Историческая Россія

1962 годъ оказался посвященнымъ памяти Россіи какъ историческаго Цѣлаго.

Призваніе варяговъ! Спорятъ историки о значеніи, о фактическомъ составѣ событія. Отсвѣтъ легендарный падаетъ на него. Печать условности лежитъ на выборѣ «начала» исторіи Россіи. Развѣ мыслимо найти точную дату возникновенія великаго національнаго Цѣлаго! Существенно одно: не произвольно взята эта дата. Она отвѣчаетъ сложившемуся представленію о судьбахъ нашего Отечества. «Рюриково пришествіе есть эпоха зачатія русскаго народа» ‒ такъ провозгласилъ еще И.Н. Болтинъ, котораго съ достаточнымъ основаніемъ почитаютъ первымъ научно-квалифицированнымъ русскимъ историкомъ.

Нельзя не видѣть промыслительной значительности того, что 862 годъ является датой, къ которой пріурочиваютъ и созданіе свв. Кирилломъ и Меѳодіемъ церковно-славянской грамоты, положившей начало ‒ въ силу особыхъ, по истинѣ судьбоносныхъ, событій ‒ языку Святой Руси, составляющей подлинное ядро Русскаго историческаго Цѣлаго. Это обстоятельство вниманія Зарубежной Руси не привлекло. Но выпалъ на истекшій годъ еще одинъ юбилей ‒ настолько живой, что пресса оказалась наводнена фактическимъ матеріаломъ и идейными отзвуками его: Двѣнадцатый годъ! Сочетаніе двухъ юбилеевъ вызвало встряску нашего самосознанія. Естественно намъ сосредоточить силы нашего разумѣнія, чтобы въ новыхъ условіяхъ, учитывая и третій, мало кого затронувшій юбилей, наново осмыслить наше прошлое.

«Историческая Россія»! Это словосочетаніе зачастую употребляется теперь, ‒ едва ли, однако, съ пониманіемъ нарочитой его заостренности. Я употребилъ его, въ его специфическомъ смыслѣ, первый разъ двадцать лѣтъ тому назадъ, заканчивая свой докладъ, посвященный «Памяти Послѣдняго Царя», напечатанный въ «Хлѣбѣ Небесномъ», а потомъ вышедшій въ Шанхаѣ отдѣльной брошюрой. Я этимъ хотѣлъ сказать, что Историческая Россія оборвалась, пресѣклась. Если отъ лица Россіи сейчасъ говорятъ захватчики Россіи, это ‒ фальсификація. Чтобы говорить отъ лица Россіи, она должна быть реставрирована. Это слово, въ своемъ нарочито-точномъ иностранномъ нарядѣ, особенно отталкиваетъ своей «реакціонностью». Огорчимъ такъ судящихъ. О чемъ то «худшемъ» чѣмъ «реакціонность» идетъ рѣчь. О реакціонности можно говорить пока течетъ Исторія. Но какъ можно говорить о «реакціи», то есть о противодѣйствіи «прогрессу» или даже о «регрессѣ», если перестали развертываться событія въ ихъ исторической преемственности, а началась эра завершительнаго истребленія жизни! Тутъ не о «реакціи» надо говорить, а именно о «реставраціи» ‒ не въ смыслѣ, конечно, признанія чьихъ-то личныхъ правъ, нарушенныхъ революціей, а въ смыслѣ возстановленія опрокинутаго строя жизни.

Отдаленная аналогія есть съ тѣмъ, чѣмъ была и какъ ликвидирована была наша старая Смута. Распадалась Россія, утрачивая и церковное, и національное, и государственное лицо. Въ чемъ найденъ былъ выходъ? Въ недвусмысленномъ возвращеніи въ покинутый Отчій Домъ, возстанавливаемый въ своемъ быломъ обликѣ ‒ съ новой только династіей, въ ея преемственности съ прежней ‒ вымершей [точнее: с пресекшейся царствующей линией. ‒ Ред.РИ]. Въ тысячу разъ отчетливѣе стоитъ вопросъ сейчасъ. Ни «реакція», ни «эволюція» дѣла не поправятъ. Сметена должна быть «Великая Революція» ‒ и на освобожденномъ отъ революціонной нечисти мѣстѣ возстановлена «Историческая Россія». Поскольку этого не произошло, наименованія не измѣнятъ существа дѣла. Если бы Сигизмундъ сталъ Русскимъ Царемъ ‒ что осталось бы отъ «Исторической Россіи»? Патр. Тихонъ остается «послѣднимъ» патріархомъ и при наличіи совѣтскаго патріарха. Возстановлена ли Императорская Россійская Армія, сохранявшая обликъ Христолюбиваго Воинства, тѣмъ, что возстановлены въ СССР чины и ордена? Возстановлены ли будутъ русское земство, русское служилое сословіе, русская бюрократія, русскій судъ, если своимъ ставленникамъ дадутъ коммунисты соотвѣтствующія имена и соорудятъ соотвѣтствующія внѣшніе признаки? А вѣдь сейчасъ ширится тенденція внѣшнюю аналогію принимать въ серьезъ! Въ силу этого не такъ ужъ рѣдко чуть не знакъ равенства готовы уже сейчасъ проводить и эмигрантскіе круги между Императорской Россіей и совѣтскимъ «монстромъ», въ полномъ созвучіи съ царящей нынѣ въ свободномъ мірѣ Ложью.

Далеко не всѣхъ, конечно, задѣваетъ эта злостная тенденція, но уже, дѣйствительно, массовый характеръ носитъ полное отожествленіе «Императорской Россіи» съ «Исторической Россіей», безъ учета того, что Императорская Россія есть лишь послѣдній періодъ Русской исторіи, то есть тотъ, который и повлекъ катастрофу за собою, почему возстановлена должна быть не Императорская Россія, какъ таковая, а именно Историческая Россія, долженствующая получить, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, новый обликъ.

Въ какомъ отношеніи ‒ новый? Не только въ зависимости отъ того, что многое благое, входившее въ составъ Императорской Россіи ‒ фактически невозстановимо. Не только въ зависимости отъ того, что новыя обстоятельства и нашей и міровой жизни способны потребовать и нѣкихъ новыхъ общественныхъ формъ. Новой она будетъ и въ томъ смыслѣ, что поскольку рѣчь идетъ о возстановленіи Исторической Россіи, дѣло идетъ о такой Россіи, которая мѣняется во времени. Россія являла, какъ мы знаемъ, большое разнообразіе въ своемъ историческомъ теченіи. Дѣло не въ томъ, чтобы преходящее не становилось инымъ. Дѣло въ томъ, чтобы уяснить себѣ, въ чемъ заключалась непреходящая сущность Россіи. Другими словами не все, что образовывало обликъ Императорской Россіи подлежитъ реставраціи, а должно быть возстановлено то, что составляло сущность Россіи, какъ историческаго Цѣлаго.

Можно совершенно точно обозначить эту сущность. Истинное ядро Исторической Россіи, въ ней нашедшее свое овеществленіе, это ‒ Русское Православное Царство. Вотъ, что должно быть возстановлено, чтобы возстановилась исторія Россіи. Пока этого нѣтъ, можно говорить о какихъ-либо внутреннихъ процессахъ, потаенныхъ или въ какой то мѣрѣ себя обнаруживающихъ, какъ о симптомахъ сохраненія или возрожденія жизни. Но Русскаго Цѣлаго въ составѣ Вселенной ‒ нѣтъ.

Способно ли оно возвратиться?

Надо прежде всего ясно понять, что мы потеряли, чтобы вразумительно говорить о томъ, что должно быть возстановлено. Вотъ къ какого рода размышленіямъ надъ нашимъ прошлымъ зовутъ насъ прежде всего юбилеи истекшаго года.

+ + +

Императорская Россія создала великую культуру. Вершины ея, быть можетъ, превосходятъ все достигнутое вообще въ области «культуры». Ея качественность, квалифицированная, опредѣляется именно тѣмъ, что подпочвой нашей культуры Императорскаго періода было нѣчто недоступное другимъ «культурамъ» европейскимъ. Это именно то особое существо нашей національной государственности, то «нутро» наше, которое образовывало живительную сердцевину Исторической Россіи. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, самое возникновеніе и развитіе культуры послѣ-Петровской Россіи ‒ вѣдь оно было «высвобожденіемъ» отъ всецѣлой принадлежности Церкви! Было ли это высвобожденіе чѣмъ-то съ категорической необходимостью вытекающимъ изъ нашего пріятія Западной культуры? Никакъ! Это пріятіе могло быть обогащеніемъ нашего сознанія, приносимымъ къ подножію истиннаго Бога. Но пріятіе Западной культуры могло оборачиваться и отчужденіемъ отъ церковности нашей, цѣлостной, и тогда «западничество» получало характеръ разрушительный въ отношеніи нашего «святая святыхъ».

Въ какой мѣрѣ именно такъ получалось на широчайшемъ фронтѣ «культуры» въ нашемъ отечествѣ предреволюціонномъ, яркимъ примѣромъ является то, какъ «западничество» отразилось на нашемъ воспріятіи нашего далекаго прошлаго ‒ въ области наиболѣе культурно-показательной, а именно на научномъ и научно-учебномъ истолкованіи нашей допетровской словесности. Вотъ, гдѣ, можно сказать, происходило прикрытое, но систематическое окрадываніе нашихъ душъ. Наше литературовѣдѣніе нарочитое значеніе придавало проявленіямъ личнаго творчества, выводя за скобки, а иногда просто игнорируя тѣ достиженія нашего слова, которыя обнаруживали себя безличными. Нѣчто невѣроятное оказалось результатомъ. Высшее достиженіе нашей письменности ‒ знаменитыя Четьи Минеи митр. Макарія, эта насыщенная церковной благодатью сводка всего на Руси чтомаго, не заслуживала часто даже простого упоминанія въ соотвѣтственныхъ курсахъ! Тенденціозной легко становилась оцѣнка всѣхъ вообще памятниковъ, проникнутыхъ духомъ Церкви.

Зарубежная «ученость» идетъ по этимъ стопамъ. Характеренъ почтенный трудъ Ю. Сазоновой, посвященный Русской литературѣ. Показательна, въ частности, оцѣнка, ею даваемая «Домострою». Болѣе поздній и еще болѣе ученый трудъ протоіерея А. Шмемана «Историческій путь Православія» о «Домостроѣ» говоритъ такъ: «Какъ разъ потому, что «Домострой» не «писаніе», а «идеологія», въ самомъ появленіи его можно усмотрѣть одинъ изъ признаковъ того глубокаго духовнаго неблагополучія, подлиннаго кризиса, который скрывается за внѣшнимъ «благолѣпіемъ» и ладомъ московской церковной жизни».

Въ противовѣсъ такимъ интеллигентскимъ умствованіямъ приведемъ свидѣтельство, исходящее отъ человѣка, котораго нельзя заподозрить въ предвзято расположенномъ къ нашей старинѣ пристрастіи. Это ‒ Н.В. Шельгуновъ, ближайшій сотрудникъ Н. Михайловскаго, чья вступительная статья открываетъ и собраніе сочиненій Шельгунова. «Лѣвизна» не мѣшала Шельгунову быть правительственнымъ чиновникомъ. По роду службы онъ имѣлъ огромный опытъ общенія съ народомъ, а по натурѣ своей это былъ истово-русскій человѣкъ, «убѣжденія» котораго не способны были ни на іоту отразиться на правдивости свидѣтельской. Это свойство типично. Если можно составить громадный томъ идеологическихъ обличеній нашего прошлаго, не оставляющихъ, буквально, камня на камнѣ, то, за тѣми же часто подписями, можно было бы отобрать и хрестоматію свидѣтельскихъ описаній художественнаго, мемуарнаго и публицистическаго стиля, дающихъ самую привлекательную картину тѣхъ же сторонъ нашего прошлаго. Такъ и Шельгуновъ. Онъ могъ на черную доску записывать русскій бытъ, обрекая его на сломку во имя своихъ «убѣжденій». И онъ же свидѣтельствовалъ о томъ, что было у него передъ глазами. Вотъ какъ писалъ онъ о «Домостроѣ»:

«Нашъ «Домострой» государственнаго значенія не имѣлъ и ни въ какомъ законѣ не говорилось, чтобы Россія воспитывала своихъ дѣтей и вела свое домашнее хозяйство по «Домострою». И, тѣмъ не менѣе, «Домострой» имѣлъ у насъ огромное воспитательное значеніе. Это происходило оттого, что отецъ Сильвестръ ничего не выдумалъ своего, ничего никому не навязывалъ, а просто бралъ изъ жизни то, что въ ней было, и это все, что было, записалъ въ извѣстномъ и стройномъ порядкѣ…

«Однимъ словомъ, «Домострой» существовалъ гораздо раньше Сильвестра, онъ жилъ въ понятіи, но вразбросъ, и передавался изъ поколѣнія въ поколѣніе на память. Ко времени Сильвестра правила этой житейской мудрости и нравственности уже настолько установились, окрѣпли и накопились, что ихъ было неизбѣжно собрать въ одно написанное цѣлое».

