М.В. Назаров. «Ложь» и «правда» рыночной экономики

После падения режима КПСС изменения в области экономики происходят не только в России. И на Западе с окончанием «холодной войны» экономика заметно изменила свой статус. Раньше она была сравнима с телом общества, о котором его политическая «голова» заботится как об основе своей стратегической мощи. Теперь же экономика сама все откровеннее выступает в роли «головы», превращая политику в свою служанку и диктуя обществу свои критерии и цели развития.

В целой системе новых международных торговых соглашений всемiрный экономический механизм все откровеннее подминает под себя отдельные государственные суверенитеты, образуя «единую экономическую зону» почти глобального масштаба. Именно «мiровой экономике» посвящены встречи глав ведущих стран мiра («Семерка»), проводятся специальные форумы вроде конференций в Давосе. Индексы активности главных бирж мiра в небывалом ранее объеме стали обязательной, как сводка погоды, частью ежедневных теленовостей, предлагаемых уже не только специалистам, но всему населению как показатель тонуса всемiрного здоровья.

То есть, если в годы «холодной войны» Запад, обоснуя свои общественные идеалы, противопоставлял тоталитаризму демократическую идеологию «свободы» и «прав человека», то теперь место идеологии все больше занимает экономический расчет. Это отражено и в нашумевшей концепции американского политолога Ф. Фукуямы о «конце истории» ‒ о том, что в США уже создана окончательная, прагматичная общественная модель для всего мiра, лучше которой ничего невозможно; поэтому ее единые для всех экономические законы должны стать «этической» нормой жизни объединенного человечества, критерием добра и зла.

Однако что же представляет собой западная экономика, которой доверена столь ответственная роль?

Куда ведет мiр капиталистическая экономика

Поставим вопрос так: лежат ли в основе экономики «непреложные экономические законы», не зависимые от воли людей и лишь открываемые нами так же, как законы физики и математики? Или же наоборот: экономическая система формируется людьми ‒ как сознательно, отражая их духовные цели, так и безсознательно, проявляя саму духовную природу человека с ее добродетелями и греховными сторонами?

Разумеется, эти две противоположные точки зрения на природу экономики ‒ лишь две координаты, одинаково необходимые для определения рамок проблемы и нахождения верных решений. Любая экономическая система сочетает в себе и единые для всех непреложные законы, и духовные принципы, которые исторически складываются разными у разных народов. И можно доказать на множестве примеров, что именно духовные установки более всего определяют характер тех или иных экономических моделей, которые могут сильно различаться даже при одинаковых непреложных законах.

Даже марксизм, утверждая как «великое научное открытие» первичность материального «базиса», якобы порождающего идейную «надстройку» не зависимо от воли людей, продемонстрировал в СССР на практике прямо противоположную крайность: именно марксистская идеология («надстройка») попыталась искусственно создать и свой особый, отличный от всего мiра «базис» (коллективизация и индустриализация), и свои экономические законы (всеохватывающий Госплан), и соответствующего «советского человека-интернационалиста». Причем более всего этому мешали старые русские духовные традиции, в том числе в хозяйствовании.

Это показало, что в сложившееся общество невозможно ни внедрить любую придуманную экономическую модель, ни механически «пересадить» из одной страны в другую без создания подходящего духовного климата (последнее продемонстрировала западническая революция 1991 г.). Внедрение новой модели всегда требует соответствующего изменения духовных ценностей народа, который реформаторы намерены облагодетельствовать. Именно этим объяснялся и ленинский клич: «Наше дело ‒ бороться с черносотенной культурой великороссов», и признание нынешних демократов: «Для успеха реформ необходима мутация русского духа» (Радио «Свобода»). Ибо именно русский дух, а не ошибки марксистских или демократических «реформаторов», препятствовал осуществлению проектов тех и других. Однако шансы на «внедрение» в России марксизма и капитализма выглядят все же разными.

Марксизм не имел шансов на успех, ибо провозгласил утопическую переделку самой природы человека (уничтожение семьи, частной собственности, нации, государства, религии). Заставить человека жить по этой идеологии было нереально ‒ отсюда и террор принуждения, и хозяйственная неэффективность марксистской системы, и ее постепенный самодемонтаж при паразитировании на некоторых чертах русского характера (только благодаря этому режим и продержался так долго).

