Византийское наследие русской литературы

glazami-telesnimy Глазами телесными Византия была величайшей православной империей, некогда простиравшейся от Кавказских гор до Гибралтара, от Италии до Персидского залива. Она соединила античную цивилизацию с христианским обновлением мира и передала новому времени драгоценное наследие былых времен и народов для памяти и назидания. Ее история длилась более одиннадцати веков, и когда весной 1453 года турки появились под стенами Константинополя и обложили город с моря и суши, Византийская империя, оскудевшая и людьми, и золотом, все же оказала мусульманским захватчикам ожесточенное сопротивление. Менее пяти тысяч ромеев да несколько сотен западных наемников противостояли сотне тысяч турок, рвущихся в бой ради добычи и невольников. Чудо, что эта горстка людей смогла с 12 апреля по 29 мая сдерживать ожесточенные атаки на стены Второго Рима. Силы были слишком не равны…

Но и, исчезнув с карты мира, Византия продолжала существовать. Она осталась страной мечты, исторической прародиной для всех православных людей на Земле. Россия же, ставшая со времени падения Константинополя — Третьим Римом, до сих пор продолжает нести бремя ответственности за византийское наследие и за веру православную, переданную нам в чистоте, величии и полноте византийской православной Церковью и восточными отцами Церкви, ставшими и нашими кормчими в море житейском.

Византия, как оплот православного христианства, хранительница и прямая наследница античной культуры, в свое время исполнила важнейшую историческую миссию в Восточной Европе, обратив в христианство славянские народы и заложив основы их государственности. Русь изначальная прорывалась к Царьграду необузданными порывами своей беспокойной природы, и столица империи ромеев не раз трепетала перед языческой дерзостью русских дружин. В византийской мистической литературе даже появилось пророчество, что Константинополю не устоять, и что рано или поздно он будет взят Русью. В мистическом смысле это пророчество сбылось, когда Москва стала новым Царьградом — Третьим Римом, а вековой мечтой для русского православного воина было стремление восставить крест на Святой Софии. В те же бурные древние годы X века православная Церковь учредила праздник Покрова Святой Богородицы в благодарность Божией Матери за спасение столицы от нашествия русских варваров. Но и в свои юные годы Русь шла в Византию не только с мечом, она желала установления постоянных торговых отношений, хлопотала о привилегиях для своих купцов, интересовалась культурой империи и особенно религией. И Византия сумела укротить Русь не столько оружием, сколько Словом Божиим, став, по сути, нравственной воспитательницей наших предков. Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь. Византия стала Родиной нашей духовности и нашим путем в мировую цивилизацию, очагом и светочем просвещения и культуры для всех восточно-славянских и южно-славянских стран.

Византийское влияние на русскую культуру было судьбоносным, и в главном определило особенности русского национального самосознания. Золотой Византией, по воле Божией, были посланы нашим предкам великие наши учители и создатели славянской письменности – святые Кирилл и Мефодий. Святые стояли у истоков тысячелетней русской литературы, и письменное слово на Руси изначально было религиозным.

Какой же была культура Второго Рима? В чем ее особенности?
По сути, всю культуру византийцев можно назвать религиозной и «книжной». Ярким подтверждением этому была традиция в дни главных православных праздников возлагать Евангелие на императорский трон, как символ незримо присутствующего Господа, тогда как василевс размещался в кресле по правую руку от трона. Византийская книга была, по сути, образцом комплексного искусства. Отношение к книге было трепетным и священным. В создании их принимали участие наряду с автором текста и переписчик-каллиграф, и художник-миниатюрист. Сама книга была не только сокровищницей знания, но и художественным памятником. В житии Власия прославляется подвиг монаха: он годами, изо дня в день, переписывая книги, принимал пищу лишь в сумерках, когда уже нельзя было разобрать букв. Переписывали книги и патриарх Евфимий, и сам император Лев VI, подаривший владыке переписанную им самим и богато украшенную книгу.

