Русский идеал христианского государства

Борис Робертович Гершельман.

Русский идеал христианского государстваПубликуемый ниже текст конца 1930-х гг. – ротаторное издание Русского Трудового Христианского Движения. Автор – Борис Робертович Гершельман (ум. в 1957 г. в Нью-Йорке в возрасте 76 лет) был заведующим идеологическим отделом Главного Совета РТХД в Югославии и работал в епархиальном Совете Русской Зарубежной Церкви в Белграде; после войны был членом Главного Управления Общероссийского Монархического Объединения и работал в Восточно-Американской епархии.

По учению апостольскому, с которым ныне соглашается и точная историческая наука, всякий народ и всякое государство имеют свою особую часть в общем человеческом делании и, в связи с этим, свой особый путь совершенствования. И народ и государство живы лишь до тех пор, пока они идут именно этим путем. Как только они оставляют его и уклоняются в сторону, они погибают: или вымирают физически, или вырождаются нравственно, либо превращаются в другой народ, духовно не имеющий ничего общего с прежним…

В этой особенности исторической миссии и заключается нравственный смысл нации и государства, ею и оправдывается необходимость бережного их сохранения. Вот почему глубоко прав был немецкий философ Шлейермахер, когда сказал: “Ein Volk, das fremdes aufnimmt, auch wenn es an sich gut ware, vergeht sich gegen Gott” (“Народ, перенимающий чужое, даже если оно само по себе и хорошо, грешит перед Богом”).

Если так, то прежде чем говорить о построении русского государственного идеала, необходимо вполне уяснить себе, в чем заключается историческая миссия России. На этот вопрос не так давно с удивительной точностью ответил итальянский философ и историк Гилельмо Ферреро. Он сказал, что Лига Наций не может исполнить свое назначение и в Mipe не может наступить прочный мир, доколе в семью народов не вернется Россия, или доколе какое-либо другое государство не возьмет на себя исполнение исторической миссии России, заключавшейся в том, что Россия стояла на страже вселенской справедливости.

Наше образованное общество очень мало задумывалось и задумывается над этим вопросом, но гениальнейшие русские люди всегда понимали историческую задачу России как служение вселенской правде и справедливости. Это понимание давным давно выразил и простой русский народ: в то время, как другие народы, гордясь своим отечеством, наделяют его эпитетами “великого” или “прекрасного”, наш народ, чье отечество подлинно и велико и прекрасно, оттенил в своем любовном наименовании его не эти черты, а назвал свою родину Святою Русью.

Такое понимание исторической миссии России отнюдь не мистицизм, как думают иные материалисты, оно – реальнейшая реальность: в то время, как другие государства являются по преимуществу феноменами политическими или экономическими, Россия есть по преимуществу феномен нравственный. Кто не понимает этого, тот не понимает и никогда не поймет ни истории России, ни ее настоящего, ни будущего.

В самом деле, с точки зрения западноевропейского материализма вся история России должна представляться сплошным абсурдом, цепью ненужных и опасных дон-кихотских жестов. Зачем, например, в 1813 году Россия, изгнавши Наполеона из своих пределов, бросилась спасать от него остальную Европу? Всякое благоразумное европейское государство принялось бы зализывать собственные раны, радуясь, что соседи в изнурительной войне ослабляют друг друга. Зачем Россия в 1848 году бросилась спасать корону Габсбургам, после чего Франц-Иосиф ответил нам черной неблагодарностью уже во время Крымской кампании и потом повторил эту неблагодарность в великую войну? Зачем, наконец, Россия поставила на карту свое существование из-за того, чтобы помочь маленькой Сербии, когда, принеся в жертву последнюю, она могла выговорить себе немалые компенсации?

