Михаил Смолин  Государство и его болезни

Михаил Смолин Государство

Государство — это трудно описываемая реальность. Государство есть сообщество власти и организованного этой властью народа.
Государство — это прежде всего принцип властвования, который через мировоззрение народа формирует или поддерживает психологические поведенческие модели подчинения общему ходу жизни в отдельно взятом сообществе людей. В сообществе людей, которые определились в своей истории, что они не являются чужими внутри этого общества, и одновременно осознали, что общества вне их государственности являются чужими для них. Обычно эта отдельность государств формируется прежде всего их вероисповеданием и формой власти, принципом власти, особостью династии, то есть чем-то, что разнит их с окружающими людьми, не входящими в это сообщество.
Таким образом, государство можно описать как религиозно-мировоззренческую и психологическо-поведенческую форму объединения, скрепленную религиозно мотивированной властью, которая соответствует представлениям некоего общества людей, готового охотно ей подчиняться, как власти, отображающей ее (народа) представления о правде, о правильности или праведной жизни.

Такой властью на протяжении тысячелетней истории России была единоличная власть киевских и владимирских великих князей, московских государей и петербургских всероссийских императоров.
И чтобы расшатать это традиционное общество, необходимо было создать внутри него новое общество, других людей, которых будет отрывать от старого общества другой образ поведения, другое мировоззрение, и в конечном счете эти люди перестанут подчиняться той власти, которая правит старым обществом.
Эти «антитела», «другие», «новые люди», революционеры и уничтожали ту власть, которая олицетворяла Российскую государственность.
Но что же мы потеряли после революции? Прежде всего кажется, что мы потеряли государство. Российская империя была уничтожена, единство территории развалилось, власть самодержавная пресеклась…
Но это видимая часть айсберга нашей цивилизации, это видимая форма нашего существования. И она ушла как факт, прежде всего из-за внутренних изменений в мировоззрении и религиозных убеждениях людей, составлявших Российскую Империю, и из-за появления «другого», революционного сообщества — раковой опухоли в организме Империи.
В процессе революции раковая опухоль революции утилизировала Империю как организм, но это утилизация не убила всех людей Империи, все здоровые клетки Империи.
Здесь надо указать на очень верное замечание по поводу русских эмигрантов, о которых говорили, что они унесли с собою часть России. Да, собственно, они и были частью той Российской Империи, которая не захотела (или которую изгнали насильно) быть вместе с новым, антирусским проектом Советского государства, пытавшегося создать новую общность — «советский народ» под строящееся коммунистическо-социалистическое государство. Проект и не получился потому, что люди бывшей Российской Империи, оставшиеся под властью коммунистов, весьма духовно покореженные и мировоззренчески испытывавшие огромное давление пропаганды КПСС, все же не стали «советским народом», свободно и охотно подчинявшимся построенному Советскому Союзу и коммунистической власти. В советском обществе осталось много «старых людей» Российской Империи, или, другими словами, в СССР осталось не уничтоженным православное общество, ориентированное на другой исторический проект (Российскую Империю), и это сообщество после гонений Ленина, Сталина и Хрущева (и в их процессе) смогло научиться не только выживать, но и воспроизводить себя.
И вот сегодня у нас, тех, кто составляет православное сообщество, пережившее советское прошлое и усилившееся в период постсоветский, появляется шанс побороться за возрождение нашего государственного организма — Империи.
На этом пути главнейшей опасностью является та, о которой писал еще Иван Солоневич: что после свержения коммунистической власти в России будет лишь «совершенно атомизированная масса, которая если не пойдет за “Веру, Царя и Отечество”, то совершенно неизбежно влипнет в новый тоталитарный режим… только потому, что единственным сырьем для какой бы то ни было “организации” в России окажутся остатки коммунистической партии и советской бюрократии. Если не будет монархии — то тогда к власти придут они»[1].
К сожалению, этот пророческий политический прогноз реализуется на наших глазах в совершенно конкретные, реальные очертания. Всевозможные неокоммунисты и левые в целом, наследники партноменклатуры, продолжая быть идейными носителями всевозможных духовно-социальных болезней, готовят нам новое Смутное время, новую революцию, новый тупик для Русской цивилизации. Опасность эта столь реальна, что не говорить о ней просто нельзя, если не желать очередного попадания России «из огня да в полымя», из советского прошлого в какой-нибудь вариант советского будущего. Православным необходимо раз и навсегда перестать поддерживать левые, пускай по форме или по риторике и напоминающие патриотические идеи всех изводов, будь то зюгановский, прохановский, дугинский, лимоновский или какой-либо иной. Все эти левопатриотические изводы порочны и заражены почти в одинаковой степени революционно-разрушительным духом. С ними мы будем ходить по заколдованному кругу, названному Троцким «перманентной революцией», мы будем обречены разрушать создаваемое и создавать то, что необходимо разрушить без конца.
Чтобы разорвать эту порочную практику и постсоветское четвертьвековое топтание на месте, нам надо преодолеть революцию как способ «развития» нашего общества.
И потому революция — сегодня самая важная тема для будущего нашей страны. Если мы не преодолеем революцию, то период постсоветский может затянуться на сто и более лет, а при неблагоприятном развитии событий мы можем даже потерять вновь свою родину.

