Русский город и русский дом.Где жить русскому народу? (Часть2)

В. Махнач, С. Марочкин

Русский город и русский дом.Где жить русскому народу? (Часть2)2.2. Революция разрушила все наиболее русское

Русский город начали разрушать революционеры в 1917 году, продолжают разрушать их потомки (очень часто это прямые биологические потомки) — ловкачи, посжигавшие или припрятавшие свои партбилеты на наших глазах.

Любая система ведет отбор на неформальное соответствие. Победившая революция 1991 года стремилась воспроизвести свою питательную среду — «пролетариат» (напомним, что «пролетарий» на русский язык правильно переводится оловом «босяк»). То есть, разрушить структурированное общество “до основанья, а затем”, превратить народ в население, в хаотичную россыпь индивидов, ликвидировать демос, заменив его покорным стадом.

Общеизвестен термин стратицид, означающий истребление лучших, последовательное истребление или изгнание из хозяйственной и общественной жизни всех сколь-нибудь выдающихся людей, ликвидировались соответствующих социальных групп — от интеллектуалов и промышленников до крепких мужиков. Менее известно разрушение русской национальной традиции общественного самоуправления и кооперации, а также традиционного образа жизни, в том числе и уничтожение русского города как «цивилизации пригородного типа».

Революция 1917 года разрушила земское и сословное самоуправление. В результате на смену самоорганизации горожан и крестьян пришла диктатура бюрократии, произвол властной вертикали, со временем выродившейся в многоначалие и многописание, служение букве инструкции, волокиту бесчисленных справок и согласовании. Падение Советской власти привело лишь к смене вывесок чиновничьих кабинетов и чудовищному разгулу коррупции.

Интересно, что сейчас, при «демократах», в системе представительных органов нет низового — микрорайонного звена, ослаблено и полностью поставлено под контроль вышестоящей бюрократии районное звено. Эти звенья начали было стихийно восстанавливаться в конце Советской власти, но Ельцин, Лужков и чубайсы подавили тенденцию восстановления муниципального самоуправления (земскости).

Местные Советы были разрушены, зато сохранились более высокие инстанции, превратившиеся в бюрократические сборища. А ведь и в средневековой Руси городское самоуправление начиналось с улицы или прихода, участвовавшего в самоуправлении конца или слободы, в свою очередь участвовавшего в общегородском вече. В XIX веке, при Александре II, земства создавались с низового уровня, с низшего самоуправления, с волостного, а в городе — с улицы, с применением сословного принципа (курий). Во второй половине XIX — начале XX века система корпоративной самоорганизации пережила новый расцвет, особенно в связи с развитием земского самоуправления. Накануне революции стоял вопрос о придании квалифицированным фабричным и транспортным рабочим статуса сословия с правами сословного самоуправления.

Когда Ленин говорил о «пролетарской» или о «рабоче-крестьянской» революции, он искажал правду. О пролетарской революции можно говорить лишь в том смысле, что босяцкий элемент, люмпен, воспетый «великим пролетарским писателем» Горьким, действительно охотно принимал участие в массовых беспорядках, и из этого элемента рекрутировались «красные шапки» — активисты большевистской власти и в городе, и в деревне, привлеченные возможностью грабить крепких хозяев, прикрываясь мандатом «рабоче-крестьянской власти». Но основной движущей силой революции 1905-1917 , так же, как и в 1985-1991, был «малый народ» — прозападная либеральная интеллигенция, именующая себя «приличными людьми» — идеологическая секта, чьи задачи идейны, а идеи беспочвенны.

Первым достижением «пролетарской» власти стали коммунальные квартиры. Откуда же взялась катастрофическая нехватка жилья? Первыми в крупные города хлынули представители «угнетенных народов» с окраин Российской Империи. Сами окраины — одни надолго, другие навсегда — стали иностранными государствами, но кого это волновало! Некому было указать на дверь интернациональным оккупантам. За ними примчалось революционное босячье с установкой «все поделить поровну». Эти годились штыками выбивать из крестьян продразверстку, работать на земле они не собирались. Далее пошла волна неслыханной в истории бюрократизации: конторы, советы, подкомитеты и подотделы росли как поганые грибы. Еще в 1928 году рижский журнал «Русский колокол» сообщал, что в губернских городах европейской России от 20 до 50% жилой площади занято партийными, советскими и непонятными организациями. При этом, заметьте, ничего не строилось и не ремонтировалось. А амортизировали несчастные дома всякие коммуны и жилтоварищества — с усердием, описанным М.Булгаковым. Вскоре добавилось большое человеческое горе: в городах искали убежища жертвы коллективизации, раскулачивания, расказачивания. В 40-е годы в одних областях жилье разрушала война, в других — эвакуация (особенно эвакуация предприятий). Правда, в эти время уже строили. Но сколько строили, столько и сносили.

Поистине страшный удар по русскому дому и русскому городу нанес Н.С.Хрущев. Архитектура закончила в России свою историю. Русский дом, впрочем, тоже. Вместо дома миллионам соотечественников предоставили клетушки сначала в 5, затем в 9, а позже в 16 и 22-х этажных бараках. А барак, даже если клетушка снабжена «удобствами», так бараком и останется.

Сколько прекрасной старой мебели тогда погибло, осталось на помойках! Сколько тонн антиквариата погибло или уплыло за границу: не могло пролезть через узкие двери и лестницы хрущеб, и не осело в подсобных помещениях, которые не были предусмотрены. Так нас лишили семейного достояния, копившегося поколениями.

По своему мироощущению Хрущев, как истинный представитель прослойки, был вне этноса и вне культуры, он был враждебен всему русскому, всему традиционному. В этом номенклатура не отличается от «прогрессивной» интеллигенции.

Кстати, интеллигенция, несмотря на все столкновения с Хрущевым, подсознательно воспринимала его как своего, а теперь и вовсе боготворит вне зависимости от этнического происхождения — он такой же «разночинец», «гулящий человек», «перекати-поле». Не случайно его сын перешел в американское гражданство, да и коммунизм для Хрущева был воплощением его смутных, невежественных представлений об Америке.

Великий русский историк Лев Гумилев заметил: для того, чтобы стать интеллигентом, достаточно не окончить университет. Хрущев был архиинтеллигентом: он не окончил начальную школу. Другой кумир интеллигенции, Ельцин, отличался от Хрущева только наличием диплома о высшем образовании и умением подбирать абсолютно лояльные кадры.

Чем более враждебна власть интересам русского народа, тем милее она интеллигенции, именующей себя приличными людьми.

У Салтыкова-Щедрина есть сказка про дурного барина, которому не нравился запах мужика, и про то, что из этого вышло. Никита Хрущев и Татьяна Заславская воплотили щедринскую сказку в жизнь. Не стало ни скотины, ни огорода, умер русский дом — и русские, согнанные в бетонные бараки, перестали размножаться, зато стали покупать хлеб в Америке. Оказалось, что запах мужика — это запах процветания, благосостояния.

Сейчас говорят о вымирании русских. А когда этот «процесс пошел»? Ответим точно: ежегодный прирост русского населения стал ниже, чем у мусульманских народов СССР, много меньше затронутых индустриальным жилищным строительством и сохранивших традиционный уклад жизни, только в 1960-х голах. То есть, русский народ пережил революцию, коллективизацию, страшную войну, но не смог пережить хрущеб. Вот уж поистине «русские в неволе не размножаются»!

Сколько десятков миллионов НЕСЧАСТНЫХ русских женщин вынуждены были решиться на аборт не потому, что не на что воспитывать детей, а потому, что негде. По наблюдению политолога С.П.Пыхтина, в Чечне у чечен рождаемость была почти втрое выше, чем у русских — но в одном и том же городе Грозном русские семьи жили в основном в многоэтажных коробках, а чеченские — в традиционных односемейных усадьбах.