Все это непонятно тем, кому непонятна историческая миссия России как стража вселенской правды и справедливости. Но если понятно это, тогда ясно, что Россия, не изменяя самой себе, не могла ни во время Наполеона, ни тем более, когда решалась судьба единокровного и единоверного ей народа, – чего бы это ей ни стоило, – допустить торжество грубой силы над правдою и правом. Тогда ясно и то, что, начавши Венгерский поход, Россия ровно на 70 лет отдалила от Европы ту всеобщую революцию, которая вспыхнула только в 1918 году и последствия которой Европа будет изживать еще многие годы.

И что Россия, совершая все эти “безумные” поступки, не грешила против своего исторического назначения, доказывается тем непонятным для материалистического ума фактом, что обычно в истории России как раз после них наступали периоды ее могущества и расцвета. Не подлежит никакому сомнению, что и последняя [т.е. Первая. — Ред] Мировая война, если бы не разразилась революция, окончилась бы для России победою, для которой все было готово уже в начале 1917 года и которая привела бы к такому величию и расцвету России, каких мы сейчас даже представить себе не можем. Это хорошо сознавали и революционеры, и потому-то они поспешили свершить свое черное дело.

И, наоборот, в тех редких случаях, когда Россия вела войны, хотя и за насущные свои интересы, но интересы экономические или чисто политические, она неизменно терпела неудачи (например, Русско-японская война), и не случайно в последнюю Мировую войну развал русского фронта начался в то время, когда временным правительством исконный лозунг “Крест на Святую Софию” был заменен более “реальным” лозунгом: “Проливы для облегчения русского экспорта и импорта”.

И во внутренней жизни России братское сожительство населявших ее народов основывалось главным образом не на факторах экономических или строго политических, а на факторе моральном: на вере, что в великой, подлинно христианской России будет наиболее полно сохранена духовная и бытовая свобода всех ее народов, и они будут защищены от всякой несправедливости. Попробуйте скинуть со счетов этот моральный фактор и доказать какому-нибудь богатому Азербайджану или даже Малороссии, что им выгодно и необходимо по экономическим соображениям находиться в одном государстве с бедными Вологодскою или Олонецкою губерниями и с Дальним Востоком – вы увидите, кто является подлинными фантазерами: те ли кто настаивает на нравственном факторе, или те, кто мечтает о воссоздании Российской империи только на “общности реальных экономических интересов” народов, ее населяющих.

Из сказанного вытекают два следствия: во-первых, то, что Россия, имея своим историческим назначением служение правде и справедливости более, чем какое-либо другое государство, мыслима лишь как государство подлинно христианское; и, во-вторых, то, что раз Россия в течение ряда веков исполняла это свое назначение, значит, в старом ее государственном строе уже имелись необходимые элементы христианского государства. А это обязывает нас при построении положительного идеала русского государства самым внимательным и бережным образом отнестить к этому старому строю.

И здесь приходится констатировать, что наше образованное общество до самого последнего времени совершенно не интересовалось вопросом о том, что собственно представляет собою, по существу своему, русский исторический государственный строй. Наши ученые государствоведы, до тонкостей разбиравшиеся в особенностях государственного устройства любого европейского государства, русский государственный строй старались подогнать, довольно произвольно, под ту или иную категорию иностранных государственных организмов, сближая его то с французским просвещенным абсолютизмом, то даже с восточным деспотизмом.

Только после разразившейся в России катастрофы, уже в эмиграции, мы стали понемногу приходить к пониманию того, что русский исторический государственный строй, основанный на началах Святой Руси, представлял собою явление вполне своеобразное и несравненной нравственной ценности. Это, впрочем, можно сказать вообще о всех наших величайших ценностях народных: подлинную сущность их, их значение и необходимость для русского народа и России мы начинаем понимать лишь в самое последнее время. Сейчас уже едва ли кто из нас станет отрицать решающее и благотворное значение для русской культуры Православия и Православной Церкви. Теперь мы оценили, наконец, наше самобытное русское искусство и, оценив его сами, стали, уже в эмиграции, знакомить с ним иностранцев. И наиболее чуткие иностранцы, которые свысока смотрели на известное им до сих пор наше подражательное “общеевропейское” искусство, перед этим самобытным русским искусством преклонились, найдя в нем то, к чему они безотчетно стремились и чего не могли найти, идя путями западной рационалистической культуры.