Образованный византиец не разлучался с книгой. Патриарху Николаю в ссылке страдания и лишения казались невыносимыми именно потому, что император приказал не давать ему книг, а стражниками приставить неграмотных воинов, «неспособных утешить».
Главная цель литературы, как она представлялась византийским авторам, состоит в приведении читателя к Богу, показывая все величие Его и красоту мира – Его творения. Поэтому основным объектом литературы должен быть не человек, как образ и подобие Божие, а сам Господь – вечная и неизменная суть мира. Подлинная литература должна стремиться к постижению сверхреальности этого мира, к проникновению за пределы «мира вещей» в «мир сущностей», то есть в мир Божий. Кроме того, византийские авторы, как правило, провозглашали пользу для читателя первой и главной целью своих сочинений, что соответствовало назидательному характеру византийской литературы вообще.

При этом византийская литература практически не знала жанра беллетристики, и наставительная, душеполезная литература вполне заменяла византийцам художественное чтение. В сущности, эти два вида литературы «слеплены из одного теста», на общей основе древних фольклорных сюжетов. Византийская литература отличалась удивительным и завидным консерватизмом, и однажды появившиеся формы не исчезали, а продолжали существовать веками до конца самой Византии.
Агиографические произведения, дававшие читателям образцы христианского нравственного поведения для подражания, были любимым чтением византийцев. И главная заслуга в придании занимательности житиям святых принадлежит жившему в X веке Симеону Метафрасту. Метафраст по-русски и значит – пересказчик. Благодаря литературному таланту он сумел придать художественную форму составленным безвестными авторами сказаниям о подвижничестве. Михаил Пселл, живший веком позже, отмечал: «Симеон знал множество способов построения фраз и в достаточной степени пользовался ими так, чтобы могли слушать и ученые мужи, и люди из простого народа. Он удовлетворил вкус тех и других… Симеон переделывал только внешний вид сказания, не меняя материи…»

Византийский писатель имел дело с широким кругом умозрительных образов. Нормой византийской литературы было использование традиционных риторических приемов, метафор, цитат, включение в ткань своего сочинения чужих мыслей и даже целых отрывков. Это объясняется отнюдь не творческой несостоятельностью ромейских писателей, а самим представлением о задачах писательского творчества. Византийцы искали в искусстве не новизны, не новых точек зрения, а привычных образов, знакомых формул, поучительного духа, которые будили в них душевные ассоциации и воспоминания. Художественные особенности литературных памятников значительно больше определялись жанровым этикетом, чем авторской индивидуальностью. Неизменность, абсолютность, вечность Божественной Истины, с одной стороны, и неизменность знаковых стереотипов отлично гармонировали между собой и отличали духовным и эстетическим потребностям общества, главным определяющим фактором которых была всеобъемлющая традиция. Стоит заметить, что только со времени всеобщего кризиса в Византии во второй половине XII века, пагубно отразившегося, в том числе и в духовной, и в морально-нравственной сфере, авторская субъективность стала все больше проникать в литературное творчество. В этом процессе, несомненно, сказалось и усиление проникновения влияния в сознание византийцев стереотипов Западного мира.
Однако, при этом подлинная литература поучительного характера во все исторические времена, как правило, была литературой авторской. Понятие авторства существовало еще в древнеегипетской литературе и укрепилось именно в назидательных трудах. Причем, древние египтяне считали жанр поучений наиболее важным и существенным, они считали его ядром литературы и даже собственно литературой в узком смысле этого слова.

