Творцы «Новой нации»

 

Первая кампания по тотальной украинизации Малороссии началась сразу же после октябрьского переворота 1917 года. Чехардой пронесшиеся опереточные режимы «украинцев» (Центральная Рада, Гетманщина, Директория) были слишком ограничены временем и пространством для организации широкомасштабного наступления на русские язык и культуру и поэтому ограничивались в основном принятием деклараций да комедийной сменой вывесок на магазинах и учреждениях тех городов, в которых им удавалось на время устанавливать свою власть. К этому добавлялось изгнание с работы всех служащих, не владевших укрмовою.

[На единственных тогда свободных выборах на Украине (летом 1917 г., в городские самоуправления) сепаратисты потерпели позорнейшее поражение, не получив в главных городах ни одного мандата! Советник германского посольства в Москве Рицлер подтверждал (04.06.1918): «…любая идея независимости Украины сейчас выглядела бы фантазией, несмотря ни на что, живучесть единой русской души огромна». — См.: https://rusidea.org/430109. — Ред. РИ]

После утверждения в России коммунистического режима дело украинизации приняло совершенно иной размах. Уже в первых своих актах, касавшихся Малороссии, большевики недвусмысленно заявили о полной поддержке украинского самостийничества, правда, в его коммунистической упаковке. 28 декабря 1919 г Ленин написал «Письмо к рабочим и крестьянам Украины по поводу побед над Деникиным». В нем он провозглашал готовность своей партии идти на максимальные уступки «украинцам»: «…мы, великорусские коммунисты, должны быть уступчивы при разногласиях с украинскими коммунистами-большевиками и боротьбистами, если разногласия касаются государственной независимости Украины, форм ее союза с Россией, вообще национального вопроса».

Всемерная поддержка гарантировалась и украинскому новоязу, который большевики планировали превратить «в орудие коммунистического просвещения трудовых масс». Поэтому, как гласила «Резолюция ЦК РКП (б) о Советской власти на Украине» (2 декабря 1919 г.), все должностные лица советских учреждений должны в обязательном порядке овладеть «мовою». А в телеграмме Сталину от 22 февраля 1920 г. Ленин настаивал на необходимости «немедленно завести переводчиков во всех штабах и военных учреждениях, обязав безусловно всех принимать заявления и бумаги на украинском языке». При этом подчеркивал, что это «безусловно необходимо» — «насчет языка все уступки».

Подобная позиция убежденных «интернационалистов», адептов «мировой революции» и окончательного искоренения любых «наций» вызывала поначалу немалое удивление, причем не только местных малороссийских партработников, но даже у некоторых «столпов» международного коммунистического движения. Известная немецкая и польская социал-демократка, впоследствии — одна из основательниц коммунистической партии в Германии, Роза Люксембург в специальной статье о революции в России, написанной сразу после заключения большевиками Брестского мира и оккупации немцами Малороссии, отмечала:

«Украинский национализм в России был совсем иным, чем, скажем, чешский, польский или финский, не более чем просто причудой, кривляньем нескольких десятков мелкобуржуазных интеллигентов, без каких-либо корней в экономике, политике или духовной сфере страны, без всякой исторической традиции, ибо Украина никогда не была ни нацией, ни государством, без всякой национальной культуры, если не считать реакционно-романтических стихотворений Шевченко. Буквально так, как если бы в одно прекрасное утро жители «Ватерканте» (побережье Северного моря, где население говорило на нижненемецком диалекте. — СР.) вслед за Фрицем Рейтером (писателем, писавшем на том же диалекте. — СР.) захотели бы образовать новую нижненемецкую нацию и основать самостоятельное государство! И такую смехотворную шутку нескольких университетских профессоров и студентов Ленин и его товарищи раздули искусственно в политический фактор своей доктринерской агитацией за «право на самоопределение вплоть» и т.д. Первоначальной шутке они придали значимость, пока эта шутка не превратилась в самую серьезную реальность, впрочем не в серьезное национальное движение, которое, как и прежде, не имеет корней, но в вывеску и знамя для собирания сил контрреволюции! Из этого пустого яйца в Бресте вылезли германские штыки».

Таким образом, Р Люксембург открыто возлагала ответственность за немецкую оккупацию Малороссии в 1918 г. на большевиков. Те ознакомились с ее мнением, но от поддержки виртуальной «украинской нации», «причуды нескольких университетских профессоров и студентов», не отказались. Напротив, провозгласили ее официальной политикой нового режима, переименовав Малороссию в «Украинскую Советскую Социалистическую Республику» (УССР) и поставив дело украинизации края на государственную основу.

При этом насаждать ее они стали с неслыханной жестокостью. Сразу же после захвата Киева большевистской ЧК были уничтожены те русские деятели, которые еще до революции последовательно боролись против украинства. В телеграмме представителя Всероссийского центра в Киеве Федоровского от 20 мая 1919 г., адресованной в «Наркомпрос Наркому Покровскому. Копия: Кремль, Горбунову», сообщалось:

«Чрезвычайка расстреляла через двадцать четыре часа после ареста профессоров Флоринского, Зилова физика и Армашевского минеролога. Последние два старика около семидесяти лет. Надо положить конец произвольным расстрелам научных и технических сил… Высшая школа здесь на задворках, управляют ею мальчики комиссары».

Федоровский полагал, вероятно, что все дело в произволе «мальчиков комиссаров», а между тем они действовали строго в соответствии с указаниями, полученными сверху. Так, в протоколе Особой комиссии Киевской ЧК от 19 мая 1919 г. напротив искаженной фамилии «Армашевский Петр Яковлевич» (в документе: Аркашевский) значится постановление: «Применить высшую меру наказания, известив предварительно т. Раковского». То есть «доложить об исполнении» следовало украинскому Совету Народных Комиссаров, председателем которого на тот момент и являлся Х.Г.Раковский (1873—1941). В том же списке на уничтожение — «Щеголев Сергей», автор широко известных книг об украинском сепаратизме, приговоренный к «высшим мерам наказания» и конфискации наличных денег.

Вслед за ликвидацией противников украинского сепаратизма, коммунистическая власть принялась за навязывание Малороссии украинского новояза. 21 сентября 1920 г. Совнарком УССР принял постановление о введении украинского «языка» в школах и советских учреждениях республики. Постановление особо настаивало на «изучении» его во всех «учреждениях по подготовке работников просвещения». Государственному издательству вменялось в обязанность «озаботиться изданием… достаточного количества учебных пособий на украинском языке, равно как художественной литературы и всех прочих изданий», популярной и пропагандистской литературы. Исполкомы в обязательном порядке должны были издавать в каждом губернском городе «не менее одной украинской газеты». Во всех губернских и уездных городах должны были создаваться вечерние школы для обучения украинскому языку советских служащих.

При этом коммунисты сразу дали понять, что и в деле украинизации Малороссии не остановятся ни перед чем, включая открытое насилие и террор. Красноречивый эпизод в этом плане воспроизводит в своих воспоминаниях Лидия Новгородцева, жена известного ученого П.И. Новгородцева. В конце Гражданской войны она оказалась в Полтаве, где работала учительницей женской гимназии. После разгрома деникинцев и прочного установления в городе советской власти в гимназию пришел приказ украинизироваться:

«Родительский комитет высказался единогласно против украинизации. Члены комитета указали между прочим на то, что они считают русский язык своим и что даже нет учебников, написанных на «украинском» языке. Вскоре был получен вторичный приказ украинизировать школу и был прислан ящик с учебниками, напечатанными в Австрии для галицких школ. Большевистское начальство даже не удосужилось вырвать из учебников портреты «найяснійшого пана цісаря» Франца-Иосифа. Члены родительского комитета заявили, что они своих детей в такую школу посылать не будут и объявили бойкот гимназии. За это они были арестованы ЧК».

Дальнейшая судьба арестованных родителей неизвестна, зато известно, что вопрос об украинских учебниках был положительно решен на самом высоком уровне правящей коммунистической верхушки. В октябре 1921 г. в разоренной, голодающей стране советское правительство выделило 500 тысяч рублей золотом на печатание за границей украинских учебников. Позднее по личному указанию Ленина на эти цели было выделено еще 250 тысяч золотых рублей.

+ + +

Завершение Гражданской войны придало новый импульс украинизаторским усилиям коммунистов. «Нам необходимо приблизить украинский язык к пониманию широких масс украинского народа», — очертил задание председатель Совета Народных Комиссаров УССР Влас Чубарь. Но приближать стали не язык к народу, а наоборот. Руководствовались тезисом украинского академика Агафангела Крымского (18711942): «Если на практике мы видим, что люди затрудняются в пользовании украинским языком, то вина падает не на язык, а на людей». Следовало выбить из населения Малороссии русское национальное сознание и его материальное выражение — русский язык. С этой целью 1 августа 1923 г. было принято постановление Всеукраинского ЦИК и Совнаркома УССР «О мерах по обеспечению равноправия языков и о содействии в развитии украинского языка». Декларировавшееся «равноправие языков», разумеется, являлось не более чем дымовой завесой, призванной скрыть истинную цель развернувшейся кампании: объявление тотальной войны русскому языку и русской культуре. В постановлении откровенно говорилось, что «признававшееся до сих пор формальное равенство между двумя наиболее распространенными на Украине языками — украинским и русским — недостаточно», ибо «жизнь, как показал опыт, приводит к фактическому преобладанию русского языка». А раз так, следует эту реальную жизнь исковеркать и изуродовать до такой степени, чтобы она стала, наконец, соответствовать принятому партийному курсу. В средствах не стеснялись, делая упор на самое излюбленное из них — насилие.

Задействованными оказались все возможные структуры власти, от законодательных до карательных. Для перевода Русского населения на «мову» были созданы «тройки по украинизации» (по типу печально знаменитых «троек ГПУ», отправивших на смерть миллионы людей), а также тысячи «комиссий» того же рода. Всем служащим предприятий и учреждений было предписано незамедлительно перейти на украинский язык. Замеченные в «отрицательном отношении к украинизации» сразу увольнялись. Теперь на украинский новояз переводились не только документация, вывески, газеты, но даже разговаривать в учреждениях порусски запрещалось. Когда, например, в Народном комиссариате просвещения обнаружили, что в подведомственных учреждениях и после украинизации преподавательского состава технический персонал остается русскоязычным, то распорядились, чтобы под угрозой немедленного увольнения все уборщицы, дворники, курьеры перешли исключительно на украинский. А поскольку никто из них «мовы» не знал, им было предписано пройти курсы по ее изучению, причем деньги на эти курсы вычитались из их зарплаты. Впрочем, принимались меры и покруче. Директор Украинского института лингвистического просвещения в Киеве И.М. Сияк (выходец из Галиции) категорически запретил говорить в возглавляемом им учреждении на русском языке. Над студентом Ивановым, продолжавшим говорить по-русски, по инициативе директора был проведен общественно-показательный суд, после чего студента исключили из института…

А сверху продолжали сыпаться грозные циркуляры. 30 апреля 1925 г. вышло новое постановление ЦИК и Совнаркома УССР, предписывавшее всем государственным учреждениям и государственным торгово-промышленным предприятиям перейти на украинское делопроизводство не позднее 1 января 1926 года. Этим же постановлением на рабоче-крестьянскую инспекцию возлагалась обязанность проведения периодических проверок украинизации советского аппарата. 6 июля 1927 г. очередное постановление, которое не только повторяло требование о ведении всего делопроизводства на «мове», но и обязывало руководителей предприятий и учреждений увольнять без предупреждения и выходного пособия всех сотрудников, не выучивших украинский язык в установленные сроки или настроенных против украинизации.

В приказном порядке украинизировались пресса, издательская деятельность, радио, кино, театры, концертные организации. Украинизация прессы достигла в 1930 г. 68,8%, а в 1932 г. эта цифра поднялась до 87,5%. К 1930 г. осталось только три крупные газеты на русском языке (в Одессе, Донецке и Мариуполе). Борьба с газетами на русском языке достигла такого накала, что на Украине ограничили распространение даже центральных газет, в том числе главного печатного органа ВКП(б) — газеты «Правда». На XV окружной конференции Киевской организации КП(б)У (1930) один из ее делегатов, старый большевик, поведал следующее: «Я хочу остановиться на деле распространения центрального органа нашей партии — «Правды». Я распространял ее, когда она была еще маленькой газетой, когда ее начали только издавать. Должен сказать, что сейчас ее намного труднее распространять, чем при меньшевиках» (т.е. Временном правительстве). Как рассказал далее этот делегат, когда он обращался в партячейки на киевских заводах с просьбой посодействовать в проведении подписки на газету среди рабочих, то неизменно натыкался на отказ. «Говорят, что нужно украинизироваться, распространять украинские газеты, а поэтому «Правда» не нужна». Вместо центральной партийной газеты секретари заводских партячеек распространяли украиноязычную «Пролетарську правду». Примечательно, что участники конференции, выслушав жалобщика, не поддержали его. Наоборот, было принято решение «увеличить подписку на украинскую прессу и провести дальнейшую украинизацию заводской прессы», «еще больше распространять украинскую прессу среди рабочего класса».

