Отмар Шпанн: «Философия истории».

Отмар Шпанн: «Философия истории».

Публикуем первую главу из труда мало известного в России выдающегося австро-немецкого мыслителя Отмара Шпанна «Философия истории».

ИСТОРИЯ КАК СОВРЕМЕННОСТЬ ПРОШЛОГО

Для того чтобы наилучшим образом подготовить себя к теоретиче­скому исследованию того, что такое история, мы должны вспомнить о том решающем знании, которое лежит в основании всякого взгляда на историю. Это знание присуще каждому человеку и состоит в том, что прошлое должно пониматься не как нечто бесследно исчезнувшее, а как то, что все еще сохраняет свое присутствие.

Будет величайшим заблуждением полагать, что прошлого больше нет. Прошлое все еще существует; и то, что оно таково, — единственное основание истории.

Естественно, когда мы говорим о современности прошлого, мы го­ворим о нем в другом смысле, чем о том или ином чистом настоящем. Настоящее есть то, что переживается сейчас, в данный момент, про­шлое же есть то, что в этом «сейчас» еще и еще раз сопереживается, актуализируется, вспоминается, сохраняется; причем таким образом, что прошлое участвует в становлении и формировании настоящего, иногда ускоряя, иногда тормозя этот процесс (в любом случае исто­рия понимается здесь исключительно в духовном смысле; естествен­ную историю мы пока оставим в стороне).

Живой характер прошлого, присутствующего в настоящем, любо­му человеку проще всего осознать на примере его собственной истории. Каждого человека говорить учила мать, а читать — учитель, каждый в процессе своего образования получал определенный личный, религиоз­ный, художественный опыт. В определенном смысле все это в нем еще живо. Ибо он говорит на выученном некогда языке, развивает научное познание, художественное творчество, религиозный опыт при помощи доверенных ему знаний и сведений. А это означает, что пробужден­ный в нем некогда при «обучении» опыт языка, знания, творчества, веры и сегодня все еще присутствует, все еще существует, или, ина­че говоря, что он представляет собой неотъемлемую составную часть его внутреннего мира, его духовное достояние, что он сохраняется и продолжает жить в действительности его способностей, его опыта и деятельности.

Но «живой характер» или «действенность» сохраняющегося в на­стоящем прошлого ни в коем случае не следует понимать в смыс­ле причины и следствия. Например, нагревание глиняного кирпича — «причина», а его затвердевание— «следствие». Но в существующих в данный момент кирпичах, из которых построен дом, прежний жар не присутствует. Кирпичи холодны. Жар же есть лишь некое весьма удаленное по времени предварительное условие (т. е. чисто механиче­ская, но уже не наличествующая «причина») того, что кирпич в дан­ный момент обладает таким качеством, как твердость. Чтобы имело место «следствие», должна была существовать «причина»; но причины больше не существует, она не сохраняется в следствии. Иначе обстоит дело с имеющим духовный характер историческим событием: то, что происходило в истории, не умирает. Лишь там, где в настоящем при­сутствует прошлое, вообще имеет место нечто такое, как история. Но если бы это прошлое внезапно перестало быть современным, переста­ла бы существовать и история. Например, если в результате ранения в голову у человека нарушается память и он «забывает» то, что бы­ло с ним прежде, а тем самым это прежнее исчезает из его актуаль­ного мышления и опыта (или же когда при религиозном обращении он решительным усилием воли отрекается от своего прошлого, и это прошлое более не включено в его настоящее), то в этом случае обры­вается и внутренняя история человека. Тогда для него действительно не существует прошлого. Он уже не живет в нем. Поскольку прошлое исчезло, умерло, предано забвению, постольку и человек должен воис­тину полностью обновиться, он становится подобен новорожденному, у которого нет никакой истории; ведь у него нет ничего из прошлого, что оставалось бы для него современным.

