Если феодальные отношения стали прямым воплощением германского партикуляризма лишь с небольшим участием галльского ценностного кода, то корпоративные отношения были общекультурным и общецивилизационным достоянием, перешедшим в Средневековье из античности. В разных странах они принимали какие-то особые формы, но суть их была одной.

Корпорации — это нацеленные на производство и распределение (на «добывание хлеба насущного») племенные в своей основе системы. А племенные организмы в своей основе одинаковы для разных наций, ведь «революция племен» произошла 40 тысяч лет назад.

Для самобытия племен важно, чтобы существовал жесткий ритуал и был зримый, определенный, конкретный и однозначный центр этого ритуала — «идол».

 

Поэтому корпорации разных наций были едины между собой как по цели своего существования («хлеб»), так и по происхождению и структуре поддержания своего существования («племя»).

Корпорации стали экономической и социальной основой, фундаментными камнями политически и юридически раздвоенного, разтроенного западноевропейского общества. Это общество стягивалось обручами феодализма, но стояло на надежном фундаменте корпоративности.

В основе корпоративного фундамента находились цеховая и отчасти крестьянская общины. В более широком смысле к институтам корпоративности, безусловно, следует отнести коммуны, братства, гильдии, ганзы. Правда, в более широких и сложных институтах корпоративности роль национальной культуры была существенно более высокой, чем в «элементарных», иначе говоря, сложные корпорации были более уникальными, чем универсальными институтами.

Поражает многообразие и естественность проявлений средневековой жизни, той же корпоративности. При этом многообразии, трудно представимом в наше время, сохраняется гармония институтов и составляющих их блоков. Оба эти качества средневекового общества: многообразие и гармония институтов создавали особую атмосферу уюта человеческого бытия, которой наш «отчужденный» современник может от души позавидовать.

Без актуализированного состояния племенных общин, просто за счет правовых и политических механизмов, это многообразие не смогло бы стать устойчивым состоянием общества. Но само многообразие стало следствием влияния трех основных западноевропейских национальных общин, влияния синергетики готического синтеза на базовые племенные институты корпоративности, права и свободы.

Для того, чтобы понять средневековый корпоративизм, обратимся к французским историкам Э. Лависсу и А. Рамбо.

Посмотрим на коммуны:

«Средневековые города, добившиеся свободы самыми разнообразными путями, получили, конечно, не одинаковое устройство, и степень их независимости, как и формы их организации, были чрезвычайно различны. Одна коммуна почти автономна, другая принуждена довольствоваться лишь подобием свободы; здесь вся власть принадлежит общему собранию жителей, там власть находится в руках олигархии, состоящей из нескольких семейств, которые присвоили себе монополию на замещение магистратур и муниципальных должностей, — так что эти города невозможно определить каким-нибудь ясным и точным словом. С другой стороны, между наиболее независимыми местностями и теми, которые оставались под прямым надзором королевских или сеньориальных должностных лиц, было столько промежуточных типов, столько степеней, оттенков свободы и подчиненности, переходы от одних к другим были настолько нечувствительны, что трудно даже установить какие-нибудь категории, на которые можно было бы разбить их в интересах методического изучения. Это была непрерывная и последовательная иерархия, в которой одно звено непосредственно прилегало к другому…

В Руане действительная власть сосредоточивалась в руках ста пэров, которые сами назначали из своей среды присяжных и советников; когда один из этих пэров умирал, то остальные замещали его по собственному выбору, не советуясь с остальной частью коммуны. Наконец, из указанного явствует, что во многих городах магистраты также подвергались периодическому переизбранию: в Брюгге, Брюсселе и многих других местах их служба была пожизненной. Зато в других городах, как Athyes, мэр и двенадцать присяжных ежегодно назначались «по избранию и с согласия всего рода». Эти аномалии станут понятны, если мы вспомним, что коммунальные конституции, как настоящие договоры, возникшие путем переговоров, покупок или войн, представляли собой результат соглашения; что горожане отнюдь не старались коренным образом изменять существовавшие органы сеньориальной администрации, но, напротив, по мере возможности сохраняли их и довольствовались тем, чтобы в общем приноровить их к своим надобностям, поскольку соглашался на это сеньор; наконец, что в одних местах горожанам удавалось совершенно забирать их в свои руки, тогда как в других местах они принуждены были делиться ими с сюзереном».

