У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее…
Некоторый же муж, именем Анания… продав имение, утаил из цены… а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли. Чем ты владел, нс твое ли было, и приобретенное продажей не в твоей ли власти находилось?
(Деян. Ап. 4, 32; 5, 1-4)
I

Социалистический эксперимент, произведенный над Россией, жизненно-опытно доказал несостоятельность социализма и, следовательно, элементарно очевидную необходимость строя, основанного на частной собственности. Эта жизненная очевидность отныне — превыше всякой теории и всяких доказательств. Те немногочисленные упрямцы-староверы, которые не хотят признать этой очевидности, суть безнадежные педанты-книжники, которые не по фактам оценивают теории, а из тупого пристрастия к теории, ставшей для них священным догматом, не хотят видеть очевидных фактов — подобно тому, как некий схоластик, которому предложили через телескоп увидеть пятна на солнце, не захотел их видеть, потому что у Аристотеля ничего о них не сказано.

Но удостовериться в очевидном факте еще не значит все же тем самым и понять его, включить его в логическую согласованную систему понятий, открыть его внутреннее основание. И в душе современного человека, в особенности русского человека, неудержимо возникает вопрос: как понять этот факт, как согласовать его со всем нашим религиозно-нравственным и социально-философским мировоззрением? То, что выяснилось с полной очевидностью на злосчастном русском эксперименте, есть собственно элементарная экономическая необходимость частной собственности и гибельность принудительной социализации. Для экономиста или для людей, заинтересованных только в экономическом благосостоянии страны, легко, казалось бы, найти простое и удовлетворительное объяснение этому факту: оно состоит, по-видимому, в том, что личная корысть собственника есть единственный живой и достаточно сильный двигатель для производительной и хозяйственно-организационной деятельности. Пусть каждый думает о своей личной выгоде и имеет уверенность, что ему никто не помешает насладиться плодами его работы — и работа закипит, и все будут сыты и довольны, или, во всяком случае, более сыты и довольны, чем когда государство принудительно заставляет каждого трудиться только для общего блага. Однако и чистый экономист не может, с другой стороны, забыть об опыте, уже имевшемся у европейского человечества и заставившем всех умственно и нравственно беспристрастных людей признать, что и этот путь, и лежащая в его основе система идей, принятые в чистом виде и неограниченные тенденциями иного порядка, ведут к жесточайшим несправедливостям и величайшим хозяйственным бедствиям. Он не может забыть, что все европейские государства должны были от системы абсолютной свободы собственности перейти к системе ее ограничения в многообразном социальном законодательстве. Всякому экономисту должно быть ясно и то, что система абсолютной свободы и неприкосновенности собственности повинна уже в том, что своими недостатками она породила, в качестве реакции на себя, гибельное заблуждение социализма.

Еще труднее положение тех, кто вообще не может удовлетвориться одним утилитарно-экономическим оправданием принципа собственности и ищет для него, как и для всех своих социальных верований, религиозно-нравственного обоснования. Ужели совесть человеческая столь бессильна перед социализмом, что может сделать его защитникам только одно возражение: как ни прекрасны и ни праведны ваши мечты о социальной правде, они на практике приводят к еще худшему злу, ибо человек не рожден жить в правде; и как ни безнравствен и отвратителен холодный человеческий эгоизм, практически он еще единственная опора для сколько-нибудь сносной человеческой жизни. Если бы это было так, то социализм или, но крайней мере, опасность рецидива социализма были бы неустранимы. Ибо последней и подлинно прочной основой всякого строя может быть не личная корысть и не убеждение в ею утилитарной нужности, а только глубокая бескорыстная вера в его праведность, в его религиозно-нравственную ценность. И если в России частная собственность так легко, почти без сопротивления, была сметена вихрем социалистических страстей, то только потому, что слишком слаба была вера в правду частной собственности, и сами ограбляемые собственники, негодуя на грабителей по личным мотивам, в глубине души не верили в свое право, не сознавали его «священности», не чувствовали своей обязанности его защищать, более того, втайне были убеждены в нравственной справедливости последних целей социалистов. Отсюда возникает жгучий и насущно-необходимый для совести вопрос: в чем же заключается настоящая, не утилитарная, а абсолютная, религиозно-нравственная правда принципа частной собственности?

В нынешней стихийной реакции от социализма в сторону принципа неприкосновенности частной собственности есть еще и другая идеологическая трудность. Принцип «священного и неприкосновенного права собственности» генетически и систематически связан с принципом «священных и неприкосновенных прав человека», т. е. миросозерцанием индивидуалистического либерализма. А между тем в области политических идеалов и в общих воззрениях на существо и цели общественной жизни вера в принцип индивидуалистического либерализма потерпела такое поражение, столь основательно потухла в человеческих сердцах, что о ее воскресении теперь не может быть и речи. Сколько бы мы ни натерпелись от деспотизма социалистического государства, как бы ни томились мы, в состоянии полного бесправия, по охране наших личных прав, никто отныне уже не может поверить, что государство должно быть лишь «ночным сторожем», охраняющим неприкосновенность прав граждан. Политическая свобода как высшее и последнее благо общественной жизни никого уже не соблазнит отныне. В мире пробудилась, напротив, тоска по творческой, смелой в своей инициативе государственной власти; идея солидарности, общего служения торжествует над индивидуалистической идеей «прав личности»; «фашизм» (и широком смысле лею слона) неудержимо побеждает всякий парламентаризм н демократию. В конечном счете ото определено тем глубоким переворотом в общественном миросозерцании, и силу которого человек как отдельная личность изверился в непосредственной, самоочевидной «священности» своих индивидуалистических притязаний, он ищет не прав, а обязанностей и хочет отдать себя служению высшей, сверхчеловеческой и сверхиндивидуальной идее…

II

Непосредственного нравственного оправдания право личной собственности не имеет. Требование, чтобы мое оставалось при мне, чтобы никто не мешал мне пользоваться моим достоянием и даже злоупотреблять им, какое бы зло это ни причинило другим, — такое требование как выражение чистой корысти и эгоизма никоим образом не может претендовать именно на абсолютную нравственную авторитетность. Кто ищет правды и хочет мыслить но существу, без оглядки на то, «уместно» ли говорить правду и не использует ли кто-либо се в своих интересах, — тот должен начать с открытого утверждения этой истины и не бояться признания, что в ней заключается, конечно, только чисто отрицательная, правда социалистической критики частной собственности. Но эту истину можно и должно выразить в более широкой форме: право частной собственности не имеет непосредственного морального основания, в конечном счете, потому, что никакое вообще человеческое право (в субъективном смысле) не имеет первичной, имманентной, моральной силы. Смысл человеческой жизни не может заключаться в эгоизме, в отъединении от других, и защите своих личных интересов, он заключается только в служении Богу и людям.

