Вся военная история показывает, что боевые качества войск зависят не только от уровня их выучки и насыщенности современными средствами ведения войны, но и от этнических особенностей солдат и офицеров, а также боевых традиций армии в целом и ее отдельных частей. Состояние боевого духа войск имеет очень важное значения для победы. Поэтому и причины побед одной армии над другой в ходе Первой мировой войны следует искать не только в военной доктрине, в талантах полководцев, в особенностях и преимуществах тактики и стратегии, в качестве и количестве винтовок, патронов, снарядов и боевой техники, а, прежде всего, в психологии и особенностях солдат и офицеров противостоявших друг другу держав.

 

Разумеется, боевой дух народов или его недостаток наиболее ярко проявляют себя во время длительных и кровопролитных войн, когда годами вымуштрованные в казармах профессиональные войска вследствие огромных «кровавых потерь» сменяются на фронтах «народными» армиями из запасных солдат, во многом утративших воинский дух в условиях гражданской жизни, и призывников, многие из которых вообще никогда не служили в армии. Но сами плоды воинского воспитания народов и состояние их морали начинают сказываться буквально с первых выстрелов.

Чтобы сравнить и оценить воинские доблести и недостатки сражавшихся в Великой войне наций, в принципе можно воспользоваться несколькими источниками информации. Во-первых, разумеется, – это современная событиям периодическая печать воюющих стран, где в изобилии представлены рассказы о геройских подвигах своих солдат, коварстве и жестокости врагов. Материалы эти по большей части основаны на реальных фактах, но подобраны и освещены эти факты предельно тенденциозно, поскольку основная роль прессы в военное время – пропагандистская. Причем, впервые в истории во всех странах пропагандистский аппарат заработал с необычайной интенсивностью и систематичностью. Поэтому неудивительно, что в 1914 г. большинство немцев, русских, французов, англичан и турок были твердо убеждены в том, что именно на их страну напал враг, что их страна – невинная жертва агрессии. С начала боевых действий национальная пресса начала формировать образ врага, изображать неприятеля зверем, варваром, дикарем, клеить противнику оскорбительные ярлыки и клички. Для этого использовались подлинные и мнимые факты, свидетельства и слухи о военных преступлениях, причем степень достоверности этих жутких историй мало кого из газетчиков волновала. Например, в начале Первой мировой войны в англо-французской прессе очень широко были распространены различного рода публикации о зверствах и дикости германцев на захваченной ими у Франции территории, вплоть до леденящих душу рассказов о поднятых на штыки младенцах, отрубленных детских ручках, об изнасилованных монахинях. Подобные же материалы заполняли газеты и журналы немцев и австрийцев, только здесь жестокими варварами изображались, чаще всего русские солдаты, наступавшие по территории Восточной Пруссии, но нередко и их союзники – англичане, французы, бельгийцы, сербы.

Достаточно сравнить заголовки русских и немецких газетных статей того времени, чтобы понять, насколько они схожи по стилистике: «Невероятное зверство германцев» и «Казачьи козни», «Христиане ли немцы?» и «Мародерство русских при Эйдткунене», «Германские неистовства» и «Люди или звери», «Как воюют палачи» и «Партизанская война в России». «Кельнская газета» в номере от 12 сентября (по Григорианскому календарю) 1914 г. написала, что русские генералы Ренненкапф и Мартос отдали приказы своим подчиненным жечь без исключения все немецкие поселения в Восточной Пруссии и расстреливать всех мирных жителей. А уже через несколько дней (18 сентября) «Телеграфное агентство Вольфа» сообщило, что один из попавших в плен русских генералов (вероятно, Мартос) закован в кандалы и привезен в Галле для военного суда, за якобы отданное им распоряжение о сожжении немецких домов и расстрелах всего мужского населения в германских городах и селах. По этому поводу Главное управление Генерального Штаба Русской императорской армии сделало специальное категорическое заявление, что подобные распоряжения не отдавались ни одним из русских войсковых начальников, находящихся на театре военных действий. В тоже время признавалось, что «в отдельных случаях, когда жители занятых нашими войсками населенных пунктов, в особенности члены военных обществ, предательски обстреливали наши войска…, военные начальники принимали соответствующие репрессивные меры…» Известно также, что русскими военными властями при отходе из Восточной Пруссии действительно был издан приказ о сожжении домов, оставленных жителями; при этом русские солдаты и офицеры подбирали разные уцелевшие вещи, не считая это преступным. Протопресвитер Шавельский, бывший очевидцем тех событий в Восточной Пруссии, писал в своих воспоминаниях: «Тяжелую картину представляла собой теперь эта богатейшая культурная область… Почти все жители бежали…, некоторые города и села были до тла выжжены. Все было брошено на произвол судьбы…». Взаимные обвинения рождались, увы, не на пустом месте. Эта пропаганда ужасов, зачастую непомерно раздутых, имела большую силу воздействия на массовое сознание воюющих народов, и способствовала еще большему ожесточению войны.

В печати обоих враждующих блоков всячески подчеркивались систематические нарушения противником законов и обычаев войны, определенных международным правом. При этом нарушение «правил игры» своей стороной либо отрицалось, либо объявлялось актом возмездия за аналогичные действия неприятеля. Так, пытки, издевательства и изощренные убийства пленных казаков немецкая сторона оправдывала жестокостью самих казаков в отношении мирных жителей на оккупированных русской армией территориях, а расправы над гражданским населением во Франции и Бельгии – массовым партизанским движением в этих странах. Французы, в свою очередь, поднимали вопрос о необходимости ответного применения отравляющих газов против германских войск, использовании разрывных пуль и другого запрещенного Гаагской конвенцией оружия по принципу «око за око, зуб за зуб».

Война 1914–1918 гг. показала, какую огромную роль в XX веке начали играть средства массовой информации как средство воздействия на общественное мнение и психологию масс, продемонстрировала значение печати как мощного фактора вооруженной борьбы, в том числе в деле формирования образа врага и его внедрения в массовое сознание. Но по причине своей крайней предвзятости публикации прессы только с большой осторожностью можно использовать в качестве источника сведений об особенностях воевавших армий.