Приведем описание «братских объединений»:

«Здесь жители в интересах борьбы со своими общими врагами учреждали настоящие тайные общества, носившие названия братств. В Марселе граждане в 1212 г. составили братство, «чтобы защищать невинных и противодействовать несправедливым насилиям». Тулуза, Байонна имели свои политические братства, которых сеньоры очень боялись. В Авиньоне в 1215 г., дворяне жаловались, что они ограблены братствами. В Арле в первой половине XIII в. архиепископу приходилось упорно бороться с этими присяжными товариществами. Около 1232 г. Бертран Аламанон в одной сирвенте обвинял прелата в том, что он уморил в тюрьме некоего Жюнкера (может быть, Гильома Жонкъера) за принадлежность к одному братству. В 1235 г. одно из этих обществ свергает подеста, берет в свои руки бразды правления, заставляет всех жителей принести клятву покорности, овладевает дворцом архиепископа, его поместьями и скотом и доходит в своем безрассудстве до того, что налагает интердикт на церковь, справляя свадьбы без посредства церкви и запрещая продавать что бы то ни было духовным, даже носить им воду. Братство ежеминутно распадается и беспрестанно возникает снова, по мере того, как возобновляются неистовые и непостоянные страсти».

Опишем купеческие гильдии:

«На севере Франции, в Нидерландах, на берегах Рейна в начале XII в., а может быть и раньше, в каждом городе образовывались ассоциации купцов, которые приобретали привилегии и вскоре добивались права надзора и юрисдикции не только в торговле, но часто и в областной промышленности; это были купеческие гильдии, называвшиеся в некоторых странах также ганзами. В некоторых городах эти ассоциации слились с коммуной, чаще они оставались обособленными, но почти всегда они умели приобретать первенствующее положение. Купцы, входившие в них, не складывали своих капиталов, но составляли нечто вроде синдиката с целью устранять конкуренцию, взаимно поддерживать друг друга, обезопасить себя от риска и обеспечивать себе сбыт и привилегии».

Если германцы предпочитали соглашения вроде синдикатов, в которых купец оставался субъектом собственности, то итальянцы начали объединять капиталы (а ведь это та же пирамида снизу!):

«На юге Франции и особенно в Италии ассоциации купцов приняли особую форму — торговых обществ, которые отличались от северных ассоциаций тем, что члены его соединяли свои капиталы для общих предприятий и затем делили между собой барыши. Такие совместные предприятия, редко встречавшиеся в средневековой промышленности, были уже в XIII в. душой торговли».

Германский партикуляризм (или иными словами — братская империя) стал основой для объединения корпораций в огромные конфедерации:

«Иногда образовывались конфедерации более крупные, чем компании и общества; такие товарищества носили название ганз; наиболее известным из них был знаменитый ганзейский союз, торгово-политическая конфедерация балтийских городов, возникшая в XIII в. Но существовало и множество других ассоциаций того же рода, из которых одни исчезали вскоре после своего появления, а другие просуществовали несколько веков. К числу последних принадлежали главным образом Ганза семнадцати городов и Лондонская ганза… Лондонская ганза была открыта, по-видимому, для всех купцов германской расы, посещавших английские ярмарки; но нам хорошо известна организация только фламандской ветви. Центром этой ассоциации был Брюгге; кассу хранили эшевены этого города, и директором компании мог быть только гражданин Брюгге. Этот директор назывался графом; при нем состоял помощник из граждан Ипра, носивший титул оруженосца (de schildrag), и совет, состоявший из неравного числа представителей от каждого из союзных городов».

Корпорации были сложнейшими ритуализированными системами, регулирующими все стороны жизни входящих в них членов, но и имевшими свои «выходы», «входы», «отдушины», так что даже современный «простой» человек, думаю, после некоторого размышления обменял бы свою свободу на корпоративную «несвободу».