«Потому что «Домострой» сочинилъ не Сильвестръ, а сочинила его сама русская жизнь, онъ и получилъ у насъ такое прочное и руководящее значеніе».

«Домострой», по своему времени, не только очень важный руководящій источникъ нравственныхъ и личныхъ отношеній, но и необходимо нужный каждому человѣку того времени кодексъ всей накопившейся въ народѣ нравственной и практической мудрости, продиктованной всѣми предыдущими, установившимися общественными и религіозными порядками. Священникъ Сильвестръ… собралъ то, что жило въ народныхъ понятіяхъ вразбродъ, собралъ раскинутыя правила въ одно мѣсто и далъ каждому возможность съ ними познакомиться и ими руководствоваться.

«Домострой» училъ всему, что было нужно и неизбѣжно знать тогдашнему человѣку, чтобы прожить по правиламъ благочестія, любви, смиренномудрія и подчиненія. Поэтому въ первыхъ главахъ онъ учитъ вѣрѣ и благочестію, потомъ даетъ уроки благоразумія житейскаго, особенно по экономіи домашней, и заключаетъ нравственными наставленіями…»

Такъ писалъ Шельгуновъ не на основаніи историческихъ изслѣдованій, а на основаніи живого опыта. «Домострой» не ушелъ въ прошлое съ Московскимъ царствомъ. Онъ живетъ въ поученіяхъ, оставленныхъ сыну крестьяниномъ Посошковымъ, пламеннымъ сторонникомъ реформъ Петра. Онъ же живетъ въ поученіяхъ, составленныхъ сыну опальнымъ губернаторомъ, кончившимъ свои дни при преемникахъ Петра, яркимъ птенцомъ гнѣзда Петрова, Татищевымъ. Онъ живетъ подъ перомъ и своихъ обличителей ‒ вплоть до временъ Шельгунова, да и значительно позже.

Россія вырастала изъ «Домостроя»? Кто будетъ противъ этого спорить! Это было дѣломъ «Исторіи» ‒ законнымъ. Бѣда была въ томъ, что, вырастая изъ «Домостроя», Россія не только опрокидывала то, что было преходящимъ наслѣдіемъ преходящаго крѣпостного устава и всецѣлой бытовой патріархальности, но упраздняла и то, что было наслѣдіемъ непреходящаго церковно-христіанскаго міровоззрѣнія. Обличительный гнѣвъ нашей педагогики вызывалъ вѣдь не только «Домострой», но и св. Іоаннъ Златоустъ! И тутъ тоже полезно было бы рядомъ съ коллекціей подобныхъ изліяній патетическаго негодованія составить коллекцію мемуарныхъ благодарственныхъ признаній о благодѣтельности, поистинѣ спасительной, испытанныхъ въ дѣтствѣ наказаній.

+ + +

[…]

… Существенна разница между «свободой», какъ неотмѣннымъ свойствомъ человѣческой природы, и «режимомъ свободы», какъ достиженіемъ человѣческой культуры. Самое же примѣчательное то, что «режимъ свободы», самъ по себѣ высококачественный въ смыслѣ огражденія личной свободы человѣка, способенъ, въ процессѣ развитія человѣческой культуры, привести человѣчество — къ упраздненію личной свободы. Едва ли отдаемъ мы себѣ достаточный отчетъ въ томъ, какую гигантскую революцію пережило, подъ этимъ угломъ зрѣнія, человѣчество.

Человѣкъ созданъ Богомъ свободнымъ! Для чего дана человѣку Богомъ свобода? Это ‒ искра Духа, въ него вложенная Богомъ, въ отличіе отъ всего другого, Богомъ созданнаго. Именно этимъ человѣкъ дѣлается сроднымъ Богу: онъ созданъ по образу Божію и подобію. Печать пріобщенія къ Божеству на него наложена ‒ и снять ее онъ не можетъ. Человѣкъ не можетъ превратить себя въ животное. Онъ можетъ принять свою причастность Богу ‒ и тогда цѣлью своего бытія счесть заданіе, въ него вложенное: уподобляться Богу. Онъ можетъ отвергнуть свою причастность Божеству ‒ тѣмъ самымъ ставъ, актомъ своей свободной воли, причастникомъ того изначальнаго бунтарства, которое породило Зло въ мірѣ.

Третьяго не дано. Созданный для того, чтобы стать «сыномъ Божіимъ», человѣкъ, въ силу данной ему свободы, воленъ стать, напротивъ того, «сыномъ противленія». Актомъ своей свободной воли онъ самъ опредѣляетъ свою судьбу въ Вѣчности. Въ планѣ домостроительства Господня, вся жизнь человѣка есть не что иное, вся, въ ея цѣломъ, какъ нѣкій отвѣтъ на открытую ему Богомъ возможность сдѣлать выборъ: между свободнымъ всецѣлымъ обращеніемъ къ Богу, открывающимъ путь къ обоженію человѣка, и такимъ же всецѣлымъ отъ Него отвращеніемъ, открывающимъ путь въ бездну сатанинскую.

Эта «свобода» ни при какомъ «режимѣ» не упраздняется. Человѣческое же общество можетъ быть построено на разныхъ началахъ, въ смыслѣ суженія или расширенія возможности для человѣка свободно распоряжаться своей земной судьбой и своимъ земнымъ имуществомъ. Господь въ Своихъ притчахъ часто исходилъ изъ режима свободнаго распоряженія человѣка собою и своимъ имуществомъ, какъ это было, въ законченной формѣ, установлено т. н. римскимъ правомъ. Но тутъ же Господь, сплошь и рядомъ, примѣнялъ въ Своихъ притчахъ и опытъ режима рабства. Чѣмъ больше человѣкъ получаетъ свободы, тѣмъ большая на него ложится отвѣтственность: кому больше дано, съ того больше и спросится. Апостолъ не отрицаетъ преимуществъ свободы, почему допускаетъ, какъ нѣчто нормальное, устремленіе человѣческихъ пожеланій въ сторону свободы. При всѣхъ условіяхъ, однако, какъ мы видѣли, вглубь отношеній человѣка къ человѣку не проникаетъ окрашенность человѣка «соціальная». Основное заданіе человѣка, созданнаго Богомъ свободнымъ, ни въ какой зависимости не находится отъ того, въ какихъ общественныхъ условіяхъ онъ находится. То планъ бытія, обращенный къ Вѣчности. Все же временное ‒ только матеріалъ, подъ угломъ зрѣнія Божіей Правды подлежащій использованію человѣкомъ: во спасеніе, или въ гибель.

Абсолютизація «свободы», какъ явленія «соціальнаго», есть тяжкое нарушеніе перспективы христіанской. Самоцѣлью становясь, свобода тѣмъ самымъ себѣ же выноситъ приговоръ смертный! Только въ срокахъ тогда дѣло. Разъ свобода пріобрѣтаетъ характеръ, такъ сказать, принципіально служебно-своекорыстный, она подрываетъ подъ собой добрую почву. Дѣйствительно: разъ свобода абсолютизируется, какъ орудіе земного человѣческаго преуспѣянія, она, тѣмъ самымъ, становится ‒ вопреки деклараціямъ самымъ торжественнымъ ‒ уже не самоцѣлью, а средствомъ. Тутъ возникаетъ, силой вещей, нѣкая логическая несообразность, пріобрѣтающая, однако, постепенно общее хожденіе и овладѣвающая человѣческимъ сознаніемъ безраздѣльно. Формальная свобода, то есть обезпеченная человѣку возможность распоряжаться собою и своимъ имуществомъ по своему произволенію, подмѣняется новымъ ‒ объективно-безсмысленнымъ ‒ понятіемъ: матеріальной свободы, то есть степенью фактическаго удовлетворенія человѣческихъ потребностей. Происходитъ это въ силу чего? Въ силу того, что человѣкъ, въ своемъ земномъ естествѣ, становится мѣриломъ цѣнностей. Этотъ процессъ абсолютизаціи земного человѣка, осуществляясь при режимѣ формальной свободы, постепенно приводитъ къ тому, что человѣческія отношенія, опредѣляемыя началомъ внутренней свободы, отодвигаются все больше на задній планъ, приводя, въ конечномъ счетѣ, къ тому, что въ «идеалѣ» они должны вовсе упраздниться!

Прежде чѣмъ формулировать основныя черты этого процесса самоупраздненія свободы, приведемъ нѣсколько иллюстрацій «человѣческихъ» отношеній, съ одной стороны, и такихъ взаимоотношеній, когда обезличивается общеніе людей, уступая мѣсто сосуществованію чисто внѣшнему, твердыми границами обособляющему отдѣльныхъ людей другъ отъ друга.

Возьмемъ картинку нашего прошлаго, относительно недалекаго ‒ изъ эпохи, близкой къ такъ называемымъ Великимъ Реформамъ Императора Александра II.

Деревня. Погорѣлъ человѣкъ. Тѣмъ сталъ онъ нищъ и убогъ ‒ предѣльно. Страхованія еще нѣтъ. Организованной общественной благотворительности еще нѣтъ. А «барина» прежняго, который поддержалъ бы и далъ практическую возможность стать на ноги ‒ уже нѣтъ! Что тутъ дѣлать! Трагедіи, однако, нѣтъ. Пусть нѣтъ адреса, по которому можно было бы обратиться за помощью. Есть другое. Есть человѣческая среда, готовая воспринять личную бѣду, какъ общую. Непосредственная помощь оказывается мгновенно: есть, гдѣ голову преклонить, есть, куда дѣтей помѣстить, есть кусокъ хлѣба. Неотложная нужда удовлетворена въ порядкѣ личной помощи, отъ сердца идущей. Но это все ‒ дома еще не возстановитъ! Кругомъ тоже вѣдь нужда! Пусть чувство плеча живетъ ‒ практическія возможности мизинны! Ихъ хватаетъ на то, чтобы освободить семью отъ текущихъ заботъ. Дальнѣйшій «рецептъ» налицо: идти въ кусочки! Что это такое? Вся семья, кто только въ силахъ, разбредается, съ мѣшками за спиной ‒ побираться. Стыдно? И въ мысль не приходитъ. Что тутъ можетъ быть стыднаго! Бѣда постигла ‒ надо ее избывать! Вотъ и стучатся погорѣльцы во всѣ окна, во всѣ ворота. И онѣ всѣ ‒ открыты! «Погорѣльцы»! Каждый можетъ оказаться въ такомъ положеніи. Пріютъ, ласка, вниманіе, кусокъ хлѣба, ночлегъ ‒ вездѣ налицо. Тутъ же сунутъ кто что можетъ: вотъ они, кусочки! Постепенно наполняются мѣшки, становясь все болѣе трудно носимыми, пока, наконецъ, съ разныхъ концовъ не волокутся они, наполненные до края, «домой» ‒ къ своему пожарищу. А въ сумѣ накопились и мѣдяки. Не такъ много и нужно то ихъ въ дѣлѣ постройки. Трудъ? Тутъ «плечо» скажется въ полной мѣрѣ. Смотришь — и стѣны, и крыша готовы. Значитъ, началась снова жизнь ‒ своя, личная, но какая, вмѣстѣ съ тѣмъ, всѣмъ близкая, всѣмъ своя. «Міромъ» она возстановлена.

