Ровно год назад, с Светлый четверг, 28 апреля 2011 года, на территории спецподразделения «Тайфун», был избит узник совести, православный журналист Константин Юрьевич Душенов.

Несмотря на поручение председателя Следственного комитета РФ А.И.Бастрыкина провести тщательную проверку противоправных действий в отношении К.Ю.Душенова, по нашим сведениям, никаких серьезных проверок не было, ни один из полицаев-садистов с работы не вылетел и на красную ментовскую зону по этапу не отправился. Что это, низкий профессионализм следственных работников, или нежелание пятнать честь мундира коллег из УФСИНа?

Постараемся прояснить данный вопрос в ближайшие дни. Пока же предлагаем вашему вниманию интервью с супругой Константина Юрьевича, Еленой Ивановной Душеновой:

— Елена Ивановна, как сейчас чувствует себя Константин Юрьевич?

— Сейчас он находится в Ириновском отделении Всеволожской Центральной районной больницы. Подлечивается. Хотя, конечно, отправлен он туда не из акта милосердия сотрудников наших «гуманизирующихся» демократических исправительных учреждений. Начальник колонии Корепин и покрывавшие его сотрудники из УФСИН постарались сделать всё возможное, чтобы скрыть сам факт избиения. Лицемерно выражая мне сочувствие и даже (по громкой связи из УФСИН), отдав распоряжение начальнику колонии произвести видеоосвидетельствование нанесенных телесных повреждений, они даже не задумались о том, чтобы оказать избитому человеку мало-мальскую медицинскую помощь. Я уж не говорю, что их вовсе не заботило, отбиты ли, например, у Душенова почки или печень, — они даже элементарной зелёнки не дозволили выдать! Ждали, когда пройдут синяки, чтобы прокуратура спокойно могла закрыть расследование и доложить мне: «Изложенные Вами факты не нашли подтверждения».

— Но ведь врач, работающий в исправительных учреждениях, не подчиняется системе УФСИН!

— Де-юро — конечно. Де-факто — где вы найдёте такого дурака, чтобы взялся бороться против хорошо отлаженной системы ради «какого-то там избитого “зэка”»? Кроме того, ни один «зэк» не смеет придти к врачу без разрешения администрации колонии. А если посмеет — мало ему не покажется. Ему ещё больше врач понадобится. А если сотрудники колонии уж очень перестараются в деле «перевоспитания» и осуждённый, того гляди, Богу душу отдаст, тогда быстренько составляется акт о том, что этот несчастный уж слишком сильно упал. Вообще, думаю, если кто-либо изучил бы статистику падений осуждённых, регулярно случающихся в местах не столь отдалённых, то он бы решил, что все наши исправительные учреждения представляют собой какую-то сплошную полосу препятствий: рвы там, обрывы, кручи, лестницы постоянно ломаются… Но я отвлеклась. Конечно, был врач в колонии. Заугольников его фамилия. Он-то и фиксировал телесные повреждения при «официальном» освидетельствовании (насчитал что-то около двадцати следов травм). Фиксировал в присутствии дежурного офицера и ещё одного заключённого, снимавшего телесные повреждения на фотокамеру. А ещё раньше этот Заугольников, измерив мужу давление, сообщил, что 160 — это «вполне нормально». Так что когда Константину каким-то чудом удалось пройти медицинское освидетельствование в районной больнице, этот «независимый» врач, почуяв, чем дело пахнет, озаботился единственным вопросом: можно ли ему быстренько ретироваться из колонии…

Кстати, и в больницу Константин попал вовсе не из-за травм — ему бы просто никто не дозволил указать подобную причину в заявлении (на имя Корепина, конечно). Так что, согласно личному заявлению осуждённого Душенова, ему разрешили лечь в больницу «в связи с усилившимися постоянными болями в позвоночнике с диагнозом остеохондроз шейного отдела позвоночника с корешковым синдромом». И случилось это 18 мая, то есть спустя ровно 20 дней после избиения. Дай Бог, чтобы корепиным самим не пришлось столько же времени ожидать «скорую помощь»…

— А что всё это время говорили сотрудники УФСИН, которые знали, что Душенова действительно били? С кем конкретно Вы разговаривали?

