Василий Лешков: Ещё о русском воззрении на науку и начале общинности в древней России

Василий Лешков: Ещё о русском воззрении на науку и начале общинности в древней РоссииВ этом году исполнится 200 лет со дня рождения Василия Николаевича Лешкова (2.09.1810-21.01.1881), выдающегося русского правоведа, историка, славянофила, общественного деятеля, многолетнего декана юридического факультета Московского университета. Его жизнь и наследие пока ещё мало знакомы современному читателю. В.Н.Лешков особое внимание уделял юридической стороне жизни русского народа, так как эта сторона, по его убеждению, «есть самая живая, полная, непосредственная, и ясная».

В феврале 1856 г. начал выходить славянофильский журнал «Русская беседа», где уже в первом номере появилась статья Ю.Ф.Самарина «Два слова о народности в науке», которая вызвала оживленную полемику между «Русской беседой» и «Русским вестником» (ред. М.Н.Катков, в то время преимущественно западнического направления).

Суть разногласий впоследствии Ю.Ф.Самарин определил так: «Русская беседа» доказывала, что «общечеловеческие идеи вырабатываются из живых народных стихий, и… народ, заимствуя у другого плоды его умственной жизни, не просто переливает их в свое сознание, а претворяет их в свое духовное существо».

«Русский вестник» «смотрел на дело иначе». В первом номере «Русской беседы» за 1856 г. в разделе «Смесь» была опубликована и заметка К.С.Аксакова «О русском воззрении», вызванная «нападениями и толками» на выражение «русское воззрение». Эта заметка в свою очередь также вызвала полемические отзывы. Одновременно с этим спором шёл спор и об общине в древней Руси. Не мог остаться в стороне от этих дискуссий и В.Н.Лешков. Ниже мы впервые переиздаём его статью (несколько сократив вводную часть) «Ещё о русском воззрении на науку и начале общинности в древней России» (Москвитянин.- 1856.- Т. 1.- С.86-94) и ее продолжение «Ещё о русском воззрении» (Москвитянин.- 1856.- N3.- С.237-246).

Публикацию, специально для Русской Народной Линии, по правилам современной орфографии подготовил доктор исторических наук профессор Харьковского университета Александр Дмитриевич Каплин.

+ + +

<…> Вопрос о русском воззрении не установлен, хотя он очень прост. Неужели русскому нельзя сделать воззрения на науку или искусство? А если можно, неужели не глядеть ему, рожденному среди Руси и русского народа, глазами русского народа, просвещенными его верою, нравами, историею? Разве иначе смотрел и смотрит на то француз, англичанин, немец? И разве может человек отрешиться от среды, в которой возрос духовно и которою возмужал умственно? Истина одна, наука — одна, искусство — одно — для всего человечества; все это справедливо только в идее; наука — одна, как искомое, как цель стремлений, результаты же действительных усилий на осуществление этих идей весьма различны, по месту, времени, народности. Результаты идей ученых составляют так же науку, как результаты во имя идей искусства — образуют искусство. Так наука и искусство, значения результатов, данных в известное время, неужели для всех одни? и, что сделала Европа, неужели только тем и пробавляться России? Да ведь она не малолеток, которого должно кормить из чужих рук; она может, она должна сама искать и вырабатывать для себя свою духовную пищу. И так вопрос о Русском воззрении есть вопрос о народном воззрении, не зависимом от западных авторитетов. Прибавим, что «Московс. Ведомости» придали слову: авторитет, в этом месте, совершенно ложный смысл. Дело шло, очевидно, об авторитетах литературных; «Ведомости» обратили их в авторитеты общественной жизни.