Все это я когда то прочелъ въ книгѣ, въ своемъ родѣ замѣчательной: «Письма изъ деревни» А.Н. Энгельгардта, русскаго офицера-интеллигента, ставшаго ученымъ агрономомъ и перемѣстившагося изъ столицы въ свою родовую усадьбу ‒ а тамъ «открывшаго» русскую деревню. О ней и оповѣщалъ онъ русскаго читателя въ своихъ живыхъ и полныхъ бытового содержанія письмахъ, которыя потомъ составили цѣлую книгу.

Противупоставимъ этой иллюстраціи иныя, другого круга жизни. Помню, разсказывалъ мнѣ кто-то въ Парижѣ такой эпизодъ ранняго періода нашей эмиграціи. Случилось съ его семьей бѣдствіе, внезапно ее дотла разорившее. Бѣда! Отецъ семейства, уже нѣсколько обжившагося, выкладываетъ въ кафе свое горе общнику по фабричной работѣ ‒ очень дружественному. Тотъ внимательно, сочувственно слушаетъ. Сокрушенно качаетъ головой, глядя на подавленнаго друга, стиснувшаго руками голову. Что же находитъ онъ ему сказать? «Да! придется вамъ, значитъ, капиталъ тронуть!» Почвенный французъ-собственникъ, съ дѣтства откладывающій въ копилку и готовый неустанно работать всю жизнь, чтобы кончить свои дни обезпеченнымъ и спокойнымъ «рантье» ‒ не можетъ представить себѣ достойнаго человѣка не имѣющимъ «капитала». А «тронуть» его ‒ надо совершенно исключительныя для этого причины имѣть!

Другой эпизодъ ‒ изъ чешской жизни. Молодая русская пара подружилась съ такой же молодой парой, мѣстной, въ Прагѣ. Чешская семья предлагаетъ русской навѣстить ее за городомъ, гдѣ она отдыхаетъ лѣтомъ. Ѣдутъ русскіе «на дачу». Встрѣчаютъ ихъ ласково, радостно. Общій разговоръ, общая прогулка. Время къ обѣду. Видятъ русскіе замѣшательство. Ничего не понимаютъ. Выводятъ ихъ изъ затрудненія хозяева. «Вы тутъ мѣста не знаете ‒ мы покажемъ вамъ хорошій недорогой ресторанъ. Мы васъ проводимъ ‒ а потомъ ждемъ опять къ себѣ…»

Мнѣ лично не разъ приходилось испытывать нѣчто подобное въ своемъ общеніи съ Западомъ. Приведу одинъ примѣръ. Выписалъ меня въ Англію одинъ видный ученый, спеціалистъ по Россіи, для участія въ коллегіи, долженствовавшей разсматривать диссертацію, написанную на тему мнѣ близкую ‒ о столыпинской реформѣ. Я на самый короткій срокъ пріѣхалъ изъ Парижа въ Лондонъ. Состоялась дѣловая встрѣча въ Университетѣ. Я считалъ своимъ прямымъ долгомъ, а къ тому же и поводомъ побесѣдовать о многомъ, въ чемъ могъ быть нашъ общій интересъ, сдѣлать личный визитъ этому ученому. Въ тотъ же вечеръ я заглянулъ къ нему по его личному адресу. Надо было видѣть его недовольное удивленіе, которое не могла скрыть даже элементарная воспитанность. Никакого разговора не получилось, и актъ вѣжливости превратился въ проявленіе назойливости…

Развѣ то не иной, полярно иной, кругъ жизни? Въ чемъ же корень различія?

«Мой домъ ‒ моя крѣпость». Эта англосаксонская поговорка, возникшая какъ нѣкій лозунгъ, опредѣляющій абсолютную неприкосновенность личности и его собственности, признанную и защищаемую государствомъ, то есть лозунгъ, опредѣляющій исходное идейное назначеніе «режима свободы», можетъ быть воспринимаема и какъ лозунгъ, опредѣляющій бытовой характеръ психологіи заматерѣвшаго западнаго собственника. Что, подъ этимъ угломъ зрѣнія, значитъ формула: мой домъ ‒ моя крѣпость? «Мой домъ», это ‒ нѣкое коллективное «я» ‒ абсолютно замкнутое. Замкнутое не въ томъ «интимномъ», что должно быть замкнутымъ во имя цѣломудрія, а во всемъ бытовомъ содержаніи жизни и, прежде всего, въ матеріальномъ ея составѣ. Эта замкнутость не исключаетъ общенія съ «внѣшнимъ» міромъ. Но это ‒ вылазки изъ крѣпости. Крайняя заостренность коллективнаго эгоизма, вскормленнаго режимомъ западнаго собственничества, приводитъ къ тому, что семья превращается въ своего рода «шайку», которая, окружая самой нѣжной заботой своихъ членовъ, безпощадно примѣняетъ по отношенію къ «внѣшнимъ» всѣ законные способы самоудовлетворенія, слагая плоды напряженнѣйшей коллективной дѣятельности къ ногамъ своего кумира, этого коллективнаго «я». Это ‒ крайность. Но особый отпечатокъ налагается на весь укладъ общественной жизни, вплоть до самыхъ возвышенныхъ ея проявленій.

Многообразная слагается общественная жизнь, охватывающая всѣ потребности человѣка, вплоть до религіозныхъ. Все это по отношенію къ «моему дому» ‒ «внѣшнее. Все это въ своей раздѣльности, образуетъ многосоставное цѣлое, обуславливающее своеобразную сложность души «европейца» ‒ какимъ, къ слову сказать, является, въ этомъ смыслѣ, и американецъ. Входитъ въ составъ общественной жизни и благотворительная помощь, обрѣтающая свои общественно-организованныя формы. Не исключена и личная помощь, но воспринимается какъ нѣчто унижающее «личность» человѣка, почему людьми «тактичными» облекается въ форму, прикрывающую ея природу. Нормальной считается помощь принципіально «безличная». Прогрессъ же выражается въ томъ, что постепенно моментъ «благотворительности» упраздняется не только въ его неприкрыто-личной формѣ, но даже и въ формѣ общественно-безличной. Достоинство человѣка получаетъ полное удовлетвореніе, поскольку онъ все получаетъ по праву отъ безличнаго общественно-государственнаго Цѣлаго. Слагается практика такая, что человѣкъ, самъ, собственными взносами, обязательными для него, обезпечиваетъ для себя возможность въ нужный моментъ, при наличіи опредѣленныхъ обстоятельствъ, точно обозначенныхъ, притязать на потребную помощь.

Подъ общимъ обозначеніемъ «страхованія», этотъ порядокъ обезпеченія отъ всякихъ «рисковъ» охватываетъ постепенно все, въ чемъ только можетъ экстренно нуждаться человѣкъ. Опираясь на свой текущій заработокъ, онъ можетъ жить спокойно, съ полнымъ сохраненіемъ своего личнаго достоинства. Общественная благотворительность продолжаетъ существовать ‒ для такихъ, кто оказываются внѣ этой системы, причемъ уже чѣмъ-то одіознымъ становится та часть членовъ общенія, которая остается объектомъ общественнаго попеченія, принципіально тоже безличнаго. Это ‒ завѣдомая и принципіальная казенщина, которая согрѣвается только привходящими токами, обычно церковно-религіозно окрашенными. Человѣкъ же «нормальный» ‒ отъ всего застрахованъ: и отъ пожара, и отъ несчастныхъ случаевъ, и отъ болѣзней, и отъ старости. Никому онъ не обязанъ ‒ и никакихъ страховъ за будущее у него нѣтъ. Жизнь течетъ по руслу. Учить дѣтей? И тутъ школа обезпечена. Все размѣрено и все получается по праву. Право на работу ‒ и то признано: если работы почему то нѣтъ ‒ пособіе на безработицу обязаны дать. И по-прежнему высоко можетъ держать голову человѣкъ: тотъ, кто виноватъ въ томъ, что нѣтъ работы ‒ тотъ и обязанъ обезпечить ему существованіе…

На этомъ «прогрессъ» не хочетъ остановиться! Этотъ порядокъ, при всей широтѣ охвата, все же не способенъ избавить жизнь отъ перебоевъ, ставящихъ въ затрудненіе человѣка. Риски остаются! Конфликты возникаютъ! Борьба интересовъ продолжается! Все это раздражаетъ и утомляетъ. Не проще ли навести полный порядокъ ‒ когда можно было бы ни о чемъ не думать, какъ только о наполненіи своей вполнѣ обезпеченной и совершенно уже безмятежной жизни удобнымъ содержаніемъ, сводя трудъ къ минимуму, а развлекательные досуги къ максимуму?

Вотъ человѣкъ «свободный» и пришелъ свободно ‒ къ чему? Къ плановой, тоталитарной жизни какъ къ идеалу, поддающемуся осуществленію уже достаточно легкому, ибо лишь «эволюціоннаго» завершенія требующему привычной жизни. Еще небольшое усиліе ‒ и зависимости человѣка отъ человѣка ни въ чемъ уже не будетъ никакой! Да и отношеній человѣка къ человѣку больше не будетъ. Все будетъ обезпечено общимъ порядкомъ.

Личная свобода? Ей мѣста въ такомъ общемъ порядкѣ уже не найдется ‒ это родило бы только безпорядокъ! Вотъ свобода и самоупразднилась предъ лицомъ всепоглощающей задачи: удовлетворенія человѣческихъ потребностей… Но это же и есть то, что проповѣдывалъ, поначалу кабинетно-мечтательно, соціализмъ и коммунизмъ! То была отвлеченная заданность маніакальной мысли ‒ а тутъ это заданіе само пришло къ осуществленію на путяхъ практическаго сосредоточенія вниманія человѣчества на всепоглощающей задачѣ удовлетворенія человѣкомъ своихъ личныхъ потребностей. То ‒ завершеніе многовѣковаго процесса абсолютизаціи своего «я». Безобидное, идейно-возвышенное, а потому въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ привлекательное самоутвержденіе въ своемъ семейно-коллективномъ «я», собственническомъ, обернулось чѣмъ? Обернулось соціализмомъ и коммунизмомъ! Вотъ «прогрессъ» личной свободы ‒ абсолютизированной!

+ + +

[…]

… Вотъ она, патріархальная власть, которой держалась Россія! Задумывался ли читатель надъ тѣмъ, что даже въ эти относительно близкія времена уже благоустроенной Россійской Имперіи ‒ не было полиціи на всемъ ея пространствѣ, кромѣ городовъ: все держалось на патріархальной власти. Помню, какъ разсказывалъ В.Н. Челищевъ, какая сенсація была, когда пріѣхалъ впервые къ нимъ въ деревню ‒ урядникъ! […]

Таковъ былъ нашъ русскій бытъ ‒ тоже непереводимое слово! А какое другое слово, тоже всецѣло русское, покрываетъ всѣ случаи благословенной внутренней согласованности, общественной гармоніи, органическаго со-человѣчества, присущаго русской жизни? «Міръ»! Многозначный имѣетъ оно смыслъ. Въ самомъ конкретномъ примѣненіи, общераспространенномъ, оно означаетъ сосѣдскую сходку, которая безапелляціонно рѣшаетъ общіе вопросы. Это ‒ живая жизнь нашего многовѣковаго прошлаго, въ отличіе, отъ, выдуманнымъ словомъ обозначаемой, кабинетно-выдуманной, народнической передѣльческой «общины», прославленной нашими «почвенными» интеллигентами какъ «новое слово», возвѣщаемое русскимъ народомъ всему человѣчеству.

