СУДЬБА ВОЕННОПЛЕННЫХ
Я—бывший офицер военно-воздушных сил Красной армии. Участник боев на озере Хасан на Даль. Востоке, в Польше и в Финляндии. Во время войны с Финляндией был ранен и попал в плен к финнам. Момент пленения для меня был ужасным. С минуты на минуту я ждал зверской над собой расправы со стороны финнов и представлял себе это так, как писали наши газеты. Каково же было мое удивление, когда меня, как раненого, с осторожностью взяли, доставили на перевязочный пункт, перевязали и вместе с ранеными финскими солдатами отправили в Хельсинки в госпиталь. Я не верил себе, не верил своим глазам. Мне казалось, что все это во сне, что я проснусь и предстану перед жуткой действительностью: меня начнут пытать, издеваться и, наконец, прикончат. Я далее не раз себя щипал, чтобы удостовериться, что все это происходит реально. Только через несколько дней я убедился, что опасения мои совершенно напрасны. Никто меня не допрашивал, не пытал и не собирался это делать. Я лежу в госпитале, лечат меня также, как и раненых финских солдат; также предупредительно и ласково со мной .обходятся^ также заботятся и ухаживают. Странно и непонятно. Значит все то, что говорили комиссары, помполиты и писали газеты—брехня. Финны люди, как люди.
Внутренне более приветливы и добродушны, чем -выглядят внешне. Я понимаю, что я спасен и буду жить. Выздоравливание шло быстро и я чувствовал себя прекрасно. Мысли мои сосредоточены теперь на доме, на семье, на родине. Кончится война, вернусь домой и все будет прекрасно. Спокойно и радостно было на душе. Я в деталях представлял себе тот волнующий, радостный и счастливый момент, когда я вернусь в Ленинград… Цветы… Приветствия, музыка, парад, наконец, дом. Радостная встреча с женой, с ребенком, с матерью, с отцом. Рвался я на родину радостно, бурно, неудержимо, всем своим существом. Вот и долгожданное перемирие, а потом и мир. Война кончена, теперь скоро домой. Считаем дни. Наконец, долгожданный день приходит: получено распоряжение собрать всех пленных, находящихся в Хельсинки, в один’ лагерь, для отправки на родину. Ура! Наконец-то! Какая радость!
Через несколько дней подаются эшелоны, грузимся в вагоны. Прощай милая, чистенькая, приветливая Финляндия! Переезжаем границу. Мы на родине, едем по родной земле. Поезд несется по красивым родным местам, но почему-то на пограничной станции к эшелону приставили охрану НКВД. Почему-то вагоны заперли. Недоумеваем. Объясняем гее случайностью, некоторые шутят, говорят, что охраняют нас для того, чтобы не отстал кто в пути, не запьянствовал бы на радостях, что будут всех награждать и поэтому должны быть все вместе-и прочее. Но странность происходит и в Ленинграде. Наш эшелон поставили куда-то в отдаленный тупик, к эшелону никого не подпускают, охраняют внутренние войска НКВД. На наши недоуменные вопросы охрана не отвечает, обращается с нами как с арестованными. Через день поезд трогается и мы едем дальше. Куда нас везут— никто ничего не знает. Начинается внутренняя тревога, недоумение переходит в предчувствие чего-то нехорошего; Едем сначала на Восток, потом поворачиваем на Северо-Восток, проплывают безграничные поля и, наконец, горы Урала.
Надеждинск. Город стали и чугуна. Остановка разгрузка. Под конвоем нас направляют в лагерь. В чем дело ? Лагерь уж&сев: Землянки, грязные ‘ бараки и кругом непролазная грязь. На второй день, по военному, общее построение. Команда „смирно!» Бригадный комиссар Н. зачитывает постановление Верховного Совета СССР. Читается .й моя фамилия. За то, что „остался на вражеской территории заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на три года». Это бьет меня, как молотом по голове. Потом я постепенно прихожу в себя и соображаю: по Уставу я должен был застрелиться, но не попасть в руки противника. Но я же был ранен и не мог даже застрелиться! Принимая это во внимание, мне и дали только 3 года. Кое-кто получил по 5, 8 и 10 лет, а кое-кому приписали добровольный переход на сторону врага и тех приговорили к расстрелу.
Домой не был отпущен ни один человек. Переписка с родными запрещена. Люди выключились из жизни, пропали. О них никто ничего не знал. Родина превратилась для нас в мачеху, а мы, ее верные сыны — в узников. Вместо дома, семьи, заслуженного отдыха,—концлагерь с каторжными работами. Десятичасовой рабочий день под конвоем, недоедание, грязь, голые нары для спанья, тоска, обида, отупение—обреченность.
14 июня 1941 года меня вызывает к себе начальник лагеря, поздравляет с освобождением и направляет в свою часть.. В документе, выданном НКВД значится, что я это время „был занят выполнением особого государственного задания». На. расспросы друзей и знакомых я обязывался отвечать в этом же духе, со ссылкой на секретность выполнявшегося задания. Об этом у меня была отобрана специальная подписка, где я предупреждался о том, что в случае несоблюдения мною подписки я буду привлечен к ответственности за разглашение важнейшей государственной тайны, за что полагается высшая мера наказания—расстрел.
19 июня я прибыл в Москву. Радость встречи с семьей омрачилась пережитым, приходилось врать даже самым близким. 22 июня грянула война с Германией и я покинул семью снова. Тогда я только понял, почему меня освободили из лагеря раньше срока.
Почему же и после последней войны советская власть никого из пленных не вернула домой, а направила всех в концлагери? Потому что эти люди многое видели, о многом могут рассказать, во многом могут привести сравнения, а эти сравнения не будут в пользу советской власти. Поэтому предусмотрительные политики из Кремля невольных антисоветских агитаторов изолируют от населения.
Может быть этот конкретный пример из войны с Финляндией поможет простодушным людям Запада понять почему никто не хочет возвращаться на родину, почему никто добровольно не хочет садиться в концлагерь, почему никто добровольно не хочет умирать?
Лейтенант Г.
За железной завесой, ОРГАН ОБЩЕСТВА ЖЕРТВ КОММУНИЗМА, №2,1948г, сс.7-8
Отправляя сообщение, Вы разрешаете сбор и обработку персональных данных. Политика конфиденциальности.