8. Капитуляция КПСС: «перестройка»

Итак, причина перестройки была в сложении трех процессов, превысивших общую критическую массу:

1) Холодная война, которая перешла в экономическо-психологическую подрывную атаку США; причем даже в начале «перестройки» Киссинджер опасался, что «здравомыслящие советские вожди ищут для своей страны не демократии, а эффективной экономики и современной технологии. Не значит ли это, что более сильный Советский Союз, не изменивший своей внешней политики, будет представлять для Запада не меньшую, а бόльшую угрозу?»[140];

2) нежелание народа жить по марксистской идеологии, в которую не верит сама партноменклатура и не живет по ней;

3) самодемонтаж тоталитарного режима вследствие западнического перерождения номенклатуры: ей захотелось приобщиться к «цивилизованной общечеловеческой семье».

Мiровоззрение Горбачева может характеризоваться уже тем, кто ему покровительствовал: «Думаю, Андропов «приложил руку» к моему выдвижению… Не было в руководстве страны человека, с которым я был бы так тесно и так долго связан, которому был бы столь многим обязан»[141].

Горбачев опирался на андроповские кадры в аппарате, тоже начал с «укрепления дисциплины» и был настроен на «модернизацию социализма». Но положение страны ухудшилось, ибо экономическая война США уменьшила валютные доходы. Надо было налаживать производство всего, что ранее покупали за границей. Но директивное управление экономикой уже не давало эффекта. Даже по официальным данным к 1988 году рост экономики прекратился. Требовалась ее реформа: освобождение трудовой и предпринимательской инициативы как главных скрытых резервов – а это влекло за собой и реформу общественной системы, ранее не допускавшей этой инициативы.

Нужно признать, что по многим видам продукции тяжелой и военной промышленности СССР занимал тогда первые места в мiре. В то же время население довольствовалось, согласно Госплану, весьма ограниченным ассортиментом товаров ширпотреба. Их дефицит все больше становился питательной средой для «теневой» экономики.

Уже в последние годы жизни Брежнева «теневая» экономика пронизала государственную, особенно в легкой и пищевой промышленности, питаясь ее соками. Государственные предприятия производили неучтенную продукцию, реализуя ее через государственные магазины, ведшие двойную бухгалтерию. В южных республиках возникли нелегальные цеха, имевшие официальную вывеску (точнее, «крышу» правоохранительных органов), причем рабочие порою не догадывались, что работают не на государство.

Хищения на производстве со стороны рядовых работников также приняли массовый характер – украсть у государства не считалось предосудительным. То есть народ не считал государство своим. Фактически это была стихийная форма сопротивления всего населения лживо-догматическому режиму, против которой у власти уже не было средств подавления «дисциплинарными мерами».

Так, начатая в 1985 году антиалкогольная кампания с закрытием винно-водочных заводов лишь ударила по государству: она лишила бюджет значительных доходов и обезпечила такие же прибыли подпольным производителям.

Не было и возможности улучшить положение «раскрепощающими» мерами в рамках разлагавшейся марксистской идеологии. Но Горбачев начал с «модернизации» гниющего трупа марксизма, чтобы сделать его «соответствующим всем требованиям современности». Так в атмосфере всеобщего цинизма и воровства, – без альтернативной положительной идеологии, сплачивающей нацию к служению! – предпринимавшиеся Горбачевым «раскрепощающие» реформы, вместо оздоровления экономики, лишь дали свободу самым худшим проявлениям в ней.

Не будем здесь анализировать все множество законов и постановлений*, принятых в годы перестройки, отметим далее лишь главные. Таковы, например, принятые в 1988 году закон о переходе госпредприятий на хозрасчет и закон о кооперативах – они не привели ни к экономическому росту, ни к восстановлению народной кооперации, традиционной для русской хозяйственной культуры. Эти законы лишь легализовали часть «теневой» экономики, предоставив директорам и мафии право открывать «кооперативное» производство при государственных предприятиях, пользоваться их основными фондами и сырьем, перетягивать из них лучшие кадры – и в то же время «кооперативы» облагались гораздо меньшими налогами (3 %) с целью поощрения «рыночного» уклада. Такие «кооперативы» стали удобной формой отмывания «теневых» денег. А введенный принцип «полного хозяйственного ведения» давал директору госпредприятия право распоряжаться производственным имуществом как собственным. Реформа Горбачева предложила также и много схем, по которым эту собственность можно было легализовать как частную, – например, через объединение предприятия с подставной фирмой в новосозданное юридическое лицо, либо через «аренду с правом выкупа»; постановлением Совмина СССР от 19 июня 1990 года было разрешено и акционирование предприятий.

Эти законы о предприятиях и предпринимательской деятельности нельзя охарактеризовать иначе, как разрушительные: они поощряли не производство, а воровство; государственная плановая экономика все больше разрушалась, а частная приобретала паразитически-мафиозный характер.

Обе названные меры, и дисциплинарная и раскрепощающая, уменьшили поступление налогов в казну, что пришлось компенсировать печатанием денег. Кроме того, предприятиям разрешили часть безналичной прибыли переводить в наличные рубли в фонд материального поощрения. Следствием стала инфляция, которая усугублялась нараставшим дефицитом потребительских товаров. Власти были вынуждены расширять талонную систему распределения, тем самым поощряя черный рынок. Все это увеличивало предпочтение населением доллара, курс которого по отношению к рублю вырос с официальных 67 копеек (или 4 чернорыночных рублей) в 1985 году до 17 рыночных рублей в начале 1991-го. Дешевизна российских товаров для иностранных покупателей способствовала их вывозу, еще больше усугубляя товарный голод и инфляцию.