Вопрос о русском, народном воззрении, в противоположность западному, европейскому, есть вопрос о самобытности Руси и ее самостоятельности в духовном отношении. Вопрос не новый; он русский искони и вечно. В старину не только спорили, ссорились, но дрались, воевали за это. После войн Руси с греками за бытие материальное, после войн Руси с половцами и татарами за бытие религиозное и политическое, настали войны с Литвою и Ливониею за бытие самостоятельное, умственное. Петр В[еликий] порешил борьбу в пользу физического преобладания Руси на ее западе, но в то же время заставил этих победителей слушаться шведских уставов и шведских пленных. Повторилось, что разсказывают про Аннибала в Капуе, и про римлян, занявших науку и искусство и все воззрения у греков. И вот наше время представляет права свои на самобытное мышление, на собственное воззрение, т.е. на собственную деятельность, на собственный труд. Разве это не справедливо? Неужели то лишь верно, что сказано в немецкой или французской книге, хоть бы то был краткий учебник? Неужели та лишь повесть хороша, которая сочинена в Англии и заимствована из английской жизни? Неужели то лишь начало истории справедливо, которое высказано Гизо, Тьером? Неужели та лишь философия истинна, которая вышла, из головы Канта и Гегеля? Неужели те лишь законы разумны, которые выданы во Франции, Бельгии, Германии? В России есть много своего, в ее вере, правительственных началах, народной жизни, в русской истории, что может и должно сообщить нашей мысли основу, новую сторону, особый взгляд свежий на область человеческого ведения, которое только выигрывает от разнообразия, не теряя своего человеческого достоинства. Взгляд русский есть тот же человеческий взгляд, только с востока, со стороны, может быть, более освещенной.

Будем надеяться; а между тем предложим для примера два-три вопроса, которые покажут действительное присутствие в истории и быте русского народа особых основ для воззрения на историю и на общественный быт народов. Таким образом, мы коснемся здесь другого спорного пункта -литературы об родовом быте и общинности.

