Михаил Спасовский Соборная монархия

Михаил Спасовский  Соборная монархия

Живите, государи мои, люди русские, в ладу
со своей старой сказкой, чудная вещь старая сказка.
Горе тому, у кого ее не будет под старость.

Н. Лесков, «Соборяне» (Изд. 1952, стр. 189)

Понятие Соборной Монархии присуще только Русской Истории. И это понятно и это глубоко обосновано. Тот, кто более или менее внимательно пробегал Всеобщую Историю, легко убеждался, что длинный ряд причин -географических, экономических, военно-исторических и особенно психологических вырабатывал в русской жизни, в жизни русского народа состояние обособленности, той яркой индивидуальности, которая и неповторима где бы то ни было и невозможна для кого бы то ни было.

Отсюда естественно, на всем русском народе со всей его одиннадцативековой историей лежит печать своеобразия во всем — и в характере русского народа, и в структуре его жизни государственной, общественной и церковно-религиозной и во всем том комплексе, который называется природным душевным настроением и духовным мироощущением, свойственным только данному народу.

Это своеобразие русского народа глубокое, оно складывалось длинными веками и прослаивает все этапы его мысли, его чувства, его восприятия текущих явлений и событий и его свершений по всем линиям семейного, политического и культурного уклада его внутренней и внешней жизни. Именно, это своеобразие русского народа ставит его особо и от Европы и от Азии.

Можно так или иначе оценивать этот уклад, но факты остаются фактами:

Во-первых, Российская Империя является самым старым, самым крепким, самым здоровым и самым праведным государственным образованием Европы, поэтому ее и поторопились «убрать» в первую голову.

Во-вторых, государственный инстинкт русского народа позволил ему развернуть свою Землю Русскую на одну шестую часть мира в то время как «просвещенный» Запад, унаследовав Римскую Империю, только и делал, что дробился на крохотные «передовые государства», пораженные маразмом.

В-третьих, «то, что было в умах и совести монархического сознания народа» (Лев Тихомиров), вознесло Россию на вершину такой формы государственной власти, совершеннее которой христианский Запад не имел и не имеет.

В-четвертых, русский народ за все долгие и многотрудные века своей государственной жизни ни одного раза не подымался против Носителя Верховной Власти — своего Царя Самодержца, ибо видел и всегда ощущал в Нем не владыку-деспота с его произволом, а «надёжу», отца-батюшку, верного хранителя страны и заступника за ее веками выношенные залоги и заветы, заботливого хлопотуна о всех и о вся на Руси.

И уклад этой всей нашей государственной жизни назывался Соборной Монархией или по формулировке Ивана Солоневича — Народной Монархией или, определеннее говоря Диктатурой Православной Совести. Назывался этот уклад так и был он таковым потому, что, по гениальному определению Ив. Аксакова, Народу принадлежала сила мнения, а Царю сила власти и еще потому, что Церковь наша стояла рядом и с Народом и с Царем и все три эти силы составляли органический монолит русской мысли, русского чувства, русской воли и православной совести.

Наши эти беглые строки, посвященные Соборной Монархии, отнюдь не являются ни комментариями к «Народной Монархии» И. Солоневича, ни дальнейшим развитием темы его замечательной книги, ни дополнением ее, а всего лишь слабой попыткой, с одной стороны, напомнить русскому читателю некоторые характерные страницы из Русской Истории и, с другой стороны, показать и лишний раз подтвердить изложением наглядных исторических фактов, что государственный строй Московской Руси является идеальным строем для имперской жизни великого и свободного Русского Народа, ибо в самом чистом и в самом честном виде несет в себе элементы демократизма в их наиболее полной и наиболее совершенной форме.

Мы совершенно уверенно пишем, что если современные демократические лидеры пожелают ознакомиться с подлинным видом подлинной демократии, с формами подлинного демократического правления, как оно жило и цвело, подлинно опекая общенародное благополучие, и поучиться так править, то пусть они самым добросовестным образом с максимальным вниманием ознакомятся с историей Московской Руси по подлинным историческим источникам русским и иностранным, а не по тем грязным шпаргалкам, которые стряпаются российскими социалистами — профессиональными поварами всяческой лжи и клеветы. И тогда эти современные демократические лидеры поймут, что козырять им их современными демократическими методами перед русским народом не только наивно и смешно, но и конфузно, — им еще многому следует поучиться у нас. Бог даст и поучатся.

-Это слишком уж бесцеремонное хвастовство, — скажут люди «уравновешенного мышления».

-Да, это хвастовство, но хвастовство обоснованное историческими фактами и потому оно, по существу, является утверждением документального порядка.

1.

И. Аксаков был славянофил, мыслитель глубокого понимания русской души и русского мировосприятия. И именно потому вышеприведенная формула Ив. Аксакова так изумительно кратко и так изумительно точно и полно передает существо тех основных черт государственной жизни русского народа, которые проходила через все долгие века Русской Истории и не только наполняли, но и составляли творческий импульс народа, его силу, его лик государственный.

И потому именно эти черты составляют подлинно национальный государственный лик русского народа, что они, эти черты, отражают не какую-то договоренность между властью и народом, не какую-то «конституцию», по обычаю европейскому из пальца высосан-ную, а исключительно потому, что эти черты, то есть, русское мировосприятие само собою вылилось из всего склада долгой русской исторической жизни, составляет его органическое нутро, — то, что называется душой народа, его судьбой, его заданием в цепи мировой жизни — со всеми его внутренними переживаниями.

Рядом с И. Аксаковым стоит другая замечательная фигура идеолога русского монархизма — Лев Тихомиров, вчерашний социалист и революционер, под конец жизни понявший ужас своих политических заблуждений и изливший радость своего пробуждения от социалистического мракобесия к своему свободному русскому самосознанию в ценнейшем и полновесном труде своем «Монархическая Государственность». Также кратко и полно, как И. Аксаков, Лев Тихомиров определил сущность Соборной Монархии — не в произволе одного лица, а в системе учреждений.

Вот два кита, две истины, два основных положения, в наикратчайшем и в наиполнейшем виде характеризующих Соборную или Народную Монархию Руси:

— Народу сила мнения, а царю сила власти.

— Русская Монархия это есть не произвол одного лица, а система учреждений.

Пожалуйста, выжгите эти постулаты в своей памяти, чтобы, когда вам придется говорить по Русскому вопросу и определять исторически сложившийся режим России, вы могли говорить спокойно, твердо и правдиво, не конфузя себя политическим невежеством и не подражая той красной рвани, которая за любые деньги несла, несет и будет еще нести ложь о русском народе, и о русских Царях, и о всей русской исторической жизни.

О том, что Соборы Земские никогда не претендовали на власть, а Цари русские никогда не шли против мнения земли русской, вот что рассказывает история нашей Империи Российской.

Свой беглый обзор страниц об образовании и расцвете русского монархического начала — исключительного явления в мировой истории мы начнем с краткой характеристики правления Великого Князя Ивана III Васильевича (1462-1505), закончившего собирание великорусских земель под властью Москвы, образовавшего единое Великорусское Государство и утвердившего и оформившего идею и статус о Народном Единодержавном Монархе.

Процесс объединения Северной Руси вокруг Москвы длился примерно сто пятьдесят лет. Этот процесс в форме стихийного национально-религиозного движения начался при замечательном княжении Димитрия Ивановича Донского, прямого внука Ивана I Калиты.

Всей своей политикой и блестящей Куликовской народной победой над Мамаевой ратью Димитрий, во первых, доказал, что Русь окрепла для борьбы за свою независимость, — во вторых, он положил основу наглядно-целесообразного и решительного народного объединения под властью одного Государя — Московского Князя и, в третьих, Димитрий так высоко поставил свой «стол», что последний естественным путем стал центром как национального сплочения, так и церковной жизни Руси, — центром, к которому в силу своего государственного инстинкта и потянулся весь народ, и начали стекаться все народные силы. Именно, при Димитрии Донском Московский Князь превращается в на-ционального Государя, — именно, при нем наиболее выпукло определилась во всем русском населении потребность в сосредоточении своих сил и в твердом государственном порядке.