Живымъ русскимъ явленіемъ былъ «міръ», какъ повсюдная сосѣдская во Христѣ общность, дѣловито-обыденно являемая. Это ‒ земная общность, въ отличіе отъ той, которая являетъ себя въ храмѣ подъ руководствомъ пастыря. Это не церковная соборность. Тамъ всѣ погружены въ стихію церковной благодати. То ‒ Царство Небесное, уже на землѣ себя, въ своихъ начаткахъ, являющее. Міръ же, это ‒ то, что окружаетъ человѣка въ его земной юдоли, ‒ привычной, повседневной. Каждый домъ живетъ своей отдѣльной, земной, «уютомъ» насыщенной, жизнью, а всѣ эти домы, сосѣдствомъ сближаемые, образуютъ нѣкій «міръ», продолжающій быть насыщеннымъ благоуханіемъ семейнаго уюта. Мы видѣли выше примѣръ живого проявленія такой «мірской» жизни. И мы тутъ же видѣли, какъ не выдыхается эта благодатная атмосфера даже поскольку и теряется сосѣдская близость. «Міръ» растетъ ‒ и въ глубину, и въ широту и въ высоту. Ничто «внѣшнее» само по себѣ русскому сердцу не чуждо. Тутъ-то и обнаруживается то, что образуетъ единственность Россіи, какъ ее впервые разглядѣлъ и внятно провозгласилъ преподобный Іосифъ Волоцкій […].

Долгое время пребывала Русь во тьмѣ. Всѣ страны избавились отъ идольскаго нечестія. Русь же «помрачашеся тмою идолобѣсія». Все измѣнило крещеніе Руси. И что же получилось? «Якоже древле нечестіемъ всѣхъ превзыде Русская земля, такъ и нынѣ благочестіемъ всѣхъ одолѣ». Уточняетъ преп. Іосифъ своеобразіе Руси, такъ возникшее: «Во инѣхъ странѣхъ, аще же и мнози бяше благочестви и преподобни, но мнози бѣху нечести и невѣрни, съ ними живуще и еретическая мудрствующе; въ рустѣй же земли не токмо вси и села многи и несвѣдоміи, но и гради мнози суть, иже Единаго Пастыря Христа едина овчата суть, и вси единомудрьствующе и вся славяще Святую Троицу, еретика же и злочестива нигдѣ же никто видѣлъ есть».

Вотъ она ‒ наша православная русскость, въ ея единственности! Россія, вся, насквозь, безъ проваловъ и изъяновъ, церковно-православна! Не случайно каждый русскій селянинъ получилъ обозначеніе «крестьянина» (христіанина!) ‒ въ отличіе отъ Запада, гдѣ, напротивъ, каждый селянинъ получилъ обозначеніе «паганусъ», то есть язычника. Вся Русская земля напиталась благодатью Православія, тѣмъ самымъ образуя «міръ», гдѣ всѣ, при любой отдалености пространственной, бытовой, общественной, оказываются близкими при любомъ личномъ соприкосновеніи.

Эта внутренняя спаянность, въ своемъ коллективномъ обособленіи отъ всего духовно-чужого, естественно и необходимо раждала своеобразную вселенскость русскаго сознанія. То уже былъ «міръ» въ точномъ его смыслѣ ‒ вселенной. На нашу почву какъ бы перемѣщается первохристіанскій «Кругъ Земной», сочетая нашу внутреннюю духовную взаимную родственность съ открытостью нашихъ душъ для всѣхъ вообще «вѣрныхъ», кто бы они и гдѣ бы они ни были. Тѣмъ начиналъ осуществлять, въ ходѣ исторіи, Русскій народъ свое великое послушаніе ‒ исподволь къ нему готовясь, созрѣвая для него, чтобы затѣмъ принять на себя, въ предустановленный Богомъ моментъ, несказанно-высокое бремя, церковно-вселенское: стать Православнымъ Царствомъ ‒ Третьимъ Римомъ. Это не теорія отвлеченная, тѣмъ менѣе ‒ выспренняя мечта. Это и не намѣренное заданіе національно-государственной политики, въ нераздѣльной связанности съ политикой же церковной. Это ‒ Чудо Русской Исторіи, которое мы и обязаны сейчасъ осознать ‒ предъ лицомъ страшной дѣйствительности, явившей намъ исчезновеніе этого, спасительнаго для всего человѣчества, чуда.

+ + +

Сознаніе вселенскости присуще русскому человѣку, прежде всего, въ смыслѣ пространственномъ. Границъ не ощущалъ русскій человѣкъ. Русская колонизація имѣла стихійный характеръ, сливаясь съ миссіонерствомъ, тоже стихійнымъ, ‒ не въ образѣ нарочитой проповѣди, а въ образѣ «бытового исповѣдничества», неотрывнаго отъ храма. Никакія «естественныя границы», будь то даже океанъ, не могли парализовать этого устремленія. Миссіонерство самодовлѣющее, напротивъ того, чуждо русской душѣ. Кому-то куда-то отправляться въ чужую страну, чтобы ее пріобщить къ христіанству? Это и въ мысль никому не приходило. Своимъ же сдѣлать окружающій міръ, ‒ ставъ церковной «красильней» (по выраженію св. Іоанна Златоуста) для всего своего сосѣдства ‒ это происходило съ естественностью органическаго процесса.

Съ пространственной вселенскостью сливалась вселенскость этнографическая. Любую кровь принимала въ себя Россія, ею обогащаясь ‒ и это даже въ условіяхъ, когда могло казаться, что происходитъ, напротивъ, овладѣніе Россіи чужимъ элементомъ: вспомнимъ варяговъ, которые, облегчивъ объединеніе Россіи, потонули въ ней безъ остатка. И этотъ процессъ ассимиляціи носилъ еще въ большей мѣрѣ характеръ чего-то органическаго ‒ не насильственнаго, ни въ какой мѣрѣ. Наиболѣе яркое проявленіе этой органичности, быть можетъ, сказалось въ ассимиляціи людей, казалось бы, совершенно лишенныхъ пластичности ‒ западныхъ гостей, гордыхъ своей культурой, ею проникнутыхъ и готовыхъ на васъ смотрѣть сверху внизъ. Чудодѣйственно перерабатывала даже ихъ наша культура своей мягкой задушевностью, открывающей въ формахъ русскаго «уюта» путь и къ царству духовному, западной культурѣ уже чуждому. Не свойственно было русскому человѣку требовать отъ кого-либо пріобщенія къ себѣ. Ласка, какъ «человѣку» оказывалась именно «чужому». Но это и располагало «чужого» доброй волей становиться «своимъ», никакъ этого часто не оформляя. И такъ «чужое» становилось органически «своимъ», внося въ нашу русскость новые и новые элементы.

Русская вселенскость не носила характера узко-національнаго. Мы вскормлены были Исторіей въ тѣсномъ братскомъ общеніи съ другими народами общей съ нами вѣры ‒ не только славянскими, близкими по крови. Слово «Росія» (чрезъ одно «с») вошло въ обиходъ, обозначая наше отечество какъ митрополичій округъ церкви Константинопольской, греческой. А развѣ не братьями намъ были православные восточныхъ патріархатовъ?

Но вселенную, какъ родную, русскій человѣкъ воспринималъ только православную. Не русскость въ смыслѣ принадлежности къ своему народу составляла ядро личности русскаго человѣка, а русскость въ смыслѣ принадлежности, къ Христовой Вѣрѣ истинной, неповрежденной, которая во Христѣ братьями воспринимаетъ всѣхъ православныхъ. Зато другихъ, въ ихъ религіозной различности, русскость почти не видитъ! Механически воспринимаетъ русскій человѣкъ инославное или иновѣрное окруженіе. Онъ претерпѣваетъ его, но живетъ онъ не имъ. Показательно въ этомъ смыслѣ содержаніе знаменитыхъ записокъ о своемъ пребываніи въ Индіи Афанасьева и самая его судьба. Это ‒ рѣдкій для Россіи типъ того, что на Западѣ получило мѣткое обозначеніе «merchant-adventurer». Но вся коммерческая предпріимчивость Афанасьева, пусть и удачливая, вянетъ предъ лицомъ тоски по Церкви. И онъ, оставшись Ей вѣренъ, весь свой предпринимательскій геній обращаетъ на возвращеніе домой ‒ чтобы отдать Богу душу, едва прикоснувшись къ Русской землѣ…

А потокъ полонянниковъ, рядъ странъ проходящихъ, какъ пустыню, съ внутреннимъ взоромъ, впереннымъ въ Русскую землю… А донесеніе московскихъ пословъ, ничего не находящихъ достойнаго вниманія кромѣ того рѣдкаго, на чемъ лежала явная печать Православія… А пріемъ у насъ пословъ… А отношеніе отечественное къ «хитрецамъ» Западной культуры… Примѣчательно при этомъ, въ какой мѣрѣ иную окраску имѣетъ въ очахъ русскаго человѣка Западъ и Востокъ: настороженно-опаслива отчужденность отъ перваго и покровительственно-мягко претерпѣваніе второго.

Всѣ эти душевныя движенія и ихъ оттѣнки поймемъ мы только, освоивъ присущую русскости православную вселенскость. Пусть часть міра еще не знаетъ Христа, пусть другая часть ушла отъ Христа истиннаго ‒ Христосъ остается Господиномъ вселенной, которая подлинное бытіе имѣетъ только въ Немъ. Земной Кругъ ‒ не астрономическое, не географическое понятіе, а всецѣло эсхатологическое: это ‒ міръ, пріявшій Христа и тѣмъ обрѣтающій жизнь вѣчную. Это ‒ Церковь. Это ‒ Тѣло Христово. Если кто ушелъ отъ Христа или Его не принялъ, къ нему нѣтъ вражды, но съ нимъ нѣтъ общаго языка. Есть, однако, радикальная разница: покинулъ ли кто уже пріятую Истину, или еще не позналъ Ее? Ко вторымъ ‒ отверсты объятія. Это ‒ вѣдь поле апостольства, предуказанное Христомъ. Тутъ соблазна въ самомъ фактѣ общенія нѣтъ. Напротивъ, тѣснѣйшее общеніе, во имя привлеченія въ объятія Церкви, диктуется. Этого не можетъ быть въ отношеніи сознательно ушедшихъ отъ полноты имъ открытой и ими пріятой Истины, которые, въ своемъ сознательномъ отступленіи отъ Истины, своей задачей ставятъ и насъ сдѣлать соучастниками своего грѣхопаденія…

Такъ слагается стройное, всѣхъ объединяющее сознаніе вселенскости, каждому русскому присущее, съ молокомъ матери впитываемое. Мы выше говорили о «мірѣ», объ «уютѣ». Это ‒ проявленія нашего быта, отправляющагося отъ первичной ячейки земного бытія ‒ отъ семьи. Но потенціально русскость обнимаетъ все и вся, и это ‒ безъ утраты исходной теплоты домашняго очага, ‒ этихъ преемственно возстанавливаемыхъ первичныхъ ясель христіанской вселенной.

