Памяти послѣдняго Царя. Часть III. Катастрофа.

Часть I. Россія и Царь.
Часть II. Тайна личности Царя

III. Катастрофа.

«Отецъ мой палъ на бреши, но въ его лицѣ ударъ нанесенъ христіанскому обществу. Оно погибнетъ, если общественныя силы не объединятся и не спасутъ его».

Такъ писалъ Императоръ Александръ III Императору Францу-Іосифу въ 1881 г., подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ катастрофы 1 марта. Царствованіе Императора Александра III было временемъ внутренняго спокойствія; революція притаилась. Россія быстро «входила въ тѣло», наливаясь соками. Но это былъ штиль передъ бурей. Сознательнаго объединенія общественныхъ силъ вокругъ Царя для спасенія русскаго «христіанскаго общества» не произошло!

Штурмъ возобновился съ новой силой при сынѣ Императора Александра. Не нужно, однако, думать, что ужъ такъ были могучи кадры революціи въ эпоху Императора Николая II: они были ничтожны по сравненію съ государственной мощью Россіи. Бѣда была въ томъ, что съ угрожающей быстротой убывала у общества способность оказывать сопротивленіе разрушительнымъ ядамъ революціи, да и пропадало просто самое желаніе имъ противодѣйствовать. Россія была больна. Процессъ болѣзни развивался наглядно. Къ смерти ли была болѣзнь? Увы! Самыя сильныя средства не помогали! Не оказала спасительнаго воздѣйствія и грандіозная встряска 1905 г.

«Люди обратились въ звѣрей, звѣрей лютыхъ, безпощадныхъ, для укрощенія коихъ не было другихъ средствъ, кромѣ оружія. И вотъ загремѣли пушки, пулеметы… И въ древнихъ храмахъ русской столицы мы молились при громѣ этихъ выстрѣловъ, какъ будто въ осажденномъ городѣ…» — писалъ, встрѣчая Новый, 1906-й, годъ, архіепископъ Никонъ въ Троицкихъ листкахъ.

«Такъ закончился годъ, этотъ мрачный, «черный», позорный годъ — годъ великихъ скорбей и гнѣва Божія… Что пережило бѣдное русское сердце? Что перестрадало многострадальное, воистину мученическое, сердце нашего добраго, кроткаго, любвеобильнаго Царя? Не были ли муки Его сердца томительнѣе мукъ великаго ветхозавѣтнаго страдальца Іова?»

«Господи! Да доколѣ же это?! Ужель фіалъ гнѣва Твоего еще не истощился до дна? Или еще рука Твоя карающая высока?! О, мечу Божій! Доколѣ не успокоишися? Доколѣ не внидеши въ ножны твоя?…»

«Но уже текутъ рѣки крови и потоки слезъ, уже несутся къ небу стоны безпомощныхъ вдовъ и несчастныхъ малютокъ-сиротъ: ради этой крови, этихъ слезъ, этихъ стоновъ, смилуйся, Господи, надъ нашей многогрѣшной Русью!.. Не помяни беззаконій нашихъ, опусти карающую руку, вложи мечъ Твой въ ножны, помяни милости Твоя древнія и — сжалься надъ несчастною нашей Родиной!»

«Воздвигни силу Твою и пріиди во еже спасти насъ!»

Такъ переживалъ Смуту 1905-1906 г.г. добрый сынъ Церкви. Но не такъ восприняло страшный урокъ русское общество. Не уразумѣло оно знаменія гнѣва Божія! Да и мало думало оно о Богѣ.

Насталъ періодъ новаго благоденствія, еще болѣе яркій, еще болѣе блистательный, чѣмъ при Императорѣ Александрѣ III. Но не ко спасенію пошла и эта милость Божія, не вразумили русское общество и эти дары Божіей благодати, такъ обильно вновь одождившіе Россію. Общество не прозрѣло, не очухалось отъ революціоннаго угара, ничему не научилось: единаго фронта охранительныхъ общественныхъ силъ вокругъ правительственной власти не сложилось и теперь, въ этотъ послѣдній часъ. Антитеза «мы» и «они» осталась въ полной силѣ. Баснословно широко разливалась волна оппозиціи; «лучшіе люди» готовы были какъ угодно далеко идти въ соглашательствѣ съ Революціей — только бы не оказаться на сторонѣ Царскаго правительства.

Губительный, смертельный пароксизмъ революціонной горячки Россія испытала въ февральскіе дни. Безпорядки, возникшіе въ Петербургѣ, ничего угрожающаго сами по себѣ не представляли. Они относительно легко могли быть подавлены. Незначительные перебои въ доставкѣ продовольствія раздулись въ воспаленномъ воображеніи общества въ нѣчто, якобы дающее населенію право на то, чтобы «выйти на улицу» съ требованіемъ хлѣба. Объективная обстановка, не отвѣчала этой инсценировкѣ «голодныхъ безпорядковъ»: Россія въ цѣломъ, а ужъ тѣмъ болѣе въ Петербургѣ, жила не хуже, а, можетъ быть, и лучше, чѣмъ до войны. Трезвая оцѣнка положенія, произведенная глазомъ опытнаго администратора, легко подсказала бы мѣры, которыя неизбѣжны въ такихъ случаяхъ и которыя выполняются самопроизвольно, подъ дѣйствіемъ своего рода инстинкта государственнаго самосохраненія.

