ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО В БУДУЩЕЙ РОССИИ.

Протопресвитеръ Георгій Граббе: Наш путьЕпископ Григорий (Граббе)

Предисловие Митрополита Антония (Храповицкого): Предлагаемая статья под заглавием:                            «Церковь и государство в будущей России», принадлежащая перу научно-осведомленного и талантливого автора Юрия Павловича Граббе, по прямой линии правнука знаменитого А. С. Хомякова, отличается полной канонической и философской осведомленностью и совмещает в себе, кроме теоретической обоснованности, еще и твердую практическую перспективу и в этом смысле может служить программной статьей для православных канонистов и практических работников в области церковного управления. Достоинства ее заключаются, между прочим, в том, что она, исходя из бескомпромиссного верования в догматическую Церковь, отлично сознает, что и церковные иерархи не ангелы и, изымая их из прямого подчинения государственной власти, она не требует совершенного отрешения их деятельности от наличной жизни народа и государства, но стоит на точке зрения независимости церковного управления от мирской власти, но отнюдь не отрешения последней от государственной жизни и тем менее от жизни народной.

* * *

Целью человеческой жизни на земле должно быть спасение души, т. е., по слову Христову, постоянное совершенствование своей нравственной природы на пути к недостижимому в полной мере идеалу — совершенству Божию (Мф. 5, 48). Вследствие падения первых людей, достижение этого совершенства связано для каждого из нас с большой работой над собою — Царство Божие нудится (Мф. 11, 12). Но грех прародителей повлек за собою не только порчу нравственной природы человека, но и вместо легкой райской жизни, сделал необходимой физическую борьбу за существование: в поте лица нашего снедается хлеб наш.

Трудности земного существования не допускали обособленной жизни людей и приводили к единению родов в общества, постепенно развивавшияся в государства. Но если таковы внешние, материальные причины возникновения государств, то было бы крайне ошибочно упустить из виду другую сторону вопроса. Человек состоит не только из тела, но и из души. Тяготы жизни ложатся на эту последнюю часто еще в большей мере, чем на тело и взаимная моральная поддержка необходима людям не меньше, чем физическая. Так в народах объединялись не только тела, но и души.

Природа человеческая проявила способность массового душевного совершенствования или упадка. Народ — это коллективный организм, который обладает главными свойствами своих отдельных сочленов. Поэтому государство, в зависимости от тех принципов, которые старается осуществить, оказывает сильнейшее влияние на каждого отдельного своего подданного, создавая условия жизни, способствующие или препятствующие делу спасения его души. Т. н. демократия приводит народы к нравственному упадку. Очень образованный и наблюдательный человек кн. Д. А. Хилков, пожив в Америке, пришел к выводу, что республика «вызывает в человеке наихудшие его инстинкты и качества. Проповедуя равенство, на деле не существующее, она извращает все его понятия и на деле, как напр. в Америке, приводит к господству самых низменных и пошлых идеалов». (Письма, Богосл. Вестник, июль-авг. 1916). Вот почему смысл существования государства, его задачи, нельзя ограничивать одним удовлетворением материальных потребностей (экономических, полицейских и т. д.). Его главная задача материальная, земная, но оно не должно в служении телу забывать о душе, хотя дело спасения ее прямо лежит не на нем, а на Церкви, которой государство обязано оказывать всяческую поддержку.

Но даже если отбросить указанные нами высшие идеалистические цели, государство должно всячески поддерживать Церковь ради себя самого, ибо здоровая нравственость народа, невозможная без религиозного на него воздействия, необходима и для государства, как такового. Народ, не проникнутый никакими высшими религиозно-моральными принципами, народ без веры, скоро развращается и рано или поздно приводит государство к полному развалу. Разрушение древних империй связано прежде всего с духовно-нравственным падением их народов. Отсюда видно, насколько важно и для Церкви и для Государства правильно установить свои взаимоотношения так, чтобы Государство, выполняя свои прямые задачи, не мешало, а помогало

Церкви и эта последняя, оздоровляя, совершенствуя народ, укрепляла благоверное государство. Я говорю именно о благоверном Государстве, ибо отношения между Церковью и Государством находятся прежде всего в зависимости от идеалов, лежащих в основе последнего. Если идеалы эти антихристианские, то Церковь не может не бороться так или иначе с осуществляющим их Государством. В таком случае уже самое существование ее есть борьба с ним и она естественно оказывается в состоянии гонимой (древний Рим, СССР). В Государстве же безрелигиозном, не отличающемся воинствующим антихристианством, но и не исповедующем Христианство, Церковь фактически оказывается в положении только терпимого общества. Полное развитие благотворного влияния Церкви на народ достижимо лишь в том случае, когда между Ею и Государством существует союз, а это возможно только если последнее православно, т. е. сообразует свою жизнь с учением Церкви о вере и добродетели. Конечно, это связано с моральным подчинением Государства Церкви, которое, однако, не должно бы пугать христиан, ибо, если в своей личной жизни они стремятся к соблюдению учения Христа Спасителя, то к тому же должны стремиться и будучи объединены в народ .