Капитализм же и его идейная основа ‒ либеральная демократия ‒ основаны на подлаживании к человеческой природе без принципиального различия в ней добра и зла. Это «раскрепощает» человека для неограниченного экономического обогащения, создавая в целом (в современных развитых демократиях) достаточно высокий уровень жизни. Такая модель выглядит привлекательнее и устойчивее. Однако для традиционного русского сознания всегда было неприемлемо то, какую цену капитализм требовал за это: освящение эгоизма и неправедно нажитого богатства. Неприемлемо это и сейчас, хотя часть народа (особенно молодежь) поддается обработке… В подготовке соответствующего духовного климата, «мутации русского духа», и состоит цель нынешнего нравственного разложения народа демократическими средствами информации.

Однако не только традиционному русскому сознанию противоречит капитализм. Он стал возможен лишь на основе новой морали, отличной и от духа средневековой христианской Европы.

Капитализм возник не просто в результате накопления денег каким-то слоем людей ‒ иначе он возник бы уже в античном мiре. Он возник именно в христианском обществе, освободившем людей от языческой плененности природе, ‒ и стал употреблением этой свободы для отхода от Бога в сторону небывалой ранее земной, материалистической, активности. Известный немецкий социолог и экономист М. Вебер подчеркивал, что в возникновении капитализма первичны не запасы денег, а капиталистический дух: «Там, где он зарождается, он создает себе денежные запасы как орудие своей деятельности, а не наоборот» («Протестантская этика и дух капитализма», 1904; см. также: Вебер М. «Избранное. Образ общества» М., 1994).

Такой экономический переворот произошел в результате Реформации, потеснившей христианские нормы жизни в сторону ветхозаветной (иудейской) морали ‒ с утилитарным освящением материальной жизни, с оправданием «богоизбранности» одних для богатства и эксплуатации других (что наиболее выражено в кальвинизме). Это обезпечивало «фарисейски спокойную совесть при наживе денег» (М. Вебер).

Духовная связь капитализма с протестантской этикой и еврейской активностью подробно прослежена в западной социальной науке авторами разных мiровоззрений (поскольку большинство из них сделали это не в виде упрека еврейству, а в виде признательности его заслуг). Помимо Вебера, широкую известность приобрели работы главного авторитета в этой области ‒ немецкого ученого В. Зомбарта («Евреи и хозяйственная жизнь»); эта тема своеобразно преломляется и в работе М. Гесса «О капитале» (будучи одним из отцов сионизма, он отождествил еврейство с капитализмом) и в работе «К еврейскому вопросу» К. Маркса (увидевшего, однако, в евреях носителей капиталистической эксплуатации).

Так, Зомбарт пишет: «Внимательное рассмотрение веберовских доводов обнаружило, что все те элементы пуританской догмы, которые… имели в действительности влияние на образование капиталистического духа, были заимствованиями из круга идей еврейской религии». «Соединенные Штаты Америки получили свою экономическую формацию главным образом под влиянием еврейских элементов… Соединенные Штаты вообще обязаны евреям своим существованием… только благодаря наличности еврейского элемента они таковы, какими мы их знаем… Ибо то, что мы называем американизмом, есть в своих главных чертах не что иное, как кристаллизовавшийся еврейский дух». «Я доказал с полной очевидностью, что хозяйственная жизнь нашего времени все в возрастающей мере подвержена еврейскому влиянию… без них мы никогда бы не достигли кульминационного пункта человеческой культуры: современного капитализма…» («Евреи и хозяйственная жизнь». СПб., 1912). Но, разумеется, «кульминационная культура капитализма» может быть верно осознана лишь в масштабе православного понимания смысла истории.

Евреи стали дрожжами капитализма, поскольку иудаизм абсолютизирует земные ценности. Поэтому евреи с древнейших времен взяли в свои руки мiровую торговлю и деньги ‒ материальную «кровь» экономической деятельности человечества (чем они гордятся). Они издавна, еще до разрушения Иерусалима римлянами, расселились по всему мiру «вдоль силовых линий циркуляции денег», пишет известный банкир Ж. Аттали (Attali J. Un homme d»influence. Sir Siegmund Warburg. Paris. 1985).

