Корни и характер русской политической мысли 

И. Н. Андрушкевич

Существует мнение, что в течение многих веков в России не было политической мысли, а иногда даже утверждается, что не было мысли вообще.
Например, в изданной в 1968 году во Франкфурте на Майне книге С. А. Левицкого, под названием «Очерки по истории русской философской и политической мысли», в первой фразе на первой странице так и говорится: «О русской мысли в собственном, философско-научном смысле слова всерьез можно говорить лишь начиная с 40-х годов XIX столетия». И дальше: «В древней Руси – как Киевской, так и Московской – мы видим лишь бледные намеки на мысль: Древняя Русь не знала ни богословия, ни философии, ей была чужда стихия отвлеченной ищущей мысли». Дальше С. А. Левицкий цитирует известного богослова о. Георгия Флоровского, который вопрошает: «Что означает это слишком долгое и затяжное молчание? Как объяснить это позднее и запоздалое пробуждение русской мысли?» (Однако, в писаниях о. Георгия Флоровского есть и другое место, где он называет процесс сложения славянского языка «не только словесным процессом, но именно сложением мысли… преображением самой стихии славянской мысли, славянского логоса, самой души народа»).
С. А. Левицкий цитирует также историка Федотова, который пишет: «В грязном и бедном Париже XIII века гремели битвы схоластиков, а в золотом Киеве, сиявшем мозаиками храмов, – ничего, кроме иноков, слагавших летописи и патерики». Но что значит «ничего, кроме летописей»? Никакой мысли в летописях не было?

Ведь обитель, в которой писалась летопись, «высоко ценила мысль, слово и книгу». (1) Проф. К. И. Зайцев (архимандрит Константин) говорит про летопись: «Широкими горизонтами окружен и глубокой мыслью проникнут этот простосердечный рассказ: судьбы Русской Земли поставлены в связь с историей мира, в христианском её понимании, и осмыслены живым сознанием общеславянским и национально-русским». К русскому единству «звала вырабатываемая в монастырских кельях национальная мысль, звуча в историко-политических сказаниях, делавшихся достоянием русских людей». (2)
В свою очередь, Ключевский так пишет о нашей «Начальной Летописи»: «Начальная Летопись представляет сначала прерывистый, но чем дальше, тем всё более последовательный рассказ о первых двух с половиной веках нашей истории, и не простой рассказ, а освещенный цельным, тщательно проработанным взглядом составителей на начало нашей истории… Всего важнее идея, которою освещено начало нашей истории – это идея славянского единства, которая в начале XII века требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась современной действительностью… Замечательно, что в обществе, где сто лет с чем-нибудь назад еще приносились идолам человеческие жертвы, мысль уже научилась подыматься до связи мировых явлений… Это может служить предметом удивления или недоумения».

Как можно согласовать вышеприведенные противоречивые указания об истоках русской мысли? Может быть, эти противоречия отражают противоречивый характер нашей исторической действительности? Можно найти подобные противоречия и в истории других народов? Например, если обратиться к истории древнего Рима, то мы видим величественный кладезь политических институций и терминов, из которого человечество черпает и по наши дни. Однако, такой глубокий знаток римской истории, как Ортега-и-Гассет, подчеркивает: «Нужно иметь в виду, что эти римляне были неспособны и даже враги всякой теории, и поэтому в Риме никогда не существовала теория народного суверенитета». Но в то же время «форма римского государства, артикуляция его противоречивых учреждений – единственное явление в истории». Несомненно, что для создания «единственных в истории учреждений» римского государства необходимо предполагать у этих же римлян наличие политической мысли «большого напряжения», несмотря на отсутствие у них «всякой теории». Очевидно, что тут мы сталкиваемся с разницей между понятиями политической мысли и политической теории.