Но Церковь никогда не добивалась такого слияния с Государством (или, точнее, такого поглощения Государства), при котором архиереи, например, были бы одновременно и губернаторами. Она хочет только, чтобы государственная жизнь в общих линиях направлялась соответственно Ее учению. Так и в частной жизни отдельных сынов своих Церковь через пастырей постоянно научает их добродетели, но не вмешивается, например, в ведение ими домашнего хозяйства или торговли, пока они явно не нарушают в этих делах своих заповеди Божии.

Само собою разумеется, нормальные отношения между Церковью и Государством достижимы не при всяком образе правления. В нашу задачу не входит обсуждение постановки этих отношений при демократическом строе, при котором Церковь в России всегда будет если не гонимой, то, в лучшем случае терпимой. Церковь, основанная на иерархичности и послушании, слишком противоположна строю, основанному на примате воли народной, никаким религиозным началом не ограниченной. Поэтому действительный союз Церкви с Государством возможен только при Монархии, и при том, по справедливому замечанию Льва Тихомирова, только при Монархии Самодержавной, имеющей в основе своей власти волю Божию. Но и при Монархии возможна неправильная постановка взаимоотношений. Тихомиров насчитывает три типа отношений ее к религии:

«1. Превращение верховной государственной власти в центр религии. Тут происходят различные степени обожествления Монарха. Наиболее типично такое отношение в языческих государствах. В христианских же оно проявляется в различных степенях так называемого цезарепапизма.

  1. Полную противоположность этому типу государственно-религиозных отношений составляет подчинение государства церковным учреждениям. Сюда относятся различные формы жрецократии, иерократии, папоцезаризма. Здесь в сущносги нет монархической власти.
  2. Третий тип отношений составляет союз государства с Церковью, который достигается подчинением Монарха религиозной идее и личной принадлежностью к Церкви, при независимости его государственной верховной власти. Это можно назвать истинным выражением теократии (а не иерократии) т. е. владычеством Бога посредством Царя, Богом (а не церковной властью) делегированного». (Монархическая Государственность, т. III, стр. 67).

Далее Тихомиров отмечает, что для «чистой» т. е. Самодержавной Монархии только и возможен третий тип отношений. Дело в том, что при народоправстве на котором основано большинство современных государств, по идее, государство управляется не этическим началом. Демократия по идее имеет целью обеспечить только материальные интересы всех граждан, ставя их в равноправное положение. В основе демократии лежит отстаивание прав, а не сознание долга и ответственности. Наоборот, монархия зиждется на верховенстве этического начала, источником которого является Церковь се Ее учением о добродетели, что и приводит Монархию к сознательному исканию союза с Церковью. «При этом, говорит Тихомиров, является двойная задача: для Монархии нужно сохранить свое верховенство во всей области государственных отношений, в которые входит церковная организация. Для Церкви — в свою очередь нужно сохранить свою верховную власть в области духовной. Во всей же области социальной взаимные отношения Церкви и Государства определяются желаниями и потребностями церковной организации, посколько их признает удовлетворимыми Государство и, требованиями Государства, посколько им способна подчиняться Церковь» (там же, стр. 83-84).

Именно такова была постановка отношений между Церковью и Государством Византии и в Московской Руси до упразднения Патриаршества Петром Первым. Начало этим отношениям было положено первым христианским Императором Константином. Черпая свои мысли в христианском мтровоззрении, он создал новую идейную основу для власти, результатом чего было возрождение Империи. Церковь со своей стороны признала его заслуги перед нею, причислив его к лику святых.

Каковы же идеи Константина о верховной власти и отношении ее к Церкви?

Известный церковный историк Евсевий, близко знавший Императора, говорит, что он смотрел на себя как на Божия служителя, действующего об руку с Церковью. Он считал, что власть ему дана для привлечения рода человеческого к служению «священнейшему закону» т. е. христианскому. Св. Константин, наконец, называл себя «епископом внешних дел» и «сослужителем епископов» (в речах к Первому Вселенскому Собору). Проф. Курганов так разъясняет смысл этих наименований: «Император считал себя обязанным заботиться о мире святых Божиих церквей, наблюдать за точным исполнением церковных постановлений между своими подчиненными мирянами и самим духовенством и заботиться о распространении христианства между язычниками».