— Прежде всего с Саркашовым Сергеем Вячеславовичем. Это начальник оперативного управления и, как он сам признался, именно он курировал пребывание в исправительных учреждениях моего мужа. Это он отдал распоряжение Корепину произвести видеоосвидетельствование нанесенных телесных повреждений. Как я сейчас понимаю, сделал он это только потому, что к тому времени я уже обратилась с заявлением в прокуратуру, и только ради того, чтобы усыпить мою бдительность и получить возможность избежать широкой огласки случившегося. Саркашов говорил, что ему очень стыдно за случившееся с моим мужем, что он сделает всё возможное, чтобы облегчить его участь: даст Константину возможность восстанавливать молельную комнату на территории колонии, а может даже и храм, потом разрешат проживать на частном секторе, а там, глядишь, и УДО (условно-досрочное освобождение). «Нам ведь с Вами не нужен скандал, — говорил он. — Конечно, если дело получит огласку, мы можем пострадать. Но ведь и Ваш муж пострадает. Вот смотрите: он стоит на спецучете. А это очень серьёзно. Это основание к тому, чтобы перережимить его, отправить на зону… Так что Вы напишите заявление, что Вы удовлетворены данными Вам разъяснениями, а мы уж постараемся больше не допустить такого. Вот и генерал Потапенко (начальник УФСИН) хочет с Вами встретиться…».

Разумеется, я была заинтересована вовсе не в скандале, а в том, чтобы прежде всего помочь моему мужу и хоть как-то приструнить виновных. Однако требуемого от меня заявления я не писала, отговариваясь: «Я подумаю». Мне очень хотелось верить Саркашову, но я ждала хоть малейшего свидетельства того, что от слов он перейдёт к делу. В конце концов хотя бы поместит моего мужа в больницу… Но слова оставались словами, а между тем Корепин продолжал издевательства над Константином.

Чтобы пояснить ситуацию, я вернусь к событиям Светлого четверга — 28 апреля 2011 г. В этот день Константина должны были наконец выпустить из карантина и перевести в отряд, и я с радостью ехала на долгожданное свидание с мужем, которого была лишена возможности видеть больше трёх недель, переживая за его давление и остеохондроз. Я везла ему кулич и освящённые яички, всякие праздничные сладости, ведь в колонии его лишили возможности сколь-либо достойно встретить Светлое Христово Воскресение. Как, собственно, лишали участия во всех христианских праздниках. В колонию я приехала около пяти часов вечера. Однако на КПП меня огорошили: «А Вашего мужа в колонии нет… Его с другими отвезли на работы в “Тайфун”». Я растерялась: «Как? Без медкомиссии? Разве он давал согласие?» — «Ну разумеется». — «А почему в “Тайфун”?» — «Да осуждённых туда два раза в неделю возят. По вторникам и четвергам. Они там работают». — «А можно встретиться с начальником колонии?» — «Его тоже нет». — «А можно подождать мужа? Ведь рабочий день скоро закончится, а я его так давно не видела…» — «Да что Вы! Их часов в десять вечера привозят…».

Расстроенная, я оставила передачу для мужа и уехала. У меня были неотложные дела, и я знала, что в следующий раз смогу приехать в колонию только в воскресенье. Вернувшись домой, я попросила адвоката мужа посетить Константина и выяснить, почему его, с его высоким давлением, с остеохондрозом, который обострился ещё в Металлострое (предыдущей колонии), без всякой комиссии, призванной определять степень трудоспособности осуждённого, отправили на работы… Я тогда ещё не знала, что УИК (Уголовно-Исполнительный Кодекс) вообще запрещает использование осуждённых, отбывающих наказание в колонии-поселении, для бесплатных работ вне территории колонии. И даже, скажем, привлекая трудоспособных осуждённых к работам по уборке территории в самой колонии, администрация не может принуждать их махать вениками и лопатами больше двух часов в неделю…

— Как отреагировал на случившееся начальник колонии?

