4.Две интеллигенции
Гуманизм развивался у нас по мере того, как окаменевали сверхличные образования нашей исторической жизни и от них отлетал живой дух. Омертвение началось с того момента, когда вся наша общественная культура была оторвана от питающего и образующего начала, лежащего в основе всего сверхличного в человечестве, — от религиозного источника.

Процесс начался при Петре и закончился к началу нашей революции, когда отмершие сверхличные начала жизни лежали неубранным трупом и отравляли воздух смрадом какой-то особой тоски и бессмысленности, столь характерным для благополучных дней предреволюционного времени.
Нашу историю отличает огромность задач, поднимаемых государственной властью, и — время от времени — катастрофические падения власти под непосильным бременем. Ужасное зияние между обществом и властью открылось к концу царствования Иоанна Грозного, и это зияние поглотило нашу государственность во время смуты. В конце длительного периода восстановления Петру удалось обуздать народную стихию и снова воздвигнуть государство на небывалую высоту. Подъем государства совершился ценой прилива к нему всех сил национального организма, и в этом напряжении государство абсолютировалось и оторвалось от духовных источников жизни. Небывалый подъем государства сопровождался небывалым падением Церкви, ее роли в строительстве национального целого.
Вместе с тем с Запада была заимствована мертвая механика и техника внешней жизни, пустые формы, лишенные духа западной жизни и не воспринявшие наш оригинальный дух.

Вся культура приобрела внешнеполитический характер. Появился гипертрофизм военно-бюрократической государственности, напряженной, узкой и носившей тягловый и крепостной характер. Новое государство было чуждо старому обществу, и государство по-новому мобилизовало общество на свою службу. Новая образованность исходила только из государства, но узкая основа государства, его исключительно военно-бюрократический характер не позволил включить в себя все вызванные им к жизни элементы. Появилось общество, созданное государством, зависящее от него, но в то же время в него не вошедшее и ему противостоящее. Появилась какая-то тень от тени, так как само государство, отторгнутое от церковной основы, было уже тенью.
Так возникла почва для появления своеобразнейшего продукта русской жизни — интеллигенции.
Петр создал ее кадры, век Елизаветы и Екатерины наполнил их духом времени, духом просвещения и революции. Да и какое же иное содержание могла воспринять эта абстракция от абстракции? Радищев, Новиков — первые уже вполне сложившиеся интеллигенты, и как характерно, что младенец (интеллигенция) был сразу же повит масонством.

Отрицательная, антигосударственная оппозиция и стала делом интеллигенции. Конечно, эта оппозиция государству не имеет ничего общего с государственной оппозицией западных, прежде всего англо-саксонских государств. Там политические партии, попеременно становящиеся у власти, будничны, деловиты и в высокой степени непринципиальны. Наша политическая оппозиция была сразу высокоидеалистична и принципиальна, всегда страдала анархизмом и политическим невежеством. Верхоглядство и маниловщина — ее родовые черты. Под крылом государства и вне его какая-то квинтэссенция отвлеченного и потому самого злостного гуманизма скопилась в головах государственно-безработной интеллигенции. Россия стала второй родиной революции. Интеллигенция воплотила в себе атомистический гуманизм.
Специфическая черта интеллигенции — ее противостояние не простому народу, а государству; она, другими словами, за массу против организованного в государстве народа. Под этой шапкой объединяются все наши революционные партии. Из них несоциалистические отличались от социалистических только отлагательством, постепенством, но основа мировоззрения была у всех одна и та же. Знаменитое противопоставление эсдеков и эсеров, чемпионов личности и чемпионов коллективов, совершенно призрачно, потому что на самом деле и те, и другие — чемпионы массы; только эсеры подчеркивали одну сторону массы — то, что масса состоит из ин-дивидов, а эсдеки другую — то, что индивиды образуют массы.

Французская революция была глубоко государственна, она была охвачена, выражаясь словами Щедрина, «административным восторгом», почему и могла послужить пьедесталом для Наполеона. Наша интеллигенция, восприняв только отвлеченные принципы революции без их приложения, могла питать лишь идеалы бунта, идеалы Разина и Пугачева, и потому наша революция так государственно бесплодна. Покаяние и разбой соединились странным образом в душе интеллигенции.
Интеллигенция капризна, неустойчива, не имея ни в чем упора; она обнаруживает легкую внушаемость, сектантство, фанатизм. Ее отличают какой-то непременный модернизм и левизна в соединении со стадностью, стертостью и неоригинальностью. Как у настоящей пристяжки при государстве, у нее голова всегда свернута набок. Весь интеллект интеллигенции в критическом элементе, анализе и разложении. Она по существу носительница всякого распада. Между интеллигенцией и революцией полное внутреннее сродство, и потому интеллигенция и оказалась столь бессильной перед революцией. Революция висела над Россией, как спелая груша, готовая упасть в руки того, кто к ней прикоснется. Вся подготовительная работа для большевиков была сделана вековыми усилиями интеллигенции; потому-то, вероятно, Ленин и изображается в монументах в позе срывателя спелой груши: вытянутая кверху рука, слегка откинутый назад корпус на согнутых коленях и сладострастный оскал лица, ожидающего струю сладкого сока.