Февраль как дворцовый переворот, оседланный революцией

Февральская революция — это дворцовый и военный заговоры, которые оседлали революционеры. Это отчасти повторение порочной традиции дворцовых переворотов XVIII столетия, но и прибавленной туда же качественной инородной составляющей западных революционных учений. Любой дворцовый переворот в русской истории не посягал на саму Власть, а только на ее конкретного носителя. Здесь же в Феврале впервые под старой и знакомой формой смены «неугодного» знати Монарха силы, участвовавшие в перевороте, стремились уничтожить саму Русскую историю. Ненависть одних заговорщиков к Императору была помножена на ненависть революционеров против особости самого Русского мира. В Феврале в отработанную русскую форму военно-дворцового переворота, имевшую неоднократную успешную историческую апробацию, была завернута идеологическая бомба, подведенная под все здание Русской цивилизации. Возможно, это сочетание русской формы и европейского содержания и дало тот идеально разрушительный результат, который мы наблюдаем в Феврале и который, по-моему, идеально выразил Розанов*, сказав, что «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три».
Исходя из этого, думаю, будет правильно строго делить революционеров на тех, кто делал революцию, кто были партийными «профессионалами революции», и тех, кто реально сделал революцию, то есть произвел заговор и сверг Императора.
Делала революцию, безусловно, русская интеллигенция, те новые люди, которые жили в Российской Империи как бы в другом, закрытом сообществе. Начиная с екатерининских масонов, через декабристов, разночинцев и заканчивая партийными либералами и социалистами XX столетия, они привыкли к жизни во внутренней эмиграции, в своих мечтаниях, в своих газетах и журналах, в своих обществах, ложах и партиях. И это альтернативное общество из поколения в поколение воспитывало своих адептов в ненависти к исторической действительности, к Православной Церкви, к реальной жизни Российской Империи.
Где-то в 50–70-х годах XIX столетия это общество широко вошло в высшие учебные заведения России и научилось не только воспроизводить себя, но и разрастаться с ужасающей скоростью. Университеты стали инкубаторами всевозможных политических диссидентов, и профессура с сотен кафедр вдалбливала русскому студенчеству мысль о том, что наука считает революционный путь единственно спасительным для России.
Абсолютно прав Иван Солоневич, который жалел, «что на Красной площади рядом с мавзолеем Ильича не стоит памятник “неизвестному профессору”»[2].
Именно эти теоретики-утописты создали условия для разрушения страны.
Революция выглядит как случайность даже в глазах самих подготавливавших ее. Здесь хорошей иллюстрацией может быть мнение Милюкова из его письма на закате его дней. «Вы знаете… — писал он, — что наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования. Вы понимаете теперь, почему я в последнюю минуту колебался дать свое согласие на производство переворота, понимаете также, каково должно быть мое внутреннее состояние в настоящее время. История проклянет вождей так называемых пролетариев, но проклянет и нас, вызвавших бурю»[3].
Но вот сделали Февральский переворот совсем другие люди, люди, предавшие Государя. Здесь и члены Династии, и денежная и военная знать. В Феврале предавали, трусили и обманывали свои, близкие, приближенные, обличенные доверием. Левые появились позже, в апреле–мае 1917 года…

Революция как акт и революция как движение

Когда мы говорим о революции, важно понимать, что сам момент бунта, моменты Февраля и Октября не самые важные события в этой революции. Значительно более важно, что происходило в обществе многие десятилетия до революции. Революция не начало нового, это прежде всего утилизация старого. Это не что-то вдохновенное, направленное в будущее, это уничтожение исторической действительности.
Штурм начинается и ведется многие годы, акт революции лишь взятие самой цитадели обороняющихся, сопротивление которых не заканчивается даже после победы революции. Сопротивление революции всегда возможно и необходимо.
Значительно важнее рассуждать о том, как революция росла и развивалась в обществе, почему ей предоставили свободу действия. Значительно важнее рассуждать о ходе болезни, а не об акте самой смерти. Акт смерти абсолютно понятен, смерть победила организм, и историк, как патологоанатом, просто констатирует смерть.