Однако, хотя история существует лишь там, где прошлое все еще продолжает каким-либо способом жить в настоящем, речь здесь во­все не идет о каком бы то ни было определенном знании о том, что произошло. Такое знание было бы лишь историческим сознанием или историческим учением. В самой же истории мы имеем дело только непосредственно с самим сохранением, с тем фактом, что прошлое пронизывает собой то, что произошло позднее, что оно сохраняет в нем свою действенность.

Чем мощнее дух человека, народа, государства, тем значительнее его способность делать плодотворным всякое прошлое, тем в большей степени он обладает историей; и наоборот, чем слабее дух, тем в боль­шей степени он лишен истории. На это указывает нам и гений немец­кого языка. Слово «благодарить» (danken) происходит от слов «мыслить» (denken), «помнить» (gedenken.). Неблагодарен тот, кто неспосо­бен помнить о произошедшем, кто не в силах в глубине себя сохранять его живым. Это означает, что неблагодарность есть определенная раз­новидность слабоумия. Тот, кто не сохраняет в себе пережитое жи­вым, не удерживает его, тот не может его помнить; тот, кто не может его помнить, не может быть благодарным, а потому не может быть нравственным человеком. Подобным образом обстоит дело и со сло­вом Мinne, означающим куртуазную любовь средневекового рыцаря к своей даме. Любить так (minnen) означает «вспоминать с любовью» (liebend gedenken). Где нет памяти, где прошлое не продолжает жить в настоящем, там нет любви (а равно и ненависти). Неблагодарный и неспособный к любви человек, как подсказывает нам язык, — это тот, кто неспособен сохранять в настоящем живое прошлое, а это значит: тот, кто не может создать в себе историю. Внутреннее отсутствие ис­тории есть нравственная болезнь, нищета духа.

Поэтому ни один человек не лишен истории целиком и полностью. Но чем крупнее человек, тем в большей степени он творит в себе свою внутреннюю историю. Не в том смысле, что человек должен быть каким-то гением памяти, — дело здесь не просто в формальном вос­поминании; речь идет о том, чтобы сохранять достигнутое и делать его плодотворным. В нежной искренности альтовой партии Rtcoгdаrе моцартовского Реквиема нам явлено колдовство воспоминания, кото­рое нас возбуждает, завлекает, манит и демонстрирует нам всю магию неутраченного прошлого¹.

С целым дело обстоит так же, как с отдельным. Это следует уже из духовной структурированности отдельного (к которой мы еще вер­немся позднее). Государства и народы также должны жить в полноте своего прошлого. Известные нам великие культурные народы даже внешне выказывают мощное чувство истории. Великие народы древ­ности совершенно невозможно представить без их глубоко укоренен­ных, формирующих жизнь, государство и человека традиций. Разуме­ется, история не должна обладать ни формой хроники, как это было, например, у египтян, ни формой исторической учености, как это име­ло место в послесократовской Греции. Календарь, миф, героический эпос, устное предание, родовые и племенные традиции —вот в чем живет история. «Махабхарата», «Илиада», «Одиссея», «Эдда», саги, героические песни, обряды инициации, обычаи, сакральные игрища, праздники, обряды поминовения усопших гораздо лучше сохраняют в народной жизни живое прошлое, гораздо сильнее пронизывают ее историей, чем сегодняшнее народное образование и научное исследо­вание.

Всякая общая жизнь народа возможна лишь благодаря сохраняю­щейся живой истории.

Представление о живом характере традиции передает следующее сооб­щение Полибия: «Когда выступающий с надгробной речью оратор [на рим­ских похоронах] заканчивает свою речь об усопшем, он переходит к другим присутствующим [представленным при помощи масок] мертвецам: начиная с самых древних, он сообщает о свершениях и деяниях каждого из них в отдельности. Таким образом вновь и вновь освежается в памяти доблесть благородных мужей; благодаря этому бессмертной становится слава тех, кто совершил какое-либо прославленное деяние, сообщаются народу и переда­ются потомкам имена благодетелей отечества»².