Служение самой правде, абсолютному Добру и вытекающее из пего любовное служение людям — единственные абсолютные оправдания человеческой жизни. Это не просто моральные предписания или увещания, нарушение которых хотя и заслуживало бы нравственного порицания, но непосредственно не отражалось бы на судьбе и жизни нарушителей; это — абсолютный божественный закон жизни, выражающий само существо человеческой жизни и служащий его единственным основанием, пренебрежение к которому карается разрушением, гибелью самой жизни. Вот почему это единственная незыблемая основа общественной жизни людей.

Отсюда вытекает, что человек как отдельная личность, как природное существо не имеет и не может иметь никаких вообще «прирожденных», «неотъемлемых» и «священных» прав. Нравственное самопознание ведет к признанию обязанностей, а не прав. Всякое субъективное право может быть нравственно оправдано сведением его к обязанности. В конечном счете, человек имеет одно единственное и подлинно «священное» право (всякое право, поскольку оно есть истинное право, конечно, священно): право требовать, чтобы ему дана была возможность наилучшим образом исполнить его обязанность, чтобы никто не препятствовал ему в этом исполнении. Прямо или косвенно к этому единственному праву сводятся все человеческие «права».

Но из этого следует, ближайшим образом, что и обратное, социалистическое требование дележа имущества, конфискации собственности одного в пользу другого и других, и вообще всякое социалистическое «право» на чужое достояние, на чужие услуги, — столь же мало непосредственно-нравственно обосновано, как и право личной собственности, или обосновано еще менее…

Социализм совсем не отрицает самого начала собственности; он отрицает лишь частную собственность, поскольку она выражает принцип разграничения и, следовательно, ограничения правомерных притязаний людей — во имя безграничной собственности, неограниченного права всех на все. Социализм — не отрицание, а, наоборот, высочайшее потенцирование начала корысти, утверждение безграничности и универсальности чисто природного человеческого домогательства на личное довольство. То, что социализм на практике, в своем осуществлении в порядке общественных мероприятий, необходимых при реализации его основного нравственного-в данном случае безнравственного — требования, ведет, напротив, к безмерному и невыносимому ограничению личных прав, к системе, при которой никто вообще ничего не может назвать «своим» и считать за собой обеспеченным, — это ничуть не противоречит по существу очевидности его основного замысла, а лишь указует на неосуществимость последнего и есть имманентная кара за него. Ведь сам социализм пытается утешить своих сторонников и свои жертвы утверждением, что принудительный аскетизм, к которому он ведет, есть лишь переходная стадия к состоянию, при котором каждому обеспечено удовлетворение его личных потребностей и вожделений.

Из этого предварительного сравнительного обзора обеих систем получается чисто отрицательный итог, но вместе с тем уясняется большая нравственная ценность начала частной собственности. Принцип частной собственности имеет, как мы видим, преимущество перед принципом общей собственности в том, что он содержит ограничение индивидуальных притязаний признанием правомерности чужих притязаний. Ближайшим образом уясняющееся нравственное, а потому и культурно-воспитательное и историческое значение института частной собственности состоит не в том, что он санкционирует личную корысть, а в том, что он, напротив, ее обуздывает; не в оправданности для меня моей корысти, а в моей обязанности не нарушать чужого достояния и уважать чужое право, не в культе моего права, а в сознании незыблемости моих обязанностей в отношении других заключается непосредственно очевидная нравственная ценность института частной собственности, как она выражена в восьмой и десятой заповеди. Ведь нигде не сказано: «береги свое и не допускай к нему ближнего твоего», но сказано: «не укради» и «не желай дома ближнего твоего… и ничего, что у ближнего твоего».

III

…В абсолютном и первичном смысле никто на свете не является собственником какого-либо достояния. Человек — не собственник, а лишь управитель достояния, доверенного ему Богом, а потому обязан распоряжаться им не в своих интересах, а ради осуществления Божией правды на земле. Эта очевидная религиозная истина, которую русский народ всегда сознавал и особенно остро к отношении основного материального блага — земли-кормилицы, решительно противоречит заимствованному из языческого римского мировоззрения началу «священной собственности человека», но вместе с тем лишь по недоразумению, как мы уже видели, может быть отождествлена с идеей социализма. Роковое и гибельное смешение, в которое, по целому ряду исторических причин, впал в этом отношении русский народ, не должно препятствовать нам ни в признании самой этой истины, единодушно исповеданной всеми отцами церкви, ни в усмотрении ее принципиальной противоположности всякому — будь то индивидуалистическому или социалистическому — правосознанию, опирающемуся на атеистическое мировоззрение и исходящему из начала самочинных прав человека или человечества. Если на этой общей принципиальной почве искать оправдания и осмысления права частной собственности, то для этого необходимо прежде всего уяснить смысл права вообще, как производной сферы бытия, необходимой в целях осуществления нравственной правды.

Право отличается от нравственной жизни (в узком смысле этого последнего понятия) двумя основными признаками (или комплексами признаков): 1) Оно направлено на определение порядка человеческой жизни, внешнего поведения людей в отношении друг друга и потому выражается в рационально-определенных нормах, опирающихся на внешне уловимые признаки и… может воздействовать на волю путем внешнего, физического принуждения. 2) Оно утверждает общий порядок человеческой жизни путем разграничения компетенции отдельных участников этой жизни, в силу чего каждая личность обретает защищенную правом сферу своей жизни и деятельности; отсюда то своеобразие права, что в нем обязанностям одних всегда соответствуют «субъективные права», т. е. правомерные притязания других.