Так обстояло в УССР дело с газетами. Что касается журналов, то в 1928 г. 71,2% из них издавались на украинском, а в следующем году эта цифра достигла 84%. Украинские книги в общей массе книжной продукции составляли в 1925—1926 гг. — 45,8%, в 1927—1928 гг. — 53,9%. В 1931г. — 76,9%. Та же участь постигла и театр. Первоначально в этой сфере (особенно в оперных театрах) украинизация продвигалась с большим трудом. К 1927 г. она охватила лишь 26% театральной сферы. Но затем дело пошло быстрее и к началу 1930-х годов русскоязычные театры были фактически вытеснены с Украины, а центральные театральные помещения перешли к украинским труппам. В 1931 г. в УССР было 66 украинских, 12 еврейских и только 9 русских стационарных театров.

К 1927 г. 82% школ УССР были украинизированы, 76% от общего числа учащихся посещали украинские школы.

С середины 20-х годов именно украинский новояз преимущественно использовался при ликвидации безграмотности. Так, в 1925/26 учебном году в УССР существовало 13 350 ликбезов на украинском (на русском языке таких ликбезов насчитывалось только 3321). В 1927 г. 78% всех ликбезов проводили обучение на украинском. Особенно впечатляющие результаты были достигнуты в сфере украинизации начального образования. К 1930 г. в республике насчитывалось 14 430 украинских начальных школ, (русских 1504). «Мова», с довольством отмечает в это время украинизатор-языковед Алексей Синявский, «из языка жменьки полулегальной интеллигенции до Октябрьской революции волей этой последней становится органом государственной жизни страны».

Активно велась работа по кодификации литературных норм, по упорядочению лексики и орфографии «мовы». В 1921 г. был открыт Институт украинского научного языка, который разрабатывал научную терминологию. С 1925 г. при украинском Совнаркоме работала Государственная комиссия для разработки правил правописания украинского новояза. В 1927 г. была проведена так называемая Правописная конференция, на которой предметом обсуждения стала единая система орфографии (она была введена в действие постановлением Совнаркома УССР в 1928 г.). Реформа правописания укрмовы, осуществленная под руководством Николая Скрыпника, сменившего на посту наркома просвещения УССР А.Я.Шумского, не только закрепила результат аналогичной «работы» Грушевского, но и пошла еще дальше в деле окончательного отрыва ее от русского языка. Вот только некоторые перлы украинского «правопысу» 1928—1929 гг.: «дияектика», «плян», «парлямент», «соцiяльний», «нарщ», «мапа», «фльота», «карафа», «фiранка» и т.д. и т.п. В докладе, зачитанном в январе 1929 г. в Коммунистической академии, специалист по «культурному строительству в национальных республиках» С. Диманштейн отмечал главное достижение украинизации:

«Возьмем дореволюционный украинский язык на Украине, скажем, язык Шевченко, и теперешний украинский язык, с одной стороны, и русский язык — с другой: Шевченко почти каждый из вас поймет. А если возьмете какого-либо современного украинского писателя — Тычину, Досвитского или другого из новых, — я не знаю, кто из вас, не знающих украинского или хотя бы польского языка, поймет этот язык на основе русского. По отношению к русскому языку мы видим здесь значительное увеличение расхождения».

Что, собственно, и являлось подлинной целью украинизации: любыми способами увеличить расхождения с русским языком вновь создаваемого украинского новояза. При этом откровенное признание странной и диковинной особенности этого вновь изобретенного «языка»: он мог быть понятен только при знании польского!..

Впрочем, действительность оказалась не такой податливой, как хотелось бы украинским коммунистам. «Тип «малоросса» не умер и до сих пор на Украине», — негодовал «щирый украинец» В.Г. Коряк (Блумштейн). «Презренный шкурнический тип малоросса, который… бравирует своим безразличным отношением ко всему украинскому и готов всегда оплевать его», — постоянно клеймил и А.Я. Шумский, нарком просвещения УССР в 1924—1927 гг..

Действительно, «косный и отсталый» народ никак не желал поддаваться украинской дрессировке, упорно держась за свой родной русский язык. «Украинская литература широко не идет, приходится силой распространять ее», — жаловался на I Всеукраинском учительском съезде (1925) делегат Киевской губернии. Но и принуждение мало помогало. Украиноязычные газеты теряли читателей. «Обывательская публика желает читать неместную газету, лишь бы не украинскую» — записывает в дневник Сергей Ефремов. Однако ничем не отличались от «обывательской публики» и слушатели высших «курсов украинознавства», которым присваивалась категория «хорошо знающих» украинский язык:

«Проверка того, как и что именно читает наш слушатель из периодики украинской, то и дело давала очень плохие результаты, — сообщается в отчете за 1929 год. — Конечно, слушатель говорит, что читает «Комунiшт», «BicTi» или рабочую газету «Пролетар», но это в основном не искренне — в лучшем случае он просматривает кое-как и то очень поверхностно эти газеты, а доказательство этому то, что редко какой слушатель мог назвать хоть одного-двух постоянных сотрудников той или иной газеты».

Не желали читать украинских газет и селяне:

«Наша украинская газета еще мало распространяется на селе — докладывал на уже упомянутом учительском съезде делегат из Харькова. — Возьму пример: у нас на Харьковщине на селе русская газета «Харьковский пролетарий» по каким-то причинам лучше распространяется, почему-то ее больше выписывают, чем «Селянську правду».

Та же картина наблюдалась в театрах. Посещаемость украиноязычных спектаклей резко упала. Чтобы заполнить зрительные залы, властям приходилось организовывать принудительные «культпоходы» в театр рабочих коллективов. Туго прививался украинский и в школе. Попадая из русскоязычной среды в украинизированные учебные заведения, дети калечили свою речь:

«Я имел возможность наблюдать речь подростков, мальчиков и девочек, учеников полтавских трудовых и профессиональных школ, где язык преподавания — украинский. Речь этих детей представляет собой какой-то уродливый конгломерат, какую-то невыговариваемую мешанину слов украинских и московских», — замечает один из украинизаторов.

А украинский министр просвещения Шумский даже жаловался, что «украинизация идет туго, на украинизацию смотрят как на повинность, которую выполняют нехотя, выполняют с большой оттяжкой»…

Это и было тяжелой повинностью, наложенной на население Малороссии коммунистической диктатурой, с целью вышибания из него всякой русскости. С этой же целью все это население совершенно произвольно по наводке шумских и скрыпников оптом было зачислено в «украинцы». Но адептам украинизации это мало помогло: они, как и раньше, испытывали острейший дефицит кадров для украинизации «украинского» населения. В мае 1923 г. второй секретарь ЦК КП(б)У Д. З Лебедь направил записку в комиссию Политбюро ЦК КП(б)У с предложением в короткий срок «взять на учет всех членов партии, говорящих на украинском языке», а также «выяснить украинских работников, говорящих на украинском языке, отозванных и откомандированных на территории других республик». Число знающих «ридну мову» было столь мизерно, что приходилось их всех ставить на учет.

Но и после столь тщательной мобилизации укркадров катастрофически не хватало. Особенно на местах. В 1924 г. в ЦИК СССР пришло письмо, авторы которого подписались как «инструктор Степашко-украинец, зав.конторой Гвоздя-белорус». Категорически выступая против присоединения к УССР ряда пограничных территорий РСФСР, население которых официально было признано «украинцами», они в обоснование своего мнения приводили следующий красноречивый факт: «Когда весной в этом году в городе Серединой Буде Черниговской губернии было получено предписание ввести с 1 августа украинский язык, все всполошились. Бросились искать украинцев, могущих хотя бы чему-нибудь научить по-украински. Нет никого. Наконец, нашли кого-то, но оказался исключенным из профсоюза, как чуждый элемент. Пришлось пойти на поклон — предложить принять вновь его в профсоюз — учи только»…

Чтобы восполнить острую нехватку «украинцев», решили начать завозить их из Галиции. Одного из изобретателей украинского новояза, М.С. Грушевского, стали приглашать переехать в УССР еще в 1923 г., сразу же после XII съезда РКП(б), уверив, что «по желанию Ленина теперь национальный вопрос решен в пользу нерусских народов твердо и бесповоротно». Бывший австрийский агент, высокопоставленный масон и заклятый враг России охотно откликнулся на приглашение и в 1924 г. прибыл в УССР. Но это стало лишь первым шагом на пути массового завоза галичан в республику. 6 августа 1925 г. комиссия по украинизации Политбюро ЦК КП(б)У специально рассмотрела вопрос об использовании «украинцев» из Восточной Галиции. Было решено выявить «все способные к работе силы и использовать их» в УССР. Уже к концу 1925 г. в республике орудовала многотысячная армия галицких «янычар», подготовленных еще при австрийском императоре Франце-Иосифе, и с каждым месяцем число их увеличивалось. В 1926 г. приехал «украинский географ» С.Л. Рудницкий, в 1927 — «украинский историк» М.М. Лозинский. В одном из своих писем Грушевский сообщал, что в УССР из Галиции переехало около 50 тыс. человек, многие с женами и семьями, молодые люди и мужчины.

Вся эта заезжая публика сразу же заняла теплые местечки во множестве бюрократических структур, занимавшихся украинизацией Малороссии. Много галичан работало в аппарате украинского Наркомпроса. Его учеными секретарями были А.И. Бадан-Яворенко, а затем И.М. Зозуляк. Личным секретарем Скрыпника был галичанин Н.В. Ерстенюк. Коммунисты не скупились в обеспечении этого антирусского «десанта» и щедрыми материальными благами. Видный представитель галицкого украинства К.Студинский, посетивший УССР, с довольством отмечал: «Партийный, хоть и комиссар (министр) получает самое большее 210 руб. в месяц, когда украинизатор, работающий в пяти кружках, зарабатывает 500 руб.».

Насколько далеко заходила благосклонность советской власти к галицким «украинцам», можно судить по той трогательной заботе, которую проявляла она в отношении нужд украинских деятелей, продолжавших жить в Галиции. Уже в 1921 г. было принято решение о субсидировании львовского «Наукового товариства им. Шевченко». Выплаты по тем временам достигали немалой величины. Например, на 1927 г. планировалось выделить этой организации дотацию в размере 24 тыс. рублей (примерно 12000 дол.). Такой же размер субсидий сохранялся и в последующие годы. Так, в 1933 г. планировалось выделить 9000 долларов. Оказывалась материальная помощь и наиболее известным деятелям «украинской культуры», проживавшим в Галиции, между прочим, иностранным гражданам. Например, в 1928 г. было принято решение о назначении пенсий «вьщатным украинськым пысьмэнныкам» — О.Ю.Кобылянской, проживавшей в Черновцах на Буковине, и В.С.Стефанику из Галиции. В том же году назначена пенсия вдове еще одного галицкого деятеля — В.Гнатюка. Всего же на начало 1930-х годов советское правительство перечисляло за границу деньги семи персональным пенсионерам УССР на общую сумму 7920 руб. золотом. Помимо вышеперечисленных деятелей пенсию получала и вдова Ивана Франко. Эти пенсии были отменены только в мае 1934 г. (кроме пенсии семье И.Франко).

Заезжие украинизаторы весьма высоко оценивали политику коммунистов в Малороссии. Грушевский, например, в письме одному из своих соратников восторженно писал: «Я здесь, несмотря на все недостатки, чувствую себя в Украинской Республике, которую мы начали строить в 1917 г.».