Это положение, создавшееся в правление Димитрия Донского, столь яркое по своему национальному и государственному значению, было глубоко и крепко оценено преемниками Великими Московскими Князьями — Василием I Димитриевичем и Василием II Васильевичем Темным (ослепленным Димитрием Шемякой) и особенно старшим сыном последнего — Иваном III Васильевичем, вся политика которого уже целиком стала политикой национальной, ибо ему приходилось думать не о защите своего удела или своих уделов (земель), чем озабочены были его предки, а о защите целого народа, о защите всего населения всех уделов, вошедших в состав Московского княжества, ставшего к тому времени, с 1328 года, Великим княжеством как по размеру своих земель, так и по государственному значению.

Прекрасно понимая пагубность, для стройки национальной и государственной мощи страны, формы самостоятельных удельных правлений, Иван III уничтожал не только чужие уделы, но и удельные порядки даже в своей близкой родне. Он бесцеремонно ограничивал права своих братьев и свел их к положению подданных Москвы, к положению простых служебных князей. Основной мыслью Иоанна III было укрепить в сознании народном, что Великий Князь Московский есть Народный Самодержавный Государь, которому одинаково подчинены все — и низы и верхи народные, иначе говоря — вся Русь. Большой ум Ивана III, его сильная воля и, самое главное, народная тяга к Москве сделали его создателем Московского государства.

Сила правления Ивана III несла в себе настолько убедительные, к центру стремящиеся, тенденции, она так высока была по осознанию народом национального самосохранения, что влекла к себе служилых князей не только соседних, но и извне, например, с восточных украин Литовского государства. Длинный ряд больших княжеских фамилий — Одоевские, Вяземские, Воротынские, Новосильские, Белевские бросали католического государя Литвы и со всеми своими чадами и домочадцами, людьми и землями переходили на службу московскую, вливались в государственную, национальную и церковную стройку Московской Руси. Этот переход был массовым, желание подчинить себя Москве было настолько большим и серьезным, что все сильнее и сильнее укрепляло положение о том, что Московский Великий Князь является естественным Государем всей земли Русской и всех людей русских, где бы эти русские земли ни были и где бы русские люди ни жили. В Москве росло и крепло представление, что вся Русь во всем ее объеме — географическом и историческом, народном и государственном должна представлять собою одно Московское Царство — просто в силу единства веры, народности и старой династии св. Владимира.

Проф. В. О. Ключевский так определяет это положение:

«Завершение территориального собирания Северо-Восточной Руси Москвою превратило Московское княжество в национальное Великорусское Государство и, таким образом, сообщило Великому Князю Московскому значение национального Великорусского Государя (Изд. 1909 года, стр. 88).

Мысль о национальном и политическом единстве Русской Земли, позабытая в период удельного дробления, при Московских Великих Князьях вновь всплывает в памяти народной, что особенно наглядно видно из настойчивых слов Ивана III в его переговорах со своим зятем, Александром Литовским:

— Русская Земля от наших предков из старины наша отчина… Вся Русская Земля Божиею волею наша отчина…

Здесь ударение ставится на выражении «вся Земля Русская», лежащая к востоку от Литвы и Польши, а не одно только собственно Московское княжество. И этим ярко характеризуется тяга этого княжества к осознанию своей миссии и к выполнению этой миссии в плане государственного объединения издревле всех Русских Земель.

Политику этого объединения Иван III проводит через соборное начало. Это начало лежало во всей политике Князя не как его личный каприз или прихоть-расчет, а как естественным путем сложившееся положение всего государственного уклада русского народа жить совокупно, чтобы жить крепко и сильно. В этом укладе государственной мысли и жизни русского народа Царь не есть что-то одно, Церковь — другое, а Народ — третье. Этого разделения Московская Русь не знала и даже не представляла, как это можно одно Государево дело — службу своей родине тянуть в разные стороны, разными путями. Да и удельные князья домосковского периода «жили и правили» совместно с Церковью и Народом.

Соборное начало при дальнейших Московских Царях получило пышное развитие в форме Земских Соборов, — Соборов всей Земли Русской. Именно, на этих Соборах и решались все большие вопросы внутренней и внешней политики Московской Руси. Это начало особенно ярко и наглядно выявилось при Иване III в разрешении вопроса о том, как быть с Новгородом, где шла постоянная вражда между «лучшими людьми», то есть, боярами и «меньшими людьми», то есть, простым народом.

Бояре, желая спасти Новгород от поглощения его Москвою и сохранить независимым свое положение «властных людей», шли на соглашение с католической Литвой, искали ее покровительства и автономного подчинения ей, тогда как народ стоял за Москву, за дружбу и соглашение с ней и в Московском Князе видел своего естественного Государя, — русского и православного, а в литовском — чужака и католика, далекого от народа во всех отношениях и чуждого ему. Заключение новгородскими боярами в 1471 году союзного договора с литовско-польским королем Казимиром Ягайловичем на предмет отхода Новгорода под защиту Польши и сохранения старого новгородского строя и освобождения от московской зависимости побудило Москву, усмотревшую в этом акте Новгорода предательство и измену не только Великому Князю Московскому, но и вере и всему народу русскому, поднять поход на новгородцев.

Иван III прекрасно понимал, что переход под явно иноверную и инородческую власть Новгорода, то есть, Новгородской Руси, простиравшейся от озера Чудского на западе до Финского залива на севере и дальше на северо-восток кругом Онежского озера до Белого моря и реки Печора, грозил катастрофой государственному строительству Земли Русской, начисто закрывал ей выход к западным и северным морям, усиливал военную и политическую мощь воинствующего Польско-Литовского государства и нависал страшной угрозой над растущей Московской Державой.

Предстояло предпринять ответственный и решительный шаг, хорошо обдуманный и твердо исполненный, — и Иван III созывает большой совет. Это не есть еще Земский Собор, но в этот совет Великий Князь приказывает пригласить своих военачальников, видных чиновников всех московских учреждений и духовенство в лице наиболее популярных архипастырей до митрополита включительно. Совет этот был действительно большой как по своему значению, так и по своему многолюдью. Иван III изложил перед ним все новгородские неправды, измену бояр и ход дальнейшего давления на Москву чужеземной и явно враждебной силы и испрашивал мнение Совета.

Мнение совета было единодушным: поход на Новгород объявить и начать его немедля, не дожидаясь зимы, когда замерзнут новгородские реки, озера и болота. Это мнение и легло в приказ Ивана III — ныне же собирать рать и начинать войну.

Как известно, Москва разбила новгородцев и последние согласились — »вечу не быть, посаднику не быть, а быть московскому обычаю». Успех этого похода объясняется главным образом тем, что «низинные люди» Новгорода давно тянулись к Москве, видя в ней верного стоятеля за Русь и веру. Тут же интересно отметить весьма показательную деталь о том, что несмотря на союзный договор новгородских бояр с Литвою, последняя не помогла новгородцам никак в их борьбе за сохранение старого новгородского строя.
Этот большой совет Ивана III в последующем росте Московского Самодержавия развился в институт Земских Соборов, без мнения которых Цари Московские, как это мы увидим ниже, никаких крупных шагов как во внутренней, так и во внешней политике не предпринимали.

Московские Государи силу своего авторитета и своей власти черпали в своей слиянности с «гласом народа», ибо в мнении народа своего видели единственно верный и единственно крепкий упор своего государственного правления.

К этому же периоду относится оживление и укрепление сношений Московской Руси с Западной Европой, откуда все чаще и обильнее стали наезжать и осаживаться у нас помимо послов западноевропейских государств, мастера-специалисты, лекари и разного рода «фряжские» гости. Их Москва широко использовала по линии поднятия своего военного, промышленного и торгового (заграничного) дела. Влияли все эти приезжие люди и на общественный быт москвичей, подымая их интерес к технике, к военным наукам, к общей учебе и к «правилам общежития», что было особенно важно, поскольку Русское Государство понемногу входило в круг европейских международных отношений и начинало свое общежитие со странами Запада — без всякой рубки какого бы то ни было окна в Европу и без дикой ломки веками сложившейся самоцветной русской жизни.

Вот как характеризует Ивана III Князь Иверский (Грузинский) Александр, прося в 1492 году его заступничества утесняемых единоверцев:

»Великий Царь, свет земного неба, звезда темных, надежда христиан, подпора бедных, закон, истинная управа всех государей, тишина земли и ревностный обетник Святителя Николая».

Надежда христиан… тишина земли…

2.

