Симфония при отделении государства от Церкви

1. Взаимоотношения между религией и государством

Добрая симфония (благосозвучие) между священством и государством, о которой говорит Шестая Новелла императора Юстиниана Великого, является одним из видов взаимоотношений между религией и государством.

Взаимоотношения между религиозными учреждениями и государством не являются взаимоотношениями между двумя абсолютно автономными и независимыми друг от друга учреждениями, ибо не может быть такого положения, чтобы между ними не было абсолютно никаких взаимоотношений. Это вытекает из природы или сущности этих двух типов учреждений. (Отношение безбожных, а тем паче богоборческих, государств к религиозным учреждениям является скрыто или открыто враждебным, что является одним из видов этих взаимоотношений).

В учебниках государствоведения обыкновенно указываются три элемента государства: власть, население и территория. «В понятие государства входят следующие три элемента: 1). Власть, обладающая признаками самостоятельности и исключительности; 2). Совокупность лиц, подчиненных этой власти — народ; 3). Территория». (Кн. Е. Н. Трубецкой. Энциклопедия права. Киев, 1901. Репринт Нью-Йорк, 1982. стр. 260) Однако, в самих истоках политической науки было четко установлено наличие и других элементов государства, помимо этих трех.

Аристотель обращает особенное внимание на политический строй (режим, конституцию) государства, фиксирующий соотношения (в писаной или неписаной форме) между собой всех остальных элементов государства:

«Если государство («полис») является сообществом граждан в рамках политического строя, то если изменяется и делается иным политический строй («полития»), по необходимости государство тоже перестанет быть прежним. То же мы говорим про хор, что он является одним, когда он комический, и другим, когда он трагический, несмотря на то, что зачастую он состоит из тех же людей… Если говорить про государство, что оно то же самое, то прежде всего надо иметь в виду его строй, независимо от того, имеет ли оно то же самое имя, или иное, и населяют ли его те же самые люди, или совершенно другие». (Политика, 1276 в, 1-6, 10-13) «Политический строй – это организация должностей в государствах, как они распределяются, каковой является верховная власть и какая цель у сообщества в каждом случае». (Политика, 1289 а, 15-18) «Политический строй («полития») это форма жизни государства («полиса»)». (Политика, 1295 а, 40)

Кроме того, в истории всех исторических государств можно отчетливо проследить наличие еще одного элемента: религиозных верований народа. Фюстель де Куланж, в «Древней гражданской общине», говорит: «Взгляните на учреждения древних, не размышляя о их верованиях, и вы найдете их темными, необъяснимыми… Но рядом с этими учреждениями и этими законами поставьте верования: факты тотчас станут ясными». (Стр. 2, 3; цит. в «Монархической Государственности» Л. А. Тихомирова.) Ортега-и-Гассет утверждает, что любая верховная власть только тогда «юридически легитимна,… когда… она основывается на компактном веровании всего народа, что она действительно обладает на это правом. Это право не признается в обособленном виде, ибо верование, что царь или сенат имеют право править, существует только лишь как часть целостного верования в определенную концепцию мира, каковая тоже разделяется всем народом. В итоге, это и есть consensus. Эта концепция… должна быть религиозной. Поэтому, когда — по тем или иным причинам — эта общая целостная концепция расщепляется, слабеет или исчезает, то вместе с ней расщепляется, слабеет или исчезает и легитимность». («Интерпретация всемирной истории», Мадрид, 1959, стр. 174) Ортега-и-Гассет определяет «консенсус» как «общее полное верование в определенное представление о жизни и мире…». (Там же, стр. 190) «За распадом верований и системы нравственных норм, то есть поведения, следует немедленно распад легитимности публичной власти». (Там же, стр. 226) Тогда, уже «нет законного государства, потому что нет состояния общего духа в обществе». (Там же, стр. 228)

А. Тихомиров считает верования частью «социального фундамента государства», каковым является «нация». («Монархическая Государственность», Буэнос Айрес, 1968, стр. 30) Верования выражаются более всего в верховной власти, «которая есть конкретное выражение принципа, принимаемого нацией за объединительное начало». (Там же, 33) «В той или иной форме верховной власти выражается дух народа, его верования и идеалы, то, что он внутренне сознает как высший принцип, достойный подчинения ему всей национальной жизни». (Там же, 67) Лишь, «если в обществе не существует достаточно напряженного верования, охватывающего все стороны жизни в подчинении одному идеалу, то связующей силой общества является численная сила, количественная, которая создает возможность подчинения людей власти даже в тех случаях, когда у них нет внутренней готовности к этому». (Там же, 68) «Верховная власть… выражает весь дух, предания, верования и идеалы народа». (Там же, 80)

Святой Константин Великий «являлся представителем не какой-либо, хотя бы и христианской, народной воли, а выразителем народного нравственно-религиозного идеала». Он был «новым монархом», который «выступил властью верховною…, но не безусловною, не абсолютною». (Там же, 143) Ибо, «для того, чтобы нравственное начало могло оказывать свое благодетельное влияние на политические отношения, необходимо, чтобы источники зарождения и созревания этики были независимы от государства. Государство есть область принуждения. Этическое начало, по существу, самобытно и свободно». (Там же, 466)

Ф М. Достоевский утверждает, что это начало является учредительной силой, создающей саму национальность: «При начале всякого народа, всякой национальности, идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала ее. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью». («Дневник писателя», 1880 год)

Основатель сионизма, Теодор Герцль, тоже говорит, что «вначале — идея». (Речь на Пятом конгрессе сионизма, в Базеле). В другой речи (в Берлине) Герцль говорит об «облачении древнего народного идеала в политические формы». В своем труде «Еврейское государство», Герцль подчеркивает, что «мы признаем сами себя принадлежащими к одному народу только через веру наших отцов».