Этому способствовала частичная отмена монополии внешней торговли с 1 января 1987 года: было разрешено продавать за границу товары и сырье – от металлолома до нефтепродуктов. В том же году были разрешены совместные предприятия с иностранными фирмами, которым предоставлялись льготные условия с вывозом за границу 80 % прибыли. Упрощение выезда за границу (уже не только для евреев) дало возможность устремиться туда многим специалистам – стала нарастать и утечка умов.

Горбачевская «гласность» стала лишь раскрепощением всего ранее запретного: истинного и ложного; и здорового и опасного, в том числе ранее запретного западного «плода» в разных его проявлениях. Причем ложные идеи и силы, как более наглые и поддерживаемые с Запада, брали верх над здоровыми, которые не пользовались поддержкой власти, ибо КПСС не умела и не хотела отличить одно от другого.

Показательны в этом отношении два выступления. 6 марта 1987 года на пресс-конференции в Берлине писатель В. Распутин призвал власти СССР к «духовной перестройке. То есть к отказу от той полумертвой идеологии… в которой мы жили»[142]. А месяц спустя горбачевский идеолог – секретарь ЦК А.Н. Яковлев (по оценке Митрохина – «последовательный борец с русскими националистами», он был возвращен в 1983 году Андроповым из Канады и в 1985 году назначен Горбачевым возглавлять отдел пропаганды ЦК КПСС) – заявил в связи с предстоявшим 1000-летием Крещения Руси об «отходе ряда историков и литераторов от классовых оценок… Но ведь ясно… что патриотизм Ленина, благороднейшего сына России, и патриотизм, к примеру, Столыпина… полярно противоположны… Возвеличивать церковь, царей, эксплуататорские классы… не может служить делу патриотического воспитания… Должны быть решительно отвергнуты любые попытки изобразить христианство как «матерь» русской культуры»[143]. В марте 1990 года на III Съезде народных депутатов Яковлев заявил, что необходимо сломать «тысячелетнюю российскую парадигму несвободы» [144]. Столь безграмотная власть не могла удержать сползание страны к катастрофе – ни бездействием (как при Брежневе), ни своими действиями (как пытался Горбачев).

Позже Горбачев заявит, что сознательно разрушал «тоталитарного идола» и припишет себе это в заслугу перед Западом, где его осыпят наградами. Неудивительно, что и многие красные патриоты верят в изначально запланированное им разрушение СССР, считая его коварным предателем-масоном. Однако агенту закулисы на посту генсека можно было разрушить СССР гораздо проще: достаточно было оставить все как есть – и крах режима был бы неминуем вследствие сложения трех факторов, отмеченных в начале данной подглавки. Горбачев же попытался всему этому противодействовать. Да и вряд ли могущественный Генеральный секретарь планировал столь позорно утратить свою власть над шестой частью земной суши, как это произошло.

Поначалу он, несомненно, верил, что ему удастся провести реформы «в рамках социализма», о чем он вместе с Яковлевым твердил долго и убежденно. Яковлев даже в 1990 году выступал против бело-сине-красного флага: «Против флага и строя, который он олицетворял, выступили народ России, Октябрьская революция, которая создала свой флаг. Вот этот флаг я буду защищать, как защищал его четыре года во время гражданской войны мой отец, как защищал я сам в годы Великой Отечественной»[145]. Верность Октябрьской революции была вождям «перестройки» необходима для «легитимации» собственной власти, иначе, при отказе от этой идеологии как ложной, возник бы вопрос: почему тогда у власти должны оставаться те, кто этой ложной идеологии так долго служил и завел страну в тупик?

Впрочем, Горбачев даже в 1997 году заявил:  «Когда говорят, что в Октябрьской революции изначально был заложен тоталитаризм, я не могу с этим согласиться… Идеи Октябрьской революции как революции народной, отразившей реальные потребности страны, провозгласившей гуманные цели свободы и демократии, несшей в себе потенциал решения исторической задачи – преодолеть отрыв людей от власти, культуры, собственности – эти идеи и сегодня не утратили своего значения». Лишь сталинские методы «изменили само содержание провозглашенных лозунгов». Начиная «перестройку», – говорит он, –  «что касается интеллектуального влияния, то я много почерпнул из размышлений позднего Ленина… Обращение к тому Ленину дало мне большую поддержку и с точки зрения выработки программы… Я смотрю на социалистическую идею как на один из важных компонентов будущего гуманистического общества, новой цивилизации»[146].

Такое непонимание вождем СССР духовного устройства мiра и расстановки сил в истории сыграло главную роль в разрушительном итоге реформ. В том числе непонимание им Запада, его правящих сил (мiровой закулисы) и их «общечеловеческих» целей. Глава КПСС стал главной жертвой западной пропаганды, уверовав, что причины Холодной войны лежат в идеологической агрессивности СССР, и стоит лишь отказаться от нее – «общечеловеческая семья» примет бывшего противника с распростертыми объятиями. Он уверовал, что в мiре строится «новая гуманистическая цивилизация» с «мiровым правительством», отождествлял ее с «сияющим Храмом на зеленом холме», строители которого сейчас таскают для этого «камни»[147].

Симпатизирующий масонству доктор наук О.Ф. Соловьев тоже видит в этом созвучность идеям и символике «вольных каменщиков», оговаривая: «Подобные мысли… родились у Горбачева не в силу формальной причастности к ордену, а благодаря их восприятию от общения с иностранцами и не без причастности собственных советников, понимающих, о чем конкретно ведется речь» [148] (курсив наш). То есть масоновед-демократ полагает, что в окружении Горбачева были масоны? Вряд ли генсек вообще представлял себе, что такое масонство, если учесть, что в СССР было официально не принято говорить об этом. Значит, КПСС не считала масонов врагами, делает вывод Соловьев; он лишь сожалеет, что из-за этого «наше масоноведение отстало от западного». (Нам же видится причина такого табу, несмотря на важную роль масонства в политических итогах Нового времени и ХХ века, в тесной связи масонства – в его возникновении, идеологии и целепостановке – с еврейством, о чем в СССР с засильем евреев в правящем, а затем в культурно-идеологическом слое, официально сказать было невозможно. В этом причина отсталости и нынешнего российского масоноведения; а главное – в неправославном подходе*, который нередок и в среде «борцов против масонства».)