В своей душевной грамоте-завещании Иван III окончательно устанавливает порядок единодержавия в Московской Руси и делает своего старшего сына Василия Государем над всей Землей Русской, в том числе и над его четырьмя братьями, которые таким образом из удельных князей превращаются в обыкновенных служилых князей.
Правление Василия III (1505-1533) не внесло ничего нового в дела государственного управления страной. По существу он продолжал деятельность своего отца как во внутренних делах, так и во внешних. В этом отношении заслуживает быть отмеченным присоединение Пскова к Москве по примеру Новгорода. Псков вообще всегда крепко держался Москвы, но постоянные жалобы псковитян на московских наместников и наоборот наскучили Василию III и в 1510 году, после разбора одной из ссор, он уничтожил вече в Пскове, но в полной неприкосновенности сохранил за ним местное самоуправление, по примеру других областей и городов.

Но есть одна черта у Василия III, как в его личном характере, так и в характере его властвования, которая у Ивана III тоже была подчеркнутой, но не так резко, как у его сына. Это — твердость государевой поступи, нарастание авторитета и силы авторитета, крепнущее сознание, что власть Московского Князя есть власть не удельного князя, а национального Государя, который не только управляет страною, но и владеет ею и заботу имеет о всей Земле.

Введенный Иваном III обычай венчать преемника на Царство торжественным церковным обрядом сделало Василия III в истории Московского Государства первым Государем в собственном и политическом смысле этого слова.

Интересным является вопрос, — как же все это случилось, почему именно Московские Князья так выросли и почему именно из Москвы вышли Цари Земли Русской и Императоры Всероссийские? Ведь были города — Киев, Владимир, Новгород, Суздаль и старше и богаче, а выдвинулась Москва и ее Князья. Эта тема достойная специального исследования, ибо она не только не утеряла своего значения, но, как это ни странно, делается особо актуальной в наши дни перед лицом вопроса о судьбах послесоветской России. Но тема эта не выходит из рамок нашего беглого очерка, в своей существенной части она подтверждает его основное положение о том, что именно соборность власти на Московской Руси не только объединила и сохранила страну, но и дала ей возможность расцветать, все подготавливая для ее превращения в Империю Российскую.

Даже самый поверхностный взгляд на Московское Княжество, а затем и Государство ясно и ярко рассказывает нам о длинном ряде замечательных явлений, которые мы должны были бы знать твердо, чтобы твердо стоять на своих собственных русских ногах, но на эти явления мы либо вовсе не обращали внимания, либо не придавали им никакого значения то ли по наивности своей, то ли придавленные «западным просвещением» с его взглядами на русскую историю, как на историю темных людей — варваров и вообще дикарей.

Московский период Русской Истории это апогей расцвета русской государственной жизни, до подлинно демократических форм которой Западной Европе со всеми ее Вольтерами, Кантами, Гегелями, Аттли и Шумахерами так до сих пор и не удалось дойти…

Московская Русь одновременно на протяжении ряда столетий дала сумму следующих исключительных явлений, неповторимых в мировой истории. Прежде всего мы видим на Москве всенародное национальное и церковное объединение, сложившееся самотеком, — затем возвышение Московского Князя, как главы этого объединения. Далее мы видим комплектование всей Северной Руси, как результат совместных стремлений и усилий народа и Князя, — за сим следует образование власти Князя, как общенародной и демократической, и, наконец, констатируем полное сочувствие и полную поддержку «низинными людьми» всех политических и военных мероприятий Князя, в котором все русское население видело высшего и крепкого представителя народного единства и своей национальной независимости.

Весь этот процесс шел параллельно, — в этом то и заключается его исключительность: Царь, Народ и тут же Церковь, освящающая эти две силы праведностью и мудростью христианского слова.

«Иностранные послы, — пишет проф. С. Ф. Платонов, — говорили о Василии III, что он имел такую власть, какою не обладал ни один современный ему монарх. Они заметили, что москвичи равняли своего Государя с Богом, говоря: — «мы этого не знаем, знает Бог да Государь». Так создавалась в Москве сильная Самодержавная Власть, вотчинная по происхождению и национальная по значению» (СПб, 1911, стр. 141).

И эта картина была правильна, только иностранцы не понимали, как они не понимают и сегодня, что внешняя сила Московских Князей и Государей покоилась на внутреннем авторитете Московской Руси. Мы всегда должны помнить, что с падением Царьграда в 1453 году Москва силою хода исторических событий и психологических сдвигов делается единственным государством, во главе которого стоит православный Государь и независимый Митрополит и что только она, Москва, росла и крепла, объединив могучее великорусское племя и сбросив с себя последнюю тень татарского ига.

И власть Василия III выросла в великую мощь не потому, что он был удачным искателем власти, — власть шла к нему со дня его рождения, а исключительно потому, что эта власть росла и выросла из народного сознания, что во всем тогдашнем православном мире только одна Москва осталась свободной и что только Московские Князья являются наследниками и преемниками греческих царей. В те поры народилась богатая литература о преемственности Москвы, и это лишний раз оттеняет, что в процессе возвышения и укрепления авторитета московской верховной власти живейшее участие принимал весь народ, который во всех своих слоях носил мысль о всемирной роли «Москвы — Третьего Рима». Здесь и тени нет домогательства власти, да еще деспотической власти, — здесь можно только говорить об обратном, о том, с каким благоговением и упованием смотрел народ на Великого Князя Московского и с каким удовлетворением он встретил принесенное греками и балканскими славянами его наименование Царем, как единственного защитника веры, защитника народа православного, не только русского, но и всех «осьмиконечный крест носящих», — защитника всего Православия и той Церкви Московской, которая единственная из всех Православных Церквей сохранила свою независимость и чистоту…

Так защитника, — понять же это надо! Где тут деспот или тиран? И как грязна и как подла вся эта прогрессивная брехня о московских рабах и о кнуте над ними! Брехня, которой органически противна величавая мысль народа русского о Московском «Царе Православия» — носителе права и справедливости, правды и милости, свободы, силы и славы.

Единовластие Московских Князей и Царей несло в себе императив мнения народа и этот императив проходит через всю одиннадцативековую историю русского народа и он особенно ярко горит в Московский период. Составляя единственный пример в мировой истории, этот императив делает институт Русской Монархии феноменом исключительным по всем своим особенностям, по всему своему своеобразию и по своему государственному значению.

Комплекс этих особенностей и этого своеобразия создал вокруг имени и положения Московских Князей и Царей тот ореол их власти, который ни в какой степени и ни с какой стороны не «душил» народ, не «гнул» его, не делая его безгласным и безвольным рабом, не обманывал его никакими «декларациями прав гражданина», а как раз наоборот, целиком отвечал взглядам народа на Царя, как на верховного и наследственного носителя твердой и честной Высшей Власти на земле я как на свою крепкую «надежду» — последнее и верное прибежище защиты и справедливости. Именно, в этом комплексе и лежало могущество Самодержавия Русских Царей, а не в кнуте, которого русский народ не видел в лице своего «Батюшки-Царя» и который вы-думали профессиональные клеветники России, принци-пиальные враги Русской Правды, Русской Красоты, Русской Силы.

Великий Князь и Государь Московский Василий III вошел в историю России, как Государь благочестивый Подобно своему деду Василию II (1425-62) и Царю Феодору Ивановичу (1584-98).

В 1515 году Василий III воздвигнул Вознесенский Девичий монастырь в Смоленске, а в 1524 году Новодевичий женский монастырь в Москве по случаю возвращения России гор. Смоленска.

В 1530 году в Москве руками всего народа во главе с Василием III был выстроен на Ваганьковом поле в один день «обыденный» храм во имя Иоанна Предтечи по случаю рождения 25 августа у Великого Князя сына Ивана — будущего «Грозного Царя Москвы».

Над немецким изображением Василия III того времени имеется такая надпись на немецком языке:

-«Я по праву отцовской крови — Царь и Государь Руссов. Почетных названий своей власти не покупал я ни у кого какими-либо просьбами или ценою. Не подчинен я никаким законам другого властелина, но верую в Единого Христа. Презираю почет, выпрошенный у других».

Умер Василий III 3 сентября 1533 года. У одра болящего игумен Троицкий Иоасаф.

— Отче,- обращается к нему Василий, — молись за государство, за моего сына и за бедную мать его. У вас я крестил Ивана, отдал угоднику Сергию, клал на гроб Святителя. Поручил вам особенно: — молитесь о младенце-Государе!..

И велит Василий принести ему монашескую ризу. И принимает постриг .

Так умер инок Варлаам с Евангелием и ангельской схимой на груди.

3.