Позволительно думать, что, если бы мы, осознавши сами глубокие основы русского исторического государственного строя, затем раскрыли бы их иностранцам, они отдали бы этим основам такое же признание, найдя в них то, к чему безотчетно стремится современное человечество, истомленное ложью “свободного демократического порядка” и тоскующее по общественной жизни, построенной на подлинной справедливости и на совестливом понимании каждым своего долга перед всеми. Ибо, поистине, начала христианского государства были воплощены в русском историческом государственном строе с полнотою, неизвестною никакому другому государству в истории.

Это прежде всего сказалось в – понимании русским народом существа своей Верховной Власти – власти Русского Царя и Императора. Напрасно было бы искать раскрытия существа этой власти в юридических нормах. Власть Русского Православного Царя – Помазанника Божьего – вырисовывается во всей полноте своей не в законах, а в молитвах церковных. Молитвы, читаемые при совершении священного коронования и миропомазания Государя, – вот ключ к уразумению и источника, и существа, и назначения его власти.

Покойный великий иерарх Русской Церкви митрополит Антоний (Храповицкий) говорил: напрасно думают, что русский монарх не клянется на верность конституции, как делают это западноевропейские монархи: он тоже клянется на верность конституции; разница только в том, что европейский монарх заключает нотариальную сделку со своим народом, а русский монарх заключает завет с Самим Господом Богом и Ему клянется в исполнении принятых на себя обязательств. Таким образом, источник Русской Верховной Власти в воле Вечного и Неизменяемого Бога, а не в изменчивых желаниях людей. Это выражается в том, что русский монарх вступает на престол по праву первородства, независимо от указания или избрания людей. В священном короновании видимо подтверждается это Божие избрание носителя Русской Верховной Власти, и монарх торжественно обещает Богу исполнять свой царский долг, а в таинстве миропомазания ему сообщается особая благодать, подобная благодати священства, дающая ему особые силы и особое разумение для несения его высокого и тяжкого служения.

Следующие молитвы в чине венчания Русского Царя на царство особенно ярко определяют назначение Русской Верховной Власти. После того, как Государь принял от первенствующего иерарха видимые знаки своего царского достоинства – корону, скипетр и державу (а эти знаки подносятся ему первоиерархом со словами: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа”, а не во имя народа), он коленопреклоненно и во всеуслышание молится Богу такими словами:

“…Ты же, Владыко и Господи мой, настави мя в деле, на не же послал мя еси, вразуми и управи мя в великом служении сем. Да будет со мною приседящая престолу Твоему премудрость. Посли ю с небес святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима и что есть право в заповедех Твоих. Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово…”.

Мы видим здесь, что Русский Царь считает своим царским долгом “служение к пользе врученных ему людей”, но с вопросом, в чем заключается эта польза, он обращается не к людям, ибо сам народ может и не понимать подлинной своей пользы (вспомним 1917 г., когда лишь один Государь предвидел страшные последствия вынуждаемого у него отречения), а к Богу. Он молит Бога указать ему, что в его служении “угодно пред очима Божиема и что право в заповедех Господних”, то есть, что Бог требует от его народа и от него как водителя этого народа. Русская Верховная Власть видит свою задачу не в удовлетворении желаний народных, а в исполнении данного Богом ее народу назначения.

Это еще ярче выражается в последующей молитве за Государя, которую читает от лица всего народа первенствующий иерарх. В этой молитве есть такие слова: “Умудри убо и настави его непоползновенно проходити великое сие к Тебе служение; даруй ему разум и премудрость, во еже судити людем Твоим в правду, и Твое сие достояние в тишине и без печали сохранити… сотвори его отца о чадах веселящегося… даруй же во дни его и всем нам… вся к временной и вечной жизни потребная… Ты бо един веси, еже требуем…”.