Какое высшее нравственное основание имеет эта своеобразная сфера нормативной жизни человека, для чего она вообще нужна и почему она должна существовать, как особая сферам наряду с собственно-нравственной (в узком смысле слова) жизнью?

Русская общественно-философская мысль всегда, за редкими исключениями, страдала непониманием существа и смысла права. Она то отрицала его только за то, что оно не совпадает с подлинной, сущностной нравственной жизнью, и видела в нем только бессильную и ложную попытку извне и принудительно осуществить добро, которое на самом деле может быть осуществлено только изнутри и свободно (так мыслит толстовство и все, кто сознательно или бессознательно заражены его тенденцией), то смешивала право (и соотносительное ему государство) с самой сущностной нравственностью и ставила ему задачей реальное осуществление добра теми внешними, механическими средствами, которые одни ему доступны (в этом состоит заблуждение не только социализма, но и всякого социально-политического фанатизма). В действительности, право имеет лишь производную и относительную функцию в области нравственной жизни, но именно в этой своей функции оно необходимо и осмысленно.

Цель и смысл права — в установлении, путем давления на волю, внешнего общего порядка жизни, наиболее благоприятного для внутренней сущности — нравственной жизни человека. Человек, будучи внутренне «образом и подобием Божьим» и имея своим последним назначением взращивание в себе субстанционального Добра, врастание в него, «обожение», — с другой стороны фактически извне и изнутри подвержен действиям хаотических сил падшего земного бытия. Борьба с этими силами идет и необходимо должна идти сразу двумя путями: извнутри, путем вытеснения их самим Добром и подлинного их преодоления и растворения силою Добра, и извне — путем их обуздания и ограждения от них нравственной воли человека. Последнее и есть задача права. Право есть внесение космической упорядоченности в хаос земной человеческой природы. Поскольку мир есть нечто отличное от Бога, хотя он и сотворен Богом и держится лишь связью с Богом, постольку право имеет в человеческой жизни назначение, отличное от сущностной нравственности (которая есть именно непосредственная жизнь в Боге), хотя оно и утверждено в ней. Право — производная форма нравственности, приспособленная к мирской стороне человеческой жизни, просвечивание света нравственной жизни в сфере сил внешнего бытия для приспособления его самого к целям внутренней нравственной жизни. Поэтому в интересах свободной, извнутри человека вырастающей нравственной жизни человек, чтобы не быть задавленным силами хаотической животности, должен подчинять себя отвлеченно-общим, для всех одинаковым правилам, осуществление которых при этом не ожидает свободного нравственного согласия всех, а в отношении непокорных поддерживается внешней и даже чисто физической силой.

Но этот порядок не может быть наложен на человека извне; он сам свободно налагает его на себя. И так как, с другой стороны, цель этого порядка — создание внешних условий для свободной внутренней нравственной жизни, то этот порядок прежде всего направлен на ограждение свободы человека. Свобода человека есть и условие правового порядка, и его задача. Если свобода человека извнутри, в его духовной жизни, зависит только от него самого и вместе с тем определена лишь притоком к нему благодатных сил, то извне, в своем обнаружении и действии в мире, она наталкивается на земные препятствия и должна быть от них ограждена… Право в субъективном смысле не какое-либо «прирожденное» достояние человека, которого он мог бы требовать и притом в своих собственных интересах; оно лишь рефлекс обязанностей, и оно устанавливается в интересах общей совместной человеческой жизни, в конечном счете в интересах осуществления объективной правды как условие совместной свободы людей, необходимой для самого существования права и для осуществления нравственной жизни. Как уже сказано, всякое право человека, прямо или косвенно, сводится к обеспечению за ним возможности исполнять его обязанности. Всякое право человека есть его право на служение и установлено не для него самого и не потому, что он имел бы прирожденное, натурально ему самому присущее право на какие-либо права, а потому, что наличность защищенной сферы свободы необходима для осуществления объективной правды. Всякое субъективное право имеет функциональное, служебное значение. Но вместе с тем, именно в этом своем служебном значении, как условии исполнения обязанности, оно необходимо и именно потому само облекается святостью и незыблемостью, присущей всякой обязанности.

Это отступление было нам необходимо для положительного обоснования права личной собственности. Идея собственности целиком принадлежит к области права и вне ее не имеет никакой силы; поэтому не может быть и речи о прирожденном, абсолютном праве собственности. Но с другой стороны, право частной собственности настолько связано с возможностью самого права вообще, что не зависит ни от какого частного законодательства и поэтому в своем принципе и существе действительно является «естественным правом».

IV

Защищенная правом сфера материальных благ или их источников, поставленная в форме «вещного права» или «владения» в непосредственную связь с человеческой личностью и предоставленная его нестесненному пользованию и распоряжению, есть единственное условие реальной свободы личности… Тем самым оно — условие самого правопорядка. Вне права собственности невозможны свободное сотрудничество людей, совместная свобода людей, свободное нравственное строительство жизни. Вне права собственности существует лишь абсолютный деспотизм тех, кто фактически — несмотря на юридическую отмену собственности — распоряжается источниками материальных благ, над абсолютно порабощенной массой людей, лишенных собственности.

…Право же частной собственности есть по существу право на свободу, на свободное самоопределение личности, вне которого нет реального «субъекта права», а потому нет и правового порядка.