Таким образом, если элементами государства являются (кроме власти, народа и территории) верования этого народа и его политический строй, очевидно, что государство не может игнорировать неизбежную необходимость установления каких-то взаимоотношений с религиозными учреждениями, вытекающими из верований, то есть из одного из государственных элементов. Народ является создателем и учредителем двух видов учреждений, религиозных и государственных, исполняющих разные функции, но принадлежащих одному общему народно-общественному организму. Посему и связь между этими учреждениями является абсолютно неизбежной, так как у них один и тот же источник и один и тот же пользователь.

Конечно, характер этих взаимоотношений может быть разным. Чтобы определить главные виды этих взаимоотношений, необходимо сделать обзор реально существовавших видов государств и установить, какие взаимоотношения они имели с религиозными учреждениями.

В так называемых «больших» восточных государствах Древнего Мира, в государствах-культурах Египта и Месопотамии, можно наблюдать максимальное слияние религиозных и государственных учреждений. Высшая политическая и высшая религиозная власть в них принадлежала одним и тем же лицам. Такая «персональная уния» откладывала свой отпечаток на весь государственный строй. Лучше всего такой строй выражен в Древнем Египте: фараон был одновременно главой государства, верховным жрецом и даже божеством.

В Древнем Израиле, географически возникшем между этими двумя культурами-государствами, впервые в истории человечества появляются совершенно новые соотношения между государством и религией. Государство Израиля как таковое образовалось после Ветхозаветной Церкви. В Древнем Израиле Церковь не только существовала до государства, но она же и создавала его.

Барух Спиноза считает, что «правление у евреев можно назвать теократическим», ибо «его граждане не признавали никакого иного права, кроме полученного через откровение». (Tractatus Theologico—Politicus, 17, 32) Спиноза отмечает несколько периодов развития этого правления. Сначала «евреи… обязались единодушно исполнять все указания Бога, без назначения никакого посредника», так как «они уступили взаимообразно сами себе свои права». (Там же, 17, 33) Это была своеобразная демократическая теократия, считает Спиноза. Затем, они передали все свои права вопрошать Бога Моисею. Моисей стал единственным посредником между Богом и еврейским народом. Народ даже не имел права назначить преемника Моисею. Потом сам Моисей раздвоил свои функции, передав первосвященство своему брату Аарону и его наследникам. (Именно в этом назначении царь Иоанн Грозный видит историческое начало «братской симфонии» между священной и государственной властями. Значит, первое в истории человечества отделение государства от священства имело форму «братской» симфонии между ними.)

Таким образом, говорит Спиноза, были созданы две власти, взаимообразно ограничивающиеся. Религиозная власть толковала законы, но не по своей инициативе, как Моисей, а только в ответ на запросы власти административной. В свою очередь, административная власть должна была править в соответствии с божественными законами и с этими толкованиями. (Там же, 17, 41) Эта административная власть первоначально была раздроблена по племенам. Лев Тихомиров считает, что вначале она еще не была государственной, в полном смысле этого понятия, а только социальной: «Избранному народу сначала было дано основание закона нравственного, состоящее в вере в Бога… (завет Авраама…). Затем, через Моисея, в десяти заповедях, даны основы социального строя, и в законодательстве Моисея дополнены общественные уставы… Но, Моисей, не учреждая царства, предвидел его и заранее указал Израилю… Моисей именно заранее указал два условия возникновения царской власти: нужно для этого, во-первых, чтобы сам народ сознал ее необходимость. Нужно, во-вторых, чтобы не народ избрал царя над собою, но предоставил это Господу. Сверх того, Моисей указывает еще руководство и для самого царя: «Когда сядет на престоле царства своего, должен… исполнять все слова закона сего»». (Монархическая государственность. Буэнос Айрес, 1968. Стр. 127-129) Другими словами, такая монархическая власть не является абсолютной, но ограниченной и правовой, что обеспечивается симфонией двух властей: государственной и религиозной. Симфония обозначает не слияние и не простое разделение, а разделение в симфонии, сиречь совместное, братское созвучие (благосозвучие) двух разных институций, во имя общего блага.

Переходя к другому типу древних государств, который можно назвать типом маленьких государств, государств-городов (полисов), необходимо отметить, что несмотря на все существенные различия между этими маленькими по размеру «полисами» и колоссальными государствами Египта и Месопотамии, и те, и другие были государствами религиозными, как по своему происхождению, так и по своему конституционному строю. Но характер этой религиозности был иным.

В афинском государстве Аристотель насчитывает до него одиннадцать конституционных реформ. После замены монархии архонтами в 683 году (третья реформа по счету), все режимы (аристократия, олигархия, демократия, тирания) чередовались друг за другом, но все они имели несомненный религиозный характер. Во время правления известного генерала (стратега) Перикла (460-429), которое на Западе любят называть демократическим (на самом деле оно было авторитарным бессменным правлением одного человека, ежегодно номинально переизбираемого), эта сугубая религиозность Афинского государства была великолепно зафиксирована. Построенный при Перикле Парфенон, с тех пор ставший символом древней афинской демократии, на самом деле был религиозным центром этой демократии, храмом, посвященным Афине, богине-покровительнице города. Афинская демократия относилась весьма строго к «преступникам против религии»: Сократ, лучший из людей, по словам Платона, был казнен за подозрение в том, что он «растлевал религиозность» молодежи. Религиозность и сугубый традиционализм в области народных верований были всегда характерными признаками Афинского государства. В монархический период цари являлись одновременно и верховными жертвоприносителями, но и после отмены монархии был сохранен титул царя (василевса), то есть лица, «распоряжавшегося всеми факельными бегами и заведывавшего всеми традиционными жертвоприношениями», хотя уже без политических прерогатив. (Псевдо-Ксенофонт. Государство афинян, 57, 1)