Но пиетет к галицийским самостийникам со стороны коммунистов не мог изменить враждебного отношения к ним местного населения. М.М. Лозинский, перебравшийся в Харьков, жаловался:

«Мое несчастье в том, что я — галичанин. Здесь галичан никто не любит. Старшая русская публика относится к ним враждебно как к большевистскому орудию украинизации (вечные разговоры о «галицийской мове»). Старшие местные украинцы относятся еще хуже, считая галичан «предателями» и «большевистскими наймитами». А советский актив и партийцы тоже их считают чем-то отличным от себя».

Но галицких «янычар» такое отношение не смущало, и они с энтузиазмом исполняли предназначенную им миссию… Их преданность советской власти представляла еще и своеобразную форму благодарности, ведь именно коммунисты в тот момент были ближайшими союзниками и соратниками «украинцев» в их непримиримой борьбе против русских непосредственно в самой Галиции.

В послевоенный период русское движение в Галиции снова возродилось, несмотря на страшные потери, понесенные в 1914—1918 гг., когда в результате развязанного австро-венгерской военщиной в союзе с поляками и «украинцами» террора были убиты десятки тысяч ни в чем не повинных русских галичан. И хотя польская власть относилась к этому возрождению исключительно враждебно, всячески препятствуя его развитию, оно пользовалось массовой поддержкой сотен тысяч местных жителей. Только в русской селянской организации (РСО) состояло до 100 тыс. человек. Но кроме польской власти, русские организации столкнулись с еще большей враждебностью со стороны местных «украинцев» и коммунистов. «Москвофилы», так презрительно называли они русских галичан, тех, кто в отличие от них не отказался ни от своей природной национальности, ни от своей православной веры. «Часть украинских крестьян еще и до сих пор попадает под влияние реакционной москвофильской агитации, главным образом на Полесье и в округах Золочев, Львов, Перемышль», — отмечал в 1928 г. в своей резолюции III съезд Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ). «Галицкое москвофильство… представляет теперь серьезную опасность для западноукраинского революционного движения», — отмечалось в тезисах пленума ЦК КПЗУ (1930).

Понятно, что деятельность КПЗУ финансировалась из СССР. Отсюда же осуществлялось и идейное руководство. «Галицкое москвофильство — корень графов Бобринских, епископов Евлогиев, русской черной сотни — необходимо уничтожить. И сделать это нужно как можно быстрее», — формулировал задание главный идеолог КП(б)У А. А.Хвыля (Олинтер).

Сделать это «как можно быстрее» следовало уже потому, что русские галичане прекрасно знали, что скрывается за искусственно слепленной большевиками «Украиной» и смело разоблачали в своей печати этот антирусский проект:

«Мы отрицаем самостоятельную Украину в национальном и государственном значении, ибо знаем, что таковая Украина — не Украина, а притон своих проходимцев и чужих искателей легкой наживы».

Вскрывали галичане и истинную цель украинизации:

«Вот уже десять лет коммунисты не за страх, а за совесть украинизируют Малороссию, чтобы таким образом парализовать нормальный рост общерусской культуры и тем самым противодействовать росту общерусского национального сознания. Бесконечными экспериментами в области творения украинской культуры они измучили и до смерти надоели малорусскому народу».

Галицийский «десант» в этих нескончаемых экспериментах над «малорусским народом» был задействован самым непосредственным образом, но даже массовый завоз из Польши многих тысяч украинизаторов так и не помог решить проблему украинских кадров.

Комиссия ЦКК ВКП(б), обследовавшая практику проведения национальной политики в УССР в 1928 г., вынуждена была признать наличие объективных факторов, существенно затруднявших украинизацию партийных и государственных учреждений. Прежде всего, незавершенность формирования украинского новояза: «Несколько раз менялась грамматика, и лица, раз уже сдавшие экзамен по украинскому языку, снова подвергались испытанию». Кроме того, «для большинства госслужащих украинский язык все еще является языком официальным, которым пользуются лишь в стенах учреждений и то, главным образом, для составления «бумаг». Разговорным же языком вне стен учреждения, но зачастую и в самом учреждении, для многих все еще является русский язык».

Однако самые главные трудности украинский новояз создавал в тех сферах, где требовались высокая квалификация и соответствующий ей язык, а не его искусственный суррогат. Ввиду этого власти приходилось идти на некоторые послабления в деле тотальной украинизации края. Примером таких «послаблений» может служить изданная в июле 1928 г. Центральной всеукраинской комиссией по украинизации при Совнаркоме УССР инструкция. В этом документе говорилось о трудностях с подбором высококвалифицированных кадров, владеющих украинским языком, для работы в госучреждениях СССР, действовавших на территории республики. В связи с этим для данных учреждений допускалось — временно — ведение делопроизводства на двух языках — русском и украинском. В целях обеспечения учреждений высококвалифицированными кадрами инструкция также разрешала принимать на работу лиц, не владевших украинским, с условием, чтобы они в течение года этот язык непременно выучили.

Однако и такого рода «поблажки» не решали проблемы. Из республики начался отток научных кадров. «Не только реакционеры, но и явно советские ученые начинают говорить, а кое-где уже и принимают меры, чтобы перевестись в Россию, другие республики, «где нет украинского наречия»», — жаловались украинизаторы. Это беспокоило, тем более, что приходившая на смену старой интеллигенции новая, уже подвергшаяся украинизации, была «гораздо более слабая и числом и умением».

+ + +

Наряду с такого рода пассивными формами протеста против украинизации, власть натолкнулась и на явное сопротивление ей со стороны населения Малороссии. Причем со стороны самых разных его социальных слоев или, точнее, всех социальных слоев — от высокопоставленных советских служащих до политически индефферентных крестьян. Группа беспартийных с Малороссии (58 человек) в своем приветствии XIII съезду РКП(б) (1924), жалуясь на низкие темпы украинизации в южных губерниях Украины (Донецкой, Екатеринославской и Одесской), приводила примеры неуважительного отношения к украинскому языку со стороны госслужащих этих регионов. Когда к последним авторы письма обращались на «мове», то в ответ слышали: «Потрудитесь говорить на понятном языке, а не на турецком».

Но не только советские работники не жаловали «мову». В штыки встретила ее и интеллигенция. Так, преподаватель математики из Днепропетровска Белинский утверждал, что «украинский язык годен только для песен, ведь им нельзя пользоваться всегда, ведь это выдумка, чуждая даже для украинцев». А преподаватель физики Бароновский заявлял: «На этом (украинском) языке невозможно два слова сказать, он груб и непригоден для такого предмета, как физика… Чрезвычайно глупо и то, что требуют строительства какой-то национальной культуры, ведь, по сути, Украина сейчас не что иное, как часть России, никогда она не будет самостоятельной, всегда будет жить по указке матушки России».

Еще более откровенно о «мове» высказался заместитель главного бухгалтера николаевского завода «Марти» Новиков, который заявил: «Украинский язык — собачий язык, и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело ограничилось выговором. Мягкость «приговора» объяснялась всеобщим сочувствием к пострадавшему, ибо подобное отношение к «мове» было присуще не только интеллигенции, но и рабочим. В резолюции оргбюро ЦК КП(б)У, составленной в 1929 г. и снабженной грифом «совершенно секретно», отмечалось резко негативное восприятие украинизации в среде рабочих и инженерно-технических работников промышленных регионов УССР, особенно Донбасса.

Впрочем, то же неприятие украинизации было характерно и для большинства крестьян. В своем письме в ЦК Компартии Украины рабочий-партиец из Луганска писал следующее: «Убежден, что 50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык… Тогда зачем такое угощение для крестьян?». Автора особенно возмущал перевод на «мову» партийной печати: «Я не говорю уже о «Коммунисте» на украинском языке. Одна часть, более сознательная, подписку не прекращает и самым добросовестным образом складывает газеты для хозяйственных нужд. Это ли не трагедия… Другая часть совсем не берет и не выписывает газет на украинском языке и, только озираясь по сторонам (на предмет партлица), запустит словцо по адресу украинизации».

Житель села Никольского Павловского района Сталинского округа в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» (1927) сетовал на то, что «у нас на Украине Сталинского района издаются книги, объявления, разные распоряжения» на украинском языке, «не понятном для народа». «На сходах читают наказы, распоряжения, объявления и т.д. на украинском языке. Народ заявляет: «Читать на русском понятном языке, не надо нам читать на венгерском», т.е. на непонятном языке». Такие же затруднения вызывали и объявления, «расклеенные на РИКе (райисполкоме) и сельсовете», их никто не хотел читать, «потому что написано на украинском непонятном языке». Делопроизводство на «мове» вызывало еще большее раздражение крестьян: «…разругается другой гражданин и уйдет, и так большинство недовольно». Отвергалась и пресса на «мове»: «Газеты русские из Москвы разворачиваются читать нарасхват, а украинское «Рад[янське] село» лежит рядом, никто не берет»; «какие имеются [книги] на русском языке — нарасхват разбирают, а от украинских отбегают…»; «большинству интересно прочитать биографию В.И.Ленина и др., но на русском понятном языке нет, а на украинском есть, никто не хочет читать, а если кто возьмется, то ничего не поймет без переводчика». «Для чего это?» — спрашивал автор письма. А послание свое заканчивал призывом к высшим центральным властям «прислушаться к народу Украины, к тем местностям, где не говорят на украинском языке и не читают, и не разберут читанное и слушающееся, отменить постановление XIII съезда об украинизации, нежелательности местностям говорить на украинском языке. Вот что говорит народ».

В Одессе в январе 1926 г. выступавшему на собрании партактива члену ЦК КП(б)У Ф.Д.Корнюшину из зала было прислано несколько записок относительно украинизации. В одной из них некто Кравчук писал:

«Для вас, более чем для кого другого, должно быть ясным, что подавляющее большинство населения в Одессе и на Одесщине составляют русские и евреи. Зачем же поребячьи тешить себя и других, что это не так. Ведь поголовная украинизация — подавляющим большинством неукраинского населения — есть акт насильственного действия, свойственный колонизаторской политике буржуазии… Ведь нынешняя линия ведет к искусственному ассимилированию русского и еврейского населения среди привилегированной украинской нации… Надо же снять, наконец, шоры с глаз и не душить свободу языка неукраинской нации. Долго ли ЦК КП(б)У будет заниматься насильственной украинизацией и к чему это поведет?».

«Шоры», однако, никто не собирался снимать. Не помогло даже вмешательство И.В. Сталина. В апреле 1926 г. вождь партии отправил письмо «Кагановичу и другим членам политбюро ЦК КП(б)У», в котором отмечал:

«Нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский. Это противоречит принципу свободного развития национальностей. Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнета».

Но и попытка И.В.Сталина образумить фанатиков украинизации завершилась ничем.

Многочисленные жалобы, обращения и открыто выражаемое массовое недовольство лишь подстегнули их к еще большему ужесточению политики украинизации. Лазарь Каганович, возглавивший в апреле 1925 г. компартию Украины, в очередной раз потребовал «со всей силой нажимать в деле украинизации».

И нажимали. Со всей силой. Уродовали до неузнаваемости образование, печать, репертуары театров, саму речь жителей края. «Каждый член партии, каждый гражданин должен знать одно: национальная политика в действительно ленинском понимании на Украине неминуемо ведет к полной украинизации всего рабочего класса на Украине, украинизации прессы, школы, научной работы» — категорически заявлял зав. отделом прессы ЦК КП(б)У А. А. Хвыля (Олинтер). В унисон с ним разъяснял «политику партии» еще один известный украинизатор Г. Ф. Лапчинский:

«Бывает, приходится слышать разговоры, что, дескать, украинизация слишком остро проводится, что массам она не нужна, что крестьянство вроде бы хорошо и русский язык понимает, что рабочие не хотят усваивать украинскую культуру, потому что это отдаляет их от их братьев русских. Все такие разговоры — в какие бы ультрареволюционные и «интернационалистические» наряды ни одевались — партия в лице своих руководителей и каждый отдельный разумный партиец — считают проявлением антирабочего и антиреволюционного влияния буржуазно-нэповских и интеллигентских настроений на рабочий класс».

А нарком образования УССР Н.А. Скрыпник, бывший чекист и друг Ленина, был еще более откровенен:

«Украинизация проводится и будет проводиться решительными мерами… Тот, кто это не понимает или не хочет понять, не может не рассматриваться правительством как контрреволюционер и сознательный или бессознательный враг Советской власти».

С «врагами» же не стоило церемониться. И не церемонились. За критику или саботаж украинизации можно было получить срок. Например, профессор Киевского политехнического института Я.Маркович получил год тюрьмы и был выслан в Нижний Новгород «за нежелание читать лекции на украинском языке».