Суть дела заключается не в том, что собственность материально обеспечивает человека и тем его освобождает… Суть дела состоит в том, что право частной собственности, создавая вокруг человека сферу материального мира, ему принадлежащего, с ним непосредственно связанного, тем самым ограждает его свободную личность. Личность человека не исчерпывается его душевно-телесным бытием; окружающий его мир не есть для него, как для животного, лишь источник потребления в узком смысле слова, т. е. отношение к вещам не исчерпывается для него мгновенным употреблением их для питания,. включением их в свое тело, как у животного. Вещи и среда, необходимые для жизни человека, являются для него продолжением его душевно-телесной» личности. Платье, жилище, орудие труда, место жизни, привычное и любимое дело, украшения — все это необходимая составная часть человеческой личности. Известно, что даже элементарные, телесные ощущения у человека локализируются не только в его собственном -геле, по переносятся на вещи, с которыми он телесно связан: мы ощущаем конец трости, па которую опираемся, прикосновение пера к бумаге при писании, наше органическое самочувствие стоит в зависимости от платья, которое мы носим, и т. п. Тем более это применимо к самосознанию человека: родной клочок земли, свой дом, обстановка комнаты, любимая книга, привычный труд — часть пашей личности. Право собственности является поэтому для человека правом на неприкосновенность личности — прежде всего па телесную неприкосновенность, поскольку вещи оказываются простым продолжением его тела (крайний пример: отнять у хромого или парализованного костыль или у близорукого — очки — все равно, что отнять у здорового ногу или глаз), и затем на неприкосновенность душевную и духовную.

Другую аналогию права собственности можно найти в брачно-семейной жизни человека (собственность и семья, как известно, теснейшим образом между собой связаны). Как человеку недостаточно мимолетное половое общение, а необходима длительная телесно-душевная связь, при которой муж и жена становятся одной душой и одной плотью, как родительская любовь к детям делает детей частью существа родителей, и семья для каждого ее члена есть расширение его «я», так и человек становится одним живым единством с тем отрезком материального мира, который ему телесно и душевно необходим и с которым он сживается. Частная собственность — как бы брачно-семейная связь с животным, растительным и неорганическим миром, с которым он слился в своей жизни; лошадь и корова в крестьянском быту — суть члены семьи, цветы и деревья в саду — любимые существа; земля — мать-кормилица; портреты родных, вещи, связанные с детством, книги, в общении с которыми мы воспитывались, — неотъемлемые части нашего семейного единства.

Но именно потому, что вещи и вообще средства существования совсем не только механические средства, безразличные, заменимые части внешнего мира, с которым мы случайно и равнодушно соприкасаемся, а любимые индивидуальности и части или продолжения нашей собственной личности, — именно поэтому нормальное наше отношение к ним не пользование, а «обладание», «владение» — то отношение, при котором вещи поставлены в интимную, внутреннюю, неотъемлемую связь с нашей личностью и подчинены нашей свободной воле…

Для того чтобы человек мог существовать как человек, а не как животное, которое либо живет постоянным хищением, истреблением окружающей его жизни, либо питается кормом, который ему подают люди, он должен быть обеспечен в свободе и неприкосновенности своей личной человеческой связи с вещами, на которые распространяется его воля.

Социализм допускает в принципе существование человека, только как животного, или — что то же самое — как голого человека; право личности не распространяется далее права на свое собственное тело1. В противоположность этому должно быть утверждено право человека на всю полноту бытия, в силу которого он впервые становится человеческой личностью, право не голого человека, а человека одетого, имеющего жилище, клочок земли, личные материальные блага, орудия и средства внешнего своего обнаружения. Только при этом условии человек оказывается подлинным субъектом права. Право частной собственности не только первоначальный источник, но и постоянная основа бытия человека, как субъекта права…

Дальнейшее уяснение проблемы частной собственности, которое мы теперь свели к понятию свободной личности, требует анализа соотношения между личным и «соборным» началом в сфере нравственной жизни и права. Только этим путем мы может подойти к обоснованию практических выводов в теории собственности.

V

Традиционное понимание частной собственности — как ее юридическая конструкция, так и ее социально-философское осмысление — опирается на индивидуалистический либерализм, который своими последними корнями укреплен в индивидуализме римского правосознания. Согласно этому пониманию, последнее основание частной собственности лежит в абсолютной реальности индивидуального бытия, в самочинной, самодовлеющей, замкнутой в себе и отделенной от всего другого жизни человеческого индивида, отдельного «я». Общество при этом мыслится как производное, не имеющее в себе никакого первичного единства, никакой самобытной реальности, взаимодействие индивидуальных человеческих субстанций или «монад», которое осуществляется путем договора, путем рационального соглашения или согласования индивидуальных интересов и воль. Безграничное право частной собственности и столь же безграничная свобода договорных отношений представляется «естественным», онтологически первичным, до-правовым состоянием, которое лишь упорядочивается в праве; напротив, общественное единство, связь между людьми, сопринадлежность их к общественному целому мыслится как производное — в рационалистическом индивидуализме всегда умышленное, в смягченных формах индивидуализма частичное и непроизвольное — объединение, взаимное связывание того, что по существу всегда раздельно и обособленно — отдельных индивидов.

Все это понимание ложно в корне, в самом своем существе, а потому и в своих социально-философских выводах. Человеческий индивид, отдельное «я», не самодовлеющий, первичный носитель реальности, который лишь вторичным образом, по своему произволу или по «пешней необходимости вступал бы в общение с другими людьми. Он — замкнутая в себе и отдельная реальность, субстанция, существующая в себе и не опирающаяся в своем бытии ни па что другое. Напротив, всякое «я» с самого начала искони приурочено к другому «я» — к «ты» или ко многим «ты»2. Уже генетически чело-иск в биологическом отношении есть производное двух других существ — своих родителей, а психологически обретает конкретное содержание своего «я» через питание себя всей совокупностью психических и духовных реальностей, обращающейся в «среде», в обществе. Феноменологически и тем самым онтологически человек обретает свое самосознание, является как «я» только через противопоставление себя другому «я» — «ты» и является зависимым членом этого двуединства. В силу этого, отношение между «я» и «ты» не производно от независимого бытия отдельных «я», а, напротив, впервые его создает. Другими словами, «я» существует лишь в составе «мы», как исконного и неустранимого единства. Единство «мы» столь же первично, как и единство «я». Человеческая личность мыслима лишь как член духовного организма общества.