Однако, Россія дошла уже до такого состоянія, что у нея инстинктъ самосохраненія пересталъ функціонировать: не нашлось скромной военно-полицейской силы, способной въ самомъ зародышѣ подавить бунтъ, такъ безпощадно врывавшійся въ русскую жизнь въ моментъ, когда Россія была, какъ никогда, близка къ реализаціи военнаго успѣха. Въ какомъ-то болѣзненномъ экстазѣ восторженнаго бунтарства, Россія внезапно ополоумѣла, и во мгновеніе ока омерзительный, предательскій бунтъ облекся въ глазахъ общества ореоломъ «Революціи», предъ которымъ безсильно склонилась и полицейская и военная сила.

Чуть ли не единственнымъ человѣкомъ, у котораго не помутилось національное сознаніе, былъ Царь. Его духовное здоровье ни въ какой мѣрѣ не было задѣто тлетворными вѣяніями времени. Онъ продолжалъ смотрѣть на вещи просто и трезво. Въ столицѣ, въ разгаръ войны — Великой войны, отъ исхода которой зависѣла судьба міра, — возникъ уличный бунтъ! Его надо на мѣстѣ подавить съ той мгновенной безпощадностью, которая въ такихъ случаяхъ есть единственный способъ обезпечить минимальную трату крови. Это было Царю такъ же ясно, какъ было ему ясно при болѣе раннихъ его столкновеніяхъ съ общественнымъ мнѣніемъ, что во время войны, и притомъ буквально наканунѣ конечной побѣды надъ внѣшнимъ врагомъ, нельзя заниматься органическими реформами внутренними, ослабляющими правительственную власть.

Царь былъ на фронтѣ, во главѣ арміи, продолжавшей быть ему преданной. Такъ, кажется, просто было ему покончить съ бунтомъ!

Но для этого надобно было, чтобы то, что произошло въ Столицѣ, было воспринято государственно-общественными силами, стоящими во главѣ Россіи, именно какъ «бунтъ». Для этого надобно было, чтобы Царь могъ пойти усмирять столичный «бунтъ», какъ общерусскій Царь, спасающій Родину отъ внутренняго врага, въ образѣ бунтующей черни грозящаго ея бытію! Этого-то какъ разъ и не было. Между бунтующей чернію и Царемъ всталъ барьеръ, отдѣлившій страну отъ ея Богомъ Помазаннаго Державнаго Вождя. И встали не случайныя группы и не отдѣльные люди, а возникла грандіозная по широтѣ захвата коалиція самыхъ разнокачественныхъ и разномыслящихъ группъ и людей, объединенныхъ не мыслью о томъ, какъ сгрудиться вокругъ Царя на защиту Страны — а, напротивъ того, мыслью о томъ, какъ не дать Царю проявить державную волю; мыслію о томъ, какъ — страшно сказать! — спасти страну отъ Царя и его Семьи.

Что же было дѣлать Царю? Укрыться подъ зашиту оставшихся Ему вѣрными войскъ и итти на Столицу, открывая фронтъ внутренней войны и поворачивая тылъ фронту войны внѣшней? Достаточно поставить этотъ вопросъ, чтобы понять морально-психологическую невозможность вступленія Царя на этотъ путь.

Ѣхать въ Столицу, чтобы тамъ, въ сотрудничествѣ съ ведущими силами страны подавить, бунтъ, опираясь на военную силу, хотя бы цѣною тяжелыхъ, если это неизбѣжно, жертвъ, — на это готовъ былъ Царь. Но рвать съ «лучшими людьми» страны и идти не карательной экспедиціей противъ столичной черни, выбросившей красное знамя, а междуусобной войной противъ Столицы, ставшей центромъ сопротивленія именно Ему во имя какого-то новаго устроенія общегосударственной власти и не вызывавшей отталкиванія даже у ближашаго окруженія Царя — этого не могъ сдѣлать Царь.

Государь, внезапно оказался безъ рукъ: онъ ощутилъ вокругъ себя пустоту. Вмѣсто честныхъ и добросовѣстныхъ исполнителей своихъ предначертаній онъ уже раньше все чаще видѣлъ «совѣтниковъ» и «подсказчиковъ», въ глазахъ которыхъ «Онъ» мѣшалъ имъ «спасать» Россію! У него прямо вырывали «министерство общественнаго довѣрія». Можно легко представить себѣ, съ какой горечью долженъ былъ уже раньше выслушивать Царь подобные совѣты въ тѣхъ, тогда еще относительно рѣдкихъ, случаяхъ, когда они назойливо предъявлялись ему чуть ли не въ ультимативной формѣ. Такъ, англійскій посолъ имѣлъ смѣлость предложить Царю уничтожить «преграду», отдѣлявшую его отъ народа — и тѣмъ снова заслужить довѣріе народа.

— Думаете ли вы, — съ достоинствомъ отвѣчалъ ему Царь, — что я долженъ заслужить довѣріе моего народа, или что онъ долженъ заслужить мое довѣріе?