— Корепин-то? Да это же было его личное распоряжение! Он так спешил насладиться плодами «перевоспитания» моего мужа, что даже не удосужился предварительно хотя бы перевести его в из карантина в отряд. Корепин приказал вписать фамилию Душенова в список осуждённых, направляемых на работы в «Тайфун», вычеркнув другую фамилию, и прямо из карантина (что также воспрещается законом), без завтрака, отправил его на «бойню».

Ведь как проходило избиение? После работы всех осуждённых построили, и один из сотрудников «Тайфуна» стал внимательно изучать бирки. Дойдя до фамилии «Душенов», он ушёл и вернулся уже «с группой товарищей», и те втроем принялись избивать моего мужа. В их перчатках (в тех местах, где предусматриваются поролоновые прокладки для смягчения ударов) лежала свинчатка. Муж падал и вставал. Падал и вставал. Уже позднее, когда Константин рассказывал Саркашову об обстоятельствах избиения, тот «посочувствовал»: «Ну, конечно, им же («тайфуновцам») было обидно, что они бьют, а Вы всё равно встаёте, вот они и продолжали бить…».

Не могу сказать, действительно ли Корепин отсутствовал в колонии, пока мы стояли у её ворот, однако к моменту возвращения осуждённых он был тут как тут. Он даже покинул своё мягкое кресло, чтобы все видели его триумф. И когда мой муж, еле передвигая ноги, хотел подойти к нему, чтобы доложить о случившимся, Корепин презрительно процедил сквозь зубы: «Нам не о чем с Вами разговаривать». Но, видимо, удовлетворение начальника было не полным, поэтому на другой день этот упырь в майорских погонах опять же лично явился в казарму и, удовлетворившись созерцанием физического состояния моего мужа (Константин был не в силах даже встать с постели), не постыдившись даже других осуждённых, цинично заявил, что, если Константин вздумает жаловаться в прокуратуру, то ему не поздоровится. Корепин был абсолютно уверен в полной своей безнаказанности! И торжествовал. Почти каждый Божий день он стряпал акты (или как это у них там называется — рапорты?) о том, что Душенов нарушает режим. При этом чуть ли не обнимался с Забарой — помощником прокурора, которому было поручено расследование по моему заявлению.

— Но адвокат ведь должен был предпринять соответствующие меры, чтобы защитить подопечного?

— Наши колонии — это какая-то чёрная дыра, в которую, имеешь ли ты на то право или нет, можно проникнуть, только если на то даст соблаговоление начальник (разумеется, прикрывший свои тылы вышестоящими начальниками). Корепин лишь единожды дозволил Антонову встретиться с мужем. Как раз на следующий день после избиения. Вероятно, для того, чтобы наглядно показать представителю закона, что он, Корепин, может сотворить с любым из заключённых и что никакой адвокат не поможет. Когда же в воскресенье, 1 мая, мы приехали в колонию вместе, то адвоката было приказано не впускать. На этот раз Корепину желалось, чтобы теперь уже я убедилась в его безграничной власти над моим мужем. Так что Корепин и мне объявил войну.

С тех пор я каждый раз приезжала в колонию как на штурм. Уже в тот же день (прежде чем пустить меня) дежурный офицер долго надо мной издевался и на все мои попытки призвать к закону (ну не к совести же было взывать!), отвечал: «Если ещё раз откроешь рот, вообще отсюда вылетишь!» Дальше — больше. В другой раз дежурный офицер с насмешкой пытался доказать, что муж не хочет меня видеть и потому не написал заявление. Я уверяла, что точно знаю, что заявление написано, поскольку у нас была договоренность, и заметила, что в этой колонии бумаги слишком часто теряются. На это он нагло заявил: «Не только бумаги, но и люди порой теряются. Вы об этом знаете? Сейчас, к сожалению, меньше. При Сталине гораздо больше терялось». Скажите: могли бы подобным образом вести себя офицеры без прямого указания начальника?