Храмъ являетъ зримо эту благодатную русскость. Храмъ не ограниченъ стѣнами ‒ онъ готовъ расшириться до любыхъ предѣловъ. Въ лицѣ «батюшки» онъ ‒ участникъ жизни каждой семьи, онъ участникъ всѣхъ сколько нибудь значительныхъ проявленій и общественной жизни. Наглядно можетъ расти «вселенскость». Крестный ходъ! Если онъ совершается вокругъ храма, нерѣдко знаменуется онъ нарочитымъ проявленіемъ вселенскости: на четыре стороны свѣта совершается кропленіе святой водой. Эго ‒ сѵмволика. Но если, напримѣръ, крестный ходъ имѣетъ цѣлью посѣщеніе святыни, онъ можетъ являть конкретную, порою, изумительную широту территоріальнаго охвата. Къ опредѣленнымъ центрамъ, въ опредѣленные дни, совершались крестными ходами грандіозныя паломничества, проходившія чуть не пол-Россіи и поглощавшія церковныя массы проходимыхъ селеній. Встрѣча возникала въ мѣстѣ паломничества съ десятками такихъ же, съ другихъ концовъ Россіи, пришедшихъ крестныхъ ходовъ. То бывало ‒ разительное проявленіе «міра», которое въ любомъ моментѣ своего развертыванія способно было создавать нѣжнѣйшую ласку «уюта». Достигало же оно вершины въ ночевкахъ подъ открытымъ небомъ, у костровъ, если не было на пути селенія, способнаго принять всѣхъ паломниковъ въ свой домашній уютъ. А когда достигнутъ центръ паломничества ‒ тамъ ужъ эта совмѣстность во-Христѣ житія-пребыванія подъ открытымъ небомъ получала законченнѣйшую форму, сочетая возросшую массовость съ лишь возрастающей силой уюта…

А индивидуальное паломничество, привычно пересѣкавшее всю грандіозную площадь Россіи для поклоненія святынѣ, а не такъ ужъ рѣдко человѣка всего отдававшее подвигу постояннаго перемѣщенія отъ одной святыни къ другой! Такъ паломничество становилось назначеніемъ жизни. И тутъ неизбѣжны бывали узлы промежуточные, какъ и русла, пролагаемыя вѣками, гдѣ скопленія людей бывали повседневны. И такъ сразу же раждался «міръ», окутанный «уютомъ»! Объ этомъ мы имѣемъ свидѣтельства не только своихъ, но и чужеземцевъ, иногда буквально въ энтузіастовъ превращавшихся отъ этой ихъ охватывавшей и плѣнявшей атмосферы.

Вершины естественно вселенскость обрѣтала, когда центромъ ея становился центръ Вселенной: Святая Земля. Массовый характеръ могли получить паломничества туда только въ сравнительно недавнія времена. Долгіе вѣка то былъ удѣлъ одиночекъ, принимавшихъ на себя подвигъ паломничества въ отдаленный край. Полны опасныхъ приключеній были такія паломничества ‒ и совершались они отъ лица всей Россіи, а, въ частности, непосредственно отъ лица того множества людей, которыхъ, случайно, по дорогѣ, а нерѣдко и нарочито, загодя, посѣщалъ паломникъ. Какъ много намъ говоритъ давнее описаніе такого путешествія ‒ Хожденіе въ Святую землю игумена Даніила. Тогда Россія ничѣмъ не была объединена, кромѣ какъ церковнымъ сознаніемъ, но жива Русская Земля въ сознаніи «бѣлорусса» Даніила: отъ ея лица возжигаетъ онъ у Гроба Господня лампаду!

Вселенскость эту можно именовать и соборностью, поскольку она осуществляется въ храмѣ, который, въ своей «русскости» являлъ нѣчто особенное даже для православнаго наблюдателя ‒ не русскаго. Это мы видимъ на описаніи Павломъ Алеппскимъ своего посѣщенія Россіи при Царѣ Алексіѣ Михайловичѣ: онъ былъ потрясенъ храмовыми впечатлѣніями. Предъ нимъ былъ церковный народъ, весь ‒ до самаго юнаго возраста ‒ истово молящійся, не знающій усталости и, дѣйствительно, образующій нѣкое святое цѣлое. Такъ оставалось и въ болѣе позднія времена. Разсказывалъ одинъ изъ знатоковъ русскаго церковнаго пѣнія, Божіей милостью регентъ И.П. Райскій воспоминаніе своего дѣтства. Отецъ его былъ священникомъ гдѣ-то близъ Урала. Храмъ, гдѣ онъ настоятельствовалъ, строился или перестраивался, но вышло такъ, что къ Пасхѣ были однѣ стѣны ‒ ни клироса ни иконостаса. Иконостасъ временный устроили, но, за отсутствіемъ клиросовъ, народъ не былъ отдѣленъ отъ хора. И что же? Весь народъ сталъ хоромъ! Всю пасхальную службу пѣлъ весь храмъ ‒ потрясающее впечатлѣніе на всю жизнь осталось у Райскаго.

Русскій хоръ, вообще нѣчто необычайное. Знаменита, съ полнымъ правомъ на то, своими хорами Германія. Но это продуктъ культуры, требующій выучки и предполагающій, и прохожденіе извѣстной школы, и наличіе опытнаго руководителя. Ничего этого нѣтъ въ Россіи! Стоитъ собраться любой группѣ русскихъ людей ‒ хоръ готовъ! Всѣ знаютъ множество пѣсенъ. Нашелся запѣвала ‒ и понеслась къ небу русская пѣсня, ни съ чѣмъ не сравнимая и способная выражать самые разные оттѣнки человѣческихъ переживаній. О своеобразномъ «хоровомъ» началѣ принято говорить примѣнительно къ русскому народу. Но вѣдь это все то же начало «русскости», обнаруживающее себя въ любомъ масштабѣ бытового сближенія ‒ самаго разнаго, отъ волжскихъ бурлаковъ до заупокойныхъ плакальщицъ. То, что русскій человѣкъ въ пѣснѣ способенъ давать выраженіе своимъ чувствамъ, свидѣтельствуетъ объ особой одаренности музыкальной русскаго народа. Но то, что пѣснь естественно, органически, стихійно становилась хоромъ ‒ безъ регента, безъ предварительныхъ «спѣвокъ» и даже безъ предварительнаго знакомства другъ съ другомъ, совершенно экспромтомъ ‒ это нѣчто большее и иное. Это ‒ свидѣтельство нѣкой общности сознанія ‒ именно той, которая являя собою русскій «міръ» и составляя составную часть русскаго «уюта», покрывается именно той своеобразной русской вселенскостью-соборностью, о которой мы сейчасъ говоримъ. […]

+ + +

Можетъ возникнуть вопросъ ‒ не удалились ли мы отъ нашей темы за тридевять земель! Вѣдь о православномъ Царствѣ шла рѣчь… Да, издалека приходится подходить намъ къ этой темѣ. Это лишь потому, что мы ужъ очень далеко въ нашемъ обычномъ отношеніи къ дѣйствительности отошли отъ сознанія самого существа Православнаго Царства. Это вѣдь не «образъ правленія»! Это ‒ увѣнчаніе совершенно особаго умоначертанія, ставшаго нашимъ національнымъ достояніемъ. Православное Царство есть увѣнчаніе нашей русскости.

Подчеркивая христіанскій характеръ русскаго народа, К. Аксаковъ говоритъ: «Чтобы въ этомъ увѣриться, стоитъ только припомнить русскую исторію. Русскіе одерживаютъ невѣроятную побѣду и, говоря о ней безъ всякой похвалы или гордости, приписываютъ ее помощи Божіей: не чувство побѣднаго тріумфа одушевляетъ ихъ, а чувство благодарности къ Богу. Налетаютъ татары или поляки ‒ народъ говоритъ: это за грѣхи наши, мы прогнѣвали Господа ‒ кается и выходитъ на неизбѣжную брань. Побѣждены татары, взята Казань, разбиты рыцари, освобождена Москва, русскій народъ не ставитъ памятниковъ, ни дѣлу, ни человѣку, а строитъ церкви и учреждаетъ крестные ходы… Исторія русскаго народа есть единственная во всемъ мірѣ исторія народа христіанскаго не только по исповѣданію, но по жизни своей, по крайней мѣрѣ, по стремленію своей жизни…»

А вотъ какъ В.О. Ключевскій изображаетъ воззрѣнія лѣтописца: «Два міра противустоятъ и борются другъ съ другомъ… Борцами являются ангелы и бѣсы… Борьба обоихъ міровъ идетъ изъ-за человѣка. Куда, къ какому концу направляется житейскій водоворотъ, производимый борьбой, и какъ въ немъ держаться человѣку ‒ вотъ главный предметъ вниманія лѣтописца. Жизнь даетъ человѣку указанія, предостерегающія и вразумляющія человѣка; надобно только умѣть замѣчать и понимать ихъ… Все провозвѣщаетъ эти пути, не только историческія, но и физическія явленія… У лѣтописца цѣлое ученіе о знаменіяхъ небесныхъ и земныхъ… Все въ рукахъ провидѣнія служитъ воспитательнымъ средствомъ для человѣка…»

Задумаемся надъ этими двумя цитатами.

Воззрѣнія лѣтописцевъ не есть что-то отдѣльное отъ русскаго народа: ихъ устами говорила народная совѣсть. Бога носилъ, дѣйствительно, въ своихъ сердцахъ русскій народъ. Падалъ ‒ вставалъ. Бунтовалъ ‒ смирялся. «Великая Революція» есть завершительный бунтъ, всю полноту изначальнаго устремленія къ Богу обратившій въ столь же исчерпывающее противубожіе. Но при всѣхъ условіяхъ, и въ этомъ своемъ антибожескомъ максимализмѣ, русскій человѣкъ продолжаетъ всецѣло жить проблемой Бога.

Западническій «плюрализмъ» органически чуждъ русскому человѣку. Весь, цѣликомъ, долженъ быть обращенъ русскій человѣкъ къ единому центру жизни. Поэтому, поскольку русскій человѣкъ, какимъ его сдѣлала Исторія, то есть человѣкъ весь устремленный къ Богу, остается все же человѣкомъ, во всей его земной природѣ, не могло его міровоззрѣніе исчерпываться той моральной концепціей, которая звучитъ въ словахъ Ключевскаго. Не могъ онъ даже ограничиться тѣмъ общимъ христіанскимъ духомъ, о которомъ такъ убѣдительно говоритъ К. Аксаковъ. Вѣдь поскольку человѣкъ не отказался совершенно отъ міра, то есть не сталъ монахомъ, его жизнь земная должна имѣть какой то смыслъ какъ таковая. Русскій человѣкъ долженъ имѣть въ своей жизни какія-то конкретныя земныя заданія, осмысливающія его земное бытіе.

Выше приведенныя сужденія нашихъ историковъ-мыслителей истинны въ томъ отношеніи, что обрисовываютъ ту особую духовную качественность русскаго народа, которая опредѣляла его историческій путь. Но надо договорить до конца то, что подразумѣвается этими сужденіями, надо установить: чѣмъ же сталъ русскій народъ, окрыленный такимъ міровоззрѣніемъ? Вѣдь, будучи такъ настроенъ, русскій человѣкъ въ своемъ земномъ бытіи, а не только въ премірной будущности, долженъ былъ ощутить себя орудіемъ Промысла Божія. Другими словами, въ этой своей духовной качественности русскій человѣкъ готовъ былъ стать орудіемъ осуществленія нѣкоего вселенскаго заданія ‒ земного! ‒ которое способно было бы осмыслить мѣсто русскаго народа въ мірѣ. Этому запросу и отвѣчало ‒ Православное Царь, какъ земная опора воинствующей Церкви Христовой.

Вся русская исторія поначалу есть приуготовленіе русскаго народа къ выполненію этой высокой миссіи, только чуемой русскимъ сердцемъ. Съ паденіемъ же Византіи, уже конкретно явила себя Русь въ образѣ Православнаго Царства, принимающаго на себя высокое назначеніе, присущее былой Византіи. Россія не притязала на такое величіе: и въ мысляхъ не было у русскихъ соревновать съ Византіей. Силой вещей приведена была Россія къ осознанію себя въ этомъ величіи, на нее ниспадшемъ. Она и приняла его ‒ какъ послушаніе. Ключевскій такъ опредѣлялъ процессъ уразумѣнія Россіей высокой миссіи, въ конечномъ счетѣ на нее падшей:

«Первоначально это міровоззрѣніе витало за предѣлами отечества, игнорируя его, было вполнѣ приковано къ библейскому и византійскому Востоку, его судьбами питалась русская мысль, тамъ сосредоточивались всѣ ея идеалы, которыми она вдохновлялась. Потомъ она стала понемногу обращаться и къ Русской землѣ, постепенно вбирая ее въ свой кругозоръ, и теченіе ея жизни тонкой, но очень замѣтной струйкой вводила въ широкій потокъ міровыхъ судебъ и церковно-вселенскихъ событій. Когда же этотъ потокъ, съ паденіемъ Византіи пресѣкся, русская струя осталась одинокой, ея продолженіе изъ историческаго притока обратилось въ цѣлый историческій бассейнъ. Вселенскій свѣтъ, озарявшій Русскую землю отблесками, теперь перемѣстился въ предѣлы послѣдней, и Русская земля осталась единственной исторической преемницей Византіи».