Но заботились не о развитии «мовы», а об уничтожении русской культуры. Еще один чекист, а по совместительству украинский литератор Мыкола Хвылевый писал в это время: «Украинское общество, окрепнув, не примирится со своим фактическим гегемоном — русским конкурентом. Мы должны стать немедленно на сторону молодого украинского общества, представляющего не только крестьянина, но и рабочего, и этим навсегда покончить с контрреволюционной идеей создавать на Украине русскую культуру». Он же в другом месте:

«Перед нами стоит такой вопрос: на какую из мировых литератур взять курс? Во всяком случае, не на русскую… Дело в том, что русская литература тяготеет над нами веками как хозяин положения, приучивший психику к рабскому подражанию».

От «подражания» следовало избавляться всеми доступными средствами, поэтому всему русскому немедленно приклеивался ярлык «контрреволюционного» и «вражеского», а «украинское» автоматически обретало ранг «социалистического» и «передового»…

+ + +

Таков был коммунистический «интернационализм» в действии. Коммунисты упорно следовали раз избранным путем и всеми наличными средствами проводили политику дерусификации Малороссии, удовлетворяя при этом любые, даже самые абсурдные притязания украинизаторов, в том числе и территориальные.

В 1926 г. к УССР был присоединен ряд пограничных территорий Российской Федерации, а именно: часть Валуйского уезда Воронежской губернии, часть Путивльского, Белгородского, Суджанского уездов Курской губернии, Семеновская волость Гомельской губернии, часть волостей Севского уезда Брянской губернии. Причем сделано это было вопреки категорическому несогласию населения этих районов, совершенно произвольно зачисленному в «украинское».

Вопрос о возможном присоединении к Украине активно обсуждался на уездных съездах Советов в 1923—1925 гг. Их делегаты решительно высказались против присоединения, мотивируя это нежеланием подвергнуться насильственной украинизации. При этом, по словам делегатов, местное население категорически отказывалось от преподавания в школах на украинском языке и не соглашалось вообще как бы то ни было подвергаться украинизации, «которая неизбежно связана с коренной ломкой выработавшихся и исторически установившихся бытовых условий и языка». Один из членов губисполкома крестьянин Россошанского уезда Скляренко заявлял, что украинский язык среди населения совершенно не пользуется популярностью: «Как-то в уезде проводилась кампания по организации украинских школ, населению предлагалось, по его желанию, устраивать школы с обучением на украинском языке, и, несмотря на это, не было создано ни одной украинской школы». «Большинство жителей Острогожского уезда определенно не считают себя малороссами», делал вывод председатель местного исполкома и приводил показательный пример. В губернской крестьянской «Нашей газете» была открыта специальная рубрика, так называемый «украинский куток» в расчете на то, что крестьяне будут присылать заметки на украинском языке. Что же получилось? «После двух-трех заметок «Куток» заглох», «крестьянство осталось глухим, совершенно не интересуясь данным вопросом… Жители не считают себя хохлами».

Сходная ситуация сложилась и в Таганрогском округе, где население категорически было против присоединения к УССР. Жители слободы Матвеев Курган, официально зачисленные в «украинцы», открыто высказались против «изучения чуждого населению языка», отмечая «непонимание всех распоряжений советского правительства, издаваемых на украинском языке». «Нежелание примириться в особенности с украинизацией школ, письмоводства и т.д.» высказали крестьяне Амвросиевского района Сталинского округа Донской губернии.

В конечном итоге, центральное руководство страны удовлетворило претензии «украинцев» на приграничные территории РСФСР, но только отчасти. Однако те не успокоились на достигнутом и уже в мае 1927 г. ЦК КП(б)У направило в ЦК ВКП(б) новую докладную записку по данному вопросу. Ссылаясь на то, что на непосредственно прилегающей к УССР территории Российской Федерации проживает около 2 миллионов «украинцев», расселенных компактными группами в Курской, Воронежской губерниях и Северо-Кавказском крае, украинский ЦК предлагал передать УССР часть районов Курской и Воронежской губерний, а также Шахтинский и Таганрогский округа Северо-Кавказского края. Не прошло и года, как в апреле 1928 г. в Секретариат ЦК ВКП(б) было отправлено очередное «обоснование» в пользу передачи УССР прилегающих к ней территорий РСФСР. На этот раз украинские лидеры ссылались на «грубое извращение национальной политики партии по отношению к украинскому населению в Курской и Воронежской губерниях»: как доказывал украинский нарком просвещения Н.А. Скрыпник, украинизация там якобы не проводилась.

Конец всем этим претензиям положил И. В.Сталин. Во время встречи с украинскими писателями (12 февраля 1929) на вопрос о судьбе «украинских уездов Курщины и Воронежчины» генеральный секретарь ВКП(б) ответил следующее:

«Этот вопрос несколько раз обсуждался у нас» и решено было ничего не менять. «Слишком часто меняем границы — это производит плохое впечатление и внутри страны, и вне страны». А кроме того, у «некоторых русских это вызывает большой отпор» и с этим «надо считаться». Поэтому проблему границ лучше оставить: «У нас каждый раз, когда этот вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и т.д.». Но самое главное, вопрос границ внутри СССР — чистая формальность: «С точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы, конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины или РСФСР».

Впрочем, «украинцам» все же удалось кое-чего достигнуть. Власти РСФСР заметно ужесточили политику украинизации тех регионов, население которых было зачислено в «украинское». Видя, что местные жители отказываются «добровольно» украинизироваться, стали прибегать к более привычному средству — принуждению. Наркомпрос РСФСР осудил «случаи, когда на местах… производят голосование, желает ли население иметь школу на украинском… или на русском языке», ибо «население, естественно, голосует за школу на русском языке». После этого указания местные власти перестали интересоваться мнением населения при введении обучения на украинском языке, мотивируя это тем, что «часто практикующийся при переводе школ на родной (?) язык преподавания опрос населения, а иногда и плебисцит должны быть отвергнуты как мероприятия, носящие часто случайный характер».

Но и открытое принуждение не приводило на практике к желаемому результату. В 1928 г. украинское ГПУ подготовило справку о результатах украинизации школы в Кубанском и Донском округах Северного Кавказа, население которых официально считалось «украинцами». «В большинстве случаев преподавание на украинском языке, — говорилось в справке, — вызывает явное недовольство как среди иногородних, так и казачества». Сотрудники ГПУ признавали, что местное население не понимало украинского языка, значительно отличавшегося от «местного наречия». В результате на Кубани и Дону русские школы были переполнены, тогда как в украинских школах ощущался недобор учащихся. Например, в станице Пашковская Кубанского округа в 1927—1928 учебном году в украинскую школу поступило всего 14 человек, а в русскую школу 144 (!) человека; в станице Корсунской того же округа в первую группу украинской школы записалось только 10 человек, в русскую же 130; «то же имело место в станицах Гривенской, Поповнической, Северской, Холмской и ряде других». Родители учащихся стремились перевести своих детей из украинских школ в русские. Когда они писали соответствующие заявления, то указывали, что «не считают себя украинцами».

Сотрудники ГПУ, знакомясь с ситуацией на Дону и Кубани, старательно изучали настроения рядовых граждан. Высказывания последних были обобщены и приводились в указанной справке. Особенно часто встречались выражения типа: «Советская власть навязывает украинизацию против нашей воли», «наши дети портятся в украинских школах по приказу советской власти».

Примечательно, что украинизация Кубани, в качестве ответной реакции, вызвала к жизни столь же странную идею «кубанизации», выдвинутую профессорами Шалем и Мартининым, в соответствии с которой заявлялось о необходимости изучения «своего кубанского языка», а не «чужого украинского», «кубанизации школы» (причем последняя установка была популярна среди как учителей, так и учащихся ряда школ Донского округа). Идея «кубанизации школы» плавно переходила в мысль о необходимости «кубанизации Кубани». Таким образом, одна социальная патология провоцировала возникновение другой, еще более дикой патологии. Впрочем, творцы украинизации на такой эффект в общем-то и рассчитывали…

В ответ на сопротивление режим ужесточал репрессии. Официально было объявлено, что «некритическое повторение шовинистических великодержавных взглядов о так называемой искусственности украинизации, непонятном народу галицком языке и т.п.» является «русским националистическим уклоном» (обвинение, в те времена неизбежно влекшее за собой тюремное заключение или расстрел). Власть все чаще прибегала к уголовному преследованию тех, кто не проявлял должного рвения в украинизации себя и своих подчиненных. Лишь один из тысячи примеров. В июле 1930 года президиум Сталинского окрисполкома принял решение «привлекать к уголовной ответственности руководителей организаций, формально относящихся к украинизации, не нашедших способ украинизировать подчиненных, нарушающих действующее законодательство в деле украинизации». При этом прокуратуре поручалось проводить показательные суды над «преступниками». Административный террор и запугивание приносили свои черные плоды. Например, в русском городе Мариуполе к 1932 г. не осталось не только русских школ, но даже ни одного русского класса…

Казалось, конечная цель дерусификаторов практически достигнута и до решающего успеха рукой подать, но именно в 1932—1933 гг. в деле тотальной украинизации Малороссии произошел первый серьезный сбой.

Связан он был в первую очередь с резким ухудшением внешнеполитической ситуации и огромной вероятностью возникновения войны. Причем, военная угроза СССР в этот момент исходила, прежде всего, от Польши, не оставлявшей надежды снова завладеть Малороссией. Серьезность этих намерений подтверждается документально. Так, возглавлявший внешнеполитическое ведомство Германии Риббентроп в своих записках о переговорах с польским министром иностранных дел Ю.Беком (январь 1939) пишет следующее: «Я спросил Бека, не отказались ли они от честолюбивых устремлений маршала Пилсудского в этом направлении, то есть от претензий на Украину. На это он, улыбаясь, ответил мне, что они уже были в самом Киеве и что эти устремления, несомненно, все еще живы и сегодня». В другом месте еще яснее: «Г-н Бек не скрывал, что Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Черному морю». Примечательно и то, что Польша долгое время отказывалась заключить с СССР пакт о ненападении, хотя советские дипломаты добивались этого с 1926 г. Подписать его удалось только в 1932 г., при этом поляки согласовали срок действия пакта всего на три года. Между тем, сразу же после прихода Гитлера к власти Польша 26 января 1934 г. заключила с Германией договор о дружбе и ненападении. А когда советское правительство в это же время выдвинуло предложение о заключении регионального соглашения о взаимной защите от возможной агрессии со стороны Германии, в котором приняли бы участие СССР, Франция, Чехословакия, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия и Бельгия (Восточный пакт), польское правительство заявило (27 сентября 1934), что не может принять участие в Восточном пакте, если в нем не будет участвовать Германия. Таким образом, было сорвано подписание соглашения, могшего реально воспрепятствовать агрессивным устремлениям гитлеровской Германии. И причина здесь была одна: вся внешняя политика Польши в период между двумя мировыми войнами носила ярко выраженный антирусский характер. Несмотря на то, что по Рижскому мирному договору (март 1921) к Польше отошли обширные русские территории (Подолия, Волынь, западная часть Белоруссии), польская правящая клика продолжала вынашивать планы расчленения России и отторжения от нее новых территорий. Она также рассчитывала расширить сферы своего экономического и политического влияния на востоке путем создания «федерации» в составе Финляндии, балтийских государств, и «отделившихся» от России Белоруссии, Украины, крымского и казачьего «государств», а также «союза государств» Кавказа. С этой целью по инициативе Варшавы только в первой половине 20-х годов состоялось около 60 различных «балтийских конференций» с участием Литвы, Латвии, Эстонии, Финляндии и Польши. Правда, создать Большой балтийский блок, направленный против СССР, Польше так и не удалось (прежде всего, из-за захвата поляками в октябре 1920 г. Вильно, ранее переданного большевиками Литве), однако сами эти попытки ясно говорили о вынашиваемых ею в отношении России экспансионистских планах.

К тому же еще в январе 1921 г. Польша заключила договор с Румынией о взаимопомощи на случай войны с СССР, а в апреле и июне были заключены пакты Румынии с Чехословакией и Югославией, что привело к окончательному оформлению Малой антанты. Дополнительно к этим договоренностям в феврале 1921 г. был заключен франко-польский, а в январе 1924 г. — франко-чехословацкий союзы, в результате чего эта сеть соглашений на западных рубежах СССР была укреплена поддержкой сильной военной европейской державы.