Другой источник подобных сведений отличается большей сдержанностью и объективностью оценок и часто носит аналитический характер. Это боевые донесения и доклады, содержащие информацию о настроениях в войсках неприятеля и внутри враждебного государства, наблюдения о боевых качествах врага, его стратегии и тактике, основанные на данных разведки и показаниях военнопленных. Так, опросные листы свидетельствуют о том, что германские и австрийские офицеры запугивали солдат русским пленом, утверждая, будто русские всех расстреливают и добивают раненых. То же самое говорилось в русской армии о немецком плене, что, в отличие от предыдущего заявления, подтверждалось многочисленными фактами. По признанию одного из военнопленных, рядового австро-венгерской армии, от 2 декабря 1914 г., «сказкам о русской жестокости теперь уже мало верят, так как в действительности она почти нигде не подтвердилась, а лично с пленным кубанские казаки, его захватившие, обращались хорошо: накормили и, узнав, что он болен, приказали хозяину той избы, где он находился тогда, запрячь коня и на возу довезли до русского госпиталя». Между тем, по утверждению лейтенанта австрийского пехотного полка, издевательство над русскими пленными в немецкой и австро-венгерской армиях было возведено в систему. «В конце апреля и в мае 1915 г., при отходе русских к реке Сан, ко мне неоднократно прибегали мои солдаты – чехи, поляки и русины – и с ужасом докладывали, что где-нибудь поблизости германские и часто австрийские солдаты-немцы занимаются истязанием русских пленных, замучивая их до смерти, – рассказывал он. – Сколько раз я обращался по указанному направлению и видел действительно ужасную картину. В разных местах валялись брошенные обезображенные и изуродованные трупы русских солдат. Находившиеся поблизости германские солдаты каждый раз мне объявляли, что они лишь исполняют приказания своих начальников. Когда я обращался к германским офицерам с вопросом, правда ли это, то они мне отвечали: «Так следует поступать с каждым русским пленным, и пока вы, австрийцы, не будете делать того же, вы не будете иметь никакого успеха. Только озверелые солдаты хорошо сражаются, но для этого наши солдаты должны упражняться в жестокости на русских пленных, которые, как изменники своей Родины и добровольно сдавшиеся в плен, ничего, кроме пытки, не заслуживают».

Многочисленные факты военных преступлений, совершаемых противником в отношении мирного населения, раненых и военнопленных, которые допускали главным образом немцы, австрийцы и мадьяры, о чем свидетельствовали данные, которые собирала специальная Чрезвычайная следственная комиссия по фактам нарушения Гаагской конвенции, приводили к ответной реакции русских солдат, которые в ряде случаев не брали в плен сдающихся врагов, а уничтожали всю живую силу неприятеля поголовно.

В редких случаях русские войска получали официальные приказы не брать пленных. К примеру, такой приказ был отдан перед контратакой 1-го Финляндского стрелкового полка на высоту 927 близ села Головецко 14 (27) апреля 1915 г. Но подобные приказы, как правило, относились только к отдельному конкретному бою, когда сложность тактической задачи диктовала необходимость действовать максимально решительно или просто не было физической возможности эвакуировать пленных с поля боя. В австро-венгерской же армии приказ не брать пленных получила вся 75-тысячная армейская группа генерала Терстянского, и действие этого приказа не ограничивалось одним боем или операцией, да и вообще не имело временных границ.

В целом русские войска придерживались «рыцарского кодекса» ведения войны, в традициях которого был воспитан русский офицерский корпус. Отступление от кодекса чести считалось не только позорным, но и вредным для успеха на поле боя. Нарушители немедленно призывались к порядку. А «Походная памятка русского солдата» содержала прямые наставления нижним чинам: «Безоружного врага, просящего пощады не бей… Когда окончилось сражение, раненого жалей и старайся по мере сил помочь ему, не разбирая свой ли он или неприятельский. Раненый уже не враг твой. С пленным обращайся человеколюбиво, не издевайся над его верой, не притесняй его».

Впрочем, уважение к врагу проявлялось порой и с немецкой стороны. Так, в письме неизвестного офицера с французского фронта есть любопытный эпизод, в котором даны восторженные оценки мужеству неприятеля: «Французов гораздо больше, чем нас, и они безумно храбры… Что это за люди! Идут на верную смерть… Сегодня был такой случай. Начали, как всегда. Впереди – офицер. Но солдаты замялись. Половина осталась в траншеях. Другую половину мы моментально смели, как метлой. Остался целым один офицер. Машет шпагой и бежит на нас… И вот мгновенно без команды затихла стрельба. Ни мы, ни французы, не стреляем. Храбрец постоял перед жерлами наших пулеметов, рука со шпагой бессильно повисла. Повернулся и сконфуженно, как провинившийся школьник, пошел к своим…». Но в целом для немецкой армии такие настроения были нетипичны.

Третий вид источников, к которому собственно и относится предыдущее свидетельство, содержит субъективные оценки частных лиц, даваемые без какого-либо давления или принуждения, в которых тесно переплелись взгляды, сложившиеся под влиянием пропаганды, и зачастую противоречащий этим первоначальным убеждениям собственный жизненный опыт. Это источники личного происхождения – письма, дневники, воспоминания той части народа, которая ведет непосредственную вооруженную борьбу с врагом, находясь с ним в постоянном прямом контакте.

Вот фрагмент одного из писем, найденных у военнопленных и убитых немецких солдат и офицеров. 21 августа 1914 г. командир 33 эрзац-батальона капитан фон Бессер писал о боях в Восточной Пруссии: «Мои люди были настолько озлоблены, что они не давали пощады, ибо русские нередко показывают вид, что сдаются, они поднимают руки кверху, а если приблизишься к ним, они опять поднимают ружья и стреляют, а в результате большие потери».