Похожія рѣчи пришлось выслушать однажды Царю и отъ предсѣдателя Государственной Думы Родзянко. Настойчивость родовитаго и сановнаго возглавителя народнаго представительства довели Царя до того, что онъ, закрывъ лицо руками, произнесъ:

— Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?

— Да, Ваше Величество, — былъ самоувѣренный отвѣтъ. — Двадцать два года вы стояли на неправильномъ пути…

Съ этимъ неумнымъ бариномъ пришлось теперь столкнуться Царю, дѣйствующимъ уже въ качествѣ представителя побѣдоносной Революціи, властно отъ ея имени диктующаго Царю, какъ ему надо поступать, чтобы, наконецъ, пока не поздно, попасть на «правильный путь». Наивно вѣря въ то, что «отвѣтственное передъ Думой» правительство сумѣетъ остановить Революцію, Родзянко торопилъ Царя съ этой мѣрой. О подавленіи «бунта» силой въ его глазахъ не могло быть и рѣчи.

Вѣдь, то, что произошло въ Петербургѣ, не былъ «бунтъ»: то была «Революція!» Ее надо было умилостивлять уступками, возможно скорыми, мгновенными, способными остановить возгорающійся ея аппетитъ. Стоя у одного конца прямого провода, Родзянко волновался и негодовалъ по поводу того, что Царь недостаточно быстро реагируетъ на его требованія объ уступкахъ. Къ сожалѣнію, у другого конца этого провода не было людей, способныхъ оборвать безплодныя рѣчи и безъ всякихъ околичностей поставить себя въ распоряженіе Царя… «Революція» и въ Ставкѣ, въ глазахъ окружавшихъ Царя генераловъ, была уже не просто силой внѣшней и вражеской, а она была авторитетомъ. Этотъ авторитетъ давилъ на ихъ волю, на ихъ совѣсть. Самодержавный Царь былъ уже какъ бы чѣмъ-то отжившимъ, устарѣлымъ, выходящимъ въ тиражъ. «Будущее» шло ему на смѣну — какое, никто толкомъ не зналъ и не понималъ, но, во всякомъ случаѣ, далекое отъ навыковъ и традицій прошлаго. Въ глазахъ даже этого — «генеральскаго» — общества, судьба Россіи безповоротно отдѣлилась отъ судьбы «самодержавія». Царь одинъ этого не понималъ!…

Да! Царь этого не понималъ. Онъ готовъ былъ возстановить порядокъ самыми крутыми мѣрами — и тѣмъ спасти Россію.

— Я берегъ не самодержавную власть, — сказалъ онъ старому другу своей семьи, Фредериксу, — а Россію.

Въ этомъ убѣжденіи онъ оказался одинокъ. Ближайшее окруженіе его стало на сторону «бунта» и свои устремленія направило на соглашательство съ нимъ.

Психологическую опору это настроеніе находило въ убѣжденіи, принявшемъ въ то психически-больное время форму навязчивой идеи, будто Царь, и особенно Царица, препятствуютъ нормальному веденію войны! Измѣна Царю тѣмъ самымъ облекалась въ патріотическій покровъ. Убрать Царя и Царицу — въ этомъ намѣреніи сходились и «бунтовщики» и «патріоты». Что было дѣлать Царю?

Оставалась одна надежда спасти Россію: признать, что, дѣйствительно, по какимъ-то непонятнымъ, но вполнѣ реальнымъ причинамъ, лично онъ съ Царицей являются помѣхой для успокоенія Россіи и для срочнаго возврата ея на путь безперебойнаго продолженія войны.

Уйти — уступить мѣсто на Тронѣ другому и тѣмъ образумить Россію. Предъ этимъ рѣшеніемъ склонился Царь, какъ передъ необходимостью, опредѣляемой обстоятельствами непреодолимыми. Какъ могъ Царь поступитъ иначе, когда на этотъ путь толкала его не только настойчивость петербургскаго прямого провода, но и армія!

Не кто иной, какъ генералъ Алексѣевъ, предложилъ Государю разослать запросы главнокомандующимъ фронтами по вопросу объ отреченіи отъ престола. Самая форма запроса съ несомнѣнностью показывала, что ближайшій къ Государю человѣкъ ищетъ у своихъ помощниковъ поддержки своему настойчивому совѣту. Въ запросѣ было прямо сказано: «Обстановка, повидимому, не допускаетъ иного рѣшенія». Отвѣты были единогласны. Не составилъ исключенія и отвѣтъ великаго князя Николая Николаевича. Бывшій Верховный телеграфировалъ:

«Считаю необходимымъ, по долгу присяги, колѣнопреклоненно молить Ваше Величество спасти Россію и Вашего Наслѣдника. Осѣнивъ себя крестнымъ знаменіемъ, передайте ему Ваше наслѣдство. Другого выхода нѣтъ».

Запросы и отвѣты датированы 2 мартомъ 1917 г. Въ этотъ же день Государь телеграфировалъ Предсѣдателю Государственной Думы: «Нѣтъ той жертвы, которую я не принесъ бы во имя дѣйствительнаго блага и для спасенія Россіи. Посему я готовъ отречься отъ престола въ пользу моего сына, при регентствѣ брата моего Михаила».