Такая страсть к материальным благам в сочетании с расистской религией (Талмуд), рассматривающей имущество неевреев как свободную собственность, подлежащую присвоению, придавала особую моральную безцеремонность и эффективность еврейскому финансово-экономическому натиску в среде других народов. (Христиане подобного себе позволить не могли, даже ростовщичество запрещалось Церковью.) Эта безцеремонность евреев особенно проявилась в создании колониальных империй европейских государств: финансируя завоевательные экспедиции, участвуя в ограблении аборигенов и работорговле, евреи получали огромные прибыли. С другой стороны, евреи сделали много важных финансовых изобретений (долговые векселя, разные формы кредита, акции и другие ценные бумаги, биржа т.п.), давших толчок экономическому росту. «Точно солнце, шествует Израиль по Европе: куда он приходит, там пробуждается новая (капиталистическая) жизнь», ‒ пишет Зомбарт…

С религиозной же точки зрения это шествие еврейского материализма имеет и другую сторону. Именно из-за него основная часть еврейского народа во главе со своим руководством не признала Мессию-Христа с его ценностями неземного Царствия Небесного ‒ и ждет своего «мессию», земного израильского царя, называемого в святоотеческой традиции «антихристом». Христос Сам предупредил евреев об антихристе: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Ин. 5, 43). Поэтому слова Христа ‒ «ваш отец диавол» (Ин. 8, 44) ‒ были произнесены совсем не аллегорически. Своей глобальной активностью, начиная с создания колониальных империй и до сегодняшних транснациональных корпораций, иудеи в сущности объединяют мiр в будущее материалистическое царство антихриста.

Когда это произойдет, ‒ нам знать не дано. По словам апостола Павла, «тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес. 2, 7-8). То есть к воцарению антихриста мiр должен окончательно сдать свои удерживающие ‒ христианские ‒ принципы, которые более всего в мiре отстаивала православная Россия. И после ее сокрушения еврейством нельзя не видеть, что современное состояние мiра обнаруживает все больше признаков такой сдачи, что наглядно отражается и в экономике.

Один из противников православной цивилизации противопоставляет ей американскую именно тем, что отцы американской конституции «не верили, что добродетель способна когда-либо нейтрализовать порок, вместо этого отцы конституции полагались на способность порока нейтрализовать порок« (Янов А. «Русская идея и 2000-й год»). Так, «нейтрализуя» друг друга и тем самым нуждаясь друг в друге, различные пороки неизбежно ведут к нарастанию общего уровня греховности. Этого требует сама капиталистическая экономика, основанная на непрерывном росте, ‒ при остановке она «падает», как велосипед. Для роста же она нуждается в новых рынках сбыта. А когда вся земля освоена, рынки ищутся уже не на заморских территориях, а в огромном континенте инстинктов самого человека, где открываются и поощряются все новые виды потребностей и удовольствий, ‒ вот за счет чего сегодня во многом осуществляется «рост».

Такая «экономика роста» жизненно заинтересована в устранении абсолютных духовных ценностей и в отказе от самого понятия греха (в этом смысл так называемой «сексуальной революции»). Всесильный Молох рынка сминает ограничительные этические нормы и добивается легализации того, что еще недавно считалось нравственно недопустимым. Взять хотя бы искусственные выкидыши живых младенцев для их коммерческой утилизации на пересадочные ткани и омолаживающую косметику (практикуется американцами в ельцинской Москве; чем это отличается от переработки человеческих тел на мыло нацистами?)…

Вебер писал уже о капитализме начала XX в., что это «могущественный космос современной экономики… он определяет при помощи принуждения, превосходящего силы индивидуума, стиль жизни всех, кто с самого рождения попал в водоворот его развития, а не только тех, кто принимает непосредственное, прямое участие в экономической приобретательской деятельности… Человек, все более и более превращавшийся из управляющего на службе у Бога в машину на службе у капитала, должен был выполнять какой-то категорический императив, который становился тем иррациональнее, чем дальше заходило отмирание религиозных его корней». В сущности это форма уже не экономического, а духовного рабства человека у той силы, которая стремится господствовать в материальном мiре.