Вопрос об общинности до сих пор имеет вид отрицательного предположения, носит характер отрицательный. Имея в виду подорвать основания, на которых опиралось предположение о родовом быте древней России, г. Аксаков счастливо противополагал некогда; в «Московском Сборнике», быт общественный родовому. Принимая на себя разрушить предположения г. Чичерина, по которому у нас в древности не было сельской общины, г. Беляев ясно доказывает, в «Русской Беседе», несостоятельность мнений обсуждаемого писателя, и необходимо наводит читателя на мысль, что в Руси древней была и действовала общинность. Но, что же такое сама эта община, общинность, и что такое быт общинный, столько в истории крепкий, что пережил века, и столько в теории могучий, что помог уничтожить всякую противоположность! И по своему названию, и по своему противоположению родовому и всякому другому быту, общинность, естественно, означает особую форму общественной жизни народа. Община есть название для той связи лиц, которою живут они в известном месте, городе, посаде, селе; общинность есть обозначение для жизни всего народа, если он живет по городам, посадам, селам, общинам. Жил ли наш народ такою жизнию, жил ли он городами, селами, деревнями? Странно и предлагать подобный вопрос людям, которые не совершенные невежды в истории России. Исконная древность Киева, Новгорода, Смоленска, Суздаля, и т. д., неизведанная старина сельских поселений, о которых упоминают древнейшие акты княжеских завещаний или договоров и правительственные книги писцевые, окладные и т. д, все это ставит вопрос вне всякого сомнения. Но это — географические общины, связывавшие население одним единством места, и допускавшие всякую другую связь внутри себя, в среде самого населения; эти общины могли быть условлены союзом родства и единства происхождения, — могли быть основаны и устроены по началу родового быта? Вот в чем собственно расходятся предположения о быте родовом и общинном — в древней России. Первое силится доказать, что напр. Новгород, Киев, Смоленск построены родичами, населены родичами, и управлялись по родовым законам; и его не смущает вопрос о родстве двух сот, или даже тысячи, десяти и сорока тысяч родственников, сознающих свое родство, имеющих в среде своей родоначальника, и повинующихся ему, как общему отцу. Противоположная сторона уже в этом видит невозможность предположения о родовом быте, находит и в городах, и в посадах, и в селах и даже деревнях весьма много разнообразных семейств и фамилий, родов и племен, и необходимо приходит к заключению, что эта разнородная масса связывалась не родством, управлялась не родовым произволом, а правилами, которые вытекали из общей жизни, общих нужд и общих польз всего населения, по началам общинности. И так вот в чем вопрос. Его должно было установить, прежде чем ратовать. Без этого г. Чичерин докажет, пожалуй, что сельские общины у нас существуют только с Екатерины В[еликой],- что в старину города у нас не отделялись от сел и деревень, а смешивались, и неизвестно почему носили название городов,- и что в селах и деревнях, следов[ательно] и в городах, населения настоящего не было, оно постоянно ходило с места на место, постоянно шаталось, и народ русский великого Московского государства кочевал, не был народом — до XVIII столетия! — Дело идет не о внешней форме народного быта, а об его внутреннем союзе и управлении. Деревни, села, посады, города, существовали, как и в наше время; в общинах жил древний русский народ, как и современный. Как он жил тут и действовал? Г. Чичерин хотел оказать существенную пользу своей стороне, представивши на деле быт древних сельских общин, без общинного управления, и оказал услугу противникам, выведши вопрос на свет событий, на свежую воду. Прежде всего, кидается в глаза, что отвергая общинное устройство сел и деревень, г. Чичерин ни одним словом не подтверждает предположения о господстве в них родового быта, называя наши древние общины владельческими и т. п., и только во времена, до Рюрика — патриархальными, или родовыми. Довольно уступки. С другой стороны, не может не броситься в глаза и то обстоятельство, что г. Чичерин исключительно толкует о селах, деревнях, и почти никогда не обращается к посадам, слободам, торгам, городам, которые, при господстве родового быта в Руси, имели бы существенно аналогическое или тождественное устройство. Наконец, и в этом ограниченном воззрении на историческое развитие сельских общин он действует преимущественно доказательством отрицательным; в пользу своего мнения он делает предположения, а противникам говорит, что будто у них нет документов для того или другого положения об управлении общин по селам и деревням, следственно такого управления не было, onus probandi, переносится на другую сторону. Этим объясняется выбор задачи. Труднее представить документы об управлении в селах и деревнях до XVII, XVI век., чем для подобного управления в городах, Новгороде, Пскове; а потому отрицание делается, как бы законным, и изложение автора идет победоносно. Но г. Беляев, в своей статье, до очевидности показал несостоятельность предположений г. Чичерина и документальность, возможную для нашего времени, общинного устройства наших древних сел и деревень. — С своей стороны, отметим здесь только то, в чем сходятся и соглашаются обе стороны. Г. Чичерин допускает, по совершенной невозможности отвергнуть, что наша древняя сельская община связывалась экономическими, хозяйственными видами, интересами и т. п., и сверх того, что эта сельская община составляла союз, но которому она отвечала за голову человека, убитого или найденного убитым на ея земле. — Ясно, что о родовой связи тут не может быть речи, что союз общины был и постоянен, как платеж подати и дани, и крепок, как ответственность за убийство, совершенное на земле общины, и необходим, как явление, определяемое местом поселения, пределами поземельного владения. Находя такую связь между членами сельских общин, в России XVII, XVI века, недолжно выпускать из виду подобную же связь между членами общин по Русской Правде, XII, XI века. Распоряжения Русской Правды о верви, на земле которой ляжет голова убитого, известны всем и каждому; а смысл их и значение ясны с первого слова. Верви, а впоследствии общины других названий отвечали за всякое убийство, совершенное на их земле, неизвестно кем из членов; стало быть, отвечали все члены за одного, и один отвечал за всех. Если верви отвечали тем, другим платежем или дикою вирою, стало быть, они имели обязанность и право отыскивать виновного, преследовать его. Если верви имели и обязанность и право преследовать убийцу и выдавать его, по востребованию князя, с прихода Рюрика; стало быть, до него они имели право сами судить виновного так или иначе. Право суда должно было хоть частью остаться за общинами, в роде верви, а право надзора за происшествиями внутри своих пределов, и власть распорядка с винов-ными сочленами должно было постоянно находиться в руках общин, отвечавших за голову убитого. И все это предполагает внутреннее управление собственное, общее, общинное. К тому же вела ответственность общины за платеж дани и податей, которые следовали с ее членов; ответствуя перед казною за недоимки и несостоятельность каждого из своих членов, община необходимо имела власть над этими членами, власть ограничивать произвольный выход, право требовать деятельности, сообразной с обычаями местности, право распределять участки между членами, и облагать их повинностями, Все это не могло не родить влияния общины на самые земли, и не соделать их принадлежностью общины и ея правом. Присоединим к тому, что народ наш, живя по деревням и селам, и устраивая по селам церкви, не мог не образовать особенной связи народной по приходам, которые имели свои общие обязанности, повинности, и свое общее, общинное управление. Не имея в виду подробно излагать здесь вопрос о русских общинах, мы указываем на самые общие, всем известные связи народа, которые не могли не образовать общин сельских. Общинность городов с их вечем, собственным судом и управлением, не подлежит сомнению, и мы можем пристать к стороне, доказывающей, что русский народ древности жил и действовал по началам общинности, а не родовой или патриархальной связи. И сколько следствий вытекает для науки и научного взгляда на историю, разсматриваемую под влиянием общинного начала!