Горбачев и его реформаторы не понимали природы зла и лишь расчищали ему поле действия. Причем коммунистическое непонимание усугубилось у них либерально-демократическим. Вот в чем была суть горбачевского лозунга: «Больше социализма, больше демократии» (это можно считать вариантом «теории конвергенции двух систем»). Причем эта эволюция Горбачева в сторону Запада питалась огромным комплексом неполноценности перед ним, что было очевидно и в общении генсека с западными лидерами, и в том, как он поучал столь же закомплексованных сотрудников советских посольств «цивилизованным нормам». По известному выражению, в «перестройке» боролись между собой обманутые сегодня против обманутых вчера.

Предотвратить катастрофу можно было двумя соединенными мерами: положительной (утверждение истинных принципов государственного устройства) и отрицательной (подавление зла). Для этого нужно было понимание того и другого – с целью перестройки основ богоборческого общества. (Поражает непонимание этого «красными патриотами», особенно атеистами, такими, как А.А. Зиновьев: «Назревший в Советском Союзе кризис мог быть преодолен средствами этого общества как общества коммунистического. Никакая особая перестройка основ общества не требовалась…» Причем почитатели Зиновьева трактуют это как «научное открытие в области обществоведения, имеющее огромное значение для познания современной истории»[149].)

Была нужна государственная религиозно-патриотическая идеология, хотя бы поначалу в той мере, как это в целях обороны от мiровой закулисы предлагала «Русская партия». Ее деятели тоже воспользовались «гласностью», на страницах «Литературной России» (главный редактор Э.И. Сафонов), «Москвы» (В.Н. Крупин), «Нашего современника» (С.Ю. Куняев) и других изданий стали появляться даже работы эмигрантов и дореволюционных авторов. Множились патриотические культурно-общественные мероприятия, создавались новые общества, союзы и братства. Но в настоящую оппозиционную партию на уровне правящего слоя «Русская партия» даже в эти годы, в отличие от демократов, к сожалению, так и не превратилась.

Самой известной патриотической организацией перестроечных лет стало общество «Память» во главе с Д.Д. Васильевым. Оно сформировалось из православно-черносотенного крыла «Русской партии» и в целом выражало русскую идеологию. Однако известность этой организации объяснялась иными причинами. Ссылаясь на сведения главы Службы безопасности президента Ельцина А.В. Коржакова и его сотрудника В. Стрелецкого, старший редактор американского журнала «Форбс» П. Хлебников пишет: «»Память» зарождалась при помощи КГБ. Идея заключалась в том, чтобы как-то структурировать чувства русского народа и придать им политический оттенок, напугать тем самым общественное мнение Запада и заставить помочь умеренному Горбачеву как «единственной альтернативе» силам экстремизма»[150]. Известны и слова подполковника КГБ В.Ю. Королева: «»Память» в ее нынешнем амплуа создана московским КГБ… Все заметные функционеры «Памяти» завербованы»[151].

Видимо, они шли на сотрудничество с КГБ с уже знакомыми нам надеждами влиять на своих «кураторов» снизу вверх в духе патриотизма и обрести влиятельных покровителей; наверное, этим объяснялись и призывы «Памяти» «сплотить ряды… вокруг ЦК КПСС во главе с Горбачевым»[152]. Цели же КГБ, помимо отмеченной внешнеполитической, можно предположить и вполне обычные в таких случаях: возглавить и держать под контролем организационное становление низового русского патриотизма; направить его развитие на менее опасный для власти путь; скомпрометировать его, с одной стороны, карикатурными, с другой – шумными эмоционально-экстремистскими выступлениями некоторых членов, используя их «втемную».

Наиболее нашумело дело К.В. Смирнова-Осташвили, который в январе 1990 года устроил «еврейский погром» в Доме литераторов, разбив очки малоизвестному до того писателю-демократу А. Курчаткину (это предусмотрительно засняли на видеопленку). Осташвили был осужден за это на два года лагеря (М. Дейч вел по радио «Свобода» регулярные репортажи с процесса, на котором присутствовало около 100 журналистов) и вскоре в лагере, по официальной версии «повесился» (скорее всего был устранен как нежелательный исполнитель, сыгравший свою роль).

Подобные скандалы и театрально-«чернорубашечные» акции (одной из них был марш группы в черной форме по Арбату перед изумленными интуристами) муссировались демократическими СМИ (заранее приглашаемыми) – этим исчерпывалась почти вся деятельность «Памяти», что вело к отколам от нее подозревающих неладное активистов, создававших свои организации (так, А.Р. Штильмарк создал православную «Черную сотню», А.П. Баркашов – военизированное «Русское национальное единство», о нем будет сказано далее). Для западных же советологов «Память» стала удобным жупелом «русского фашизма», ей приписывали влияние на военных и «готовящиеся погромы к 1000-летию Крещения Руси»… Васильев охотно давал интервью западным журналистам, называя себя «православным фашистом» и расхваливая как своего покровителя члена Политбюро Лигачева, который противостоял западническому курсу «перестройки». В  июне 1987 года даже Европарламент потребовал от СССР запретить такие «фашистские» организации.

Впрочем, такую репутацию «Памяти» создавали и провокационно: был раскрыт случай с евреем Норинским[153], который распространял от имени «Памяти» листовки с угрозами расправы над евреями, а евреи-редакторы СМИ («Знамя», Г. Бакланов) тиражировали эти страхи во всесоюзном масштабе даже с точно назначаемыми датами погромов[154]. А сколько подобных провокаций остались нераскрытыми?..