В тот день меня, должно быть, так и не пропустили бы, но, на моё счастье, именно в этот момент в колонию приехали Саркашов с Корепиным, которых даже отпустили с заседания в УФСИН, чтобы «уладить вопрос». Саркашов, на тот момент горячо заинтересованный в том, чтобы получить-таки от меня заявление, будто «я удовлетворена разъяснениями», быстренько пригласил меня в кабинет Корепина. Разговор я вела только с Саркашовым, ибо на Корепина даже смотреть не могла без брезгливости. Саркашов повторил свои обещания, и добавил, что «вот и генерал хочет с Вами поговорить».

Уже на следующий день я была в УФСИН. Генерал Потапенко попросил Саркашова подождать за дверью, и боковым зрением я заметила, что тот заволновался. Ни о каких заявлениях, которые я-де должна написать, генерал речь не вёл. Потапенко дал слово офицера, что подобное не повторится и что он возьмёт дело под личный контроль. При этом генерал добавил, что он вообще только на днях узнал о существовании моего мужа и что, в отличие от меня, уверяющей, что моего мужа избили, он ещё не разобрался в ситуации. «Так, — взяла я на заметку, выходя из кабинета, — значит, генералу не докладывали о произведенном освидетельствовании травм на теле мужа».

Саркашов ждал меня на выходе. Провёл в свой кабинет, куда тут же пришел и зам. начальника УФСИН Морозов. Они спросили, о чём шел разговор, но я односложно ответила, что генерал дал слово, что подобного не повторится. «Вот видите, — обрадовался Саркашов. — Всё будет хорошо. Так что пишите заявление… Вот образец». «Да, — добавил Морозов. — А то нам скажут: “Что это тут у вас экстремист сидит в колонии-поселении?!” И придётся перережимить». Я опять уклонилась от ответа: «Сначала я посоветуюсь с мужем и тогда приму окончательное решение». — «Конечно, посоветуйтесь. Мы даже вместе можем поехать!» — «Спасибо, я одна».

Саркашов, должно быть, уже торжествовал победу. Еще бы! Ведь ему уже удалось выманить подобный текст от моего мужа. Значит, муж и меня убедит не упорствовать. Ему оставалось только получить от меня необходимую писульку, чтобы «закрыть вопрос».

— Но ведь к тому времени уже началось прокурорское расследование?

— Этого в УФСИН совершенно не опасались. Забара у Корепина такой же «независимый», как и врач. О том, в каком духе он будет проводить расследование, я поняла ещё когда только подавала заявление в прокуратуру. Для начала Забара с подошедшим товарищем (судя по описаниям, это был Маренков — старший помощник прокурора) в категорической форме заявили, что не могут принять от меня заявление, поскольку у меня наверняка нет «надлежащим образом оформленных документов» (имелась в виду генеральная доверенность от мужа). Когда же выяснилось, что доверенность имеется, высокомерно заявили: «Прокуратура не снимает копии!» Только уяснив, что я уже зарегистрировала аналогичное заявление в областной прокуратуре, то и копию сняли, и заявление приняли, и Забара принялся знакомиться с текстом. По ходу он комментировал: «Да видел я Вашего мужа! Никаких жалоб у него нет!» И мне стало понятно, что передо мной сидит тот самый человек, который уже обманул моего мужа. Дело в том, что Константин ещё будучи на карантине обращался к нему с просьбой о встрече с адвокатом, но Забара солгал: «Ваш адвокат находится в Германии»…

Разумеется, в таком же «независимом» духе Забара и повёл следствие. В тот же день, когда я была в УФСИН, Забара приехал в колонию, и в шесть часов вечера мужа пригласили на так называемый опрос. Естественно (для «законника» Забары), что тут же присутствовал и Корепин. Бдел. Для начала Корепин с Забарой начали вдвоём «прессовать» мужа, отговаривая его подавать заявление и угрожая всевозможными карами. Но когда Константин решительно заявил о своём намерении, Забара был вынужден составлять протокол.