Революция как летальный исход духовно-социальных болезней

Сам заговор в Феврале 1917 года был не очень многочисленный, но слой, пассивно поддерживающий активно действовавших революционеров, в рамках образованного общества, надо признать, был все же значительным. Общество было готово к революции. И потому нет большого смысла рассуждать о тех или иных ошибках Государя или других государственных деятелей.
Болезнь (отход от Бога, безбожие, потеря Бога, автономия от Бога) или болезни (гуманизм, либерализм, дарвинизм, социализм, коммунизм, анархизм, материализм и т.д.) и их течение важнее (несравненно важнее) самой смерти. Важнее потому, что мы должны изучить те болезни, которые свели в могилу Российскую Империю и которыми до сих пор болеет наше общество.
Не все больные были опасны для общества, и надо отделять саму болезнь даже от тех, кто был болен.
Больных было много, но опасно больных и делавших революцию была малая толика. Но болезнь носила характер эпидемии, и потому, собственно, и случилась сама революция.
Итак, есть болезнь, убившая нашу государственность, то есть тело нашей русской цивилизации. Но со смертью тела не умерла душа русской цивилизации — Православие. И возрождение возможно, как воскресение четверодневного Лазаря.
И здесь в полный рост встает вопрос, как восстановить государственность, воцерковить или переосмыслить, покаяться в смысле поменять образ мысли и образ нашего действия.

Лечение революционных болезней

Мы имеем опыт Церкви по возрождению время от времени глубины церковности через обращение к Святым Отцам — хранителям эталонов Христовой веры.
Здесь мне кажется, что мы можем переложить этот опыт Церкви обращения к Святым Отцам на государственно-общественную почву.
У общества и государственности должны быть свои «государственные отцы», к которым в моменты ослабления государственного чувства и государственного смысла общество могло бы обращаться как к хранителям истинного понимания смыслов нашей государственности.
Эти размышления приводят меня к убеждению, что единственным лекарством от наших «освободительных», революционных, гуманистических, материалистических болезней необходимо должно быть обращение к имеющимся в русской мысли консервативным эталонам размышлений о государстве и обществе.
Наряду с церковными Святыми Отцами наши консерваторы-мыслители должны стать для нас нашими отцами в понимании исторического русского государства.
Здесь не надо бояться кажущегося разномыслия по тем или иным второстепенным вопросам наших государственных Отцов — консервативных мыслителей. Такое разномыслие во второстепенных темах было и между церковными Св. Отцами.
На этом предлагаемом пути есть определенные проблемы. И прежде всего плохая изученность и даже неопознанность многих консерваторов как отцов-классиков.
В отношении церковных Св. Отцов произошло свое «патристическое возрождение». Другими словами, серьезное обращение внимания не только на научное изучение, но и массовое издание и широкое чтение народными массами верующего населения текстов Св. Отцов.
Сегодня церковные Св. Отцы реально стали камертонами или хранителями церковной мудрости. Их статус в церковной жизни верующими людьми не обсуждается, их статус определен, принят, канонизован.
В отношении государственных отцов, консерваторов-классиков, такого положения в нашем обществе не существует.
Не в последнюю очередь именно поэтому у нас и нет широкого движения по возрождению Монархии как исторической русской государственности.

 

[1] Солоневич И.Л. Великая фальшивка Февраля. Буэнос-Айрес: Наша страна, 1954. С. 158.
[2] Солоневич И.Л. Великая фальшивка февраля // Наша страна 1951–1952. Цит. по: Солоневич И.Л. Мифы революции. М., 2016. С. 47.
[3] Покаянное письмо П.Н. Милюкова // Русское Воскресение. Париж. 1955. 17 апреля. С. 3.

Источник: http://www.reading-hall.ru/publication.php?id=22099