Великий Князь Иван IV Васильевич, прозванный Грозным, является наиболее ярким в истории Московской Руси. Вся внутренняя политика Ивана IV — гражданская и военная — выдвинула его в ряды выдающихся государей по силе его ума и по размаху его деятельности и сделала его фигуру глубоко интересной.

В этих строках мы остановим внимание нашего читателя только на одной грани его правления, — на той его внутренней деятельности, которая наиболее наглядно характеризует сущность русского Самодержавия, как начала Соборной Монархии.

Прежде всего необходимо отметить, что Иван IV был умным, широко начитанным, живым и деятельным по натуре. В своем отрочестве он имел доброго друга, единственного — митрополита Макария, просвещеннейшего человека того времени, мягкого по характеру, но твердого по силе своих душевных и умственных настроений. Он-то и увлек Ивана в книжную пучину, разжег его любознательность, заострил его интерес как к русской жизни, так и к «фряжской» и образовал его вдумчивый, острый и наблюдательный ум как знаниями общего порядка, так и той идеологией, которая цвела в то время в Москве и видела в Москве Третий Рим, а в великом княжении Московском — «Православное Царство»…

Отсюда понятным становится, что Иван, достигнув семнадцати лет, венчался на царство как «Государь и Царь и Великий Князь».

С первых же шагов своего самостоятельного правления он целиком посвящает себя заботам о народе. На 20-м году своей жизни, по примеру своего отца и деда, Иван собирает Собор духовных и светских лиц для выработки судебных мероприятий необходимых для утверждения в стране «праведного суда» путем выбора представителей от народа — старост и «целовальников», то есть, присяжных, которые и должны сидеть на суде наместников и волостелей (волостных начальников) и «следить за правдой».

Получив благословение Собора, Иван исправил и дополнил «Судебник», тот сборник законов, который служил руководством для судей и наместников. В следующем году, 1551, Иван приказывает составить Сборник правил церковного порядка и благочиния и в этой работе Собора принимает деятельнейшее участие, ревниво следя за тем, чтобы через весь этот Сборник, известный под названием «Стоглава», прошла реформа обновления и улучшения церковно-общественной жизни по линии уничтожения злоупотреблений в церковном управлении и хозяйстве.

Одновременно с работою этого Собора проводились меры к расширению и укреплению прав населения выбирать на местах своих управителей и судей. Этот институт самоуправления охватил все население Московской Руси, — в руки народа перешли все судебные дела и все местное управление. От правительства сидели в областях только командующие гарнизонами, да еще «городовые прикащики», ведающие казенное имущество. Вся эта работа Ивана IV проходила под знаком дачи широкого самоуправления земщине, чем до сего дня не может похвастаться ни одно современное самое демократическое государство.

Что касается пресловутой «опричины» и наименования Ивана IV «Грозным», то надо знать отношение тогдашних московских бояр к Царю, к его образу правления и посягательства этих бояр на власть.
Когда умер отец Ивана IV, последнему было три года, а когда умерла его мать Елена, Ивану было только семь с половиной лет и его брату Юрию — пять. Близких родных у детей не было никаких и они росли круглыми и беззащитными сиротами. Правили бояре Шуйские и Бельские со своими прихлебателями. Эти высокородные джентльмены были в постоянной ссоре между собою, которая нередко доходила до мерзких сцен драки, во время коих они врывались в покои детей, вцепившись в бороды друг друга и изрыгая брань. И тени не было никакой любви к Ивану и почтения перед ним, а к народу они относились грубо до крайности, «как львы», пишут летописи того времени, грабя и обижая, вместо того, чтобы управлять «вправду».

Удивительно умное и удивительно корректное поведение бояр доходило до того, что они своих Государей даже не кормили во время, плохо одевали и всячески обижали.

— «Государи играли в комнатах своего отца, — рассказывает по первоисточникам проф. С. Ф. Платонов, — а Шуйский, например, разваливался на лавке, положив свою ногу на постель великокняжескую. Это непочтение страшно обижало маленького Ивана так же, как сердило его открытое хищничество Шуйских, тащивших из дворца к себе всякую «кузнь» (металлические вещи) и «рухлядь» (мехи и ткани). Мальчик озлоблялся и, не видя доброго воспитания, сам поддавался дурным чувствам. Он мечтал о мести боярам…» (СПб, 1911, стр. 156).

Повзрослев и став у власти и ближе присмотревшись к своим боярам, Иван ясно понял, что эта княжеская аристократия, вышедшая из потомства удельных князей, органически не может служить ему опорой в государственном строительстве, — она меньше всего думала об общенародном государственном благоустройстве страны, будучи целиком поглощенной мыслью стать соправительницей Государя, вернуть самовластие и перетянуть жизнь Московской Руси на «фряжский» манер.

Эту аристократию никак не устраивала проводимая Царем «земщина». Земские Соборы Царя из выборных представителей от служилых и тяглых людей и укрепление самоуправления на местах рассматривались ею как определенное покушение на «власть и положение» бояр, на их материальное благополучие и почет. Эта погоня бояр за властью и пятаком мешала Царю по всем линиям его правления, ожесточала его сердце и явно грозила сорвать весь ход московского бытия с его исконных исторических путей.

Царь понял, что прежде всего ему необходимо укрепить институт Самодержавной Власти и тем удержать Московскую Русь от ее скольжения куда-то в сторону от ее самостоятельных и самоцветных путей. Он ясно отдавал себе отчет, что при все увеличивающемся росте Земли Русской всякая тенденция к самовластию бояр неизбежно приведет страну либо к распаду, либо к такой слабости, что при первом серьезном натиске с Запада, откуда постоянно шли эти покушения, она потеряет свою независимость и «свет Православного Царства погаснет».

— «Самодержавие для Ивана IV не только нормальный, свыше установленный порядок, — пишет проф. В. О. Ключевский, — но и исконный факт нашей истории, идущий из глубины веков… Этой Самодержавной власти Иван дает божественное происхождение не только политическое, но и высокое религиозно-нравственное назначение» (Изд. 1909 года, стр. 95). Такое положение свое и такая идея отвечали задачам Царя «охранить народ от раздоров, а Русь от падения».

И вот Царь решил, что ему необходимо «перебрать людишек», обезвредить боярство, оборониться от его козней и измен, разгромить тот слой аристократии, который тянул Московскую Русь на ухабы и топи «иноземщины», в которой Иван IV не видел ничего доброго для страны, ибо не видел там, за западными рубежами, того, что было бы близко и свойственно Земле Русской во всей сумме ее особенностей. И на 35-м году своей жизни (1565) он учредил опричину, чтобы «изгнать старую знать» из правящих кругов.

Это были тяжелые годы в правлении Ивана IV. Царь великолепно видел и знал, что его опричина в какой-то мере разрушала хозяйственный порядок в центральных московских областях, где были сосредоточены княжата с их удельными вотчинами, но он предпочитал идти на этот ущерб, лишь бы сохранить страну от «измены и предательства», от чего к великому русскому горю не удалось спасти Россию в 1917 году.

Наши учебники по Русской Истории обычно характеризуют Ивана IV как не только Царя Грозного, но и больного и даже умалишенного человека, который свирепостью своею и в безумии своем «изводил наиболее просвещенную интеллигенцию того времени» и одновременно разорял русские области, толкая русских людей бежать на разные окраины и даже заграницу, «где не было ужасов опричины». По этим учебникам создается впечатление, что хуже Ивана IV не было среди Московских Царей. Но былины и народные песни, оставшиеся нам от того времени, как это ни странно, говорят противоположное. Народ в массе своей от «черных людей» до посадских и горожан видел в Иване IV «мужа чудного рассуждения» и славил, — да, именно, славил Грозного за его ум, за его верность русской старине, за его любовь к народу.

В силу своих психологических особенностей и исторической судьбы русский народ всегда нуждался в сильных и верных вождях, религиозно-почвенных и национально-авторитетных и поэтому всегда искал и славил таких вождей, верил им, пусть строгим, обожал их и гордился ими.

Власть Московских Великих Князей и Царей росла не потому, что они захватывали власть, а потому, как мы это видим, что эта власть сама шла к ним навстречу силою народного убеждения-мнения, что только сильная власть — власть авторитетная может создать объединение народное в одно национальное государственное целое, — придать этому объединению духовную и материальную силу и этим самым обеспечить защиту страны и населения от интриг и наскоков внутренних и внешних. И эту власть — такую власть, сильную и суровую, народ любил, не боялся ее и верил в нее, ибо видел в ней, во первых, воплощение своих убеждений и, во вторых, именно тот Авторитет, который кровно и духовно связан как с Церковью народной, «крестьянской», так и с ним, с самим народом.