В тот же день (после ночного опроса-допроса) муж написал заявление на имя начальника колонии с просьбой дать ход делу, и оно было зарегистрировано под примечательным номером «один». То есть, получается, что в ФБУ ИК № 8 царит такая тишь и благодать, что ни один осуждённый совершенно ни на что не жалуется. Все довольны и радуются начавшемуся процессу гуманизации исправительной системы.

— А это не так?

— Как Вам сказать… Приведу всего лишь один пример. Как-то Константин, ожидая у здания администрации колонии, когда Саркашов пригласит его для беседы, заметил, что другой осуждённый, мягко говоря, очень сильно расстроен. Он спросил, что случилось. Оказалось, что к «расстроенному» приехала на длительное свидание жена с двухлетним ребёнком. Они уже два часа стоят у дверей КПП, но Корепин не хочет подписывать заявление. Ребёнок, простите, обмочился, у него началась истерика, но когда отец дерзнул вновь обратиться к Корепину, тот цинично заявил: «У меня по закону есть десять дней на рассмотрение Вашего заявления». Замечу, к слову, что УИК вообще не ограничивает свиданий с близкими родственниками для осуждённых, отбывающих наказание в колониях-поселениях (если только, конечно, эти родственники не уличены в передаче наркотиков, алкоголя или иных запрещённых предметов). И ещё маленькая деталь: у ворот колонии-поселения № 8 не предусмотрено ни элементарного навеса от непогоды, ни скамейки, чтобы можно было отдохнуть в ожидании. «Сказать Саркашову?» — спросил Константин. В ответ — отчаяние: «Скажи». Вопрос, благодаря присутствию «доброго» Саркашова, был решён. Но при этом Константину настоятельно рекомендовали не помогать другим осуждённым…

Я бы могла привести ещё немало случаев, когда осуждённым требовалась помощь не только прокуратуры, но и врачей, но воздержусь называть фамилии и факты, ибо пока пострадавшие находятся в заключении, да ещё во власти Корепина, непрошеной оглаской можно только накликать на них беду… Неудивительно, что за два с лишним месяца управления Корепиным колонией четверо осуждённых решились на побег — крайнюю меру отчаяния, чреватую непременным ужесточением наказания. Пусть в зону — но только не у Корепина!

— Так показания Душенова всё же были внесены в протокол?

— Смотря какие. Выгодные Корепину — да. Иные — нет. Одновременно «выяснилось», что, оказывается, никакого видеоосвидетельствования телесных повреждений в колонии и не производилось… А значит — не было и факта избиения. Душенов всё выдумал! Так что к четвёртому часу утра дело у Корепина-Забары было практически «в шляпе».

Но Бог не без милости. В тот же день Константину, как я уже говорила, удалось пройти медицинское освидетельствование в районной больнице. Хотя с момента избиения прошло 16 дней, гематомы по-прежнему обильно «украшали» его тело.

Вот обо всём этом я и узнала, когда приехала на свидание к мужу, чтобы «посоветоваться»: писать или не писать требуемую Саркашову записку. Советоваться уже не требовалось. И так всё было ясно. Вернувшись домой, я рассказала обо всём своему знакомому и попросила его предать дело гласности. Хотя бы в интернете. Написать самой в тот день у меня уже просто не было сил.