Приблизительно такой же религиозный характер имело и Римское государство, с самого основания Рима. Этот характер был конституционно зафиксирован, когда Нума Помпилий (716-673) был выбран вторым царем Рима, ибо он «славился справедливостью и благочестием», хотя и был иностранцем (сабинянином). Прибыв в Рим, он решил «последовать примеру Ромула» и получить религиозную санкцию на верховную власть в государстве, «повелев и о себе вопросить богов». Тогда авгур, чье «занятие отныне сделалось почетной и пожизненной государственной должностью», помолился, испрашивая «надежных знамений». Знамения «были ниспосланы, и Нума сошел с места гадания уже царем». (Тит Ливии. История от основания Рима, 1,18) Значит, до этого он еще не был царем, хотя и был уже выбран сенатом и народом.

Цицерон, в своем труде «О государстве» (De republica), утверждает, что вся суть римской государственности заключалась в учреждении Ромулом «двух наивысших основ нашего государства», каковыми являются авгуры и сенат. «В республике основной и самый важный правопорядок опирается на авторитет авгуров». (De legibus 2, 31) Таким образом, авторитарный строй римской монархии, а затем и республики, определялся религиозным авторитетом авгуров и политическим «авторитетом отцов» (auctoritas patrum), то есть сенаторов. («Аугурум» и «аукторитас» происходят от глагола augere – увеличивать, приумножать, прибавлять. Цицерон намекает на общий корень этих двух слов). Ортега-и-Гассет обращает внимание на то, что Цицерон ставит на первое место авгуров, а не сенат, что «выявляет тот строгий смысл, который для римлян имела религия… Понятия верований и государства взаимно проникаются». (Ортега -и-Гасссет. О римской империи.)

После отмены монархии в 510 году, в Риме сохраняется, как и в Афинах, должность с титулом священного царя, rex sacrorum, чьей функцией является исполнение религиозных ритуалов, раньше совершавшихся царями. Сохраняется и прежняя конституционная фигура между-царя (interrex), выбираемого сенатом на десять дней во время междуцарствия, для рукоположения нового царя или (после 510 года) новых консулов.

Таким образом, очевидно, что все древние государства имели тот или иной религиозный характер, как по своему происхождению, так и по своему конституционному строю. Но дуализм государственных и религиозных учреждений в этих государствах имел разный характер. В Египте религия сливалась с государством, но в этом слиянии религия отчетливо превалировала над государством. В меньшей мере, и в несколько ином виде, приблизительно такое же положение было и в Месопотамии. В маленьких же государствах типа полиса, слияние религиозных и политических учреждений принимало форму включения религиозных учреждений и функций в государство. При таком слиянии, государство превалировало над религией. Лишь в Израиле можно наблюдать преодоление слияния религии и государства. Это было достигнуто превращением первоначального религиозного превосходства в симфонию между церковью и государством, а не в превосходство государства. Симфония обозначала неподчинение друг другу и церкви, и государства. Дуализм оставался, но это был дуализм равноправного сосуществования, без слияния.

По мере того, как город Рим превращался во всемирную империю, с включением в нее эллинистических государств, возникших на территориях и частично на традициях древних восточных государств, возглавитель этой империи все более становился похожим на верховных властителей Египта и Месопотамии. Титул императора, бывший когда-то титулом генерала-победителя, сперва превратился в титул единственного народного представителя в государственных делах, а затем и в представителя божества. В конечном итоге, он сам тоже стал божественной фигурой, божеством, почти как и в Египте.

Очевидно, что такое положение было несовместимо с новой ситуацией, после торжества Христианства в Римской империи. Процесс христианского возрождения выродившейся языческой империи длился около двух веков. Ведущую роль в этом процессе сыграли три императора: Константин Великий, Феодосий Великий и Юстиниан Великий. Последний и является автором закона о симфонии.

2. Хорошее созвучие Православия

с правильными государствами

Император Юстиниан (527-565) подытожил процесс перерождения Римской Империи из языческой в христианскую, найдя подходящий термин, с помощью которого он выразил основное начало нового положения. Более того, он придал четкое юридическое определение этому началу, ставшему основным конституционным принципом Римской Империи, а затем и Русского Государства, начиная со святого Владимира.

Известный византинолог А. А. Васильев считает, что «два труда Юстиниана оставили глубокий след в истории человеческой цивилизации и полностью оправдывают данное ему имя Великого. Это его гражданский кодекс и Собор Святой Софии. Интересно, что каждый из этих двух великих трудов был окончен в пятилетний срок».

К тому времени, «Двенадцати таблицам», первому своду римских законов, было уже около тысячи лет. Количество старых римских и новых имперских законов приняло такие громадные размеры, что император Юстиниан решил уложить их в новое собрание.

В 528 году началась работа комиссии десяти юристов (наподобие децемвиров, назначенных в 451 г. до Р. X. для составления «Двенадцати таблиц»). Уже в 529 году был готов Codex Justinianus, со всеми имперскими законами, начиная от императора Адриана. В 533 году были опубликованы Pandectae, являющиеся сводкой двух тысяч старых римских юридических книг, и Institutiones, руководство по гражданскому праву для студентов. Эти труды были написаны по-латыни, уже непонятной большинству населения восточной части Римской Империи, почему и были сделаны их сокращенные переводы на греческий язык. Так было сохранено «римское право, которое нам дало юридические основные начала, управляющие большинством наших современных обществ». (А. А. Васильев) В дополнение, император Юстиниан составил ряд новых законов, зачастую уже по-гречески, получивших название «Новелл» (Novellae leges). (В 12-м веке Кодекс, Пандекты, Институции и Новеллы были собраны в один Corpus juris civilis.)