+ + +

Еще о русском воззрении

Пора нам освобождаться от иноземных воззрений, пора нам самим разработывать и познавать свое настоящее и прошедшее. Одна из майских книжек «Русского Вестника» уже близко подходит к этой мысли, и видимо содействует к сближению сторон, спорящих за национальное и европейское воззрение. Статьи гг. Бабста и Чичерина, дружелюбно поставленные вместе в N «Московских Ведомостей», уже не одинаково решают дело, и, в явном противоречии между собою, кажется, приготовляют новое направление вопроса. Г. Чичерин говорит, что Запад имеет влияние только на моды в России; г. Бабст всею статьею доказывает, что и в науке западная новость не без влияния, на Руси. Лейпцигский профессор Рошер предложил, и г. Бабст переносит в русскую литературу мысль об исторической методе в политической экономии. Далее г. Чичерин силится доказать, что только Запад имеет материал годный, для научения русского народа; г. Бабст напротив, требуя полного исторического изучения политической экономии, налагает на всех ученых обязанность, поучиться кое-чему и у русской истории, у русского народа, у русского закона. Мы не можем не согласиться с г. профессором Бабстом, что изучение и установление начал политической экономии невозможны без исторического изучения нравов и обычаев, литературы и законодательства у разных народов, след. и у русского. Только система таких экономических начал, которые соображены со всеми явлениями истории древней и средневековой, западной и русской, может соделаться истинною наукою. Но мы не согласны с г. профессором в том, что он Рошеру приписывает и мысль и первое исполнение мысли об исторической методе в политической экономии, и что он дожидался сочинения Рошера, для провозглашения методы, которая у нас высказана и существует в ученой литературе по многим вопросам политической экономии, напр, по вопросу о путях сообщения, о промышленности, о продовольстии, призрении и т. д. Прибавим, что историческая метода необходима не для одной политической экономии, а для всех наук, не исключая даже математических, и что требование такой методы основано на мысли, что каждый народ и каждый век что-нибудь от себя может внести и вносил в науку, в это человеческое достояние, добывая это что-нибудь своими силами, своими способностями, своими средствами, самодеятельностию, самомышлением. Народ, который хочет войти в историю, должен сам произвести достойное человечества; а повторяя только чужое, принимая только чужие воззрения, довольствуясь только переводами да иностранными авторитетами, он не будет достоин названия исторического деятеля. Самостоятельное же знание -необходимо народно, как у частных людей оно необходимо лично; и, в высшей степени, народное, истинно-народное делается общечеловеческим, как в высшей степени личное, истинно-личное претворяется в народное. -Итак еще раз, пора нам освобождаться от иноземных воззрений.