Под покровительством Яковлева передовиками «гласности» стали преемники «оттепельных» либералов: «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты». Эти демократические силы, как и мiровая закулиса, понимали, что патриотическая идеология мешает их планам больше, чем отживающая свой век КПСС. Давняя война западников и почвенников вступила в завершающую стадию, в которой пытался участвовать из эмиграции и автор этих строк[155]. И те и другие понимали, что настал решающий момент: какой быть посткоммунистической России. (Под этим девизом произошло и первое открытое братание патриотов-литераторов из кругов «Русской партии» с эмигрантами на съезде в Бельгии в апреле–мае 1990 года[156].)

Но, к сожалению, Горбачев с пренебрежением относился к пророкам в своем народе – и оказался в плену похвал чужих «пророков», которые стали для него главными критериями «перестройки». Мiровая закулиса воспользовалась этим, чтобы толкнуть падающего в нужную сторону. В то время как Горбачев наивно призывал «положить в основу международной политики общечеловеческие морально-этические нормы»[157], посол США Дж. Метлок доносил из Москвы в Вашингтон: «Нынешний хаос во внутриполитической жизни СССР предоставляет Соединенным Штатам безпрецедентную возможность повлиять на советскую внешнюю и внутреннюю политику» при «умелом, последовательном и настойчивом использовании нашего скрытого влияния»[158]. Такие же советы откровенно давали «третьеэмигрантские» советологи от «Шулхан аруха», как, например, А. Янов: «Возрождение русского имперского национализма во сто крат опасней советских похождений в Африке… Если за последнее полутысячелетие существовал момент, когда Западу была жизненно необходима точная, продуманная и мощная стратегия, способная повлиять на исторический выбор России, то этот момент наступил сейчас, в ядерный век, перед лицом ее развертывающегося на наших глазах национального кризиса»[159].

Как уже отмечалось, одним из основных средств такого стратегического влияния США «на исторический выбор России» стало очернение русской истории и поощрение антирусских сепаратистских устремлений национальных республик, порабощенных «русским коммунизмом» в соответствии с «Законом о порабощенных нациях» 1959 года.

В сентябре 1990 года в Риме по инициативе финансируемого США «Интернационала сопротивления» была проведена конференция известных российских и эмигрантских деятелей на тему «Национальный вопрос в СССР», выпустивших широко распространенное обращение: «Мы, интеллигенция, должны найти в себе достаточно дальновидности… Заканчивается существование одной из величайших империй в истории человечества и на ее территории возникают новые государственные образования… процесс уже необратим… Речь сегодня может идти не о [его] предотвращении… а только о правовом, демократическом и человеческом решении возникающих в его ходе… конфликтов…»[160].

Сепаратисты избрали своим главным аргументом «имперскую эксплуатацию Москвой» и обвиняли ее во всех  грехах в духе «империи зла». Эта нараставшая русофобия толкала и многих русских к мысли, что для России лучше самой отделиться от неблагодарных нахлебников – пусть на собственном опыте узнают, кто кого кормит. (Этот момент истины потом настал – см. таблицу в главе IX. Главный вопрос тут, с нашей точки зрения, состоял в том, по каким границам отделяться, на каких условиях и от кого.)

При этом демократы и сепаратисты (как и социалисты-антимонархисты в 1917 году) постарались нейтрализовать главную силу, которая могла быть дать отпор – армию, запятнав ее «кровью мирных граждан». События везде разворачивались по одинаковому сценарию, который в России известен с 9 января 1905 года: организуются мирные демонстрации, в рядах которых провокаторы нагнетают напряженность, совершают акты вандализма и агрессию против правоохранительных сил или армии, провоцируя силовое подавление выступлений. Так было в декабре 1986 года в Алма-Ате (как мы помним, П. Швейцер признал провокационный характер этих волнений), в феврале 1988 года в Сумгаите (войска были введены с опозданием, когда азербайджанцы убили сотни армян), в апреле 1989 года в Тбилиси, в январе 1990 года в Баку (где вновь начался армянский погром), в январе 1991 года у телебашни в Вильнюсе.

Провокационность вильнюсского столкновения позже была доказана: сначала экспертиза установила что люди были убиты выстрелами сверху из оружия, не имевшегося у советских десантников, но литовские сепаратистские власти отвергли эти данные. Много лет спустя предводитель литовских боевиков Буткявичюс, ставший министром обороны Литвы, признал, что «заранее планировал жертвы у Вильнюсской телебашни»: «он очень удачно разместил на крышах домов своих снайперов, которые стреляли в толпу для подогрева страстей и компрометации чекистов-десантников, присланных Москвой для контролирования ситуации»[161]. Была ли эта провокация единственной?

Однако все демократические СМИ винили в происшедшем (как и во всех коммунистических преступлениях ХХ века) «традиционные имперские великодержавные амбиции», – как о том в конце 1980-х годов особенно агрессивно звучало на волнах американской радиостанции «Свобода». Эту ее политику мы уже не раз анализировали; сейчас приведем лишь несколько примеров из передач радио «Свобода» в 1988–1990 годы[162].

Утверждалось, что «однопартийная система, она же партия, она же монархия, а в условиях ХХ века – тоталитаризм, имеют… общее – имперское устройство. Вероятно, в России иное устройство и невозможно: здесь всегда на костях да на крови, а добром русский народ не умеет» (Т. Щербина). Причиной террора в СССР были «две определяющие силы: …сила партийно-государственного аппарата» и «эгоистическая национальная сила русского великодержавного шовинизма» (Ю. Бадзьо). «Вся Украина… была оккупирована… в гражданскую войну… очень многие республики Советского Союза оккупированы империей» (В. Малинкович[163]). Искусственный голод 1931–1933 годов – «акция геноцида против украинцев» (П. Вайль). Программа «Судьбы Сибири» пропагандировала даже «деколонизацию Сибири» и ее избавление «от эксплуатации со стороны Москвы»    (А. Мананников, Е. Кушев, В. Коновалов и др.).