Идеи св. Константина получили осуществление и при его преемниках, хотя, конечно, нередки бывали и ошибки, и злоупотребления. Но, во всяком случае, принципы были правильны. Поэтому и все построение церковно-­государственных отношений в Византии дает нам ценный материал для будущего. Ниже я по возможности использую его, а покуда коснусь того положения, которое было в России как до реформы Петра Великого, так и после нее. Работа о. Иоанна Максимовича[1] освобождает меня от необходимости останавливаться на церковной истории Московской Руси. Достаточно сказать, что Церковь и Государство сотрудничали там довольно гармонично, хотя, конечно, бывали самые горестные ошибки, как со стороны иерархов, так и со стороны Царей. Значение Церкви в нашей истории общеизвестно. Она влияла и на государственную политику, и на законодательство. Митрополиты, а потом Патриархи принимали ближайшее участие в делах правления. Голосъ Церкви оказалъ громадное влияние на законодательство, ибо иерархи принимали участие в разработке законов, — для которых одним из главных материалов служили правила Церкви. Так, напр. во вступлении Уложения Царя Алексея Михайловича читаем: «Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович всея Русии Самодержец в двадесятое лето возраста своего, в третье лето Богом хранимыя своея державы, советовал с Отцем своим и богомольцем, сватейшим Иосифом, Патриархом Московским и всея Русии, и с Митрополиты и со Архиепископы, и с Епископом, и со всем освященным собором, и говорил с своими Государевыми бояры, и с Окольничими и с думными людьми, которыя статьи написаны в правилах Святых Апостол, и Святых Отец, и в градцкихъзаконех Греческих Царей, а пристойны те статьи к государственным и земским делам. И те бы статьи выписать».

Но при всем том, при Тишайшем же Царе выявилась возможная опасность чрезмерного захвата власти в Церкви Государством. Епископы в своем управлении, в назначениях священнослужителей были все более и более связываемы Монастырским Приказом. Вот причина, почему на соборе 1667 г. в защиту самостоятельности Церкви выступали и некоторые враги Патриарха Никона. Митрополит Павелъ Крутицкий и архиепископ Илларион Рязанский говорили Восточным Патриархам: «мы… терпим всякую нужду в своих епархиях и всякие затруднения, и хотя много тяжкого по неволе терпеливо переносим от властей: но страшимся еще худшего впереди, когда утверждено будет, что государство выше Церкви, хотя и не имеем в виду той мысли, чтобы пришлось нам терпеть такие несправедливости и оскорбления в благополучное царствование богохранимого и добропобедного Царя нашего Алексия Михайловича, боимся за будущее…» (Из соч. Паисия Лигарида, Богосл. Вестник, окт. 1892, стр. 58-59). Решение Собора, вынесенное в духе Византии, удовлетворило всех. — «Итак, заключили Патриархи, да будет положен конец слову. Да будет признано заключение, что Царь имеет преимущество в делах гражданских, а Патриарх в церковных, дабы таким образом, сохранилась целою и непоколебимою во веки стройность церковного учреждения. Все воскликнули: сие есть мнение богоносных отец, так мыслим все»… (тамъ же, стр. 62-63).

Но такое принципиальное разграничение сфер совсем не равносильно отделению Церкви от государства. Оно существовало уже в Византии и тем не менее Императоры принимали громадное участие в жизни Церкви. Они охраняли Церковь от беспорядков, созывали соборы, и наблюдали за проведением в жизнь их постановлений, принимали деятельное участие лично или через представителей в заседаниях соборов и синода, ставили соборам на разрешение различные вопросы, касающиеся церковного благочиния и учения. Церковь признавала благодетельность этой опеки. И когда пала Византия, Восточные Иерархи признали русских Царей преемниками Басилевсов — охранителей Вселенской Церкви (см. грамоту собора 1561 г. под председательством Константинопольского Патриарха). В качестве таковых они стали Царями всех православных. Так, напр., в рукописи, хранящейся в одной из церквей Сремских Карловцев под 1711 годом записано: «В том же году поднялся благочестивый и христолюбивый князь Московский царь и самодержец всех православных повсюду обретающихся Петр Алексеевич со всею силою своею на Измаильтян. Помоги Господь Царю нашему».