— Но отчего же Вы огорчаетесь? Ведь справка — неоспоримое доказательство факта избиения…

— Это как повернуть. Когда выяснилось, что тихонечко замять дело не удастся, Корепин и К° изменили тактику. Срочно началась переделка (подтасовка) внутренней документации. Осуждённых то и дело принуждали писать объяснительные. Разные. На разные случаи. Ведь можно представить дело так, что Душенов сам напал на беззащитных «тайфуновцев». А можно иначе: что «Тайфун» его и пальцем не трогал, а избили Душенова «злые зэки» прямо на территории колонии. Если так, то тогда всех собак можно повесить на офицера, дежурившего в тот злополучный день. Мол, именно он не справился с ситуацией. Ну и, разумеется, врач тоже виноват, поскольку не оказал помощь. Ну а «зэки», якобы связанные круговой порукой, не выдадут «зачинщиков». А может, и выдадут, там видно будет… Врач, повторюсь, почувствовав, что запахло жареным, заволновался. Офицеру, дежурившему в тот злополучный день, такой расклад тоже, должно быть, не слишком понравился. «Зэкам» податься некуда…

После этого Константина вывезли в прокуратуру. Он просил о встрече с прокурором Козловым, но ему отказали. Новый опрос вёл уже старший помощник прокурора Маренков. Для начала муж подал заявление на имя прокурора, в котором жаловался, что при опросе его Забарой он не имел возможности сообщить все известные ему факты, поскольку там, во-первых, безотлучно находился Корепин, во-вторых, Забара уже обманывал его и, в-третьих, под конец девятичасовой ночной беседы он слишком устал. Что сделал с этим заявлением Маренков, можно только догадываться. Во всяком случае в протокол он не занёс ни одной фразы, где бы звучала фамилия Корепина, поскольку эти факты, как пояснил Маренков, «не имеют отношения к делу». Расписываясь в протоколе, Константин попытался вписать хотя бы несколько фраз, но Маренков быстренько отобрал у него документ, заявив, что «наша беседа слишком затянулась»…

19-го мая в 8-й колонии ожидали генерала Потапенко, и потому «на всякий случай» Душенова срочно отвезли в больницу. Тем более что он и сам об этом давно просил…

— Елена Ивановна, Константин Юрьевич сменил уже три колонии. У него везде были подобные сложности?

— До избиений дело, слава Богу, не доходило, но было над чем подумать. Дело в том, что куда бы ни доставляли моего мужа, его появление каждый раз опережала некая личность: то ли сам «куратор» Сарташов, то ли какой-то «особист»… Но это была не эфемерная, а совершенно конкретная личность, которая «популярно» разъясняла руководству колоний, какой ужасный экстремист будет к ним доставлен и насколько бдительно нужно его охранять. Ну и когда Душенов поступал в колонию, начальство, образно говоря, напряжённо ожидало, когда он начнёт проявлять свою экстремистскую сущность. Ещё в Княжево, чуть дождавшись окончания карантина, его «на всякий случай» тут же поставили на спецучёт и, соответственно, он был обязан восемь раз в день отмечаться у начальства. Вообще на спецучёт ставят осуждённых, склонных к побегам, к употреблению наркотиков или алкоголя. Все они носят на груди полоски соответствующего цвета. Но поскольку Душенов ни в чём подобном замечен не был, то зам. начальника по безопасности и оперативной работе майор Юртайкин выразился вполне определённо: «Мы не знаем, за что Вас поставить, но обязательно придумаем». И — придумали. Правда, чуть-чуть не согласовали действия. В личном деле сделали одну запись, в журнале регистрации — другую. Так что, по одним данным, он поставлен на учёт за разжигание розни, по другим — за склонность к созданию массовых инцидентов. Правда, ни факт разжигания чего бы то ни было, ни «склонность» так и не проявились, но бумага-то есть! И теперь очень даже в деле пригодится…

Однако, по всей вероятности, обстоятельства складывались не совсем так, как задумывалось. Ведь одно дело, когда тебе рассказывают ужасы о человеке начальство и пресса, и совсем другое — когда видишь его собственными глазами. Так что присмотревшись к Душенову, некоторые из начальников начали понимать, что оба эти облика (навязанный и реальный) как-то уж очень не согласуются друг с другом. Сидит человек, никого не трогает, молится, храм взялся строить в колонии… Значит, нужно перевести его в другое место, где ему не так «уютно» будет. Разве ж это наказание — восемь раз в день начальству показываться: вот-де я?!