Однако дело здесь было вовсе не в коварстве русских. Очевидно, что в условиях потери управления в окруженном подразделении кто-нибудь из нижних чинов кричал «Сдаемся!», солдаты поднимали руки, а в этот момент кто-либо из унтер-офицеров или младших офицеров приказывал драться дальше и те же самые солдаты, что уже были готовы сдаться в плен, вновь начинали стрелять. Затем, при действительной же сдаче в плен (например, после ранения или гибели инициатора сопротивления) последствия такой неразберихи могли быть плачевными. Немцы возмущались русским «коварством», которого не было и в помине.

Если в письмах начала войны, преисполненных бодрости и патриотического подъема, отношение к врагу было чаще всего высокомерно-презрительное, то чем дольше длится война, чем сильнее проявляется усталость, тем чаще неприятель воспринимается в облике такого же измученного, уставшего от войны человека.

Жизнь на передовой постоянно создавала ситуации, когда сходство солдатского быта, повседневных житейских мелочей волей-неволей заставляли почувствовать некую «общность» с противником, таким же «пушечным мясом» войны. В письмах с фронта русский унтер-офицер И.И.Чернецов сообщал о том, как немцы и русские отмечали на передовой Рождество и Новый год, заключив что-то вроде негласного перемирия на все время праздников. «Немецкое Рождество прошло на нашем фронте вполне спокойно, без выстрелов орудийных и ружейных, а также спокойно прошла и ночь на их Новый год, только сами немцы сильно шумели: пели песни, свистали, хлопали в ладоши и прыгали, не смущаясь присутствием нас, а мы очень близко находились в это время от них. Сейчас уже вот несколько дней на фронте так же спокойно, но только интересно, как-то пройдет наше Рождество и не потревожат ли нас сами немцы на наш праздник или на Новый год», – писал он сестре 22 декабря 1914 г., а уже 29 декабря сообщил: «Рождество Христово нам пришлось встречать на передней позиции, как я и писал ранее вам. Немцы нас совершенно не тревожили ни в сочельник, ни в самый праздник. В сочельник у артиллеристов была зажжена елка, поставленная перед землянками. Вечер был тихий и свечей не задувало. Потом им раздавали подарки и заказанные ими вещи».

Особый интерес представляют, разумеется, характеристики боевых качеств неприятеля, которые в той или иной форме встречается в каждом из перечисленных видов источников. Так, например, в дневниках и воспоминаниях участников событий нередко приводились сравнительные оценки германских и австрийских войск. Военврач Л.Н. Войтоловский в мае 1915 г. записал в дневнике во время службы на Юго-Западном фронте свой диалог с ранеными 3-й армии, находящимися в полевом госпитале:

«– Разве с германцами так трудно воевать?

– Трудно, – отвечает хор голосов.

– Крепкий народ.

– Хитер больно.

– Хитрее хитрого. Его не собьешь…

– С австрийцем легче воевать?

– Да, с ним полегче. Он пужливый. Сейчас в плен сдается…

– …Герман – тот лютый. Хитер. Сильный. С ним никакого сладу».

А русская медсестра в феврале 1915 года, по свидетельству того же Войтоловского, говорила: «…сколько я работаю в госпитале, с начала войны работаю, а пленных я не видала немцев. Раненых, тяжелораненых – видела. А пленных – ни одного! …Выносливые мадьяры и немцы – в плен не сдаются…» И действительно, соотношение потерь пленными между русскими и собственно германцами в ходе войны было поразительным: один к девяти. Сто шестьдесят тысяч немцев в русском плену, против полутора миллионов русских, плененных германцами.

С мнением рядовых солдат были вполне согласны и русские генералы. Брусилов, к примеру, писал в своих мемуарах: «…Я всегда говорил и заявляю это печатно: немецкий народ и его армия показали такой пример поразительной энергии, стойкости, силы патриотизма, храбрости, выдержки и дисциплины и умения умирать за свое отечество, что не преклоняться перед ними как воин я не могу. Они дрались, как львы, против всего мира, и сила духа их поразительна. Немецкий солдат, следовательно, народ – достоин всеобщего уважения».

В свою очередь в мемуарах бывший германский кайзер Вильгельм II писал уже после окончания войны: «…Можно сказать без преувеличения, что германская армия, выступившая в поход в 1914 году, представляла собой инструмент, не имевший себе равного».

У германцев особенно отличались пруссаки и нижнесаксонцы. Всякий раз, когда на Восточном фронте наступал кризис, немцы перебрасывали туда с Западного фронта нижнесаксонский 10-й армейский корпус, состоявший из ганноверской 19-й и брауншвейгской 20-й пехотных дивизий. Весной 1915 г. этот корпус участвовал в Горлицком прорыве в Галиции, где вынудил нашу армию забыть о наступлении в Венгрию, летом 1916 г. этот корпус остановил «Брусиловский прорыв» на Волыни. В ходе войны 20-я дивизия была прозвана «Стальной»; именно она летом 1917 г. сорвала последнее (июньское) наступление русской армии в Галиции. Брауншвейгцы пользуются в Германии репутацией людей сильных, хладнокровных, спокойных и молчаливых, а ганноверцы – упорных. Что касается пруссаков, то в самой Германии слова «пруссак» и «вояка» являются синонимами. Немцы из других земель традиционно недолюбливали швабов за скупость, а пруссаков – за воинственность.

Стоит заметить, что и в германской истребительной авиации служили в основном выходцы из Пруссии, Вюртемберга и Саксонии. Первые 15 немецких истребительных эскадрилий состояли исключительно из пруссаков.

В то же время, русские и их союзники часто отмечали и недостатки немецкого солдата, которые, как это нередко бывает, являлись продолжением его же достоинств. Дисциплинированность и неукоснительное соблюдение уставов и инструкций проявлялись в склонности немцев к шаблонным действиям, ошибочным в нестандартных ситуациях. Например, поэт Николай Гумилев, служивший вольноопределяющимся в Лейб-гвардии уланском Ее Величества полку, описывал случай, когда осенью 1914 г. в Восточной Пруссии немецкий улан попал в плен только потому, что, уходя от погони, старательно объезжал все канавы и кусты, тогда как русские уланы скакали через все эти препятствия напрямик.