Нормальную рождаемость обеспечивает не «исламская традиция многодетности» — тогда пришлось бы признать, что и старая русская деревня, и русская колхозная деревня, и традиционный русский город исповедовали ислам — ведь рождаемость там была не хуже, чем в Афгане, Чечне и Албании, но традиционный образ жизни во вмещающем ландшафте, соответствующий этническому стереотипу поведения, да и просто особенностям человека как биологического вида. В «квартире о удобствами» невозможно вырастить не только дюжину, но даже троих детей. Впрочем, в провинциальных городах — в каком-нибудь Темникове — возводились даже хрущебы без удобств: двухэтажные коробки без водопровода, с печным отоплением и сортиром во дворе. И начиная с хрущевских времен русские, в отличие от таджиков, чечен и цыган, сохранивших национальный уклад жизни, перестали размножаться. А при Ельцине вымирание русских ускорили хроническая неуверенность в завтрашнем дне, неустойчивость экономического положения, лавинообразный рост стоимости жизни при падении доходов подавляющего большинства семей, особенно рост стоимости удовлетворительного образования. В нищающем городе стало трудно вырастить даже одного ребенка. Русских женщин на «планирование семьи», то есть на аборты, вынуждает антирусская политика власти — сначала коммунистической, а после 1991 года — «демократической».

Суррогатом традиционного русского дома — усадьбы с подсобными постройками, погребом, огородом — стали дача, лоджия, гараж, «ракушка». История советской урбанизации — это история уничтожения подсобных надворных построек. В крупнейших городах их нередко превращали в коммуналки, где люди жили «как селедки в бочке», позднее — ломали.

В Вологде, как и в Москве, генпланом были установлены новые красные линии. По ним за надворными постройками строились новые 9-12 этажные дома, а надворные постройки выламывались как «мусор».

Уничтожая надворные достройки, в русском мужике убивали семьянина, домохозяина — чтобы не было подсобных помещений для семейной традиции и хранения семейного достояния — если бабушкино кресло сохранится в сарае, правнук сможет его реставрировать, будет раритет, антикварная вещь. Сейчас роль сарая и одновременно роль приусадебного огорода играет дача — курятник на 6 сотках. Но до дачи надо еще доехать, в лучшем случае 2 часа в один конец, даже на автомобиле не меньше часа. Горожанин разрывается между квартирой и дачей, теряет время и нервы на дорогу. А зимой там не живут. Значит трудно держать скотину и урожай на зиму приходится привозить в квартиру, да и для воров дача, где хозяева бывают только по воскресеньям, гораздо доступнее. Функции сарая часто выполняет гараж, иногда имеющий погреб — и овощи хранятся вместе с бензином, а все свободные пространства между многоэтажными коробками поглощаются «ракушками» — ни детям поиграть, ни собаку вывести.

В современном многоэтажном многоквартирном бараке с удобствами усадьба (двор, домовладение) сжалась до размеров балкона или лоджии. Городское начальство долго вело борьбу с остеклением лоджий. Но по наблюдению А.П.Паршева, автора превосходной книги «Почему Россия не Америка» — это народная реакция на строительство домов, неудобных для жизни. «Зодчий был педант и требовал симметрии, хозяин — удобства».

Уничтожая нормальные семейные жилища «прогрессивные силы» босяцкой революции разрушали и весь город как единый организм, превращая его в безликое и однообразное скопление оштукатуренных коробок. Уничтожали русскую национальную культуру, выламывали оба городских центра — и соборный, и торговый. Это был не только разгул атеизма. Стремились уничтожить любые проявления русской традиции. В 1931 — 1934 годах сносятся не только множество соборных ансамблей — в Ярославле, Костроме, Твери, Муроме — но и множество комплексов торговых рядов. Уничтожена половина гостиного двора в Ярославле; в Галиче Костромском уродуется собор, сносится половина торга; в Муроме вместе о собором исчезает торг, в Твери сносят гостиный двор – творение Росой; в Старице собор уцелел, но торговый ансамбль Росой уничтожается; разрушен практически весь Гостиный двор в Новгороде. Стремились уничтожить, по возможности, оба центра, но в любом случае хотя бы один. И в Москве Китай-город и центральные площади от Манежной до Балчуга превратились из торгового центра в конторский. При «демократах» торговля вроде бы возвращается в центр Москвы, но это торговля не для простого народа: в иноэлитных торговых центрах покупателей гораздо меньше, чем продавцов.

Наряду с общегородскими центрами уничтожаются локальные, на смену приходу-общине пришел двор-коммуналка, затем — продувной двор, где никто никого не знает (теперь пространства между домами оккупировали «ракушки»). Сносятся церкви, организовавшие застройку слобод — архитектурные доминанты, разрушается визуальная организация города, с «прекрасными видами». В Москве уничтожено больше половины церквей, в том числе выломаны все церкви по красным линиям улиц, по которым ездило начальство из Кремля в Кунцево и к «трем вокзалам». Разрушается образ прекрасного старинного русского города — отражения образа рая, Небесного Иерусалима, с выразительным силуэтом на фоне неба, с застройкой, соразмерной человеку, с прекрасным видом на каждом повороте, где вое дороги ведут к Храму.

Ю.М.Лотман предупреждал, что новые, послехрущевские, ставшие нерусскими города создают у детей от рождения информационный голод. Сельский мальчик набирает необходимую информацию, глядя на речку, рощу, лужайку; городской должен насыщаться, бегая по кривому переулку, с непохожими друг на друга домами, над которыми господствует богатый силуэт колокольни, а особенно — во дворе или на чердаке. И так у нас рождается все меньше детей, но и родившимся детям опаснее всего наши микрорайоны массовой застройки. Дворов у нас давно уже нет, а в новых районах и улиц нет. А есть проезжая часть. Еще 12 лет назад В.Л.Глазычев опубликовал две подборки детских рисунков. Одна группа ребят жила и училась в домах отарой застройки, другая — в новом районе. Страшненькое сопоставление. У детей второй группы не было неба: фасад многоэтажной коробки доходил до края листа. Вот откуда нервные заболевания у детей — от сенсорного голода.

2.3. Советский город

Говоря о проблемах и пороках советского и постсоветского, «демроссийского» города — города, который перестал быть русским, так что теперь мы и наши дети живем в нерусском городе — чаще всего приводится обращаться к примеру Москвы. В ней все проблемы сконцентрированы, так как именно в ней собраны наибольшие материальные возможности для удовлетворения всех прихотей начальства. В других городах начальство стремилось подражать Москве, но в разные десятилетия ХX века условия для этого были разные, наибольшие — в хрущевское и брежневское правление.

В 20-е годы почти ничего не строилось, да и ломать начали лишь в конце десятилетия, только уплотнялись — квартиры превращались в коммуналки, а гостиницы в конторы. Но в это время проходила «дискуссия о социалистическом расселении»: каким должен быть будущий город? Обсуждалось несколько моделей. Русские национально мыслящие интеллектуалы предлагали дезурбанистическую модель, близкую к идеям теоретика кооперации Чаянова: отказ от роста крупных городов, создание небольших поселков из односемейных домов с приусадебными участками. Они объединяли русскую национальную традицию и западные идеи города-сада. Им противостояли урбанисты, сторонники крупных сверхгородов-мегаполисов, близкие к идеям Ле Корбюзье: дом — это машина для жилья. Широкое распространение имела радикальная коммунистическая модель, восходящая к идеям Платона, Кампанеллы, Чернышевского, Энгельса: полное вычленение бытового обслуживания, включая воспитание детей, в общественный сектор, с перспективой полного отмирания семьи.