В конце XX в. с прекращением разделения планеты на два враждебных лагеря, начата особенно активная нивелировка и дехристианизация мiра под видом его демократизации. Ибо только в обездуховленном, денационализированном обществе деньги могут стать высшей ценностью и властью. Это цель «Нового мiрового порядка»: объединение общечеловеческой массы на животно-потребительской основе, с иерархией стран и социальных слоев лишь по уровню потребления ‒ в точном соответствии с материалистическим рецептом властвования, которым дьявол безуспешно обольщал Христа в пустыне…

Такова нравственная суть «конечной» экономической цивилизации Фукуямы, которая должна «с неизбежностью» овладеть мiром. Более конкретно ее в 1991 г. описал Ж. Аттали («На пороге нового тысячелетия». М., 1993) как торговый строй или «номадизм», в котором более нет государственных границ, по всей планете движутся номады-кочевники, «утратившие традиционную привязанность к стране, общине, семье» (заметное родство с коммунизмом…) и обладающие правом продавать и покупать как важнейшим в жизни.

«Порядок, основанный на силе, уступает место порядку, основанному на деньгах… Денежный порядок станет универсальным. От Сантьяго до Пекина, от Йоханнесбурга до Москвы все экономические системы будут поклоняться алтарю рынка… Никогда еще мiр не находился в таком плену у законов, диктуемых деньгами… Победители этой новой эры будут созидателями, и в их руках окажутся и власть, и финансовое могущество».

Точнее было бы сказать, что власть над мiром полностью окажется в руках тех, кто закрепит за собой право на изготовление всемiрных денег, ‒ это будет глобальный электронный аналог нынешней Федеральной Резервной Системы США, созданной еврейскими банками. Весь мiр станет электронным: «Основой технологии будущего… является микросхема», вмонтированная во всевозможные предметы, которые «станут как бы продолжением наших органов чувств, функций нашего организма». Средства связи (а значит и контроля) станут вездесущими: «Человеку нигде нельзя спрятаться… впервые у человека не будет адреса… Чтобы идентифицировать номада следующего тысячелетия, достаточно назвать либо его число, либо имя».

«В грядущем новом мiровом порядке будут и побежденные» страны, ‒ признает Аттали, ‒ все те, кто не сможет атомизироваться для «Нового мiрового порядка». «Число побежденных, конечно, превысит число победителей. Они будут стремиться получить шанс на достойную жизнь, но им, скорее всего, такого шанса не предоставят… Они окажутся в загоне, будут задыхаться от отравленной атмосферы, а на них никто не станет обращать внимание из-за простого безразличия».

Впрочем, подумают и о них, создав им виртуальную замену недостающих земных благ: «Те, кому окажутся недоступными такие кочевые объекты и мечты о настоящих путешествиях, будут совершать путешествия с помощью отработанных образов поездок, совершаемых по мiру другими людьми, или … употреблять стимуляторы, особенно наркотики… Наркотики ‒ это кочевая субстанция для побежденных грядущего тысячелетия».

Победителям уготована судьба иная ‒ «рай земной»: будут широко применяться «имплантаторы, восстанавливающие красоту… мы начнем производить искусственные легкие, почки, желудки и сердца… Можно ли вообразить себе, что даже мозг можно создать в искусственных условиях?.. В конце такой культурной мутации и сам человек превратится в кочевой предмет. Со вставленными в него искусственными органами он станет и сам искусственным существом, которое можно будет купить или продать, как любой другой предмет или товар». В результате развития генной инженерии человек будет «продавать и покупать своих собственных двойников, «копии» любимых людей, … гибриды, созданные на основе подаренных особенных свойств, выбранных с вполне определенными целями… Человек начнет создавать себя сам так, как он создает товары», он будет искать необходимые материалы «на специальных складах живых органов, потреблять других людей, как и прочие предметы, и странствовать в чужих организмах и мозгах… Человек грядущего тысячелетия позволит потреблять себя кусок за куском в рыночном смысле этого слова».

Автор книги, конечно, понимает и непривлекательные, даже кошмарные стороны такого общества, предвидит сопротивление недовольных, но считает, что для подавления всех отрицательных эффектов международные институты должны «обрести истинную сверхнациональную власть, … планетарную власть».

Все это написал не сумасшедший. В предисловии к американскому изданию книги об авторе сказано, что «в настоящее время он занимает пост президента банка с активами, превышающими 14 миллиардов долларов, того банка, который мог бы стать столпом нового мiрового порядка». (Позже Аттали был уволен за нерадивость.)

Независимо от того, как скоро будет осуществлено это царство антихриста в описании известного еврейского «банкира-интеллектуала», капиталистическая цивилизация быстро приближает планету к экологической катастрофе (потепление климата, озоновые дыры и т.п.). Мы все больше воочию убеждаемся, что не зря было сказано: «Не хлебом единым жив человек» и «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»… Нельзя не видеть, что человеческий эгоизм, отвергнувший Божественную Истину и набирающий все более грозное техническое могущество, рано или поздно приведет к саморазрушению мiра.