В одном из папирусов эпохи Нового царства есть замечательное место с похвалой авторам древних поучений: «Они не строили себе пирамид из меди и надгробий из бронзы. Не оставили после себя наследников, детей, сохранивших их имена. Но они оставили свое наследство в писаниях, в поучениях, сделанных ими. Построены были двери и дома, но они разрушились, жрецы заупокойных служб исчезли, их памятники покрылись грязью, гробницы их забыты. Но имена их произносят, читая эти книги, написанные, пока они жили, и память о том, кто написал их, вечна. …Книга лучше расписного надгробья и прочной стены. Написанное в книгах возводит дома и пирамиды в сердцах тех, кто повторяет имена писцов, чтобы на устах была истина» (пер. А. Ахматовой).
Наследниками литературных традиций древних царств долины Нила в свое время стали античные греки. Как писал «отец истории» Геродот: «Эти и еще много других обычаев… эллины заимствовали у египтян». А «эллинскую премудрость» бережно сохраняли византийцы, впитав при этом и некоторые восточные поучительные традиции. Так в Византии были переведены и получили широчайшую известность, например, знаменитый сборник «Калила и Димна» (под названием «Стефанит и Ихнилат») и восточная «Повесть о семи мудрецах» (с заглавием «История философа Синтипы»), наполненные размышлениями, наставлениями и притчами. Притчи часто встречаются в трудах византийских авторов. Особенно в виде вкраплений в житиях православных святых.

Притча была и остается одним из древнейших литературных жанров, зачатки которого коренятся в простейших формах речевого общения. В культурах глубокой старины имеются примеры использования притчей – короткого поучительного примера. На Ближнем Востоке: в шумерских и вавилонских клинописных табличках, в Ветхозаветных еврейских текстах находим мы первые дошедшие до нашего времени притчи – эти сгустки мудрости на все времена, служившие средством поддержания традиции, средством поучения высшими низших, старшими младших. Содержание этих притчей, как правило, черпалось из действительной жизни. С творений великого Гомера притчи появились в первых классических памятниках греческой литературы и использовались как способ доказательства своей правоты в споре персонажей, как способ морального воздействия на собеседника. Однако в дальнейшем, в бурное время ожесточенной общественной борьбы в греческих полисах в VIII-VI веках до нашей эры, притча постепенно уступила место жанру басни, поскольку, в отличие от традиций Востока, короткий поучительный рассказ в Греции стал орудием борьбы с традицией, ее стали рассказывать низшие высшим, народные ораторы — правителям. Эти рассказы приобрели характер иносказательности, позволявший пользоваться этим примером там, где прямой социальный протест был не возможен. Но время все расставило на свои места. Страсти улеглись, и стало ясно, что басня – простой жанр для простых людей, запечатленный здравый смысл, свод житейских советов для обывателей и не более того. Жанр притчи в это же время обрел высокий духовный смысл с евангельских времен и сохраняет его до сих пор.

В литературе Древней Руси притчи также имели широкое применение. Притчи повествовали о вечном, вечное же было оборотной стороной единого сюжета древнерусской литературы, прекрасной в своей цельности и внутреннем единстве. Этим сюжетом была мировая история, а главной темой его – смысл человеческой жизни. А притча, как никакой другой жанр, давала возможность ярко, кратко и образно показать на примерах единичных деяний человеческих – извечную суть жизни. Вечное, конечно же, не имеет событий, но в притчах вечные истины возможно пояснить иносказанием. Притча – это образная передача законов истории и Закона Божия, которым управляется мир, осуществляя Божественный замысел. Поэтому притчи принадлежат истории, они должны рассказывать правду и не должны сочиняться. От того-то большинство притч перешли в русскую литературу в составе переводных произведений, прежде всего византийских. Кроме того, как писал в VIII веке святой Иоанн Дамаскин – притча есть нечто большее, чем литературная форма, чем отражение или обобщение действительности; она созидает действительность, поскольку «Христос не просто учит в притчах, Он исполняет их в жизни». Притчи могут считаться квинтэссенцией древнерусской литературы; в этих малых формах отражается все величие создававшегося веками единого собора литературы Древней Руси, воплотившего в слове духовный мир наших далеких предков.

Мысль о том, что искусство должно изображать мир, каким его воспринимает духовное око, была созвучна не только византийской и древнерусской, но и русской классической литературе. Так, по мнению Ф.М. Достоевского, художник должен смотреть на мир «глазами телесными и, сверх того, глазами души, или оком духовным». Только такое постижение действительности может быть подлинной художественной правдой, реализмом, в высшем смысле слова.
Наш величайший писатель Лев Толстой в своем философском трактате «Что такое искусство?» в качестве важнейшего признака подлинного произведения искусства называл его связь с религией. Сущность искусства он видел в единении людей с Богом и между собой, а в отходе нового искусства от веры и в утрате им «всемирности» усматривал признаки ненастоящего, «дурного» искусства. Искусство будущего, по мысли Л.Н. Толстого, должно вернуться к первоначальному синтезу и осуществлять высшее религиозное сознание людей с целью их единения».