Для того чтобы продемонстрировать, что общая жизнь народа воз­можна лишь благодаря сохраняющейся живой истории, нам в качестве примера достаточно лишь указать на тот язык, на котором автор дан­ной книги общается с читателем. Поскольку мы выражаем наши мыс­ли не на каком-либо диалекте, а на литературном немецком, т.е. на общем для нас языке, в нас присутствует прошлое, а именно язык Лю­тера, язык, который сохранился, пережив и современников Лютера, и тех, кто жил после него. В этом высказывает себя некое древнейшее событие, которое все еще продолжается, но также и общая судьба и определенный характер наших предков; событие, характер, которые все еще живы в нас. Ведь чтобы отказаться от местных диалектов, необходимы общая народная жизнь и определенное преодоление соб­ственной особой исторической индивидуальности.

Но поскольку мы говорим не просто на современном немецком, но на немецком вообще, мы посредством едва ощутимых и в то же время бесконечно глубоких и прочных корней погружаемся в тысячелетние глубины немецкого прошлого, в мышление, чувства, переживания, в слух и речь немцев до тех пор, пока вообще можно говорить о чем-то таком, как немецкая сущность; а миновав момент полного завершения становления сущности немецкого, мы проникаем еще намного глубже и дальше, к истоку самой человеческой речи и даже самого человече­ского бытия вообще.

И так обстоит дело со всей духовной жизнью. В практическом, научном и философском мышлении наших дней продолжают жить древнейшие идеи. В том, кто изготовляет или использует молот, вновь оживает мысль его доисторического изобретателя.

Если мы обратимся к всемирной истории, то увидим ту же самую картину. В доримскую эпоху карта Европы являла собой пестрый узор из небольших народностей, подобный тому, который сегодня мы ви­дим на Балканах. Римляне покорили, т. е. унифицировали, Европу, и результат этой унификации частично продолжает существовать до сих пор. Например, очевидно, что романские народы сберегли и про­должают хранить в своих языках и своем государственном устройстве живой латинский элемент. Но кроме того, Европа в ее нынешнем ви­де— как культурная и религиозная общность — была бы немыслима без сохранения результатов проведенной римлянами унификации так­же и у нероманских народов. Наш собственный народ есть результат подобной унифицирующей работы. Объединение многочисленных гер­манских племен в немецкий народ началось благодаря деятельности непосредственных предшественников Карла Великого — Пипинидов — и было завершено позднее в ходе деятельности Генриха I и Оттона I. Возникший в результате этого и предопределивший собой облик Евро­пы немецкий мир, становление которого было завершено продолжав­шим дело своих предшественников Оттоном Великим, существует и по сей день, еще и сегодня определяет собой сущность Европы. Предла­гаемая книга не могла бы появиться на немецком языке, если бы эти исторические факты и по сей день не были бы живы и актуальны.

Продолжающееся действие определенных исторических событий может быть столь же отчетливо увидено, если представить себе, что они завершились исходом, противоположным тому, что имел место в действительности. Если бы греки не победили под Марафоном, Восток прорвался бы в Европу; если бы римляне не одержали победу в Пу­нических войнах, не возникло бы возможности для унифицирующей работы Римской империи; если бы битва на Каталаунских полях и вой­ны с аварами не закончились для Запада победоносно, то германский мир и внутренне, и внешне имел бы совершенно иной облик; если бы Карл Мартелл не устоял при Туре и Пуатье, ислам проник бы в Евро­пу; если бы в XIII столетии татары на границах Силезии и Австрии, а позднее турки под Веной не были остановлены, то непрерывное раз­витие культуры Центральной и Западной Европы было бы нарушено приблизительно так же, как это имело место в Венгрии и России! Во всех этих и многих других случаях Европа не была бы такой, какова она есть; германские племена от Балтики до Адидже не образовали бы немецкого народа, и Гердер, Гёте, Шиллер, Новалис — если бы они появились на свет — говорили бы на другом языке и обращались бы не к нам, каковы мы суть, а к каким-то другим людям. Отражение натиска персов, карфагенян, гуннов, аваров, арабов, татар, турок означало, что уже сформировавшаяся сначала античная, а затем христианско-германская культура Европы смогла утвердиться и обеспечить опре­деленную непрерывность развития своей политической организации. А если бы эти народы прорвались в Европу, то в нашу жизнь были бы пересажены совсем другие духовные силы, основывающиеся на совер­шенно ином расовом фундаменте; в нас жило бы иное прошлое, мы были бы не теми, кто мы сейчас.