Имея источником волю Божию, следуя в своем служении велениям Божиим, Верховная Власть Русского Государя не может, разумеется, быть ограничиваема людьми. Русский монарх ограничивает себя сам, издавая законы и затем действуя в согласии с этими законами. Но было бы грубою и непростительною ошибкою считать – как это делало в последнее время наше материалистически настроенное общество – власть Русского Царя и Императора неограниченною ничем, как неограничена власть восточного деспота, могущего делать все, что ему вздумается. Неограниченная извне, она тем более ограничена ответственностью монарха перед Богом и перед своею совестью. В силу нравственного и религиозного характера своей власти Русский Государь ответствен перед Богом не только за нарушения права, как монарх конституционный, но и за все грехи, вольные и невольные, словом, делом или помышлением, и притом не только грехи свои собственные, но и грехи всего народа, им водимого.

Так именно понимал существо своей власти Царь Мученик Николай II, когда в беседе с генералом Рузским в ночь перед своим отречением он говорил, что лукавая формула “Царь царствует, но не управляет” ему непонятна и чужда, и что, как бы люди не освобождали его от его обязанностей, он сам никогда не освободит себя от ответственности перед Богом за все, что было и будет с Россией, даже после его отречения. И, понимая так существо Русской Верховной Власти, нельзя не признать, что она была ограничена и ограждена от возможности злоупотребления гораздо больше и гораздо надежнее, чем верховная власть какого бы то ни было другого государства в мире.

Отсюда ясно и то, почему эта власть должна была быть властью единоличною, властью Самодержца, а не коллегиальною. Теоретически христианское государство может быть организовано и на принципе народогласия. Но это требует, чтобы весь народ или, но крайней мере, безусловное большинство его были подлинными христианами, не по имени только, а по всему своему мировоззрению. Это еще нигде и никогда не было достигнуто и едва ли может быть достигнуто, ибо это знаменовало бы собою уже начало будущего века, начало Царства Божия, а хилиастическое учение о возможности образования Царства Божия на земле ни в чем не находит себе подкрепления и осуждается Церковью. Поэтому практически христианское государство возможно лишь как государство с единоличною верховной властью или, как теперь говорят, государство авторитарное. Совесть отдельного человека может подчинить себя непосредственно Богу, совесть коллектива есть всегда результат компромисса, и между нею и Богом всегда будет средостение в виде борющихся между собою воль отдельных людей.

Но и единоличная верховная власть может быть свободна с различной степенью полноты. Неограниченная в данный момент, она может быть связана своим прошлым. Так, вождь или выборный монарх всегда в какой-то степени является духовным пленником людей, помогших ему придти к власти. Чтобы устранить и эту зависимость, русская монархическая концепция настаивает на принципе наследственности престола: наследственный монарх не обязан своим возвышением никому из людей и, кроме того, он с первых же дней своей жизни готовится и проникается сознанием важности своего будущего служения.

Наконец, не довольствуясь только устранением причин, которые препятствуют верховной власти подчинить свою волю всецело воле Божией, эта концепция требует священного миропомазания Государя, то есть церковного таинства, в котором ему дается свыше особая благодать, особая положительная, сверхчеловеческая сила, как бы новые духовные очи, позволяющие ему с ясностью, недоступною обыкновенному человеку, видеть подлинные нужды “врученных ему людей” и долг, возложенный на них Богом.

Так русская государственная идея обеспечивает с предельно возможною для людей полнотою подчинение Верховной Власти Русского государства воле Божией и одной лишь этой воле. И надо отметить факт, материалистическому сознанию непонятный, но тем не менее несомненный: среди русских Государей были люди различной нравственной и умственной высоты, бывали люди почти что нестерпимые в частной жизни и для своего окружения; но все они были на высоте в понимании громадной важности своего царского служения и ответственности перед Царем царствующих. И потому мы вправе утверждать, что в русском историческом государственном строе уже были воплощены все необходимые начала христианского государства.