Никакое человѣческое разумѣніе, никакія историческія изысканія, никакое соціологическое изслѣдованіе, никакое исторіософское размышленіе не способно вразумительно согласовать отдѣльные моменты русскаго историческаго прошлаго, отдѣльныя проявленія русскаго духа, насыщавшаго русскую жизнь во всѣхъ проявленіяхъ ея, на всемъ протяженіи нашего историческаго бытія и на всемъ пространствѣ Россіи ‒ съ отдѣльными этапами выполненія промыслительнаго назначенія Русскаго народа. Божія рука вела Русскій народъ и творила Русскую исторію, напояя благодатью психологическій составъ русскаго человѣка, въ его святой устремленности къ святой цѣли. Вотъ когда нужно намъ задуматься надъ промыслительной окрыленностью всего нашего христіанскаго прошлаго церковно-славянскимъ языкомъ. Можно ли представить себѣ что-либо болѣе ясно обнаруживающее промыслительную заданность русскости, чѣмъ сліяніе русскости съ богодухновеннымъ твореніемъ свв. Кирилла и Меѳодія, не для насъ вызваннымъ къ жизни, но оказавшимся именно нашимъ исключительнымъ достояніемъ? Если слово есть плоть души, то душа нашего народа оказалась облеченной въ плоть церковнаго слова ‒ тѣмъ сливая нашу душевность съ православной духовностью. Вотъ она ‒ благодать, зримо осѣнившая Русскую землю и обозначившая нарочитую помазанность Русскаго народа.

Простое русское сознаніе, внѣ всякихъ формулъ и теорій, интуитивно освояло особую призванность русскаго народа, коренящуюся именно въ присущемъ каждому русскому человѣку воспріятіи себя какъ послушника Божія. Напротивъ, сколько-нибудь квалифицированное, культурой тронутое сознаніе съ величайшимъ трудомъ осваиваетъ тему «Третьяго Рима», будучи склоннымъ усматривать здѣсь притязательность, горделивость національно-патріотическихъ мотивовъ, лишь церковно окрашенныхъ. Съ трудомъ доходитъ до сознанія культурно-квалифицированнаго сознанія и другое существенное проявленіе русскости, органически свойственное каждому церковно-простому сознанію.

Въ чемъ проявляется конкретно-психологически сознаніе избранничества Русскаго народа? Въ духовно-осмысленномъ вѣрноподданничествѣ!

Тутъ мы касаемся самаго основного и глубокаго существа русскости, въ ея, такъ сказать, инструментальной качественности, примѣнительно къ русскому промыслительному избранничеству. Вселенское міроспасительное заданіе Россіи воплотилось въ личности Православнаго Царя, и это въ такой мѣрѣ, что для народной, даже для національно-государственной гордыни не оставалось никакого мѣста. Ограничимся и здѣсь одной только иллюстраціей. Въ знаменитой повѣсти объ Азовскомъ сидѣніи читаемъ мы, какъ турки, желая задѣть самолюбіе осажденныхъ казаковъ и тѣмъ побудить ихъ принять лестныя предложенія султана, указываютъ имъ на то, что московскій Царь оставилъ ихъ безъ помощи ‒ пренебрегъ ими. Что же отвѣчаютъ туркамъ казаки ‒ свободные казаки, купившіе себѣ свободу бѣгствомъ изъ московскаго царства, но не способные оторваться отъ своего вѣрноподданничества? «А холопи мы природные государя царя христіанскаго царства Московскаго… Очередь мы свою собою сами вѣдаемъ… Насъ на Руси не почитаютъ и за пса смердящаго. А бѣгаемъ мы изъ того государства Московскаго изъ работы вѣчныя, изъ холопства невольнаго… Какъ служити можемъ ему, царю Турскому невѣрному, оставя пресвѣтлый здѣшній свѣтъ и будущій? Въ тьму итти не хощемъ». Потому Азова они не отдадутъ ‒ «развѣ отыметъ у насъ холопей своихъ великій государь царь и великій князь Михаило Ѳеодоровичъ всея Россіи самодержецъ, да васъ имъ, собакъ, пожалуетъ, то ужъ вашъ будетъ. На то его государева воля».

Такъ «избранничество» въ вѣрноподданничествѣ оборачивается «послушничествомъ», церковно-просвѣтленнымъ. Это и есть основное существо русскости. Что является предметомъ гордыни русскаго человѣка? «Холопство» Царю!

+ + +

«Россія ‒ государство патріархальное». Такъ свидѣтельствовалъ нѣмецкій изслѣдователь Россіи временъ Николая I, знаменитый Гакстгаузенъ. Это, дѣйствительно такъ. Мы помнимъ, какъ соціологъ Максъ Веберъ говорилъ о личной связи, необходимо нужной для того, чтобы этическими были взаимоотношенія человѣка къ человѣку. Предѣльная насыщенность этикой свойственна патріархальности. Формальному праву въ ней мѣста нѣтъ. Правда господствуетъ въ отношеніяхъ патріархальныхъ. Это даже въ современности остается такъ, поскольку еще жива семья. Есть ли мѣсто въ живой семьѣ праву? Правда и была господствующимъ началомъ въ Исторической Россіи. То бывало въ ущербъ праву; иногда даже въ полное поглощеніе его! Нужно было исключительное попраніе личности человѣка, чтобы властно и карательно вмѣшивалось право. Не будемъ ретушировать образъ Исторической Россіи. Тамъ, гдѣ правда теряла силу, горькія картины могла являть патріархальная Русь! Но тепломъ правды остается проникнутой Русь, и когда она становится «государствомъ европейскимъ», какъ, забѣгая впередъ, именовала свою страну Екатерина II. Постепенно право и админастративный порядокъ исчерпывающе облекали Россійскую дѣйствительность: ‒ но все же исконная патріархальность продолжаетъ какъ бы обволакивать все «формальное». Это не разъ даже западному міру открывали политическіе заключенные. А какія своеобразныя гримасы могла строить патріархальность ‒ вотъ примѣръ. Н.Н. Львовъ разсказывалъ, какъ послѣ 1905–1906 гг. его однажды радостно привѣтствовалъ, какъ близкаго «своего», колодникъ, котораго онъ, въ цѣлой ихъ толпѣ, въ уѣздномъ своемъ городѣ встрѣтилъ. Не узнавая его, онъ подошелъ: ‒ «Да, какъ же, баринъ, вѣдь мы твою усадьбу жгли!» Вотъ какъ ожила неожиданно старая формула: «Мы ваши, а вы наши»!

Эта патріархальность, въ своей высшей одухотворенности, и являла то, что именуется вѣрноподданичествомъ. То была личная связь каждаго русскаго человѣка съ Царемъ ‒ какъ бы ни былъ онъ «далекъ» отъ Царя. Какъ то въ Прагѣ мы, группа русскихъ историковъ, слушали докладъ о новѣйшихъ трудахъ, посвященныхъ Николаю I. Слова попросилъ проф. Н.П. Кондаковъ ‒ глубокій старецъ. «Я помню, ‒ началъ онъ, приводя насъ въ изумленіе, ‒ какъ скончался Императоръ Николай I. Я былъ тогда въ Москвѣ. Когда разнеслась объ этомъ вѣсть, Москва опустѣла. Всѣ ворота закрылись. Что то будетъ!» А потомъ пришлось мнѣ прочесть въ чьихъ то мемуарахъ о далекомъ сѣверѣ, какъ тамъ крестьяне приняли эту вѣсть. Шопотомъ передавалась она. Затихло все. На заваленкахъ молча сидѣли старики: что то будетъ!

Есть замѣчательное описаніе М.П. Погодинымъ его путешествія въ 1862 г. по Россіи, когда онъ сопровожалъ юнаго Наслѣдника, черезъ годъ послѣ этого скончавшагося. Самъ изъ народа, Погодинъ очень чувствовалъ народъ. Незабываемъ его старомодный, но временами огненный языкъ, какимъ онъ передавалъ свои впечатлѣнія о встрѣчахъ Наслѣдника съ народомъ. Какъ патріархально къ юному Наслѣднику отнеслись старики, какъ они его порою отечески благословляли!

А вотъ картинка этой святой патріархальности уже завершительная. Трехсотлѣтіе дома Романовыхъ. 1913 г. Царская семья на пароходѣ плыветъ изъ Нижняго въ Кострому. Старѣйшіе лоцмана ведутъ судно, каждый на своемъ участкѣ. Смѣна ихъ. Какъ она происходитъ? Традиція! Смѣняющій лоцманъ входитъ на капитанскій мостикъ, осѣняетъ себя крестнымъ знаменіемъ, кланяется на всѣ четыре стороны, говоря: «Господу помолимся». Сдавшій вахту въ свою очередь крестится и кланяется: «Господи помилуй!» Оба берега усѣяны, десятками тысячъ народа. На опушкахъ цѣлые лагери паломниковъ. Вездѣ флаги, украшенія, иногда арки изъ зелени со словами «Боже, Царя храни!» Только показывается пароходъ ‒ въ прибрежныхъ селеніяхъ изъ храмовъ выходятъ крестные ходы, молебствія совершаются на берегу. Крестомъ осѣняетъ священникъ царскій пароходъ, а толпа на колѣняхъ, крестясь, молится. Вотъ, наконецъ, близится Кострома. Ипатьевскій монастырь. Колокольный звонъ, пальба, крики «ура». Крестный ходъ изъ собора ‒ съ Ѳедоровской иконой Божіей Матери, исторической. Молитвенно склоняется царская семья. Народъ по колѣно въ водѣ ‒ чтобы быть ближе къ пароходу, чтобы лучше видѣть Царя.

Пристаетъ въ Костромѣ къ пристани пароходъ. Хлѣбъ-соль подноситъ Гаврила Михайловъ, волостной старшина волости, ближайшей къ Ипатьевскому монастырю ‒ монастырской. «Наши предки кланялись прародителю Твоему… такъ и мы земно кланяемся Тебѣ… Вѣрь, что готовы сложить мы головы за Вѣру, Тебя и Отечество». Не продолжаемъ повѣствованія. А когда вечеромъ провожали Царя съ прощальнымъ звономъ всѣхъ городскихъ церквей ‒ то толпы народа по грудь входили въ воду, бросая шапки вверхъ, не желая разставаться съ Царемъ. «Какое счастье быть Монархомъ такого народа», могъ только произнести бывшій здѣсь герцогъ Мекленбургскій.

«Рабья порода!» ‒ скажетъ иной западникъ, брезгливо сморщившись. Нѣтъ! Адмиралъ Шишковъ, споря съ Императоромъ Александромъ I, однажды сказалъ ему: «Государь, я передъ Тобой на колѣни встану, но кромѣ правды ты отъ меня ничего не услышишь». Сколько разъ являла Русь такое колѣнопреклонное стояніе въ правдѣ! Царь могъ дѣйствовать, какъ была его воля. Его за руки не хватали. Но правда оставалась являемой и продолжала вопіять къ Небу. Внималъ ей ‒ и смирялся Царь.

Могъ и не внимать! Страшныя страницы вписывались тогда въ исторію Россіи. Достаточно вспомнить судьбу митрополита Филиппа. Но надо вспомнить и то, какъ всенародно приносилъ за нее покаяніе его преемникъ, Царь Алексій Михайловичъ, когда переносимы были мощи святого въ Москву. Грѣхъ остался на личности Царя Іоанна, но Царская власть была обѣлена. Міръ лежитъ во злѣ, и оно приражается и къ личностямъ царскимъ. Но Царство остается сіять въ своей правдѣ. И въ лицѣ Царя народъ служитъ Правдѣ, въ немъ воплощенной, а не его личному произволу. Не кто иной, какъ тотъ, кого легко охуляютъ какъ идеолога подневольнаго служенія Церкви Царю, преп. Іосифъ Волоцкій писалъ: «Аще ли есть царь надъ человѣки царствуя надъ собою же имать царствующа скверныя страсти, и грѣхи, сребролюбіе же и гнѣвъ, лукавство и неправду, гордость, и ярость, злѣйши же всѣхъ, невѣріе и хулу, таковый царь не Божій слуга, но діаволь, и не царь, но мучитель. Такового царя, лукавства его ради, не нарече царемъ Господь нашъ Іисусъ Христосъ, но лисомъ… Таковаго царя или князя да не послушаеши, на нечестіе и лукавство приводяши тя, аще мучить, аще смерти предать».