«Законодательная деятельность Юстиниана опередила законодательство церковное. Из разрозненных соборных постановлений еще не составилось одного церковного кодекса. Юстиниан… синтетизировал церковные узаконения и обычаи. Например, 123-я новелла является сводкой всех узаконений об епископах и клириках, 133-я – о монашестве и т. д. Эти сводки… положили начало церковному Номоканону или Кормчей». (А. В. Карташев. Вселенские соборы. Париж, 1963, стр. 538)

В Шестой новелле, адресованной «Епифанию, святейшему архиепископу царского града и вселенскому патриарху», император Юстиниан впервые четко определил идеал нового соотношения между «священством и царством», как симфонию между ними. Ее текст, по-гречески, по-латыни и на средневековой латыни, занимает 12 страниц современного издания. (Corpus juris civilis. Volumen tertium. Novellae. Berolini MCMLXII. Apud Weidmannos.)

Доктрина о симфонии определена в предисловии этой новеллы. В русской науке имеется перевод основной части этого определения в следующей формулировке:

«Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, это — священство и царство. Первое служит делам божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое со своей стороны постоянно молится за них Богу. Когда священство беспорочно, а царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (симфония)». (А. В. Карташев. Там же, стр. 537. В «Кормчей» дается немного иной перевод.)

Из этого перевода Шестой Новеллы ясно видно, что симфония отнюдь не является любым сосуществованием церковной иерархии и государственной власти, ибо она обуславливается конкретными условиями. Однако последняя фраза этого перевода является сокращением, опускающим требование к священству также и «быть верным Богу», и сводящим требования к царству к одному только условию: «пользоваться лишь законной властью». Но суть этого определения заключается в требовании правильного государственного строя, с порядочной властью, как необходимых предпосылок для доброй симфонии. Буквальный перевод этой фразы гласит:

«Потому, если первое поистине беспорочно и верно Богу, а второе украшено правильным и порядочным государственным строем, между ними будет добрая симфония, которая для пользы человеческого рода предлагается».

Вот полный текст начала Шестой Новеллы по-латыни:

«Preafatio. Maxima inter homines Dei dona a supera benignitae data sunt sacerdotium et imperium, quorum illud quidem rebus divinis inservit, hoc vero humanas res regit earumque curam gerit: quorum utrum que ab uno codemque principio proficiscitur et humanam vitam exornat. Quare nihil imperatoribus aeque curae fuerit atque sacerdotum honestas; si quidem hi etiam pro illis ipsis semper Deo supplicant. Nam si alterum omni ex parte integrum est et fiducia Dei praeditum, alterum recte et decenter rempublicam sibi traditam exornat, bonus quidam concentus existet, qui quicquid utile est humano generi praebeat…».

Слова, набранные жирным шрифтом, в греческом тексте гласят: «орфос те ке просиконтос… политиян» и «симфония… агафе». В другом латинском варианте, слово decenter (порядочным) заменено словом competenter (компетентным), а слово «симфония», вместо соncentus переведено как consonantia (созвучие).

Выражение «орфос политиян» принадлежит Аристотелю. Употребление такой специфической терминологии в этой новелле указывает, что ее смысл необходимо толковать именно в смысле определений Аристотеля и всей классической философии политики. Аристотель многократно обозначает этим термином в своем труде «Политика» три правильных политических строя, в отличие от трех неправильных, или извращенных режимов. (Политика, 1288 а, 34)

Следовательно, слова «recte rempublicam» («правильной республикой») в латинском тексте Шестой новеллы (являющиеся переводом греческих слов «орфос политиян») означат «правильным государственным строем», а не «римской республикой», тем паче, что в этом же абзаце говорится о «царстве» и о «империи».

Таким образом, в данном случае определение «правильный государственный строй» уточняет одно из необходимых условий для достижения симфонии. Император Юстиниан добавляет к этому условию еще требование Платона (Письмо VII), чтобы такой строй был также порядочным (decenter), а по другой латинской версии компетентным (competenter).

Значит, добрая симфония (сиречь «благосозвучие») отнюдь не является только лишь согласием между священством и государством, а тем паче любым согласием. Достижение согласия зависит от субъективной воли соглашающихся сторон. Но для доброй симфонии одной субъективной воли к согласию недостаточно, ибо, кроме этого, еще необходимо осуществление ряда объективных предпосылок.

«Симфония» — это буквально созвучие. Согласно «Этимологическому словарю русского языка» М. Фасмера, слово «согласный» калькирует латинское consonans, или греческое «та симфона». Однако под словом «симфония» словарь дает буквальный перевод этого греческого слова как «созвучие». «Согласие» нужно было бы перевести на латынь как concordia. Однако слово «симфония« в Шестой Новелле в латинских текстах переводится как consentus и как consonantia, хотя выражение concordia было в широком употреблении в римской политической и юридической практике. (Цицерон определяет дух римского государства свободой и согласием, libertas et concordia, в римском понимании этих понятий). СопсогсПа этимологически происходит от «сосердечия», то есть от субъективного сердечного предрасположения. «Созвучие» же зависит от объективной и точно измеряемой частоты составных звуков. Благозвучные аккорды получаются только тогда, когда составляющие их звуки: 1. Не одной частоты, ибо в таком случае получится не аккорд, а унисон; 2. Имеют такие разные частоты, которые гармонируют между собой, ибо в противном случае получится не добрая симфония, а какофония, то есть плохое созвучие.