Но участвуя в жизни Церкви, иногда применяя строгие меры к некоторым недостойным иерархам, созывая соборы, силою мешая внести в них беспорядок, утверждая их постановления, — Византийские Императоры и наши Цари признавали себя не самовластными, а обязаннными соблюдать преждебывшие церковные постановления. В этом отношении было исключением решение Петра Первого об упразднении Патриаршества. Необходимость возглавления всякой поместной церкви старшим иерархом установлена 37 правилом Св. Апостолов и во всю историю Церкви не известно примера, чтобы где-нибудь существовало управление ею подобное тому, которое установилось в России с 1721 года. История знает грубые насилия Византийских Императоров, сводивших Патриархов с престолов и назначавших новых, нарушая т. о. каноны, но никто из них не посягал на самый строй Церкви. Впрочем реформа опиралась не на канонические основания, а на соображения о возможности соперничества между церковной и государственной властями. Она откровенно была направлена к ослаблению церковной власти, которая apriori признавалась неправой во всяком могущем возникнуть столкновении с государством. Это ясно высказано в духовном Регламенте; «от соборного правления не опасатися отечеству мятежей и смущения, яковые происходят от единаго собственнаго правителя духовнаго». Под «соборным правлением» тут конечно надо понимать не управление при помощи соборов в собственном смысле, а правление коллегиальное. Заметим еще, что ни один Патрииарх у нас никогда не принимал участие ни в каких мятежах. «Ибо простой народ, продолжает Регламент, не ведает како разнствует власть духовная от Самодержавной: но великою высочайшаго пастыря честию и славою удивляемый, помышляет, что таковый правитель, есть то вторый Государь Самодержцу равносильный или и больший его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство и се сам собою народ тако умствовать обыкл». Далее Император прямо ставится во всех вопросах над церковною властью и даже называется верховным пастырем: «Тако простые сердца мнением сим развращаются, что не так на Самодержца своего, яко на верховнаго пастыря в коем либо случае смотрят». Упразднение Патриаршества мотивируется тем, что в случае столкновения между Царем и Церковной властью народ может примкнуть к Патриарху. Но, говоря о папоцезаризме, автор Регламента не может привести фактов, подтверждающих основательность такого опасения. Он ссылается на «историю Константинопольскую нижае Юстиниановых времен» и на пример… Римского папы. Относительно России он односложно ссылается на «подобные и у нас бывшие замахи», кстати сказать, если и бывшие при Патриархе Никоне, совершенно уже не имевшие места при Петре Первом. При новом порядке Церковь должна быть вполне безгласна и покорна: «Ибо несть зде и на самом президенте (коллегии) великия и народ удивляющия славы, несть лишния светлости и позора, несть высокаго о нем мнения, не могут ласкатели безмерными похвалами возносити его: понеже что-либо таковым правительством доброе делается невозможно единому президенту восписоватися. Самое имя президент не гордое есть, не иное бо что значит, только председателя и не может убо ниже сам о себе, ниже кто иный о нем высоко помышляти. А когда еще видит народ, что соборное сие правительство, Монаршим указом и Сенатским приговором уставлено есть, то и паче пребудет в кротости своей и весьма отложит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовнаго».

Итак, Духовный Регламент провозгласил полное упразднение законной высшей церковной власти и учреждение Царем для управления Церковью коллегии подобно всем другим отраслям государственной жизни. Император из покровителя, охранителя Церкви, превратился в Ее повелителя. Он фактически и в Ее делах становился Крайним Судьею, как и именовался в присяге членов Св. Синода вплоть до отмены в царствовании е Императора Николая II.

Мы видели, что права Православного Императора — Базилевса весьма велики в отношении Церкви. Но эти права вытекали из очерченных мною выше обязанностей и обладатели их сознавали себя в делах Ее ограниченными канонами. Так напр. Имп. Маркиан, очень властно поддерживавший порядок на IV Вселенском Соборе, не позволявший Епископам разъехаться, пока они не решат всех вопросов, заявил однако: «что определит святый и вселенский собор и подаст мне на письме, тому я следую, тем довольствуюсь, тому верую» (Деяния, Т. 4, стр. 75). Никто из Императоров не только не совершал подобных переворотов в церковном строе, но по большей части они не захватывали даже право назначать Патриархов (разумеется бывали исключения, нарушавшие норму), хотя, конечно, голос их при избрании имел громадное значение. Известный канонист Епископ Никодим Далматинский, опираясь на исторические примеры и свидетельство Св. Симеона Солунского, пишет, что совершенно ошибочно мнение, будто Патриархи в Византии назначались Императорами, а решение Собора имело второстепенное значение. Все дело Императора сводилось к тому, что он следил за законностью выборов и был исполнителем соборного решения, а не принимал его самостоятельно, причем делал это не по какому-нибудь особому собственному праву, но по праву, которое было ему даровано Церковью как своему охранителю и защитнику. (Правила Прав. Церкви съ Толков., Новый Сад,    1895, стр. 322-323). Петр Первый пошел несравненно дальше осуществления таких прав: он взял в свои руки всю церковную власть — административную и судебную. Вот почему автор Духовного Регламента не мог ссылаться на каноны, а два Восточных Патриарха, несмотря на старания Русско го Правительства, отказались признать новоустановленный строй.