Конечно, платонические идеи были неосуществимы даже по экономическим соображениям, тем более, что перед разоренной страной стояла задача индустриализации. Но и идеи сторонников Чаянова оказались не ко двору. Хотя односемейные домохозяйства, когда каждая семья сама строит себе дом, были не дороже многоэтажных многоквартирных муравейников, но дезурбанисты и кооператоры оказались «социально чуждыми», Чаянов погиб. На практике победила полумера: в перспективе был взят курс на урбанистическую модель с максимальным развитием обобществленного бытового обслуживания, и квартирами в многоэтажных домах, а в качестве временной меры, до полного построения социализма применялась модель общежития и квартир в коммуналках. Однако, точно так же, как в колхозной деревне, крестьянам сохранили приусадебные участки и скотину для собственного прокормления — вплоть до хрущевских времен продолжали существовать и пригородные деревни, население которых работало на городских предприятиях, и сложившиеся еще до революции рабочие слободы и поселки с традиционной усадебной застройкой.

В 20-е годы разрабатывались планы перспективного развития Москвы. Проектный план Щусева стремился к максимально возможному сохранению историко-культурного наследия, хотя и содержал порочные идеи продолжения Бульварного кольца в Замоскворечье и значительных сносов застройки исторической части города для устройства обширных парков. Проект Большой Москвы Шестакова предлагал сохранить старый город как историческую ценность, вокруг него создать пояс лесопарков, а за ними — несколько районов, равных Старой Москве, соединенных кольцевыми магистралями.

К сожалению, восторжествовало враждебное отношение к русской национальной культуре, и в основу реконструкции Москвы были положены идеи Ле Корбюзье, породившие Генплан 1935 года: шесть больших проспектов, соединяющихся на Красной площади. Предусматривалось расширение и выпрямление улиц — намечались новые красные линии, а великое множество превосходных домов — от дворцов ХVIII- XIX веков до многоквартирных домов начала XX века — подлежали сносу, хотя полезная площадь в уничтожаемых домах часто была больше, чем в новых, возводимых на их месте. В центре Москвы намечалось строительство крупных конторских зданий для непрерывно растущего бюрократического аппарата. Для их строительства также сносилась существующая застройка, а концентрация конторских зданий и транспортных потоков в центре города создавала предпосылки для транспортной перегрузки Центра, которая проявилась к 1980-м годам.

В 1922 году в Москве сносится первая часовня, в 1924 — первая церковь, а с 1928 года уничтожение памятников архитектуры, в первую очередь церквей, становится массовым. Глава «Союза воинствующих безбожников» Емельян Израильевич Губельман-Ярославский провозгласил безбожную пятилетку. В Москве его идеи воплощали Каганович и Хрущев. Среди многих других выдающихся памятников русской архитектуры были разрушены Чудов, Вознесенский, Никитский, Златоустовский, Симонов монастыри, церкви Успения на Покровке, Николы Большой крест, Пятницы на Пятницкой, Сергия на Дмитровке, Красные ворота, Сухарева башня, стена Китай-город, снесено множество старых кладбищ с великолепными надгробиями. Если на улице было много церквей — уничтожали самые лучшие.

«Светлое будущее» сначала воспринимались в образах стиля конструктивизм. По первоначальной идее он должен был стать наиболее функциональным, но на деле конструктивистские здания были дорогие в постройке и неудобные в эксплуатации — из-за подчинения композиции здания идеологизированной схеме, холодные — из-за злоупотребления сплошным остеклением, нуждающиеся в частых ремонтах. С художественной точки зрения это первый в истории искусства античеловечный стиль. Его постройки больше всего напоминают лагерные бараки с вышками для вертухаев.

Реакцией на конструктивизм стал сталинский академизм, позднее заклейменный как «стиль украшательства и излишеств». Но сразу после конструктивизма он всем понравился — как воспоминание об архитектуре начала XX века. Да и архитекторы были те же. Но и в этом стиле проявился дух эпохи: образ возвышенный, но тяжеловесный, здания громоздкие, с представительными фасадами и затрапезными задними дворами. Нормы этажности сталинских домов — 8, максимум 12 этажей — это предел для массовой городской застройки по нормам видеоэкологии, законам зрительного восприятия. Но в этих домах многокомнатные квартиры с комнатой для прислуги либо предназначались для начальства, либо заселялись покомнатно, превращаясь в коммуналки.

С конца 1930-х годов сталинская власть, в поисках новой идеологической опоры, пытается обратиться к ценностям русской национальной культуры. Возникает идея «сталинских небоскребов», осуществленных уже после войны. Это попытка возрождения традиционного силуэта Москвы как русского города. “Сталинские небоскребы” немассивны, остроконечны, часто о красивыми силуэтами. Чем ближе к центру города — тем выше сталинские высотки. Самыми высокими должны были стать так и не выстроенные 300-метровый «карандаш» здания ведомства Лаврентия Берии на месте Зарядья и более чем 400-метровый Дворец Советов на месте Храма Христа Спасителя.

Хрущев, придя к власти, вспомнил молодость: началась новая волна закрытия и сноса церквей. За время его правления были закрыты больше половины церквей, действовавших в конце правления Сталина. Например, в Шацке взорвали собор к ожидавшемуся приезду Хрущева. Разорение церквей было настолько массовым, что в нормах расценок появилась графа: 500 хрущевских рублей (по покупательной способности 2000 года — около 1000 долларов) за «вырубку иконостаса». При Хрущеве продолжается реализация идей Генплана 1935 года: через историческую застройку прорубается Новый Арбат — «вставная челюсть старой Москвы», на месте Зарядья строится гостиница «Россия», изуродовавшая Красную площадь, в Кремле строится Дворец съездов — «стиляга среди бояр». Осуждаются «архитектурные излишества», разгоняется Академия архитектуры, возвращается стиль конструктивизма. Архитектура окончилась — осталось индустриальное домостроение. Но особенный вред принесло строительство хрущеб — панельных пятиэтажек. Города начали расползаться, как кляксы, поглощая пригородные деревни и сельхозугодья. Страна к этому времени стала уже достаточно богатой, поэтому пороки Москвы тиражировались по всей провинции.

Падение Хрущева остановило массовый снос церквей. В частности, были спасены церкви на Варварке (ул. Разина), в Зарядье. В Москве, подняла было голову общественность, было создано Общество охраны памятников истории и культуры.

Правление Брежнева — эпоха постепенного окостенения и загнивания Москвы. Город развивался на основе идей, заложенных при Хрущеве: расползались по окраинам многоэтажные новостройки, отличавшиеся от «хрущеб» лишь возрастающей этажностью, сносились пригородные деревни. В исторической части Москвы, преодолевая сопротивление общественности, выламывалась застройка слобод — особенно пострадала территория между Садовым кольцом и Камер-Колежским валом. На улицах появлялись «выбитые зубы» — сносы отдельных домов, были разрушены почти вое ансамбли площадей. Генплан Москвы 1971 года, созданный под руководством Посохина-отца — соратника Хрущева, создателя Дворца съездов и Нового Арбата — переводил Генплан 1935 года с языка сталинского академизма снова на язык конструктивизма.

Ломать церкви стало уже неприлично, хотя в 1969-1971 годах к приезду в Москву Президента США Никсона были уничтожены церкви на Якиманке. Но историческая застройка подлежала полному уничтожению, за исключением памятников, стоящих на Госохране. Продолжалась концентрация в центре Москвы конторских зданий, усиливалась транспортная перегрузка Центра, предусматривались новые пробивки магистралей и расширение красных линий улиц.