Эти начала, естественно, выражались не только в устройстве Русской Верховной Власти: они пронизывали всю русскую государственную жизнь и все законодательство, что отнюдь не опровергается тем фактом, что у нас могли быть и действительно были и законы или институты неудачные и противоречившие этим основным началам русской государственной жизни. Среди русских законов, особенно сохранившихся от старого времени, было немало таких, которые не грозили никакими юридическими санкциями и взывали лишь к нравственным и христианским чувствам граждан, и эти законы часто представляют собою высокие правила христианской морали, неизвестные законодательству других стран. Их особенно много в старом, но не отмененном до последнего времени в законодательном порядке, сборнике общих административных и полицейских законов, так называемом “Уставе о предупреждении и пресечении преступлений”. Я приведу для примера лишь три таких закона, наиболее характерные.

Вот статья 225 этого “Устава”, общего характера: “Всем и каждому вменяется в обязанность жить в незазорной любви, в мире и согласии, друг другу по достоинству воздавать почтение, послушным быть, кому надлежит по установленному порядку, и стараться предупреждать недоразумения, ссоры, споры и прения, кои могут довести до огорчения и обид”. Здесь целая программа достойной жизни в доброжелательном христианском обществе. И как трогательно и необычно для юридического памятника в строгом смысле слова звучит этот призыв избегать не только обид, на которые можно жаловаться в суд, но даже и огорчений, которые являются грехом лишь в высшем нравственном смысле, но не могут влечь за собою какого-либо возмездия со стороны государственной власти!

С какого чуткостью и каким уважением к свободе совести разрешает тот же “Устав” деликатный вопрос о праве религиозной проповеди господствующей в государстве, то есть, Православной Церкви! Статья 70 “Устава” постановляет:

“Одна господствующая Церковь имеет право в пределах государства убеждать не принадлежащих к ней подданных к принятию ее учения о вере. Но сия вера порождается благодатью Господнею, поучением, кротостью и более всего добрыми примерами. Посему господствующая Церковь не дозволяет себе ни малейших понудительных средств при обращении последователей иных исповеданий и вер к Православию и тем из них, кои приступить к нему не желают, отнюдь ничем не угрожает, поступая по образу проповеди апостольской”.

А вот одно из второстепенных постановлений этого “Устава”, определяющее, как должен российских гражданин относиться к пасквилям и ругательным письмам. Статья 107 “Устава” гласит:

“Кто поднимет ругательное или другое для чести оскорбительное письмо, сочинение (пасквиль) или изображение, или же подметное письмо; тот обязан, никому оное не показывая, не читая и иным образом не сообщая другим, истребить его или объявить о нем полиции. В случае неотыскания полициею сочинителя пасквиля, оный объявляется за бесчестного, пасквиль же; сжигается публично через палача” (последняя часть этого старого закона, конечно, в новейшее время уже не исполнялась). И здесь нельзя не отметить того утонченного чувства уважения к человеческой личности, которое лежит в основании этого закона.

Наш русский суд по так называемым “новым” уставам Императора Александра II давно оценен по достоинству и справедливо считается непревзойденным в истории по началам справедливости, уважения к человеческой личности и милосердия, которыми он всегда был проникнут. Но вот статья из “старого” судебного устава, действовавшего до реформы Александра II, когда Россия, по словам либерального поэта, “была черна неправдой черной”. Это статья 93 “Законов о судопроизводстве уголовном”, определяющая назначение прокурорского надзора, который в глазах среднего обывателя и в практике большинства иностранных судов обязан во что бы то ни стало обвинять всякого человека, преданного суду. Статья эта следующим образом изъясняет задачи прокурорского надзора:

“Лица прокурорского надзора, по званию их, суть взыскатели наказания преступлениям и вместе с тем защитники невинности. Они обязаны в особенности заботиться о том, чтобы обвиняемый воспользовался всеми способами, законом к его защите предоставленными”.