Судьба Россіи была рѣшена. Съ этого момента — спасенія для нея не было. Генералъ Алексѣевъ едва ли не первый протрезвѣлъ, — но было поздно. Уже 3-го марта онъ сокрушенно говорилъ: «Никогда не прощу себѣ, что повѣрилъ въ искренность нѣкоторыхъ лицъ, послушался ихъ и послалъ телеграмму главнокомандующимъ по вопросу объ отреченіи Государя отъ престола».

Царь только въ одномъ измѣнилъ свое рѣшеніе: онъ отрекся и за себя и за сына. Можно думать, что не только соображенія о здоровіи Наслѣдника играли здѣсь роль. Вѣроятно, приняты были во вниманіе и соображенія государственныя: разъ необходимость отреченія диктовалась отрицательнымъ отношеніемъ «народа» къ личности Царя и Царицы — не лучше ли было власть передать лицу совершеннолѣтнему, а не отроку, неотдѣлимому отъ родителей? Вообще удивительна та собранность мысли и разсудительность поведенія, которыя проявилъ отрекаюшійся отъ престола Монархъ: онъ все сдѣлалъ, чтобы облегчить положеніе своимъ преемникамъ по власти.

Вотъ какъ объ этомъ говорится въ изданномъ кн. Д.Д. Оболенскимъ очеркѣ, посвященномъ Государю Императору Николаю II и составленномъ по матеріаламъ, собраннымъ «старымъ профессоромъ»: «Онъ сдѣлалъ все отъ него зависящее, чтобы обезпечить своимъ преемникамъ успѣхъ въ борьбѣ съ внѣшнимъ врагомъ и внутренними безпорядками. Понимая отлично, что регентъ не будетъ имѣть того авторитета, какъ Императоръ, что лица, способствовавшія перевороту, всегда будутъ бояться возмездія со стороны сына низложеннаго Императора, Императоръ Николай II измѣнилъ первоначальную мысль объ отказѣ въ пользу сына и отказался въ пользу брата. Мало того, онъ указалъ брату путь сближенія съ народнымъ представительствомъ (присяга конституціи, отвѣтственный кабинетъ). Онъ далъ приказъ Арміи и Флоту бороться до конца за Россію въ единеніи съ союзниками и повиноваться Временному Правительству (безъ этого приказа многіе офицеры не принесли бы ему присяги). Онъ успѣлъ до отреченія назначить Главнокомандующимъ Великаго князя Николая Николаевича и Предсѣдателемъ Совѣта Министровъ — кн. Г. Е. Львова, котораго Государственная Дума намѣчала на этотъ постъ, именно для того назначилъ, чтобы оставшіеся вѣрными Государю могли со спокойной совѣстью подчиниться тѣмъ, кому повиновеніемъ обязалъ ихъ самъ Государь. Все было обдумано, все взвѣшено…»

Государь, покидая Тронъ, поглощенъ былъ мыслью о томъ, какъ пойдутъ дѣла на фронтѣ. Война была въ центрѣ его жизни. «И подумать только, — сказалъ онъ съ печалью одному изъ офицеровъ свиты, — что теперь, когда я уже больше не Императоръ, мнѣ не позволятъ даже сражаться за мою родину». Съ какою болью въ сердцѣ отрывался отъ арміи ея Державный Вождь, съ какой тягостной заботой: будутъ ли также думать о нуждахъ доблестныхъ защитниковъ Россіи теперь, когда не будетъ его неусыпнаго глаза?

Ген. Н.М. Тихменевъ, начальникъ военныхъ сообщеній театра военныхъ дѣйствій во время Великой войны, передавая свои воспоминанія о послѣднемъ прощаніи Государя со своими сотрудниками по Ставкѣ, отмѣчаетъ, между прочимъ, прощальныя слова, обращенныя Государемъ къ нему и къ главному полевому интенданту ген. Егорьеву. Какъ характерны эти слова! Подавъ обоимъ руку и на секунду задумавшись, Государь, разсказываетъ Тихменевъ, потомъ, поднявъ на меня глаза и глядя въ упоръ, сказалъ: «помните же, Тихменевъ, что я говорилъ вамъ, непремѣнно перевезите все, что нужно для арміи», и, обращаясь къ Егорьеву: «а вы непремѣнно достаньте; теперь это нужно больше, чѣмъ когда-либо. Я говорю вамъ, — что я не сплю, когда думаю, что армія голодаетъ».

А прощальное обращеніе Царя къ Арміи?

Нельзя безъ волненія читать его. Какое безпредѣльное самоотверженіе звучитъ въ немъ, какая преданность долгу обороны страны! Страшнымъ укоромъ долженъ былъ прозвучать этотъ прощальный Царскій привѣтъ войскамъ по адресу тѣхъ, кто боролся съ Царемъ, свергъ его и занялъ его мѣсто. Не этимъ ли объясняется, что обращеніе Царя, опубликованное ген. Алексѣевымъ по Арміи, не допущено было Временнымъ Правительствомъ къ распространенію?…

Вотъ этотъ историческій документъ:

«Въ послѣдній разъ обращаюсь къ вамъ горячо любимыя мною войска. Послѣ отреченія мною за себя и за сына отъ престола Россійскаго, власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможетъ ему Богъ вести Россію по пути славы и благоденствія. Да поможетъ Богъ и вамъ, доблестныя войска, отстоять нашу Родину отъ злого врага… Эта небывалая война должна быть доведена до полной побѣды».

