О БЕЛОМ ДВИЖЕНИИ
Архимандрит Константин (Зайцев)
Полвека прошло после мученической кончины адмирала Колчака. Сорок лет тому назад пережили мы похищение сатанистами генерала Кутепова… С первым не было у меня никакой личной связи, хотя именно с ним связан поворот, в нужном направлении, моей жизни. Когда свершился октябрьский переворот, я мгновенно уехал из Петербурга в Москву и на вопрос близких людей, что я намерен делать, отвечал ссылкой на ответ Сиэйса на вопрос, что он делал в начальный период революции: «Я существовал». Думалось мне, что надо незаметно переждать какой-то срок.. Тут же я получил предложение ехать к Колчаку, чтобы потрудиться по гражданской части в творимом им деле — и мгновенно снялся. Ехать можно было к нему только через Юг России. Там я, силой вещей, однако, и остался. С генералом Кутеповым у меня возникла личная связь, но и издалека не мог в моем сознании не запечатлеться образ адмиралом Колчака — во всей его исключительной привлекательности. Мягкая простота в подтянуто-деловой героичности — так, кажется, можно определить существо его личности. Некое поэтическое тепло исходило от него даже и в далеком отчуждении, но тут же вырисовывался стальной силуэт боевого вождя, сочетающего ничем не возмутимое личное мужество с, гением пронизанной, властностью. Нечто совсем иное являл собою генерал Кутепов. И в нем была простота — но она исчерпывала все: невозмутимая обыденная простота! Она покрывала все, она была ответом на все. И в этом своем свойстве Кутепов был в такой же мере неповторим, как в своей изящной изощренности неповторим был Колчак.
Если адмирал Колчак, можно думать, и в самой тесной близости оставался на какой-то недосягаемой высоте, то генерал Кутепов, при всех возможных условиях сплошного подвига своей жизни, оставался неизменно лишь первым среди равных. Если адмирал Колчак творил личные великие дела, пользуясь, как материалом, всем окружающим, в том составе и потребным для того человеческим персоналом, то генерал Кутепов создавал атмосферу общего дела, совместно с ним творимого, независимого от того, тут ли он персонально находится, или нет. Он был как бы за спиной каждого, неотменно, в общем деле участвующего, и это сознание не утрачивалось в самые критические моменты, внося бодрость и спокойствие. Его руководство рождало не столько нарочитый подъем духа, сколько внедряло в сознание каждого невозмутимую выдержку в исполнении своего долга -таков был героизм кутеповский, сообщаемый его соратникам…
И тут же вздымается еще одна фигура, формирующая как бы некий сияющий триумвират, воплощающий все Белое движение в его целом, в его исторической величественности — генерал Корнилов. Высокий патриотический долг суворовской окраски запечатлелся на предельно скромном в своей предельной героичности зачинателе Белого движения, чтобы скобелевской отвагой вскипеть в завершительном всплеске Белого движения Врангелевском, сумевшем самую эвакуацию за пределы России обратить в некое духовное торжество непобедимой ничем верности Исторической России…
Пусть много темного явила действительность Белого движения в своей массовости, весьма разнокачественной: не только патриотический идеализм самоотверженных подростков, окрыливший самое возникновение Белого движения, определял его положительную сущность. Эта сущность жила и цвела во всем его составе от последнего солдата до верховного главнокомандующего, проникая и гражданскую сторону, необходимо сопровождавшую везде Белое движение, как начаток творимого будущего. Чем же может быть вразумительно объяснена несостоятельность Белого движения, в его восстановительной силе?
«Укажите мне силу, которая бы без особенных побуждений, без начальственных распоряжений, без всякого насилия, одним мановением могла двинуть народные массы к самым важным и тяжким подвигам, к неодолимой борьбе со всякой противной силой, к самым великим пожертвованиям, даже до жертвы всем своим состоянием и самой жизнью. Укажите силу, которая одним словом могла бы вызвать голос народа, во всю мощь его потрясающего грома и несокрушимого действия. У других народов такими силами ныне служат идеи прогресса, цивилизации, свободы… Покажите эти знамена нашему народу, он посмотрит и спросит: есть ли на них знамение креста или другой святыни? Нет? Значит, скажет он, они не христианские. А вот мы воззовем к народу во имя святой веры и святыни: и тогда нет силы, которая бы одолела наш народ, нет жертвы, которой он не принес бы этим заветным сокровищам и силам своей души и жизни… Благодарение Богу, что еще горит на Руси этот священный огонь, освещающий душу народа… Как и беречь его надо обществу и правительству, как осторожно обращаться с ним, чтобы не дать ему ложного направления, под видом усиления, или, подбрасывая в душу народа всякий хлам идей и стремлений, не разжечь этого огня до бурного пламени: и тогда его сила из мирной и успокаивающей народ, сделается страшно разрушительной для всего противного вере народной».