Конечно, вѣрноподданничество могло принимать образъ раболѣпства: міръ во злѣ лежитъ! Могло облекаться оно и въ формы устрашающаго безчинства ‒ подъ покровомъ самозванства. И это тѣмъ болѣе было жутко, что облекалось это безчинство, самое оголтѣлое, въ образъ ангела свѣтла. Именно такъ дѣлалось бунтарство нарочито опаснымъ для Россіи, доводя ее иногда до самаго края гибели. Вотъ когда «Русское Царство» принимало дѣйствительно тотъ обликъ, въ какомъ хотѣли его видѣть злостные оклеветатели Россіи на Западѣ! Но какъ бы въ назиданіе подобнымъ клеветникамъ Россіи сами бунтари, самые страшные злодѣи ‒ являли умилительныя картины покаянія. Потрясающе значителенъ фактъ земныхъ поклоновъ предъ казнью народу и покаянныхъ молитвъ такихъ людей, какъ Стенька Разинъ или Емелька Пугачевъ. Вѣдь что такое являло собою русское бунтарство ‒ этотъ бунтъ безсмысленный и безпощадный, по мѣткому опредѣленію Пушкина? Это былъ срывъ въ мечту. Это было все тоже однолюбство русскаго человѣка, убѣгающее отъ подвига жизни во имя прельстившей его мечты мгновеннаго овладѣнія чаемымъ! И только оцѣнивъ всю трудность русскаго подвига жизни, можно оцѣнить и прельстительность такой мечты. Вѣдь и наша Великая Революція, въ своей разрушительной основѣ, была плодомъ такой мечты. Долго ждалъ русскій человѣкъ отъ Царя осуществленія этой мечты, въ своемъ доморощенномъ переключеніи съ подвига послушническаго на корысть «чернаго передѣла» ‒ пока, наконецъ, не перенесъ своихъ упованій съ флигель-адютанта, царскаго посланца ‒ на «студента»…

+ + +

Подвигъ жизни!

Церковь ‒ Небо на землѣ! Въ храмѣ оно раскрывается! Русскій человѣкъ жилъ церковью, жилъ храмовой жизнью. Проникала его личную, частную жизнь церковная благодать ‒ на всемъ ея протяженіи и во всѣхъ ея перепетіяхъ. Но приходъ далеко не исчерпывалъ для русскаго человѣка Церковь. То была обыденность, а душа требовала перехода въ иной планъ, духовно болѣе высокій: монастырь, вотъ, гдѣ возвышалась русская душа до предѣловъ, недоступныхъ приходу. И нормальнымъ было для каждаго русскаго человѣка имѣть связь съ монастыремъ, который своимъ строемъ какъ бы раждалъ въ каждомъ живое представленіе о, пусть для каждаго недоступномъ, но для каждаго живомъ, идеалѣ жизни. Заканчивая жизнь, русскій человѣкъ, если не было на немъ отвѣтственныхъ обязанностей, его въ міру связывавшихъ, охотно становился монахомъ. Не такая уже рѣдкость было облеченіе въ иноческій образъ и на смертномъ одрѣ ‒ что особенно было характерно для державно властвующихъ.

Но и этого было мало русскому человѣку. Душа требовала того, чтобы и мірская жизнь была до конца церковно осмыслена. Для русскаго сознанія не только церковная жизнь, это Небо на землѣ, была Божіимъ порядкомъ, іерархически построеннымъ, непогрѣшимымъ, твердымъ, непоколебимымъ въ своей святости. Душа его требовала, чтобы и мірская его жизнь могла быть послушливымъ служеніемъ Богу ‒ во всемъ многообразіи человѣческой жизни, въ самой ея обыденности, въ самой крайней ея мизинности. Во всей жизни долженъ быть Божій порядокъ, іерархически построенный ‒ твердый, непоколебимый и носящій на себѣ отпечатокъ святости. Вопреки естественной для павшаго человѣка устремленности къ противопоставленію своего «я» Богу ‒ а, можетъ быть, и въ предварительную отмѣну слишкомъ грубо готовой себя проявить такой устремленности! ‒ русскій человѣкъ загодя хотѣлъ освободиться отъ своей воли, находя успокоеніе лишь тогда, когда могъ вокругъ себя видѣть такой порядокъ, который отпечатокъ Богоустановленности налагаетъ на все. Мірская жизнедѣятельность, какъ всежизненное послушаніе, Богомъ благословенное ‒ вотъ идеалъ осуществленной русскости.

Никакое мудрованіе человѣческое ‒ самое наукообразное! ‒ не расшифруетъ, какъ мы уже отмѣчали, вытекающей изъ этого существа русскости связи между направленностью воли народной и отдѣльными событіями, изъ которыхъ оказалась соткана Русская исторія и въ силу которыхъ создана была Историческая Россія, если изслѣдователь не воспользуется единственнымъ «шифромъ», который раскрываетъ смыслъ этой тайнописи, являющейся нѣкимъ сплошнымъ чудомъ. Это и есть, какъ мы бѣгло отмѣчали, Русскій Православный Царь, какъ Помазанникъ Божій, въ неразрывной связи съ Церковью пребывающій, ибо одновременно, и охраняющій Церковь, и церковью окормляемый. Оставаясь Верховнымъ Главой государственно организованной Русскости, Царь воплощаетъ собою Божій порядокъ, коимъ держится Вселенная. Этимъ и осуществляется высокое промыслительное назначеніе Россіи, ‒ не только въ ея цѣломъ, но и въ лицѣ каждаго, самаго малаго ея чада, поскольку русскій человѣкъ готовъ самоотверженно-послушливо нести крестъ русскости.

Возвращаемся мы къ вѣрноподданничеству, какъ къ основѣ Русскаго историческаго бытія, внѣ котораго нѣтъ Исторической Россіи. Это есть тотъ элементъ русскости, который превращаетъ Россію въ Третій Римъ. Тутъ нѣтъ мѣста политикѣ, какъ нѣтъ мѣста никакой аналогіи съ явленіями монархизма, политически осмысленными. Это тотъ стыкъ земли и Неба въ душѣ русскаго человѣка, который превращаетъ Россію въ Святую Русь. И это, конечно, одинаково характерно, какъ для сознанія вѣрноподданныхъ, такъ и для сознанія самого Царя, который, если психологически и не воспринимаетъ этого ‒ какъ то напримѣръ было особенно ярко съ Екатериной Великой ‒ долженъ, силой вещей, принимать соотвѣтственный обликъ въ обращеніи съ народомъ. Это именно то, что отсвѣтъ неземной отлагаетъ на всемъ теченіи жизни, открывая легкую возможность, а въ иныхъ случаяхъ раждая неотвратимую необходимость всенароднаго подъема, непреоборимаго ни для какой земной силы, ибо являющагося лишь разительнымъ обнаруженіемъ Чуда Божія, являемаго Россіей.

До Бога высоко, до Царя далеко. Только искаженное сознаніе способно въ этой поговоркѣ видѣть лишь обиженную отчужденность отъ Царя, недоступность Царя, обособленность отъ Царя. Напротивъ того! Богъ ‒ высоко? Въ этомъ же Его сила! Къ Нему, въ высоту, человѣкъ постоянно и устремляется, въ упованіи получить помощь. Въ эту Божію высоту направлены всѣ его, человѣка, помышленія, какъ къ вожделѣнному Отечеству Небесному… Если по вертикали ведетъ насъ къ Небу, въ безбрежную высоту влечетъ Господь, то по горизонтали, по землѣ, въ аналогіи съ Богомъ Небеснымъ, стелется власть Царская, всѣхъ объединяющая во вселенскомъ масштабѣ, а потому естественно и необходимо отъ всѣхъ далекая. Не легко достичь Бога въ Его высокости. Не легко достичь и Царя въ его далекости. Это можетъ порою и въ уныніе привести. Можетъ человѣкъ обиженно ощутить и отчужденность, и обособленность, ‒ какъ отъ Бога, такъ и отъ Царя, въ ихъ недоступности. Но развѣ это упраздняетъ неизреченную громадность ихъ значенія!

А какъ же безъ нихъ? Можно ли представить себѣ жизнь безъ Бога. Можно ли представить себѣ жизнь и безъ Царя? Если на небѣ единственная Сила ‒ Господь, то на землѣ ‒ единственная Сила Царь. И нѣтъ пути къ Богу Небесному иного, какъ черезъ Царя земного: отъ Бога онъ поставленъ. Не землею онъ опредѣленъ въ своемъ, все земное превышающемъ, положеніи, а Небомъ. Личностью Царя исчерпывается земная власть. Ему можно помогать въ ея осуществленіи, но источникомъ всякой земной власти является онъ ‒ Царь. Возглавленіе имъ земного бытія осмысливаетъ весь земной кругъ жизни. За его «хребтомъ» народъ можетъ спокойно нести крестъ жизни, въ увѣренности, что общая направленность жизни есть Божія направленность. Царь не только вождь ‒ онъ и ходатай предъ Богомъ. Всѣ грѣшны! Не безгрѣшенъ и Царь. Но у него особое положеніе ‒ настолько неизреченно высокое, что безсильны покрыть его грѣхи даже молитвы его народа. Народъ согрѣшитъ ‒ Царь отмолитъ: Царь согрѣшитъ ‒ народъ не отмолитъ!

Своеобразная человѣческая стихія ‒ русскій народъ! Она живетъ земнымъ, землею, въ непосредственной къ ней близости, съ такимъ осознаніемъ ея, въ ея и растительной, и животной, и атмосферической жизни, которое роднитъ человѣка съ землею, дѣлая для него понятнымъ ея языкъ, ‒ обычно земной, но иногда и небесный, поскольку имъ Самъ Господь говоритъ. Жизнь русскаго человѣка наполнена этой близостью къ землѣ въ Богомъ благословенномъ трудѣ. Онъ отвлекается отъ этого труда и отъ этой, роднящей его со всѣмъ въ природѣ живымъ, жизни, только обращаясь къ Небу, въ своемъ общеніи съ Церковью. Политика, общественная жизнь, наука, культура, искусство ‒ въ той изощренности проявленій всѣхъ этихъ сторонъ жизни, которая возрожденіемъ античнаго міра была введена въ сознаніе западнаго христіанина и заняла въ немъ первенствующее мѣсто ‒ чужды русскому почвенному человѣку. Онъ знаетъ свое назначеніе на землѣ, которое открывается ему Церковью, и живетъ Церковью, какъ и тѣмъ отображеніемъ Ея, которое нашло себѣ мѣсто въ томъ, что его окружаетъ, живя, и въ его личной памяти, и въ вещественномъ составѣ его жизни. То, что открыто человѣку Богомъ, то онъ, если Господь умудритъ его, прочтетъ въ «книгѣ» ‒ этой святынѣ, которая лежитъ въ красномъ углу вмѣстѣ съ иконами. Онъ спокоенъ за хребтомъ Царя, зная, что всѣ и вся, въ своемъ земномъ дѣланіи и въ своемъ совмѣстномъ бытіи, ведомы путями Божіими, разъ во главѣ стоитъ Царь.