Понятно, что подобная дипломатическая активность польских кругов в Москве оценивалась однозначно. Так, на заседании Политбюро ЦК РКП (б) 3 апреля 1925 г. отмечалось: «Факт создания блока из Прибалтийских стран, Польши и Румынии таит в себе непосредственную угрозу безопасности СССР». Эта обеспокоенность не исчезала и в последующем. На заседании Политбюро 19 апреля 1928 г. снова отмечалось, что военная опасность угрожает стране главным образом со стороны Польши.

Знали в Москве и о польских претензиях на большую часть Малороссии. Тем более, что именно в Польше нашло убежище эмигрантское «украинское правительство». А «министр иностранных дел» этого «правительства» Р.Смаль-Стоцкий информировал в 1927—1928 гг. британского представителя о наличии разведывательной сети в УССР, которая действовала под патронажем II отдела Генштаба Польши и базировалась, по его словам, в Церкви, кооперативных обществах и Академии наук. Польша же содержала на своей территории украинские банды, которые на протяжении первой половины 20-х годов неоднократно вторгались в пределы Малороссии, грабя и разоряя местное население. Например, осенью 1921 г. государственную границу СССР пересекла банда некоего Палия численностью до двух тысяч человек. Месяц она грабила край, а когда части Красной Армии прижали ее, спокойно отступила в Польшу. Так продолжалось и в дальнейшем…

И польская разведсеть в УССР существовала. В декабре 1929 — январе 1930 г. разгорелся дипломатический скандал, связанный с тем, что двух сотрудников польского консульства в Киеве обвинили в военном шпионаже. Советская сторона потребовала выслать их из СССР. Польша, в свою очередь, потребовала выезда четырех сотрудников советских полпредства и торгпредства. И в дальнейшем ситуация только обострялась. Весной 1930 г. ОГПУ отмечало, что на территории УССР поляки усилили шпионаж и «контрреволюционную агитацию» и даже использовали в этих целях радио. К тому же с конца февраля 1930 г. в официальной польской печати началась широкая антисоветская кампания, и полпред в Варшаве должен был просить разъяснений относительно «травли СССР» и «прямых призывов к интервенции». Участились и прямые провокации со стороны Польши. Военные сообщали о полете над Правобережьем трех польских аэропланов в ночь с 16 на 17 марта, о чем был сделан даже соответствующий запрос в польский МИД.

Крестьянские волнения в западных пограничных округах СССР, вспыхнувшие в связи с началом коллективизации, еще более накалили обстановку. Стремясь сломить сопротивление крестьян, коммунистический режим прибег к террору. 5 марта 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о повсеместном выселении «кулацких и контрреволюционных элементов», в том числе и в двенадцати западных пограничных округах. В связи с этой акцией опасение враждебных действий со стороны Польши еще более возросло. В решении Политбюро от 11 марта 1930 г. прямо указывалось:

«По имеющимся данным, есть основание предположить, что в случае серьезных кулацко-крестьянских выступлений в правобережной Украине и Белоруссии, особенно в связи с предстоящим выселением из приграничных районов польско-кулацких и контрреволюционных элементов, польское правительство может пойти на вмешательство».

Столь серьезная озабоченность высшего руководства СССР объяснялась резким осложнением политической ситуации внутри страны в связи с развернутой кампанией по сплошной коллективизации крестьянства.

С момента захвата власти над Россией большевистский режим вел непримиримую войну против русского крестьянства, составлявшего подавляющее большинство населения страны и представлявшего, с точки зрения коммунистов, непреодолимое препятствие для коренного переустройства страны. К концу 20-х годов эта война в связи с курсом на ускоренную индустриализацию достигла своего апогея, вызвав вначале продовольственный кризис, а затем и полную дезорганизацию сельского хозяйства в СССР. Между тем, экспорт зерна составлял главный источник затеянной большевиками промышленной модернизации. Однако уже хлебозаготовительная кампания 1927—1928 гг. столкнулась с серьезными трудностями, вызванными полной несостоятельностью политики, проводимой большевиками в аграрном секторе, и отказом крестьян продавать произведенную продукцию государству по заведомо заниженным ценам. К началу 1928 г. государственными учреждениями было заготовлено только 300 млн. пудов зерна против 428 млн. пудов к январю 1927 г.. Нежелание крестьян продавать хлеб государству по грабительским ценам было объявлено «кулацким саботажем». Режим прибег к террору, крестьяне ответили восстаниями. Только в конце 1928 — начале 1929 г. был зарегистрирован 5721 случай крестьянских выступлений, официально названных «кулацкими». К их подавлению были привлечены регулярные армейские части.

Начавшийся погром деревни еще более усугубил ситуацию. К началу 1929 г. во всех городах СССР была введена карточная система распределения продовольствия. Впрочем, и она не всегда помогала, поскольку в условиях продовольственного кризиса нормы снабжения зачастую не выполнялись.

А разразившийся в это же время мировой экономический кризис (1929—1933) сделал проблему еще более трудноразрешимой. Цены на сельскохозяйственную продукцию на мировом рынке падали быстрее, чем на промышленные изделия. Это было крайне невыгодно для СССР: хотя экспорт зерна за эти годы вырос, он не мог покрыть стоимость импорта, а при таком положении выполнение плана хлебозаготовок становилось для режима задачей, которую требовалось решить любой ценой.

В качестве главной меры такого решения и была разработана политика так называемой «сплошной коллективизации». Насильно загнанное в колхозы, совершенно подконтрольное коммунистическому государству, крестьянство превращалось в бесправную и фактически бесплатную рабочую силу, призванную с минимумом издержек обеспечить экономические предпосылки для большевистских планов ускоренной индустриализации. Те, кто представлял потенциальную опасность для коренной ломки жизненных устоев страны или оказывал открытое сопротивление, физически уничтожались или ссылались в не приспособленные для жизни районы, где большинство из них мученически погибло. Такими методами правящий режим подготовил почву для достижения поставленной цели, и 1932 г. был объявлен «годом завершения сплошной коллективизации». А зимой 1932/33 г., в результате успешного осуществления этого чудовищного социального эксперимента, в зерновых районах страны — Малороссии, Северном Кавказе, Поволжье и Южном Урале — разразился небывалый голод, унесший жизни сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей.

Голод не был вызван неурожаем. Беда пришла потому, что весь хлеб принудительно, «под метелку», был изъят как у колхозников, так и единоличников. Во имя выполнения совершенно нереальных на тот момент планов государственных хлебозаготовок изымалось даже семенное зерно, предназначенное для будущего урожая. Благодаря этим мерам экспорт зерна не сократился. А миллионы тех, кто его производил, погибли от голода или в лагерях для спецпереселенцев.

Это страшное несчастье, повлекшее за собой неисчислимое количество жертв, еще более усугубило политический кризис в стране, в полной мере затронув и УССР. Ситуация была настолько острой, что летом 1932 г. Сталин, оценивая обстановку в республике, выражал вообще опасение за дальнейшую ее судьбу:

«Если теперь же не возьмемся за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, его агентура на Украине во много раз сложнее, чем думает Реденс (глава ГПУ УССР. — СР.) или Косиор (возглавлявший ее партийную организацию. — СР.). Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тыс. членов, хе-хе), обретается немало (да, немало!) гнилых элементов… наконец— прямых агентов Пилсудского».

Положение требовало кардинальных мер, и они не замедлили явиться…

14 декабря 1932 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в западных областях», в котором виновниками тяжелого положения в сельском хозяйстве указанных регионов назывались разного рода «контрреволюционные элементы» и в их числе… «петлюровцы». Более того, постановление указывало, что в УССР эти враждебные власти элементы проникли в партийные и советские органы вследствие «механического проведения украинизации». Поэтому ЦК ВКП(б) потребовал от украинского руководства «обратить серьезное внимание на правильное проведение украинизации, устранить механическое проведение ее, изгнать петлюровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций».

Набор туманных и внешне лишенных всякого положительного смысла фраз официального партийного документа (одно только выражение «правильное проведение украинизации» чего стоит: «правильное» — это как?) — лишал возможности не посвященных в коммунистическую казуистику догадаться о направлении предполагаемых перемен, но фанатики украинства застыли в тяжком и мучительном ожидании дальнейшей своей участи.

Собственно, первый звонок прозвучал для них еще в ноябре 1929 г., когда органами ГПУ была раскрыта контрреволюционная организация «Союз Освобождения Украины» (СВУ). По этому делу приговор был вынесен 45 украинским деятелям, в их числе академикам С.Ефремову (как руководителю) и М. Слабченко, а также бывшему премьерминистру УНР В.Чеховскому, историку И. Гермайзе, писателям А.Никовскому и Л.Старицкой-Черняховской. Но этим дело не ограничилось. В июне 1930 г. XI съезд КП(б)У осудил «шумскизм» и «хвылевизм», призвав партийные организации усилить борьбу с «националистическим уклоном».

За этим последовало продолжение. В 1931 г. ГПУ раскрыло новую организацию — «Украинский Национальный Центр» (УНЦ), а в марте арестовало М. Грушевского. К делу об УНЦ привлекли 50 человек, в их числе 14 заезжих галичан. Грушевского, правда, выпустили, но знаменитый корифей самостийничества явно впал в немилость. Началось дружное разоблачение его исторических фантазий на тему «Украины-Руси». 4 мая 1931 г. работы Грушевского подверглись уничтожающей критике на объединенном пленуме философов и историков украинской Академии. Тогда же в шестом номере «Большевика Украины» за 1931 г. появилась статья А. Хвыли (Олинтера) «Буржуазно-националистическая трибуна», в которой было раскритиковано любимое детище Грушевского — журнал «Украина». А состоявшийся 18—22 ноября 1932 г. объединенный пленум ЦК и ЦКК КП(б)У поставил жирный крест на советской карьере бывшего австрийского агента, включив его в число «контрреволюционеров-националистов». Жизнь и свободу ему, впрочем, оставили, да и академический спецпаек сохранили в прежнем объеме. Но его труды и практическая деятельность на долгие годы были припечатаны к позорному столбу.

У коммунистов словно бы раскрылись глаза на ту потенциальную угрозу для страны, которую таило в себе украинство. Они, наконец, осознали, что проводимая ими политика тотальной украинизации Малороссии представляет собой исключительно благоприятную питательную среду для роста и развития местного сепаратизма. Коммунистические идеологи, в общем-то, прекрасно знали, что украинство, возведенное ими в степень «нации» и «отдельного народа», на самом деле представляет собой обычный областной сепаратизм, а сепаратисты во все времена и при любом режиме легко шли на сотрудничество с внешним врагом. Большевики еще не забыли, что в предыдущую мировую войну 1914—1918 гг. украинские сепаратисты находились именно в стане врагов России — Австро-Венгрии и Германии, а в Гражданскую — на стороне той же Польши. Перспектива надвигающейся войны на фоне резко возросшего недовольства населения проводимой коммунистическим режимом политики вынудило его умерить пыл по интенсивному взращиванию внутри страны украинской «пятой колонны».

Конечно, внезапно наступившее «прозрение» коммунистов носило вполне ситуативный характер и было обусловлено, в первую очередь, резко изменившейся внешнеполитической обстановкой. Тем более, что именно в этот момент к военной опасности со стороны Польши добавилась еще и немецкая угроза.

31 января 1933 г. рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер. Возглавленное им правительство немедленно распустило рейхстаг, назначив новые выборы на 5 марта. А в ночь с 27 на 28 февраля здание рейхстага погибло от пожара, воистину символического: парламентаризм Веймарской республики превратился в пепел на глазах не только Германии, но и всего мира. Правительство Гитлера использовало этот провиденциальный пожар для решительного подавления в стране всех коммунистических организаций. Захваченный на месте преступления поджигатель, некий Ван дер Люббе, бывший голландский коммунист, представил все необходимые для этой цели показания: он коммунист, он совершил поджог «из протеста против международного капитала», он не только сочувствует коммунистической партии, но имеет также «связь и с социал-демократией». Именно то, что требовалось. Уже через день правительством был издан чрезвычайный декрет о борьбе с коммунистической опасностью, и по всей стране начался беспощадный антикоммунистический террор. И хотя на выборах 5 марта коммунистам удалось провести в рейхстаг 81 депутата, они фактически оказались вне закона. Избранных ими депутатов просто не пустили в парламент. Гитлер заявил: «Либо марксизм, либо германский народ. Через десять лет в Германии не будет больше никаких признаков марксизма».