Учреждение опричины ни в какой степени не меняло характера управления страной. На следующий же год Царь собирает Большой Земский Собор для решения важного вопроса о том, мириться ли с Литвою или воевать дальше, а в 1571 году он созывает «Особый совет из знающих людей» для изучения положения о том, как на юге оградить землю от разорительных набегов татар и освоить то «дикое поле», где «казаковали» русские люди, по тем или иным причинам переселившиеся на эту «украину».

При самом же Царе все время, до самой его смерти в 1584 году, работала боярская дума, только называлась она «земщиной» и состояла из земских людей, выбранных на местах и присланных в Москву «помогать Царю знать мнение народа».

Все центральные правительственные учреждения действовали по-прежнему, согласно приказу Ивана — «управу чинить по старине», по всяким важным земским делам обращаться в думу земских бояр, а Государю докладывать только о военных и важнейших земских делах.
Нашим историкам — Карамзину, Погодину и Соловьеву так и не удалось понять Ивана IV.

Карамзин, например, откровенно пишет, что характер Ивана IV есть загадка для ума, что в этом характере видна непостижимая смесь добра и зла… Погодин величает Ивана IV громким ничтожеством, который не принимал никакого участия в управлении и не сделал ничего замечательного… Соловьев в характере Ивана IV, с одной стороны, видит борьбу нового государственного порядка, установленного отцом и дедом Царя, с удельными преданиями, — с другой, констатирует, что раздоры, своеволие и своекорыстие бояр тоже пробудили в уме Ивана IV усиленную мысль о своей власти, как средстве обороны от врагов и, в третьих, рассматривает Царя, как жертву его борьбы с боярами: — «Своекорыстием, презрением общего блага, жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами, — вырос Грозный»…

Эти историки, пожалуй, были правы в своем непонимании Царя Ивана IV. Ни у кого из них не было той надлежащей перспективы во времени, которая есть у нас, свидетелей первой половины ХХ века с его 1917 годом, как следствием потрясающего плоскодумия, политической тупости и морального вырождения нашей высшей интеллигентской элиты — гражданской и военной.

В заключение этой главы мы позволим себе привести две-три беглых иллюстрации, характеризующих Ивана IV, как Государя, и русский народ, как верных ему людей, всегда готовых «праведно умереть» за него.

Вот что пишут иностранные историки о князе Сугорском, которого Иван IV в 1575 году отправил послом к императору Максимилиану. В пути князь сильно захворал и его угнетала мысль, что он не сможет выполнить возложенное на него поручение и это огорчит Царя. Под влиянием этой мысли, князь все время повторял:

— Если бы я мог подняться… Жизнь моя ничто, только бы Государь наш здравствовал!

— Как вы можете так усердно служить такому тирану? — с великим удивлением спрашивали его иностранцы, ехавшие с ним.

— Мы, русские, — отвечал князь Сугорский, — преданы Царям и милосердным, и жестоким.

Как это характерно для Святой Руси!

Не менее характерным является свидетельство французского историка де Ту (de Thou, 1553-1617), который, описывая царствование Ивана IV, прежде всего поражается величием Царя, изумляется военными силами его Державы, их выправкой и тем послушанием, которое оказывает Царю его воинство. На стр. 107 своей «Всеобщей истории» де Ту пишет:

«Нет Государя, которого бы более любили, которому бы служили более ревностно и верно. Добрые Государи, которые обращаются со своими народами мягко и человечно, не встречают более чистой привязанности, чем он».

Как видим, все в русских удивляло иностранцев и все делало русских в их глазах непонятными и странными людьми.

Н. Д. Тальберг в своей замечательной книге «Святая Русь» (Париж, 1929) приводит из А. Д. Нечволодова любопытную выдержку о том, что англичанин Дженкансон в 1557 году высказал мнение, что ни один христианский властитель не был одновременно и так страшен своим подданным и так любим ими, как Иван IV. В том же духе высказывался и венецианский посол Фоскарини.

Таких выдержек из свидетельств достаточно авторитетных современников можно привести десятки, и все они говорят о том, как крепко русский народ держался за великие основы Соборной Монархии — синонима права и справедливости и единственно верной опоры и силы своего государственного бытия.

И. Е. Забелин удивительно точно улавливает корни такого политического кредо русского народа:

«Необузданное самоуправство властолюбцев, — пишет он, — которые с особой силою всегда поднимаются во время усобиц и крамол, лучше других способов научило народ дорожить единством власти, уже много раз испытанной в своих качествах в пользу земской тишины и порядка».

Тут ценным является подтверждение, что народ русский опытом своей многовековой истории научился дорожить единством власти, ибо только в такой власти он ощущал гарантию земской тишины и порядка. В условиях же психологических и бытовых особенностей русской жизни земская тишина и порядок это есть синоним слиянности Царя и Народа, — воли Царя и мнения народа в их органическом, естественно сложившемся сосуществовании.

В Петербургский период это положение Московских Царей вернее и глубже понимали Алексей, сын Петра I, затем Павел I, Александр II и Николай II, — и все четверо были убиты. Положение о защите низов и об опоре на низы всегда было зело нелюбезно царедворцам Петербургского периода.

23 февраля 1551 года в Кремлевском дворце состоялся пышный съезд членов «Собора Божиих слуг», чтобы заслушать слово Царя Ивана Васильевича.

Собрались важнейшие мужи Московского Царства. Среди них были: митрополит Макарий, десять святителей, — как указывает летопись, — все архимандриты, игумены и бояре.

Царь медленно всходит на тронное возвышение, в окружении блестящей молодой свиты, одетой в белые кафтаны с богатым золотым шитьем и держащей сверкающие секиры у правого плеча.

Долгим взглядом окинув палату, наполненную цветом московской знати — духовной и светской, Царь с первых же слов говорит горячо и твердо. Не спеша льется его речь свободная, прямая, властная.

Царь начал издалека. Он говорит о возвышении и падении царств по причинам мудрости или буйства властей, — он описывает тяжелое время, испытанное Русью во время его сиротства и юности, сперва невинной юности, а потом развратной, — он вспоминает поведение бояр, их дурные примеры, испортившие его сердце, — он с затуманенным взором рассказывает о бедствиях, недавно потрясших Москву и обративших ее в пепел…

— Тогда ужаснулась во мне душа моя и кости во мне затрепетали. Дух мой смутился и сердце умилилось… От вас, пастыри христиан, учители царей и вельмож, достойные святители Церкви, требую ревностного наставления. Не щадите меня в преступлениях. Смело укоряйте мою слабость. Гремите словом Божиим, — да жива будет душа моя!..

В конце своей речи Царь поручает Собору пересмотреть Судебник и те Грамоты уставные, которые определяют местное управление.

О, как хотелось бы, особенно после Тегерана и Ялты, не говоря уже о 1924 годе, когда человеколюбивая и высоко просвещенная западная демократия признала главарей кровавого Интернационала «Законным правительством русского народа», — как хотелось бы услышать хоть что-нибудь подобное в речах современных президентов, которые просили бы народ не щадить их за их преступления!…

4.

Эпоха Царя Феодора Ивановича (1584-1598), младшего сына Ивана IV, была тишайшей. Люди «начаша от скорби бывшия утешатися и тихо и безмятежно жити». Неспособный к государственным делам Феодор был тихий и богомольный человек, при нем страна успокоилась и процветала и народ верил, что именно праведными молитвами Царя его царство спасалось и управлялось. Фактическим главой государства был Борис Годунов.

Молитвами Царя и мерами регента было учреждено в Москве патриаршество, — момент громадной исторической важности.
Царь Феодор вошел в историю с именем Благочестивого Государя. По его желанию в Москве в 1592 году был основан Донской монастырь в память победы над крымским ханом Казы-Гиреем, благодаря предстательству Богородицы, икону которой прислали Царю донские казаки.

Учреждением в Москве патриаршества осуществилась заветная мечта московских патриотов видеть рядом с Царем именно патриарха, явление которого соответствовало бы достоинству Русского Царства. Именно с этого момента Московская Русь становится «Государством Российского Царствия».