В свою очередь немецкие свидетельства фронтовых офицеров о качествах русских солдат также были довольно объективными, хотя и не лишенными определенного высокомерия, стремления «мерить неприятеля на свой аршин». «Недостаток образования и военной подготовки у русского пехотинца заменяется его выносливостью, способностью легко переносить все невзгоды природы… Русский пехотинец, послушный и исполнительный, не имеет, однако, жилки желания победы»; «У русских не хватает наступательного духа, тогда как они отлично обороняются и очень способны к партизанской войне».

Очевидец гибели ХХ корпуса Русской Армии в Августовских лесах в 1914 г. С. Штайнер в газете «Локаль Анцейгер» писал о русском солдате: «Он выдерживает потери и держится еще тогда, когда смерть является для него неизбежной».

Другой германский участник боев на Восточном фронте записал в своих воспоминаниях в 1915 г.: «…В течение нескольких часов весь передний край русских был под огнем нашей тяжелой артиллерии. Окопы были просто перепаханы и сравнены с землей, казалось, живых там не осталось. Но вот наша пехота пошла в атаку. И вдруг русские позиции оживают: то здесь, то там раздаются характерные выстрелы русских винтовок. И вот уже фигуры в серых шинелях показываются повсюду – русские поднялись в стремительную контратаку… Наша пехота в нерешительности замедляет темп наступления… Раздается сигнал к отходу…».

Стоит заметить, что немцы особых этнических особенностей в рядах русских войск не наблюдали (выделяя, пожалуй, только казачьи полки и полки сибирских стрелков), и этому есть вполне определенное объяснение. Хотя, разумеется, среди солдат Русской императорской армии встречались люди многих национальностей, она на 86% состояла из русских (великороссов, малороссов и белорусов), преимущественно из крестьян. При этом, за боевые качества сибиряков выделяли и русские и немецкие генералы. Вот что писал о них, например, генерал А.В. Туркул – ветеран Первой мировой и Гражданской войн: «Я помню, как эти остроглазые и гордые бородачи ходили в атаку с иконами поверх шинелей, а иконы большие, почерневшие, дедовские… Из окопов другой норовит бабахать почаще, себя подбодряя, а куда бабахает – и не следит. Сибирский же стрелок бьет редко, да метко. Он всегда норовит стрелять по прицелу… Губительную меткость их огня и боевую выдержку отмечают, как известно, многие военные, и среди них генерал Людендорф».

Только благодаря сибирякам была спасена от немецкого натиска Варшава. В знаменитом бою под Пясечно 27 сентября 1914 г., привезенная под Варшаву 1-я Сибирская стрелковая дивизия прямо из эшелонов, не дожидаясь поддержки и артиллерии, бросилась в штыковую атаку и остановила рвавшийся к Варшаве германский 17-й армейский корпус, укомплектованный пруссаками, без сомнения лучшими солдатами германской армии. В 1915 г. Восточный фронт был фактически спасен бойцами 11-й Сибирской стрелковой дивизии, которые полегли почти все, но не дали значительно превосходящим частям немцев прорвать фронт и окружить русские армии в ходе Праснышского сражения. Эту дивизию составляли 4 стрелковых полка с номерами от 41-го до 44-го, костяк которых составляли жители Западной Сибири и Северного Казахстана (Ново-Николаевск, Томск, Омск, Барнаул и Семипалатинск).

Что касается военной подготовки, то в 1914 г. она была примерно равной. Русская кавалерия и артиллерия по боевым способностям превосходила германскую, зато, в целом, германские пехотные части были более боеспособными, за счет явного превосходства частей ландвера над русскими пехотными второочередными полками, спешно сформированными из резервистов и новобранцев. В ходе войны, когда основная часть русской кадровой армии полегла в боях и фронтовиками по большей части стали люди, призванные по мобилизации, германская армия стала превосходить русскую. Во многом это объясняется и качествами немецкого характера – методичным подходом к решению любого вопроса, в данном случае тщательной и качественной подготовкой германских новобранцев.

Русские участники боевых действий в один голос утверждали, что резервисты осени 1914 г. были худшими за всю Мировую войну. Причина этого объяснима – запасные пехотные батальоны не успевали обучить призванных, как их уже забирал понесший громадные потери фронт. Только в августе первого года войны шесть русских армий, сконцентрированных на Северо-Западном и Юго-Западном фронтах, потеряли полмиллиона человек. Соответственно, осенью 1914 г. стали отмечаться первые случаи массовых сдач в плен вопреки требованиям воинских уставов, то есть неранеными и до исчерпания всех средств сопротивления. Например, во время боев под Лодзью добровольно сдался в плен батальон русского 87-го Нейшлотского полка, большую часть нижних чинов которого составляли резервисты, измученные и доведенные до отчаяния тяготами окопной жизни и непрерывными артиллеристкими обстрелами. А в начале августа 1915 г. уже целый 315-й Глуховский полк второочередной (составленной из резервистов) 79-й пехотной дивизии, расстреляв все боеприпасы, сдался в плен вместе со своим командиром. Тут стоит отметить, что летом 1915 г. в бой опять бросались неподготовленные резервисты. Эти люди часто толком не умели стрелять, а одна винтовка выдавалась на двух-трех солдат, так как стрелкового оружия не хватало, также как патронов и снарядов.

При этом, на уровне старших офицеров и генералов немцы, увы, изначально превосходили русских в профессиональной подготовке. Как не раз впоследствии отмечали историки, Русская императорская армия вступила в Первую мировую войну с отличными полками, посредственными дивизиями, и плохо управляемыми корпусами. Например, генерал-лейтенант Русской императорской армии Хольмсен в своих воспоминаниях писал: «Сравнивая боевую готовность русской армии к началу Мировой войны с германскою, нельзя не признать, что мы в этом отношении уступали нашему соседу… Войска, в общем, были прекрасно подготовлены, зато управление ими часто было не на должной высоте. Подготовка многих старших начальников к началу войны была недостаточна, и назначения на старшие должности носили случайный характер». Личный состав Военно-морского флота Германии, особенно моряки подводного флота, также был подготовлен к войне лучше, чем их русские противники на море.