Но это было только началом. День 5 марта национал-социалисты окрестили «днем пробуждения Германии». Всю ночь выборов горели символические огни вдоль Рейна и польской границы: символический жест в адрес немцев, отторгнутых от родины. А победу на выборах одержала национал-социалистическая партия Гитлера, которая вместе с другими немецкими националистами получила в парламенте абсолютное большинство. 23 марта Гитлер потребовал от рейхстага предоставления «правительству национальной революции» всей полноты власти на четыре года. «Заставлять правительство, — заявил он, — от случая к случаю выторговывать и выпрашивать у рейхстага согласие на необходимые мероприятия противоречило бы духу национального возрождения и поставленным целям». И добавил, что правительство использует закон о чрезвычайных полномочиях лишь для проведения жизненно необходимых реформ.

Рейхстаг пошел навстречу и закон о полномочиях был принят квалифицированным большинством в две трети депутатов (441 голос против 94), что позволяло внести необходимые изменения в конституцию. Принятый закон передал кабинету министров право издавать любые законы. Против его принятия голосовали только социал-демократы. На другой день, 24 марта, рейхспрезидент фельдмаршал Гинденбург подписал этот исторический акт, немедленно вошедший в силу. Исполнив свою задачу, рейхстаг разошелся на неопределенное время. Вся полнота власти, таким образом, сосредоточилась в руках Гитлера и его партии.

Произошедший в Германии политический переворот, самым непосредственным образом касался и СССР — этой мировой цитадели коммунистической идеологии, которой Гитлер объявил непримиримую войну. Но имелись и более существенные причины, помимо идеологических, для непримиримого противостояния. В своей программной книге «Mein Kampf», написанной им еще в 1924 г. во время заключения в тюрьме Ландсберг, Гитлер предельно ясно сформулировал задачи внешней политики национал-социалистической Германии:

«Целью всей нашей внешней политики должно являться приобретение новых земель». «Само собой разумеется, что такая политика приобретения новых земель должна быть осуществлена не где-нибудь в Камеруне. Новые земли приходится теперь искать почти исключительно в Европе». При этом «необходимо отдать себе полный отчет в том, что достигнуть этой цели можно только силой оружия и, поняв это, спокойно и хладнокровно идти навстречу неизбежному».

И куда же именно идти?.. В первых главах книги Гитлер еще как будто находится в раздумье и высказывается в предположительной форме:

«Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их в общем и целом только за счет России. В этом случае мы должны были, препоясавши чресла, двинуться по той же дороге, по которой некогда шли рыцари наших орденов. Немецкий меч должен был бы завоевать землю немецкому плугу и тем обеспечить хлеб насущный немецкой нации». «Наше право на это было бы не менее обосновано, нежели право наших предков» (здесь и далее выделено мной. — СР.).

Но в конце книги, потратив сотни страниц на обоснование своей правоты, Гитлер уже безапелляционен:

«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе.

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены»*.

И ради этих новых земель, которые предстояло завоевать в России, Гитлер призывает немецкий народ идти на любые жертвы:

«Мы будем неуклонно стремиться к своим собственным целям в иностранной политике, а именно к тому, чтобы наш немецкий народ получил на этой земле такие территории, которые ему подобает. Только в борьбе за такие цели смеем мы принести хотя бы самые великие жертвы и только в этом случае мы сможем оправдать эти жертвы как перед Богом, так и перед будущими поколениями. Перед Богом мы будем чисты потому, что люди, как известно, вообще рождаются на земле с тем, чтобы бороться за хлеб насущный, и их позиция в мире определяется не тем, что кто-либо им что бы то ни было подарит, а тем, что они сумеют отвоевать своим собственным мужеством и своим собственным умом. Перед будущими поколениями мы будем оправданы потому, что при нашей постановке вопроса каждая капля пролитой крови окупится в тысячу раз. Нынешние поколения, конечно, должны будут пожертвовать драгоценной жизнью многих своих сынов, но за то на землях, которые мы завоюем, будущие поколения крестьян будут производить на свет Божий новые сильные поколения сынов немецкого народа и в этом будет оправдание наших жертв. Государственных деятелей, которые возьмут на себя ответственность за проведение предлагаемой нами политики, история не обвинит в том, что они легкомысленно жертвовали кровью своего народа»…

И этот человек, открыто звавший свой народ к завоеванию земель в России, невзирая ни на какие жертвы, теперь обладал безраздельной властью над Германией. Причем выдвигаемые им и его единомышленниками идеи и политические лозунги пользовались безусловной поддержкой подавляющего большинства немецкой нации, практически всех ее социальных слоев, в том числе рабочих и крестьян. Эта массовая поддержка уже сама по себе была верной порукой того, что внешнеполитические задачи, сформулированные в «Mein Kampf», начнут реализовываться в самое ближайшее время. Что, в свою очередь, для советского руководства означало одно: впереди война. Война беспощадная, война на уничтожение. Ввиду этой совершенно неизбежной перспективы Сталину и коммунистам пришлось в корне пересматривать проводимую в стране политику. Эта перемена взгляда на весь комплекс внутренних проблем коснулась и украинизации.

Состоявшийся 18 ноября 1933 г. объединенный пленум ЦК и ЦКК КП(б)У констатировал:

«Установление фашистской диктатуры в Германии… открытая пропаганда отторжения Украины от Советского Союза в германской фашисткой печати, публичные выступления ответственных польских фашистских кругов… за антисоветский блок Польши с фашистской Германией и, наконец, борьба между польскими и германскими фашистскими кругами за гегемонию в лагере украинской контрреволюции — все это, безусловно, стимулировало контрреволюционную активность остатков разгромленных капиталистических элементов на Советской Украине».

Отрешившись от леворадикальной риторики документа, можно ясно увидеть, что коммунисты трезво оценивали внешнеполитическую ситуацию: страна находилась в преддверии войны. Войны с Польшей или Германией, или с ними обеими, объединенными в военный союз. Рассчитывать в этой войне на «украинцев» не приходилось. Поэтому и возникла настоятельная потребность существенно «подправить» украинизацию с учетом вновь возникших обстоятельств.

Персонально миссия по искоренению «националистического уклона» в УССР была возложена на секретаря ЦК ВКП(б) П.П. Постышева (1887—1939). 24 января 1933 г. он был избран вторым секретарем ЦК КП(б)У и первым секретарем Харьковского обкома — и сразу же взялся за дело. В феврале того же года состоялся пленум ЦК КП(б)У, давший «зеленый свет» организации широкой кампании против «националистических элементов», проникших, вследствие недостатков украинизации, в партийные и государственные органы, научные и культурные учреждения. И первым демонстративным шагом начатой кампании стало снятие с должности Н.А.Скрыпника (23 февраля 1933), на которого и была возложена вина за «националистический уклон» в сфере «культурного строительства на Украине». В июне на очередном пленуме ЦК Постышев прямо указал, что «на этом серьезнейшем участке засело немало петлюровцев, махновцев, агентов иностранных контрразведок… Эти вредители и шпионы… насаждали… не нашу национальную по форме и социалистическую по содержанию украинскую культуру, а культуру националистическую, шовинистическую, буржуазную культуру Донцовых, Ефремовых, Грушевских». Цель такой «вредительской работы» заключалась в том, чтобы «ослабить пролетарскую диктатуру, лихорадочно готовя новые вылазки против СССР, не покидая мечты об отрыве Украины от Советского Союза». Персональную вину за это П. П. Постышев возложил на бывшего министра украинского просвещения: «Тот участок, которым до недавнего времени руководил тов. Скрыпник, я имею в виду Наркомпрос и всю систему органов просвещения Украины, — оказался наиболее засоренным вредительскими, контрреволюционными, националистическими элементами». Под грузом столь тяжелых обвинений Н. А. Скрыпник вынужден был признать, что «во многих случаях ошибался». Но это запоздавшее «раскаяние» мало помогло: от него потребовали письменного признания «ошибок» для публикации в прессе. В течение месяца он тянул, отказываясь написать этот публичный акт капитуляции, а затем, осознав, что участь его предрешена, 7 июля застрелился.

Процесс внедрения в жизнь очередного зигзага «генеральной линии партии» начался. Теперь украинизация оценивалась совсем с иных позиций. 24 апреля 1933 г. уже знакомый нам А.А. Хвыля (Олинтер) написал докладную записку Косиору и Постышеву, в которой указывал на «большую вредительскую работу» «украинской контрреволюции» «в вопросах создания украинской терминологии» и на умышленную «ликвидацию общеизвестных в украинском и русском языках» научно-технических терминов.

Главными координаторами этой «вредительской работы» являлись скрыпниковское ведомство и Государственная комиссия для разработки правил украинского правописания при наркомпросе УССР. «Общие в украинском языке с русским языком термины ликвидировали, выдумывая искусственные, так называемые украинские самобытные слова, не имевшие и не имеющие никакого распространения среди широких многомиллионных рабочих и колхозных масс». В качестве примера Хвыля-Олинтер приводил замену в украинском языке слова «сектор» на «витинок», «сегмент» — на «утинок», «экран» — на «застувач», «экскаватор» — на «копалка», «штепсель» — на «притичку», «аэрография» — на «марсознавство», «атом» — на «недiлка», «завод» — на «выробня». По мнению Хвыли, такие нововведения, проходившие под лозунгом замены «русизмов» «исконно украинскими» словами, обычно заимствованными из польского или других иностранных языков, крайне недопустимы. Так же как и предложенная ранее Скрыпником реформа украинского алфавита по введению двух латинских букв для обозначения звуков «дз» и «дж» (соответственно «s» и «z»).

Свою докладную записку Олинтер-Хвыля заключал следующим выводом:

«Процесс создания украинской научной терминологии, направление развития украинского научного языка — пошло по линии искусственного отрыва от братского украинскому языку — языка русского народа. На языковедческом фронте националистические элементы делают все, чтобы между украинской советской культурой и русской советской культурой поставить барьер и направить развитие украинского языка на пути буржуазно-националистические. Это делалось для того, чтобы, пользуясь украинским языком, воспитывать массы в кулацко-петлюровском духе, воспитать их в духе ненависти к социалистическому отечеству и любви к казацкой романтике, гетманщине и т.п.»…

Неожиданное «прозрение» А.А.Олинтера носило вполне коньюктурный характер. Ведь еще пару лет назад, как мы могли убедиться, именно этот борец с «националистическими элементами» в должности заведующего отделом агитации, пропаганды и прессы ЦК КП(б)У не только не видел в проводимой политике украинизации никакого «националистического уклона», но еще и настаивал на тотальном ее характере: «полной украинизации всего рабочего класса, украинизации прессы, школы, научной работы». А присутствуя на одном из партсобраний, сурово приструнил сотрудника Украинского института марксизма Скрипченко, попробовавшего указать на возраставшую опасность украинского шовинизма:

«Говорить так… это не видеть на Украине русского нэпмана, кулака, буржуа, бывшего царского чиновника, попа, городского мелкого буржуа-мещанина, который когда-то составлял часть армии русской черной сотни на Украине. Разве эта реакционная сила на Украине сгинула? Разве она не проводит всюду, каждый день своей работы?.. А раз эти контрреволюционные силы русского шовинизма имеют на Украине почву, то, значит, они и действуют. Они проводят активную работу против социализма не только по линии хозяйства, они ее проводят и по линии культурно-национальной… Они живут, организуются, меняют лицо, кожу, но живут со старым сердцем в груди, со старыми мечтами в голове. Как симптоматично, что расстрелянный контрреволюционер, один из главарей шахтинского дела, работая в Донугле, в столице Украины, говорил: «Плевать мне на вашу украинизацию»…».