Как бы мы ни рассматривали этот вопрос, с точки ли зрения ре­альных или возможных событий, в любом случае история оказывается для нас живым продолжением старого в новом.

* * *

Это определение сущности истории дает нам некоторый фунда­мент, но еще не является исчерпывающим. Оно подводит к нас раз­личным вопросам и интеллектуальным задачам, связанным с опреде­лением понятия истории.

И прежде всего — к понятию времени. Почему законность понятия истории еще и сегодня не является для нас само собой разумеющейся? Почему еще находятся люди, которые утверждают, что нет никакой ис­тории, что история — не проходящая сквозь времена жизненная взаи­мосвязь, а пустая арена бессмысленных происшествий, почему все еще находятся люди, которые твердят это вслед за Шопенгауэром? Такая точка зрения обусловлена различными причинами и, ко всему про­чему, глубоко укоренена в сущности (пусть и отмирающего сегодня) индивидуалистического способа мышления, который в свою очередь происходит из сущности эпохи Просвещения как таковой. Материали­стический способ мышления распространяется и на понятие времени, в результате чего настоящее понимается просто как нечто «преходя­щее», как уже не сущее, а прошлое, настоящее и будущее, как прави­ло, мысленно полностью отрываются друг от друга механистическим и внешним образом. В действительности же все три «измерения» вре­мени образуют единство, так что ни одно не мыслимо без других. Су­ществует единство времени, в котором главную роль играет будущее (что следует обсудить позднее) и в котором, что особенно важно с точ­ки зрения настоящих размышлений, прошлое не исчезает полностью, а в определенном, почти магическом смысле сохраняется.

Вопрос «Как может оно сохраняться?» ведет нас к нуждающему­ся в основательном прояснении учению о времени, а это учение, как выяснится в дальнейшем, — к еще более фундаментальному учению о творении. Вслед за этим вопросом напрашивается и следующий: «Что же это такое, что сохраняется от прошлого и остается действенным в настоящем?» — ведь очевидно, что отнюдь не вся бесконечность тыся­челетий со всеми ее частностями остается живой и что сохраняющееся отнюдь не в равной степени живо и в равной степени значительно.

Эти вопросы ведут нас к дальнейшим задачам, связанным с опре­делением понятия истории. Но прежде чем мы к ним обратимся, нам следует прервать ход нашего исследования и бросить взгляд на ис­торию философии истории. Ведь только благодаря такому обозрению того, что было достигнуто в этой области ранее, которое дает изучение истории, могут быть правильно поняты и даже просто правильно кон­статированы и осознаны во всей своей глубине сегодняшняя духовная ситуация и состояние исследуемого вопроса. Точно так же и общее на­правление, которое мы должны задать нашему исследованию, наилуч­шим образом может быть установлено именно благодаря знанию того, чего достигли и чего не достигли прежде предпринимавшиеся в данной области усилия. Наконец, благодаря этому последующее исследование будет максимально оснащено необходимыми для него знаниями.

Понятно, что, обратившись к изучению истории вопроса, мы рас­смотрим лишь то, что имеет самое существенное значение для нашего последующего исследования.