Государство получило в Церкви полноту власти. Архиепископ Волынский Агафангел (1866-1876) доказывал, что обер-прокурор имел в жизни Церкви больше власти нежели имел Всероссийский Патриарх и более нежели каждый министр во вверенном ему министерстве. Тихомиров так определяет создавшийся строй: «Фактически можно сказать, что высшее управление Церкви перешло в руки особого министра»                      (обер-прокурора) при консультации «коллегии» или «собрания» церковных иерархов. При этом власть обер-прокурора увеличивается тем, что назначение членов Синода зависит от Государя Императора, а представитель Государя при Синоде и Синода при Государе — есть сам обер-прокурор, т. е. фактически он имеет если не абсолютное, то огромнейшее влияние на вызов епископов для присутствия в Синоде. Состав Синода всегда таков, какой желает иметь бюрократия так называемого «духовного ведомства» (Мон. Гос. Ч. III, стр. 175). Такой строй Церковного управления поневоле отзывался на личном составе епископата. Архиереи сталкивались с обер-прокурором как с начальством почти во всех вопросах епархиальной жизни. «В настоящее время, — писал в своей четвертой докладной Записке Синоду (в 1906 г.) Епископ Волынский (ныне Митрополит) Антоний, — да уже и давно, централизация церковного управления усилилась до крайности. Всякая попытка к административной инициативе в епарии должна ведаться с высшим церковным управлением; епархии лишены своей казны, лишены управления над церковными школами, над преподаванием Закона Божия в школах светских; поставление настоятелей монастырей, членов консисторий, издание всякого рода общих распоряжений, — все исходит от высшего церковного управления. В нем главное условие церковного творчества, от него исходит учение Церкви, имущественное содержание церковных учреждений; в него стекаются собираемые в храмах деньги; епископы являются более исполнителями предписаний высшей власти, нежели начинателями церковных дел». Если мы к этому добавим систему повышения архиереев, выражавшуюся в перемещении с худшей кафедры на лучшую, награды орденами и архиепископским или митрополичьим саном по инициативе обер-прокурора, бывшего фактическим распорядителем в Синоде, — то станет понятно, что только иерархи с особенно сильным духом могли сохранять в себе хоть некоторую долю независимости и инициативы. Присоединим к этим соображениям очень правильное замечание Тихомирова, говорящего, что при прежнем Синодальном строе, состав иерархии, в общем (разумеется были исключения), и не мог быть другим, что в этом даже нет особенной личной вины обер-прокурора. «По духу Православия нельзя назначить «министра Церкви», а между тем обер-прокурор фактически должен исполнять обязанности министра над Церковью. Он не может действовать явно диктаторски и принужден постоянно сохранять вид соборности управления и уважения к духовному авторитету. Приказать епископу прямо, как приказывает министр губернатору, обер-прокурор не может и потому принужден прибегать к обходным путям. Если бы при этом оказалось много независимых и неуступчивых архиереев, то управление Церковью стало бы для обер-прокурора невозможным. Поэтому-то, даже не ставя себе прямо иезуитской системы подбирать епископат послабее, чиновничество неизбежно ведет к этому результату, так как при обсуждении участи каждого нового кандидата, каждый раз оно естественно будет отдавать предпочтение тому, который обещает быть для него менее неудобным» (там же, стр. 179). Характерно, что установление нового строя ознаменовалось террором по отношению к епископату, еще не подобранному по признаку уступчивости. Из списков в сочинении А. П. Доброклонского «Руководство к истории Русской Церкви» видно, что за первое 10-летіе после учреждения Синода большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, были растригаемы, биты кнутом и т. п.

Итак, Синодальный строй приводил к тому, что Церковь оказывалась в полном подчинении у Г осударства, ни в чем не могла мешать его начинаниям (а мешать она может только тем изъ них, которые противоречат Ее строю и учению), но достигая это, Государство рубило сук, на котором сидело. Ослабляя Церковь, — ослабляли источник самого твердого монархического мировоззрения; ослабляя и связывая духовенство, состав епископов, — ослабляли проводников этого мировоззрения. В результате оздоровляющая сила Церкви почти не сказалась в дни революции и епископы, привыкшие подчиняться Царскому обер-прокурору, так же легко подчинились и революционному. Никто, кажется, кроме Архиепископа (ныне Митрополита) Антония, не проявил открытого неодобрения перевороту и никто из епископов не встал на защиту незаконно сведенных с кафедр Митрополитов Макария и Питирима. Но несмотря на эти недостатки строя, Церковь только ослаблялась, переставала быть такой твердой опорой Государства, какой могла бы быть, но она и доныне осталась сильной духом, что и показала в дни гонений.