Лучшие русские писатели всегда стремились научить своих читателей, как жить и как относиться к другим людям, им всегда была присуща глубокая внутренняя одухотворенность. Русская литература в своих лучших проявлениях, как и литература византийская, стремилась указать на идеалы, образцы поведения человека, обобщив их в образах святых или праведников. Византийское отношение к искусству и православные ценности оказали огромное воздействие на художественный мир А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, Н.В. Гоголя, Н.С. Лескова, И.А. Гончарова, А.Н. Островского, Л.Н. Толстого. Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова.
Как известно, А.С. Пушкин в своей духовной эволюции проделал путь от безбожия к христианству и православию. В связи с этим интересна оценка русским религиозным мыслителем XX в. Г.П. Федотовым его «Капитанской дочки», как самого христианского произведения в мировой литературе. Как известно, никакой специфически религиозной проблематики в повести нет. Однако при внимательном чтении легко обнаружить, что в основе произведения лежит христианский подход к человеку и ко всем происходящим событиям. В повести Пушкина были заложены ценности, которые позже – во второй половине XIX века вошли в состав основного духовно-нравственного идеала русской литературы: жалость, сострадание к человеческой судьбе, тихая, ненавязчивая красота добродетели.

Православные идеи были особенно близки Н.В. Гоголю. Любимым чтением писателя были религиозные произведения Ефрема Сирина, Тихона Задонского, Дмитрия Ростовского. Изучал он и древнерусские жития, и проповеди, и книгу «Златоуст». Как и многие другие русские писатели. Гоголь пытался передать в своем творчестве идущий от византийской духовной традиции аскетический православный морально-этический идеал, стремился раскрыть универсальные воплощения добра и зла и настаивал именно на такой трактовке своих произведений.
С ценностями православной веры был связан и замысел трехтомной поэмы Гоголя «Мертвые души». Автор вместе с читателем и героями должен был проследовать путем духовного возрождения из «ада» (первый том) в «чистилище» (второй том) и далее – в «рай» (том третий). Предполагалось, что слово «мертвый» в названии поэмы будет указывать на неизбежное грядущее возрождение: душа на самом деле не может умереть и должна воскреснуть. Главы «Мертвых душ» – это своеобразные ступеньки духовной «лестницы», по которой идет читатель.

Однако замысел поэмы «Мертвые души» оказался непосильным даже для гениального писателя. Гоголь стремился написать такую доходчивую и убедительную книгу, которую обязательно прочтет каждый русский человек, а после чтения сделает вывод, что так, как он жил раньше, теперь жить нельзя, и полностью изменит свою жизнь. Отсюда и духовный кризис писателя: каким бы хорошим ни был второй том, он все равно не мог полностью удовлетворить художника – ведь его целью, по сути, было создание чего-то похожего на новое Евангелие (книги, меняющей жизнь народов!) – Евангелие от Николая Гоголя. В другом произведении – «Выбранных местах из переписки с друзьями» – Гоголь попытался раскрыть свои собственные духовные искания («Выбранные места…» создавалось в период работы над вторым томом «Мертвых душ») и показать русским людям путь личного самоусовершенствования. При этом писатель стремился достичь единства слова-откровения («благовестия») и слова-проповеди, объясняющего откровение. В «Выбранных местах» Гоголь, вполне в духе византийских традиций, органично соединил исповедь и проповедь, слово мирское и слово религиозное.
Перу Гоголя принадлежали и собственно религиозные произведения («Размышления о Божественной Литургии»). Осмысливая православное богослужение, таинства исповеди и причастия, писатель стремился раскрыть высший смысл церковных обрядов и их значение для возрождения человека.