Замечательно, что наш народ только один раз, в древнейшие времена, при самом начале своей тысячелетней государственной жизни прибегнул к иноземному содействию, для установления порядка; а наши писатели то-и-дело, особенно в новейшие времена, ищут иностранных авторитетов, для установления наряда в литературе. Так исходными точками для русской истории служат напр. поныне чужие мнения, то Еверса, то Зибена. — Конечно, жизнь европейского христианского народа представляет много аналогических сторон с жизнию других европейских образованных обществ; но, начиная судить об этой жизни, по аналогии, при нужде, когда еще ничего своего не было выработано мы не имеем права продолжать аналогию в безконечность особенно тогда, когда уже издано, обнародовано и открыто всякому много актов, летописей, источников, могущих ознакомить всякого с особенностями отечества. Времена изменились, и, если прежде проводили у нас параллели между историею Запада и древним бытом Руси, то ныне можно писать только о расходящихся линиях, да о противоположных путях, пройденных в истории народами Запада и народом русским. Кто в наше время не знает этих различий и противоположений? Кто может говорить теперь о России, не обращая внимания на эти отличия? Кто может, без особенного пристрастия, без особой натяжки, находить одинаковыми следствия, вытекающие из различных начал? — Упомянем при этом, хоть вскользь о главнейших различиях между Русью и Западом, для получения задачи, которую должно порешить по началу общинности.

Вера в Руси была и осталась верою, в истинном значении слова, настоящею верою, недоступною для личных мудрований, свободною от произвольных толкований, таинственною областию веры и добрых дел, а не холодного знания. И религиозное положение Руси существенно разнится от положения Византии, Рима, Запада. Борьба за богословские мнения была нам неизвестна; споры по вопросам о власти и устройстве в церкви, оказались невозможными, злоупотребления в церкви со стороны частного произвола не могли явиться; война против злоупотреблений не нарушала общества, не разгорячала умов, не разжигала страстей; и мы не знали ни партий византийских, ни войн альбигенских, ни преследования гусситов, ни борьбы протестантов, ни того разложения догматического и церковного единства, от которого до ныне страждет Запад. При всей религиозной терпимости, у нас существует господствующая, единая, общая всему народу вера; тогда как на Западе, при всем старании установить и укрепить централизацию в управлении, не легко назвать исповедание, которого держится основное, образованное, лучшее общество во Франции, в Германии. — Недаром 1848 г. в Виттенберге собирался протестантский синод, под председательством доктора Вихерна, который предложил установить внутреннюю миссию, для проповедания Евангелия, уже не in partibus infidelium, не для язычников, а внутри Германии, и, хоть бы, посредством романа, с заглавием: Eritis sicut deus. Не даром, в наше время, Виземан, в Англии пишет и издает романы с нравственным содержанием, и т. д. — Россия, стоя твердо на камени веры, может основательно — критически смотреть на происшествия в западной церкви, с минуты, когда рождалось и укреплялось ее колоссальное могущество, до времени, когда столб ее основания раскололся на двое, и наконец, когда самое здание распалось на части католическую, протестантскую и т. д.