В свою очередь, у Левицкого мы видим в самом заглавии его книги два вида мысли: философский и политический. А в начале текста мы видим перечисление даже трёх типов мысли: «мысли в собственном, философско-научном смысле слова», просто «мысли» и «отвлеченной ищущей мысли». Несомненно, что для установления наличия политической мысли на Древней Руси и, в утвердительном случае, для определения её характера, сперва необходимо внести ясность в эту терминологию и уточнить возможные виды мысли вообще и политической мысли в частности.
В рамках западноевропейской культуры преобладает стремление понимать под мыслью только лишь мысль рациональную, логическую. Однако существуют и другие виды мысли, например, мысль религиозная, мысль мифическо-поэтическая и т. д. Да и вообще, сама рациональная и философская мысль получает преобладание всего лишь каких-нибудь 25 веков тому назад. Но и после этого, рядом с рациональной мыслью продолжает существовать мысль до-рациональная. С другой стороны, элементы философской мысли присутствуют уже в древних мифическо-поэтических произведениях (Эпопея Гильгамеша, Илиада, Одиссея, Теогония, Труды и Дни). Эти элементы настолько сильны, что некоторые ученые начинают историю философии именно с этих произведений. (3)
Исходя из факта наличия разных видов мысли, будет легче преодолеть противоречивые указания о существовании мысли на Древней Руси. Как мы видели, одни авторы подтверждают, а другие отрицают наличие этой мысли. Дело в том, что нужно уточнить, о какой мысли идет речь. На Древней Руси, может быть, и не было мысли философской, и даже, может быть, не было в чистой форме мысли богословской (теологической), но несомненно была мысль религиозная, была мысль поэтическая, была мысль историческая и, примыкая к последней, была мысль политическая. Однако мысль политическая, в свою очередь, имеет несколько подвидов, разобраться в которых необходимо, прежде чем говорить о характере и корнях этой мысли на Руси.
У Аристотеля есть интересное место в «Политике», где он перечисляет три типа творцов политических учреждений: это политики, профаны («идиотон») и философы. (Политика, 1266 а, 31, 32). Юлиан Мариас, в предисловии к своему переводу на испанский язык «Политики» Аристотеля (4), дает исчерпывающие комментарии к этому перечислению. Хронологически, на первом месте идут «государственники», политики (создатели «политий», т. е. государств), владеющие «первой формой политической мысли», мысли «практической». За ней появляется вторая форма мысли, «типично рационалистическая… действующая в пустоте, без соприкосновения с политической действительностью», утверждает Марияс. Уже Аристотель подробно и не без иронии описал «первого, кто, не будучи политиком, попытался говорить о лучшем режиме». Аристотель пишет: «Ипподам, выдумавший разбивку городов и начертавший планы Пирея, не удовлетворенный своей большой оригинальностью… со своими длинными волосами и богатыми украшениями… для того, чтобы отличиться, был первым, кто, не будучи политиком, попытался говорить о лучшем режиме». С Ипподама и начинается, как говорит Мариас, «самая видная и тучная часть политической мысли» греков. Но эта часть, добавляет Мариас, олицетворяет кризис: «Перед глазами грека, вместо традиционной действительности, находящейся в силе… распространяется широкая теория как существующих, так и фиктивных режимов, спорящих о первенстве, между которыми можно выбирать. Но это значит, что политическое общество в кризисе, потому что общество и государство как раз не выбираются, а являются тем, что присутствует и с чем мы должны считаться».
В результате создается положение, говорит Мариас, описанное Платоном в Седьмом Письме: уже не находятся в силе обычаи и этика предков, всё идёт вниз по течению, появляется ощущение головокружения, неизвестно что делать, потому что жизнь становится невозможной. И в поисках выхода из этого плюралистического лабиринта суемыслий, появляется третья форма политической мысли, мысли пытающейся разобраться в этом ворохе суемыслий и найти выход из этого лабиринта, мысли ищущей правду, «для того, чтобы восстановить систему верований, действующих в обществе, которая бы сделала возможным сожительство в городах».
Итак, творцами первой формы политической мысли являются государственники- политики, ибо «первым источником политической мысли… является сама политическая деятельность». Итальянский философ Микэле Федерико Шьякка говорит: «Хорошая политика всегда сопровождается проницательностью, которая применяется в практической жизни, но относится главным образом к интеллекту». В свою очередь, творцами второй формы политической мысли, мысли «отвлеченной» или «действующей в пустоте», являются «профаны» или «идиоты», как говорит Аристотель. Эту беспочвенную форму мысли можно назвать «суемыслием», по аналогии с «суеверием». И, наконец, творцами третьей формы политической мысли, мысли отсеивающей, выбирающей («интеллегере» значит «выбирать между») только правду, мысли точной и верной по отношению к действительности, являются философы. Только эту форму можно считать мыслью в «философско-научном смысле слова».
Если первая форма (практическая мысль) вытекает из практического творчества, при помощи «проницательного ума», то другие две формы политической мысли являются формами «созерцающими», т. е. «теориями». Вторая форма (суемыслие) созерцает, главным образом, фиктивные и утопические режимы, в «пустоте, без соприкосновения с политической действительностью». А третья форма (точная мысль) тоже созерцает, но без отрыва от действительности, и разбирается в ворохе суемыслий, для «нахождения возможности сожительства» на реальной почве, путём восстановления «системы верований». В этом смысле и говорит Ортега, что у римлян не было «теории», т. е. второй и третьей формы политической мысли, а была лишь только первая форма. Можно даже высказать предположение, что третья форма мысли в основном появляется лишь после возникновения второй, т. е. что политические мыслители становятся нужными лишь после появления идиотов в политике. (За идиотами в политике часто скрываются политические негодяи).
На Древней Руси преобладала первая форма политической мысли, которая имела главным образом практический характер, обуславливаемый исторической действительностью. Корни первоначальной русской политической мысли уходят в родную историческую почву, а сама эта мысль по своему характеру исторична и пытается разрешить конкретные исторические, а не отвлеченные проблемы.
Первая задача для всякой политической мысли – это создание, основание, учреждение самого государства. Государство по своей природе имеет над-родовой и над-племенной характер. И род и племя даны, в то время как на-род и представляющее его государство заданы. Поэтому государство – это предприятие. Первый предпринятый шаг для основания государства свидетельствует о предыдущей о том мысли. Первой русской политической мыслью была мысль о необходимости общей русской государственной власти, над-родовой и над-племенной. Эта мысль одновременно определяла характер и миссию выбираемой власти. Власть призывается извне самой среды основателей, т. к. она должна стоять вне внутриобщественных интересов, для того, чтобы быть легитимной. Она также должна быть нейтральной и арбитражной в возникающих в обществе несогласиях и расхождениях. Всё это дает возможность и право власти «судить по праву», для того чтобы обеспечить порядок («наряд» говорит летопись) в обществе. Итак, в начале нашего государства лежит стремление к праву (не к «правам») и к порядку. Какая программа!