«Кто думаетъ теперь о мирѣ, кто желаетъ его — тотъ измѣнникъ Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воинъ такъ и мыслитъ. Исполняйте же вашъ долгъ, защищайте же доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь вашихъ начальниковъ, помните, что всякое послабленіе порядка службы только на руку врагу».

«Твердо вѣрю, что не угасла въ вашихъ сердцахъ безпредѣльная любовь къ нашей Великой Родинѣ. Да благословитъ васъ Господь Богъ и да ведетъ васъ къ побѣдѣ Святой Великомученикъ и Побѣдоносецъ Георгій.

8 марта 1917 г. Ставка».

Для уходящаго Царя думы о Россіи неотдѣлимы были отъ исповѣданія Православной Вѣры: только подъ св. стягомъ Великомученика Георгія мыслилъ онъ побѣду! Не такъ уже думала и чувствовала Россія. Простившись съ Царемъ, Россія прощалась и съ вѣрою отцовъ.

«Россія никогда не будетъ побѣждена, и это не столько благодаря обширной своей территоріи, сколько благодаря душѣ своего народа, которая все будетъ горѣть и страдать, страдать и горѣть. Русскіе могутъ потерять весь міръ, но они сохранятъ свою душу».

Такъ писалъ во время Великой войны архіепископъ Лондонскій, передавая своимъ единоплеменникамъ и единовѣрцамъ то реальное впечатлѣніе, которое испытывалъ каждый вдумчивый и чуткій иностранецъ, прикасавшійся къ Россіи. Такъ оно и было. Теперь, съ отказомъ отъ Царя, Россія отрекалась и отъ своей души.

«Помни, Россія, — восклицалъ въ срединѣ XIX вѣка, въ разгаръ Великихъ Реформъ, въ бытность его еще архимандритомъ, знаменитый церковно-православный проповѣдникъ, епископъ Іоаннъ (Смоленскій), — что въ тотъ день, когда ты посягнешь на свою вѣру, ты посягнешь на свою жизнь…»

Этотъ день наступалъ съ вынужденнымъ уходомъ Царя, съ отреченіемъ отъ него русскаго народа. Вотъ когда могъ русскій народъ восклицать, обливаясь слезами: «Погибаемъ, погибаемъ…» Ибо подлинно «закатилось Солнце Земли Русской».

Забывъ о Царѣ, Россія забыла о войнѣ, забыла о Родинѣ, забыла и о Богѣ. «Россія» вообще перестала существовать какъ нѣкая соборная личность. Осталась разсыпанная храмина, въ которой не могло уже ничего сплотиться достаточно стойкаго ни для защиты Царя, ни для защиты Бога, ни для защиты Родины.

Въ возникающемъ хаосѣ судьба Царя и его семьи была предрѣшена. Съ необыкновенной быстротой оказался онъ на положеніи поднадзорнаго арестанта. Пусть клевета замолкла незамедлительно, какъ только открылась возможность провѣрки ея на фактахъ: Царь и его семья были чисты, какъ стеклышко и въ политическомъ и семейно-общественномъ отношеніяхъ. Какое это теперь имѣло значеніе? О Царской семьѣ мало уже кто думалъ: всѣ думали о себѣ, о своихъ текущихъ нуждахъ и болѣзняхъ, которыхъ становилось все больше и больше…

Предоставленная себѣ, изолированная отъ внѣшняго міра, подвергнутая режиму, колеблющемуся между положеніемъ домашняго ареста и политической тюрьмы, Царская семья обнаружила силу христіанскаго духа необыкновенную. Сіяніе шло отъ этихъ исполненныхъ любви и смиренія людей, и нужно было, дѣйствительно, утратить самый обликъ человѣческій, чтобы, приблизившись къ нимъ, не проникнуться къ нимъ симпатіей и почтеніемъ. Не осталось у меня въ памяти подробностей, но довелось мнѣ слышать изъ устъ извѣстнаго журналиста Петра Рысса разсказъ о томъ, какое неизгладимое впечатлѣніе вынесъ нѣкій (не помню его фамиліи) старый революціонеръ, приставленный одно время для наблюденія за поведеніемъ Царской семьи: онъ не могъ иначе говорить о нихъ, какъ съ чувствомъ восторженнаго умиленія.

Достаточно прочесть книги ген. Дитерихса или Соколова, чтобы испытать на себѣ дѣйствіе этого обаянія чистоты и святости. А стихотвореніе-молитва Вел. Княжны Ольги? Его должны бы знать русскія дѣти…

Промыслительной Своей десницей Господь любовно взращивалъ Свое насажденіе. И вотъ насталъ день, когда ангелы приняли въ свои свѣтлыя объятія свѣтоносныя души Царя и его Семьи… Роковой цѣпью докатились событія до Екатеринбургскаго злодѣянія. Кровью Царя обагрилась Россія. Мученической смертью почилъ послѣдній Русскій Царь.