Может показаться, что на это органическое или соборное понимание отношения между личностью и обществом опирается мировоззрение, противоположное индивидуалистическому либерализму, — социализм. Но это не так. Если социализм отчасти происходит от универсалистического мировоззрения Шеллинга, Гегеля, Ж. де Мэстра и Ог. Копта, то он исторически еще теснее связан с просветительским индивидуализмом XVIII века.

Подлинное органическое воззрение поэтому столь же отлично от социализма, как и от индивидуализма. С одной стороны, оно утверждает исконную онтологически незыблемую реальность общественного единства, которое поэтому совсем не нуждается для своего осуществления в нарочитой социализации, а наличествует во всяком обществе как таковом. С другой стороны, это единство «мы» вовсе не противоречит столь же исконному единству «я», а внутренне связано с ним и ему соотносительно. Если отдельное «я» мыслимо только в составе целостного «мы», то, с другой стороны, и единство «мы» есть именно единство многих «я» и само исчезло бы при уничтожении последних. Ложно то стремление к свободе и самобытности личности, которое покупается ценой разрушения или ослабления органически-соборного единства общества, ибо бытие личности само питается этим единством и засыхает вне его, как отрезанная ветвь, и максимальная свобода и самобытность личности достигается не отрешенностью его от целого и замкнутостью в себе, а максимально-внутренним, интимным вбиранием в себя всех сил и всей реальности «общего». Но столь же ложно и стремление утвердить единство общества на подавлении свободы и самобытности личности; ибо единство общества — именно соборное единство личностей, как единство организма — единство живых клеток, а не мертвая масса сплошного вещества, не имеющего внутренней расчлененности. Борьба «я» против единства «мы» и борьба общественного единства «мы» против отдельных «я» не только вредна в том смысле, что дает незаконный перевес одному началу над другим, она гибельна и бессмысленна потому, что мнимые противники столь неразрывно связаны между собой, что пораженный в борьбе увлекает в своем падении победителя, и оба начала гибнут в этой борьбе совместно, как они совместно утверждаются в своей солидарности.

Онтологически эта органическая исконная взаимосвязь между «я» и «мы» может быть постигнута лишь как их общая сопринадлежность высшему целостному единству. Единство общества не «есть» единство, противостоящее множественности; последнее, подлинное его единство есть именно само единство единства и множественности, единство целою и его частей. Так же и логическое и онтологическое соотношение между «я» и «мы» суть не отношение субординации, а соотношение исконной координации. Подчинено здесь не одно из этих начал — другому; лишь оба они совместно, в своей неустранимой взаимозависимости, подчинены высшему, абсолютному единству. Личность и общество — не самодовлеющие, высшие инстанции: они суть лишь служебные инстанции и проводники высшею, абсолютного — Божественного Единства, которое в своей металогической природе превосходит рациональное различие между логическими понятиями единицы и множественности.

Из этой онтологической природы соотношения вытекает та деонтологическая, моральная истина, что ни личность, ни общественное единство не могут быть высшей целью общественной жизни и строительства. Таковой целью является лишь сама правда, само Божественное бытие, осуществление которого в человеческо-общественной жизни достигается через солидарное служение обоих начал и, следовательно, через максимально-согласованное развитие и углубление их обоих в их исконной взаимозависимости. Цель общественной жизни — не интересы или самоутверждение отдельной личности, но и не интересы и самоутверждение общественного единства. Цель ее — истинное бытие богочеловеческого единства…

Короче говоря, в области сущностной нравственной жизни, где единство есть любовь, а личная свобода есть жизнь в Боге, каждое из этих двух начал включает в себя другое и не соперничает с ним, а на нем утверждается и служит ему на пользу.

Иначе обстоит дело в области права. Здесь, в умаленной области мирского бытия, личная свобода формально противостоит общественному единству и государство вынуждено ограждать как личную свободу от деспотизма принудительного объединения, так и единство общественного порядка от произвола личных эгоистических вожделений. Согласование этих двух, здесь, на своей поверхности, противоборствующих начал протекает неизбежно в форме обуздания притязаний каждого из них, ограждения одного от другого и разграничения законных сфер того и другого. Здесь онтологическая необходимость личного бытия обеспечивается правовой охраной субъектов прав, утверждением общества как системы взаимодействующих индивидов и их групп (того, что со времен Гегеля и Лоренца Штейна носит название «гражданского общества»). Онтологическая необходимость общественного единства ограждается здесь утверждением особой, отдельной от гражданского общества инстанции — государства, органа общественной воли — государственной власти. Эти две внешне раздельных сферы, с одной стороны, имеют тенденцию конкурировать между собой, расширяться одна за счет другой и, с Другой стороны, должны быть согласованы и примирены между собой в общественном порядке, утверждаемом правом. Отсюда непосредственно ясна ложность как либерально-анархической теории общества, стремящейся к уничтожению или максимальному ослаблению государственного начала, так и социалистической теории, стремящейся к совершенному уничтожению «гражданского общества и растворению его в принудительном государственном единстве».

…Правовой строй должен быть проникнут идеей, что как государственный порядок, так и система частноправовых отношений суть лишь взаимозависимые и служебные моменты одного цельного соборного строя народной жизни.

Отсюда вытекают два основных правовых принципа: 1) всякое ограждение и обеспечение личной сферы имеет своей целью воспитание индивидов к солидарности, к служению общему делу, 2) всякое принудительное объединение и ограничение свободы имеет своей целью такое общественное благо, которое, в свою очередь, обеспечивает максимальное развитие личной свободы.

В области проблемы, пас интересующей, отсюда непосредственно следуют два аналогичных принципа: 1) частная собственность необходима как условие личной свободы и истинно человеческого бытия индивидов, но она утверждается не в интересах собственников, а в интересах общества и необходимо ограничивается, поскольку им противоречит; 2) государственное единство и планомерность совместной жизни также необходимы и в принципе распространяются и па сферу имущественно-хозяйственную; но они утверждаются не для самих себя, не для создания абсолютно урегулированного мертвого механизма или покорного власти человеческого стада, а как необходимый корректив в личной свободе, имеющий своим последствием утверждение и ограждение ее самой там, где она в своей неограниченности приводит к своей противоположности — к рабству (таков смысл всякого социального законодательства); и государственное вмешательство в имущественные отношения ограничено необходимостью блюсти неприкосновенность системы свободных частно-правовых отношений.