Однако сами немцы признавали, что после того как в 1914 г. обнаружилась несостоятельность многих русских генералов, обязанных своей карьерой придворным связям, начиная с 1915 г. на высшие командные посты в русской армии стали выдвигаться своими заслугами и талантами представители более молодого поколения старших начальников, в большинстве своем служившие ранее офицерами в Генеральном Штабе. Участник войны, немецкий военный историк Вальтер Бекман в своей брошюре «Немцы о русской армии», изданной в Праге в 1939 г., в число наиболее достойных русских полководцев ставил имена генералов: Алексеева, Щербачева, Плеве, Брусилова, Юденича, Лечицкого, Гурко, Деникина, Головина, Гулевича, Каледина, Келлера, Крымова, Маннергейма и Бискупского.

Столкновение столь сильных и стойких противников как русские и немцы не могло не принять крайне ожесточенные формы. И речь идет не только об остервенелых рукопашных схватках с применением топоров русскими и остро заточенных пехотных лопат немцами, не только о немецких воздушных бомбардировках полевых лазаретов и торпедных атаках против плавучих госпиталей. Именно в период 1914 – 1918 гг. «рыцарский кодекс» в соблюдении традиционных европейских законов и обычаев войны постепенно стал уходить в прошлое, открывая дорогу оружию массового уничтожения, задавая зловещую «программу» грядущим войнам XX века. Вся германская нация вплоть до женщин и детей уже в годы Первой мировой войны была заражена шовинизмом, а ее армия была самой передовой в мире, и поэтому новый «дух войны» быстрее всего овладевал умами и душами немецких офицеров и солдат, тот самый «дух», согласно которому все средства были хороши, если вели к победе. Наиболее страшные тенденции, заложенные в Первой мировой войне, реализовала Вторая мировая, которая велась особенно ожесточенно в советско-германском противоборстве.

***

Основным союзником Германской империи была Австро-Венгрия – многонациональное государство, раздираемое острыми межэтническими, социальными и религиозными противоречиями, которые со всей определенностью проявились в ходе войны. Отличительной чертой австро-венгерской армии являлся ее разнонациональный характер, так как она состояла из немцев, венгров, чехов, поляков, русинов, сербов, хорватов, словаков, румын, итальянцев и цыган. Государство опиралось преимущественно на две основные этнические группы, «титульные нации» – австрийских немцев («швабов») и венгров, представители которых составляли наиболее боеспособные войсковые части. Однако и между ними имелись противоречия и определенное отчуждение, поскольку немцы пользовались большими привилегиями даже в сравнении с венграми, не говоря уже о других народах «двуединой монархии». За годы войны под ружье в Австро-Венгрии было поставлено 8 млн. человек при населении в 51 млн. При этом, по венгерским подсчетам, почти половину из этого числа (3,8 млн.) составляли венгры, хотя в Венгрии перед войной проживало только 20 млн. человек. Войсковые части империи комплектовались по национальному признаку, и совместно австрийские и венгерские части составляли около 48% от общей численности армии Австро-Венгрии. Иные ее армейские формирования были крайне ненадежны, поскольку немцы ненавидели чехов, чехи – немцев; галицийские украинцы были на ножах с поляками, никогда не перестававшими мечтать о независимой Польше; итальянцы, естественно, тяготели к Италии; трансильванские румыны – к Румынии; южные славяне – к Сербии, русины сочувствовали русским.

В целом боевой дух австро-венгерской армии был весьма низок, что не осталось без внимания русских наблюдателей. Разведка доносила 27 июля 1915 г.: «Офицеры запаса австрийской армии, проявляя в бою малодушие и растерянность и совершенно не умея руководить своею частью, в то же время не менее строевых офицеров пользовались саблей и особой плетью для поддержания своего престижа и дисциплины, которая начинала падать».

Русский офицер-генштабист А. И. Верховский, зимой и весной 1915 г. сражавшийся в Карпатах, в своем фронтовом дневнике так передал личное впечатление от австро-венгерской армии: «С внешней стороны это войско неплохое. Прекрасно вооруженное, одетое и обутое. На вид оно не хуже нашего. Дисциплина внешняя на германский манер, строгая и выдержанная. Люди в строю – манекены. Исполнение обязанностей доведено до высокой степени точности. Словом, с внешней стороны армия не оставляет желать ничего лучшего и сильно напоминает их союзников – германцев. Но внутренние свойства этой армии совершенно иные. Это армия внутри дряблая, и причина тому лежит в области чисто моральных факторов… Все чисто инстинктивные свойства человека, присущие сильным, здоровым нациям, как-то: мужество при перенесении ощущений страха и лишений, твердость в бою; всех этих качеств мало в австро-венгерской армии, и ими могут похвастаться лишь венгерские гонведы, и то не все. Поэтому при столкновении с нашими войсками австрийцы плохо сопротивляются и быстро сдают, а при малейшем поводе, намеке на окружение – просто кладут оружие».

Однако многие другие русские участники войны отмечали, что высокие боевые качества и способность к упорному сопротивлению в австро-венгерской армии проявляли не только мадьяры, но и представители некоторых других народов Габсбургской монархии – хорваты, босняки, тирольские немцы. Все они не жаловались на отсутствие качеств сильных и здоровых наций и сражались насмерть.

При этом русское командование отмечало¸ что «…венгерские войска были признанно лучшими из войск двуединой монархии: им отдавали дань уважения даже немцы»; они всегда оказывали противнику сопротивление «более упорное, чем оказывали чехи и швабы». Нужно отметить, что в войнах XX века мадьяры, неизменно отличаясь высокой воинской доблестью, проявляли неистовое зверство и жестокость к пленным и мирному населению неприятельских стран.