Борис, как известно, был единогласно избран на царство в феврале 1598 года Великим Земским Собором, в состав которого входили: Освященный Собор в виде совета патриарха, затем Боярская дума и многочисленные представители от служилых людей и торгово-промышленного населения Москвы.

Ни о каком «самоводворении» Московских Царей говорить не приходится вовсе, подленькая мысль об этом часто проскальзывает и в статьях и в «капитальных» трудах если не историков, то «исторических публицистов» последнего века, страстно пытающихся представить Московских Царей в виде каких-то пролаз для утверждения среди «темного русского народа» своей «тирании» и своего «захватнического деспотизма».

Полностью восприняв мудрую сущность внутренней политики Московских Царей, Годунов продолжал эту политику, всеми мерами стремясь к росту общенародного благосостояния. Свою основную идею «быть добрым Государем для простых людей» он проводил через укрепление правосудия и справедливости и истребление лихоимства и самоуправства. Годунов ясно понимал, что главной опорой и надеждой страны являются именно эти «простые люди», которых и старался спасти от произвола «верхов» и этим упрочить жизнь «низов» — фундамент государственного благополучия. А для улучшения «военного строя» и отечественных «промышленных дел» Борис широко выписывал иноземных инструкторов и техников.

Со смертью Царя Бориса в 1605 году и убийства его сына Феодора черный вихрь главным образом придворных и затем народных смут семь лет (1606-1612) держал Московскую Русь в позоре и слабости.
«В смуте, — пишет проф. В. О. Ключевский, — последовательно выступают разные классы московского общества в том самом порядке, в каком они были расположены на государственной иерархической лестнице. На ее вершине стояло боярство, — оно и затеяло смуту» (Изд. 1909 года, стр. 105).

Тяжело читать страницы этих лет и видеть, что именно аристократия московская первая передалась самозванцу под Кромами, подготовив его с помощью поляков, — что она привела к присяге все войско русское и что все те же бояре — князья Шуйские, Голицыны, Шаховские, Салтыковы, поддерживая самозванца, углубляли тяжелую смуту и увлекали в нее народ, особенно с южных окраин государства, где сидели выходцы из центральных областей, ненавидящие московские порядки.

Трагедия Руси заключалась в том, что бояре в своих политических стремлениях притязали на ограничение Царской Власти в пользу своего участия в делах государственного правления путем, как выражается проф. В. О. Ключевский, «наложения цепей на Верховную Власть», а народ русский держался противоположного взгляда и только в неограниченной Царской Власти видел залог «внутренней тишины».

Это резкое несоответствие политических устремлений ничтожного, но влиятельного меньшинства и подавляющего, но рыхлого большинства послужило одной из главных основ развития «черных лет России».

Воцарение князя Василия Шуйского без всякого участия Земского Собора, одним криком сомнительной уличной толпы, является скандалом в Русской Истории. Это «воцарение», приведшее к первому опыту ограничения Царской Власти через прямое участие бояр в управлении государством, дало России, во-первых, движение Болотникова, шайка которого служила главной опорой боярину Шаховскому, во-вторых, второго самозванца — «вора Тушинского» с его приверженцами из именитых бояр, главой коих был боярин князь Михаил Салтыков и, в-третьих, вмешательство иностранцев в московские дела. В результате этого вмешательства, как известно, в августе 1610 года произошло «избрание» тушинскими боярами на московский престол Владислава, сына польского короля Сигизмунда.
Дальше боярам в своей измене и в своих предательствах падать было некуда, — дружными усилиями они подкатили Московскую Русь к дыре ее независимого государственного существования и, конечно, грохнули бы Русь в эту дыру, ибо всему приходил конец в этом вихре интриг, подлостей, глупостей, стенаний, слез и отчаяния, если бы в эти дни не раздалось два огненных слова — патриарха Гермогена, жившего в то время в осажденном Кремле под стражею и угнетаемого поляками, и простого земского старосты — нижегородского мужика Козьмы Минина Сухорукова. Оба они отличались и громадным умом, и железной волей, и беспредельной преданностью исторически сложившейся Руси.

Церковь и Народ стали на страже своей Земли — против сиятельной и вообще всей сугубо «просвещенной» тогдашней московской аристократии.

Протопоп Савва и Минин, идя по указанной Гермогеном земской линии, сколотили народное ополчение и вручили его князю Дмитрию Пожарскому, который весною 1612 года и повел это ополчение не на бунтующую Москву, а сперва в Ярославль, чтобы не только окончательно устроить дело похода, но и созвать Земский Собор и вверить ему верховное управление как всей Землей Русской, так и всем войском своим, что и было сделано в конце лета того года.
Этот Земский Собор был и полон, и правилен, и замечателен во многих отношениях. В состав его вошли: духовенство во главе с митрополитом Кириллом, бояре, избежавшие московской осады и польского соблазна и плена, и выборные люди из многих городов от служилого и простого тяглого населения.

После освобождения Москвы от «воров» и поляков, в январе 1613 года был созван Земский Собор, который по современной терминологии может быть назван Всероссийским. На нем полноправными членами для «Государева обирания» присутствовали бояре, затем по десять выборных представителей от пятидесяти главных областных и уездных городов, московские люди и духовенство.

Собор вынес единодушное общее постановление — «избрать Царя из великих московских родов». При определении кандидатов голоса разделились. После долгих и довольно бурных обсуждений перевес остался за земскими людьми и казаками, которые настаивали на избрании молодого, жившего вдали от всяких боярских склок, Михаила Феодоровича Романова, сына митрополита Филарета.
Собор внял этому голосу и 7 февраля 1613 года решил остановить свой выбор на Михаиле, но с предосторожностью: во-первых, вызвать тех из бояр, которые почему-либо не приехали на Собор, во-вторых, послать специальных гонцов по русским городам и весям, дабы возможно полнее узнать люб ли будет народу Царь Михаил. Вести отовсюду пришли вполне благоприятные и 21 февраля 1613 года Собор торжественно провозгласил Михаила избранным на престол Московских Царей.

Замечательными все эти последние «соборные» события являются в том смысле, что главную силу на Московской Руси с начала XVII века получили люди средних классов. Именно они составили то народное ополчение, которое освободило Москву, и именно они избрали нового Государя. Из этих же людей составился при Царе постоянный Земский или Государев Совет, сохранивший старое название «боярской думы», и главный штат чиновников той системы учреждений, которая вознесла Московское Царство на положение величавой и физически и духовно крепкой Православной Державы.
Здесь следует еще раз подчеркнуть, что смута по существу своему явилась результатом борьбы земского общества — низинных людей с элементами противоземскими и антинациональными. По Руси того времени прошел внутренний распад по линии политических устремлений. Аристократия тянула к уничтожению Самодержавия Московских Царей в той форме, как она складывалась, — аристократия всеми мерами добивалась ограничения власти Царей участием княжат в правлении, а народ «в серой массе своей», хорошо испытавший правление княжат, крепко держался своих исторически сложившихся национальных и церковно-религиозных традиций. И эти традиции к 10-м годам XVII века, как мы знаем, одержали верх в том смысле, что они объединили все здоровые элементы Московской Руси и этим вывели всю Землю Русскую на спасительный путь ее дальнейшего державного развития.

5.

Царь Михаил и его сын Алексей крепко утвердились в государственной жизни Московской Руси исключительно потому, что Михаил был первым и подлинным, по определению проф. В. О. Ключевского, «земским всенародным избранником» или, иначе говоря, Народным Царем, — Царем Народа, а не Царем над Народом, не палкой над Народом.

Этот фактор со всеми дальнейшими шагами Москвы по укреплению и развитию страны дает основание полагать, что именно с этого момента совместных забот и трудов Государя и Земщины началась новая эпоха на путях ее спокойного и величавого восхождения к «Третьему Риму».

Все так называемые «преобразовательные реформы» Петра Первого, сломавшие это восхождение, фактически были срывом самобытного и самоцветного роста России. Государственно-бытовой естественный рост Земли Русской был Петром не только приостановлен, но и направлен в те формы, которые были чужды России органически и которые привели ее к дыре 1917 года. Скоропалительный ум Петра не удосужился поближе присмотреться ни к работе своего деда и отца, ни к той системе управления, которая давала Москве возможность, опираясь на мнение народа, творить Русскую Историю уверенно и твердо, никому не подражая и ни в чем не нуждаясь — при явном наличии и своего ума, и своих природных дарований, и своего политического такта, и глубокого государственного инстинкта.
Правление Царей Михаила и Алексея дают нам изумительные примеры этой осторожной, вдумчивой поступи твердых шагов.