Таким образом, необходимые объективные предпосылки для достижения хорошего созвучия между Церковью и государством, согласно учению (доктрине) императора Юстиниана, можно изложить следующим образом:

1. Добрая симфония Церкви возможна только лишь с каким-нибудь из трех правильных («recte», «орфос») государственных режимов, то есть, согласно определению Аристотеля, с монархией, аристократией, или политией (республикой), или, в крайнем случае, с каким-нибудь смешанным режимом, в котором преобладают принципы этих правильных режимов. Определение симфонии исключает возможность таковой с каким бы то ни было политическим строем, являющимся извращением правильных режимов. Значит, симфония Церкви невозможна ни с тиранией, ни с олигархией, ни с демократией (понимаемой в классическом смысле, то есть как извращение политии, сиречь республики).

2. Кроме того, в рамках такого правильного режима, необходима еще и порядочность («просиконто», «decenter»), или, по другой латинской версии, компетентность («competenter») государственной власти.

3. Добрая симфония, требуя эти два условия от государства, не требует ничего от Церкви как таковой. Церковь, как Тело Христово, не подлежит никаким требованиям, ибо, в данном случае, святой император Юстиниан, адресуя Шестую Новеллу вселенскому константинопольскому патриарху, имеет в виду Православную Христианскую Церковь. Однако эта новелла выдвигает недвусмысленные требования к священству (духовенству, согласно А. В. Карташеву, «иереон», «sacerdotum»): для того чтобы симфония была возможна, священство должно быть благочестивым («honestas»), беспорочным («integrum») и полностью верным Богу. Значит, хотя само по себе священство и не является всей Церковью, все же от его качеств зависит возможность доброй симфонии церкви с государством.

4. В основании этих трех объективных условий для достижения доброй симфонии лежит принцип равнозвучия царства и священства, каждого в своей сфере, ибо «оба происходят от одного источника», оба являются «величайшими дарами Божьими» и оба имеют одну и ту же цель – «украшать человеческую жизнь», для «пользы рода человеческого». Именно признание и принятие такого божественного происхождения правильной государственной власти (царства, «василеи», «империума») и является основной принципиальной предпосылкой для симфонии. Очевидно, что отрицание самой государственной властью такого своего происхождения, или тем паче ее принципиальный агностицизм, автоматически исключают возможность доброй симфонии. Симфонию также исключает принципиальное непризнание, что оба, и царство и священство (при исполнении обоими всех указанных условий), являются «величайшими дарами Божьими», которые должны «украшать человеческую жизнь».

Из обзора этих необходимых предпосылок доброй симфонии явствует, что она на практике трудно достижима полностью. Кроме того, такая сложная структура необходимых предпосылок для симфонии оказалась одной из причин для ее непонимания, а вследствие этого и ее весьма распространенных совершенно неправильных трактовок.

Однако, являясь идеалом идеальных соотношений между церковью и государством, такая симфония характерна тем, что, даже если она и не всегда достижима в совершенстве, ее принципиальное признание является одним из важных стимулов и ориентиров для стремления к легитимности государства и к беспорочности священства. А, следовательно, через то и другое, к «украшению человеческой жизни, для пользы рода человеческого».

3. Симфония в истории

Двумя главными видами непризнания симфонии в истории были доктрины цезаропапизма и папоцезаризма. Обе эти доктрины нарушают принцип равнозвучия церкви и государства. Первая доктрина отдает превосходство государству, вторая — церкви.

Весьма часто высказывались мнения, что в самой Восточной Римской Империи доктрина симфонии частично потерпела фиаско, так как в ней часто практиковался цезаропапизм. Однако это отнюдь не так. Зачастую такое мнение вызвано недостаточным знакомством с доктриной симфонии и с историей этой империи.

В Восточной Римской Империи доктрина симфонии всегда была идеалом соотношений между церковью и государством. Правда, идеалом трудно достижимым, а посему зачастую, так или иначе, нарушаемым. Однако эти нарушения почти всегда были практического, а не принципиального характера. Стремления к цезаропапизму отдельных императоров никогда не смогли вылиться в преобладающую доктрину.

Лишь в восьмом веке императоры еретики (иконоборцы) «в борьбе своей против установленных в церковной жизни обычаев, стремились присвоить себе верховные права в церковном управлении и поставить себя выше власти патриархов». (Н. Н. Алексеев. Идея государства. Издательство имени Чехова. Стр. 220) Однако после преодоления иконоборческой ереси, уже в следующем веке, в обряде коронования (в Эпинагоге, автором которой, по-видимому, был знаменитый ученый патриарх Фотий), теория симфонии была снова «классически сформулирована», утверждает Н. Н. Алексеев: «Государство в ней уподобляется организму, составленному из многих частей и членов. Царь и патриарх являются двумя главами этого тела, которые в симфоническом взаимном согласии и при полном разделении своих функций управляют государственным организмом». (Там же, стр. 220 и 221) (Вместо «государственным организмом» лучше было бы поставить «народным организмом».)