Исследуя истоки русской политической мысли, необходимо не упускать из виду, что скачки в истории являются кажущимися. В действительности, для того, чтобы произошел скачок, необходимы предварительное развитие и подготовка, хотя бы подспудно. Поэтому первые проявления русской политической мысли, хотя и явились историческим скачком, но корнями своими уходят в до-русское и даже в до-славянское прошлое. Представления о создаваемом политическом строе основываются на общих представлениях о мире и о человеческой жизни. Ортега говорит, что самое главное в государстве – это «верование в то, кто должен править». Но это верование, в свою очередь, вытекает из «верований еще более коренных, о том, что такое жизнь человеческая и что такое мировая действительность».
Акт «призвания князей», врываясь резко в нашу историю, оставляет в тени много других существенных моментов. С формальной точки зрения, это был именно суверенный акт (действие активное, а не пассивное): «реша сами в себе». Но по существу это был акт призвания на уже имеющуюся основу. Эта основа была не только славянской, но частично и обще-индоевропейской: стремление к двувластию «старших и младших», «герусии и ефоров», «сената и народа» (senatus populusque); организация на основании численного начала, по десяткам, сотням (центуриям) и тысячам («милям», оттуда милиция); политическое согласование путем ступенчатого голосования по территориальным частям (по улицам, по концам, по племенам, т. е. трибам, т. е. по «трём частям»); служебное предводительство (преторство) тех, кто способен на это, тех, которые это могут делать (маг-истратов, кон-унгов, кн-язей). (5) Да и сам термин «порядок» имеет общее индоевропейское происхождение. Государство основывают мужи (viri), они его со-бир-ают, они сами собираются в куриях (ко-вири-ях), они дают ему силу, но идею порядка дают их жёны. Порядок, наряд, ordo, order, ordre, Ordnung, orden, происходят от латинского глагола urdire (навивать основу), то есть класть по рядам нити, которые до этого прядут.
Общность корней политической мысли у славян подтверждается общностью их многих политических институций. Например, у южных славян тоже было вече. В Которе, на Адриатическом море, было малое и великое вече, даже с колоколом, как и в Новгороде, где было вече и господский совет. Вече (от вещать-говорить, одного корня с советом и с парламентом), есть «место, где говорят, где раздаются советы, где обмениваются мнениями, где в процессе разговоров слагается общее решение – принципиальное единогласие, всех примирившее, ибо беспрекословно принятое умолкнувшим меньшинством». (6)
Само право, в согласии с которым должны были судить призванные князья, существовало и до этого призвания. В основных контурах оно было общеславянским. Можно говорить о «наличии каких-то общих тенденций в области осмысленных процессов, происходивших на рассвете государственной жизни как у восточных, так и у западных славян». (7) Не только право, но и многие политические традиции до-Рюриковской Руси бережно передавались из поколения в поколение, как об этом свидетельствуют киевские легенды и предания новгородского рода Яна Вышатича, этого ценного информатора наших первых киевских летописцев. (Это, между прочим, подтверждает изначальное духовное, идейное и интеллектуальное единство Северной и Южной Руси). В частности, киевские легенды «показывали наличие определённой политической организации на Руси задолго до первого появления здесь норманнов-викингов. Итак, не в середине IX века, с приходом норманнов, начинается история древнерусского государства, а по меньшей мере на 4-5 веков раньше» (8)
С Рюрика начинается выполнение первейшей политической задачи: «Собирания людей и земли русской». Вещий Олег собирает в одно государство Север и Юг, Новгород и Киев, и распространяет на это государство общую русскую власть. Он же и освобождает Русь от платежа дани Хазарам. Скоро все земли русские признают легитимность власти рода Рюрика, легитимность, которая не была ни разу поставлена под сомнение в течение семи с половиной веков (от Рюрика до царя Федора Иоановича, при котором было учреждено Патриаршество всея Руси). Это и было единоначалие в соборности. А затем, Земский Собор в 1613 году признал «природным» законным преемником царя Федора Иоановича его племянника – Михаила Федоровича Романова. Так была продлена еще на три века легитимность русской Верховной Власти, учрежденной одновременно с Русским Государством в 862 году.