Для того, чтобы стать членом цеховой корпорации, необходимо было прежде всего выучиться мастерству:

«Срок выучки почти всегда определялся статутами и был вообще продолжителен. Обыкновенно он колебался между тремя и двенадцатью годами: в Париже, чтобы сделаться резчиком хрустальных печатей, нужно было учиться 10 лет, а чтобы приобрести право выделывать четки из коралла и раковин — 12 лет. Необычайная строгость этих правил объясняется многими причинами. В средние века разделение труда находилось в зачаточном состоянии; ювелиры изготовляли самые разнообразные вещи из золота, серебра и меди, служившие для убранства и украшения церквей и домов, но при этом они сами обрабатывали сырой материал. Они сами плавили металл, плющили его, делали сплавы, чеканили, гравировали, покрывали эмалью; наконец, как все средневековые ремесленники, они сами изготовляли свои инструменты — молотки, щипцы, подпилки. Все это были разнородные искусства, которые им приходилось изучать, так что долгий срок выучки не был слишком велик…

Если ученик убегал, его разыскивали и возвращали насильно; после третьего побега он навсегда исключался из цеха. Он настолько принадлежал своему патрону, что тот, бросая ремесло, мог продать ученика кому-нибудь из своих собратий, и некоторые из рабочих прибегали даже к такой уловке: они становились хозяевами, открывали лавку, брали ученика, тотчас же перепродавали его и, получив барыш, закрывали мастерскую и снова поступали на службу. Если мастера пользовались почти неограниченной властью над учениками, то, со своей стороны, они должны были вести безупречную жизнь и быть опытными в ремесле. «Никто, — гласит статут ковалей проволоки, — не должен брать учеников, если он не настолько мудр и богат, чтобы мог учить и воспитывать их». Кроме того, мастер должен был иметь помещение и обучать учеников в своей собственной мастерской; был случай, когда прево уничтожил контракт на том основании, что хозяйка, принявшая ученика, не имела мастерской и ходила на работу в город…

Ученик почти не причислялся к цеху; зато он вступал в него вполне, лишь только кончал свое учение и становился valet, то есть рабочим».

Обучение обычно заканчивалось «практикой» и «экзаменом»:

«Чтобы достигнуть патроната, достаточно было пройти курс выучки, а в некоторых корпорациях еще прослужить год рабочим. Однако в течение XIII в. установился обычай требовать от кандидата в мастера доказательств его знакомства с делом; он подвергался экзамену или показывал пробу своего искусства, иногда и то и другое».

Посвящение в мастера было не только ритуальным, но и праздничным действом:

«Будучи принят, новый мастер посвящался в это звание в торжественном заседании цеха. Старшина цеха читал ему вслух и объяснял все статуты и правила общества, и вновь вступающий клялся на мощах соблюдать их и честно заниматься своим промыслом. Мельники Большого моста в Париже, жили в вечном страхе ледоходов и половодий, обещали, кроме того, в случае опасности немедленно подавать помощь своим соседям. Иногда эта церемония сопровождалась странными символическими формальностями: в Париже булочник, достигнув звания мастера, должен был в течение первых четырех лет платить оброк королю; по окончании этого срока все члены корпорации — патроны и рабочие — праздновали освобождение нового хлебопека; они отправлялись in corpore к старшине цеха, во главе процессии шел герой празднества, неся горшок с орехами и пирогами. «Мастер, — говорил он, — я кончил мои четыре года», и отдавал ему свою ношу. После этого наводилась справка у сборщика королевской подати; если он подтверждал это заявление, то старшина возвращал горшок, и новый мастер разбивал его об стену. Тотчас же вся компания разбивала дверь, прорывалась в дом и напивалась за счет хозяина».

В результате, по мнению Э. Лависса и А. Рамбо, «главной отличительной чертой этого экономического строя сравнительно с современным являются те товарищеские отношения, которые он устанавливал между хозяином и рабочими».