Государственная власть и государственное устройство Руси установились с призванием варяжских князей, образовались по акту призвания, и с того времени постепенно и органически развивались в позднейшие установления. Призывая варяжских князей володеть и княжить в Руси, народ ясно сознавал значение прав, предоставленных его князьям, потому что никогда впоследствии не отрекался от них, а, напротив, всегда утверждал эти права за князьями, и только помогал осушествить их в своей истории. Народ постоянно искал одной общей власти, высшей, верховной, равной для всех, одинаково строгой и судящей, одинаково любовной и милующей, сообразно самой идее верховной власти, которой оставалось только расширять свое могущество в пространстве, посредством уделов, и возрастать внутренно во всех своих существенных аттрибутах — в единодержавии, самодержавии, наследственности. Не то было в политическом быту западных обществ Европы. Там верховная власть почти везде явилась в форме и акте завоевания, которое не могло произойти без пособников и не могло не дать пособникам участия в самой власти. Установившись войною или внутреннею борьбою, власть должна была держаться и развиваться только этими же средствами. Являются повсюду различные приобретения и уступки, различные результаты ума и силы, хитрости и деспотизма, различные формы правления по государствам, по векам, по царствованиям. Часто один ложный совет, один неловкий шаг заставлял преемника терять все, что целый ряд предков приобретал ценою жизни и доброго имени в истории. Отсюда особенный характер государственного права, как собрание статей договорных, писанных, условных, остановившихся на том, на чем стороны помирились; но мир между внутренними врагами не — прочен, он бывает только перемирием; и при новых силах, новые борьбы с новыми приобретениями и уступками на обеих сторонах. Где же пределы и конец требованиям, уступкам, формам? — С высоты начала неизменного и оправданного тысячелетним опытом, Россия может основательно-критически судить о событиях западно-европейской внутренней политики с Иоанна Безземельного, Фридриха Барбароссы, Людовика XI, до событий времен Карла XII, Людовнка XVI, Густава IV и т. д. Право и его понятие, как бы, не существуют в народах средневекового Запада. Каждый из них заимствует право и законы или из страны, в которой селится, или из чужих пределов, из Италии, из Рима; и установлениям иноземным и учреждениям чуждым обыкновенно дает перевес перед своими, и чужим убеждениям жертвует собственными. Напротив, в Руси право и его понятие искони присущи самому народу; они не занесены к нему извне, они не навязаны ему чьею-нибудь волею, даже не даны тою или другою властию, а в народе родились, им выработались, в нем существуют. Народ дорожит своими установлениями и защищает их, требуя ото всех соблюдения установлений по-старине. Если где, то особенно в русском праве господствует историческое начало, и здесь-то особенно к узучению права должно прилагать историческую методу. И сколько человеческого элемента в этих установлениях, и сколько разумных начал в древнем русском праве! Это можио видеть из нашей древней дипломатии, равно как из системы внутреннего законодательства. В дипломатии встречаем мы человеколюбивые распоряжения о праве иностранцев, с отрицанием права берегового, зауморщины, рабства христиан — пленных, и с узаконением самых свободных сношений торговых. В системе внутреннего законодательства замечаем верный взгляд на многие стороны юридической жизни народа. Гражданское или имущественное право постоянно ищет оффициальности и публичности для гражданских сделок, пятнания, или наложения клейма на вещи, свидетелей, записей, крепостей, обеспечивающих суд правый. Оно уважает имущества родовые, но и лично приобретаемые, купли, продажи, по законам публичности, называет благоприобретенными, пока не будет доказано противное! Выражение одного западного государя, назвавшего домик своего кондитора построенным из королевского сахара, по русским законам, должно почесть незаконным оскорблением. Почему же свято лишь одно доставшееся по наследству? Но родовое есть все-таки благоприобретенное имущество. — В семейном и общественном праве, личность имеет столько же признания, сколько и происхождение; ибо уже Володимер великим мужем сотвори того и с его отцем, кто задавил в своих руках печенега, и дал тем Руси победу. В уголовном [праве] издревле господствует мысль об исправлении преступника, которого не увечили собственно русские законы и не осуждали на смерть. Вообще же закон, как власть, в России, стремился быть ровным для всех, без внимания к гражданским различиям виновных; ибо наказывается за преступление не князь, боярин, дворянин, купец, а человек, и каждый только по его вине. Заключим общим замечанием, что на Руси мы не встречаем самоуправства в таком размере и так постоянно, как это было на Западе, где оно получило название кулачного права, и осталось в праве поединка, жертвою которого стал недавно Гинкельдей в Берлине.