Кажется, никто еще не обратилъ вниманія на необыкновенное совпаденіе, способное заставить горестно задуматься надъ судьбами несчастной Россіи. «День скорби», день Екатеринбургскаго злодѣянія совпалъ съ днемъ памяти св. князя Андрея Боголюбскаго, то есть того русскаго князя, который, если не по имени, то по существу, по замыслу, былъ первымъ русскимъ Царемъ!

Мученической смертью погибъ и этотъ вѣнценосецъ, головою своей заплативъ за то, что чуть не четырьмя столѣтіями шелъ онъ впереди своего вѣка. И вотъ, въ тотъ самый день, когда Церковію поминается блаженная память причтеннаго къ лику святыхъ Монарха-мученика, бывшаго предчетею идеи православнаго Царства Россійскаго, падаетъ жертвою за ту же идею — послѣдній Русскій Царь.

Сомкнулась цѣпь времени! И что еще примѣчательно!!.

Свершилось паденіе Царскаго Престола на Руси и самой Державы Россійской въ тотъ самый моментъ, когда Россія, впервые за всю свою Исторію, была у конечной цѣли всей своей жизнедѣятельности какъ Царства Православнаго! Сверженіе Царя сорвало побѣдный для русскаго оружія конецъ Великой войны. Между тѣмъ, что обѣщало Россіи побѣдоносное завершеніе войны? Отвѣтъ на этотъ вопросъ дастъ намъ замѣчательное слово, сказанное митрополитомъ Антоніемъ въ Недѣлю Православія въ Храмѣ Спасителя въ Москвѣ въ 1918 г.

Знаменитый архипастырь, прежде всего, указалъ на то, что торжество Православія, въ отличіе отъ принятаго обычая справлять его въ древнемъ Успенскомъ соборѣ, какъ это и происходило въ теченіе четырехъ съ половиною вѣковъ, нынѣ справляется въ Храмѣ Спасителя. Почему? Загражденъ путь въ священный Кремль! Пастырей и паству не пускаютъ въ чудотворную древнюю церковь Успенія! Проповѣдникъ обращаетъ далѣе вниманіе вѣрующихъ на поразительный контрастъ по сравненію съ прошлымъ годомъ, когда въ серединѣ февраля совсѣмъ иного ожидали отъ предстоящаго года.

«Тогда наши вѣрныя войска грозною стѣною собрались противъ врага и, усилившись вчетверо по своему числу и по количеству оружія, должны были съ наступленіемъ весны быстрымъ побѣдоноснымъ потокомъ пройти по вражеской землѣ до Вѣны и Берлина и достигнуть тѣхъ цѣлей, съ которыми начата была русскимъ народомъ та священная и самоотверженная война, т. е. освободить доблестное племя православныхъ сербовъ отъ поработительныхъ посягательствъ еретиковъ, протянуть руку братскаго общенія къ умолявшимъ о томъ Россію нашимъ единокровнымъ малороссамъ-галичанамъ и освободить отъ инороднаго ига ихъ родину, — нашу родину, наслѣдственный удѣлъ Равноапостольнаго Владиміра, русскую Галицію, и что всего важнѣе, — дать ея сынамъ, а нашимъ роднымъ братьямъ, возможность возвратиться въ лоно св. Церкви отъ уніатской ереси, куда вовлекли ее насиліемъ поработителей и коварствомъ іезуитовъ».

«Да, годъ тому назадъ, мы, всѣ русскіе люди, надѣялись на то, что сегодняшнее торжество Православія мы будемъ справлять уже вмѣстѣ съ ними, что къ этому дню, какъ было сказано, уже не будетъ Подъяремной Руси, а единая свободная и православная Русь».

«Но и этимъ не ограничивались наши желанія. Уже исполненъ былъ рисунокъ креста для водворенія его на куполѣ Константинопольской Софіи; уже близко было къ исполненію обѣщаніе московскаго царя Алексѣя Михайловича, данное отъ имени своего потомства и всего русскаго народа Восточнымъ Патріархамъ, — обѣщаніе освободить православные народы изъ-подъ ига невѣрныхъ мусульманъ и возвратить христіанамъ всѣ древніе храмы, обращенные въ магометанскія мечети».

«Россія должна была занять проливы Чернаго моря, но не покорять себѣ священной столицы великой Византіи, а возстановить это священное государство нашихъ отцовъ и учителей по спасительной вѣрѣ Христовой, т. е. грековъ, а себѣ пріобрѣсти отечество всѣхъ истинныхъ христіанъ, т. е. Святую Землю, Іерусалимъ, Гробъ Господень, и, соединивъ ее широкой полосой земли съ Южнымъ Кавказомъ, заселить тѣ святыя мѣста добровольными русскими переселенцами, которые ринулись бы туда въ такомъ изобиліи, что въ нѣсколько лѣтъ обратили бы Палестину и Сирію въ какую-нибудь Владимірскую или Харьковскую губернію, конечно, сохранивъ всѣ преимущества того полумилліона христіанъ и ихъ пастырей, которые донынѣ уцѣлѣли еще тамъ отъ турецкихъ насилій».