К достоинствам Генплана 1971 года относятся запланированные центры периферийных планировочных зон и превращение долин московских рек в пояс парков — легких города. Но именно эти части Генплана выполнены не были, долины рек продолжали застраивать. В то же время общественности нередко удавалось сохранить от сноса немалую часть исторической застройки в пределах Садового кольца. Были созданы Заповедные зоны, хотя и не имевшие утвержденного статуса.

2.4. Лужковская Москва

Имя Лужкова стоит в истории Москвы в одном ряду о Тохтамышем, Наполеоном, Кагановичем и Посохиным-отцом. Лужковская Москва унаследовала наихудшие традиции сталинской, хрущевской и брежневской. Подобно тому, как Горбачевская «перестройка» и ельцинские «демократические реформы» сохранили и приумножили все плохое, что было при Советской власти, уничтожив все, что было хорошего, заимствовали с Запада не то, что там было хорошего, но лишь то, что там было плохого.

Пришествию Лужкова в Москву предшествовал короткий всплеск активности общественности в 1986-1989 годах, когда начальство впервые стало бояться нажима «снизу». Это был «золотой век» эколого-культурного движения — замыслы чиновников стали подвергаться общественной экспертизе, возникли реальные перспективы сохранения остатков исторической Москвы, появился шанс на подчинение бюрократии власти демоса. К сожалению, номенклатура оказалась хитрее. Общественность была отвлечена на умело раскрученное противостояние Лигачев-Горбачев-Ельцин, а нарастающий хаос — новая смута — привел к тому, что общественность, зарождающийся демос, быстро утратил рычаги власти.

После августа 1991 года — «Великой криминальной революции» — мнение низов уже никого не интересовало. Общественные организации — Общество охраны памятников, Общество охраны природы, Экопертно-консультационный общественный совет при Главмосархитектуре, зарождающееся микрорайонное самоуправление утратили возможность хоть как-то влиять на принятие решений начальства. Низовые — районные — Советы были разогнаны, Мосгордума и районные «советники» превратились в послушный придаток исполнительной вертикали. Зато как тараканы плодятся чиновники — и московские, и «федеральные». После очередной революции вновь возникла нехватка конторских помещений, переименованных в «офисы». Хотя население, управляемое из Москвы, сократилось в 2 раза, производство на душу населения — тоже в 2 раза, число конторских служащих в Москве выросло более, чем вдвое. То есть, число чиновников в государственных и коммерческих структурах на 1000 жителей выросло более, чем в четыре раза, а на единицу продукции — в восемь раз.

Стиль — это не столько набор формальных приемов, сколько доминирующий эмоциональный настрой, дух времени и дух места. После октября 1993 года в Москве господствует стиль лужок, лужковская Москва стала городом новых рашенов, чье сознание и бытие принадлежат не русскому народу, а золотому миллиарду. Это те 2% жителей бывшей РСФСР (1 миллион семей), которые получают больше половины всех доходов «этой страны». Половина из этого «золотого миллиона» проживает в Москве и ближнем Подмосковье.

Стиль “лужок”, выражающий дух иноэлиты. Ведь новые рашены не русские, а именно «рашены». Из стиль — агрессивный, подавляющий, как рок-музыка, по своему действию подобная наркотику. Если «хрущебы» безлики — они угнетают монотонностью, то «лужок» бьет по мозгам, опустошает душу.

По определению директора Института Искусствознания АН РФ А.И.Комеча, то что делается с Москвой при Лужкове — это торжествующее надругательство.

Сейчас в Москве за год уничтожается и уродуется даже больше памятников истории и культуры, стоящих на Госохране (не говоря уже о рядовой исторической застройке), чем при Брежневе за 10 лет. Стало нормой, когда памятник архитектуры уничтожается, на его месте строится фасадная стена с сохранением числа оконных осей — часто с искажением пропорций — а за ней пристраивается многоэтажный дом — конторский или жилой для «новых рашенов». Даже Храм Христа Спасителя лишь приблизительно похож на то, чем он был до 1931 года. Изуродован Гостиный двор Кваренги, уничтожена Манежная площадь, зато повсюду торчат уродцы, изваянные Зурабом Церетели. Именно при Лужкове о Москве как об историческом городе стало возможным говорить лишь в прошедшем времени.

Стиль “лужок” полностью игнорирует требования видеоэкологии. Уничтожается здоровая зрительная среда: везде, где возможно и невозможно, повышается этажность, нарушаются даже санитарные нормы расстояний между домами. Переулки превращаются в ущелья, а дворы — в колодцы. Выламываются соразмерные человеку двухэтажные дома, их заменяют многоэтажки «агрессивного» стиля. Бедствием стала «мансандризация»: реконструируемые старые дома надстраиваются мансардами, чуждыми традиции московской архитектуры, их высота нередко увеличивается в полтора-два раза, закрывая остаток неба. В ключевых точках, где до 1917 года стояли церкви, строятся наиболее претенциозные, наиболее античеловечные торговые и конторские сооружения. Даже на тех холмах, где сохранились и еще недавно господствовали над местностью древние храмы и другие прекрасные старинные здания, теперь торчат мансарды новых или надстроенных домов — на Ваганьковском холме, на Таганской площади. Закрыт вид на Красную площадь из Замоскворечья.

Взамен усердно уничтожаемых Лужковым остатков прекрасного старого города строится элитные жилые (точнее иноэлитное, ибо оно предназначено для новых рашенов) и конторские небоскребы. Гораздо быстрее, чем при Советской власти, уничтожается традиционная городская структура. Застройка Москвы, включая исторический центр, становится все более хаотичной. В центре города, особенно в пределах Садового кольца, концентрируется жилье и рабочие места для состоятельных людей, передвигающихся на собственных автомобилях.

Число легковых автомобилей в Москве за 10 лет выросло в пять раз. Никогда еще транспортная перегрузка Центра не была столь острой. Все дворы забиты гаражами-ракушками, скверы занимаются под автостоянки, уничтожается зелень. Подземных и многоэтажных гаражей строится мало, особенно там, где больше всего автомобилей. По улицам невозможно ни пройти, из-за стоящих на тротуарах автомашин, ни проехать. Дело идет к тому, что вся Москва в пределах Садового кольца станет единой транспортной пробкой. Пробивка новых магистралей в обход Центра не спасает положения — ведь пункты назначения находятся в Центре.

Уничтожаются не только внутридворовые и внутриквартальные, но и общегородские зеленые насаждения. Уничтожаются «легкие города»: иноэлитными коттеджами и многоэтажками перекрываются речные долины, многоэтажные микрорайоны перерезали «зеленый клин» на юго-западе — основной коридор свежего воздуха. Под застройку, несмотря на попытки сопротивления со стороны жителей, отгрызаются куски от лесопарков.

Из-за пренебрежения гидрогеологией повседневными стали просадки и обвалы, вызванные земляными работами, например, раскололся грот Бове в Александровском саду, развалилось Кокоревское подворье в Замоскворечье, треснул фундамент Исторического музея.

Качество строительных и отделочных работ даже на престижных объектах настолько неудовлетворительно, что это заметно невооруженным глазом: краска слезает, а штукатурка растрескивается уже на следующий год. Профессионалы обратили внимание на трещины во вновь выстроенных Казанском соборе и Храме Христа Спасителя.

Еще один лозунг «демократов» — «центр Москвы не для бедных». То есть, не для русских. Ибо чем выше уровень благосостояния, тем меньше доля русских в данной социальной группе. Русские вытесняются «новыми районами» — уже сейчас в Москве больше двух миллионов кавказцев и более миллиона «лиц, имеющих право на иностранное гражданство». А русских изгоняют за Кольцевую автодорогу и на канализационные поля орошения. Там для нас, для русских и жилье строится соответствующее: в результате победы «демократических реформ» на смену хрущебам приходят лужковки: в квартире нет кухни — только плита в нише в жилой комнате, в совмещенном туалете — душ вместо ванны. Теснее бывает только в гробу. Не случайно мировое сообщество хочет сократить численность русского народа до 50 миллионов человек, а Маргарет Тетчер говорит даже о 15 миллионах — о сокращении русских в десять раз!