Так говорил в одной своей проповеди сто лет тому назад епископ Иоанн Смоленский, настолько уверенный в глубоком проникновении русского народа такой верой, что все усилия общества и правительства насадить что-либо иное воспринимал он не под углом зрения соблазна, а лишь как нечто, способное вызвать стихийный народный бунт против таких общества и правительства!.. Другой русский православный иерарх, Антоний (Храповицкий), четверть века спустя на собственном опыте испытал исчезновение такого народа под воздействием разрушительных сил, о которых говорил епископ Иоанн Смоленский. Русская революция 1905-1906 гг., оформившаяся в 1917 г., это воочию явила. Явила она и нечто другое, что ясно было всякому сознанию типа епископа Иоанна Смоленского: никакие положительные ценности в том хаосе всяких ценностей, каким не могла не стать охваченная революцией Россия, взять верх не могли. Вообще, создать новую Россию в этом хаосе, ни путем сговора, ни путем подавления ее силой, нельзя было. Ее можно было только восстановить, тем остановив ее развал. Но для этого надо было понимать, что именно, в ее лице уходило из Мiра! Это, однако, даже церковное сознание уже не ощущало! Чтоб в этом убедиться, достаточно вспомнить те первоначальные суждения о взаимоотношениях Церкви (вообще!) и Государства (вообще!), которые имели место на Соборе 1917 года. Применительно же к Царю, не только мысль об уходе Удерживающего в лице нашего Царя (чем определялся конец Вселенной!) не владела сознанием даже близких к Престолу людей, но и самая помощь Царю, если мыслилась кем конкретно, то только в форме обезпечения отъезда его заграницу!!!
Чтобы понять то, что произошло с Россией, надо увидеть две вещи, которые, несмотря на их очевидность, не только не усвоены сознанием европейско-американским, но остаются чуждыми и русскому сознанию, даже, казалось бы, квалифицированному:
1. Катастрофа постигла Россию не как результат разрушительных явлений, присущих русской действительности и достигших своего предела, обусловливающего крушение всего исторического строя России, а, как раз наоборот, она возникла в условиях безпримерного в истории России успеха во всех областях жизни — кроме одной: духовной.
2. Россия же не имела, как Целое, ничего, способного ее объединить в одно Целое — кроме, именно, духовного начала, ее целостность, в конечном счете, определявшего, как промыслительно хранящего весь Мiр Русского Православного Царства.
Белое движение было попыткой русского общества сохранить в революции, их усовершенствовавши, разные положительные свойства ее быта — но совершенно вне всякого учета этого промыслительного задания, вложенного Богом в Историческую Россию. Тем самым все получало утилитарный характер, и это в условиях, когда охранительное начало не могло не пасовать пред лицом мечтательного устремления к лучшему, какое не могло не принимать характера весьма далекого от идеалов Исторической России. Тем самым, Белое движение естественно и неотменимо оказывалось раздвоенным, сочетая в себе, с одной стороны, живые остатки былого государственного и общественного строя, а с другой, устремленность к радикальной смене всего, чисто революционной и воплощение получавшей в некоем мифическом «Учредительном собрании», которое призвано будет сказать человечеству некое новое слово.
Что это практически означало, если не превращение всего жизнеспособного в плане устройства общественно-государственного в составе Белого движения в исполнительный подсобный аппарат, терпимый лишь в его служилой работе, но имеющий самоупраздниться пред лицом тех фантазм, которыми насыщено было сознание «передового» общества, не приемлющего коммунистического террора. Тем самым Белое движение становилось чем? Доживанием остатков старого режима, как в буквальном смысле сохранения жизни этими остатками, так и в переносном — готовности жертвовать жизнью идеалистически за такое будущее, которое тут же обращалось во внутреннее соперничество отдельных элементов этого будущего, безконечно и безнадежно далеких от того, чем жила Историческая Россия.
Не предрешало ли это победу того элемента, предельно крайнего, который уже «палку взял»? Не определяло ли все это то, на первый взгляд парадоксальное, утверждение, которое, однако, остается неопровержимым, поскольку и сейчас остается в силе вопрос о русском будущем, а именно: безценным достижением Белого движения, единственным, но потому долженствующим быть особенно ценимым, является массовая эмиграция способного к борьбе русского народа, позволившая возникнуть на заграничной почве, на которой господствовала гражданская свобода, некой Зарубежной России, способной продолжать борьбу с воцарившейся на Русской почве сатанократией.
В сущности, объективная значимость Русской эмиграции может быть исчерпывающе определена, как продолжение Белого дела, не в смысле, конечно, преемственности всецелой его всяческой сущности, а в смысле свободного раскрытия промыслительных путей Русского будущего и самоотверженного служения делу их осуществления.
Как далеко ни продвинулось овладение мiром апостасией, антихрист еще не пришел — значит, на весу еще жизнь мiра! Пусть судьба мiра решается внутренней Россией. Процессы там идут, отчасти и во вне получающие некоторое отображение — спасительные. Но в какой еще мгле духовной протекают они!.. Этим нам указуется поле деятельности, промыслительно именно нам предназначенное: идеологическое просвещение! Стена, отделяющая эмиграцию от России имеет щели, и никто не знает как и что проникает во внутрь. Но надо, чтобы было на виду то, что раскрывает Правду, адекватную действительности апостасийной. И кто нарочито к этому призван, если не все то же Белое движение, соответственно созревшее в своем свободном развитии? Помоги Бог!
Отправляя сообщение, Вы разрешаете сбор и обработку персональных данных. Политика конфиденциальности.