Император Иоанн Комнен (1124 -1130) пишет папе Гонорию Второму:

«Во всем моем управлении я признавал две вещи, как существенно отличныя друг от друга: первая есть духовная власть, которую верховный первосвященник мира, царь мира Христос, даровал свои ученикам и апостолам, как ненарушимое благо… Вторая же есть светская власть, заведующая делами временными и обладающая по божественному установлению одинаковым правом в своей сфере. Обе эти власти… отдельны и отличны друг от друга». (О. Курганов. Отношения между церковной и гражданской властью в Византийской Империи. Казань. 1880. Цитируется по Л. Тихомирову, Монархическая государственность. Буэнос Айрес. 1968. Стр. 152)

На протяжении всей истории Восточной Римской Империи в большинстве случаев можно наблюдать не только принципиальное признание симфонии, как доктрины долженствующей направлять в правильном направлении соотношения между церковью и государством, но также и практическое сотрудничество между царем и патриархом. «Великие дела» (как говорило посольство митрополита Филарета в Польше в 1612 году) в Константинополе решались совместно царем и патриархом. Ярким примером может послужить совместное решение о миссии святых Кирилла и Мефодия, для просвещения славян. Это было самым великим совместным историческим делом Константинопольской Церкви и Восточной Римской Империи. Но даже и несомненно имевшие место столкновения между «священством и царством» в Константинополе своим конечным исходом, в подавляющем большинстве случаев, подтверждают действительность симфонии. Блестящий эллинист и специалист по греческой истории, английский историк Арнольд Тойнби, в своем последнем труде (опубликованном посмертно «The Greeks and their Heritages»), приводит «внушительный список» константинопольских патриархов, имевших конфликты с императорами. Причем, подчеркивает Тойнби, некоторым патриархам удавалось выходить победителями из этих конфликтов, но, начиная с середины 11-го века, «чаша весов склонилась в сторону церкви». Тойнби утверждает: «В столкновениях римских восточных императоров с константинопольскими патриархами, первые выиграли много сражений, но не выиграли ни одной войны… Даже в тех случаях, когда принесенный в жертву патриарх не получал личного удовлетворения, с прошествием времени обычно побеждало то дело, за которое он принес себя в жертву». Тойнби поясняет, почему так получалось: «В религиозных вопросах восточные римские императоры в конечном итоге всегда терпели поражение, когда их политика отходила от преобладающего народного чувства». (Цитаты по изданию на испанском языке: Arnold Toynbee. Los griegos: Herencias y raices. Mexico , 1988. Стр. 298, 121, 119) Значит, конечным арбитром в конфликтах между императорами и патриархами был православный народ, так как и царство и патриаршество были институциями одного и того же народно-общественного организма.

Даже профессор Н. Заозерский, сильно критиковавший византийскую систему, признает в конечном выводе: «Выступления императоров за пределы их власти в сферу церковной жизни были далеко не обыкновенным делом…. Каждый раз, когда императорская власть касалась важных сторон церковной жизни, она встречала резкий отпор со стороны представителей Церкви и каждый раз, в конце концов, победу одерживала Церковь, и никогда император». (Н. Заозерский. «О церковной власти», стр. 303 -304. Цит. по Л. А Тихомирову, там же, стр. 161)

На основании некоторых конкретных примеров, приводимых Арнольдом Тойнби, можно придти к заключению, что конфликты между императорами и патриархами в Византийской Империи зачастую даже вызывались самой системой симфонии, в моменты, когда ее существование оказывалось под угрозой, из-за нарушения тех или иных обуславливающих ее предпосылок. В таких случаях происходила здоровая реакция, в большинстве случаев со стороны церковного руководства, считавшего, что, если добрая симфония существенно нарушалась, то в таком случае нет необходимости скрывать этого, делая вид, что якобы все идет нормально. Если нарушается подлинная внутренняя симфония, то и нет нужды сохранять видимость внешнего согласия. Таким образом, нарушение симфонии вело и к потере внешнего согласия (консенсуса), что в свою очередь заставляло нарушителей рано или поздно восстанавливать симфонию, дабы вернуть согласие и мир. Например, патриарх Полиевкт (956-970) отказался короновать императора Иоанна Цимисхия до отмены закона императора Никифора Второго (от приблизительно 964 года), согласно которому, для рукоположения епископов требовалось императорское согласие. (Hubert Jedin, Hanbuch der Kirchengeschichte. Испанский перевод: Manual de historia de la Iglesia. Barcelona, 1987. Tomo 3, р. 626)

Для более совершенного понимания этой мировоззренческой и одновременно конституционной системы необходимо не упускать из виду, что симфония отнюдь не сводилась к отношениям между римскими императорами и константинопольскими патриархами. Симфония не была внутренним делом только лишь восточной половины Римской Империи, а тем паче внутренним делом только лишь константинопольского патриархата. Симфония существовала между империей и всеми пятью патриархатами Христианской Церкви.

Во время императора Юстиниана Великого кафедры всех этих патриархатов находились на территории Империи. Однако ровно через сто лет после опубликования Шестой Новеллы, сразу после смерти Магомета в 632 году, начинается мусульманская экспансия, которая уже к 650 году приведет к потере для империи территорий, находившихся в юрисдикции Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского патриархатов. В 669 году пал Карфаген, а к началу восьмого века вся христианская Африка оказалась под мусульманами. Из Африки и Азии мусульмане попытались ворваться и в Европу, на востоке и на западе. В 718 году арабы держали в течение целого года под осадой Константинополь, но город не сдался. Его защитник, «император Лев Третий таким образом стал спасителем Христианства». (Hubert Jedin, ор. cit. р. 57) Через четыре года, в 722 году, победа в Ковадонге астурийских войск над арабами обеспечила сохранение в Испании этого маленького христианского королевства, откуда затем и начнется испанская «реконкиста» Испании.