Люди, не забывшие, что они — русские и открыто выражавшие несогласие с тотальной украинизацией Малороссии, приравнивались А.А.Олинтером в 1929 г. к «классовым врагам», которых следовало немедленно «уничтожать», а теперь этот еврей, развернувшись на 180°, вдруг заговорил о «братском русском народе». Теперь в числе «нэпманов, кулаков, мелких буржуа и шовинистов» он числил уже не русских, а сторонников тотальной украинизации… Удивительное превращение… Впрочем, легко объяснимое. Вряд ли ненависть АА.Олинтера к русским стала меньшей, но изменившаяся ситуация требовала на время сделать ее прикровенной. Кроме того, он был серьезно напуган. Поначалу персонально ответственными за «националистический уклон» в УССР были признаны он, Олинтер-Хвыля, и секретарь ЦК КП(б)У, редактор органа ЦК КП(б)У газеты «Коммунист» А.П.Любченко. В январе 1933 г. оба были сняты со своих должностей. Дальнейшее разбирательство сулило «уклонистам» мрачную перспективу. Любченко срочно помчался в Москву и сумел-таки добиться встречи со Сталиным и Кагановичем. Неизвестно, о чем шел разговор, но обвинения в «уклонизме» с Любченко и Хвыли были сняты, и они, естественно, обратились в самых ярых и непримиримых преследователей «украинского шовинизма».

В тот момент подобным образом «прозревали» многие. С.В.Косиор (1889—1939), например, возглавлявший украинскую компартию с 1928 г., внезапно осознал (ноябрь 1933!), что «линия Скрыпника» и «возглавляемого им уклона» была направлена на «ослабление хозяйственных, государственных и культурных связей Украины с другими советскими республиками, на ослабление Советского Союза», на «максимальный отрыв украинского языка от русского, на замену сходных с русскими слов в украинском языке польскими, чешскими, немецкими» и, наконец, на «насильственную украинизацию школы». А что же, в предыдущие пять лет он, являясь первым руководителем республики, ничего этого не видел?.. Видел, конечно, но на тот момент первоочередной задачей коммунистов в Малороссии было искоренение всего русского: русской культуры, русского языка, русской истории, — и насаждение вместо них лживой «украинской истории», «украинской» псевдокультуры и искусственного «украинского языка». Теперь наступали иные времена. Соответственно и коммунистическая пропаганда приобрела другое направление.

Лейтмотивом многочисленных выступлений партийных деятелей в печати стал тезис о «принудительной украинизации», приведшей к насильственному вытеснению русского языка из школьного образования. Подобные «искажения ленинской национальной политики» создавали благоприятные условия для деятельности в УССР не только украинских, но и немецких, польских и прочих националистов. Поэтому весной 1933 г. Политбюро ЦК КП(б)У поддержало предложение Наркомпроса УССР «провести перепись детей по признаку родного языка» в рабочих центрах и некоторых городах Харьковской, Донецкой, Винницкой, Черниговской, Киевской, Днепропетровской, Одесской областей. Через несколько месяцев, в августе 1933 г., Политбюро ЦК КП(б)У обязало Наркомпрос подготовить материалы о перераспределении «школьной сети в национальном разрезе». В апреле 1934 г. оргбюро ЦК КП(б)У создало специальные комиссии из представителей партийных и комсомольских организаций, Наркомпроса и органов госбезопасности, которые должны были к 1 июня проверить национальные районы и школы. Таковых в 20-е годы было создано в УССР немало, для самых разных национальностей, даже совсем миниатюрных и экзотических, для всех, кроме наиболее многочисленной и большой — русской. Поэтому русских детей насильно загоняли в польские, немецкие, еврейские, венгерские школы, где они были вынуждены изучать чуждые язык и культуру, а теперь все эти искусственно размноженные «национальные районы» и школы предстояло очищать от «антисоветских элементов». Очищали. Подготовительная работа в этом направлении уже была проведена, и в период с марта 1933-го по январь 1934 г. из школ были уволены около 4 тысяч учителей -«националистов», причем «чистка» коснулась в первую очередь польских и немецких учебных заведений…

+ + +

Так распался союз коммунистов и «украинцев». Вряд ли стоит этому удивляться. Мог ли вообще быть долгосрочным союз убежденных «интернационалистов», стремившихся к уничтожению всяческих «наций» и сепаратистов, фанатично навязывавших Малороссии «этнические ценности» никогда не существовавшей виртуальной «нации»? Конечно же, никакой перспективы подобное содружество не могло иметь. И та, и другая сила надеялись просто использовать друг друга, каждая в своих собственных интересах. У коммунистов это получилось лучше, ибо на тот момент именно они были властью в России. «Украинцы» в очередной раз оказались всего лишь в роли подручного материала для достижения чужих целей. Большевики максимально использовали их для превращения России в коммунистический СССР, а когда достигли этого, выкинули «украинцев» из политического поля страны за ненадобностью.

С другой стороны, при всей кажущейся странности подобного симбиоза двух внешне полярных сил нельзя не признать, что до определенного момента он был естественен и неизбежен. Цель-то и у тех и у других была одна: уничтожение русского национального самосознания малороссов, превращение их в этнических мутантов, идеальный объект для манипуляции, хоть с целью создания нового «советского человека», совка, хоть на пути превращения его в «украинца», с вымышленной «украинской» историей и искусственно придуманным «украинским языком». И не только цель была едина, но и методы в достижении ее — совершенно одинаковы: тотальная ложь и грубое, циничное насилие.

Но при всем том, это был союз политических антиподов, потому что коммунисты, отказавшись от бредней «мировой революции», к середине 30-х годов стали государственниками, а «украинцы» с их утопической разрушительной идеологией как были антигосударственниками, так ими и остались. В условиях надвигающейся войны их сепаратистские устремления не могли долее быть терпимы — и их безжалостное уничтожение явилось исторически обусловленным государственным актом. Что само по себе нисколько не ослабило русофобской составляющей коммунистической политики.

Расправа со Скрыпником и другими оголтелыми украинизаторами вовсе не означала конец украинизации как таковой. По ней, конечно, был нанесен серьезный удар, но она отнюдь не была отменена. Из нее просто выхолостили «национальную» составляющую (которой в ней и не было изначально), еще более выпятив единственную ее функцию: вытравливание из Малороссии всего русского. То есть, опять же, задача вполне украинская. На что же «украинцам» обижаться?.. А они, тем не менее, до сих пор обижены. Если вы сегодня почитаете украинскую прессу, книги украинских «историков», то у вас сложится твердое убеждение, что за всю историю украинского движения не было у «украинцев» злее врагов, чем коммунисты. Ушаты грязи выливаются на коммунистических вождей, миллионы проклятий сыплются по адресу КПСС и «советской оккупации»… Какая черная неблагодарность! Разве не коммунисты нарезали «украинцам» на исконных русских землях их «украинскую республику»? И не они ли ввели «украинскую национальность» как таковую?.. Разве не при Ленине и Сталине расплодились украинские писатели, академики, украинские школы и институты? И не при Сталине ли обрела «украинская республика» международный статус в качестве равноправного члена ООН? Сталин же наделил «украинцев» «государственными границами», которые включили в себя территории, о которых они не смели мечтать даже в самых безумных своих фантазиях, и которые, тем не менее, сегодня без всяких колебаний объявили своими «дэржавными кордонами». За что же такая ненависть к «вождю всех народов»?..

Да что там говорить! Выше мы видели, как душа в душу жили «украинцы» с коммунистами, как верою и правдою служили коммунистическим идеалам, и дружно душили и терроризировали население Малороссии, без всяких угрызений совести беря за это свои тридцать серебреников. Даже будущие бандеровцы, галичане, — и те без стеснения пользовались коммунистическими щедротами. А теперь с пеной у рта проклинают и шельмуют. Да так дружно и единогласно, что диву даешься: сотню лет работали рука об руку, а теперь, смотри-ка, наотрез отказываются от столь очевидного «родства». Украинский «президент» Ющенко даже предложил открыть в Киеве «Музей советской оккупации». Тот самый Ющенко, который за годы «оккупации» совершил головокружительную карьеру, достигнув к декабрю 1989 г. поста заместителя председателя республиканской конторы Агропромбанка СССР, которому «оккупанты» дали бесплатное образование вначале в школе, а затем в Тернопольском финансово-экономическом институте, что и позволило ему успешно продвигаться по «оккупационной» служебной лестнице. Тот самый Ющенко, который уже в возрасте 23 (!) лет вступил в «передовой авангард» «оккупационного режима» — КПСС, и не просто вступил, а при этом еще и закончил с отличием (видно, старался не за страх, а за совесть!) Высшую партийную школу — Университет марксизма-ленинизма для идеологических кадров. Т.е. не просто был в рядах авангарда «оккупантов», но в рядах тех из них, кто теоретически обосновывал необходимость и правильность «советской оккупации»! Такой вот «борец» с «оккупационным режимом». И соратники его, все эти драчи, павлычки и мовчаны, ему под стать. Бездарные украиномовные писаки и рифмоплеты, которых абсолютно никто не читал, а «оккупационный режим», вопреки всему, содержал и щедро оплачивал штампуемую ими макулатуру. И даже представлял к правительственным наградам! За что они слезно благодарили и клялись в нерушимой верности. А теперь…

Какая черная неблагодарность! Да кто же, в конце концов, провозгласил Украину в 1991 году «самостийной» и «нэзалэжной»? Не коммунисты ли? Ведь все 100% депутатов тогдашней Верховной Рады являлись членами КПСС и все единогласно проголосовали за «самостийность»! А теперь они клянут компартию и «советскую оккупацию». Неблагодарная все-таки публика эти «украинцы».

Впрочем, благодарность лакея явление достаточно редкое. Сколько, казалось бы, сделали для «украинцев» поляки, которых смело можно назвать крестными отцами украинского движение как такового, а чем отблагодарили их «украинцы»? Волынской резней 1942—1943 гг.! Такой же монетой платят они сегодня и коммунистам, обвиняя их в жестоком подавлении «украинского возрождения», хотя, как мы могли убедиться, само это «возрождение» стало возможным только благодаря коммунистам.

И 1933 г., несмотря на определенный поворот, никаких принципиальных изменений в коммунистическую политику украинизации не внес. Курс оставался прежним. «Исправляя перегибы украинизации, мы должны одновременно продвинуть вперед саму украинизацию, которая является неотъемлемой частью нашего социалистического строительства», — подчеркивалось на ноябрьском 1933 года пленуме ЦК Компартии Украины.

Вот ведь как: «неотъемлемой частью нашего социалистического строительства». Почему и двигали украинизацию с прежней энергией и «после Скрыпника». Весьма показательно в этом плане развитие ситуации в Донбассе как раз в эти годы. До революции здесь было 7 украинских школ. В 1923 г. Наркомпрос Украины приказал в течение трех лет украинизировать 680 школ региона. Но пик украинизации Донбасса пришелся именно на 1932—1933 гг. На 1 декабря 1932 г. из 2239 школ региона 1760 (или 78,6%) были украинскими, еще 207 (9,2%) — смешанными русско-украинскими. К 1933 г. закрылись последние русскоязычные педагогические техникумы. Однако достигнутые успехи нисколько не охладили пыла украинизаторов. Вот цитата из решения 4-го пленума Донецкого обкома КП(б)У (октябрь 1934 г.): «Строго соблюдать украинизацию советских органов, решительно борясь со всякими попытками врагов ослабить украинизацию». А за полгода до этого (апрель 1934 г., самый разгар борьбы с «перегибами украинизации»), тот же обком принял волевое решение «О языке городских и районных газет Донбасса», которым предписывал полностью перевести на украинский язык 23 из 36 местных газет, еще 8 должны были печатать как минимум две трети информации по-украински, 3 — на греко-эллинском и лишь две газеты (!) области решено было оставить на русском языке. Точно такая же политика проводилась и в остальных областях УССР.

К 1937 г. в республике практически не осталось газет на русском языке. Зав. Отделом печати и издательств ЦК ВКП(б) Л. Мехлис писал секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Кагановичу, Андрееву, Жданову, Ежову (30 октября 1937):

«Ни в одной союзной и автономной республике русская печать не находится в таком захудалом состоянии, как на Украине. В республиканских центрах всех союзных республик, столицах автономных республик, наряду с национальными газетами, выходят руководящие газеты на русском языке. Тбилиси, Баку, Алма-Ата имеют даже по две-три газеты на русском языке. В Тбилиси, например, газета «Заря Востока», выходящая на русском языке, является органом ЦК КП(б) Грузии. В Баку выходит на русском языке газета «Бакинский рабочий». В Алма-Ате — русская газета «Казахстанская правда». В Ташкенте — «Правда Востока». Эти русские газеты являются очень влиятельными в местных организациях.