Одновременно шла массированная кампания против православных патриотов, стремившихся вернуть Россию на ее исторический путь. «Страна, которую они представляют [русские писатели-почвенники], вовсе не Россия. Эта страна называется Союз Советских Социалистических Республик… половина населения этой страны нерусские, и говорить о патриотизме русском в такой стране просто безсовестно, безнравственно» (В. Малинкович, В. Матусевич, Л. Ройтман). «Не являются ли русские народом прошлого, которого уже нет?» (Б. Хазанов, В. Тольц). «Настоящие русские интеллигенты в 20-е называли себя интернационалистами, а в 40-е их называли космополитами» (А. Пятигорский).

Главный идеолог «Свободы» Б. Парамонов, запугивая, что «торжество идеи деревенщиков привело бы к геноциду, как в Кампучии», объявил такую цель в отношении державообразующего русского народа (курсив наш): нужно «русского человека выбить из традиции». «Мы говорим о несекуляризированности [то есть православности. – М.Н.] русского сознания как об источнике опасности». «Перестройка должна не только демонтировать то, что называется тоталитарным социализмом, но и изменить духовный строй русского человека, приблизить его к западному складу сознания. Должна произойти мутация русского духа» – к «новому типу морали… на твердой почве просвещенного эгоистического интереса»[164]. (Показательно, что для позывных радио «Свобода» выбрана мелодия гимна, написанного в 1917 году при масонском Временном правительстве.)

Такая «эгоистическая мутация» навязывалась во всех областях: экономике, праве, истории и других гуманитарных науках. И когда в конце 1980-х годов «Свободу» перестали глушить – этот ранее запретный плод, доступный на многих волнах в любое время суток, стал самым влиятельным альтернативным СМИ на советском пространстве.

Причем активистов такой «мутации» оказалось достаточно в самом СССР. Например, поэтесса Т. Щербина учила: «Читать перед едой молитвы или порножурналы – это дело каждого»[165]. Литератор А. Стреляный пропагандировал, что «свобода ведь это, в конце концов, свобода и от национального сознания, за национальным следует космополитическое, оно уже у многих людей Запада»[166]. Писатель  Б. Васильев убеждал: «Национал-патриоты… носятся со своей идеей особливости нашего государства. Нет у нас никакой идеи! Вернее, идея одна – мы отстали»[167]. Один из демократических вождей, Ю. Афанасьев, на митинге прибалтийских сепаратистов приветствовал «начало конца Российской империи»[168]. Классиком «мутантного» жанра стала лидер «Демократического Союза» В. Новодворская, выдавшая немало афоризмов, например: «Слишком долго Россия была сапогом, наступающим на лицо человечества»[169], – для высказываний в таком духе эту демократку затем стали охотно приглашать на все телеканалы. Приведем и ее более развернутую программу (1991) в духе «Шулхан аруха»:

«Меня совершенно не волнует, сколько ракет выпустит демократическая Америка по недемократическому Ираку. По мне, чем больше, тем лучше. Так же, как меня совершенно не ужасает неприятность, приключившаяся с Хиросимой и Нагасаки. Зато смотрите, какая из Японии получилась конфетка! Просто «Сникерс». Семерка в Токио заседает, парламент либеральный имеется… Я была бы просто счастлива, если бы США… не забывали вовремя что-нибудь бросать на тех, кто уклоняется от либерального пути. Неотвратимость наказания – единственное, что может удержать  человечество от политического и нравственного регресса. И не надо про совесть! Нет у человека никакой совести. У отдельных продвинутых экземпляров – есть, а у большинства – нет…

Почему это в Америке индейцы не заявляют о своем суверенитете? Видно, в свое время белые поселенцы над ними хорошо поработали… Гражданские права существуют для людей просвещенных, сытых, благовоспитанных и уравновешенных… Жалкие, несостоятельные в духовном плане, трусливые сидят у параши и никаких прав не имеют. Если таким давать права, понизится общий уровень человечества… Русские в Эстонии и Латвии доказали… что их нельзя с правами пускать в европейскую цивилизацию. Их положили у параши и правильно сделали»[170].

При таком совпадении взглядов и национальности с коллективом радиостанции «Свобода» не удивительно, что демократы-западники из СССР все больше сотрудничали с ней, а в 1988 году произошла их первая официальная смычка: визит группы деятелей наиболее «продвинутого» тогда Театра им. Ленинского Комсомола М. Захарова на радиостанцию в Мюнхене. В передовице внутреннего бюллетеня радиостанции по поводу этого «исторического события» было приведено объяснение главы русской службы В. Матусевича: «Столь известные представители советской культурной жизни не согласились бы участвовать в радиопередаче РС без разрешения вышестоящих властей… Сторонники реформ Горбачева хотели использовать большую аудиторию слушателей Радио Свобода для поддержки гласности – в этом возможное объяснение неожиданного визита»[171].

Визитеры намекнули тогда, что получили разрешение от секретаря ЦК КПСС Яковлева. Вскоре он и сам высказал по радио «Свобода» свое кредо: «Для меня понятия народа не существует. Есть личность, каждый сам по себе… Не надо говорить о народе, надо о сообществе таких личностей»[172]… Разумеется, речь шла о русском народе.

И такое денационализованное сообщество личностей уже подрастало в молодом поколении, его, например, можно было воочию видеть в 1990 году «во время грандиозной манифестации в Москве 4 февраля», когда молодые люди, «проходя по Пушкинской площади, дружно скандировали: «Макдональдс», накорми нас!», «Кока-кола, ура!»»[173].