Интеллигенция не чисто философская категория и не чисто историческая; в интеллигенции перед нами абстрактное мировоззрение, выступающее в роди живого, исторического фактора. Чрезвычайно характерна для России (при ослаблении живого разума народа, его оригинальных и органических жизненных основ) сила мировоззрения, абстрактной теории. Чем ниже народное образование, то есть подлинный, духовный образ народа, тем сильнее роль обра-зованного класса, его руководящий, жреческий характер; слабость интеллекта целого — сила интеллигентной массы, интеллигенции. Интеллигентность, разум народа перешел к интеллигенции; слепой вождь и ввергнул народ в яму.

Большевизм — доведенный до абсурда, до конца гуманизм интеллигенции. Антицерковность, филантропия, интернационализм, федерация вплоть до распада, пацифизм, уничтожение личной и частной собственности — и все это с приемами и методами пугачевщины. Но особенность большевизма — в том новом и уже положительном начале, которое было им привнесено в историческую русскую интеллигенцию. Большевизм нашел для себя нового живого носителя и, доведя интеллигенцию до конца, снял ее как живую историческую силу.

По мере того как интеллигенция завершала свое провиденциальное дело национального разложения, Россия, в качестве интернациональной массы, не просто погружалась в пустоту междунациональных пространств, а отдавалась во власть той силы, которая давно уже населяла эти пространства и чувствовала в них себя хозяином. Как только интеллигенция стала у власти в лице бесшабашной красавицы, германцы тонко учли момент и прибегли к еще новому средству борьбы — психической заразе. Пушка была установлена в далекой Швейцарии, и снаряд из нее летел не по воздуху, как снаряды «длинной Берты», действовавшей по Парижу, а катился по рельсам в виде железнодорожного вагона. Интеллигентская керенщина раскрыла фронт национальной обороны, и вагон-бомба, начиненный стопроцентным раствором уже настоящего еврейского интернационализма, разорвался около Финляндского вокзала в Петербурге. Пресловутый вагон (и даже целый поезд) был бы, конечно, не в состоянии развалить Россию, если бы дело развала не было вполне подготовлено. Вагон сыграл свою историческую роль потому, что с его прибытием дело было взято из рук Маниловых и Пугачевых в руки резко очерченного этнически элемента, базировавшегося не внутри нации, а имевшего за собой всю еврейскую интернациональ.

Все пошло в новом темпе, с новым темпераментом и с настоящим международным размахом. Интернациональная интеллигенция и поставила на свое место интернациональную силу, но эта сила оказалась с ярко выраженными национальными чертами еврейского племени. Таково происхождение «госнации».
Сделавшая свое дело интеллигенция стала больше ненужной, и революция обрушилась на нее со всей своей истребительной силой. Разгром интеллигенции завершился торжественным и символическим актом высылки почетных представителей интеллигенции за границу, в международные пространства, где она и заняла, вероятно, те же самые комнаты, в которых клопилась еврейская эмиграция. Евреи в целом и составили тот образованный и полуобразованный слой, который над простым русским народом занял место интеллигенции. Еврейство «в общем и целом» (это любимое еврейское выражение) приняло революцию и потому сделалось активной, господствующей силой, тогда как стоявшие рядом с ними остатки русской интеллигенции замерли в бесплодной и немой оппозиции.
Новая интернациональная сила начала с особой энергией нивелировать многоцветную и сложную Россию, эмансипируя всевозможные национальные элементы, то есть на деле высвобождая их из форм великой национальной культуры и тем самым интернационализируя в общую серую массу. Жаргонизация русского языка, упрощение грамоты должны были служить средством этого упростительного процесса.

Внезапно упрочившиеся большевики поразили всех своей новизной и неведомостью. При их резкой партийной изолированности и отчужденности от всего населения они и до сих пор ощущаются какой-то костью, проглоченной и застрявшей в горле России. Нужно особое усилие мысли, чтобы отдать себе отчет, что они не какие-то степные хищники, свалившиеся с неба, как саранча, а плоть от плоти и кровь от крови нашей исторической и национальной интеллигенции. Мы только совсем не думали о принципах, о больших посылках и не интересовались выводами; мы сидели какой-то оторванной «малой посылкой» вне времени и пространства. Самая новизна и в то же время неотразимость большевиков показывает, что они — заключение нашего исторического силлогизма, так как вывод всегда нов и оригинален по сравнению с посылками.

Упразднение интеллигенции революцией, несомненно, один из надежнейших признаков наступающего оздоровления, внутренней завершенности разрушительной революции. Абсурд — начало новой жизни. Чтобы жить, надо отрицать отрицание. Совершая отрицание, мыслящая Россия остается как бы верной своей интеллигентской традиции. Напрасно «сменовеховцы» стараются нас сбить с этой вполне верной отрицательной позиции и склонить к положительному принятию большевизма.