Совершенно иначе вели себя чехи и словаки. Известно, что в русский плен добровольно сдались несколько чешских полков почти в полном составе, с офицерами, что вынудило австрийского императора вычеркнуть их из состава Вооруженных сил Австро-Венгрии. Сдавались и более мелкие подразделения. Нередки были и случаи, которые просто не могут произойти с людьми, желающими воевать. Например, 4 ноября 1914 г. под Краковом разжалованный месяцем ранее в рядовые фельдфебель 244-го пехотного Красноставского полка вместе с еще одним солдатом взяли в плен две австрийские роты с офицерами – более двухсот человек. Понятно, что 2 человека не могут пленить 200, даже и объятых паникой, если те сами того не пожелают. Австрийские славяне преимущественно сдавались в плен по идеологическим мотивам, желая поражения Австро-Венгрии и создания их собственного суверенного национального государства, без австрийской или венгерской власти.

В связи с этим, российская власть проявляла дифференцированное отношение к различным этническим группам противника, в том числе военнопленным. Славянские пленные, прежде всего чехи и словаки, пользовались рядом привилегий. Уже после Февральской революции в России (в апреле – июне 1917 г.) был сформирован Чехословацкий корпус из военнопленных австро-венгерской армии и русских подданных чешской и словацкой национальностей, для участия в боевых действиях в составе русской армии.

Из-за этнической «разношерстности» и по ряду других причин Австро-Венгрия на Восточном фронте и проявила себя не столь сильным противником для русских, как Германия, хотя она вела довольно успешные бои на Южном фронте против еще менее боеспособной итальянской армии.

***

Еще одним значительным противником России в Первой мировой войне была Турция – давний недруг России, с которым она вела кровопролитные войны на протяжении нескольких столетий в XVII – XIX вв. из-за геополитических противоречий. В Первую мировую войну турецкая армия и флот обоснованно воспринимались русским сознанием как неприятель относительно слабый и зависимый от более сильного врага – Германии.

При этом притеснения своих христианских подданных – армян и греков – традиционно присутствовали во внутренней государственной политике Османской империи, что, естественно, вызывало негативную реакцию общественного мнения в России. Турецких солдат власти воспитывали в духе мести «неверным», призывали «отомстить за честь турок», над которой «надругались» в 1912 г. во время Балканской войны, а газета «Азм» писала 1 июля 1913 г.: «Каждый солдат должен вернуться к дням варварства, жаждать крови, быть безжалостным, убивая детей, женщин, стариков и больных…» Однако, не слишком надеясь на собственные силы в противоборстве с Россией, турки большие надежды возлагали на союз с немцами.

В конце октября 1914 г. Турция вступила в войну на стороне Центральных держав. 2 ноября 1914 г. император Николай II обратился с манифестом к русскому народу: «…Предводимый германцами турецкий флот осмелился вероломно напасть на наше Черноморское побережье… Вместе со всем народом русским мы непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря».

На Кавказе образовался новый театр военных действий между Россией и Турцией. Здесь в 1915 г. русская армия провела ряд успешных военных операций, что привело к взятию крепости Эрзерум и порта Трапезунд – главных баз турок для действия против российского Закавказья.

На турецкой территории, куда вступили русские войска, им пришлось соприкоснуться не только с турками, но и другими этническими группами мусульманского (курды) и христианского населения (армяне, ассирийцы – «айсоры»), часть из которого, прежде всего христиане, были настроены враждебно к туркам и преследуемы ими, и, соответственно, встречали русских как своих защитников и освободителей. И айсоры, и курды воспринимались русскими как «дикие племена», однако, первые, христианские, – с сочувствием как единоверцы и жертвы массового террора, вторые, преимущественно мусульманские (а частью – языческие) – враждебно.

Впрочем, на первых порах отношение русских к курдам было вполне доброжелательным, к тому же боеспособность этих полудиких племен поначалу недооценивалась. Однако насмотревшись на курдские «подвиги» против мирного христианского населения Восточной Турции, русские воины резко переменили свое мнение.

Ненависть к неприятелю добавили поступающие со всех сторон известия о геноциде армянского населения в Турции весной 1915 г. Сигналом к началу террора, возведенного в ранг государственной политики Стамбула и направленной на полное уничтожение армянского и ассирийского населения, послужило восстание христиан в горной области Хеккияри юго-восточнее озера Ван, поднятое 11 апреля 1915 г. с целью обеспечить быстрое овладение городом Ван наступающими русскими войсками. Кроме того, по мере продвижения российской армии вглубь Восточной Анатолии армяне в ряде мест формировали партизанские отряды, выступали в качестве проводников, переводчиков, разведчиков при русских войсках.

Всеобщая депортация армянского населения, известного своими симпатиями к России и Антанте, а потому рассматривавшегося турецким правительством как «потенциальный сообщник врага», из Западной Армении в пустынные области Северной Месопотамии сопровождались массовой резней, жертвами которой, по разным данным, стали от 600 тыс. до 1,4 млн. армян и полмиллиона ассирийцев.

После решения турецких властей о проведении «акции», генерал-губернаторам восточно-анатолийских вилайетов был разослан циркуляр: «Каждый мусульманин будет подвергнут смертной казни на месте, если приютит у себя какого-нибудь армянина». Мужчины потенциально способные к сопротивлению уничтожались прямо на месте, в Западной Армении. Женщины, старики и дети сгонялись в «караваны смерти», на которые по дороге к месту депортации нападали мусульманские племена, продолжая резню беззащитных людей. Оставшиеся в живых и добравшиеся до концлагерей в Месопотамии переселенцы в большинстве своем погибли уже там из-за невыносимых условий содержания. В резне армян и христиан-айсоров «отличились» не только турки, но и курды.

Армянские добровольческие дружины были ценными помощниками русским войскам в их операциях против турок. Русский офицер, участник боевых действий в Малой Азии впоследствии так писал об армянских бойцах. «Их дисциплина и вся суть воинского движения, построенного на добровольческих началах, были основаны на глубочайшем национальном энтузиазме, с главной целью – освобождением Армении от турок… Они дрались фанатично, и ни турки, ни курды армян, как и армяне их, в плен не брали. Они уничтожали друг друга в бою безжалостно».

Именно на турецком фронте русским войскам пришлось столкнуться с «азиатской войной», сопровождаемой массовым зверством и беспредельной жестокостью, в том числе по отношению к мирному населению. Типичным зрелищем, которое встречали на своем пути русские, было армянское село с храмом, где навалены трупы женщин и детей, зарезанных в нем курдами.