Вот от чего православная цивилизация предохраняла мiр, много веков выполняя роль Удерживающего. Поэтому против нее, как против препятствия, всегда объединялись все апостасийные силы мiрового зла. Поэтому и сейчас в России решается не только вопрос направления «экономических реформ», но и судьба мiра: восстановим ли мы свою удерживающую роль.

На этом фоне приведем некоторые мысли деятелей русской эмиграции, многие из которых ранее отдали дань марксизму или западничеству, но затем сделали выводы из практического знакомства как с коммунистическим режимом, так и с капиталистическим Западом.

Какая экономическая система нужна России

Как в экономике определяющим является не «базис», а духовная «надстройка», так и главная причина краха СССР была не экономическая, а духовная. Голод стране не грозил, объем производства вдвое превышал показатели ельцинского режима, и научно-технические достижения были несомненны. Лишь ложная идеология душила жизнь и блокировала огромный трудовой потенциал народа. Эта идеология и есть причина краха. Потому что отречься от власти КПСС с такой легкостью, как в августе 1991 г., можно было, лишь давно не веря в ее «идейные ценности», что продемонстрировало и само руководство партии. Запад же на этом умело сыграл, навязав свою модель ‒ а значит распространив на Россию и свою финансово-экономическую власть.

Избавляться от этой власти, ее долговой петли и сознательно вызванной разрухи (этим США стремились уничтожить конкурента) гораздо труднее, чем можно было бы, хотя бы по китайскому образцу, но с истинно русской идеологией, постепенно перестраивать коммунистическую экономику ‒ в русскую.

Однако следует сразу сделать важную оговорку: в стремлении к совершенствованию общественно-экономической системы нельзя впадать в «ересь утопизма», то есть в попытку создать «рай на земле» ‒ напоминал С.Л. Франк. Это противоречит самой природе грешного земного мiра. «В состав подлинной христианской умудренности необходимо входит сознание неизбежности в мiре известного минимума несовершенства и зла», ‒ писал он, выдвигая понятие «христианского реализма» («Свет во тьме»). Это следует отнести и к экономике.

Поэтому задачей государства не может быть установление «праведного» хозяйства; оно имеет иную цель создать человеку наиболее благоприятные условия для существования, духовного роста и для спасения к «жизни будущего века». И дело не в уровне развития экономики, а в отношении людей к ней. Служит ли она удовлетворению необходимых потребностей человека ‒ или же человек становится винтиком экономической машины, служа ей как Молоху и утрачивая иные цели в жизни. Только с этой точки зрения следует судить о развитости экономики и о том, что в ней является действительно «непреложными законами», а что выдается за таковые для сохранения данной системы и ее правителей у руля.

Да, частная собственность неизбежна и необходима. Она представляет собой естественное продолжение духовно-телесной природы человека, который через свой труд вкладывает себя в свой дом, участок земли, мастерскую. Человеку подобает «иметь на земле некое прочное, вещественное гнездо, предоставленное ему и обезпеченное за ним, ‒ гнездо его жизни, его любви, деторождения, труда и свободной инициативы», ‒ писал И.А. Ильин («Путь духовного обновления»). Передаваемая по наследству собственность есть также воплощенная связь отцов и детей (Н. Бердяев. «Философия неравенства»). Только избранным для особого призвания, апостолам, Христос советовал отречение от мiрского бремени имущества ‒ ради самоотверженного служения Богу (в этом смысл монашеского подвига). Остальным же ‒ не отменяя заповеди «не укради!» ‒ Он заповедал сочетать владение собственностью с милосердием и щедростью. Ибо, если пользование собственностью превращается в наслаждение роскошью, самоцель или эксплуатацию ближнего это грех.

Таким образом, оправдание частной собственности на средства производства не означает оправдания ее несправедливого распределения и антиобщественного пользования ею. Она должна в законодательном порядке дополняться социальной ответственностью и, будучи частным владением, служить интересам всего общества («функциональная собственность»). В этой связи Ильин и Франк подчеркивали, что в Евангелии порицаются не размеры имущества, а неправильное отношение человека к нему: когда служат ему, а не Богу, когда «собирают себе» земные сокровища и пребывают в них «сердцем» (Мф. 6:19-24). Грешно употреблять свои богатства не на те цели, которые угодны Богу. С другой стороны, человек может направить и свое богатство на безкорыстное служение ближнему и Богу.