Лужковская Москва становится “городом контрастов” — иноэлитный Центр и Запад противостоят “Бруклинам” и “Гарлемам” на Востоке и Юго-Востоке и за Кольцевой дорогой, куда выдавливается простой народ. “Третий Рим” превращается в Вавилон блудницы.

 

2.5. Ложь современных строителей

Военно-промышленный комплекс был нашей национальной гордостью. Строительный комплекс был и остается нашим национальным позором. Не случайно именно из последнего происходят и Ельцин, и подавляющее большинство приближенных Лужкова. Образ жизни строительной номенклатуры – это глобальные проекты и пропагандистская ложь вокруг них. Даже когда профессиональные строители-урбанисты («прогрессивная» интеллигенция, обслуживающая интересы строительного комплекса) возражают дезурбанистам (национально мыслящим интеллектуалам, сторонникам традиционного образа жизни), то эти возражения, как правило, лживы.

Ложь первая: высокая производительность труда, высокая скорость строительства и дешевизна многоэтажных многоквартирных домов, возводимых индустриальными методами. Якобы только индустриальные методы дают возможность быстро, небольшим количеством рук создать столь необходимое жилье.

Семиэтажные кирпичные дома в предреволюционной России возводились вручную за два строительных сезона, а железобетонный дом длиной в квартал напротив Данилова монастыря в Москве отроили лет пятнадцать. То есть, скорость строительства не возросла. Просто рабочих мало стало на площадке, но много на заводе ЖБИ. Потеряли работу каменщики и плотники высокой квалификации, зато образовалось множество мест для разнорабочих и конторских служащих.

Кстати, демократия всегда была властью людей квалифицированных и зажиточных. Мастер, живущий в своем доме, — вполне естественный гражданин, патриот своей страны, защитник традиционного образа жизни. А чернорабочий-алкоголик из 16-этажного барака — лишь элемент массы, голосующей по приказу начальства.

Когда говорят о решении «жилищного вопроса», надо вспомнить как быстро — всего за год — отстраивались старые русские города и села после больших пожаров. Правда, дома там были не из бетона, штукатурки и краски, а из дерева. Три мужика всегда могли срубить большую избу за один сезон. Леса в России всегда хватало, так что весь «жилищный вопрос» в масштабах страны мог быть решен за пару лет. Надо также вспомнить, что здоровее всего жить в деревянных постройках, а вреднее всего — в железобетоне и пластмассе.

У нас могло бы вообще не быть коммуналок. Ведь собственные дома с участками не дороже бараков даже с некомнатным заселением — тем более, что при увеличении семьи дом можно расширять и благоустраивать постепенно, по мере надобности. Собственный дом воспитывает самостоятельность, готовность улучшать свою жизнь собственными руками, а казенное жилье — от койки в общежитии до квартире в многоэтажке — распространяет иждивенчество: встань на очередь и жди, когда «дадут». Ведь до сих пор покупка квартиры доступна лишь малочисленному «верхнему среднему классу».

Ложь вторая: дороговизна городской земли. Якобы, чем выше дома, тем выше плотность заселения, меньше расходы и затраты времени на транспорт. Но чем выше дома — тем больше расстояния между домами по санитарным нормам (нормы инсоляции — освещения квартир — перестал соблюдать только Лужков), в кварталах 16 и 22-этажной застройки расстояния между корпусами должны быть гигантскими. Все это — выброшенная земля. Именно в силу ее бесхозности наши города такие пыльные. В нормальном русском городе земля имеет право существовать либо под строением, либо под зеленью, либо под дорогой с покрытием. Не должно быть выбитой, вытоптанной земли, грязи и луж, заброшенной земли, земли под свалкой.

Начиная о Хрущева, с каждым десятилетием все выше многоэтажные коробки с удобствами. Но при росте этажности от 5 до 9, а затем до 16-22 этажей, количество полезной площади на гектар почти не растет. Зато строительство все дороже. Самая плотная застройка достигается, когда этажность варьируется в одном квартале от 4 до 12 этажей, в условиях самой дорогой земли — «ковровая» застройка. Малоэтажная высокоплотная застройка от 2 до 4 этажей сопоставима по полезной площади на гектар с современной многоэтажной. К тому же, чем плотнее заселение — тем больше транспортная нагрузка, тем больше пробок, тем шире должно быть полотно дорог, тем больше от них шуму и вредных выхлопов.

Критикуя расползание современных сверхгородов-мегаполисов, один видный архитектор заявил, что разумный градостроитель всю Москву с промышленностью и парками уместил бы в пределах Садового кольца. В действительности на эту площадь девятимиллионный мегаполис втиснуть невозможно, но вопрос в том, какова наивыгоднейшая численность и плотность населения города?

До начала промышленного развития в середине XIX века в Москве внутри Садового кольца проживала не более 200 тысяч, а в пределах Камер-Колежского вала — до 400 тысяч жителей. Перед революцией в Москве, вышедшей за Камер-Коллежский вал, проживало 2 миллиона. Константинополь, чья укрепленная площадь меньше, чем Москва внутри Садового кольца, имел до 300, возможно до 500 тысяч жителей — застройка была плотнее, чем в Москве, но соблюдались «правило прозора» — сохранения «прекрасного вида», по сути — норма инсоляции и видеоэкологии. Позднеантичный Рим на той же площади в стенах Аврелиана насчитывал более 1 миллиона, может быть — до 2 миллионов, но в нем было много многоэтажных доходных домов-иноул, а множество рабов жило и вовсе в «общежитиях». Но это был город периода упадка, в котором проявились черты мегаполиса, а богатые римляне предпочитали жить в загородных виллах.

Квартира в многоэтажном доме имеет оборотную сторону — дачу с огородом, то есть «удвоение жилища». И удвоение расходов — на землю, на строительство, на транспорт, даже на мебель и посуду. Традиционная односемейная усадьба заведомо экономичнее двух жилищ (квартира и дача), особенно с расходами и затратами времени на поездки «туда и обратно».

Поразительно, что при Советской власти многоквартирные дома старались строить даже в небольших городах. В несчастном Нефтегорске, погибшем от землетрясения, городок в 3 тысячи жителей был застроен пятиэтажками — и очень многие имели за городом дачи с огородами. При Хрущеве даже в деревнях пытались строить хрущебы — пятиэтажки с постоянно выходящими из строя «удобствами», взамен усадеб со скотиной. В зоне БАМа, вместо односемейных домов с участками-огородами, людей годами заставляли жить в вагончиках и бараках, обещая в перспективе построить многоэтажные многоквартирные дома, хотя это и дорого, и неудобно жить. В Переяславле-Залесском — очень небольшом городе — и сейчас стараются строить многоквартирные дома.

Ложь третья: экономия на коммуникациях, социально-бытовой инфраструктуре и эксплуатационных расходах. Якобы не только строительство, но и обслуживание, поддержание в работоспособном состоянии «урбанистического» города значительно дешевле, чем поселения пригородного типа. Но бетонные, а затем и стеклянные стены, насаждаемые у нас сначала Ле Корбюзье, а затем Хрущевым, в нашем климате требуют гораздо больших расходов на отопление, чем деревянные. Не случайно в старой Руси даже князья пировали в каменных палатах, а жили в деревянных хоромах. Чем выше дом, тем больше расходы на лифты, на подачу воды в верхние этажи. Город с усадебной застройкой экономит даже на утилизации отходов: все, что может гореть — в печь, органика и все, что может гнить — в компост. Отходы канализации не заражают «поля орошения», а используются на своем огороде для повышения плодородия. Погреб — решение проблемы сохранения овощей на зиму — вместо городских овощехранилищ каждая семья может обеспечить сохранение урожая.