Перевели в Металлострой. Для начала предприняли акт устрашения. Поставили перед выбором: либо мы на тебя сейчас навесим взыскание, а уж за что, придумаем, — либо пиши, что ты просишь защиты, от кого — неважно, но в ШИЗО (штрафной изолятор, иначе говоря, внутренняя тюрьма) мы тебя всё равно посадим. И это неважно, что ты в колонию-поселение ещё и шагу не ступил, посидишь и в колонии общего режима. Посадили. Неделю продержали. А надо сказать, что наши «гуманные» ШИЗО вполне могут посостязаться с камерами пыток. А кто придерётся? Всё — человечно! Никаких тебе клещей для вырывания ногтей. Все просто: цементный пол, цементные стены, по которым вода стекает, и — всё. Ночью «выезжают» «нары», чтоб поспать. Днём ни сесть, ни лечь. Впрочем, можно, конечно, и на пол присесть. Но тогда считай, что больные почки тебе на всю жизнь обеспечены. Собственно, после такого «перевоспитания» у Константина и обострился его остеохондроз. Но, повторюсь, Бог не без милости! И иногда, в трудные моменты, Он посылает Свои утешения. В те минуты, длившиеся неделю, Константин вдруг явственно (не умом) ощутил ту огромную молитвенную поддержку, которая сопровождала его во все его узничества. Словами это не передать… Но после того ШИЗО Константин просил передать всем, кто молился за него, низкий поклон и глубокую благодарность. Свои поймут…

Перевели наконец в колонию-поселение. А там опять начальники чего-то недопоняли. Ну не гнобят, как надо, и всё тут. А тут как раз Корепина на «восьмёрку» назначили. Вот к нему-то Душенова и надо! Корепин — свой человек! Всю жизнь в УФСИН прослужил, до пенсии выслужился! Собственно, он и был на пенсии, работал в какой-то фирме строительной, что ли… Вот уж он-то точно знает, как именно надо «перевоспитывать»!

Началось всё с того, что меня просто не допустили к мужу и наотрез отказались принимать передачу. На том основании, что он-де проходит карантин. Я слегка удивилась: ни в Княжево, ни в Металлострое ничего подобного не было, а уж передачи я имею право передавать хоть по сто штук в день. Почему муж в карантине, тоже не очень было понятно: не с улицы ведь пришёл, вроде бы тюремные доктора как бы следили за его здоровьем… Напросилась на приём к начальнику — за разъяснениями. Пока Корепин соизволивал принимать решение, дежурный офицер этак «сочувственно» жаловался мне на Душенова: неправильно себя ведёт. Ну надо же, экстремист, а «подписался» за какого-то там «чурку» (на русском языке это значит, что Душенов вступился за осуждённого нерусской национальности, которого принялись избивать «перевоспитатели») и вообще безобразничает: даже ходит по карантину в своей обуви, а не в казённых тапочках… Наконец Корепин пригласил меня к себе. Встретил этак радушно. «Разъяснил», что во время карантина свидания воспрещены (интересно, какая статья УИК это определяет?), а передачи вообще могут занести инфекцию, но он, как начальник, радеющий о нуждах заключённых, готов сделать для меня исключение и всё же передать посылку: «Вы оставьте её у дежурного офицера». Я так и сделала. Да ещё попросила этого самого офицера: «Скажите, пожалуйста, мужу, что мы приезжали». «Конечно, — пообещал он. — Да я там минут через пять буду, не волнуйтесь!» Короче говоря, посылка бесследно исчезла, и, разумеется, никто о моём приезде мужу не сообщил. Но зато Корепину удалось обезопасить себя на две недели от моих ненужных визитов, чтобы спокойно подготовиться к очередному акту «перевоспитания». Дальнейшее Вы знаете…

— Если и Корепин столь, мягко говоря, непривлекательная личность, как Вы описываете, почему же УФСИН и прокуратура столь упорно «покрывают» его?