…Здесь, как и всюду, свобода есть условие подлинной солидарности (тогда как, напротив, рабство, принудительно-насильственная механическая обьединенность ведет к озверению, к совершенной внутренней разобщенности), а солидарность и дисциплина — есть условие прочности самой свободы.

VI

Основной принцип, на котором, в согласии с вышеизложенным, должна быть построена система собственности, не принцип самодовлеющей и самоутвержденной частной собственности, но еще менее — механически объединенной, слитой в безразличное единство частной собственности он есть лишь принцип соборности в той форме, в которой он возможен и правомерен в отраженной сфере правовой жизни. Так как ни права государственного единства, ни права частных лиц не утверждены сами в себе, а суть лишь функциональные выражения соборного служения, то и верховное право (непосредственно вытекающее из обязанности) в отношении имущественных благ принадлежит только соборному единству. Но это верховное право практически, в отражении сферы правовой жизни осуществимо лишь в органическом двуединстве государственного направления и надзора за системой собственности и частного владения индивидов. Народное хозяйство есть организм, функционирующий через двуединство свободного взаимодействия клеток индивидуальных владельцев и непосредственных распорядителей, — и контролирующее и оформляющее воздействие центрального, государственного органа народного единства. Частным лицам собственность принадлежит не как прирожденное и абсолютно-неотъемлемое право, а как право (основанное на обязанности) лично-свободного и нестесненного владения и управления долей общего достояния в целях свободного, примиряющего личные интересы с общими благами, соучастия в народно-хозяйственном организме. Государству принадлежит право (и обязанность) объединения и корректирования органического единства, непосредственно слагающегося из свободного взаимодействия частных субъектов хозяйствования. В порядке такого дополнения и корректирования государство может, вместе с тем, принять на себя обязанности и функции частного собственника в лице государственных монополий на некоторые отрасли производства или хозяйственной жизни. Народное хозяйство, именно в качестве живого организма, не может быть основано ни на чистом, универсально-действующем принципе умышленной организованности («планового хозяйства») — ибо такая организованность есть принцип механического объединения, противоположного органическому единству, ни на чистом и столь же универсально действующем начале анархического взаимодействия обособленных общественных атомов, а только па живом взаимодействии индивидуально и общественно действующих сил, на единстве, сочетающем в себе начала единства и множественности. Частная собственность должна быть утверждена в своей свободе и неотъемлемости, чтобы обеспечить свободу и личную инициативу отдельных клеток общественного организма, но она вместе с тем должна быть проникнута идеей служения, иметь не абсолютное, а функциональное значение. И государство, не претендуя на роль единственного собственника и не уничтожая, а укрепляя систему свободного взаимодействия частных собственников, имеет вместе с тем право и обязанность распространить силу государственного воздействия на сферу имущественно-хозяйственных отношений и в этой форме соучаствовать в хозяйственной жизни и пропитывать ее началом государственного единства, т. е. огосударствливать хозяйственную жизнь, вместе с тем не социализируя ее, не уничтожая той живой органической ткани, которую оно призвано оформлять.

Мы приходим, таким образом, к системе, равно далекой как от либерально-индивидуалистического, так и от социалистического воззрения на собственность. Практически, сила вещей уже давно заставила европейские общества вступить на этот средний, третий путь; недостает лишь философского принципиального его осмысления, которое показало бы, что это не путь беспринципного компромисса и эклектизма, а именно особый путь, проникнутый внутренним единством, имеющий свой единый стиль, несмотря на то, что это единство эмпирически осуществляется в двуединстве децентрализирующих и централизирующих, индивидуализирующих и объединяющих сил. Не будет, быть может, слишком парадоксально сблизить эту третью этот новый стиль с основной идеей феодального порядка (хотя, конечно, он вовсе не его повторение). состоит в том, что начало собственности, как о личного владения и распоряжения, и начало государственного служения не конкурируют между собой, не вытесняют друг друга, как в системе индивидуализма и социализма, а органически соучаствуют, как неразрывно сплетенные между собой моменты, во всех проявлениях хозяйственной жизни и во всех областях правовых отношений. Частный собственник, оставаясь собственником и именно в качестве такового, при полной обеспеченности своих прав тем самым осознает себя слугой государства, отправителем служебной функции в целостном организме народной жизни. Государственная власть, оставаясь инстанцией публично-правовой, имеет тем самым права и обязанности в сфере частно-правовых отношений, является в известном смысле высшим соучастником в народном имуществе, но осуществляет свое верховное право только через надзор и корректирование системы частно-владельческих отношений…

…Нельзя, наконец, забывать, что без навыка к честному исполнению обязательств, без доверия к контрагенту и чувства солидарности между своими и чужими интересами, без глубоко укорененных общественных связей и сознания ответственности, т. е. служения, фактически невозможны сколько-нибудь прочные и длительные договорные отношения, постоянное свободное сотрудничество собственников. Если бы два чистых homines oiconomisi, как они конструируются отвлеченной экономической теорией, руководимые только побуждением максимума прибыли и минимума затрат и не ведающие никаких других побуждений, встретились между собой, то между ними никак не могла бы состояться никакая экономическая сделка, никакой договор. Каждый из них сделал бы попытку просто убить и ограбить другого, а если бы государство этому помешало в лице полицейского, то они разошлись бы за невозможностью осуществить единственное желание каждого — ограбить другого. Всякий договор есть сговор, основанный на взаимном понимании и уважении друг к другу, т. е. на соборном начале взаимного служения. В основе всякой хозяйственной сделки лежит и известной мере момент «кредита», взаимного доверия; вне этого доверия покупатель боялся бы отдать деньги продавцу из опасения, что тот положит их в карман и не выдаст товар, а продавец боялся бы подпустить к своим товарам покупателя. По глубокой мысли Адама Мюллера3, кредит есть сама душа народного хозяйства, сила его животворящая. Но «сякое взаимное доверие, всякий обмен услуг уже предполагает внутренне исконное наличие соборного начала, как всякая, даже внешняя и случайная, встреча двух сознаний «я» и «ты» предполагает их исконную сопринадлежность, их первичную внутреннюю объединенность, вне которой «я» не могло бы даже заметить чужого «я», воспринять его как «ты», вступить с ним во взаимоотношение.