Возвращаясь к фигуре Яковлева, мы видим, что сотрудничество западных идеологических служб и советских западников шло на разных уровнях – вплоть до «прорабов перестройки» в Политбюро КПСС, которые в борьбе с «партийными консерваторами» вольно или невольно стали агентами влияния США. Начальник внешней разведки КГБ в 1989–1991 годах Л.В. Шебаршин получал агентурные сведения о наличии «людей ЦРУ в советских верхах», председатель КГБ В.А. Крючков докладывал об этом Горбачеву, но тот покрывал подозреваемых и сообщал им об этом (известно о таком случае с Яковлевым)[174]. В июне 1991 года Крючков предупреждал на закрытом заседании Верховного Совета СССР, что «наша страна прекратит свое существование», если агенты влияния не будут обезврежены, – но депутаты не имели таких возможностей…

При таком руководстве страной «Русская партия» уже никак не могла надеяться на успех прежних лояльных методов и поддержку сверху (в те годы делалась ставка на члена Политбюро Е.К. Лигачева, а самой громкой протестно-призывной акцией было эмоциональное письмо 74 писателей, адресованное в высшие органы КПСС и СССР[175]).

Семанов так описывает положение в 1991 году: «Русские патриоты имели в ту пору многие органы массовой информации, включая отчасти и телерадиовещание. Их митинги и собрания ждали переполненные залы и стадионы. За пределами Москвы и Ленинграда либеральные силы были очевидно слабы. Армия и госбезопасность буквально кипели от негодования и жаждали действий. Предательство властной верхушки во главе с Горбачевым, убожество деятелей пресловутого ГКЧП решило дело легко и просто, словно на опереточной сцене»[176]. Вот только напрасно Семанов сравнивает это предательство властной верхушки КПСС с поведением святого Государя Мученика Николая II в 1917 году: Государь категорически отказывался от сотрудничества с силами зла и потому был предан всеми – и генералитетом, и СМИ, и членами династии; Горбачев же пошел на сотрудничество с подобными силами зла и этим погубил страну.

На излете коммунистического режима в высшем руководстве КПСС вообще не оказалось никого, кто, подобно Государю Николаю II, понимал бы духовную суть происходящего. Никого, кто был готов «перекраситься» не в демократов, а в русских православных патриотов, или хотя бы опереться на них. В этом был просчет «Русской партии». Но приложила ли она сама достаточно усилий, чтобы воспользоваться перестроечными свободами для формирования себя в качестве русской силы, независимой от КПСС? Чтобы наконец-то провести четкую границу между добром и злом во всей советской истории? Такие голоса редко звучали тогда на верхах «Русской партии», например, В. Бондаренко на VII Пленуме правления Союза писателей РСФСР призывал: «Дальнейшая стыковка с партаппаратом нас окончательно добьет… При блоке с аппаратом мы обречены на поражение. Разве не звучит фарсом переиначивание великой столыпинской фразы в «Платформе патриотических сил России»: «Нам нужна великая Советская Россия»?..»[177]. Но должных последствий это ни для кого не возымело.

В этой губительной «стыковке с партаппаратом» была главная причина неспособности «Русской партии» повлиять на ход событий. Те, кто считали русской армией Красную (в отличие от белых) и национальным вождем Сталина (без малейшего понимания жертвенности казненных им генералов русской «третьей силы»), а богохульника Ленина хотели соединить с Православием, – не были готовы стать точкой приложения Божией помощи и в то же время взваливали на себя многие грехи большевицкой власти, позволяя демократам подверстывать патриотов к тоталитаристам. Конечно, и Белое движение, и «третья сила» в свое время проиграли, потому что не доросли до получения Божией помощи. А победить можно только с нею. И с этой точки зрения, важнейшей причиной проигрыша православно-патриотической оппозиции стало то, что ее деятельность (если сравнивать с политической ролью католической церкви в Польше), к великому сожалению, не была поддержана руководством Русской Православной Церкви в качестве духовного вождя.

Зато огромную роль в развитии событий сыграл главный противник Православия – антихристианский «бродильный фермент». Если Сталин хотя бы инстинктивно сознавал исходящую от него опасность для государства, то Горбачев со своим комплексом неполноценности перед Западом был обуян страстью понравиться этим кругам как наиболее прогрессивным. Вновь приведем признание из издания Российского еврейского конгресса: «Слабевшему месяц от месяца советскому режиму в его горбачевской ипостаси не оставалось ничего другого, как, демонстрируя Западу «новое человеческое лицо», в рамках общей либерализации перейти к тактике заигрывания с собственным еврейством»[178].

Причем в эти годы сокрушения коммунизма очень наглядно проявилась не только социально-политическая (отмеченная С. Лурье), но и мистическая сторона еврейского солидарного единства – в сознательной или инстинктивной борьбе народа сатаны против всех помех земной власти ожидаемого ими антихриста… Это единство, помимо их воли, соединяло усилия евреев-диссидентов, евреев-номенклатурщиков, евреев-теневиков и заграничных евреев-капиталистов (то есть мiровую закулису) в единый фронт борьбы за тот облик мiра, который необходим еврейству*.

Это видно даже из книги директора Института США и Канады АН СССР и члена ЦК КПСС Арбатова. Характерны его соответствующие оценки и диссидентов-западников (он признает, что его с ними «объединяло»: «усилия тех, кто бросил открытый вызов системе и порвал с ней», и тех, «кто старался изменить ее изнутри… оставаясь внутри»), и противоборства внутри КПСС (с дифирамбами Андропову и его команде – при сведении целей «Русской партии» к сталинизму и «шовинизму»), и представителей мiровой закулисы («Г. Киссинджер… мудрый человек и тонкий политик»)[179]. И с такими взглядами Арбатов возглавлял важнейший аналитический институт, который должен был изучать мiровую закулису и ее антирусскую политику! Неважно, становились ли такие, как он, прямыми агентами мiровой закулисы и сколько их было; важно, что их действия естественно складывались в достижении общей цели.