— Ну об этом я могу только догадываться. Вообще-то в 2012 году (и это ни для кого не секрет) должна начаться реконструкция колонии-поселения № 8, которая превратится в тюрьму для особо опасных преступников. Там уже сейчас возводится пятиметровая бетонная стена, «подкреплённая» с каждой из сторон тремя рядами колючей проволоки, перестраиваются корпуса… Наверняка смета на реконструкцию составляет не один десяток миллионов рублей. Конечно, в такой ситуации просто жизненно необходим свой человек, понимающий, как нужно правильно распоряжаться деньгами. Впрочем, повторюсь, это всего лишь версия. А правду знает один Господь, на Которого и уповаю. Аминь.

— Простите, последний вопрос. Как Вы думаете, то, что произошло с Душеновым, стало возможным благодаря изъянам в нашей пенитенциарной системе?

— Если бы только изъянам и если бы только в пенитенциарной! Пенитенциарная система — это всего лишь один из векторов общего направления политики наших демократических властителей. Это видно и по делу моего мужа, преследование которого длится вот уже десять лет. После долгих безуспешных поисков «экстремизма» в действиях Душенова потомкам тех, кто ещё сто лет назад именовал себя жидами, удалось-таки состряпать против него «дело». И по этому «делу» осудили ведь не только Душенова. Если внимательно вчитаться в приговор — осудили Самого Христа! Это не преувеличение. Наш демократический суд «именем Российской Федерации» установил: о том, что они дети диавола, Христос говорил не иудеям, а Своим же ученикам (нетрудно представить, какой логический вывод отсюда следует). Так что по моему глубокому убеждению, если уж кто и разжигал религиозную ненависть в деле Душенова, так это третьяковско-раскинско-левинский суд, ругавшийся над Христом и Его Святителями.

Ну а если уж и правосудие становится левосудием, то что говорить о средствах массовой информации! Я тут в Великую Субботу включила НТВ, чтобы посмотреть, не повторят ли сюжет о снисхождении Благодатного Огня. Сколько же мерзостей я успела наслушаться и насмотреться накануне Пасхи от нашего «голубого друга» за несколько минут! Показывали какого-то ненормального, который с помощью технических средств, прикрепленных к ногам, катался по воде, «доказывая», что хождение по водам Христа — это всего лишь фокус. Пугали православных, что было много случаев отравления освящёнными на Пасху яйцами… Если бы существовали приборы, фиксирующие уровень разожжённой ненависти, то в тот момент их, наверное, зашкалило бы (хотя не уверена, что такие же эмоции к христоборцам, какие возникли у тысяч православных, сидящих у экранов телевизоров, испытывали наши демократические управители). Но будет ли когда-либо источник этого разжигания привлечён к суду по 282-й статье? Вопрос риторический…

Православным людям хорошо известно предостережение святых отцов Церкви: бес кроется в мелочах. Вот вам ещё одна «мелочь». Когда помощник прокурора Забара приступал к опросу-допросу, он вдруг спросил мужа: «А Вы знаете, как звучит моя фамилия наоборот? Арабаз! Знаете, кто это такой?» — «Нет». — «Помощник диавола».

Имеющие уши да слышат.

Просим рассматривать опубликованное интервью как личное обращение к Президенту Российской Федерации Д. А. Медведеву

источник:  http://rusnabat.com