Если современный хозяйственный строй отличается недостаточным соучастием в нем мотивов соборного и нравственного порядка, то это своеобразный его дефект, который не может быть провозглашен вечным и единственным условием плодотворной хозяйственной деятельности. Тем более он не может получить правовой санкции.

Право собственности, как мы видели, не есть право на свободное удовлетворение корысти, а право на свободную и прочно-интимную связь человека с его делом и с необходимыми ему благами; а это последнее право, в свою очередь, определено обязанностью свободного служения обществу и осуществления правды.

Отсюда следует, что основной момент в защите частной собственности есть защита собственника как хозяина и труженика. Собственность, связанная с фактическим владением и хозяйственным использованием и находящаяся в длительном обладании, заслуживает обеспечения в первую очередь и в гораздо более безусловной форме, чем собственность абстрактная, например, на денежный капитал, лежащий в банке или вложенный в чужие предприятия, или на землю, целиком сдаваемую в долгосрочную аренду и необитаемую владельцем. Отсюда, в свою очередь, следует, с одной стороны, недопустимость, хозяйственная вредность и неправомерность общины с обязательными переделами, лишающими хозяина возможности свободно развить свое любовное отношение к обрабатываемой земле. Вред от неправомерности общинного порядка мог бы быть сравнен с недопустимостью принудительного периодического разрушения семьи и обмена ее членов. Но отсюда следует, с другой стороны, что из всех нрав, связанных с собственностью, право на безграничное свободное ее отчуждение является наиболее спорным… Это применимо к земельной собственности; и если, с одной стороны, в отчуждении земельной собственности могут осуществляться стихийно органический, полезный обществу переход земли от нерадивого или неумелого хозяина к хозяину, призванному к этому служению, то, с другой стороны, ограждение прочности хозяйственного владения от слепой корыстной земельной спекуляции есть обязанность государства. Земля должна принадлежать хозяину, и должна принадлежать ему достаточно прочно, даже с правовым ограничением его собственной воли для ограждения его как от чужой корысти, так и от собственного легкомыслия. Наконец, из этого же принципа следует, что государство в известных случаях имеет право принудительно отчуждать землю у собственника, но своей вине неисполняющего функции хозяина, и передать ее более способному лицу, разумеется, с возмещением собственнику понесенного им ущерба и с учетом и здесь общего принципа правовой охраны собственности. Такого рода мера всегда должна рассматриваться как исключительная и никогда не должна носить характера общей экспроприации целого класса, и вообще желания планомерно организовать хозяйственную жизнь только сверху, только в порядке государственного вмешательства.

…Особого упоминания заслуживает право наследования, как составной момент права собственности. Право наследования совсем не основано, как это пытался доказать Лассаль4, исходя из римского права, на нраве загробного распоряжения собственника своим имуществом, и вообще не есть выражение, как это обычно допускается, как большинством его сторонников, так и его противниками, максимальной нестесненности личного произвола в распоряжении собственностью. И потому свобода наследования по завещанию принципиально не может быть признана безграничной. Но наследственное право но своему существу покоится не на индивидуалистическом, а на чисто соборном начале — на начале соборного единства последовательных поколений, на сверхвременном единстве общественного бытия. В особенности прав наследования по закону есть выражение и в современном обществе неутраченности родового начала, сверхвременного единства социального места и социальной функции сменяющихся поколений. И социалистическая борьба против права наследования — одно из самых характерных обнаружений индивидуалистической, атомистической основы социалистического мировоззрения. В противоположность этому принцип соборного единства должен быть утвержден не только в порядке единовременного совместного бытия сегодняшнего поколения, но и в единстве сменяющихся во времени поколений. Право наследования выражает собою не личную прихоть собственника, а принцип единства наследственного социального служения, который, разумеется, должен сочетаться с правом личности на свободный выбор своего индивидуального служения.

В остальном — необходимая мера в конкретном согласовании моментов свободы и единства в общем принципе свободного соборного служения не может быть установлена раз навсегда из общих начал, а должна определяться конкретными нуждами хозяйственной и политической жизни и общественно-педагогическими соображениями, зависимыми от данного культурного состояния общества и отдельных его слоев. Было бы бессмысленным педантизмом ставить в зависимость от жестких общих принципов меру государственного покровительства или свободу промышленности, меру социальной охраны трудящихся или их свободной инициативы в выборе условий труда, меру ограничения отчуждаемости земельной собственности для отдельных слоев собственников и свободы купли-продажи недвижимости. Здесь, как и всюду, общие принципы должны быть достаточно широкими и гибкими, чтобы дать простор непосредственной интуиции, учету индивидуально-неповторимых моментов живой действительности.

1925

ПРИМЕЧАНИЯ
1 См. уточнение этой мысли: «Замысел уничтожить зло принудительным нормированием жизни, лаже поскольку он действительно руководим благой и разумной волей, фактически не достигает своей цели. Создается болезненное, отравляющее жизнь противоречие между только видимой благопристойностью и упорядоченностью жизни, как ее поверхностным наружным слоем и ее внутренней хаотичностью и порочностью. И, с другой стороны, самих водителей жизни, долженствующих своей разумной и благой волей преодолеть… злую и неразумную человеческую волю, направляет и обуздывает не какая-то высшая, более совершенная инстанция, а — в лице руководителей — та же самая человеческая воля, полная зла и неразумия. Получается безысходный порочный круг». (Франк С. Л. Ересь утопизма. Л.. 1991. С. 14). См. также Франк С. Л. Государство и личность/Путь N11.