Первое, что невольно сразу же привлекает к себе внимание, это настойчивое желание Михаила постоянно иметь при себе помощь и содействие Земского Собора. Прибыв из Костромы в Москву, он дал приказ выборным земским людям не разъезжаться по своим домам, а быть при нем. И первые десять лет Земский Собор пребывал в Москве непрерывно, все время ревностно помогая Царю во всех его важных и трудных делах. Но и это не удовлетворяло Михаила, — рассылая свои указы по просторам страны, он рекомендовал и Собору посылать свои указы, разъясняющие царские приказы и указывающие на необходимость народу «помогать Царю во всем». Собору это делать было не только легко, но и желательно. Никак не посягая на власть Царя и никак ее не ограничивая, Собор своими указами подчеркивал самое главное, а именно то, что распоряжения московской власти свободно обсуждаются Всей Землей, всеми земскими выборными людьми, коих было в Соборе не одна, не две и даже не три сотни и кои довольно часто сменяли один другого вновь приезжающими «со всех концов Земли» и что указы Царя «увязаны с голосом народа» и что многие из этих царских указов «нашим голосом вызваны».

В подавляющем большинстве своем эти, состоящие при Царе, Соборы земских людей представляли совет всей земли, члены которого были не должностные ответственные люди или чиновники, а ходатаи от мира народного, хлопотуны и выразители народных нужд и интересов. И именно в этом была сила Соборов — выразителей мнения народа. Цари Московские всегда считались с этими Соборами и великолепно понимали, что «низинные люди», что именно все тяглое население является главной и единственной основой всего государственного хозяйства, — что именно эти люди, составляющие 95% всего населения, и есть тот фундамент всей государственной пирамиды, от крепости которого зависит благополучие всей пирамиды, — пошатнутся «низы» и упадет пирамида.

Земский Собор настолько близко принимал к своему сердцу дела государственного благоустройства, что часто вместе с чиновниками для важнейших поручений отправлял и своих соборных нарочитых «послов» все для той же цели — возможно теснее срастить народ в общей стройке независимости и силы Московской Руси, ибо мудро понимал, что именно в свободном мнении «всей Земли» Царь черпал уверенность в мощи своей власти и находил верную опору для всех своих распоряжений, слитых с мыслями, чаяниями и духовным настроением народа своего.

Содействием и помощью Земского Собора широко пользовался и отец Царя Михаила, митрополит Филарет, вернувшийся из плена в Москву летом 1619 года. Будучи поставлен в патриархи и получив титул «Великого Государя», самый почетный в то время, которым именовались только Цари, Филарет первым своим делом счел необходимым собрать пленарное заседание Земского Собора, чтобы возможно обстоятельнее поговорить с выборными земскими людьми как о дальнейшем порядке управления страной, так и о наиболее первостепенных и важных текущих делах. При этом история того времени подчеркивает, что все обсужденное и постановленное на Соборе Филарет исполнял с большой твердостью, точностью и настойчивостью.

В частности, были проявлены Михаилом и Филаретом большие усилия восстановить поколебленное во время смуты самоуправление на местах как в городах, так и в уездах. Заведенный Иваном IV институт выборных людей ущемлялся воеводами из княжат, которые почти везде злоупотребляли своею властью, брали взятки и чинили насилия. Чтобы пресечь «чиновничьи бесчинства», был учрежден в Москве особый «приказ» для рассмотра жалоб на «сильных» людей и, наконец, было решено отозвать воевод, дабы так или иначе, но восстановить самоуправление в возможной его полноте.

Насколько широко вел Михаил дела своей внутренней и внешней политики видно уже из того, как жадно он приглашал с Запада знающих людей — иностранных офицеров, техников, докторов, мастеров вся кого дела, купцов, даже географов, дабы не только наглядно показать москвичам, как необходимо для Руси практическое заимствование с Запада, но и своевременно поднять на должную высоту военный строй московских войск и промышленную жизнь московского хозяйства. В его время в подмосковной «немецкой слободе» уже жило до тысячи иностранных семейств из разных европейских стран.

А внешняя политика Михаила привела к тому, что в Москве уже имелись представительства и посольства английского, французского и датского правительств.

Заглянем торопливо на заседание Великого Земского Собора 6 февраля 1613 года, когда прибыл туда глава народного мининского ополчения Дмитрий Пожарский. Обращаясь к Собору, он сказал:

— Теперь у нас в Москве благодать Божия воссияла, мир и тишину Бог даровал. Станем у Всевышнего милости просить, дабы дал нам самодержателя всей России. Подайте нам совет благий. Есть ли у нас Царское прирождение?

Тишина разлилась по Собору, все умолкли. Никто не мог что-либо сказать, важная дума легла на лица, — все понимали, как нужен Самодержатель и как страшен опрометчивый ответ, кто на Руси царского происхождения. Духовенство решилось ответить Пожарскому:

— Государь Димитрий Михайлович, мы станем Собором милости у Бога просить. Дай нам сроку до утра.

А на следующий день, 7 февраля, незнатный дворянин из Галича, имени которого даже не сохранилось, выступил на Соборе вперед и в письменной форме выразил мнение народное, что последнему Государю из рода Ивана Калиты, Феодору, сыну Царя Ивана IV, ближе всех по родству приходится Михаил Феодорович Романов:

— Отчего Михаил и является прирожденным Царем.

Такую же грамоту «о прирожденном Царе Михаиле Феодоровиче» подает и Донской атаман Межаков.

И день избрания Царя 21 февраля летописец так отмечает:

«В тот день бысть радость велия на Москве, и пойдоша в Соборную Апостольскую церковь Пречистые Богородицы и пеша молебна — звоном и со слезами. И бяша радость велия, яко из тьмы человецы выидоша на свет»…

В челобитной Собора, представленной 14 марта в Ипатьевский монастырь Царю Михаилу значится:

«…Не мы сей подвиг сотворихом, но Пречистая Богородица с великими чудотворцы возлюби Тебе и святую волю Сына своего и Бога нашего изволи исполнити на Тебе, Государе нашем».
Так избран был Самодержатель, — Самодержатель Царского происхождения. И народ пел молебны — «звоном и со слезами», ибо всем существом понимал и восхищен был, что наконец-то люди вышли из тьмы на свет и что над всем этим счастьем лежит любовь Пречистой Богородицы, излитая на Михаила, Государя нашего…

Вдумайтесь во все эти выражения летописца и поймите (постарайтесь понять!), что институт Соборной Монархии, единственный институт в мировой истории, есть достояние России, достояние русского народа, только его, и что именно в этом институте заложены истинные начала истинного демократизма. Этот институт долгими веками своей жизни ярко рассказывает людям честно мыслящим и честно понимающим о психологических особенностях прозорливой русской души, религиозной по своей природе и гениальной по своим дарованиям, и о том, что судьбы ее, России диковинной, открыты только народу русскому…

А если присмотреться внимательно к правде сегодняшнего дня, то увидим ясно, что Святая Русь по-прежнему жива, придавленная, придушенная, искалеченная, затоптанная и оклеветанная, но жива и что в зримом ее умирании зрело и зреет ее возрождение и что именно в возрождении Русского Царства Соборной Монархии, веками народом выношенной — единственная надежда мира вылезти из дыры всеобщего опошления и разложения.

И какое счастье будет для всех народов земли, когда Святая Русь — Русь святителей, гениев и поэтов вновь придет к жизни со своей великодержавной идеей, Богу служащей, ибо эта идея, давая человеку свободу духа, любви и творчества, начисто пресекает свободу для лжи и гнета, ненависти и злодейства!..

Мы должны познать и признать свою мировую ценность и возможно глубже и возможно ярче осознать, что трупная мудрость безбожия и социализма не жизненна и потому полна гноя и тлена, — и что за Голгофой наших дней еще последуют дни мира и радости и что в плане этих дней Русская Сказка откроет перед измучившимся миром не один источник воды живой.

6.

В характере правления Алексея Михайловича (1645-1676) не было перемен, — он продолжал традицию Московских Великих Князей и Царей во все сложные и трудные моменты государственной жизни Москвы искать содействие и помощь земских людей через Земские Соборы, созываемые им в те ответственные поры, когда требовалось, чтобы сила власти Царя опиралась на силу мнения народа и чтобы приказы царские отвечали бы этому мнению.