С победой революции русская Церковь получила право созвать Собор, который в значительной мере был уже подготовлен Предсоборным Присутствием в царствование Императора Николая II. Работы этого Присутствия сделали возможным созыв Всероссийского Собора до захвата власти большевиками. Вместе с тем резолюция Государя, положенная 31 марта на Всеподданнейшем докладе Святейшего Синода о необходимосги созвать Собор для восстановления Патриаршества, хотя и содержала мнение о несвоевременности (недостаточном спокойствии) момента, выражала волю созвать в будущем Собор для «канонического обсуждения вопросов веры и церковного управления». Обстоятельства, при которых было восстановлено Патриаршество, а также оценка каноничности Собора 1917 года составляют тему особого доклада. Поэтому я не буду сейчас останавливаться на этом вопросе. Но замечу сейчас, что Церковь после революции, несмотря на восстановление канонического строя оказалась во многих отношениях, конечно, в худшем положении, чем в Синодальный период своей истории. При всех недостатках этого периода, Церковь находилась под опекой Императоров, к ней принадлежавших и действительно желавших Ее преуспеяния. Если некоторые мероприятия и шли Ей во вред (напр. стеснительные распоряжения Петра Первого[2] или уничтожение монастырских вотчин в 1764 г.), то в общем намерения Императоров, особенно во второй половине Синодального периода, были несомненно добрыми. Государство, чувствуя свою связь с Церковью, во многом оказывало Ей большую помощь, охраняя Ее от беспорядков и расколов, поддерживая Ее материально. К тому же, если после революции и восстановлено Патриаршество, то радостность для Церкви этого события омрачается тем, что под влиянием духа времени демократические принципы получили отражение во многих постановлениях Собора.

Я имею в виду, например, громоздкую организацию Высшего и епархиального Церковного управления с выборными представителями мирян, слишком снисходительные правила о разводах и т. п. С наступлением гонений церковные учреждения демократического характера сами собою исчезли и уступили место чисто иерархическому правлению. Патриарх Тихон и его Заместители принимают решения по совещании только с Епископами, то, несомненно легко будет ввести в России вполне канонический строй с чисто епископским правлением. Этому будет способствовать и дороговизна строя, выработанного Московским Собором. Надо думать, что Церковь наша будет управляться Синодом из старейших Иерархов и созываемым периодически или по мере надобности епископским Собором, может быть, с совещательным участием мирян. Такой строй скорее всего может предотвратить опасность разделений, и Государство в лице Императора, Охранителя Церкви и благочиния в Ней, должно стремиться к его осуществлению. Это будет одной из первых задач нашей церковной политики. Чем проще будетъ строй Русской Церкви, чем меньше он будет зависеть от шаткой «воли народа», тем легче будет наладить взаимоотношения между Церковью и Государством. Не буду, впрочем, останавливаться подробно на затронутом вопросе — он заслуживает спецтального исследования — но перейду к своей непосредственной теме.

Годы коммунизма с его гонением на Церковь, расколами внутри Нее, с развращением населения, его отвыканием от Монархии и т. п. приводят к такому положению, при котором ни Государство, ни Церковь, отделенные друг от друга не могут возродиться во всей силе. Церкви нужно, чтобы истинно православное ядро Ее получило поддержку Государства, которое физической силой обеспечило бы выполнение судебных постановлений будущей церковной власти при суде ее над недостойными Иерархами. Церкви необходима помощь Государства для воссоздания законного высшего и епархиального управления, для восстановления святынь, для возобновления духовных школ и т. д. Но не меньше, если не больше чем Церковь в правительственной помощи, Государство будет нуждаться в поддержке Церкви. Оно не может укрепитъся, пока народ не очистится от развращающих наслоений коммунизма. А очистить их может только Церковь, в мученичестве последних лет скопившая колоссальные возрождающие силы. Самая жизнь России будет зависеть от того, насколько широко Государство даст Церкви использовать эти силы.

Конечно, осуществлене этой задачи может оказаться успешным или нет, смотря по тому, насколько она будет близка руководителям, как церковной, так и государственной жизни. Первый шаг, сделанный в этой области — я имею в виду Проект законоположений о Православной Российской Церкви — дает надежду, что в восстановленной России взаимоотношения Церкви и Государства будут построены на безупречных началах. Проект очень последовательно проводит мысль, что Патриарх первенствует в делах церковных, а Император в гражданских.

Формула эта проста и ясна, но не надо закрывать себе глаза на то, что осуществление ее может быть связано с большими трудностями. Даже между ведомствами того же самого государственного аппарата нередко возникают трения, тем более это возможно между церковными и государственными учреждениями. Поэтому заранее зная, что такие трения неизбежны, нужно заботиться только о том, чтобы предотвратить возможность крупных столкновений. А это возможно лишь если будет твердо усвоен принцип, по которому Государство не предпринимало бы никаких мероприятий, затрагивающих церковные интересы без соглашения с церковной властью и наоборот. Для этого связь между властями должна быть постоянной, осуществляясь как между Главами их, так и между церковными учреждениями и Министерствами.