Весьма существенные акценты в понимание природы собственности внесены С.Франком в ките «Духовные основы общества: Введение в социальную философию» i Париж. 1930). Во втором разделе главы восьмой («Гражданское общество и смысл собственности») Франк говорит: «Из природы обществ как органического многоединства. из необходимого сочетания в духовной жизни, лежащей в основе общества, начал солидарности и свободы следует необходимость расчленения общества на отдельных субъектов прав, связанных между собой через свободное соглашение воль.»

Отсюда же вытекаег оправдание и подлинное обоснование института личной или, как обыкновенно говорится, частной, собственности Собственность, как всякое иное право, не есть абсолютное право личности и по самому содержанию своему не имеет значения абсолютной власти над определенной сферой благ, права по личному «пользоваться вещами и злоупотреблять ими»(…). Как всякое субъективное право, право собственности имеет лишь функциональное, служебное значение, есть форма, в которой осуществляется сотрудничество в служении. Собственник есть не абсолютный самодержец «Божьей милостью» над своим имуществом, он есть как бы лишь уполномоченный — правда, несменяемый и достаточно прочно обеспеченный в своем положении — управитель вверенного ему достояния, которое онтологически, в последней своей основе, есть «Божье» достояние и верховный контроль над которым принадлежит общественному целому. В интересах осуществления необходимой в служении свободы и нестесненности личностей или вообще молекулярной ячейки, из сотрудничества которых слагается общественное единство, необходимо обеспечение за каждой из них сферы приуроченных к ней материальных благ или природной среды, в связи с которой может наиболее производительно развиваться их деятельность. Поэтому частная собственность, будучи по своему внутреннему качественному содержанию неограниченным, полным, свободным властвованием человека над определенной сферой материальных благ, по своему размеру, так сказать, в количественном отношении отнюдь не абсолютна и не безгранична. Оно ограничено интересами общественного целого, задачами наиболее плодотворного сотрудничества; государство имеет право и обязанность его регулировать, объективное право нормирует его и может ставить ему известные пределы и налагать на собственника определенные обязанности. Словом, право личной собственности как одна из функций общественного сотрудничества входит в состав системы общественного единства и в принципе подчинено последнему. Границы этого подчинения определены не какой-либо абсолютной и ненарушимой ценностью субъективных притязаний личности, а лишь непререкаемым функциональным значением начала личной свободы и нестесненности личной инициативы как необходимого принципа общественного сотрудничества.

Но именно в этом смысле, не как прирожденное абсолютное право личности, но как реальное условие осуществления начала свободы, как конкретный фундамент необходимого строения общества в форме гражданского общества, прочно утвержденное право личной собственности есть абсолютно необходимая основа общественной жизни, вне которой последняя вообще немыслима. Все романтические осуждения частной собственности как санкционирования личной корысти и эгоизма несостоятельны по той простой причине, что человек есть не чисто духовное, а духовно-телесное существо, и что поэтому его телесность есть не только преграда, по в основе своей прежде всего орудие его духовности, так что само одухотворение и облагорожение личности идет не через голое отрицание ее телесности, а через постепенное подчинение ее духовному началу. Личность, в своем интуитивном существе стоящая в первичном соборном единстве с другими личностями, эмпирически существует … лишь в форме телесного «я», по необходимости обособленного от других «я»; поэтому соборность эмпирически осуществляется в форме «внешней общественности» как взаимодействия отдельных, телесно обособленных индивидов. Именно необходимость такого телесного выражения начала личности, как бы ее воплощения, вне которого она реально не существует, делает невозможной в земной жизни чистое осуществление соборности в ее духовной первооснове, а требует ее выражения в форме внешней общественности, в двуединстве внешней организации и внешнего начала частной собственности. Частная собственность по своему имманентному, внутреннему существу есть необходимое расширение тела как органа духовной активности на внешнюю, ближайшую человеку природную среду. Всякий понимает, что человек, и лишенный возможности управлять членами своего тела, — человек парализованный, связанный или лишенный рук, ног или глаз, — фактически лишен возможности осуществлять свою волю, действенно обнаруживать свою свободу. Но необходимые орудия труда, или почва как точка приложения труда, или одежда, или жилище как неизбежная, как бы дополнительная, телесная оболочка человека, и, далее, все вообще, в чем органически нуждается человек, есть не что иное, как продолжение его тела. Человек осуществляет себя не только через посредство своего тела, но и через посредство ближайшего окружающего его отрезка предметного мира, той среды, в которой он живет и над которой властвует. Эта непосредственная власть человеческой воли над окружающей средой, эта интимная связь человеческого «я» с определенной сферой внешнего мира и есть подлинное существо собственности. Человек в своей внешней действенности не может поэтому быть подлинно свободным, он не может реально быть субъектом права, поскольку ему не обеспечена такая интимная связь его воли с известной долей внешнего материального мира. Частная собственность есть реальное условие бытия человека как духовно-телесного существа; тем самым она есть реальное условие его свободы как члена общественного целого и, следовательно, условие бытия самого гражданского общества. А так как общественное строение в форме гражданского общества как сотрудничества и взаимодействия свободно-индивидуальных центров активности есть неустранимый момент интегральной природы общества, то институт частной собственности, утвержденный на этом его функциональном значении как условие общественного служения, есть неустранимая основа общественной жизни» (Франк С. Л. Духовные основы общества: Введение в социальную философию/Русское зарубежье: Из истории социальной и правовой мысли. Л., 1991. С. 427-430).

2 Диалектика отношения «я» и «ты», «я» и «другого», «я», «другого» и Бога рассмотрена Франком в его книге «Непостижимое» (1939): Франк С. Л. Сочинения. М., 1990. С.247-510.

3 Мюллер Адам — 1829 — немецкий правовед, литератор.

4 Лассаль Фердинанд (1825-1864) — представитель немецкого социалистического движения. Организатор Всеобщего германского рабочего союза (1863-1875), деятельность которого стремился приспособить к режиму Бисмарка.
Источник:https://library.by/portalus/modules/economics/referat_readme.php?subaction=showfull&id=1102483279&archive=1120043562&start_from=&ucat=&