В июле 1915 г. курды полностью разграбили, сожгли, разрушили богатый армянский город Ван, население которого за два месяца до того с ликованием встречало русские войска, как своих освободителей. Впоследствии вновь побывавшие в гостеприимном Ване русские солдаты застали там полное запустение. Они узнали, что после оставления города русскими частями в него вошло до 200 конных курдов. Разграбив его и дорезав оставшихся там больных и дряхлых армян, курды подожгли город и ушли». Город был разорен настолько, что русским полкам пришлось остановиться биваком за городской чертой. «Ужасно там… – рассказывали очевидцы. – Словно никогда и не существовало этого цветущего города с 200-тысячным населением, со своим добром, со своими роскошными садами». Подобные картины зверств турецких войск и мусульманских племен по отношению к христианам провоцировали русских на ответную жестокость. Увидев разорение армянского города Ван, 2-я Забайкальская казачья бригада отошла на восток, расстреляв всех заложников-курдов.

На этом фоне, собственно турецкие воины воспринимались русскими с уважением, как «почти европейцы» и, к тому же храбрые и стойкие солдаты, признававшие определенные правила воинской чести.

***

Второстепенным противником русских в войне оказалась Болгария, которую Россия на протяжении XVIII – XIX вв. неизменно защищала и поддерживала в борьбе с турецким игом, помогла обрести независимость. Однако к началу войны у Болгарии накопилось немало территориальных претензий к своим ближайшим соседям и, прежде всего, к Сербии, с которой Болгария в былые века вела затяжные войны за спорные земли в Македонии. Сербия была традиционным союзником России и поэтому Российская империя не могла, естественно, жертвовать интересами одного дружественного славянского государства в угоду другому. А вот перед Германией и Австро-Венгрией таких проблем не возникало, они охотно обещали болгарам территориальные приобретения за счет сербов. И Болгария, после длительных размышлений, в союзе с Центральными державами вступила в войну и напала на Сербию. Для общественного мнения России этот шаг «братушек» оказался весьма неожиданным, и реакция была бурной. Болгарию в российской публицистике немедленно окрестили «Иудой славянского мира». Для армии Сербии коварный удар болгар в свой незащищенный фланг имел катастрофические последствия, но русские все-таки никогда всерьез не воспринимали болгар в качестве врагов.

Даже в «Русском правительственном сообщении в связи с разрывом дипломатических отношений с Болгарией» от 7 октября 1915 г. вся вина за ее вступление в войну на стороне противников России возлагалась не на болгарский народ, а на правящую немецкую династию Кобургов, которая с момента своего воцарения на болгарском престоле в 1886 г. проводила прогерманскую и антироссийскую политику. «В тот роковой час, когда злосчастная Болгария поднимает свой меч против возродившей ее России и становится под немецкие и турецкие знамена, русский народ отдает на суд истории имя того, кто является истинным виновником этой беспримерной измены», – говорилось в сообщении. Далее подробно описывалась предательская деятельность Фердинанда Кобургского, «вся внутренняя политика» которого «подготовляла пути к установлению в стране германского влияния», привела к тому, что уже во второй Балканской войне 1913 г. Болгария воевала против своих недавних союзников по борьбе с османским игом, и который в разгар Первой мировой войны «в чудовищном для Болгарии союзе с турками и немцами… отверг все предложения, клонившиеся к благу доверившей ему свои судьбы страны, и пошел войною на Сербию и ее союзников». В заключительных строках сообщения высказывались неизменные симпатии русских к братьям-болгарам, говорилось о «чувствах великодушия по отношению к болгарскому народу» и о том, что «и ныне, когда Болгария приносится в жертву германскому коварству, Россия все еще не утратила надежды, что рука верных своим историческим заветам болгар не подымется на сыновей русских воинов, легших костьми за Болгарию». И действительно, против русских войск в Первую мировую войну болгары сколько-нибудь масштабных боевых действий не вели, сражаясь преимущественно с сербами, румынами, а позже против французов и греков. Однако стрелять друг в друга русским и болгарам все-таки довелось, поскольку русские войсковые части совместно с союзниками воевали и в Румынии, и на Салоникском фронте. Не стоит забывать и об обстреле болгарского порта Варна кораблями Черноморского флота России 15 октября 1915 г., и о том, что в ходе войны 2452 русских солдата и офицера оказалось в болгарском плену. Последняя цифра, впрочем, в сравнении с количеством русских пленных в Германии (1 млн. 400 тыс. человек) и Австро-Венгрии (1 млн. человек), весьма красноречива. В русский плен болгар попало значительно больше, причем среди них было много перебежчиков.

***

В целом же, наиболее ожесточенно на полях Мировой войны, не сдаваясь добровольно в плен, воевали англичане и немцы, поскольку для них Первая мировая война была наполнена смыслом борьбы за европейскую гегемонию. В какой-то степени это верно и применительно к объятой реваншизмом за унизительный разгром 1870 г. Франции. Как правило, «не на жизнь, а на смерть» воевали и сербы, которых австрийцы стремились уничтожить как нацию. Для них война была борьбой за выживание.

Однако случалось, что и воины этих самых воинственных наций, имея возможность сражаться, но сознавая свою обреченность, поднимали руки перед врагом. Например, пятитысячный гарнизон германской военно-морской базы Циндао в Китае капитулировал перед решительным штурмом японских и британских войск, как только расстрелял все артиллеристские снаряды, хотя имел в достатке стрелковое оружие (в том числе три десятка пулеметов), большое количество боеприпасов и продовольствия.

Прочие воюющие государства – Россия, Австро-Венгрия, Турция и Италия – были втянуты в войну своими правительствами, проливать кровь им приходилось, прежде всего, за чужие интересы, и неудивительно, что народы этих стран особенного желания воевать не испытывали.

В периоды военных неудач русские, австрийские славяне, турки и итальянцы, оставшись без командиров, массами сдавались в плен. Кто сможет назвать их изменниками? Разве лишь тот, кто сам не был на войне. Сотни тысяч пленных итальянцев стали символом слабости армии Италии. Но проистекало это не от какой-то особой трусости итальянского солдата, а от того, что лично ему, итальянскому крестьянину, было не за что воевать с австрийцами.