Очень скоро политическая мысль молодого русского государства обращается на разрешение вопроса о религиозном, культурном и политическом сожительстве с другими народами. Новая страна ищет свое место в истории и во вселенной. Выбор этого места, т. е. выбор веры, является наивысшим актом русской политической мысли. «Выбор» есть типичный акт мысли, ибо «интеллегере» и есть «выбирать между». Летопись особенно подчеркивает этот характер выбора: выбор происходит два раза, пассивно и активно, у себя дома и заграницей. Причём, особенно подчеркивается самостоятельность этого выбора, вплоть до применения вооруженной силы. «Государственная мысль видна с первых шагов Владимира: его призвание – не захватывать, а строить». (9) Первая форма политической мысли и есть государственная мысль. Выбор Русью своей веры привел к полному соглашению её политического сознания с её нравственным мироощущением. Всё стало ясно, всё стало на свое место. Ф. М. Достоевский говорит: «При начале всякого народа, всякой национальности, идея нравственная всегда предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала её. Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью».
Но наша политическая мысль не остановилась на акте выбора своего места в мире: она с самого начала уточнила это место и оградила его от чужих посягательств. Уже первый киевский митрополит из русских, Иларион, говорит в своем «Слове о законе и благодати» (около 1040 г.) о самобытности русской земли, «яже ведома и слышима есть всеми конци земли». Эту же мысль упорно проводит и летопись. Слово митрополита Илариона можно считать первым письменным свидетельством русской политической мысли. Оно стало «на целые столетия образцом для подражания в православном мире – на Руси и за ея пределами. Нет двух мнений в оценке этого произведения и со стороны научной критики. Строгий Голубинский ставит митрополита Илариона выше современных ему византийских проповедников и видит в нем настоящего оратора времен процветания греческого ораторства». Греков, отмечая красоту и строгость построения «Слова» Илариона и его замечательную «философскую тематику», считает возможным привести из него большой отрывок в собственном переводе. У Н. К. Гудзия мы читаем, что оно «является блестящим показателем той высоты литературного мастерства, какого достигла Русь в пору раннего расцвета ея культуры, при Ярославе Мудром». (10) Идея самобытности во вселенскости, проводимая в «Слове» митрополита Илариона, и есть «золотой путь» нашей политической мысли. Со временем княжения сына Святого Владимира, Ярослава Мудрого, связан не только расцвет мысли на Руси, но и расцвет чисто юридического творчества: «Вводились церковные законы, которые развивали в народе юридические понятия и распространяли во всех русских краях одинаковые воззрения на святость права». (Костомаров). Наряду с зачатками летописи, основанием школ и библиотек, кладется и начало правовому уложению, в виде Русской Правды. Идея справедливости в правде – тоже достижение нашей политической мысли.
Владимир Мономах, внук Ярослава Мудрого, и словом и делом пытается разрешить новые политические проблемы, вставшие тогда перед Русью. Вся его жизнь посвящена преодолению разрастающегося междоусобия и отклонению угрозы со стороны кочевников. Он созывает общерусские съезды городских властей (первый Съезд в Любече, в 1097 г.) и терпеливо объединяет силы для борьбы со степью. Его политическая мысль фиксируется в его Завещании своим сыновьям, этом единственном по своей нравственной силе политическом документе. Завещание Владимира Мономаха особенно важно идеей, что политика должна основываться на нравственности. В связи с этим, интересно отметить, что московские цари выводили истоки своей власти именно от Владимира Мономаха, чьи Шапка и Бармы символизировали эту власть. Он же является и связующим звеном с римско-византийской государственностью, ибо он был не только русским князем, но и византийским царевичем. (Его мать была дочерью императора Константина Мономаха, реформатора Константинопольского Университета).
Политическая мысль междоусобного периода нашей истории сохраняется также и в «Слове о полку Игореве», времён Киевской Руси, драматически призывающего и нас к русскому единству. Нашествие татар не прерывает нашей политической традиции сохранения самобытности и стремления к единству. Св. Александр Невский (праправнук Владимира Мономаха) выбирает для нашего народа единственно возможный тогда исторический путь: ни физическое самоубийство в невозможном сопротивлении далеко преобладающей силе татар, ни духовное самоубийство в безоговорочном принятии или татарских, или западных, латинско-германских, основ. Этот выбор самого трудного (даже лично), но единственно верного исторического пути является величайшим примером нашей политической мысли. Св. Александр Невский спас Россию, и справа и слева, от самоубийства. Исходя из этого примера, даже можно предложить такой вариант определения политической мысли: это такая мысль, которая сохраняет свой народ от самоубийства и дает ему возможность дальнейшей исторической жизни. (Известный историк Тойнби высказывает предположение, что народы никогда не гибнут от внешней силы, но от внутренних причин. Другими словами, народы невозможно убить, если они сами не пойдут на самоубийство).