Все эти особенности русского народа легко объясняются из его общинного быта. Общинность есть оседлость, общиность есть гражданственность, которые составляют основу нашей истории, с первых страниц летописи. Незапамятная древность оседлости, в России, уже чувствуется в выражении Нестора об уграх времени Олега: беша бо ходяще, аки се половцы[1]; он не нашел в русских преданиях предмета сравнения для кочевой жизни. Древность оседлости, в Руси, очевидна из древности наших городов, Киева, Чернигова, Смоленска, Суздаля, которых названия не имели значения уже при Несторе. — Незапамятная древность общественности доказывается исконным разделением народа на классы или общественные сословия, людей и мужей, вносивших напр. по случаю похода Ярослава против Святополка по 4 куны, — старейшин и старцев, представлявших в этом случае по 10 гривен, и бояр с посадниками, обложенных взносом по 18 гривен [2]. Но особенно осязательно выказывается общественность Руси в событиях, которые касаются внутреннего управления. Нельзя не видеть ее в советах, которых требуют князья от народа и его сословий, обращаясь к ним с вопросами, как Владимир, в деле веры: что ума придасте? Что отвещаете?[3]. Нельзя не видеть ее в формуле: тако буди, которою князья утверждали приговоры сословий [4]. Нельзя не видеть ее в той важности, которую придавали князья положению сословий, требуя, во взаимных отношениях, чтобы их поряды или условия были положены, по нашему, обезпечены, пред епископами, игуменами, пред мужами, и градскими людьми [5]. Наконец, там же, на этих первых страницах летописи, мы встречаем веча, или народные собрания, для совещания о делах общественных. Вече, в Киеве, разсуждает и решает дело по случаю осады [6]; не без общего согласия, не без веча скрывают кияне смерть Владимира, не пускают Мстислава, требуют оружия у князя против Святополка, равно как впоследствии против ляхов [7]. Эти веча сохранились в Новгороде и Пскове, но и во всей России оставили глубокие следы; мы можем видеть их во всем, и можем сказать, что народ наш постоянно жил крепкими общинами, начиная с верви, отвечавшей за убийство, совершенное в ее пределах, до погостов и сотен, требовавших отовсюду своих членов, до волостей, имевших все права древних вервей, до городов, с их вечем, с их присудом, с их уездом, до областей, составивших собственно Россию. Эта общинность имеет аналогию только с древнею германскою маркою, и ничего общего с последующими общинами Запада, которые разбили союз марки, образовали независимые города, обратили в рабство крестьянское сельское население, помогли разрушить государственное единство. Русская общинность содействовала союзу народа в обществе и в государстве, родила указанные различия от Запада, образовала Русскую историю, и приобрела два великие начала общественности — личную свободу и общественное владение в земле. Напрасно думают, что военный плен служит единственным или преимущественным источником рабства. Для того, чтобы пленные обращались в рабов, рабство уже должно существовать внутри общества, в его жизни, в его убеждениях. Рабство древнее войн; и в обществе, которое не знает рабства, плен сам собою не родит его. Свидетельство императора Маврикия о состоянии пленных в землях славянских, имеет весьма важное историко-философское значение. Сверх того, обозначение рабов в языке нашего народа, доказывает, что неволя произошла из родовой связи; холоп, хлопец, раб, ребенок и т. д. ясно говорят, что рабство имеет корень в родовом быту и, если его не было в Руси, то быт ее был не родовой, а противоположный родовому — общинный. Общинность народа должна была также дать особый вид поземельному владению, соделав землю общественным, общим достоянием, доступным для всех, и чрез то могущественным средством для обезпечения личной свободы, и широким основанием для всякой свободной деятельности. Наконец, эта общинность народа и общественность земли послужили основою для всех общественных установлений, которых бытие, форма и юридическое значение в России так отличны от западных. Наши земские дороги, существующие до последнего времени, появившиеся в незапамятные времена, для сближения деревни с деревней, села с селом, и сел с городами, произошли в Руси, по особому началу, только во имя общественных потребностей, независимо и без возражения со стороны частного владения. Ямская гоньба, первоначально сливающаяся с подводной повинностию, и постоянно составлявшая общую народную повинность, условлена общинностью и естественно должна была принять форму общего народного права и обратиться в учреждение почты. Промышленность сельская, с ее однообразным на всем пространстве России, трехпольным хозяйством, с ее однообразными и определенными отношениями крестьян к владельцам, по записям, определявшим переходы, отказы, деятельность; равно как меры против болезней, голодов, бедности, преступлений, постоянно состоявшие в общих общинных усилиях; — все это суть прямые следствия общинности древнего русского народа.- И понятно, что в России, в стране таких особенностей в труде и земле, служащих основанием для решения многих вопросов права, политики и государственного хозяйства, начала наук об этих вопросах должны быть существенно различны от начал, принятых на Западе. Изучая напр. начала полит. экономии в России, с русской точки зрения, мы не будем повторять чужого, а, может быть, скажем такое свое, которое войдет в науку и тем будет содействовать достижению общечеловеческого идеала — истины.