Крестьянское происхождение большинства военнослужащих в этих странах и их сравнительная малограмотность, а то и полная неграмотность (а значит и малая восприимчивость к официальной пропаганде), также являлись предпосылками стихийного пацифизма, при котором в неприятеле солдат видел, прежде всего, человека, а не врага.

Применительно к русской действительности об этом состоянии умов писал вскоре после окончания войны в своей книге «Россия в Мировой войне 1914 – 1915 гг.» бывший генерал-квартирмейстер Генерального штаба Русской Императорской армии генерал Юрий Николаевич Данилов: «С открытием военных действий, в России не удалось создать «психологии» большой войны. Умственная темнота населения, огромные расстояния, разобщенность, неудовлетворенность условиями внутренней жизни, – все это не создавало благоприятной почвы для развития здорового национального чувства и сознательного отношения к идее защиты государства». Кроме того, Россия оказалась наименее подготовленной к войне из великих европейских держав. У нее почти не было мощной, подвижной тяжелой артиллерии, очень мало было аэропланов (при этом своя авиационная промышленность, фактически, отсутствовала), в ничтожном количестве имелись в войсках современные средства связи (телефонные аппараты и радиостанции), почти не было автомобильного транспорта, отсутствовали специальные инженерные и понтонные части. Весь 1915 г. русская армия испытывала жесткую нехватку снарядов и патронов, даже стрелкового оружия – пулеметов и винтовок – не хватало для вооружения частей, формируемых по мобилизации. Недостаток «железа» русским генералам приходилось уравнивать «кровью» для достижения успеха в боевых операциях, а большие потери, разумеется, отнюдь не поднимали боевой дух русских солдат.

Вторым существенным фактором громадного количества пленных, данных одними странами и, напротив, минимального для других, служил характер противостояния. На Западном фронте боевые действия приняли позиционный характер с ноября 1914 г., а в этих условиях борьба по определению дает минимум пленных и максимум кровавых потерь. На Восточном фронте позиционный фронт установился спустя год – в октябре 1915 г., и в кампании 1916 г. русская армия дала уже впятеро меньшее количество пленных. Точно так же, пока австрийцы держали позиционный фронт в Галиции: в Карпатах зимой 1915 г. и на Стрыпе зимой 1916 г., их потери пленными были сравнительно невелики. Но маневренная война (Галицийская битва 1914 г. и Брусиловский прорыв 1916 г.) всякий раз стоила Австро-Венгрии десятков и сотен тысяч пленных.

Тем не менее, главным тут было все-таки крестьянское происхождение и мировоззрение основной массы рядовых военнослужащих, а также социальные и национальные противоречия в рядах воюющих армий.

Руководство Русской императорской армии пыталось влиять на умы своих нижних чинов, отдавая строгие приказы о наказаниях для военнослужащих, добровольно сдающихся врагу. Кроме того, издавались специальные «иллюстрированные брошюры для войск и народа», рассказывающие о тяжких последствиях, которые ожидают сложившего оружие перед врагом воина и его ближайших родственников (брошюра «Что ожидает добровольно сдавшегося в плен солдата и его семью»), а также об ужасах и муках, ожидающих русских солдат в германском и австро-венгерском плену. Например, в одной из них, изданной Военной типографией в Петрограде в 1915 г., говорилось следующее. «Некоторые из малодушных наших солдат, отдавшихся в руки врага, утешали себя мыслью, что в немецком плену найдут они отдых от непрерывных боев и встретят человеческое обращение, а после войны здоровыми возвратятся на родину. Жестоко ошиблись они. Если кто и остался жив из наших пленных в Германии, то условия жизни в плену: голодовка, побои, тяжелая, изнурительная работа – готовят их к медленной смерти… Лучше смерть в бою, чем позорный плен». Чтение таких изданий входило в круг обязательных ежедневных занятий офицеров с нижними чинами. В тоже время, бегущих из вражеского плена русских солдат всячески поощряли, а порой даже награждали Георгиевскими крестами и медалями.

Примерно теми же методами пыталось отвратить своих солдат от мыслей о сдаче в плен и командование армий Австро-Венгрии и Италии. Но в большинстве случаев положительный эффект от такой пропаганды был незначительным и не мог изменить мотивы поведения солдатской массы, определяемые, прежде всего, не личной храбростью или трусостью, а общинным воспитанием выходцев из сельских провинций.

Известный писатель и боевой казачий генерал П.Н. Краснов в своих воспоминаниях процитировал слова безвестного русского солдата, одного из милионов пленных Великой войны. Эти слова служат яркой иллюстрацией мотивов поведения русского крестьянина, вполне законопослушного, нежданно-негаданно попавшего на фронт и действовавшего «как все». «До конца был верен Царю и Отечеству и в плен не по своей воле попал. Все сдались, я и не знал, что это уже плен».

Впрочем, Февральская революция в России в считанные месяцы до неузнаваемости изменила моральное состояние русских войск. От этом катастрофическом и стремительном падении боевого духа в солдатской массе говорил генерал-лейтенант Алексей Константинович Баиов, профессор Николаевской академии Генерального Штаба, в своей речи, произнесенной на торжественном заседании в Ревельском Русском Клубе 12-го августа 1924 г. в память десятилетия Мировой войны. «Лишенная того основания, на котором она была построена; того цемента, которым она была спаяна в одно могучее монолитное целое; тех идей и тех чувств, которыми она руководилась в течение более двухсотлетнего своего существования в своих деяниях на пользу своей Родины; того знамени, на котором все это было выражено эмблемами, содержащими понятия о вере, Царе и Отечестве – русская армия сначала растерялась, пришла в недоумение, затем опьянилась до потери сознания неумеренной дозой свободы, навязанной ей революцией, и, наконец, обезумевшая, разложилась и самоуничтожилась. С исчезновением Императорской Русской армии вскоре исчезла не только Императорская, но и вообще Россия».