Можно было бы привести еще много других примеров, доказывающих, что все русское законодательство зиждилось на высоких христианских нравственных правилах. Но иногда возражают: если русский исторический государственный строй был так хорош, то почему же он рухнул и не доказывает ли это, что в нем были существенные недостатки?

Христианское государственное делание, ответим мы на это, как и всякое христианское делание, есть делание соборное. Христианское государство может жить правильною жизнью лишь тогда, когда не только законы и властители его на высоте, но и сам народ, общество, хотя бы в основных чертах понимает идею христианского государства и сочувствует ей. Ведь и Церковь при самой совершенной иерархии не может сделать ничего, если народ церковный не будет понимать ее цели и сочувствовать им, а тем более, если он будет противодействовать.

Русское образованное общество последних десятилетий перед революцией под влиянием западных материалистических учений духовно огрубело и утратило понимание ценностей духовных. Именно поэтому оно не могло поверить, что ответственность Православного Царя перед Богом в гораздо большей степени гарантирует от возможности злоупотребления им своею властью, чем любые конституционные гарантии. Именно поэтому ему было непонятно, что задача христианской верховной власти не в том, чтобы удовлетворять изменчивые желания народа, а в том, чтобы вести этот народ по Богом для него начертанному пути, чтобы свершать его историческую миссию..

.

Наше общество, как, впрочем, и современное ему западноевропейское общество, способно было понимать под ограничением власти только возможность внешнего принуждения по отношению к ней, а под благом народа только материальные требования сегодняшнего дня, и то не всего народа, а лишь классов, наиболее громко кричавших о своих нуждах. Идея и строй христианского государства оказались ему не по плечу. И это было главною причиной крушения русского исторического государственного строя.

В настоящее время [1930-е гг. — Ред.] некоторые европейские народы уже начинают понимать преимущества нравственной спайки народной и нравственной ответственности их руководителей перед физическими факторами, и исторических задач народа перед нуждами сегодняшнего дня, и они вверяют своим вождям власть, не ограниченную посторонним контролем, дабы вожди эти могли без помехи вести их к совершению исторической миссии народной и, тем самым, к народному расцвету, силе и славе. А это, по существу своему, есть безотчетное и слабое подражание государственному строю Святой Руси и Великой России.

Это еще более должно укрепить нас в убеждении, что при построении идеала Русского Христианского государства нам полезно некоторые частности взять из опыта современных, главным образом, авторитарных европейских государств, но самое основное: Верховная Власть, Богом данная, Богом руководимая, пред Богом ответственная и ведущая свой народ к исполнению величайшей исторической миссии, когда-либо возлагавшейся на народ Провидением – стояние на страже и внутренней и вселенской Правды и Справедливости – должно быть во всей неприкосновенности сохранено от исторического русского государственного строя..

Было бы безумием “‘сочинять” новый русский государственный строй, сочинять “новую Россию”, противополагаемую не только большевицкой (которая вовсе не есть Россия), но и старой, исторической России. Россия может быть только одна, иначе она потеряет смысл своего существования и погибнет. Поэтому путь возрождения России как христианского государства после освобождения ее из-под ига Интернационала тоже только один: нужно внимательно, любовно и благодарно вглядеться в ту Россию, которая явилась плодом стольких подвигов величайших русских людей, стольких горячих молитв угодников Божиих, на Святой Руси просиявших, стольких жертв безвестных русских воинов, освоителей наших пространств и прочих героев. Нужно осознать эту Россию, очистить ее от всего наносного, чуждого и противного христианству, и тогда, уже, без опасности изменить историческому своему назначению, проделать сравнительно менее важную и более легкую работу: изменить отдельные частности русского государственного уклада применительно к изменившимся условиям жизни, использовав для этого ценный опыт современных возрождающихся народов Европы.

источник: http://rpczmoskva.org.ru