>>. Достоевский не щадил во истину Христову ради православия чужих верований — в то время как нигилизм совращал умы тленом сиюминутного довольствия. Православие супротив католицизма, как граф Уваров (с формулой самодержавие-православие-народность) против французской либерал-триады: свобода-равенство-братство. Если бы не урон России от натиска чуждой цивилизации — пусть бы эта АНТИНОМИЯ дремала себе как противоречие между двумя положениями, каждое из которых <<одинаково доказуемо>>.
А так — дилемма: или — или. Достоевский связывал пустословно-заносчивое тартюфство с безмерно-амбициозной гордостью заплутовавшихся — карателей романтизма, всего прекрасного и истинного, «каждый атом которого дороже всей их слизняковской породы». Такое высказывал писатель уже в 1849 году, создавая повесть «Маленький герой» — возможно, тогда почувствовав импульс к сотворению «Степанчикова». Тот мелькнувший замысел осел в сознании и вылился в сюжет. Иуда и Фальстаф в одном лице предстанет в «Униженных и оскорбленных» и Гоголем сдобрится. В «Бесах» Гоголь и Мольер рядом — в ряду приходивших сказать своё новое слово. Новый Гарпагон, умерший в самой ужасной бедности, но на грудах золота, — сравнивается в «Подростке» с Плюшкиным. Но это лишь кусочки, фрагменты, путеводные нити или дуновения эманаций; весь же Жорж-Данден целиком, как говорил Достоевский в «Идиоте», тоже может встретиться в действительности, хотя и редко — таким как его создал Мольер. Не от Гегеля ли у Достоевского также и мысль о «несчастном сознании» и самоспасении в потере сознания? За пределами традиционного понимания гегелевской антитетики можно нащупать ключ к переосмыслению творческих истоков Достоевского.

Достоевский многоисточен, полифоничен и многомерен. Не зря уже в 1847 году сравнивали его с Диккенсом, от которого в «Село Степанчиково» могло придти «влияние готического и французского фельетонного романа» и «мастерство композиции» (Б.Реизов). Слово гения — квинтэссенция всей унаследованной культуры. Мысль о приходе себялюбцев и притворщиков «перед концом света» — в пророчествах апостола Павла (второе послание к Тимофею), у святой Гильдегарды XII века.. Таков наш «жестокий талант» в мягкой карамзино-аксаковской тональности добросердечия и германской выверки как Мольера, так и мертвящего рационализма.

Русская культура староверна — этически общечеловеческого рода — не «оглобельного соцреализма», но и не выкройка по западным лекалам.
Славянофильская по духу и почвенная по сути русская нутряная словесность стучится в стародавний Ренессанс на новом витке историко-космической обусловленности. Земнонебесная смычка почвы и Бога. Натуральная единица измерения литературного пространства —
ДОСТОЕВСКАЯ: традиционный аршин, в значении «вольный шаг человека» в православно-имперском направлении.

Франция

источник: www.slavic-europe.eu