Иностранцы на Москвѣ удивлялись, какъ это, когда они хотѣли вступать на политическія темы въ бесѣды съ московитами, тѣ отговаривались, что то не ихъ ума дѣло! То Царь знаетъ съ его совѣтниками! Рабья психологія ‒ заключали они. Рабья? Да! Рабы Божіи такъ говорили, въ святой увѣренности, что все въ Россіи движимо Божіимъ Промысломъ, разъ все руководимо Царемъ. О, какъ могло быть тяжело бремя жизни земной, въ ея обремененности всежизненнымъ послушаніемъ русскости! Невыносимо порою было оно. Бѣжать, бѣжать! Чего проще! Пространства Россіи безпредѣльны. Общегосударственнаго полицейскаго надзора нѣтъ. Бѣги! И бѣжали. Но какъ! Съ собою унося не только свое «бытовое исповѣдничество», но и свое вѣрноподданничество! Такъ возникало казачество, которое силой вещей превращалось въ охрану такъ растущей Имперіи, въ ея передовыя выступы, въ ея сторожевую службу, пока, съ расширеніемъ границъ не входило оно снова въ общій кругъ, включаясь снова въ массивъ своеобразной русской государственности.

А Царь, въ его самодержавномъ величествѣ, ничѣмъ не ограниченномъ, кромѣ воли Божіей? Пышность его жизни сказочна. Но эта жизнь до послѣдней мелочи пронизана церковностью. Вотъ ужъ гдѣ «бытовое исповѣдничество» доведено до предѣла! Домашній бытъ русскихъ царей и русскихъ царицъ ‒ это своего рода концентрированный составъ русской жизни въ ея предстояніи Богу. Царскій дворецъ неотдѣлимъ отъ храмовой жизни, въ немъ продолжающей свое дѣйствіе и превращающей его еще въ большей мѣрѣ, чѣмъ всякое другое жилище русскихъ людей, отъ послѣдней хижины до боярскихъ полатей, въ «домашнюю церковь». Но тутъ есть уже и политика, тутъ есть и общественная жизнь, въ частности воинская, тутъ есть и искусство ‒ тутъ все есть вообще, что только находитъ себѣ мѣсто въ Русской жизни, сведенное къ централизованному единству въ Царскомъ Дворцѣ, гдѣ лишь въ тайникахъ, никому не доступныхъ, дается нѣкоторое мѣсто интимной жизни царской семьи. Поскольку она въ каждодневной жизни открыто себя являетъ, предъ нами картина благообразія почти священнодѣйственнаго ‒ вплоть до развлеченій, въ строгой размѣренности протекающихъ. Какъ характеренъ «Урядникъ сокольничья пути», составленный царемъ Алексіемъ Михайловичемъ.

Да, до такого Царя далеко! Но какъ онъ же можетъ стать близкимъ! Онъ считаетъ своимъ святымъ долгомъ ходить въ темницы, чтобы утѣшать заключенныхъ. Онъ готовъ наполнить свой домъ нищими и ихъ обслуживать, въ своей пышности, смиренно поникшей передъ выполненіемъ заповѣди Божіей. А въ торжествѣ всенародномъ, въ показанный для того день, Царь смиренно поведетъ подъ узцы ослятя, на которомъ будетъ возсѣдать Патріархъ, являя собою образъ Христа… И въ покаянной молитвѣ, предшествующей Христову Воскресенію, въ общеніи съ церковнымъ народомъ будетъ Царь творить дѣло покаянія, чтобы потомъ со всѣмъ же народомъ встрѣтить воскресшаго Христа. Троекратное лобзаніе всѣхъ уравняетъ въ этотъ святой Великій День…

+ + +

Царь! Это не просто Русскій Царь. Эта высшая на землѣ державная власть, которая возвышена Господомъ Богомъ до уровня, трудно до конца сознаваемаго, не поддающагося уразумѣнію, поскольку мы земными глазами смотримъ на все насъ окружающее, «исторіософски» осмысливая исторію человѣчества. Лишь въ планѣ церковнаго разумѣнія можно понять кто такой ‒ Царь. Лишь въ словѣ Божіемъ можно найти отвѣтъ на то, что такое ‒ Русское Православное Царство.

Въ концѣ временъ пришелъ на землю Господь. Искуплено человѣчество. Путь спасенія открытъ. Наступило новозавѣтное время. Человѣчество призвано слѣдовать Христу, тѣмъ осуществляя свое назначеніе ‒ стать участникомъ блаженной Вѣчности. Отборъ возникаетъ чадъ Божіихъ. Онъ всячески облегченъ. Сатана связанъ. Благословенъ Богомъ порядокъ жизни, въ которомъ въ симфоническую связь поставлено «Божіе» и «Кесарево». Особое назначеніе получаетъ Кесарь: пока онъ въ силѣ, связанъ Сатана, способный соблазнять, но не имѣющій силы властвовать. Тѣмъ самымъ закрытъ путь Антихристу. Есть Удерживающій! Спокойно течетъ Исторія новозавѣтная. Достаточно, однако, Удерживающему перестать существовать ‒ это будетъ означать, что Исторія кончилась и что началось Отступленіе (Апостасія). То начало конца, знаменіемъ наступленія котораго будетъ явленіе Антихриста.

Только въ свѣтѣ этихъ Божественныхъ откровеній можетъ быть уяснена природа Русскаго Православнаго Царства. «Третій Римъ» ‒ не теорія мечтательнаго старца, дававшая выходъ горделивымъ притязаніямъ выходящаго на широкую историческую дорогу русскаго народа, а азбучная аксіома церковно-православнаго сознанія, поскольку оно само, это сознаніе, не поддавалось дѣйствію зрѣющаго, а потомъ и наступившаго Отступленія (Апостасіи).

Вотъ что такое Историческая Россія. Она окажется возстановленной, поскольку станетъ возможнымъ возстановленіе Русскаго Православнаго Царства. Можетъ ли оно быть возстановлено, внѣ возстановленія той благодатной «русскости», о которой выше шла рѣчь? Вотъ почему мы такъ издалека начали обсужденіе нашей темы. Проблема возстановленія Исторической Россіи есть прежде всего проблема духовнаго просвѣтленія, которое трудно представимо внѣ духовнаго осознанія нашего прошлаго. Со скорбью надо признать, что мало утѣшительнаго въ этомъ отношеніи даютъ и наша зарубежная пресса и всѣ внѣшнія проявленія нашей сознательной жизни. Вся надежда ‒ на внутреннюю Россію. Раздроблено ли церковно-русское сознаніе коммунистическимъ молотомъ, или выковалъ онъ булатъ той «русскости», о которой мы говорили выше? Только ближайшее будущее способно дать намъ на этотъ вопросъ утѣшительный отвѣтъ, ибо время работаетъ лихорадочно быстро ‒ противъ возстановленія Исторической Россіи.

+ + +

Въ заключеніе возвратимся къ начальнымъ нашимъ словамъ: о необходимости отучаться отъ привычнаго отожествленія Императорской Россіи и Исторической Россіи. Императорская Россія не сумѣла остаться Исторической Россіей. Она не выдержала экзамена свободы, она не смогла обогащеніе культурное, въ иныхъ своихъ достиженіяхъ поистинѣ грандіозное, обратить на служеніе промыслительному заданію Россіи. Православное Царство отнюдь не связано органически съ крѣпостнымъ строемъ. Но фактъ налицо: не смогла Россія въ своемъ западническомъ великодержавіи, личную свободу принесшемъ Россіи, сохранить свою вселенскую русскость, церковно-одухотворенную. Вселенскость благодатная обернулась вселенскостью антибожески-коммунистической, открывшей путь вселенскости ‒ антихристовой. Это оборотничество можетъ быть снято только чѣмъ? Покаяніемъ.

Какимъ покаяніемъ? Нужно не просто осознать свой грѣхъ. Мало пожалѣть о томъ, что онъ былъ совершенъ. Надо возненавидѣть свой грѣхъ и, сознательно и намѣренно, съ предѣльнымъ напряженіемъ всѣхъ силъ и съ горячей молитвой о помощи Божіей ‒ обратиться всѣмъ сердцемъ къ отвергнутой и преданной на попраніе Правдѣ. Нужно возстановиться въ своей русскости. Нужно вернуть себѣ то церковное сознаніе, которое способно быть носителемъ Русскаго Православнаго Царства. Дѣло не въ томъ, чтобы пожелать возстановленія въ Россіи «монархіи», а въ томъ, чтобы возстановить въ себѣ истинное вѣрноподданничество и обратиться съ молитвой къ Богу, чтобы явленъ былъ намъ проникнутый должнымъ церковнымъ сознаніемъ ‒ Царь. Это ‒ молитва о Чудѣ, которое можетъ возвратиться на Русь, если она, дѣйствительно, снова станетъ Святой, въ своей устремленности къ святости.

Какъ все это далеко отъ «политики»!

Когда Императорская Россія, послѣ побѣды надъ революціонными силами, обрушившимися на Россію въ 1905–6 гг., обновленная, обратилась къ созидательной жизни, являя огромные успѣхи на разныхъ поприщахъ, выступилъ на порогѣ 1911 года блаженнѣйшій Антоній (Храповицкій), тогда архіепископъ Волынскій, съ грозной пророческой проповѣдью.

«Наступило отрезвленіе! Проснулось національное сознаніе! Революціи ‒ конецъ!» Такіе самодовольные голоса слышитъ Владыка въ новогодней прессѣ. Не такъ чувствуетъ самъ Владыка! Никакого вразумленія и возрожденія онъ не видитъ вокругъ себя. «Намъ недостаетъ того, чѣмъ спасалась Россія послѣ самозванцевъ, послѣ француза, послѣ цареубійства: недостаетъ ‒ покаянія». «Теперь покаянія нѣтъ. Наше кажущееся успокоеніе есть успокоеніе алкоголика послѣ безобразнаго продолжительнаго запоя». И зоветъ Владыка все духовенство къ «огненному проповѣдничеству покаянія и возрожденія». «Все пятидесятитысячное священство» должно поднять «голосъ покаяннаго плача». Нѣтъ, однако, у Владыки вѣры, что будетъ въ этомъ направленіи что-то измѣнено ‒ и видитъ онъ себя и съ нимъ согласныхъ уже въ нѣкоемъ маломъ числѣ, образующемъ въ Церкви ковчегъ спасающихся, среди общаго отступничества…

Упоминаетъ Владыка, рядомъ съ проповѣдью покаянія, еще одно спасительное врачевство: «общественныя бѣдствія, вразумляющія народъ». Можно ли вообразить общественное бѣдствіе болѣе устрашающее, чѣмъ тотъ гнетъ сатанинскій, который палъ на рухнувшую Россію? Если мы не видимъ покаяннаго плача вокругъ себя въ свободной Россіи, какую мы являемъ за рубежами ея, то въ чемъ наша послѣдняя надежда если не въ спасительномъ возрожденіи Русскаго народа «тамъ», подъ гнетомъ совѣтской сатанократіи?

Будемъ же, обрѣтаясь въ спасительномъ ковчегѣ Церкви, неопустительно помнить ‒ какой милости мы сподобились! Своимъ послушаніемъ примемъ покаянный плачъ во спасеніе несчастнаго отечества нашего и молитву о томъ, чтобы бѣдствіе коммунизма духовно протрезвило Русскій народъ. Только такъ можетъ быть возстановлена Историческая Россія, а тѣмъ самымъ и возстановлено то Божіе чудо, какимъ она искони была и какимъ она не можетъ не стать снова, ‒ только бы, дѣйствительно, обновился въ своемъ вѣчномъ духовномъ содержаніи Русскій народъ, вынесшій на своихъ плечахъ и вознесшій до высоты кесаревой помазанности Русское Православное Царство. Только такъ сможетъ быть спасенъ міръ отъ такъ увѣренно готовящагося овладѣть міромъ Антихриста.

Архимандритъ Константинъ   

Источникъ: «Православный Путь». Церковно-богословско-философскій Ежегодникъ. Приложеніе къ журналу «Православная Русь» [за 1962 годъ]. ‒ Джорданвиль. Типографія преп. Іова Почаевскаго. Свято-Троицкий монастырь, 1962.

(В данной очень большой работе о. Константина нами сделаны сокращения, в основном примеров, иллюстрирующих основную нить мысли автора, и кое-где большие полотна текста разбиты на абзацы.)