Ничего подобного нет на Украине. Там буржуазные националисты, по сути дела, ликвидировали русские газеты, несмотря на то, что русского населения на Украине немало. Да и украинское население охотно читает русские газеты.

В Киеве выходит 11 республиканских и областных газет. Основные газеты — «Коммунист» (орган ЦК КП(б)У), «Bicmi» (орган ВУЦИК), комсомольская, пионерская, областная «Пролетарская правда» и даже киевская вечерняя газета — выходят на украинском языке. Кроме того, в Киеве издаются газеты на немецком, польском, еврейском, болгарском языках. Нет только ни одной газеты на русском языке, если не считать русского издания армейской газеты «Червона армiя».

Спрашивается: неужели Украина нуждается больше в немецкой газете, чем в русской? Действительно ли польский и болгарский языки распространены на Украине больше, чем русский? Отсутствие в Киеве руководящей русской газеты свидетельствует о политической близорукости ЦК КП(б) У.

Ни в одной из 12 областей УССР, кроме Донбасса, не выходит ни одна областная газета на русском языке. В частности, такой крупнейший город, как Одесса, не имеет русской газеты. Не приходится доказывать, что огромнейшая часть населения Одессы говорит на русском языке.

В Донбассе издается на русском языке областная газета «Социалистический Донбасс». Все остальные газеты выходят преимущественно смешанными — часть материала на русском языке, другая на украинском. Эти газеты какие-то ублюдочные»…

Нет, с этим нужно было что-то делать. Слишком уж очевидной была нелепость происходящего. Даже для партийных вожаков.

1937 год оказался судьбоносным для украинизации. Уже и коммунисты смекнули, что дальнейшее поощрение этого совершенно безумного проекта может привести к непредсказуемым последствиям для самого режима. А это в условиях надвигающейся войны с гитлеровской Германией могло привести просто к фатальным последствиям. В очередной раз внешняя угроза вынудила коммунистов несколько притормозить в деле дерусификации Малороссии. Беспрецедентный разгул русофобии, длившийся в крае почти полтора десятилетия, завершился довольно неожиданно: наиболее оголтелые фанатики украинства, ранее всемерно поощряемые коммунистической властью, вдруг, к своему удивлению, в ранге «национал-уклонистов» были причислены к числу прочих «врагов народа» и тысячами отправились в советские концлагеря. Украинизацию слегка притормозили. В 1938 году вновь разрешили открыть всеукраинскую газету на русском языке. В крупных городах родителям теперь предоставляли возможность выбирать язык обучения для своих детей (и, естественно, выбор был всегда в пользу русского языка). Впрочем, в селах большинства областей УССР родители такого права выбора были по-прежнему лишены. Невзирая на некоторые послабления, в целом существо коммунистической политики в деле украинизации осталось прежним: Но, хотя официально украинизация не была отменена, ей, ввиду надвигающейся войны, перестали уделять прежнее внимание и ввели в более спокойное русло.

Затишье, впрочем, было не долгим. Военные успехи Гитлера, оккупировавшего к концу 1942 г. всю Малороссию, на короткий срок возродили самые смелые чаяния украинизаторов. Взятие немцами каждого города сопровождалось незамедлительным закрытием любых русских газет, вместо которых начинали печатать исключительно украинские. Той же метаморфозе подвергалась сфера образования. И во всех учреждениях, созданных для работы с местным населением, обязательным опять же объявлялся украинский. Лица, не владевшие «мовою», из них изгонялись. Причем все эти мероприятия проводились за немецкие деньги и при самом активном участии немецких специалистов.

Гитлер не задавался вопросом: почему подавляющее большинство «украинцев» не владеют укрмовою. Ему было важно одно: любой ценой уменьшить численность русского народа, чтобы максимально ослабить его сопротивление оккупационному режиму. Украинизация являлась весьма удобной формой этнического геноцида: чем больше «украинцев», тем меньше русских — и наоборот. Фюрер хорошо усвоил предостережение Бисмарка: «Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частицы разрезанного кусочка ртути». Следовательно, необходимо было не только нанести русским военное поражение, но и дополнительно расколоть их на несколько частей, враждебных друг другу, что гарантировало прочность владычества над ними. «Украинцы» в этом деле оказались незаменимым подспорьем. Отсюда и полное тождество политики в «украинском вопросе» немецкого национал-социализма и советского коммунизма: цель-то была одна — раскол Русской нации…

Увы, планам Гитлера и его украинских друзей не суждено было сбыться: освобождение Малороссии частями Красной Армии положило конец мечтаниям о создании самостийного украинского бантустана под протекторатом «тысячелетнего рейха». Но помощь неожиданно последовала с противоположной стороны. В 1945 г. по настоянию советского правительства УССР была признана членом ООН и, таким образом, искусственно созданная коммунистическим режимом «нация» приобрела международный статус. Украинизация Малороссии получила дополнительный политический импульс, но выводить ее на уровень 20-х годов уже опасались, удерживая в рамках вялотекущего процесса. Впрочем, и при минимальном напряжении она в любой момент готова была выйти из-под контроля. Так, летом 1965 г. по настоянию тогдашнего первого секретаря ЦК КПУ Петра Шелеста (руководил республикой в 1963—1972 гг.) была предпринята попытка реанимировать украинизацию в полном объеме: вновь последовало решение о повсеместном переходе преподавания в вузах УССР на украинском языке. Вслед за тем на «мову» начали в спешном порядке переводить делопроизводство в министерствах и ведомствах, на предприятиях и учреждениях. Разумеется, от жертв бессмысленного эксперимента снова последовал поток жалоб на «перегибы в области национальной политики». В Москве не сразу, но отреагировали: П. Шелеста убрали с Украины, и все вернулось на круги своя, т.е. опять в стадию вялотекущего процесса. Наступила эпоха Брежнева, когда, в связи с общей либерализацией режима, дело было пущено на самотек, планов расширить применение украинского новояза уже не составляли, а без государственной поддержки он стал умирать естественной смертью…

И вот очередная украинизаторская конвульсия. Снова насилие, запугивание, шантаж — и все те же проблемы, что и восемьдесят лет назад: подвластное «украинцам» население не желает изучать изобретенный для него новояз. Председатель общества «Просвiта» и по совместительству зампред комитета Верховной Рады по вопросам «культуры и духовного возрождения» Павло Мовчан на специально созванной пресс-конференции в Киеве (июнь 2002) назвал положение украинского языка на Украине «постьщным» и в доказательство этой самой постыдности привел следующий показательный факт: среди молодых людей в возрасте до 21 года только 20% разговаривают исключительно на украинском, тогда как исключительно русский используют 60% молодежи. При этом следует иметь в виду, что речь идет о молодых людях, языковая культура которых формировалась уже в условиях украинской «нэзалэжности», когда самостийники получили в свои руки все государственные рычаги давления для «исправления» языковой ситуации в нужном для них направлении. И — совершенно никчемный практический результат. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет…» Как тут не сорваться в истерику…

И срываются на вой и визг, кипят нешуточною злобою, извергают страшные угрозы и совершенно безумные прожекты. Разрушить, уничтожить, распылить живую действительность… В стенах Верховной Рады идут слушания о функционировании украинского языка в самостийной украинской «дэржаве». Снова наводит страху Павло Мовчан: «Денационализируются целые отрасли и все госструктуры сверху вниз, как это происходит в налоговой администрации, МВД, не говоря уже о Министерстве промышленности и Минобороны. Только глухой не услышит, какой господствует язык у власти на Банковой или какой язык недавно воцарился в Кабмине». Никаких изменений в лучшую сторону. Поневоле взвоешь. «Украинских школ у нас больше, но на переменах и учителя, и ученики общаются исключительно по-русски», — причитает ему в унисон ярая гонительница православных нардеп Лилия Григорович. Как тут не возмутиться: понуждаемые официальными приказами использовать на уроках исключительно «мову», учитель и ученики вдруг расслабляются на переменах (вдуматься только, какая вольность!) и в течение нескольких минут позволяют себе общение на родном русском языке. Действительно, неслыханное преступление!.. А города — эти явные очаги «антиукраинства», средоточие вызывающей русскости! «Наша урбанистическая среда, среда больших городов, русифицирована, — взвывает с трибуны профессор Киево-Могилянской Академии Лариса Масенко. — И это требует специальной программы деколонизации». Наверное, придется по примеру «красных кхмеров» Кампучии все города в Малороссии разрушить, — тогда и осуществится в полной мере программа их «деколонизации»…

Глава парламентского комитета по культуре и духовности Лесь Танюк неожиданно стал расхваливать советские времена, когда в Донецке, например, 68% газет издавалось на украинском языке, а вот в 2000 году (после десяти-то лет самостийности!) их число составило всего 35%. «Украинец» Танюк не может смириться с этой реальностью. Почему и ссылается на опыт так же никак с ней не связанный, ведь весь «расцвет» украинской периодики в СССР обусловливался лишь тем, что издавалась она исключительно за государственный кошт, хотя в том же Донбассе ее, как и сегодня, абсолютно никто не читал, используя на все те же пресловутые хозяйственные нужды. Сегодня в условиях рынка такая схема уже не проходит: никто не будет издавать литературу, у которой совершенно нет читателей! Да и сам глава «украинской духовности» выбрасывать на ветер деньги не станет, тем более что у «дэржавы», которую он представляет, их и нет. Вот и мечутся громы и молнии по адресу живой действительности, которая никак не желает покоряться «украинцам» и их искусственно мутированной «мове». Потому и приходится объявлять объективную реальность вне закона.

Именно так и сделал основной докладчик по теме академик Иван Дзюба. «Украинский язык не является повнопрысутним (?!) в общественной жизни, — заявил он. — Но не всякая реальность разумна и морально легитимна. Не говорю уже о том, что эта реальность противоречит самой идее украинского государства. И когда использование родного (?) языка становится делом патриотизма и его признаком, это свидетельствует об очень небезопасном уровне вырождения общества»…

Лучше не скажешь: откровенно и по существу. А главное, последовательно и логично. Сама реальность противоречит идее украинского государства, поэтому она, (реальность) неразумна и морально нелегитимна, почему и следует ее уничтожить или, по крайней мере, изуродовать и мутировать до такой степени, чтобы никто и никогда не смог бы догадаться, что когда-то она была иной…

И сыпались от выступавших проекты и предложения, способные повести к достижению этой недостижимой цели, проекты столь же безумные, как и они сами. И чего здесь только не было: и необходимость введения языкового налога, и создание специального языкового комитета, который отслеживал бы использование дэржмовы во всех сферах жизни, и введение в Генпрокуратуре должности «заместителя Генерального прокурора Украины по языку» с неограниченными полномочиями для привлечения мовопреступников к ответственности, и немедленное изгнание ректора Одесского и других университетов, где еще сохранилось преподавание на русском. А еще: предлагалось «отправиться в поход» против городов, являющихся рассадником русского, и поставить заслон европейской Хартии о языках, и ввести санкции и карательные статьи за использование русского в быту — разгул ненависти был нешуточным.

Но за всеми этими воплями и истерическими стенаниями слышались неуверенность и горькое разочарование, ведь основной факт жизни и после двенадцати лет самостийного существования остается неизменным: «70%  украинцев отреклись от «родного» языка». И это при том, что в предыдущую эпоху, как мы видели, был заложен прочный фундамент для повсеместного внедрения «мовы»: «Украинский язык уже как-то составлен, на нем пишут разные произведения литературного и научного характера… Введено принудительное обучение на нем в школах, в средних учебных заведениях и в университетах, а также принудительная публикация всех видов научного и литературного творчества». И, невзирая на столь солидный задел, «украинский язык, имея бумажно-государственный статус, таковым не является на двух третях своей территории»…

Загадка. Неразрешимый парадокс. Что за странное сообщество представляет собой «украинский народ»? Откуда в нем это совершенно дикое и противоестественное неприятие «ридной мовы»? Можно ли представить себе, например, французский народ, три четверти которого изъясняются исключительно на иностранном языке, ну, хотя бы том же немецком? Полный абсурд. А вот три четверти «украинцев» способны думать, писать и говорить лишь на «иностранном» русском. Положение дикое: вопреки многочисленным кампаниям по украинизации, проведенным за последние сто лет, «украинцы» упорно отказываются… украинизироваться! Какое же заклятие довлеет над «мовою»? Довлеет не год, не два, а многие десятилетия…

Сергей Родин
http://derzava.com/art_desc.php?aid=388

 

---