Впрочем, и агентура ЦРУ и «Моссада» в те годы в СССР действовала с нарастающим размахом. Однако противодействия ей со стороны мощного КГБ, насчитывавшего около полумиллиона штатных работников, оказано не было. В.Ю. Королев, один из долголетних сотрудников, а затем руководителей (1984–1987) борьбы с «подрывной деятельностью агентуры спецслужб Израиля и его союзников из числа… «лиц еврейской национальности»» (так называемая «израильская линия» в составе 2-й службы УКГБ по Москве и Московской области), так описал свою работу, в которой со времен Андропова до Горбачева ничего не изменилось[180]:

«Всерьез она не была нужна никому из руководства, хотя израильская разведка – едва ли не самая лучшая разведка мiра. И не только потому, что во всем мiре проживают евреи, частью разделяющие идею о двойном гражданстве, а в значительной степени в силу неординарности форм и методов агентурной деятельности.

В основном мы занимались никому не нужным бумаготворчеством… Несмотря на то, что в центральном аппарате и у нас имелись некоторые данные о работе в нашей стране израильских разведчиков, эта информация не являлась [в глазах начальства. – М.Н.] достаточным основанием для проведения соответствующих контрразведывательных мероприятий…». Королев внес предложения по улучшению работы, на что вышестоящий начальник ему заявил: «Ты ничего не понимаешь ни в разведке, ни в шпионаже, ни в контрразведке, ни в сионизме вообще – прекрати выступать с инициативами. Я запрещаю тебе и твоим подчиненным  читать книги на эту тему, анализировать материалы на линии – для этого есть генералы, они за это деньги получают».

«Поскольку, проработав на одном участке более трех лет, невозможно не узнать истинного положения дел, то, как правило, большинство оперработников через три года переводится руководством на новые линии. Так случилось и с нами. После осуждения за шпионаж Анатолия Щаранского [одного из основателей диссидентской Хельсинкской группы. – М.Н.] наша линия была расформирована и бездействовала в течение пяти лет… Интересно, что ранее нам запрещали его задерживать, хотя у Щаранского хранились списки сотен режимных предприятий с указанием выпускаемой продукции, смежников, сведений о руководителях… Щаранский был единственным человеком, задержанным нашим отделом за все время моей работы в нем». (Он был в 1977 году осужден на длительное заключение, но в результате массированной защитной кампании на Западе был обменен на арестованного в США советского агента.)

«Спрашивается: почему руководство препятствовало мероприятиям по повышению контрразведывательной деятельности, которые предлагала наша группа? Кое-кто задумывался о возможной причастности к израильской агентуре некоторых руководителей КГБ, членов Политбюро КПСС… Многие руководители КГБ женаты на еврейках. Немало евреев среди сотрудников КГБ…»

Сам Королев этих подозрений не разделяет. Но причастность могла заключаться просто в нежелании защищать свой падающий режим, чтобы потом выглядеть чистым в глазах будущих победителей. И по мере кадровых перестановок Горбачева таких людей во властных структурах становилось больше. Для преодоления сопротивления аппарата, не согласного со всем вышеописанным, Горбачев подвергал его непрерывной чистке – это был один из важнейших внутренних процессов «перестройки». С 1985 по 1990 годы было заменено 85 % членов ЦК! – это даже больше, чем в результате сталинской чистки 1930-х годов.

Советы также претерпели огромные изменения. В марте 1990 года в создавшейся атмосфере «гласности», западнических, антирусских и сепаратистских тенденций на выборах в местные и республиканские Советы значительное влияние получили демократы и сепаратисты. На Съезде народных депутатов СССР сформировалась «Межрегиональная депутатская группа» демократов во главе с бывшим кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС Б.Н. Ельциным (проиграв в 1987 году Горбачеву соперничество внутри КПСС, Ельцин в 1990 году демонстративно сдал партбилет и как «борец с привилегиями партаппарата» был избран депутатом).

В борьбе с КПСС депутаты выдвинули знакомый лозунг «Вся власть Советам!» – и для их умиротворения Горбачев убрал из конституции 6-ю статью о роли КПСС. Он и сам стал создавать новую легитимацию своей власти, более приличную в общении с Западом: стал председателем Верховного Совета СССР, затем в марте 1990 года Съезд депутатов утвердил его президентом СССР (пост генсека ЦК КПСС Горбачев также пока сохранил).

В это время провозглашают независимость три прибалтийские республики. Президент СССР не признает их актов, но в ход событий не вмешивается. В декабре 1989 года во время встречи с президентом США Бушем на Мальте, когда уже прошли «бархатные революции» в Восточной Европе, Горбачев дал США обещание, что будут применяться «лишь демократические методы, а не сила»[181], – видимо, и прибалтийским сепаратистам США дали знать об этом.

Признаки такой капитуляции, впрочем, наметились еще в октябре 1986 года на встрече Горбачева с Рейганом в Рейкьявике. Рейган был шантажно откровенен в разъяснении своей цели – отправить коммунизм на свалку истории, – и это стало для Горбачева «политическим Чернобылем» (как он туманно признает в мемуарах[182]). Видимо, он понял, что США не отступят от своей цели и нужно идти на уступки, чтобы сохранить свою власть в перестроенном виде.

18 января 1989 года в ЦК КПСС были приняты даже представители «Трехсторонней комиссии» (одной из структур мiровой закулисы) во главе с Д. Рокфеллером и Г. Киссинджером, которых интересовало, «каковы сроки… реализации ее [перестройки] идей, когда можно будет ставить вопрос об органическом включении советской экономики в мiровую»[183]. «Органическое включение» для них, разумеется, означало подчинение «непреложным мiровым законам», которые выработаны мiровой закулисой для финансового контроля над мiром (об этом см. в главе VI).