Да, по тем же соображениям необходима свобода предпринимательства. Но «глубоко заблуждаются, когда утверждают, что свобода хозяйственного самоопределения есть основа всех остальных свобод личности и поэтому уничтожение ее есть гибель всех остальных видов свободы», ‒ писал Н.О. Лосский («Свобода и хозяйственная демократия»). Неограниченная экономическая свобода тоже может породить рабство, ибо это идеальная среда для власти сильного над слабым. Предпринимательская свобода ‒ это «огонь», который нуждается в ограничивающей его «печи», чтобы он, разбушевавшись, не сжег дом, а мог отдавать свое тепло всем его обитателям.

Да, рынок ‒ незаменимый естественный регулятор производства. Но надо видеть опасности самодовлеющего рынка, который подминает под себя право и политику, эксплуатирует низшие инстинкты и опошляет культуру («массовая культура»). В рыночной системе духовные ценности особенно уязвимы именно потому, что не котируются на рынке. Не справляется рынок и с регулированием в кризисные времена. Поэтому нет ни одной страны с рыночной экономикой, где она не сочеталась бы с государственным управлением и планированием. Объем же вмешательства определяется конкретной необходимостью: так, в условиях войны и экономика США переводилась на директивные рельсы.

Лосский считал оптимальной такую экономику, когда «частный капитал, свобода организации частных промышленных предприятий и свобода труда… сохраняются, но регулируются новыми правовыми нормами и учреждениями с целью оградить рабочего от эксплуатации капиталом и обезпечить общественно полезную функцию частной собственности… Идеал хозяйственной демократии есть не социализм и не анархический капитализм, а синтез ценных положительных сторон того и другого строя». Этот синтез означает также многоукладность экономики: частный, кооперативный, общинно-муниципальный, государственный секторы и их смешанные формы.

Социальная справедливость ‒ важное условие, предъявляемое обществом к экономической модели. Но справедливость заключается в правильном распределении прав и обязанностей, а не в непременном равенстве. Неравенство людей естественно и неизбежно по их разным природным способностям. Государство должно обезпечить лишь равенство граждан перед законом и равенство возможностей. Дальнейшее неравенство людей должно основываться на их личных качествах и личном труде, а не на привилегиях, связанных с происхождением или эксплуатацией других. Больше прав и власти означает также больше обязанностей и ответственности.

Для этого важно культивирование нравственной (а не только экономической) роли труда в обществе как средства воспитания воли и как служения ближнему: «Рациональное хозяйствование только тогда праведно, когда хозяйственный труд не расхищает, а строит как душу трудящегося человека, так и образ преображаемой Трудом земли», ‒ напоминал в этой связи Ф. Степун («Идея России и формы ее раскрытия»). О. Сергий Булгаков много писал (правда, не всегда богословски точно) о религиозном осмыслении труда как преображения мiра, как человеческого соучастия в Божием деле, в отличие от капитализма, где труд ‒ лишь продаваемый товар.

Поэтому у довоенных эмигрантов часто встречается понятие «трудовой строй», в котором не капитал, а «труд становится мерилом социальных ценностей и ложится в основу социальной иерархии. Если в феодальном и патриархальном обществе аристократия основывала свое право на землевладении (и военной доблести), в капиталистическом ‒ на денежной собственности (и таланте), то в рабочем создается аристократия, основанная на труде (и творчестве)» (Г. Федотов. «Что такое социализм?»).

Важнейший признак трудового строя ‒ корпоративизм как одна из структур, обезпечивающая представительство народных интересов на профессионально-производственной основе вплоть до законодательного уровня. [См. об этом в статье о фашизме.] Как писал об этом виде демократии Бердяев: «Политические парламенты, выродившиеся говорильни, будут заменены деловыми профессиональными парламентами, собранными на основаниях представительства реальных корпораций, которые будут не бороться за политическую власть, а решать жизненные вопросы… Мiр должен был бы состоять из трудовых общин, духовно скрепленных и объединенных в федерацию» («О рабстве и свободе человека»).