По Проекту Патриарх имеет непосредственные сношения с Императором. По каким это может быть вопросам? — Прежде всего, очевидно, Патриарх будет осведомлять Его о всех важнейших событиях церковной жизни, а также представлять ежегодные Всеподданнейшие доклады, подобные прежним Всеподданнейшим отчетам обер-прокуроров. Доклады Патриарха должны будут касаться приблизительно следующих вопросов:

  1. Замещение епископских кафедр. Епископы не должны назначаться без Высочайшего соизволения.
  2. Учреждения епархий и изменения их границ.
  3. О духовных учебных заведениях и монастырях.
  4. О сношениях с другими Автокефальными церквами и положении в оных.
  5. О материальном положении Церкви и об ассигнованиях, требующих Высочайшего утверждения.
  6. Испрашивание соизволения на общие меры государственной власти для защиты Церкви от сектантов, непокорных церковному суду или против опасных нарушителей общественной нравственности.
  7. О всех прочих вопросах, требующих Высочайшего соизволения.

По перечисленным вопросам Патриарх будет обращаться к Царю. Но возможны и случаи, когда Государь будет обращаться к Патриарху за поддержкой государственных начинаний Церковью или когда Монарх будет возбуждать вопросы церковного характера. Древние обычаи, как Византийские, так и Русские, знают неоднократные выступления Царей с инициативой по чисто церковным вопросам. Они не только решали вопросы церковно-государственного характера, но, в качестве охранителей церковного благочиния, побуждали иерархов обсуждать и уклонять различные недостатки в церковной жизни. Так, например, в Деяниях Стоглавого Собора читаем: «Некогда вниде в слухи боговенчаннаго и христолюбиваго государя и великаго князя Ивана Васильевича всея Русии самодержца, что по многим святым церквам звонят и поют не во время кроме церковнаго устава и многие церковные чины не сполна совершаются по священным правилам и не по уставу. Он же благочестивый царь о том таковая слышав не просто вмени, но разжегся Духом Святым. Вскоре повеле и списать о тех и многоразличных церковных чинех, которые не по уставу и не сполна совершаются и не вдает на соборе отцу своему Макарию митрополиту всеа Русии. И повеле ему всех о тех церковных чинех разсудив указ учинить по божественному уставу и по священным правилом». Соборъ принял это царское заявление и вынес соответствующие решения по всем возбужденным вопросам. (Стоглав, Казань, 1862 г. гл. 6 стр. 77-79). Это было совершенно в духе Византии, где соборы созывались Императорами по поводу различных догматических и канонических споров, раздиравших Церковь. В частности, все Вселенские Соборы были созваны Императорами. Это право не было регламентировано законами, но сразу же было признано Церковью за Императором Константином. В будущей же России оно непременно должно быть внесено в закон о Церкви.

В случаях применения этого права, как и вообще во всех тех случаях, когда Монарх выступает по чисто церковным вопросам, сношения Его с Патриархом должны быть непосредственными.

Но п. 13 Проекта предусматривает сношения Государя с Патриархом и через Председателя Совета Министров. Тут очевидно надо иметь в виду сообщение через него Патриарху Высочайшей воли, но он отнюдь не ставится посредствующей инстанцией. Практически должно быть такое положение: Патриарх по всем вопросам обращается непосредственно к Царю с устными или письменными докладами, но Высочайшие решения в случаях, сколько- нибудь касающихся Правительства, сообщаются Главе Церкви через Председателя Совета Министров, в лице которого они таким образом принимаются к сведению или руководству Правительства.

Сношения Высшей церковной Власти с правительственными учреждениями, согласно Проекта, производятся через референдария. Это должность для России новая, включенная в проект по примеру Византии. Там «назначение этого чиновника, как показызает самое его название, состояло в том, что он служил для сношений Патриарха со светским правительством… Об этом референдарии списки говорят, что он посылается от Патриарха к Царю и к высоким сановникам в важных случаях. Само собою понятно, что миссия референдария заключалась не только в том, что он относил письменно изложенное представление или словесное требование со стороны Патриарха, но и ходатайствовал перед кем следовало об успехе своего поручения, представляя в пользу этого известные мотивы и основания, словом был чиновником для непосредственных сношений Патриарха со двором и высшими сановниками государства по делам Церкви и заведовал этой частью» (Т. Барсов, Константинопольский Патриарх и его власть над Русской Церковью, СПБ, 1878, стр. 289). Такой характер обязанностей референдария делает весьма важным, какъ для Церкви, так и для Государства, чтобы должность его была занимаема человеком, приемлемым и для Патриарха, и для Правительства. Потому вполне естественно, что по п. 12 проекта референдарий, избираемый Патриархом, утверждается Императором.