«Не одинъ русскій православный людъ жилъ такими надеждами и полагалъ за нихъ сотни тысячъ своихъ жизней въ тяжкомъ воинскомъ подвигѣ: этими надеждами жили, ими дышали, ими утѣшались въ своихъ страданіяхъ, скажемъ безъ преувеличенія, всѣ православные народы всего современнаго міра, вся Святая Соборная и Апостольская Церковь. Вся она ожидала, что наступившее теперь 1918-е лѣто Господне будетъ такимъ свѣтлымъ торжествомъ Православія, какимъ не было даже то 842-е лѣто, когда въ память духовной побѣды надъ еретиками иконоборцами былъ установленъ настоящій праздникъ».

«И что же? Вмѣсто освобожденія порабощенныхъ православныхъ народовъ, Церковь Россійская впала сама въ такое порабощенное состояніе, какого не испытывали наши единовѣрныя племена ни подъ властью магометанъ, ни подъ властью западныхъ еретиковъ, ни наши предки подъ игомъ татаръ».

Передъ этой тягостной картиной проповѣдникъ, однако, не предается унынію.

Онъ вспоминаетъ съ горечью о той мрачной тѣни, которую такъ долго отбрасывало на Церковь «сѵнодальное» ея возглавленіе и отдается радостному чувству предъ лицомъ вожделѣннаго переустройства нашей Церкви на началахъ возвращенія къ Патріаршеству. Теперь ее «возглавляетъ давно жданный женихъ помѣстной церкви, и вотъ она, въ разоренномъ нашемъ государствѣ, окруженная злобствующими врагами нашей спасительной вѣры, торжествуетъ и благодаритъ Бога о томъ, что Онъ послалъ ей въ утѣшеніе среди настоящихъ скорбей то, чего она была лишена въ годы своего внѣшняго благополучія и безопасности».

Но этому можно радоваться только потому, что существуетъ и еще одна причина къ радости: сохраненіе того добраго, что взращено было прежними годами русской церковной жизни. Это — особое отношеніе русскихъ пастырей и русской паствы къ жизни и вѣрѣ. «Западъ взираетъ на временную жизнь какъ на наслажденіе, а на религію какъ на одно изъ средствъ (даже сомнительныхъ) къ поддержанію благополучія этого. Напротивъ, русскіе люди, даже и не очень твердые въ вѣрѣ, понимаютъ жизнь, какъ подвигъ, цѣль жизни видятъ въ духовномъ совершенствованіи, въ борьбѣ съ страстями, въ усвоеніи добродѣтелей, словомъ — въ томъ, чего европейцы даже и не поймутъ, если будете говорить съ ними о подобныхъ предметахъ».

Проповѣдникъ убѣжденъ въ томъ, что отошедшіе отъ Бога не составляютъ большинства русскаго народа.

«Огромное большинство русскаго народа, которое, сидя въ деревняхъ и городахъ, продолжаетъ въ потѣ лица смиренно трудиться надъ своимъ дѣломъ и больше прежняго переполняетъ святые храмы, говѣетъ и жертвуетъ на церкви и на бѣдныхъ, — оно попрежнему носитъ въ своихъ сердцахъ высокіе завѣты Христовы, по-прежнему оно вовсе не похоже на современныхъ европейцевъ: оно отличается отъ нихъ неслыханною среди нихъ откровенностью, искренностью, довѣрчивостью, отсутствіемъ гордыни и незлобіемъ; оно благодушно принимаетъ обличенія, быстро умиляется сердцемъ и отзывчиво на мольбу…»

«Геройство духа, понятіе о жизни какъ о подвигѣ, хранится только въ Церкви, а такъ какъ оно въ большинствѣ ея сыновъ хранится и до настоящихъ дней, то торжество Православія совершается сегодня вполнѣ законно, какъ торжество Христовой правды на землѣ; и оно будетъ совершаться съ тѣмъ же восторженнымъ прославленіемъ Пастыреначальника душъ нашихъ, какъ въ прошедшіе годы, когда Церковь именовалась господствующей». Но не закрываетъ проповѣдникъ своихъ проницательныхъ глазъ и на иную, болѣе страшную, перспективу, которая можетъ ждать Россію. «Да! — продолжаетъ архипастырь, — оно будетъ продолжаться и въ томъ случаѣ, если государство подпадетъ полному подчиненію враговъ, если даже на православныхъ откроется прямое гоненіе. Церковь будетъ торжествовать о своемъ вѣчномъ спасеніи, о томъ, что ея чада идутъ ко Христу, какъ Онъ и завѣщалъ имъ: «блажени будете, егда возненавидятъ васъ человѣцы и разлучатъ вы и поносятъ и пронесутъ имя ваше, яко зло, Сына Человѣческаго ради; возрадуйтеся въ той день и взыграйте, се бо мзда ваша многа на небеси». Аминь».