Сноски

1. Лаврентьевская летопись.

2. Там же, стр. 46, 51, 57, 61, 62.

3. Стр. 45, 47.

4. Стр. 33, 34.

5. Стр. 98.

6. Стр. 55.

7. Стр. 61, 63, 73, 74.

Примечания

Статья В.Н.Лешкова «Ещё о русском воззрении на науку и начале общинности в древней России» писалась спустя неделю после высказанного «Московскими ведомостями (N27 от 5 марта 1856 г.) критического замечания относительно программы славянофильского журнала «Русская беседа» (о народности в науке).

В.Н.Лешков ещё не знал содержания статьи от сотрудников «Русской Беседы» (в первом номере «Русской беседы» за этот год была напечатана статья Ю.Ф.Самарина «Два слова о народности в науке»). Ю.Ф.Самарина утверждал, что «как в истории общечеловеческие начала проявляются не иначе как в народной среде, так и в области науки мысль возводит эти начала в сознание через эту же среду» (с. 120)

На эту статью только что начавший выходить «Русский вестник» ответил статьёй Б.Н. Чичерина «О народности в науке» (май, кн.1).

С новой статьёй Б.Н.Чичерина в «Московских ведомостях», как и со статьёй И.К.Бабста, В.Н.Лешков полемизирует в продолжении своей статьи «Ещё о русском воззрении» («Москвитянин».- 1856.- N3).

После этого в дискуссии приняли участие М.Н.Катков («Заметки «Русского вестника». «Русская Беседа» и так называемое славянофильское направление»), Ю.Ф.Самарин («О народном образовании»), вновь М.Н.Катков («Заметки «Русского Вестника». Вопрос о народности в науке»), К.С.Аксаков («О русском воззрении», «Ещё раз о русском воззрении») и др.

Одновременно с этим спором шёл спор и об общине в древней Руси. Вызван он был статьёй Б.Н.Чичерина в «Русском вестнике» (1856. Т. 1. Кн. 2.), на которую ответил И.Д.Беляев статьёй «Обзор исторического развития сельской общины в России, соч. Б.Чичерина» (Русская Беседа. 1856. Т 1). На это Б.Н.Чичерин опубликовал «Ещё о сельской общине (Ответ г. Беляеву)» (Русский вестник. 1856. Т. 3. Кн. 2; Т.4. Кн. 1). На что И.Д.Беляев дал общеисторический комментарий («Ещё о сельской общине (на ответ Чичерина)» (Русская Беседа. 1856. Т.2).

Затем в этот спор вмешался ещё и С.М. Соловьёв.

В этом контексте и писалось окончание статьи В.Н. Лешкова.