Опытный дипломат Добрынин отмечает, что Горбачев и его министр иностранных дел Шеварднадзе вели политику конфиденциальных соглашений с США. «Горбачев начал импровизировать и… не консультируясь с Политбюро и экспертами, соглашаться на внезапные компромиссы, которые в ряде случаев нельзя было расценить иначе, как односторонние уступки… Самоуверенные в своей непогрешимости и восхваляемые средствами массовой информации, Горбачев и Шеварднадзе… не получали адекватного эквивалента не только в области разоружения, но и в таких важных вопросах, как объединение Германии, общеевропейская безопасность»[184].

В числе таких уступок Шеварднадзе совершенно незаконным образом – без всякой причины и выгоды для страны (но не для себя) – уступил США огромные территории российского шельфа в Беринговом море (теперь там американцы арестовывают российские рыболовные суда, а о незаконности сделки после падения СССР даже не вспоминают).

Часто называют также уступки Горбачева в Восточной Европе: в ноябре 1990 года была подписана Парижская хартия, легализовавшая результаты «бархатных» революций, что Бжезинский расценил как акт капитуляции СССР в Холодной войне. 1 апреля 1991 года был распущен Варшавский договор. Начался вывод советских войск. А западные лидеры обманули, пообещав, что расширения НАТО не будет. Но ведь этого следовало ожидать.

Эти уступки были, с одной стороны, неизбежны – поскольку марксистский режим противоречил интересам этих народов и они сами его охотно сбросили. Но, с другой стороны, при правильной политике Москвы смена идеологии там не обязательно должна была вести к усилению антирусских сил в геополитическом балансе. Это было достижимо, если бы Россия и сама провозгласила национальную идеологию, и в этих странах ориентировалась на правые христианские круги (они потом себя везде проявили, но лишь в качестве оппозиции демократам, как и в России). Горбачев же тогда решил заменить партийных лидеров в соцстранах на прозападных реформаторов своего профиля.

Тщеславие Горбачева (падкого на похвалы западных СМИ) в этих уступках сыграло огромную роль и было вознаграждено: в октябре 1990 года ему дали Нобелевскую премию мира – «за прекращение Холодной войны». Позже Горбачев получил из рук канцлера ФРГ главную немецкую награду – Большой крест (за воссоединение Германии).

Разумеется, на декоммунизации Восточной Европы США не остановились. Согласно «Закону о порабощенных нациях» (поразительно, что Горбачев о нем нигде не упоминает) усилилось поощрение сепаратизмов республик. По сути этими силами – сепаратистскими и поощрявшими их западными – и решил воспользоваться Ельцин для отнятия власти у Горбачева, делая ставку на разрушение СССР.

В мае 1990 года Ельцина избирают председателем Верховного Совета РСФСР. Он описывает, как вошел в огромный председательский кабинет и подумал: «Ну и что дальше?.. Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили»[185]. Уже 12 июня Съезд народных депутатов РСФСР провозгласил «государственный суверенитет РСФСР» и верховенство законов РСФСР над союзными. (Соответственно и коммунисты сразу создали компартию РСФСР – непонятно зачем, ибо перехватить инициативу у Ельцина она не могла, но, находясь в оппозиции к Горбачеву, разрыхляла общесоюзную структуру КПСС.)

«Как только в воздухе прозвучало слово «суверенитет», часы истории вновь пошли… Пробил последний час советской империи»[186], – с удовлетворением вспоминал Ельцин. Это развязало цепную реакцию «суверенитетов» других республик (даже Карельской, Удмуртской, Коми и др.). Ельцин поощрял их: «Возьмите такую долю самостоятельности, какую можете переварить»[187]. В январе 1991 года он подписал совместное заявление с прибалтийскими республиками, признающее их субъектами международного права.

Горбачеву удалось вполне успешно противодействовать этому мартовским референдумом 1991 года. Был задан вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик…». (Курсив наш: Горбачев не хотел отказываться от социализма.) Ельцин и демократы пропагандировали: «России – да! Союзу – нет!». США усилили раздачу посулов всем республиканским лидерам в случае развала Союза, даже пытались собрать их всех вместе на «инструктаж». Но результаты референдума говорили сами за себя: в нем приняло участие  80 % населения (голосование не было допущено властями Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии, Армении и Грузии – однако часть их населения проголосовала в самостоятельно образованных избирательных округах, например, в Абхазии 98,6 % проголосовавших высказались за сохранение союзного государства). Из проголосовавших 76,4 % были за сохранение СССР, в том числе: в РСФСР 71,3 % от 75,4 % принявших участие, на Украине – 70,2 % от 83,5 %, в Белоруссии 82,7 % от 83,3 %, в Казахстане 94,1 % от 88,2 %, в Узбекистане 93,7 % от 95,4 %, в Азербайджане 93,3 % от 75,1 %, в Киргизии 94,6 % от 92,9 %, в Таджикистане 96,2 % от 94,4 %, в Туркмении 97,9 % от 97,7 %[188].

Итоги референдума Горбачева и активность сепаратиста Ельцина как его соперника побудили США отказаться от поддержки первого в пользу второго. Вскоре демократы «пробили» должность президента РСФСР; 12 июня 1991 года им был всенародно избран Ельцин вместе с вице-президентом А.В. Руцким. Позже соратник Ельцина М. Полторанин, отвечая на вопрос о роли в этом американских агентов влияния, признает: «Если бы не было президентства в России, так бы легко не развалился Советский Союз. Бурбулис… все время долдонил о президентстве, все материалы подготовил. А на Бурбулиса выходили американцы, он с ними тесно общался», после чего и «появилась идея суверенитета России, декларация о суверенитете…» Во время пребывания российской делегации в США «Бурбулис с кем-то куда-то уезжал. У него были контакты помимо нас»[189].

---