Самое главное достоинство «дезурбанистического» поселения — живучесть. В Нефтегорске при землетрясении в пятиэтажках погибли 2 из 3 тысяч жителей — если бы они жили в односемейных усадьбах, погибло бы в 100 раз меньше. От террористических актов в Москве в одном доме погибали сотни жителей. Если сравнить военные действия в Чечне и в Югославии, то Югославия капитулировала потому, что Белград — город урбанизированный — не мог жить без электричества — без водоснабжения и холодильников, а чечены, живя в традиционном жилище, обходились колодцем и погребом. Во время Блокады Ленинграда в городе сотни тысяч погибли от голода и холода, а пригороды выживали за счет припасов — в односемейной усадьбе есть что хранить и есть где хранить.

Ложь четвертая: индивидуальное жилье, тем более с удобствами — дорогое, только для богатых. Якобы, если ты не «новый рашен» (в прошлом — секретарь райкома хотя бы комсомола), то собственный дом можешь иметь только с удобствами во дворе. Однако весь мир живет не так. Для людей бедных, которые не могут владеть приличными земельными участками, придуманы секционированные постройки. Это когда выход из своей квартиры в 2 — 3 этажа не на лестничную клетку, а в собственный садик, а за стенами справа и слева — такие же секции для других семей. Кроме того, существуют автономные системы водоснабжения и канализации, по стоимости не превышающие недорогой автомобиль и способные работать при наличии электричества, а при необходимости — и без него. Да и электричество при необходимости можно получать от собственного «движка», а еще лучше — от ветряка или малой ГЭС.

В Финляндии примерно 30% населения живет в собственных домах, 20% — в городских квартирах, а около половины финнов — в домах секционных, среди сосен. Заметим, что Финляндия — довольно бедная ресурсами страна. Просто это часть Российской империи, не пережившая революции и избежавшая Советской власти — что-то вроде «Острова Крым». Разница между Финляндией и бывшим СССР — примерно такая же, как между Северной и Южной Кореей. Можно категорически и со всей ответственностью настаивать на том, что если бы в марте 1917 «прогрессивная» интеллигенция и примкнувший к ней генералитет не устроили государственный переворот, именуемый «февральской революцией», то мы, русские жили бы сейчас как в сегодняшней Финляндии и в древней Руси – в собственных домах среди сосен.

2.6. Человек — не крыса

Для современной географической науки мегаполис — особый тип поселения, так же отличный от города, как город от деревни. Жаль, что социологи, психологи, политики пока еще не уяснили, что мегаполис — не город. Это злокачественное перерождение города, это город, утративший соразмерность, раздувшийся настолько, что он уже физически не может функционировать как единый организм. Даже территориальная доступность, когда ежедневно можно ездить «туда и обратно», не должна превышать 1 часа в один конец, в мегаполисе становится недостижимой ни на автомобиле (из-за пробок), ни на метро (доезжать до места приходится на троллейбусе).

В мегаполисах люди быстро теряют совесть, по крайней мере профессиональную: стоит ли водопроводчику заботиться о своей репутации, если его вызывают по телефонной книге? В мегаполисе разрушаются нити неформальных связей, пронизывающих город и составляющих скелет любой демократии.

В урбанистическом городе, а тем более в мегаполисе, исчезло социально-психологическое множество «соседи»: люди, как правило, не знают по имени даже соседей по лестничной площадке. Отсюда отношение к «местам общего пользования» — от лестничной клетки и лифта до улицы вокруг дома — как к ничейной территории, к пустырю, стихийно превращающемуся в свалку.

Из-за чрезмерных затрат времени на дорогу ослабевают родственные и дружеские связи — людям становится трудно встречаться, общаются лишь по телефону, а видятся лишь на свадьбах и похоронах. В мегаполисах разрушаются корпорации, общество теряет структуру, превращается в толпу. Мегаполис притягивает мигрантов, босяков, бомжей, преступников, инородцев. Он порождает переуплотненную среду обитания, как бы оправдывая массовое многоэтажное строительство.

Предел этажности для жилого дома – 8-9 этажей. 12 этажей — это уже за гранью нормального. Выше жить вообще вредно из-за вибраций, ведь дом раскачивается. Вредно и вследствие чрезмерного расстояния до земли. Мы не осознаем, что нам неуютно смотреть в окно, что на высоких этажах мы живем в состоянии непрерывного стресса. Малышам это просто уродует нервную систему. Тем более, когда из окон виден не прекрасный пейзаж, как в горах, а лишь бесконечные многоэтажные коробки монотонного или агрессивного облика. Из окна человек должен видеть небо, а под небом — деревья, а не бездушные коробки.

Особенно отвратительны виды в современных «дворах» — замкнутое пространство высотой в 16-22 этажа, больше всего напоминающее гигантский общественный туалет. В квартирах, выходящих в такой “двор” человек подсознательно старается отворачиваться от окна, ему неприятно проходить к дому через такой двор.

Подражание Западу у нас выражается в приверженности к небоскребам. Но на Западе люди не живут в небоскребах. Все высотные здания — это конторы (офисы) или гостиницы, в которых вы проведете неделю-другую. Там человек не успевает вымотаться. Даже Нью-Йорк — это не Манхэттен, а уж вся Америка — далеко не Нью-Йорк. Стыдно признать, но современный небольшой американский город куда больше советского похож на город русский.

Кроме несчастной России существует только одна страна в мире, ведущая массовую многоэтажную застройку, — Япония. Но японцев можно понять — их 130 миллионов. А для жизни – маленькие острова и скалы. У нас места куда больше, чем у голландцев, датчан, немцев, но “демократическая Россия” предпочитает мучиться в многоэтажных норах.

Около 20 лет назад английские биологи провели эксперимент на довольно миролюбивых черных крысах. Их поместили в необычайно плотную среду, разделенную на клетушки, подобные современным квартирам – хрущебам и лужковкам. Пищи, воды, света, воздуха вполне хватало, но крысы посходили с ума. У них началась эпидемия небывалой агрессии: убийства и даже изнасилования, чего вообще не бывает в животном мире.

У людей хронический стресс, нервное истощение — одна из главных причин сердечно-сосудиотых, онкологических, гастроэнтерологических заболеваний, роста преступности и самоубийств, не говоря уже о неурядицах в личной жизни. Мы, конечно, не крысы, но это означает лишь то, что мы вынуждены напрягать волю и разум, дабы не обижать соседей, соотечественников, живущих рядом с нами.

  1. Регенерация

3.1. Город Русской Империи

Новое никогда не борется со старым. Борются разные формы нового, а старое уходит само. И любая реставрация — это не возвращение к старому, а еще одна форма нового.

Когда наша бывшая страна вновь станет нашей страной, перед воссозданным русским национальным государством встанут три исторические задачи, без решения которых невозможно долговременное противостояние как Западу (точнее Северо-западу, или Океании), так и Востоку (точнее Юго-Востоку, или Ост-Ахии):

  1. Воспитание незыблемого национального духа, имперской консолидации.
  1. Восстановление нормальной рождаемости, когда численность русской этнической популяции сможет удваиваться каждые 30 лет, как это делают чечены, албанцы и афганцы.
  1. Обеспечение наивысшей производительности труда, эффективности производства и качества продукции.