Эта мрачная концовка только оттѣняетъ тотъ, на теперешній взглядъ, удивительный оптимизмъ, которымъ проникнута проповѣдь, сказанная наиболѣе, быть можетъ, прозорливымъ и глубоко проникнутымъ идеею Православнаго Царства русскимъ іерархомъ, — сказанная предъ лицомъ уже завладѣвшаго Кремлемъ торжествующаго большевизма! Въ глазахъ митрополита Антонія, уступленная большевикамъ Россія еще — Святая Русь! Въ его представленіи Императорскій періодъ исторіи Россіи заслоненъ еще тѣнью, отбрасываемой Сѵнодомъ, какъ нѣкимъ злымъ началомъ, смѣнившимъ Патріарха въ жизни Православной Русской Церкви!

Медленно, очень медленно, слишкомъ медленно, чтобы оказать ощутимое воздѣйствіе на судьбы Россіи, проникало въ сознаніе русскихъ людей даже, казалось бы, наиболѣе открытыхъ пониманію рельной дѣйствительности въ ея «мистической» сущности, представленіе о подлинномъ значеніи факта отреченія Россіи отъ своего Царя. Всѣ мы въ этомъ въ той или иной степени повинны, и каждый изъ насъ, оглядываясь на себя, вѣроятно, немало можетъ сдѣлать себѣ упрековъ.

Не разъ приходило мнѣ на умъ сдѣланное однажды однимъ умнымъ французскимъ писателемъ наблюденіе: когда, говоритъ онъ, смотришь назадъ, прошлое кажется гладкой, хорошо укатанной, широкой дорогой, по которой естественной чередой текутъ событія, — а когда пытаешься всмотрѣться въ будущее, вздымается крутая скалистая стѣна, и безплодно ломаешь себѣ голову надъ тѣмъ, въ какую же изъ небольшихъ расщелинъ, въ этой стѣнѣ замѣчаемыхъ, устремится потокъ событій и превратитъ ее въ широкій открытый проходъ…

Откуда только ни ждали русскіе политики-мыслители спасенія Россіи! А того «единаго на потребу», что означало бы моральное выздоровленіе Россіи, не обнаруживали въ своемъ духовномъ хозяйствѣ: покаянія въ великомъ грѣхѣ цареотступничества, которое явилось одновременно и отступничествомъ отъ Вѣры.

Убогъ нашъ монархизмъ, поскольку онъ не выходитъ за предѣлы размышленій утилитарно-политическихъ! Безсиленъ онъ передъ фактомъ духовнаго распада Россіи. Возстановленіе Россійской монархіи не есть проблема политическая. Парадоксально можетъ это звучать, но въ настоящее время реальнымъ политикомъ можетъ быть только тотъ, кто способенъ проникать въ мистичесную сущность вещей и событій. Только духовное возрожденіе Россіи можетъ вернуть ее міру. Поскольку въ прошломъ мы стали бы искать уроковъ, свѣтлыхъ знаменій, духовныхъ руководителей для созданія нашего будущаго, наша мысль должна обращаться не къ политическимъ вождямъ, какъ бы велики ни были въ прошломъ ихъ заслуги. Чѣмъ могутъ помочь намъ Петръ Великій, Александръ II или Столыпинъ? Не поможетъ намъ и уходъ въ древнюю Москву, поскольку мы тамъ стали бы искать уроковъ политической мудрости! Эти уроки использовали, можетъ быть, сами того и не подозрѣвая, теперешніе властители Россіи. Не является ли СССР, какъ это первый замѣтилъ П.Б. Струве, обезбоженнымъ и обездушеннымъ универсально-крѣпостнымъ государствомъ, организаціонно весьма близкимъ опыту древней Москвы, только… съ обратнымъ духовнымъ знакомъ?!

Есть только одинъ вождь, способный намъ вернуть Россію — тотъ, который положилъ ея начало, въ обликѣ Святой Руси утвердивъ Россійское великодержавіе: Владимиръ Святой! Россію надо «крестить». Только наново крещеная Русь, можетъ снова стать Православнымъ Царствомъ.

Возможно ли это новое рожденіе духовное? Въ этомъ — вопросъ бытія Россіи какъ Исторической Личности, которая извѣстна намъ изъ исторіи и которая кончила свою внѣшнюю, государственно-организаціонную жизнь съ паденіемъ Трона ея Царей. Другого пути возстановленія Исторической Россіи нѣтъ. И это — проблема не только наша, русская. Это и проблема міровая, вселенская. Ибо отъ того или иного рѣшенія ея зависитъ и судьба міра, точнѣе говоря, зависитъ вопросъ о возрастѣ міра и о близости наступленія Восьмого Дня…

Источникъ: Священникъ Кириллъ Зайцевъ. Памяти послѣдняго Царя. (Россія и Царь. Тайна личности Царя. Катастрофа). — Шанхай: Типографія «Заря», 1948. — 88 с. 

От ред. РИ. Некоторые детали в этой работе можно было бы уточнить в наше время, но не будем слишком строги к автору, писавшему это въ 1943 г. Данный очерк ‒ реалия в истории Русского Зарубежья, в котором готовилось прославление св. Царя Мученика и его Семьи.