Влияние византийских духовных ценностей мы можем обнаружить и в творчестве Н.С. Лескова – писателя, которому необычайно была близка религиозная тема. Лесков является автором ряда книг, в которых описывалась жизнь православного духовенства, статей об истории церкви в журналах «Православное обозрение», «Церковно-общественный вестник» и др., работ христианско-моралистического содержания («Зеркало жизни истинного ученика Христова», «Указка к книге Нового Завета», «Изборник Отеческих мнений о важности Священного Писания»). Образы лесковских праведников и юродивых тесно связаны с русской народной культурой. Однако сами эти народные представления восходят к византийской традиции – к византийским святым и описаниям их жизни в византийской словесности. Один из популярнейших персонажей русской народной культуры – Алексей Божий Человек – заимствован из переводного византийского жития.
В ряде своих произведений Лесков обратился непосредственно к изображению жизни Византии и находившихся в сфере ее влияния народов Ближнего Востока в раннехристианский период («Сказание о Федоре-христианине и Абраме-жидовине», «Скоморох Памфалон», «Легенда о совестном Даниле», «Лев старца Герасима», «Прекрасная Аза», «Аскалонский злодей», «Гора», «Невинный Пруденций»). Не только тема и сюжет этих произведений (в основу их сюжета положены патериковые легенды) связан с Византией и византийской культурной традицией, но и реализованный в них проповеднический дух, а также нравственный идеал.

Однако, при всем этом, оценивая духовное состояние светской литературы России на рубеже XX века, великий русский проповедник, святой праведный Иоанн Кронштадтский давал очень жесткую оценку: «Нет ни у кого из этих писателей глаголов жизни вечной, ничего истинно полезного для души христианской, исключая некоторых блесток, нескольких слов о Боге и Его делах». «Какая искренняя, христианская душа удовлетворится листами или книгами нынешних бесчисленных борзописцев, один перед другим заискивающих вашего внимания к дешевому, заманчивому произведению своего ума и сердца? Ни одна: почему? Потому что в них нет живой воды, утоляющей жажду нашей веры, очищающей ее нечистоту, врачующей ее лютую болезнь – грех, успокаивающей, утешающей, ободряющей». Так писал русский праведник, а писатели русские в XIX веке, даже величайшие из них от праведной жизни, зачастую были весьма далеки. Стоит ли говорить, что за прошедшие 100 лет после этих слов, литература в России в целом ушла еще далее от Евангельского источника живой воды, текущей в жизнь вечную, от духовных основ и религиозных традиций нашей культуры.
Религиозное мировоззрение веками было в России основой стабильности и миропорядка. Исчезновение же его в сознании людей и искусстве неизбежно вело к ужасающим бедствиям и общество, и русскую культуру. Вернуть утерянное своими трудами на литературной ниве – вот важнейшая задача современной литературы. Потеряно еще далеко не все. Пришло время собирать камни. Необходимо вернуться к литературным традициям минувших эпох и усердно развивать сохранившийся еще «ген» византийской культуры в сознании русского народа.

Мои главные интересы, как православного писателя, в значительной мере совпадают с интересами творцов византийской литературы, которая была и остается неотъемлемой частью мировой христианской культуры. В средние века образованные люди называли Византию «Светом мира» – этот свет не померк и до сего дня. Памятники духовной культуры того времени и ныне вызывают восхищение в душах, чутких к красоте, величию духа и богатству мысли. Поэтому мне близки и понятны творения ромейских книжников и отцов Церкви, и бесконечно чужды и неинтересны произведения подавляющего большинства современных светских авторов, поскольку мои духовные установки, моя иерархия ценностей в основе не совпадают с идеями представителей «современной литературы».
Цель литературы, по моему глубокому убеждению, не в том, чтобы наблюдать события и состояния материального и духовного мира, а в том, чтобы влиять на них. Сегодня литературное творчество для православного писателя должно перестать быть способом самовыражения, а стать формой служения обществу, его духовному просвещению. Индивидуальность автора должна растворяться в замысле, а замысел должен сопрягаться со Словом Божиим.

Константин Филатов