Московские князья, потомки cвятого князя Даниила, младшего сына cвятого великого князя Александра Невского, продолжили традицию русской политической мысли, зовущей к сохранению нашей самобытности и к достижению единства русской земли. Собственным вкладом Московских князей в сокровищницу нашей политической мысли является идея государства, как хозяйства. Интересно, что сам термин «государство» в русском языке происходит от слова «господарство», т. е. «хозяйство». Развитие этой идеи приводит к представлению о носителе высшей власти, как о «Хозяине Земли Русской». Мысль о государстве, как о хозяйстве, состоящем, в свою очередь, из множества частных хозяйств, еще требует своего развития, и даже может явиться одним из выходов из современной антиномии капитализма – социализма.
Мысль о весьма важной миссии России (миссия не есть «мессианство») выражается в идее Москвы как Третьего Рима. Фактически эта идея и является продолжением идеи собственного места Руси во вселенной, идеи, развиваемой еще со времен митрополита Иллариона и первых летописцев.
Первый московский царь, Иван Васильнвич IV (Грозный), обогащает русскую политическую мысль созданием первого общего всерусского народного представительства: Земского Собора. Раньше существовали по городам Руси веча, но объединение русских земель в одно большое государство требовало новых форм. Земский Собор и уже раньше существовавшая Боярская Дума стали, таким образом, основными учреждениями нашего политического строя. (В контексте данной статьи, интересно само слово «Дума», говорящее о значении мысли в государственных делах). Земский Собор стал нашим важнейшим политическим органом, не только законодательным, но и учредительным, даже призванным восстановить царскую власть на Руси после обрыва московской династии Рюриковичей. Причем это орган не постоянный, а созываемый по нужде, без особенных для этого формальностей (Земский Собор 1613 г. был созван даже властью «де факто»). Так что, с юридической точки зрения, Земский Собор может быть созван и в будущем, при условии соблюдения принципа «земскости», т. е. прямого территориального представительства от всей земли, вместо косвенного партийного представительства. Значение Ивана Грозного еще заключается и в том, что он был у нас первым теоретиком монархической власти, ибо он конкретно писал о ней и ясно высказывался на политические темы в своих публичных политических дискуссиях с иезуитским послом Поссевином (родоначальником политического замысла Запада об отделении Украины от Всея Руси).
Однако, как раз в московский период начинает развиваться кризис руской мысли о самобытности во вселенскости, из-за необходимости во что бы то ни стало сохранить самобытность, даже в ущерб вселенскости. Да и практически, вселенскости был нанесен сильный удар изоляцией Руси от остального мира татарами и её западными соседями. Мало обращается внимания на политику изоляции России, которую проводил, например, Ливонский Орден, в союзе с другими нашими западными соседями. Эта политика изоляции была постоянной, начиная со времён св. Александра Невского, и находилась в полной силе еще во времена Ивана Грозного. Эта изоляция и её последствия являются и по наши дни тяжелым наследством, тяготеющим над нами. В свою очередь, две чисто рациональные попытки преодолеть резко эту изоляцию, но без учета нашей социальной действительности (патриарха Никона в Церкви и царя Петра Великого в государстве), нарушили равновесие и гармонию в русском обществе и, в конечном итоге, привели оба раза к его расколу. В связи с этим, можно утверждать, что наша политическая мысль не сумела преодолеть эти возникшие расколы и разрешить благополучно проблему восстановления вселенскости, но без ущерба самобытности. Другими словами, не было достигнуто политического синтеза, в то время как был достигнут синтез в области культуры и языка. Нам не хватило Пушкина в политике.
В щели возникших расколов начали проникать к нам чужие суемыслия, затем вызвавшие зарождение и собственных. Так появилась у нас вторая форма политической мысли, постепенно оттеснившая первую (государственную) форму, что явилось сильной нагрузкой для мысли вообще, ибо теперь стало необходимым разбираться не только в реальных политических проблемах, но и в ворохе чужих идеологических надстроек. К сожалению, и до наших дней третья форма мысли (точная и почвенная) еще не взяла верх над нашими политическими суемыслиями. В этом и заключается наша трагедия.
Предпосылкой для дальнейшего развития русской политической мысли является осмысление положения, в котором находится сама эта мысль, во всех её видах. Это осмысление создаст, в свою очередь, обстановку для творчества в области чистой политической мысли, творчества, необходимого для выхода из наших тупиков. Задача эта похожа на расчищение Авгиевых конюшен, на этот раз от идеологического навоза, которым забросали (и в будущем тоже будут забрасывать) нашу родину.
К счастью, страна наша не иссякла Геркулесами и в области политической мысли. В наши дни, наш соотечественник И. Р. Шафаревич научно и окончательно расправился с самым нахальным из подброшенных нам чужих политических суемыслий, указав, что социализм – это современный путь к самоуничтожению. Дай Бог, чтобы это было началом возрождения нашей политической мысли, в согласии с её вековыми традициями. +