Двойное отрицание есть положение, и в этом смысле мы действительно преодолеваем интеллигенцию, эту нашу вековую болезнь. Отрицая большевицкое отрицание государства, из чисто критического и рефлексного начала мы должны обратиться в положительную творческую силу, из интеллигенции стать «агенцией» [от лат. аgens — действующий]. Пора нам из пристяжек обратиться в коренника. Хотя, быть может, в оппозиции нам придется остаться еще и долго, так как наша власть обычно ориентируется по доминирующим в нашей жизни низам.

Мы перед задачей Гермогенов, Мининых и Пожарских, но нам труднее, так как у них было сложившееся государственное и религиозное мировоззрение, а нам приходится его создавать заново. Нужно подняться до источника, преодолеть юдаизм, свалить победивших на этот раз «жидовствующих», дух гуманизма и пустоты. Дух бедуинов, дух пустынного упрощения особенно близок экстенсивной, растекшейся в пространстве полупустой России. Этим объясняется огромная, действительно национальная популярность Толстого. Даже большевики принуждены были скрепя сердце разрешить его юбилейное чествование и принять в нем участие, несмотря на все его христианство.

Нам особенно нужен животворящий дух культуры, не упрощения, а осложнения, богатого цветения, многообразия в единстве. Троичность единого Бога, освящение человечности и человеческих дел воплощением Бога в человека, понимание земной жизни как ( необходимого зерна жизни во Христе, то есть бессмертия и вечности и — тем самым — небывалое в истории углубление значения нашей жизни. Победа над историей не отрицанием ее, а прохождением ее крестного пути в строю церковного христианства. Религиозная культура и культура религии. Мы должны вновь открыть смысл в войне и в государстве, в национальности и в ее просветлении и возвышении вплоть до империализма, в семье, в личной собственности, в едином духе великого культурного стиля.

На место интеллигентской массы и массы интеллигентов должен стать единый народный разум, духовный образ нации, общественный интеллект. Отталкиваясь от революции, возникает новый человек как носитель общественного интеллекта, то есть настоящая ин-теллигенция как универсальная категория, а не как наш провинциально русский тип. У нового человека новая жизненная установка и новые скрижали поведения. Уже не теория, а сама жизнь отучает нас от слюнявого и претенциозного филантропизма. Революция рассеяла мираж гуманизма, и стало совершенно ясно, что человек сам по себе не имеет никакой ценности и никакого интереса. Его радости и горести и само его существование, с точки зрения человече-ства, совершенно индифферентны.

Жалость, сострадание, пацифизм, интерес к маленькой судьбе и маленькому благополучию не кажутся нам кардинальными добродетелями, и не они нас воодушевляют. Жертва, призвание в смысле военного призыва, дисциплина, верность и беззаветная служба — вот в чем раскрываются для нас доблесть и достоинство представителя человечества. Чтобы найти точное слово для нового стиля жизни, хочется воспользоваться средневековым рыцарским термином loyal servitetur. Быть слугой унизительно только при низости избранного господина. Подлинная свобода раскрывается как служение сверхличному, как освобождение от своего нечистого, маленького существа. Бодрое и радостное освобождение в принятии на себя служения, но служения не отвлеченному, пустому и скучному идеалу гуманности, а конкретному, живому, исторически данному государству во всей прекрасной и глубокой сложности его задач — фи-нансовых, хозяйственных, дипломатических и военных.

Аптечки, библиотечки, сестры милосердия, акушерки, врачи, учителя в лучшем случае, судебные и газетные витии — вот куда шла вся нравственная и жизненная энергия интеллигенции. Пора женскому белому платью с красным крестом уступить первое место мужс-ким доспехам; кровавый крест останется и на них, но в значении его на первом месте будет подвиг, а не милосердие. Прежде чем лечить раны, нужно научиться наносить и принимать их в правом бою.

Для носителя общественного разума понятны смысл и красота в призвании воина, государственного человека (отнюдь не политика), творца и организатора хозяйственных предприятий и завоеваний. В старое время было как-то неловко называть интеллигентом опытного, изощренного монаха, по-военному образованного генерала, искусного жандармского офицера, удачного и смелого промышленника; и очень хорошо, потому что нам теперь ясно, что они по природе своей не интеллигенты, а носители народного интеллекта, верные слуги сверхличного начала.
Такая интеллигенция в настоящем и подлинном смысле никогда и не иссякала, потому что народный разум мог затемняться, но не исчезать совсем. Они владели не только делом жизни, но и живым словом. В самые, казалось бы, беспросветные времена интеллигенции сияли такие светильники, как Леонтьев или епископ Игнатий Брянчанинов. Теперь, когда стекли вниз грязные массы революции, светильники эти и подобные им оказались на одиноком воз-вышении, откуда им и надлежит, конечно, светить.

Для нас, начатков Интеллигенции с большой буквы, источник силы и бодрости — в самой отчаянности, но в то же время и в необычайной почетности, хотя не заслуженной лично, нашего положения. В момент боя, когда падают все высшие начальники, команда переходит к самым низшим чинам, и каждый из нас может чувствовать маршальский жезл в своем ранце.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17