Когда идея овладевает массами, она становится материальной силой. Наша страна — Север (точнее Северо-Восток, или Русская империя) должна иметь наилучшую структуру власти и управления, наилучшую систему воспитания и образования, наилучшую организацию экономики, включающую понятие имперского качества — имперское не должно быть плохим. Это касается и жилища, и городской среды, в которой должна жить в современном обществе основная масса населения. Каким же должен стать русский город — город победившей Русской империи — чтобы в наибольшей степени соответствовать интересам нашего народа? Наша цель — восстановление русского образа жизни как цивилизации пригородного типа, с городским набором рабочих мест и учреждений культуры и традиционным укладом быта.

Эталоном русского традиционного образа жизни, при котором у русских нормальная рождаемость, веками перекрывавшая все бедствия и потери, — старообрядческие общины в Латинской Америке. Там ни в одном доме нет телеящика — ибо «Блажен муж, иже не чтит демроссийскую прессу и не зрит идиотский ящик по реклу Тель-Авизор», зато по 5 и больше детей, в каждом доме — трактор, у каждого мужика — автомат (от лихих людей). Вспомним «Лад» Василия Белова…

Регенерация русского города — это воссоздание таких условий для жизни, чтобы наш народ снова смог стать демосом — организованным, структурированным обществом, а не разрозненным перекати-полем и снова начал плодиться и размножаться. К началу XXII века население Русской империи в границах СССР 1984 года должно превысить 1 миллиард человек, в том числе около 800 миллионов русских (православных великороссов, малороссов, белорусов и казаков).

Односемейное домохозяйство, или домосемейство обеспечивает здоровый образ жизни, когда свободное время и взрослых, и детей тратится не на безделье, именуемое сейчас «балдежом», и не на просмотр телеящика, а на работу на огороде, физическую нагрузку, продовольственное самообеспечение, экономию на втором жилище (даче), включая время и силы на дорогу на эту дачу. Семейная усадьба — это “школа № 1”, в которой дети не бездельничают, а врастают во взрослую жизнь в совместном труде со старшими. Здесь многое делается своими руками — развивается мастеровитость взрослых, и детей. А это не только физическое, но и умственное развитие. Даже для физкультуры усадьба с надворными постройками и чердаками не уступит спорткомплексам Никитиных и Скрипалева.

Для восстановления нормальной рождаемости необходимо, чтобы как можно больше женщин получили возможность надомной работы. Русская женщина — великая труженица: и пряха, и ткаха, и в своем огороде, и на барском поле, и на колхозном. Но работая на фабрике или в конторе, надо тащить детей в детсад, а при надомной работе дети весь день при матери. Компьютер с интернетом создают возможность для надомного труда в большей части непроизводственной сферы, а хорошие дороги с всепогодным твердым покрытием — для значительной части производственной сферы. Недостаток надомничества — понижение коэффициента сменности в использовании оборудования, достоинства — не надо производственных помещений, само собой происходит воспитание внутренней дисциплины, возникает возможность участия детей в работе матери.

Интересно, что до революции были Иваново-Вознесенокие ткачи, то есть женщины ткали и пряли дома, в деревне, а на ткацкой фабрике работали мужчины. Когда Иваново перестало быть Иваново-Воэнесеноком, появились ткачихи (ведь Иваново — город невест, часто так и не выходивших замуж). Советская власть всеми мерами, от экономических до пропагандистских, стремилась вовлечь женщин в производство за пределами домашнего хозяйства. Это называлось «раскрепощением». Но в народе говорят: баба — это хорошая русская женщина, которая выполняет тяжелую грязную работу. Вместо раскрепощения русскую женщину погрузили в эту грязь, сделали советской бабой.

Женщина может родить до 20 раз, реально в русской семье в конце XIX века рождалось в среднем 10 детей (от 5 до 15). Если муж из деревни регулярно уходил на заработки (отходничество(, среднее число детей падало вдвое — с 10 до 5. В семьях православных священников, где не признают насаждаемого антирусской «демократической» властью «планирования семьи», и сейчас детей не меньше, чем в старину. Отсюда – задача восстановление традиционного семейного уклада, формированию которого должен служить русский город и русский труд.

Во все времена у всех народов в здоровом обществе наипервейший гражданский долг полноценного мужчины — защищать отечество с оружием в руках; наипервейший гражданский долг полноценной женщины, способной произвести на свет здоровое потомство – родить и воспитать как можно больше себе подобных, принявших наследие отцов и традиции предков.

Чтобы успешно функционировать, город должен иметь наивыгоднейшую структуру организации — основу общественного самоуправления, корпоративной жизни и систем жизнеобеспечения. Ступени городской структуры, соответствующие радиусу доступности и числу жителей (или односемейных домовладений) — это разные уровни обеспечения социально-бытовыми и культурно-просветительными учреждениями. Естественно, чтобы они соответствовали уровням муниципального самоуправления.

Если взять за основу средневековый Новгород, то город в 35 тысяч жителей включает 5000 дворов и состоит из 100 приходов по 50 дворов. Город разделен на 5 концов по 1000 дворов, включающих по 20 приходов. Москва в начале XIX века также делилась на части приблизительно по 1000 дворов, включающих приходы по несколько десятков дворов. Видимо, дезурбанистический город должен делиться на районы в 30-50 тысяч жителей, а районы — на микрорайоны, включающие около 1000 дворов. Необходим и более низкий, первичный уровень муниципальной организации и самоуправления — «уличанский», соответствующий сельскому сходу, в несколько десятков дворов. Наряду со сферой обслуживания, школами, поликлиниками, отделениями полиции и церковными приходами, необходимы «дома культурного досуга» с клубами по интересам, кружками, физкультурными залами. Для охраны порядка необходимо возродить «бригады содействия полиции» — они могут формироваться на основе военно-физкультурных клубов.

Естественно, чтобы все эти учреждения и действовали согласованно, и располагались комплексно, образуя градостроительный центр микрорайона, напоминающий центры старинных слобод, организованных вокруг церковного ансамбля, центра самоуправления — съезжей избы или палаты и слободского рынка — «Торжка», что будет способствовать укреплению корпоративной жизни демоса.

Общество должно быть организовано по нескольким «координатным осям» — многоступенчатое территориальное (муниципальное) самоуправление, отраслевые клубы и общественные организации (например, федерация военно-физкультурных клубов, общество защиты прав потребителей, эколого-культурное движение), производственные и профессиональные организации. Представительные органы власти Русской империи также должны формироваться по нескольким «координатным осям» — территориальным и отраслевым, по многоступенчатой схеме: например, микрорайонные или волостные «земские собрания» выбирают районное, районные выбирают городское или уездное, те — губернское а губернские — территориальную курию Земского собора.

Наряду с организацией социальной структуры, город должен быть наилучшим образом организован градостроительно — иметь наивыгоднейшую плакировку и размещение общегородских объектов. Вершиной отечественного градостроительного искусства на сегодняшний день является проект Генплана Москвы А.Б.Тренина, разработанный вмести с В.А.Виноградовым, Г.Я.Мокеевым и М.П.Кудрявцевым. Его основная идея — разгрузка Центра за счет развития треугольной планировочной схемы: три периферийных центра, соединены тремя хордовыми магистралями. Треугольник — единственная фигура, где кратчайшее расстояние между углами проходит не внутри фигуры, а по внешнему периметру. В отличие от принятой Ле Корбюзье, Посохиным-отцом и Лужковым радиально-кольцевой схемы с концентрацией притягивающих транспорт конторских и торговых объектов в центре Москвы, треугольная схема Тренина обеспечивает наилучшее решение проблемы размещения общегородских объектов, преодоление транспортной перегрузки Центра, а также сохранение историко-культурных памятников старого города.