Корпоративные идеи в русской эмиграции можно найти и на правом фланге (И.Л. Солоневич), и в центре («солидаристы» НТС, Г. Федотов); и даже на левом (В.А. Маклаков. «Еретические мысли»). В наиболее удачном виде они были осуществлены в Испании и Португалии и это не привело к тоталитаризму (что приписывают корпоративизму демократы), а к «возрождению в новых формах христианского государства» (А.В. Карташев. «Воссоздание Св. Руси»).

Финансы ‒ особая часть экономики. В ней, конечно, есть незыблемые законы (ценообразования, денежного обращения и т. п.), и здоровая экономика должна строиться на них. Но не существует «законов», которые освящают любые формы эксплуатации и ростовщичества. Такие законы выдуманы буржуазной политэкономией для самооправдания, ‒ утверждали и Бердяев, и американский автомобильный «король» Г. Форд, который писал: власть денег непроизводительна, но столь могущественна, что «немногочисленные индивидуумы подчиняют под свое господство государства и народы» (Ford H. Erfolg im Leben. Munchen. 1952); Форд даже вступил в противоборство с банкирами, но сдался, сломленный ими…

Опасности финансовой власти, «плутократии», отмечал и бывший либерал П.И. Новгородцев (ссылаясь на положение в США, Канаде, Франции и на таких авторов, как Гюи-Гран и Шпенглер): «Это давно замеченное и притом совершенно естественное явление, что демократия практически всегда переходит в олигархию, правление немногих» («Об общественном идеале»). О «ростовщических наростах» банков как «негласных хозяевах всей жизни» в демократии упомянул и А.И. Солженицын («Как нам обустроить Россию?»).

При этом уже после Первой мiровой войны было очевидно, что печатание впервые возникшей мiровой валюты ‒ американского доллара ‒ не подконтрольно правительству США, а монополизировано объединением частных еврейских банков (Federal Reserve System); что свое господство они утвердили путем этой спровоцированной войны, в которой финансировали все воюющие стороны, всех превратив в должников. Свое могущество они проявили и во всемiрном экономическом кризисе 1930-х гг., который не был случайным: он разорил конкурентов и еще более обогатил «мiровую закулису».

Для защиты от этого Финансового Интернационала, как писал эмигрант Н.Н. Зворыкин, внутренние финансы России должны представлять собой «собственность государственную, имеющую своим назначением обслуживать, наряду с другими орудиями мер и веса, весьма важные общественные нужды», а не быть средством коммерческой наживы для банков. «Монета не товар, а единица счета и орудие для расчетов при торговых сделках; означенная на монете цена должна быть величиною постоянною, незыблемою, а как мерило стоимости ни купле, ни продаже, ни биржевой котировке подлежать не должна»; процент за кредиты должен быть таким же, как и процент на вклады. Финансирование национальной экономики следует производить не внешними займами, а внутренними государственными кредитами под залог земли и создаваемых трудом ценностей (H. Зворыкин. «К возрождению России». Париж, 1929).

Подобные идеи витали в воздухе и были в 1930-е гг. применены в авторитарно-корпоративных странах, где шли интересные поиски более справедливой социально-экономической системы. Даже авторы демократического журнала «Новый град» одобряли фашистскую критику международных банкиров и их «незаслуженного и не связанного с производством дохода… Зависимость производства от ростовщиков углубляется задолженностью государства, связанного по рукам и ногам мiровым финансовым капиталом». Поэтому фашизм и национал-социализм стремились к «замене капиталистического метода финансирования государства путем внешних и внутренних займов ‒ методом самофинансирования, заключающегося в широкой эмиссии безпроцентных бонов под материальные ценности, находящиеся в процессе строительства» («Новый град», 1934, ? 8).

Причем неприятие фашизмом ростовщического капитала объясняется не только стремлением освободить нацию от диктата международных финансовых кругов, «но и значительной идейной близостью… к учению Фомы Аквинского, который отвергал ростовщичество по нравственным причинам как незаслуженный доход, т.е. отрицал за деньгами способность рождать самих себя».