После бунта московских горожан в июне 1648 года, когда народ окружил государя во время крестного хода и жаловался ему на самоуправцев и их главу Бориса Морозова и требовал наказать «виновников народных обид», Царь Алексей в июле того же 1648 года созвал боярскую думу и Освященный Собор (совет патриарха), чтобы совместно с ними обсудить срок возможно скорого созыва «Собора Земли» для принятия решительных и широких мер к водворению порядка и правосудия в государстве, дабы «всяких чинов людям, от большого и до меньшого чина, суд и расправа была во всяких делах всем ровна». В основу всех этих обсуждений было положено Царем желание так улучшить и дополнить законы, чтобы они ближе соответствовали нуждам и требованиям населения, и так наладить правосудие, чтобы оно исключало произвол и подкуп.

После подготовительных работ, 1 сентября 1648 года Земский Собор открыл свои совещания. На нем присутствовали выборные представители от 130 городов, — причем в составе этих представителей были как служилые люди, так и тяглые, горожане и сельчане. Собор работал в одной из палат дворца, отдельно от боярской думы, которая заседала с советом патриарха. Как известно, совместная работа этих трех совещательных органов привела к изданию «Соборного Уложения», постановления которого были направлены главным образом в пользу основной массы населения — служилых и посадских людей, что давало последним повод, к досаде бояр и духовенства, говорить — «нынеча Государь милостив, сильных из царства выводит».

По тому времени «Уложение» было издано в громадном количестве экземпляров — две тысячи экземпляров и разослано по всему государству.

Смута и период исправления церковных книг зародила на Московской Руси тягу к общению с иноземцами, наплыв которых при царе Алексее особенно усилился и которые с течением времени постепенно входили в знакомство и дружбу с придворными людьми, с богатыми московскими домами и с их молодежью.

Степенные московские люди с великой осторожностью относились к этому чуждому влиянию, не видя в нем ни духовной надобности, ни духовной пользы. В этом влиянии они прежде всего усматривали угрозу тем старым народным обычаям, тому укоренившемуся государственному укладу и тем устоям «Государева и Патриаршева» правления, что крепило Русь, хранило ее самоцветный облик «Российского Царствия» и несло на гребень внутренней силы и державного величия.

Старинным вековым идеалом Московского народа было положение о том, что «Москва — Третий Рим», что «Московский Царь есть Царь всего Православия», что «истинное благочестие сохранилось только на Руси», что только национально-охранительное направление всей русской государственной политики и всей русской бытовой и общественной жизни способно удержать «Российское Царствие» в чистоте его веры, в благочестии всего его быта и в крепости его духовной и материальной мощи. Потрясутся эти основы, выношенные веками русской мысли и русского мироощущения, потрясется и Держава Московская и рухнет она, как пали царства Римское и Греческое, сокрушенные ересями…

Эта тревога, как мы знаем теперь, была глубоко обоснованной, — чуждое нам влияние, через тяжелую поступь Петра, привело к торжеству западных ересей, и «Государство Российского Царствия» бесславно пало под ударами этих ересей.

7.

Первую часть своей «Народной Монархии» Иван Солоневич кончает убеждением, что «русскому народу вообще, а русской интеллигенции, в особенности, надо спокойно и объективно оглянуться на все пережитое и совсем заново, в свете всего нашего опыта, пересмотреть все наши прежние взгляды и на психологию и на историю русского народа».

Иван Солоневич прав, — пересмотреть наши взгляды необходимо. По двум основным причинам, — во-первых, чтобы поближе, поосновательнее ознакомиться с нашим народом русским во всей его духовной совокупности, со всеми его мечтаниями и переживаниями, со всем его своеобразным восприятием мира и отношением к нему, со всем особенным укладом его жизни и стройкой ее по милости Бога и под защитой Царя… И, во-вторых, чтобы не быть тем невежественным болваном, которого любой политиканствующий спекулянт так легко сбивал и сбивает на торные тропинки блудливых мыслей об отсталости русской и о просвещенности великолепного Запада, ныне благополучна догнивающего в своем маразме, в своем духовном убожестве, в своей лукавой мудрости — безумии перед Богом…

Нам ловко подсовывали патентованные доктрины благоустройства всеобщего блаженства, начиная от энциклопедистов и кончая Марксом, — и мы жадно бросались на них, видели в них откровение свыше, золотой ключ к вратам рая на земле… И вот допросветились!
И до сих пор еще не замечаем, что ни в какой рецептуре по благоустройству русской жизни мы никогда не нуждались, — что все данные для расцвета нашей общенародной государственной жизни были и есть, — что наша «передовая» элита несчастная от начала страдала плоскодумием, — что в дешевом резонерстве своем она забила в могилу свою здоровеннейший осиновый кол, а народ русский утопила в неизбывном море горя, слез и проклятий…

До сих пор еще раздаются голоса о «конституционной монархии»:

— Дали бы нам как следует власть, то мы показали бы русскому народу если не Кузькину мать, то по меньшей мере настоящую жизнь по образцу просвещенной Европы! Но Николай не дал нам власти, не поставил нас рядом с собой в свое время и вот пришли большевики, они все и наделали…

Говоря так, эти джентльмены думные — «конституционалисты» расписываются в удивительной легкости своей политической мысли, в полном незнании и непонимании как психологии русского народа, так и его истории. Их «конституция», выражаясь деликатно, выеденного яйца не стоит перед институтом той Соборной Монархии, которая в существе своем имела и имеет, несла и несет все элементы всенародного участия в делах государственного управления страной.
Земские Соборы, проходящие через лучшие страницы нашей исторической жизни — Московскую Русь, представляли собою тот исключительной ценности феноменальный монолит, где Царь — Народ — Церковь выявляли принципы демократизма в его наиболее полной, совершенной и честной форме.

Царь, как власть, — Народ, как мнение, — Церковь, как мораль… О каких еще классических формах государственного правления можно говорить?! И где они, эти формы, находятся, каким современным образцам нам подражать, с кого именно нам взять пример, чтобы «по-настоящему» устроить послесоветскую Россию?! Уж не с тех ли «современнейших демократий», которые, подписывая Тегеранские и Ялтинские соглашения с профессиональными народоубийцами, очевидно, как с равными себе «по праву и положению», ныне собираются учить уму-разуму «русских варваров», давших миру Пушкина и Достоевского, Менделеева и Павлова, Станиславского и Шаляпина, Чайковского и Глинку, Суворова и Кутузова, Яблочкина и Попова (беспроволочный телеграф)?!

Нет, — нам не по пути ни с кем. У нас, действительно, особенная стать, у нас своя судьба, своя история свое задание в мире. И как это ни странно, и как это ни дико, но в эту историю и в эту судьбу нашу входит и вот тот красный ужас, который 35 лет давит нас дыханием дьявола…

По слову Ивана Солоневича, — мы не имеем никаких мировых претензий и отрицаем всякие мировые рецепты. Россия — не Европа, но и не Азия и даже не Евразия. Это просто Россия. Совершенно своеобразный национальный, государственный и культурный комплекс, одинаково четко отличающийся и от Европы и от Азии (см. первые страницы «Народной Монархии»).

Это бесспорно так, как бесспорна великая истина, так ярко подчеркнутая проф. И. А. Ильиным в его провиденциальной статье «Мировая политика русских Государей»:

«Европа не знает России, не понимает ее народа, ее истории, ее общественно-политического строя и ее веры. Она никогда не понимала и ее Государей, огромности их задания, их политики, благородства их намерений и человеческого предела их возможности… Европе не нужна правда о России, ей нужна удобная о ней неправда. Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы «цивилизовать ее по своему», — угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить, — реакционная, чтобы оправдать для нее революцию и требовать для нее республики, — религиозно-разлагающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма»… (см. выпуск 19 журнала «День русского ребенка», 1952).

Отсюда очень простой вывод: ковать послесоветскую Россию можем и должны только мы, русские люди — российские граждане, чтобы выявить правду России и на лоне этой правды вывести мир из той эпохи тьмы и скорби, в которую этот мир сейчас глубоко погружен усилиями «просвещенных» людей «человеколюбивого» Запада, — того Запада, который капитулировал перед большевизмом и тем самым отказался от основных принципов, на коих покоится и выросла вся истинная культура, все достоинство человеческое.

остров Формоза.

 

Источник http://monarhist.net