В результате этих макроисторических перемен в тогдашнем мире, полностью изменилось и геополитическое положение всего христианского мира. Его центр тяжести стал перемещаться с северных, восточных и южных берегов Средиземного моря на северо-запад, во внутренню часть Западной Европы, а затем также и на северо-восток, в Россию. В Западной Европе наступает период гегемонии бывших варварских королевств над остатками Империи. В рамках этих процессов и происходит отход римского патриархата (папства) от Империи и его сближение с франкским государством, в конечном итоге приведший к потере симфонии, а затем и к искажению Символа Веры, на территории его юрисдикции, в результате чего и произошел раскол 1054 года.

Однако, идея такой «апостасии» (отступления), как именуют некоторые западные авторы этот отход Римской поместной Церкви от Империи (там же, стр. 61), была трудно осуществима, потому что еще в восьмом веке «Империя была не только политической действительностью, но также и духовной, в рамках которой папы жили не менее, чем императоры, несмотря на возникавшие конфликты». (Там же, стр. 57) Из тринадцати пап между 678 и 752 годами, одинадцать были греками, сицилианцами или сирийцами. Именно в это время Рим перенимает с Востока четыре великих Богородичных праздника: Введение во храм, Благовещение, Успение и Рождество Богородицы. Папа Захарий еще в 742 году извещает императора и константинопольского патриарха о своем избрании и посылает им свое исповедание веры. Юридически формально симфония между Империей и Римской Церковью подтверждается чеканкой папских монет с изображением царствующих императоров и датировкой папских писем и документов годами царствования константинопольских василевсов.

Лишь в 781 году впервые появляются монеты с папскими изображениями и папские документы, помеченные годами папы. В этот момент оформляется конец симфонии между Римской Церковью и Империей и начинается многовековая тенденция папоцезаризма на Западе, переметнувшаяся затем в противоположную тенденцию цезаропапизма.

По-видимому, именно этот момент имеет в виду английский историк Арнолд Тойнби, когда он пишет в начале своего многотомного исторического исследования, что Западноевропейская цивилизация начинается с конца восьмого века: «До этого мы еще видим на ее территории имперские структуры». Ф. М. Достоевский, в «Легенде о Великом Инквизиторе» в «Братьях Карамазовых», влагает в уста Великого Инквизитора в 16-ом веке утверждение, обращенное к самому Спасителю, что «мы давно уже не с Тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад, как мы взяли от него (от «страшного и премудрого духа») Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными». Инквизитор упрекает Спасителя, что Он отказался пойти на три искушения «страшного и премудрого духа», поклониться ему и получить власть над всем миром, при «всемирном соединении» (экуменизме?). Для этого «мы должны будем лгать», – говорит Великий Инквизитор.

Таким образом, прямой причиной этой коренной перемены было искушение двойной властью, церковной плюс государственной, в одних руках папы римского.

В 750 году король лангобардов Астольф оккупировал Равенну, столицу имперского экзархата в Италии, а в 752 году начал экономическую войну против Рима. В 753 году папа Стефан Второй заключает союз с франками против лангобардов. В 754 году папа короновал королями франков Пипина Короткого и его сыновей Карла и Карломана, дав им всем также имперский титул «римских партициев». Так как последнее являлось прерогативой императоров, историки спорят, были ли даны эти титулы по поручению императора, или же это было нововведением, с претензией папы на право давать светские государственные титулы. Франки ворвались в Италию, и в том же 754 году король лангобардов капитулировал. Однако, и после этого войны между франками и лангобардами продолжались дальше, при одновременной смуте в Риме. В результате борьбы между партией римского высшего клира (proceres ecclessiae) и военной римской партией (iudices militiae), в 767 году на римский престол взошел папа Константин Первый, который затем был изгнан и ослеплен. После смерти Пипина, королем франков стал Карл, который, после заточения, а затем и смерти своего брата Карломана, прибыл в 774 году в Рим, где папа его крестил. В этом же году было ликвидировано королевство лангобардов, а сам Карл 17 июля 774 года впервые упротребил титул «короля франков и лангобардов и римского патриция» (Rex Francorum et Langobardorum atque Particius Romanorum). Юридически это обозначало включение в государство франков не только прежних владений лангобардов, по праву выигранной войны, но также и незаконное включение в это королевство территорий, принадлежащих Империи, до этого оккупированных лангобардами. Причем, такое присвоение имперских территорий сопровождалось также и парадоксальным (и незаконным) присвоением имперских титулов. Все это при соучастии папы, в надежде, что все имперские территории в Италии будут переданы в полное владение (а не только в церковную юрисдикцию) римскому патриархату. Этим самым наносился смертельный удар симфонии на Западе, так как две власти, разделенные в Ветхом Завете еще Моисеем, а в Новом Завете законом святого Юстиниана Великого, снова сливались вместе.

Такое отступление «де факто» от симфонии было вскоре дополнено и отступлением «де юре», с помощью подлога, известного в истории под именем «дара Константина» (Constitutum Constantini, или Donatio Constantini).

Передав в 756 году папе часть имперских владений в Италии и положив этим начало светским владениям римских епископов, Пипин Короткий, а затем и его сын Карл, не выполнили однако всего обещанного во время войн с лонгобардами. Часть обещанных папе территорий они оставили себе. И вот, в 778 году папа Адриан обращается с письменной просьбой к королю франков, чтобы он полностью исполнил свое ргоmissio (обещание) и дал папе обещанные территории. Свое письмо папа Адриан сопровождает ссылками на подложный документ, якобы выданный императором Константином Великим римскому папе Сильвестру.