––––––––––––––––––––––––––––––––––––

Н. Натанов, Путешествие в страну летописей, Москва 1965, стр. 85.

Проф. К. И. Зайцев (Архимандрит Константин), Киевская Русь, Шанхай 1949, стр. 6, 189. (Здесь и всюду дальше подчеркнуто мною. И. А.).

Например, Drew A. Hyland, The Origins of Philosophy, Its Rise in Myth and the Pre-Socraties, N. Y. 1973. Там же цитируется выражение «мифическо-поэтические формы мысли». (C. S. Kirk, J. E. Raven, The Pre-Socratic Philosophers Cambridge, 1960). В свою очередь, Ортега говорит о «других прошлых формах мысли… как мысль религиозная, мифология, магия, мудрость или жизненный опыт». Но первая форма мысли – указывает Ортега – это молитва: «Молиться – это форма и техника мысли». (Jose Ortega y Gasset, Apuntes sobre el pensamiento. Madrid 1966, стр. 32, 33). Поэтому слова Федотова «ничего кроме иноков» ни в коем случае не указывают на отсутствие мысли. Митрополит Анастасий говорит: «Постоянное самоуглубление изощряет душевные способности инока; молитва очищает и проясняет его мысли, приводит в гармонию его разум, чувства и волю…». (Сборник избранных сочинений Митрополита Анастасия, Джорданвилль, 1948, стр. 349).

Aristoteles, Politica, Madrid 1970. Introducción de Julián Marias.

Митрополит Анастасий указывает на общность корня «властвовать» в индоевропейских языках: «лат. potesias, француз. puissance, англ. pauer, а также немецкое Konig – значит мочь». (Там же, стр. 282).

Проф. К. И. Зайцев, там же, стр. 209.

М. Ю. Брайчевский, Когда и как возник Киев, Киев 1984, стр. 93.

Там же, стр. 152.

Проф. К. И. Зайцев, там же, стр. 72.
10. Там же, стр. 178.

И. Н. Андрушкевич

(Передовицы газеты «Наша Страна» № 1356 и № 1357,
от марта 1976 года).