Конечно референдарий будет преимущественно церковным чиновником. Он будет докладывать Патриарху и Синоду точку зрения Правительства, но не будет представлять его. Между тем во многих случаях нужно, чтобы эта точка зрения отстаивалась во время принятия церковных решений. В Византии для этого на заседания Синода приглашались царские сановники. Они от имени Правительства участвовали в обсуждении тех вопросов, которые в той или иной мере касались государственной власти. «Просматривая синодальные акты,- читаем в цитированном сочинении проф. Барсова,- в которых говорится о присутствии светских чиновников в собраниях Синода, мы видим, что они заседают в Синоде при рассмотрении вопросов об учреждении епископий, архиепископий и митрополий, т. е. таких предметов, которые относились непосредственно к государственному управлению. Далее мы видим, что они присутствуют при рассмотрении дел и вопросов брачных, в которых тоже самым непосредственным образом замешаны интересы гражданского общества. Потом мы видим, что они принимают участие в обсуждении мер к пресечению распространения сект, опасных для государства и вредных для гражданского общества, и вообще при обсуждении неправославного учения, противного духу Церкви и несогласного с интересами государства. Наконец, мы находим, что они принимают участие в осуждении духовною властью своим судом лиц, замешанных в возмущениях, противных государственному и общественному порядку, также при суде над духовными лицами, которых преступления заключали признаки противления общему порядку управления» (стр. 244-245). В этом «присутствии» отчасти выражалась идея того надзора, который по праву принадлежит государству относительно действий духовного правительства в делах и вопросах, имеющих отношение к порядку гражданскому и государственному» (там же). Практически этот опыт Византии дает основание предложить, чтобы на заседания Синода приглашались представители заинтересованных в разбираемых вопросах ведомств.

Помимо обязательного участия представителей правительства на некоторых заседаниях Синода, последнему (а равно и Собору) должно быть предоставлено право, в тех случаях, когда по существу предположенных постановлений или распоряжений он признает недостаточными собственные средства для поддержания их силы и действительности обращаться к содействию государственной власти и просить утверждения его собственных постановлений. Это может иметь место в вопросах церковного благочиния, суда и т. д. Такой порядок широко практиковался в Византии.

Установить порядок, при котором решения церковной власти согласовались бы с интересами Государства, мы должны коснуться и обратной стороны. Пользуясь правом вмешиваться в касающиеся его дела Церкви, Государство, в свою очередь, должно Ей дать возможность оказывать влияние на разрешение государственных вопросов, которые касаются Ее непосредственно или имеют отношение к народной нравственности. Впрочем, надо признать, что так или иначе касаться этого могут почти все вопросы, кроме чисто технических, финансовых, военных и т. п. Прежде защита интересов Церкви в Правительстве лежала на обер-прокуроре, входившем в состав Совета Министров. Было бы естественно и теперь допустить референдария к участию в заседаниях Совета Министров. Для Государства это не представляло бы неудобства, а вместе с тем поднимало бы значение Церкви и облегчило бы поддержку нормальных отношений Ее с Государством. Помимо этого было бы естественно ввести представительство от Церкви в высшие законодательные учреждения. Отдельные же Министерства должны извещать референдария, когда в них обсуждаются вопросы, имеющие отношение к Церкви, чтобы он мог присутствовать сам или прислать одного из своих помощников».

Вот вкратце те соображения, которые могут лечь в основу положений, регулирующих взаимоотношения между Церковью и Государством. Не представляя неудобств ни для одной из сторон, они дали бы возможность осуществить идеалы, о которых я говорил в начале записки и тех принципов, которые легли в основу «Проекта законоположений». Мне приходится признать, что положительная часть записки может быть страдает чрезмерной краткостью. Это неизбежное последствие того, что составитель конечно пользовался лишь довольно скудным материалом и, кроме того, не мог в своих предположениях исходить из определенного уже строя как государственного, так и Церковного управления. Поэтому приходилось намечать лишь принципиальные положения, приложимые при всякой системе монархического правления.

Гр. Ю. П. Граббе. Церковь и государство в будущей России. С предисловием Митрополита Антония. Белград, 1931.

[1] Иоанн, епископ Шанхайский. Происхождение Закона о Престолонаследии в России. Шанхай 1936.

[2] В «Выписках из полного Собрания Законов» К. П. Победоносцева находим такие законодательные мероприятия: № 3910 — запрещено ходить из церкви с образами на дом. № 3912 — Архимандриты под присягой обязуются не держать затворников и много т. п.

Источник: https://azbyka.ru/otechnik/assets/uploads/pravoslavnyj-put/%D0%9F%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BE%D1%81%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D0%BD%D1%8B%D0%B9%20%D0%9F%D1%83%D1%82%D1%8C.%20%D0%92%D1%8B%D0%BF%D1%83%D1%81%D0%BA%202%20-%202018.pdf