Это, впрочем, со времен Вселенских Соборов утверждается и в Православии. Поэтому незачем все это было искать в фашизме ‒ он стал для русской эмиграции лишь наглядным поводом осмыслить свой путь сопротивления «мiровой закулисе». При этом даже недавние либералы-западники (Новгородцев, Степун, Федотов, Карташев) осознали порочность западного капитализма. В сущности их поиски были не чем иным, как осознанием от обратного русской традиции хозяйствования: направленной не на экспансию ради прибыли, а на самодостаточность, сочетающей индивидуальную инициативу с общинным владением землей и коллективной ответственностью за результат труда (артель). Эта система хозяйствования сложилась естественно как составная часть всего православного быта, что отражено, например, в «Домострое». Многое еще сохранялось в крестьянском укладе и до революции (см.: Белов В. «Лад»). И увенчивалось все государственным финансовым механизмом монархии, который без всякой спекуляции заменял собою банки и, пока не начались западные влияния, имел те неизменные в своей стоимости деньги, о которых пишет Зворыкин. Монархия в идеале ‒ это постоянное воспитание всего народа, в том числе и предпринимателей, к служению своей деятельностью общенародному идеалу.

Так что в нравственных и социально-экономических аспектах опыт русской эмиграции по сути оказался возвращением к забытым старым ценностям, выражавшимся до революции в экономических работах таких русских ученых, как Д.И. Менделеев, Л.А. Тихомиров, С.Ф. Шарапов, А.Н. Энгельгардт, В.А. Кокорев, В.П. Воронцов и др. (см. их в ценном сборнике «Экономика русской цивилизации», сост. д-р экономических наук О.А. Платонов. М., 1995). Отход от православных принципов в экономике в сторону западного капитализма и стал одной из причин падения монархический России в 1917 г., поскольку ее социальный организм оказался беззащитен против разлагающих ядов западной цивилизации.

Это отчасти можно отнести и к аграрной реформе Столыпина. Но в его оправдание можно сказать, что это был не отказ от общины (обладающей несомненными нравственными достоинствами), а переход от принуждения к добровольности (поскольку принудительная общинность утрачивает нравственный смысл). Не Столыпин решил разрушить общину; она сама разрушалась вследствие снижения роли Православия в обществе и того «могущественного космоса капиталистическая экономики» (Вебер), который затягивал в свой всемiрный «водоворот» и Россию. Столыпин был вынужден реагировать на происходящее, чтобы покидающие общину крестьяне не только пополняли пролетариат, но и образовали новый, зажиточный, народный слой, на который могла бы опереться монархическая власть для предотвращения революции. Реформа предполагала дать выход энергии наиболее активной части русского крестьянства и одновременно освоить малозаселенные просторы страны. Речь шла о создании нового социального слоя и нового экономического уклада ‒ при сохранении прежних, традиционных. «Дайте нам двадцать спокойных лет ‒ и вы не узнаете Россию», ‒ говорил Столыпин. Но, видимо. Бог судил иначе; быть может, такая более капиталистическая Россия не была нужна для Божиих целей…

Из всего случившегося нам в конце XX в. очевидно, что лишь восстановление традиционных принципов самодостаточной русской модели хозяйствования, хотя уже и на основе современных технологий, может вывести Россию из катастрофы. Это жизненно необходимое условие независимости от иностранной конъюнктуры и кризисов мiрового рынка, которые нередко устраиваются его хозяевами искусственно. России нужны не голые «монетаристские» критерии эффективности (привязанные к колониальному доллару и «мiровым ценам»), а основанные на здравом смысле с учетом всех уровней нашей жизни: оборонного, социального, экологического, культурного, нравственного и, конечно, религиозного как определяющего смысл жизни и народа, и каждого отдельного человека.

Безответственно и безсмысленно надеяться устроить экономику и общество так, будто высшей Истины не существует. Тем более опасно и недостойно человеку, наделенному свободой воли, впадать в рабскую зависимость от экономической материи или позволять кому-то через нее манипулировать собою придуманными «законами». Экономика ‒ мощнейший инструмент формирования устоев и целей общества, и если он не служит замыслу Бога, то подпадает под власть Его противника ‒ дьявола.

Поэтому хозяйственная деятельность человека, как и любая другая, должна быть подчинена тем духовным ценностям, которыми человек определяет смысл своей жизни. Только в этом случае экономика выполняет свое назначение: освобождает человека от материальных забот, а не порабощает ими и ради них. Если же ее смысл будет заключаться только в эгоистичном земном потреблении, то нас очень скоро ждет будущее, провозглашенное выше как «торговый строй» Ж. Аттали, а еще раньше и точнее описанное как царство антихриста в Апокалипсисе.
1995 г.

См. также:
Философия денег и «конец истории» (март 2016)