Не обходилось и без жульничества. Иначе это было бы не общество, а мертвый часовой механизм. Мы хорошо знаем, что при «социализме» невозможно прожить без жуликов — они просто необходимы «для смазки»:

«Некоторые корпорации имели право насильно навязывать свои услуги клиентам; таким образом, привилегия обращалась в вымогательство. Таковы были, например, винные крикуны в Париже, которые занимались тем, что утром и вечером ходили по перекресткам со жбаном и кружкой в руках и заставляли прохожих пробовать вино, сообщая при этом адрес торговца и цену. За это они получали от кабатчика по четыре денье в день. Отказаться же от этих услуг он не мог: если он не хотел говорить им своей цены, то крикуны справлялись о ней у гостей; если он не впускал их, они могли предлагать вино по королевской цене, и тогда кабатчик был обязан продавать его по этой цене. Такими же насильственными привилегиями пользовались мерильщики зерна и жидкостей и некоторые другие…

Наконец, мы достоверно знаем, что товары в то время часто были «дурны и недобросовестны»; корпорация резчиков хрустальных печатей и шлифовальщиков драгоценных камней запрещала своим членам употреблять цветное стекло вместо драгоценных камней, а между тем в драгоценностях той эпохи мы находим множество таких поддельных камней. Проповедники также с содроганием рассказывали об уловках ремесленников: тут проклятая старуха разбавляет молоко водой, там на всю ночь кладут на сырую землю коноплю или кудель, чтобы увеличить ее вес, там купец кровью свиньи подкрашивает поблекшие жабры своей рыбы. «Вот уже семь лет, как я покупаю говядину только у вас», — говорит покупатель мяснику в надежде добиться уступки. «Семь лет, — отвечает мясник, — и вы еще живы?». Конечно, это анекдот, но средневековые сочинения по промышленной технике, дошедшие до нас в довольно большом количестве, наполнены любопытными рецептами фальсификации».

Понятен и «приговор» корпорациям, данный европейскими учеными XIX века, естественно, для того времени восхищенными победами рынка, капитализма и рационализма:

«Эта организация поглощала экономическую свободу индивидуума. В своей деятельности, в ежедневном труде он должен был сообразовываться с требованиями своего цеха. Но эти требования предписывались самой общиной; действительно, каждая корпорация обладала большой автономией: она издавала законы, управляла собой и была почти независима. Этот строй можно охарактеризовать следующим образом: порабощенный ремесленник в свободной корпорации».

Но это не порабощение. Это была зависимость, основанная не на палочной дисциплине, мелочном контроле и узаконенном доносе, а на осознании своих интересов, преданности, гордости и уважении. И это признают цитируемые здесь авторы:

«Многие цеха не получили из чужих рук, а сами составили свои статуты и все цеха имели право изменять свои уставы. Сеньор или патрон ограничивались тем, что утверждали их решения. Корпорация сама назначала своих магистратов, судей и цеховых надзирателей, так что в сущности она сама судила себя и наблюдала за собой. Мало того, в некоторых общинах, например в общине седельников в Париже, к решению наиболее важных спорных дел приглашалась вся корпорация. Наконец, каждая из этих ассоциаций считалась юридическим лицом, могла приобретать и отчуждать имущество, посылать от себя в суд уполномоченного, некоторые имели даже право владеть печатью. Это были уже экстраординарные гарантии коллективной независимости. Однако эти права не были равномерно распределены между всеми членами цеха: ученики совсем не пользовались ими, и в собрании никто не говорил от их лица; что касается рабочих, то они правда, пользовались этими правами, но стояли на втором плане; может быть, они принимали участие в обсуждении и решении важных вопросов, но право голоса при выборе магистратов они получали лишь в редких случаях. Таким образом, преобладающую роль на этих собраниях играли патроны…

Наконец, не следует забывать, что люди того времени думали не так, как мы, что путы корпорации не стесняли их, и что они не только не находили эти ограничения слишком обременительными, но старались делать их все более точными. Поэтому не будем жалеть ремесленника XIII в.; он любил свой цех, который был его силой, его прибежищем и гордостью».

Гордости и самоутверждению средневекового человека весьма способствовало и то, что «наряду с цехами, ремесленники основывали ассоциации религиозного свойства: это были братства. Они не совпадали с корпорациями. В братстве не было монополий, в него вступали только желающие, все члены пользовались одинаковыми правами. Обычно, хотя не всегда, братство заключало в себе всех мастеров известной профессии».