Согласно этому подложному документу, Константин Великий своим имперским правом дал папе «вселенский примат». Такое утверждение весьма интересно, ибо подтверждает доктрину Четвертого Вселенского Халкидонского собора, что «престолу ветхаго Рима прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град». 28-ое правило этого собора, содержащее это определение, долго не признавалось Западной Церковью. Константин Великий якобы дал папе еще знаки императорского достоинства и суверенитета, а также «город Рим и провинции, места и города Италии». Римский клир получал права и привилегии римского сената, а сам император Константин покидал Рим и переходил в Константинополь, чтобы «глава христианской церкви» имел «власть земного императора» (««mperator terrenus potestatem»).

Через полтысячелетия, эта порочная доктрина достигла своего апогея в булле «Unam Sanctam», в которой папа Бонифаций Восьмой (1294-1303) провозгласил государственную (светскую) власть римских пап над всеми христианами в мире. (Между прочим, римские епископы, несогласные с «догматом о папской непогрешимость», ссылались на Первом Ватиканском соборе в 1870 году на эту папскую буллу, как на пример папской погрешимости. Ибо, если папы непогрешимы, то и эта булла должна была бы быть непогрешимой, говорили они.)

Так, притязанием на то, о чем было сказано: «Отдайте кесарево кесарю», в погоне за властью и за территориальными владениями, нарушалось указание Спасителя, что «царство Мое не от мира сего». Это был конец симфонии на Западе.

Такое порочное слияние религиозно-духовных и геополитических интересов Римской Церкви продолжает сохраняться и после потери ею территориальных владений в Италии, вследствие объединения Италии в одно государство в прошлом веке. Латеранский договор в 1929 году с правительством Муссолини закрепил территориальный суверенитет Ватикана, чье правительство продолжает преследовать гласные и негласные геополитические цели, особенно на территориях православных народов, как -то в России и на Балканах, нарушая этим правило апостола Павла, указанное им как раз в его Послании Римлянам: «Я старался благоветствовать не там, где уже было известно имя Христово, дабы не созидать на чужом основании». (Рим. 15, 20). Конечно, политическими союзниками в этом деле сегодня стали, вместо франков и норманнов, другие силы, зачастую отнюдь не христианские. Но зато, тоже антиправославные.

От такой доктрины, на основании подложных документов, пострадала больше всего сама Римская Церковь. Причем, еще долго сохранявшееся православное сознание среди верующих на Западе весьма ясно это выражало. Данте Алигиери в «Божественной комедии» восклицает:

Ahi, Constanin, di cuanto mal fu matre,

Non la tua conversion, ma quella dote

Che da te presse il primo ricco patre!

Ай, Константин, как плохо было сделано,

не твое обращение, но тот дар,

который от тебя получил первый богатый отец!

(Ад. Песнь XIX, стихи 115-117).

E qual esce di cuor che se rammarca,

Tal voce usci dal cielo e cotal disse:

“O navicella mia, com’mal’secarca!”

И как из сердца стенающего,

так глас с неба сошел и сказал:

«О суденышко мое, как плохо ты нагружено!»

(Ад. Песнь III, стихи 127-129).

Под суденышком тут подразумевается Церковь, а под ее плохим грузом «дар Константина». Но не только такой гений, как Данте, понимал порочность этого «дара». Сам верующий народ это тоже сознавал. Согласно народной легенде, в день «дара» раздался громкий голос с неба: «Сегодня разлился яд в Церкви Господней». («Hodie diffusum est venenum in Ecclesia Dei».)

Конечно, ни Данте, ни народ не знали, что «дар Константина» был фальсификацией и не соответствовал исторической правде. Поэтому, вся вина за «разлитый в Церкви яд» и за «плохой груз», наложенный на Церковь, возлагалась на императора Константина, что, в свою очередь, вызывало вторичную горечь, ибо все сознавали, что заслуги этого святого императора перед Христианством весьма велики.

Эта мистификация поддерживалась еще довольно долго. Через двести лет после смерти Данте и через семь веков с лишним после первого упоминания «дара Константина», папа Лев Десятый заказал в 1520 году Рафаэлю четыре большие фрески для зала святого Константина в Ватикане. На одной из них должна была быть представлена сцена «дара Константина». Фреска была затем сделана учениками Рафаэля.

Однако, это было уже во время противоположной, но неверной реакции кидания из одной крайности в другую: протестантизма, а вместе с ним и цезаропапизма, каковой сохраняется юридически формально и по сей день в Англии, где королева официально объявлена «главой Церкви».

Цезаропапизм (и его подсобное явление «секуляризации») затем, к сожалению, затронул частично и Россию, хотя сама доктрина святого Юстиниана Великого принципиально никогда не была отменена. Это проиозошло одновременно с искажением коренной русской соборной монархии, под влиянием западно-европейскогго абсолютизма, затем переметнувшегося в либерализм. Но все же, практические повреждения симфонии были настолько значительны, что, несомненно, тоже сыграли свою роль в гибели Православного Царства в России. Восстановленное, уже после падения Империи, патриаршество, еще успело до его насильной ликвидации предать анафеме безбожную и богоборческую власть, чем и была исключена всякая возможность провозглашения какой бы то ни было замаскированной лжесимфонии между этой властью и той или иной частью священства. Осталась только лишь возможность попыток искушения несведущих разными какафониями.

Какой ответ заслуживает вопрос, можно ли будет в России восстановить симфонию? По сути, такой вопрос не является логичным, ибо наличие или отсутствие симфонии явлется всего лишь последствием наличия или отсутствия определенных конкретных объективных условий. Если в России будут восстановлены, хотя бы и поэтапно, условия для симфонии, то в тот момент, когда все эти предпосылки станут полнозвучными, их созвучие и будет симфонией. +