Мы должны стремиться, чтобы наши города вновь стали соразмерными. Город может функционировать как единый организм, если транспортная доступность между любыми его точками не превышает 1 часа. Предельные размеры города должны быть такими, чтобы по нему можно было бы передвигаться если не пешком, то хотя бы на роликовых коньках или на велосипеде. Необходимо ограничить рост каждого города, особенно крупных — население должно быть равномерно распределено по всей пригодной для жизни территории нашей страны.

При решении градостроительных, архитектурных и видео-экологических задач необходим эталон — образец для подражания. Достаточный материал по облику наших городов имеется, как правило, начиная с ХVI — ХVII веков, а с середины XIX века все прекрасно отснято на фотографиях. Эталоном образа русского города в 50-100 тысяч жителей должны служить дореволюционные Вятка, Кострома, Калуга, Ярославль, а для городов в 500 тысяч — Москва середины XIX века. Это город с выразительно организованными и соподчиненными главными и периферийными общественными центрами, со зрительными связями, с «кустами» вертикалей и «прекрасными видами».

В Российской империи — 120-миллионной стране в конце XIX века только 19 городов имели более 100 тысяч жителей, в том числе только 2 города, Москва и Петербург — более 1 миллиона — размер, предельный для города, не перерастающего в мегаполис. Типичные губернские города имели десятки тысяч жителей, типичные уездные — меньше 10 тысяч. Это ориентир для нас: губернские города не больше 500 тысяч жителей, прочие — не больше 100 тысяч. В городах с населением меньше 100 тысяч, при односемейных участках с огородом в 25 соток, площадь города будет сопоставима с Москвой внутри Камер-Коллежского вала, в городе с населением в 500 тысяч при участках с огородом в 12,5 соток, город будет значительно меньше дохрущевской Москвы внутри Малой окружной железной дороги.

3.2. Граждане ХХI века

В благоустроенном, разумно управляемом городе должен быть перспективный план развития городского ландшафта, с указанием для каждого домовладения как желательных, так и предельно возможных высот, этажности, назначения, с указанием необходимых «прозоров» — сохранения или восстановления «прекрасных видов». На все проекты — планировки, градостроительных чертежей, силуэтов — обязательно должны наноситься предельные габариты того, что допустимо для возведения, и наоборот, того, что не должно сохраняться, но лишь терпимо до истечения срока исчерпания балансовой стоимости. А все исторически, художественно и градостроительно ценные здания, погибшие, но подлежащие воссозданию, должны отмечаться на Генплане и иных проектах, и учитываться при строительстве соседних зданий, как существующие. Это в идеале. А пока мы не восстановим способность создавать достойную человека среду обитания, мы не должны ломать ничего, принадлежавшего традиционному русскому — настоящему русскому — городу. Ни одного сарая дореволюционных времен!

В Москве в конце 1980-х годов была сделана попытка полностью воссоздать облик дореволюционной улицы. Это улица Школьная (1-я Рогожская) вблизи Андроникова монастыря — опыт, достойный подражания. Сделано было много и хорошо, но из-за победы «курса реформ» улица не была окончена и пришла в упадок. Русская власть, безусловно, вернется к этом эксперименту и превратит его в обыденное дело.

Недавно в огромном промышленным Манчестере разобрали многоэтажные дома 1960-х годов, а на их месте возникла традиционная английская застройка. Может показаться, что это негодный пример — разве мы, нищие, можем сносить жилье? Но, во-первых, мы сносим жилье все время. А во-вторых, в определенный момент каждая постройка вырабатывает свою балансовую стоимость. И дополнительную балансовую стоимость может перенести на нее только капитальный ремонт.

По мнению архитекторов, закрепленному в нормативных актах, типичный дом вырабатывает 96% (практически всю) балансовую стоимость приблизительно за 50 лет, после чего нуждается в капремонте. Хотя доходные дома начала XX века успешно стоят без капремонта уже около 100 лет, а хрущебы пришли в крайнюю ветхость за 30 лет. После выработки балансовой стоимости дом, не являющийся памятникам архитектуры и не принадлежащий к исторической застройке, образующей художественно ценную среду обитания, вполне можно снести как исчерпавший расчетный срок службы. Мы действительно можем и должны добиться, чтобы людоедские дома капитально не ремонтировались. Чтобы на все проектные листы уродующая русский город застройка наносилась штриховой линией и каждый архитектор знал бы: эти дома во внимание принимать не нужно, они подлежат сносу.

Для каждого исторического русского города необходимо создать Генеральный план регенерации, воссоздания, а для любого населенного пункта — Генеральный план санации, очищения. Если реставрация — это приведение в божеский вид, то регенерация — это воссоздание того, что полностью или большей частью утрачено, уничтожено.

Для Москвы в качестве основы для регенерации должны быть использованы идеи Генпланов Шестакова, 1920-х годов, и Тренина, 1980-х. Конечно, чтобы осуществить полную регенерацию Москвы, необходимо снести почти все, что построил Лужков, и многое из того, что построено при Советской власти. К счастью, качество работ на лужковских постройках не лучше хрущевского: вспомним метромост на Воробьевых горах — нечто подобное видно невооруженным глазом хотя бы на Храме Христа Спасителя.

Необходимо принять жесткие меры по прекращению роста крупных и крупнейших городов. Так как главная причина роста городов — создание новых рабочих мест в градообразующих отраслях (в каждом городе эти отрасли свои: где-то это промышленность, а где-то, например в современной Москве — чиновничьи конторы), то чем крупнее город, тем жестче должны быть экономические санкции за создание в этих отраслях каждого нового рабочего места, чтобы против роста городов работал фактор себестоимости и конкурентоспособности продукции. Ведь именно градообразующие отрасли влекут за собой шлейф роста рабочих мест в отраслях социально-бытового и культурно-просветительного обслуживания.

 

Мы должны добиваться расчленения мегаполисов: для начала — административного, а затем — градостроительного. Мегаполисы поглотили много населенных пунктов. Их вполне можно восстановить, а потом — отделить друг от друга парковыми посадками.

Нам следует осознать, что строительный комплекс, превративший в рабов и самих архитекторов, и обитателей наших городов — одна из самых опасных антинациональных структур. Строительный комплекс, вместе с ориентированными на него чиновниками, приобрел черты антисистемы — злокачественного образования, сеющего хаос, делающего среду обитания непригодной для жизни. Пора добиваться изгнания строительного начальства из городской администрации и, уж конечно, с выборных должностей. Строители, как и мелиораторы (вспомним поворот северных рек!) могут быть только исполнителями, но не должны допускаться к принятию решений.

Необходим общественный контроль над проектированием и принятием решений в градостроительной, архитектурной и строительной сфере. Причем независимые общественные организации должны не только участвовать в обсуждении, но и иметь право «вето». Конечно, общественность — это не только и не столько «бабушки на лавочке», хотя и они незаменимы в деле контроля за выполнением принятых решений, в недопущении произвола властей. Это в первую очередь независимые профессионалы и любители высокого класса, не состоящие в подчинении у тех, кого они должны контролировать.

Нужно прекрасно представлять, как выглядел раньше ваш собственный город. Это дело семьи и муниципальных властей — альбомы, открытки, календарики родного города в его первозданном, традиционном виде. Это дело учителей истории, обществоведения, географии, художественной культуры — русский город был исчерпывающе представлен на школьных уроках. Уже в детском саду русские дети должны представлять себе настоящий русский город. Не мы, а они будут в нем жить — граждане XXI века.

Конечно, решить проблемы русского города, который в XX веке перестал быть русским (так что мы теперь живем в нерусском городе) можно будет лишь тогда, когда будет решен главный вопрос — вопрос о власти. Русский город может существовать только в нашей, в русской стране. Но борьба за русский город — это одно из направлений борьбы за будущее русского рода, одна из задач русского национально-освободительного движения.

Источник: http://velesova-sloboda.vho.org/antrop/marochkinmahnach.html